CC BY
1Имагология и компаративистика. 2023. № 20. С. 74-90 Imagology and Comparative Studies. 2023. 20. pp. 74-90
Научная статья УДК 821.161.1+82.091 doi: 10.17223/24099554/20/4
«Между проселочными дорогами»: «роман без интриги» Д.В. Григоровича в компаративном аспекте
Алексей Евгеньевич Козлов
Институт филологии Сибирского отделения РАН, Новосибирск, Россия, alexeyko-zlov54@gmail. com
Аннотация. Роман Д.В. Григоровича «Проселочные дороги» был признан неудавшимся; критики и современники увидели в писателе подражателя и эпигона Н.В. Гоголя и Ч. Диккенса. Показано значение иных линий интертекста (У. Теккерей, О. Бальзак, Ш. Нодье, А.С. Пушкин), а также продемонстрировано значение романа Григоровича для литературной эволюции и становлении жанра в России. Статья подготовлена к 200-летнему юбилею Григоровича и 170-летнему юбилею первой публикации романа «Проселочные дороги» в журнале «Отечественные записки».
Ключевые слова: русский роман XIX в., Григорович, вторичность и альтернативность, история романа, диалог культур, прототипы, формы времени, фельетонная поэтика
Источник финансирования: Исследование выполнено в рамках реализации гранта Российского научного фонда № 21-78-00011 «Творчество Д. В. Григоровича в контексте взаимодействия классики и беллетристики: репутация, поэтика, текстология».
Для цитирования Козлов А.Е. «Между проселочными дорогами»: «роман без интриги» Д. В. Григоровича в компаративном аспекте // Имагология и компаративистика. 2023. № 20. С. 74-90. doi: 10.17223/24099554/20/4
Original article
doi: 10.17223/24099554/20/4
Dmitry Grigorovich's Country Roads as a novel
without an intrigue: A comparative aspect_
Alexey E. Kozlov
Institute of Philology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences, Novosibirsk, Russian Federation, alexeykozlov54@gmail.com
Abstract. The article is dedicated to the bicentenary of the Russian writer and journalist Dmitry Grigorovich and the 170th anniversary of the first publication
© А.Е. Козлов, 2023
of his novel Country Roads in the literary magazine Otechestvennye Zapiski. It shows the formation of the middle-field of Russian literature, responding to the search for the European novel from Balzac to Dickens. The author studies Grigo-rovich's novel Country Roads published in the literary magazine Otechestvennye Zapiski in the early 1850s. All Russian critics claimed that the novel failed, since Grigorovich betrayed his democratic views in favor of caricature and feuilleton. In addition, Grigorovich came under criticism for imitating Nikolay Gogol and Charles Dickens. The article shows other significant intertextuality lines (William Thackeray, Honoré de Balzac, Charles Nodier, Alexander Pushkin), and demonstrates the significance of Grigorovich's novel for literary evolution and the formation of the genre in Russia. Grigorovich builds his novel by abandoning a key component of plot organization: continuing the tradition of "a novel without a hero", he, like Thackeray, writes "a novel without an intrigue." The influence of Thackeray, apparently, explains the defect in empathy that magazine reviewers talked about: Grigorovich uses exclusively external descriptions, without going into the details of his characters' inner world, and often turns to caricature. Like most of his contemporaries, Grigorovich was much influenced by Stendhal, Balzac and George Sand, whose prose played an important role in describing the family life in Grigorovich's novel. The key book here is The Physiology of Marriage by Balzac, directly quoted by Grigorovich in Country Roads with cuts inevitable for Russian society. While Balzac directly speaks about corporality, psychological and sexual intimacy, Grigorovich uses the figures of silence to a greater extent typical of English literature. Special attention is paid to the storyline of the Moscow adventures of the unsuccessful writer Apollon Egorovich Dryankov. It is shown that the description of the bookseller's shop on Ilyinka goes back not only to Pushkin's pretexts, but