CC BY
65
Между русским и белорусским: говоры Невельского района Псковской области
Анастасия Игоревна Рыко
Санкт-Петербургский государственный
университет
Санкт-Петербург, Россия
Between Russian and Belarusian: Dialects of Nevel District, Pskov Oblast
Anastasia I. Ryko
St. Petersburg State University St. Petersburg, Russia
Резюме
В статье описывается современное состояние говоров Невельского района Псковской области (территории, граничащей с Белоруссией) в сопоставлении с северо-восточными белорусскими говорами, расположенными по другую сторону государственной границы. При проведении лингвистической границы предполагалось, что по одну сторону говоры будут изменяться под давлением русского литературного языка, по другую — под давлением белорусского. Однако реальная ситуация гораздо сложнее: некоторые диалектные черты действительно нивелируются в зависимости от соответствующего литературного языка, но довольно часто сохраняются как диалектные черты, не совпадающие ни с одним из литературных языков, так и «белорусские» черты на территории русских говоров.
Ключевые слова
южнопсковские говоры, севернобелорусские говоры, пограничные диалекты, сохранение диалектных черт
Цитирование: Рыко А. И. Между русским и белорусским: говоры Невельского района Псковской
области // Slovene. 2018. Vol. 7, № 2. C. 303-320. Citation: Ryko A. I. (2018) Between Russian and Belarusian: Dialects of Nevel District, Pskov Oblast.
Slovene, Vol. 7, № 2, p. 303-320. DOI: 10.31168/2305-6754.2018.7.2.11
I («ЭПЯЯ^М This is an open access article distributed under the Creative pi v
1-' Commons Attribution-NoDerivatives 4.0 Inter national 2018 №2 blOVGllG
Abstract
The article describes the contemporary state of the dialects spoken in the Ne-velsky district (Russia, Pskov Province), which is bordering Belarus, in comparison with the north-eastern Belarusian dialects located on the other side of the state border. When establishing the linguistic areas, it was assumed that on one side of this border the dialects would change following the Standard Russian language, while on the other side they would follow Belarusian. However, the real situation is much more complicated: on one hand, some dialectal features disappeared under the influence of the respective standard language; on the other hand, quite often features of both dialects do not correspond to either Standard Russian or Standard Belarusian, and there are existing "Belarusian" features on the territory of Russian dialects.
Keywords
Pskov dialects, Belarusian dialects, border dialects, preservation of the dialect features
Западные южнорусские говоры южной части Невельского района Псковской области и северо-восточные белорусские говоры Городокского и Россонского районов Витебской области Белоруссии, согласно классификации 1915 г., составляют единый северо-восточный говор белорусского языка. После перемещения административной границы в 1924 г. Невельский уезд, относившийся прежде к Витебской губернии, отошел к Псковской губернии (в 1927 г. на большей части этого уезда был сформирован Невельский район Великолукского округа Ленинградской области, с 1929 г. Невельский район был в составе Западной области, с 1935 г. — Калининской области, с 1944 г. — Великолукской области и с 1957 г. — Псковской области). Соответственно, при составлении новой карты диалектного членения русского языка в 1965 г. говоры на территории Невельского района были описаны как часть западной группы южнорусского наречия. Такое решение было обосновано перспективами существования одних и тех же диалектных черт в рамках разных литературных языков: «...одни и те же языковые черты, ареалы которых связывают смежные по территории говоры русского и белорусского языков, являются на разных частях занимаемой ими территории компонентами систем двух разных языков и реально существуют в каждом из языков в различных по своему характеру связях с определенными звеньями системы данного языка в отличие от другого. В современных русском и белорусском языках это проявляется, в частности, и в перспективах существования указанных черт в каждом из них». В качестве примеров различного пути развития диалектных черт приводится постепенное исчезновение произношения ударных сочетаний -ый, -ий
Лпа§1а§1а I. Куко
I 305
(мыйу, пий и др.) на территории русского языка (при сохранении его на белорусской) и замена диссимилятивного яканья сильным на белорусской территории и иканьем на русской — в соответствии с литературными системами [Захарова, Орлова 2004: 34].
Согласно Первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г., преимущественно крестьянское население Невельского уезда (из 110 394 человек населения было 93 994 крестьян, т. е. крестьянство составляло около 85% населения) в основном идентифицировало себя как белорусов (90 322 из 97 040 указали белорусский как свой родной язык, т. е. около 93%) [Первая всеобщая перепись населения 1897: 64-73, 106]. Современные жители Невельского района считают себя русскими, правда, часто говорят, что их диалект похож на белорусский язык. Жители пограничных районов Белоруссии при этом не считают себя «настоящими» белорусами, но и с русским языком свой диалект не соотносят (см. об этом: [Рыко 2016]).
Говоры русско-белорусского пограничья юго-западной части Невельского района (современные Новохованский, Туричинский, Кляс-тицкий, Стайкинский сельсоветы), согласно карте 1915 г. [см.: Дурново, Соколов, Ушаков 1915], относятся к северо-восточным говорам белорусского языка. На карте Е. Ф. Карского эта территория попадает в зону белорусских говоров с мягким р', испытывающих южновеликорусское влияние [см.: Карский 1903, карта]. Согласно карте ДАРЯ, это территория западной группы говоров южнорусского наречия [см.: ДАРЯ 1, карта 6]. Автор подробного описания говоров Невельского района первой трети ХХ в., этнограф Н. Зорин отмечал, что «белоруссизмы в местном говоре составляют не основную языковую стихию, а являются наслоением» [Зорин 1927: 49]. Согласно недавним исследованиям, эти говоры вместе с говорами соседних районов на территории Белоруссии по ряду черт составляют единый так называемый «городокско-невельский диалект», который является псковским в своей основе, «на что указывает специфическая лексика, фонетические, морфологические и акцентуационные черты» [Букринская, Кармакова, Тер-Аванесова 2008: 163; см. также: Букринская, Кармакова, Тер-Аванесова 2017]. Есть работы, в которых современные говоры Невельского района рассматриваются как говоры белорусского языка [см.: }апкош1ак 2015]. Независимо от того, как интерпретировать принадлежность говоров по обе стороны государственной границы, очевидно, что это единый идиом.
Попробуем сравнить отдельные говоры, находящиеся по разные стороны границы, и выяснить, в какой степени нивелируются диалектные черты под влиянием русского или белорусского литературных языков, а также есть ли у этих говоров какие-нибудь различия, сближающие
2018 №2 Slovëne
одни из них с русским литературным языком, другие — с белорусским. Наш материал был записан от представительниц старшего поколения, чьи языковые навыки складывались сразу после изменения административных границ, поэтому «русификация» диалекта у невельских информантов должна была происходить в течение их жизни. Встретившиеся нам представители более молодых поколений по обе стороны границы говорят на региональном варианте русского литературного языка.
В качестве «белорусской» информантки выступила Раиса Петровна Глазко (род. в 1933 г. в д. Мочулища, живет в д. Краснополье Россонского района Витебской области; зап. автора 2016 г. (далее — Мочулища)), которая сама называет себя «мешанцем» и утверждает, что ни по-русски, ни по-белорусски она «чисто» говорить не умеет. В качестве основного «русского» материала привлекаются записи говора Надежды Владимировны Шебановой (род. в 1933 г. и живет в д. Емельянково Невельского района Псковской обл.; зап. автора 2016 г. (далее — Емельян-ково, Шебанова)), также используются записи, сделанные от других информантов1 примерно того же возраста, родившихся и живущих на пограничных с Белоруссией территориях. От каждого информанта записано не менее 1 часа речи, общий объем записей — около 21 часа. Носители «русских» говоров считают себя говорящими по-русски, правда, практически все отмечают наличие белорусских черт в своем говоре и часто рассказывают, что за пределами их диалектной зоны их принимают за белорусов (подробнее см.: [Рыко 2016]).
1. Диссимилятивное аканье и яканье.
Для говоров по обе стороны границы характерны диссимилятивное аканье и диссимилятивное яканье жиздринского (белорусского) типа. Витебского типа яканья, отмечаемого для этой территории [см.: Бук-ринская, Кармакова, Тер-Аванесова 2008: 122; Лшгвктычная геаграфiя 1969, карта 45], у наших информантов не встретилось. ДАРЯ показывает на всей территории русско-белорусского пограничья жиздринский
1 Это Сюртукова Зинаида Егоровна, род. в 1936 г. в д. Емельянково, живет в д. Шекино Невельского района Псковской обл., зап. А. И. Рыко 2016 г. (Емельянково (Сюртукова)); Щербакова Валентина Никифоровна, род. в 1927 в д. Козлы Соминского с/с, живет в д. Туричино Невельского района Псковской обл., зап. К. В. Садовской, Д. В. Аверьяновой 2016 г. (Козлы); Вардяхова Валентина Игнатьевна, род. в 1927 в д. Дудчино, живет в д. Шекино Невельского района Псковской обл., зап. А. И. Рыко, К. В. Садовской, Д. В. Аверьяновой 2016 г. (Дудчино); Коваленко Валентина Яковлевна, род. в 1934 г. в д. Косцы Невельского района Псковской обл., живет там же, зап. А. И. Рыко 2016 г. (Косцы); Скоромнова Лидия Сергеевна, род. в 1925 г. в д. Глинчино Невельского района Псковской обл., живет там же, зап. А. И. Рыко 2016 г. (Глинчино). Все информанты имеют незаконченное среднее образование, работали в колхозе и в течение жизни не покидали пределов своего района.
(белорусский) тип яканья [см.: ДАРЯ 1, карта 8], согласно [Нарысы 1964: 57, карта 3] в белорусских говорах, распространенных на территориях, граничащих с Невельским районом, находится массив белорусского типа яканья между двумя массивами витебского. Черта является устойчивой как для «русских», так и для «белорусских» говоров (т. е. не выравнивается в сторону иканья на русской территории и сильного яканья на белорусской).
2. Рефлексы напряженных редуцированных в формах именительного падежа единственного числа прилагательных мужского рода -ый под ударением (молод[ый]), а также после заднеязычных согласных со смягчением основы (пло[хи]й ) [см. ДАРЯ 2, карта 42]. Рефлексация такого типа является общей изоглоссой для городокско-невельского диалекта и смоленских говоров [Букринская, Кармакова, Тер-Аванесова 2008: 128] и упоминается Е. Ф. Карским в качестве характерной белорусской черты [Карский 1903: 14]. Согласно исследованиям С. Л. Николаева, кроме основных систем развития напряженных редуцированных и сочетаний *<yj>, *<ij> — «общерусской» (молодой : крою) и западной (молодый : крыю), характерной для большей части украинских и белорусских говоров, интересующая нас территория входит в зону «смоленской» системы (молодэй : крыю) [Николаев 1988: 118-120]. По данным М. Янковяка, в современных невельских говорах диалектное окончание встречается редко, чаще представлен его литературный вариант [Jankowiak 2015: 224]. Однако во всех идиолектах («белорусских» и «русских»), записанных нами, представлена преимущественно «западная система» (молодый : крыю), иногда фиксируется окончание -эй (наряду с -ий) после заднеязычных: друуий; такий (3)2; сухий; бальшый; пустый; лясный (Лясной — название поселка); пашыить; нашыить; шы-ить; вышыиш (Мочулища); друуий (8), друуёй, утарый; такий (9); сякий; бальшый (7); нибальшый (2); дурный; какий (3); какйй-тъ (4), какёй-тъ; дъмавый (10); плахий (3); выхадный (2); зълатый; бальный (2); пустый; дърауий (3); прастый; жывый; съръкавый, шыю; пашыю; пиряшыю; мы-йит; памыю; аткрыйиш, но: друуой (2); такой (Емельянково (Шебанова)). Как видно, «литературных» исключений совсем немного. У некоторых «русских» информантов вариант окончания -ой встречается несколько чаще, ср.: такий (4), такёй; какий (2); какий-та; крутый; шастый (2); зьвиньявый; бальшый; зашыйить, но: такой (2); сьвятой; бальшой (4); ни-бальшой; друуой (Дудчино). Единственная информантка, в речи которой
2 Если словоформа употреблена неоднократно, в скобках указывается количество употреблений.
не встретилось диалектных вариантов, — уроженка старообрядческой деревни, ее говор отличается от остальных и некоторыми другими чертами [см.: Рыко 2017: 477-478].
3. Случаи лабиализации гласных /о/ и /а/ во втором предударном слоге: б[у]лтунов, п[у]болел, пр[у]валйлся и т. п.