also to Nodier's Bibliophile Novels. Returning to the previously discussed episode of Dryankov's meeting with the philanthropist Yastrebilov (Reflection and Narration in the novel without an intrigue Country Roads of D.V. Grigorovich, 2017), the author shows the connection of this plot with the history of the house of Karolina and Nikolai Pavlov. The final part of the article shows possible correlations between Grigorovich's novel and those of Leo Tolstoy (Childhood, Adolescence, Youth; Snowstorm, Master and Worker), Dos-toevsky (Uncle's Dream, The Village of Stepanchikovo and its Inhabitants, The Demons), and Flaubert (Madame Bovary). Though Flaubert could hardly know about Grigorovich's novel, Madame Bovary and Country Roads have common pretexts: both Flaubert and Grigorovich synthesize the plots of Dickens and Balzac. However, such plot similarities highlight a divergence in the ideology and aesthetics of artistic creativity: creating "a novel without an intrigue", Grigo-rovich, by his own admission, worked carelessly, practically without resorting to drafts. The idea of a creating "a book of nothing" was associated for Flaubert with genuine torments of creativity, the result of which was a stylistic quality that determined the special place of this novel in the history of literature. Thus, though Country Roads was recognized as imitative by contemporaries to be noticed only by a few readers later, it shows how a major epic genre was shaped, on the one hand, while on the other, it allows discussing a literary and personal failure. This being so, the textual analysis of the manuscripts and commentary, covering both
realities and intertexts, and the hermeneutics of the writing acquire a particular importance.
Keywords: Russian literature, Dmitry Grigorovich, history of the novel, dialogue of cultures, secondary and alternativeness, forms of time, feuilleton poetics
Financial Support: The research is supported by the Russian Science Foundation, Project No. 21-78-00011; Institute of Philology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences.
For citation: Kozlov, A.E. (2023) Dmitry Grigorovich's Country Roads as a novel without an intrigue: A comparative aspect. Imagologiya i komparativis-tika - Imagology and Comparative Studies. 20. pp. 74-90. (In Russian). doi: 10.17223/24099554/20/4
Переход западноевропейской прозы от повести, новеллы и очерка к роману не был одномоментным и линейным процессом: в то время как ключевые тексты приобретали свойства сверхформ, выходящих за пределы нормативной поэтики и не подчиняющихся законам направлений и эстетических школ [1], существовала и умножалась «однородная и компактная масса текстов» [2. С. 808], удовлетворяющая требованию невзыскательного читателя [3]. Так и в истории русского романа наряду со взрывными процессами, определившими его основное движение (от романа в стихах как энциклопедии русской жизни к роману-эпопее как панораме, охватывающей социальное и историческое измерение), можно проследить период накопления определенных приемов, реализация которых находит в дальнейшем выражение в ключевых текстах литературы. Показательным примером такого процесса является дебютный роман Д.В. Григоровича «Проселочные дороги»1, осужденный на забвение критиками, а впоследствии и самим писателем, охладевшим к первоначально занимавшему его замыслу [4].
После серии очерков и рассказов «из простонародного быта», ставших своеобразной визитной карточкой Григоровича [5], «Проселочные дороги» знаменовали новую страницу его творчества, связанную с переходом от прозаических жанров малой формы к роману, куда, по словам героя И. А. Гончарова, «все уходит - это не то, что драма или комедия - это, как океан: берегов нет, или не видать; не тесно, все уместится там» [6. С. 75]. Однако в случае с Григоровичем такой переход носил в большей степени экстенсивный характер: его роман из провинциальной жизни оказался собранным из незначительных событий его ранних
1 В черновой рукописи роман назван «Между проселочными дорогами».