Эта особенность характеризует как западную и верхне-днепровскую группы говоров южнорусского наречия [Захарова, Орлова 2004: 123], так и северо-восточные говоры белорусского языка [Нарысы 1964: 7677]. В идиолекте Р. П. Глазко во втором предударном слоге лабиализация представлена нерегулярно: пъминялиси; пъмъуать; пъсъбрали и ни пу-пъдайси; жулубок; пумъуал; пумянуть; пуминала; пубяру. Есть случаи лабиализации и в первом предударном — перед слогом с ударным [а], как правило, в соседстве с губными: спруулять; пурвалъсь; пувадилися. Также есть случаи лабиализации [ы]: мужука; мъжуки. В пограничных невельских говорах эта черта представлена более регулярно: у некоторых информантов (Емельянково) лабиализация наблюдается во всех случаях, у других — в большинстве случаев с немногочисленными исключениями (Косцы, Глинчино).
4. Различение двух твердых аффрикат /ч/ и /ц/.
В говорах по обе стороны границы противопоставлены твердые аффрикаты. У некоторых информантов (в том числе на территории Белоруссии) фиксируются остатки цоканья: всегда в сочетании с последующим /к/, чаще всего в словоформе мучыцка (Мочулища; Дудчино, Косцы), также вадицка (Дудчино), поцки (Емельянково (Сюртукова)). Согласно ДАРЯ, цоканье в этой части Невельского района отмечено в п. 280 (Залоги), 281 (Шульги), 282 (Дубище), 283 (Черные Стайки) [см.: ДАРЯ I, карта 47]; в белорусских говорах цоканье отмечено на небольшом островке, граничащем с русскими говорами, в Езерищенском и Городокском районах [Нарысы 1964: 149].
5. Отсутствие противопоставления /р/ и /р'/.
Обычно считается характерной белорусской чертой (см., напр.: [Карский 1903: 14]), причем для северо-восточной территории Белоруссии характерно скорее сохранение противопоставления этих фонем [Нары-сы 1964: 119, карта 7; 127-130]. Это одна из немногих черт, по которой различаются говоры по разные стороны границы: если в «русских» говорах примеры употребления твердого [р] на месте этимологически мягкого крайне редки (Емельянково (Шебанова): прътайушы; каструлю;
Козлы: уъвару (неоднократно); пиръначуим; Косцы: каструля)3, то в «белорусском» твердый [р] на месте этимологически мягкого встречается довольно регулярно (прыёхъла; диравёнскъя; диравёнский; дярёуня/ дярэуня; диравёнскии; на моръ; чыръз раку / зъ рякой; прышли; выстръ-лють; уъвару; тры разъ; пъвару; бальшу каструлю; бяроски), есть и случаи обратной замены (рибу злавиу (2);рибу жарынъю насила).
6. Морфологически и лексически ограниченные случаи чередования [л]/[Я в соответствии с фонемой /л/: да[л]а — да[у], во[у]к.
По общему мнению, это чередование — одна из характерных «белорусских» черт [Карский 1903: 14] и даже «одна из ярких черт современного белорусского языка» [Нарысы 1964: 138]. На территории русских говоров оно повсеместно распространено в западной группе говоров южного наречия — как правило, в старых сочетаниях редуцированного с плавным (воук) и формах глаголов прошедшего времени [см.: ДАРЯ 1, карта 61]. В нашем материале как в «русских», так и в «белорусских» говорах представлено достаточно широко, но не абсолютно регулярно: приёхъу и приёхъл; з воуны и волна (Мочулища).
7. Комплекс употребления губных спирантов «юго-западного типа»: [у], [у] в конце слова и слога (дро[у], ла[у]ка), возможность произношения гласного [у] в соответствии с [в] в начале слова ([у]нук, [у] доме), замена [в] на [ув], [уу] перед гласным, замена [ф] на [х], [хв].
Это характерная черта всех белорусских говоров, в том числе литературного языка [Карский 1903: 14]). Также распространена на всей территории южнорусских говоров [ДАРЯ 1, карты 54, 56, 57]. В нашем материале губные ведут себя так во всех позициях, причем как в «русских» деревнях, так и на территории Белоруссии. В начале слова: у финску вайну; у Вяликии Луки; у кассу; у лёси и т. д.; уу осинь; усё; усих; наурёмя; в конце слога и слова: на дирёуни; дярёуня; ъддаушы; ат нёмцыу; урибоу. Также есть случаи замены [ф] на [хв], [х]: канхвёт; канхвёты (Мочулища); в «русских» говорах: хвормы; тихвъм балелъ (Глинчино); Мърхвуш-кинъ; кохту (Емельянково (Шебанова)).
8. Наличие протетического [s] перед ударными [о] и [ у].
Эта особенность является одной из характерных черт современного белорусского языка, отличающей его от других восточнославянских
3 Довольно большое количество примеров с твердым [р] встретилось в говоре д. Церковище [Рыко 2017: 479], в материалах М. Янковяка по Невельскому району все примеры только с мягким [р'] [Jankowiak 2015: 224].
[Нарысы 1964: 139]. Согласно белорусской грамматике, протетическое [в] появляется перед ударным [о] и перед [у] независимо от ударения; его нет в заимствованных словах, нет в тех случаях, когда [у] — приставка. Если [о] без ударения, то, как правило, нет и [в] (акно — вокны), но иногда он может сохраняться: вачэй, акно/ вакно [Беларуская граматы-ка 1985: 18]. С другой стороны, эта черта является одной из основных изоглосс, формирующих юго-западную зону русских говоров [Захарова, Орлова 2004: 96-102, карта 16, стр. 97; ДАРЯ 1, карта 60], в которую входят обширные территории псковских среднерусских и западных южнорусских говоров. В идиолекте В. П. Глазко протетический [в] встречаем регулярно, как перед [у], так и перед [о]: на вотпуск; Витипскъй воблъсьти; вулишныймост; возим ('озимь'); вутъг былъ мноуъ; восинь. В «русских» говорах довольно часто наблюдается протетический [в] перед [ у], в то время как случаи употребления его перед [о] редки. При этом есть случаи с [в] перед безударным [а] (чередующимся с ударным [о]), и перед приставочным [у]: пъд вакошки; забила вужа (Емельянково (Сюртукова)); вутръм/уутръм (4); он вушол; на вулицы (3); вуский; пад вууъл; на вудъчки; на вудъчку (2); вумнъя; осиньню (2) / з восини; на окнъх / уокны уолыи; на озира / кълъ уозира (Емельянково (Шебанова)); к осени; осинь; Восипъвич (Дудчино); выпъл з въкна; кълъ въкна; пасьси очырить кароу; к озиру; утръ (Козлы); озира; на тои озира; къл этъуъ озира; виднъ штоуозира; па очыриди / пауочыриди; восиньню (Косцы). В некоторых идиолектах подобных форм не попалось [Рыко 2017: 480], см. также: [Jankowiak 2015: 224].
9. Формы местоимения 3-го лица.
Формы местоимения 3-го лица с начальным [j] характерны как для западного ареала русских говоров [см.: ДАРЯ 2, карты 64, 68], так и для всего массива белорусских, включая литературный язык. В «белорусском» говоре йотированные формы преобладают (кроме форм местоимения множественного числа), в «русском» картина аналогичная, правда, форм без [ j] (видимо, под влиянием русской литературной нормы) несколько больше: ён (15); ън (7); ина (22); ъна (3); яно; яны (6) / аны (15) (Мочулища), ср. Емельянково (Шебанова): ён (22); он (4); ън (8); ина (25); ана (14); яно (4); ано (4); яны (14); аны (25); ани (25).
10. Отсутствие противопоставления губных по мягкости/твердости на конце слова.
Это явление характеризует все белорусские говоры и литературный язык [Нарысы 1964: 109], также широко распространено на территории
русских говоров — в западной, северо-западной и северной диалектных зонах [см.: ДАРЯ 1, карта 70]: возим 'озимь' (Мочулища); озим (Глинчино, Емельянково (Сюртукова)); сём (Дудчино, Емельянково (Сюртукова)); восим (Емельянково (Сюртукова)) и др.
11. Произношение мягких долгих согласных в соответствии с сочетаниями согласных с [j] (свиння).
Эта черта свойственна как белорусскому литературному языку [см.: Бе-ларуская граматыка 1985: 20 и след.], так и большей части его говоров [Нарысы 1964: 142-145, карта 8, стр. 143]. Для русского языка она является диалектной, распространена преимущественно в западной части южнорусских говоров [см.: ДАРЯ 1, карта 74]. В идиолекте В. П. Глазко представлена регулярно, с небольшим количеством исключений: ноччу; снидйньня; пячэньня; ъбьядёньня; кутьтя; кутьтю (2); кутьтй; платьтя; разводьдя; абувйньня; но ъбьядёнья; застолья. Похоже, что с [j] произносятся скорее «новые» слова, заимствованные из русского литературного языка, которые не вполне адаптируются. У большинства «русских» информантов произношение долгих мягких менее регулярно, но тем не менее тоже широко представлено: ноччу (многократно); ъдявйньня; пячэньня (2); въспалёньня; учэньня; ууляньня (2); въскрясёньня (3); хло-пъньня; осиньню; плйтьтя (2); плёсиньню; Елъгавёшшыньня; въраньнё; бяльлё (Емельянково (Шебанова)).
12. Наличие окончания -и у существительных мужского рода с основой на мягкий согласный в форме Предл. пад. ед. ч.: на кон[й], на кра[и], на конц[ы] и т. п.
Это окончание отмечено для ограниченного круга лексем по обе стороны границы: нъ канй (Мочулища; Дудчино; Емельянково (Шебанова); Козлы); нъ канцы (Емельянково (Шебанова)). Эти формы имеют «рассеянное распространение» на территории западной группы южнорусского наречия [Захарова, Орлова 2004: 123], хотя в ДАРЯ для близлежащих пунктов отмечены [ДАРЯ 2, карта 20] и широко распространены в разных белорусских диалектах [Нарысы 1964: 157-160].
13. Формы Род.-Дат.-Предл. пад. ед. ч. существительных I склонения. Яркой особенностью городокско-невельского диалекта считают синкретизм этих падежных форм, для которого характерно «1) преобладание окончания -е у основ на губные и задненебные согласные; 2) преобладание -и у основ на мягкие согласные; 3) варьирование окончаний -ы и -е у основ на парные твердые согласные; 4) у основ на парные
твердые, кроме губных, с ударными окончаниями gen.-dat.-loc. sg. в одних идиолектах (говорах?) наблюдается варьирование -ы и -и, в других — исключительно окончание -ы» [Букринская, Кармакова, Тер-Ава-несова 2008: 140; см. также: Букринская, Кармакова, Тер-Аванесова 2017: 47-48] и подробный обзор соотношения этих падежных форм в восточнославянских языках в: [Абраменко, Николаев, Тер-Аванесова, Толстая 2013].
Система, представленная в говоре Р. П. Глазко, близка к «стандартной», т. е. к литературным системам русского и белорусского языков:
тип основы на зубные на губные на заднеязычные на мягкие
gen. -ы, -ы -ы, -е -й / -е -и
dat.-loc. -е, -е / -ы -е - -
Следы синкретической системы можно увидеть благодаря наличию в Род. п. безударного окончания -е у основ на губной (у баби) и ударного у основ на заднеязычный (муке, ряке), безударного окончания -ы в Дат.-Предл. у основ на зубной (нъ квартиры). Таким образом, можно предположить синкретизм на -ы в безударном положении у зубных основ, синкретизм на -е в безударном положении у губных основ, синкретизм на -е в ударном положении у задняезычных. Материал: Род. дъ вайны (7); хаты; нет иконы; з лазы (2); дъ Масквы; травы; у баби; муки (3); муке; ряке; малъ зямлй; Дат.-Предл. у Маскве (2); нъ свадьби (2); г баби; хати (4); нъ машыни (2); нъ квартйри; нъ ваде; нъ стяне; нъ квартиры.
Системы, представленные в говорах Невельского района, демонстрируют синкретизм более явно. Так, в идиолекте Н. В. Шебановой (Емель-янково) для основ на зубные и губные наиболее вероятно реконструируется синкретическая система, связанная с ударностью/безударностью окончания (Род.=Дат.-Предл. без ударения -и, под ударением -ы), которая испытывает влияние как со стороны литературной системы, противопоставляющей падежи, так и, возможно, со стороны синкретической системы на -ы (независимо от ударения).
тип основы на зубные на губные на заднеязычные на мягкие
gen. -ы, -е/-ы -ы, -е/-ы -е -и
dat.-loc. -ы, -ы/-е -ы/-е, -ы/-е -е -е/-й
Материал: Род. вайны (20+); дьве казы (3); вады (7); сасны; красы; ад уразы; шырины; сьвёклы; две хаты (4); лйпины; работы; Нины; скатйны; хадьбы; уълавы; листвы; крупы; травы; каровы; бабы; с саломы; улйни (2); школи (4); сьвяклйни; хати (10); сьмитани; скатйни (2); машыни;
работи; бйби (6); карови (3); лйпи; саломи; рыби (3); мйми; зрукё; сямьй дьвё; ад зямлй; Дат.-Местн. жары; уары (5); нъ вайны; пъ кастры; вады (5); кънйвины; скатйны (2); на куры; пъ пйдлины 'падаль' (2); у лазйны; у лйпины; нъ квартиры; у тюрьмы; у травы (6); у Масквы (2); фёрмы (2); каровы; у тюрьмы; у хйти (10); школи; пиремёни; нъ машыни (2); нъ Укрйини; у срядйни; нъ акрйини; у комнати; г бйби; Масквё (2); рукё; нъ зямлё (2); у зямли.
14. Формы Дат. и Тв. пад. мн. ч.
Наличие общей формы для Дат. и Тв. пад. мн. ч. существительных и прилагательных также считается одной из изоглосс, позволяющих говорить об особом городокско-невельском говоре [Букринская, Кармако-ва, Тер-Аванесова 2008: 123]. В нашем материале такие формы регулярны у существительных, прилагательных и местоимений как в «белорусском», так и в «русских» говорах. Мочулища: скъбърям завуть; уручную мълатйли цъпйм; зь ётым (2); и сёнъ вйлкъм; цэлым дням; жылй зъ Ра-сонъм; нашыить нйткъм / нйткъм друуйм; тепёрь усё машынъм дёлъ-ють. Эта черта является диалектной как для русского, так и для белорусского языков.
15. Окончание -ым/-им в Местн. ед. прилагательных м. и ср. р.
В белорусских говорах это окончание характерно для северно-восточных территорий (на юго-западе распространено окончание -ом/-ем) и для литературного белорусского [Нарысы 1964: 196-197; Беларуская гра-матыка 1985: 112-114]. На территории русских говоров это окончание широко распространено, в том числе на западных среднерусских и западных южнорусских территориях [см.: ДАРЯ 2, карта 46]. Наш материал показывает, что окончание -ым/-им хорошо сохраняется как у «белорусских», так и у «русских» информантов: на друуйм мёсьти; у плахйм състъянии; у катлё бальшым; у катилочку мйлиньким; нъ друуйм клйд-бишшы; нъ пустйм унязьдё (Мочулища); нъ дймским; нъ мушскйм (Емельянково (Сюртукова)); ф сорък сядьмым; нъ адным вйлинцы;уутарым или трётьтим калёни; нъ стаубу / нъ сьвитавым (Емельянково (Шебанова)); у сорък сядьмым уаду; у бйнки какйм-тъ (Глинчино).
16. Род.-Вин. пад. личного местоимения 1-го лица.
В белорусском возможны только формы мянё или менё — в зависимости от варианта диссимилятивного яканья [Нарысы 1964: 217; см. также: Беларуская граматыка 1985: 143]. Такие формы считают характерными и для южнорусских говоров [см.: ДАРЯ 2, карта 62]. В идиолекте
Р. П. Глазко только такие формы и присутствуют: у мяне; мяне (5), в то время как у «русских» информантов иногда появляются формы из литературного русского: мене (18); мяне (8); меня (2) (Емельянково (Ше-банова)); (у) мяне (3); у мене (2); у миня (Косцы).
17. Косвенные формы личного местоимения 2-го лица и возвратного. Белорусская литературная норма (как и все говоры) предполагает следующую систему косвенных форм личного местоимения 2-го лица и возвратного: Род.-Вин. цябе, сябе, Дат.-Предл. табе, сабе [Беларуская гра-матыка 1985: 143; см. также: Нарысы 1964: 217]. В южнорусских говорах возможны основы тоб-, соб- или только в Дат.-Предл., или в Дат.-Предл. и Род.-Вин. падежах, причем, согласно ДАРЯ, в Невельском районе в ряде пунктов отмечены основы тоб-, соб- в Род.-Вин., Дат.-Предл. падежах (п. 50, 51, 53, 54), в ряде пунктов теб-, себ- в Род.-Вин., тоб-, соб- в Дат.-Предл. (п. 280, 281, 282, 283, 286) [ДАРЯ 2, карта 61]. Материал, записанный от Р. П. Глазко, не противоречит белорусской системе (Дат. табе, Предл. на сабе); в материале, записанном от информантов на территории Невельского района, наряду с «белорусскими» попадаются формы, соответствующие русским литературным, т. е. с основой себ- в Дат.-Предл.: Род.-Вин. тябе; у тябе; сам сябе; себе; нъ сябе (4); для сябе (4); Дат.-Предл. табе (6); сабе (6); к сабе, но к сябе (4), сябе (Емельянково (Шебанова)).
18. Окончания местоимений 3-го лица мн. ч.
Единственный возможный вариант окончания местоимений 3-го лица мн. ч. в «белорусском» говоре — -ы (в соответствии с белорусской литературной нормой), хотя в основе местоимения 3 мн. часто отсутствует [/] (в отличие от белорусской нормы). В «русских» говорах у некоторых информантов в незначительном количестве присутствуют формы с окончанием -и, соответствующие русской литературной норме: яны (6) / аны (15) (Мочулища); ср. аны (22) / яны (18), ани (9) (Емельянково (Сюрту-кова)); яны (14) / аны (25); ани (25) (Емельянково (Шебанова)): яны / аны (21), ани (6) (Дудчино); яны (21) / аны (13) (Козлы); яны (16); аны (19) (Косцы).
19. Местоимение мн. ч. все.
В идиолекте Р. П. Глазко в Им. п. преобладают формы с -е, хотя есть случаи и с -и, в косвенных падежах возможны только окончания с -и: усе (5) /усй (2); усйх (4); усйм (2). В северных белорусских говорах возможны системы как с чередованием форм усе/уси в Им. п., так и системы, где
представлен только вариант усе, в то время как юго-западным говорам (как и литературному языку) известны только системы с -е в Им. п. и -и в косвенных [Нарысы 1964: 230]. Несомненно, мы имеем дело с типичной севернобелорусской системой, однако, если сравнить ее с той картиной, которую мы наблюдаем в «русских» говорах, где формы с -е встречаются в Им. п. крайне редко (т. е. представлена система с -и как в Им. п., так и в косв.), можно сказать, что система идиолекта Р. П. Глазко ближе к белорусской литературной системе. Ср. Емельянково (Шебанова): усй (23), усе (5); усих (8).
20. Произношение [о] в форме 3 л. ед. ч. наст, вр. глагола быть, соответствующее белорусской литературной норме.
В идиолекте Р. П. Глазко такие формы (есъ) абсолютно регулярны (12 употреблений, форм с [е] не отмечено), в «русских» говорах такие формы попадаются, но не у всех информантов, и если попадаются, то наряду с формами с [е]: Емельянково (Сюртукова): ёсьть / ёсьсь (5); ёсь / ёсьть (4); Емельянково (Шебанова): ёсьть (7); ёсь / ёсьть (4); Дудчино: есь (2); Глинчино: есь (1); Козлы ёсь / ёсьть (2); ёсь (3); Косцы: ёсьть / ёсь (6).
21. Особый тип чередования е~0 в формах глагола настоящего времени I спр. с ударением на тематическом гласном: несёш, несёть, несём, несёте.
Подобные системы (без перехода [е] > [о] в формах 2 и 3 ед. и 2 мн.) для русского языка являются диалектными и распространены на территории южнопсковских и смоленских говоров, расположенных вдоль белорусской границы [см.: ДАРЯ 2, карта 82], так же устроена и белорусская литературная парадигма. Таким образом, представленная система — по обе стороны границы — является «белорусской», причем (учитывая наличие -ть в форме 3 ед.) — в ее северо-восточном варианте [Нарысы 1964: 260-264]: 2 ед. набьёш; идёш; спякёш; 3 ед. пръвядёть; спякёцца; завёццъ; придёццъ; пънясёть; расьтёть; арёть; 1 мн.завём; живем. Ср. в «русских» говорах: та же система, но с небольшим количеством форм с переходом [е] > [о], видимо, под влиянием русского литературного языка: 2 ед.: пъдвядёш; ъбдярёш; идёш (3); пайдёш; найдёш; прядёш; спякёш; пирябьёш (но пасёш); 3 ед.: ведёть (2); бярёть (2); идёть; пайдёть (4); придёть (2); дъвядёть; нарвёть; сталкёть; пасёт; бьёть; бьёццъ; при-вязёть; ъддаёть; жывёть (2); памнёть; ръзамнёть; пъталкёть; прядёть (4); зуниёть; ирвёццъ; парвёццъ; пупадёть; кукнёть; дярёть; унясёть (но: крадёт; пасёт); 1 мн.: пайдём; идём; здаём; пасём (4) / пасим (Емельян-ково, Шебанова).
22. Совпадение безударных окончаний 3-го лица множественного числа глаголов I и II спряжения (пиш[у]т, делай[у]т, дыш[у]т, нос[ю]т).
Так называемое «общее» спряжение встречается в нашем материале регулярно без исключений: удрйжнють; выстрълють; атчэпюцца; во-дють; ходють; учынють; вйруть; харонють; пасыпють; пйлють (Мочу-лища). Та же картина и в говорах на территории Невельского района. Эта черта не характерна ни для русского, ни для белорусского литературного языков, в русских говорах она представлена в широком ареале южнорусских и среднерусских говоров [см.: ДАРЯ 2, карта 84], в белорусских — свойственна северо-восточным говорам, причем изоглосса примерно совпадает с границей диссимилятивного и недиссимилятивного яканья [Нарысы 1964: 268-269].
23. Употребление деепричастия в функции сказуемого.
Это явление характерно как для севернобелорусских [Ibid.: 298-301; карта 29, стр. 318], так и для широкого массива западных русских говоров [Трубинский 1984: 19-21]. Как в идиолекте Р. П. Глазко, так и в «русских» говорах деепричастие используется широко, в разных функциях — основного предиката с перфектным значением, дополнительного действия, с атрибутивным значением. Ни по частоте встречаемости в речи, ни по основным функциям использование деепричастия в «русских» и «белорусском» говоре не различается. Материал (Мочулища): а нйз былаъддаушы к сваей матки / г бйби; я ни дъработъушы дйжы былй уот; у Лининурйт былй зйехъушы; я спирвй былй таг зъбраушы у уълаву / што ничоуъ ни пайму; были пъприехъушы изь Неуля / сроцтвиники / ътаусюль были пъпрыехъушы; крййний быу зуареуты; а инй вяжыть / усячынъ / и нъ сабе и юту была, визаушы; тяперь ън зйехъушы у Маскву; унйли / убивйли / идуть ня можуть ня еуты; пъттушыушы у кътялочку мйлиньким / я яму дъвйлъ чэриз зуароду; иш можъ зъшшапиушы сидйть / дамой ънй ня пуьстить; мы утёкшы у леси / придим / тольки хйты пъръскрывйны; дй / зуародъ / зъуърадйушы адин ът адноуа; разводьдя / сьнеуу мноуъ нъпаушы.
24. Употребление белорусского союза як.
Яркой чертой, отличающей говор Мочулищ от говоров на территории Невельского района, можно считать употребление белорусского союза як в соответствии с русским как: як въйнй нъчълйся; як аны ъкъзйлися; и въйнй помню яг былй; як я гъвару; што делъть як и т. д. У «русских» информантов союз як регулярно встречается только у В. Н. Щербаковой (Козлы): як пъшлй / ничоуа ни дйли; а муш мой балиу / на фронти як быу; а инй шмык и пъшла / як кончу даить и др.
Лпа§1а§1а I. Куко
| 317
Таким образом, составляя единый городокско-невельский диалект, говоры по обе стороны российско-белорусской границы обнаруживают изрядное количество общих черт. Поскольку одна часть этих говоров должна испытывать влияние со стороны русского литературного языка, а другая — со стороны белорусского литературного языка, ожидалось, что ряд диалектных черт будут по-разному нивелироваться. Более того, перспектива различного изменения диалектных черт в зависимости от того, к какому литературному языку относится данный диалект, послужила одним из аргументов для проведения лингвистической границы между русским и белорусским языками в основном в соответствии с административной (а теперь — государственной) границей (см. выше ссылку на: [Захарова, Орлова 2004: 34]). Какова же реальная картина, наблюдающаяся в говорах спустя почти столетие после проведения этой границы? Действительно ли диалектные черты нивелируются под давлением соответствующих литературных языков? Какие черты сохраняются в обоих идиомах, какие изменяются?
Во-первых, есть ряд черт, характерных для городокско-невельского диалекта, которые сохраняются (в той или иной степени) по обе стороны государственной границы, будучи при этом диалектными как по отношению к русскому, так и по отношению к белорусскому литературному языкам. Это такие черты, как диссимилятивное яканье белорусского типа, рефлексы напряженных редуцированных в формах Им.-Вин. ед. прилагательных м. р., лабиализация гласных по 2-м предударном слоге, цоканье, наличие флексии -и в форме Предл. ед. существительных м. р., совпадение флексии Тв. мн. с Дат. мн. у существительных и прилагательных, наличие «общего» спряжения, широкое распространение деепричастия на -ши и употребление его в функции сказуемого.
Во-вторых, в говорах по обе стороны границы хорошо сохраняются черты, являющиеся диалектными по отношению к русскому языку и соответствующие белорусской литературной норме. Это рефлексы сочетаний *<ур, *<ц> в основах глаголов на -/, морфологически и лексически ограниченные случаи чередования [л]/[у] в соответствии с фонемой /л/; комплекс употребления губных спирантов «юго-западного типа» ([у], [ у] в конце слова и слога, возможность произношения гласного [у] в соответствии с [в] в начале слова, замена [ф] на [х], [хв]); произношение твердых губных в соответствии с мягкими на конце слова; произношение мягких долгих согласных в соответствии сочетаниям согласных с [/]; распространение окончания -ым/-им в форме Предл. ед. прилагательных м. и ср. рода.
Наконец, есть ряд черт, противопоставляющих говоры по разные стороны русско-белорусской границы. Большая часть из них являются диалектными для русского языка и литературными для белорусского. Наиболее яркие и заметные из них — это сглаживание противопостав-
2018 №2 Slovëne
ления [р] и [р'] в белорусском говоре, сохранение протетического [в] перед [у] и [о] (в русских говорах регулярно наблюдается перед [у], а перед [о] встречается довольно редко); регулярное произношение [о] в форме 3 л. ед. ч. наст. вр. глагола быть (в русских говорах — единичные случаи) и регулярное употребление союза як (на территории Невельского района характерно для идиолекта только одной информантки).
Кроме того, в тех случаях, когда черта является диалектной для русского языка и соответствующей литературной норме для белорусского, в русских говорах можно наблюдать некоторое нивелирование диалектной черты в пользу русской литературной нормы. Как правило, употребление литературных форм вместо диалектных наблюдается в подсистеме местоимений: встречается миня вместо мяне (форма Им.-Вин. личного местоимения 1-го лица), сябе вместо сабе (форма Дат.-Предл. возвратного местоимения), ани вместо яны/аны (окончание Им.ед. местоимения 3-го лица мн. ч.), более редкое по сравнению с белорусским говором наличие [j] в основе местоимения 3-го лица мн. ч.). Некоторое влияние со стороны русского литературного языка можно наблюдать и в парадигме настоящего времени глагола — изредка встречаются формы 2-го и 3-го лица ед. ч. с переходом [е] в [о].
С другой стороны, есть некоторые позиции, в которых черты, являющиеся диалектными для обоих языков, хорошо сохраняются в русских говорах и выравниваются в белорусских в соответствии с белорусской литературной нормой. Так, в русских говорах лучше сохраняются синкретические системы Род.-Дат.-Предл. а-склонения существительных и подпарадигма множественного числа местоимения весь (вси — всих) при том, что в белорусском говоре эта подпарадигма изменяется в сторону белорусской литературной нормы (все — всих).
Таким образом, можно заключить, что некоторая нивелировка диалектных черт под влиянием русского и белорусского литературных языков в говорах по разные стороны государственной границы наблюдается, но происходит это лишь на некоторых участках системы и не всегда ярко выражено, что позволяет по-прежнему говорить о существовании единого городокско-невельского диалекта, независимо от того, к какому языку относится данный конкретный говор.
Библиография
Абраменко, Николаев, Тер-Аванесова, Толстая 2013
Абраменко О. А., Николаев С. Л., Тер-Аванесова А. В., Толстая М. Н., «Системы соотношения gen. и dat.-loc. й-основ в восточнославянских языках», in: Исследования по славянской диалектологии, 16: Грамматика славянских диалектов. Механизмы эволюции. Утраты и инновации. Историко-типологические явления, Калнынь Л. Э. отв. ред., Москва, 2013, 63-165.
I. Куке | 319
Беларуская граматыка 1985
Б1рыла М. В., Шуба П. П., ред., Беларуская граматыка, 1: Фаналопя. Арфаэтя. Марфалопя. Словаутварэння. Нащск, Мшск, 1985. Букринская, Кармакова, Тер-Аванесова 2008
Букринская И. А., Кармакова О. Е., Тер-Аванесова А. В., «Говоры белорусско-русского пограничья», ¡п: Исследования по славянской диалектологии, 13: Славянские диалекты в ситуации языкового контакта (в прошлом и настоящем), Калнынь Л. Э., отв. ред., Москва, 2008, 120-179. -2017
Букринская И. А., Кармакова О. Е., Тер-Аванесова А. В., «Изоглоссы псковско-витебского пограничья», ¡п: Псковские говоры и их исследователи: К 100-летию со дня рождения С. М. Глускиной и 50-летию выхода 1 выпуска «Псковского областного словаря с историческими данными», 1, Большакова Н. В., Костючук Л. Я., ред., Псков, 2017, 40-57. ДАРЯ, 1
Аванесов Р. И., Бромлей С. В., ред., Диалектологический атлас русского языка, Центр Европейской части России, 1: Фонетика, Москва, 1986. ДАРЯ, 2
Бромлей С. В., ред., Диалектологический атлас русского языка, Центр Европейской части России, 2: Морфология, Москва, 1989.
Дурново, Соколов, Ушаков 1915
Дурново Н. Н., Соколов Н. Н., Ушаков Д. Н., Опыт диалектологической карты русского языка в Европе с приложением Очерка русской диалектологии, Москва, 1915.
Захарова, Орлова 2004
Захарова К. Ф., Орлова В. Г., Диалектное членение русского языка, Москва, 2004.
Зорин 1927
Зорин Н. И., «Вопрос об этнографическом составе населения Невельского уезда в связи с диалектическими особенностями местного говора, с данными истории местного края и экономическими центрами его тяготения», ¡п: Познай свой край. Сб. Псковского общества краеведения, 3, Псков, 1927, 33-63. Карский 1903
Карский Е. Ф., Белоруссы, 1: Введение в изучение языка и народной словесности, Варшава, 1903.
Лшгастычная геаграф1я 1969
Аванесав Р. I., Атрахов1ч (Кратва) К. К., Мацкев1ч Ю. Ф., ред., Лгнгвгстычная геаграфгя г групоука беларускгх гаворак, Мшск, 1969.
Нарысы 1964
Аванесав Р. I., ред., Нарысы па беларускай дыялекталоггг, Мшск, 1964. Николаев 1988
Николаев С. Л., «Следы особенностей восточнославянских племенных диалектов в современных великорусских говорах. 1. Кривичи», ¡п: Балто-славянские исследования 1986, Иванов Вяч. Вс., отв. ред., Москва, 1988, 115-154. Первая всеобщая перепись населения 1897
Тройницкий Н. А., ред., Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897, 5: Витебская губерния, 2, 1901. Рыко 2016
Рыко А. И., «О лингвистической самоидентификации жителей русско-белорусского пограничья (Невельский район Псковской области)», ¡п: Севернорусские говоры, 15, Герд А. С., Пурицкая Е. В., отв. ред., С.-Петербург, 2016, 71-88.
--2017
Рыко А. И., «Пограничные говоры Невельского района Псковской области: разнообразие и степень сохранности», ¡п: Лексический атлас русских народных говоров: Материалы и исследования 2017, С.-Петербург, 2017, 453-497.
Трубинский 1984
Трубинский В. И., Очерки русского диалектного синтаксиса, Ленинград, 1984. }апкош1ак 2015
}апкош1ак М., "Ш8ро1с2е8пе gwary Ыа1огшк1е па роМшоше] Р8кош82С2у£ше. Нерп пешеккГ, ¡п: 31агга: са5врг5рго slovanskou filologii, 2 (84), 2015, 213-230.
Abramenko O. A., Nikolaev S. L., Ter-Avanesova A. V., Tolstaya M. N., "Sistemy sootnosheniia gen. i dat.-loc. a-osnov v vostochnoslavianskikh iazy-kakh", in: Issledovaniia po slavianskoi dialektologii, 16: Grammatika slavianskikh dialektov. Mekhanizmy evoliutsii. Utraty i innovatsii. Istoriko-tipologicheskie iavleniia, Kalnyn L. E., ed., Moscow, 2013, 63-165.
Avanesav R. I., ed., Narysy pa belaruskai dyialek-talohii, Minsk, 1964.
Avanesav R. I., Atrakhovich (Krapiva) K. K., Matskevich Yu. F., eds., Linhvistychnaia heahrafiia i hrupowka belaruskikh havorak, Minsk, 1969.
Avanesov R. I., Bromley S. V., eds., Dialektologi-cheskii atlas russkogo iazyka, Tsentr Evropeiskoi chasti Rossii, 1: Fonetika, Moscow, 1986.
Biryla M. V., Shuba P. P., eds., Belaruskaia hra-matyka, 1: Fanalohiia. Arfaepiia. Marfalohiia. Slova-utwarennia. Natsisk, Minsk, 1985.
Bukrinskaya I. A., Karmakova O. E., Ter-Avane-sova A. V., "Govory belorussko-russkogo pograni-ch'ia", in: Issledovaniia po slavianskoi dialektologii, 13: Slavianskie dialekty v situatsii iazykovogo kontak-ta (v proshlom i nastoiashchem), Kalnyn L. E., ed., Moscow, 2008, 120-179.
Bukrinskaya I. A., Karmakova O. E., Ter-Avane-sova A. V., "Izoglossy pskovsko-vitebskogo pograni-ch'ia", in: Pskovskie govory i ikh issledovateli: K 100-letiiu so dnia rozhdeniia S. M. Gluskinoi i 50-letiiu vykhoda 1 vypuska "Pskovskogo oblastnogo slovaria s istoricheskimi dannymi", 1, Bol'shakova N. V., Kostiuchuk L. Ya., eds., Pskov, 2017, 40-57.
Jankowiak M., "Wspolczesne gwary bialoruskie na poludniowej Pskowszczyznie. Rejon newelski", in: Slavia: casopis pro slovanskou filologii, 2 (84), 2015, 213-230.
Nikolaev S. L., "Sledy osobennostei vostochnoslavianskikh plemennykh dialektov v sovremennykh velikorusskikh govorakh. 1. Krivichi", in: Balto-sla-vianskie issledovaniia 1986, Ivanov Vyach. Vs., ed., Moscow, 1988, 115-154.
Ryko A. I., "O lingvisticheskoi samoidentifikatsii zhitelei russko-belorusskogo pogranich'ia (Nevel'-skii raion Pskovskoi oblasti)", in: Severnorusskie govory, 15, Gerd A. S., Puritskaia E. V., eds., St. Petersburg, 2016, 71-88.
Ryko A. I., "Pogranichnye govory Nevel'skogo raiona Pskovskoi oblasti: raznoobrazie i stepen' so-khrannosti", in: Leksicheskii atlas russkikh narodnykh govorov: Materialy i issledovaniia 2017, St. Petersburg, 2017, 453-497.
Trubinskij V. I., Ocherki russkogo dialektnogo sin-taksisa, Leningrad, 1984.
Zakharova K. F., Orlova V. G., Dialektnoe chlene-nie russkogo iazyka, Moscow, 2004.
Zorin N. I., "Vopros ob etnograficheskom so-stave naseleniia Nevel'skogo uezda v sviazi s dia-lekticheskimi osobennostiami mestnogo govora, s dannymi istorii mestnogo kraia i ekonomicheskimi tsentrami ego tiagoteniia", in: Poznai svoi krai. Sb. Pskovskogo obshchestva kraevedeniia, 3, Pskov, 1927, 33-63.
Анастасия Игоревна Рыко, канд. филол. наук
Санкт-Петербургский государственный университет,
филологический факультет, доцент кафедры русского языка
19034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 11
Россия
aryko@mail.ru
Recieved March 19, 2018