светских повестей, очерков столичной жизни и фельетонов, большая часть которых соединялась друг с другом по принципу сменяющих друг друга картин, дагерротипов или же карикатур. Отмечая неудовлетворительное качество «Проселочных дорог» Григоровича и сравнивая их с его же циклом «Похождения Накатова» (1849), обозреватель «Современника» писал:
Что это такое? Все действующие лица этого странного романа: Кокур-кины, Сараманаевы, Дрянковы, Прокисаи, Леокадии, Тирсисы, Тонички-Ан-тониночки, книгопродавцы, приказчики, барыни и барышни не есть воспроизведение живых людей существующих в действительности; это карикатуры недостойные серьёзного искусства и приводимые в движение автором посредством ниточки, которую он даже не взял на себя труда скрыть от зрителей карикатуры, ничем не оправдываемые, у которых белки глаз, как страусовые яйца, которые не просто смотрят, а возводят на предметы исполинские глаза свои и вертят исполинскими зрачками, которые не просто говорят, а выгружают свое горе и радости в ухо слушателя и которых любопытство доходить до зубной боли. <. >
Тот, кто ценит талант автора Антона Горемыки, кто симпатизирует с этим прекрасным талантом, пробежит с тяжелым и неприятным чувством утомительные «Проселочные дороги», не отдохнув ни на одной верной сцене, ни на одной живой и поэтической картине. В недоумении расстанется он с этими дорогами и спросить самого себя, неужели все это юмор, неужели все это остроумие? И на кого направлено оно? Неужели в самом деле «Проселочные дороги» писаны тем же пером, из-под которого вышли произведения, с таким участием обращавшие на себя в последнее время внимание публики и составившие г. Григоровичу имя и известность в русской литературе [7. С. 31].
Такой отзыв был мотивирован несколькими обстоятельствами. Во-первых, «Проселочные дороги» были опубликованы на страницах «Отечественных записок» и тем самым составляли конкуренцию «Львам в провинции» - другому фельетонному роману, написанному И.И. Панаевым для «Современника». Общность приемов в реализации событий и мизансцен, карикатурность характеров и общий памфлетный характер сюжета произведения неоднократно обсуждались современниками [8]. Во-вторых, несмотря на более чем очевидный выпад в сторону Аполлона Григорьева (один из героев - писатель-неудачник Аполлон Егорович Дрянков), роман был тепло встречен обозревателем «Москвитянина» Е. Эдельсоном, увидевшим в новом произведении Григоровича обилие «свежих и новых типов». Появление «Проселочных дорог» было интерпретировано редакцией журнала как свидетельство ослабления позиций натуральной школы, что не могло не вызвать
ответной реплики «Современника» [9]. Наконец, «Проселочные дороги», завершенные Григоровичем в 1851 г., из-за цензурных перипетий увидели свет только в 1852 г., начало которого было ознаменовано смертью Н.В. Гоголя. Роман, сосредоточенный на похождениях провинциальных авантюристов, небезосновательно обвиняли в подражательности, а его сюжет - в мелочности содержания [10]. Так, в той же статье «Современника» упоминался параграф из «Истории испанской литературы» Дж. Тикнора, посвященный второму тому «Дон Кихота». Тикнор писал об эпигоне Сервантеса Фернандесе де Авелланеда, позаимствовавшем героя и общую сюжетную канву оригинального произведения для своего переложения. В этом контексте Григорович становился в один ряд с Л. Ширмом, К. Масальским, А.Е. Ващенко-Захар-ченко и многими другими подражателями своего признанного гением современника [11].
При этом сам Григорович об этой параллели не упоминал, объясняя свой источник вдохновения чтением Диккенса: «Я взял форму, сходную с формою Пиквикского клуба, - форма, как вам известно, самая невинная, но вместе с тем и самая выгодная для этого рода повестей» [12. С. 155]. «Замогильные» или «Посмертные» записки Пиквикского клуба, действительно, были для российского читателя 1850-х гг. актуальным чтением: новые переводы этого романа появлялись на страницах ведущих толстых журналов, заполняя лакуны и зияния, вызванные ужесточением цензуры в эпоху «мрачного семилетия» [13]. Издатель романа А.А. Краевский таким образом видел в Григоровиче «русского Диккенса», рассчитывая на эффект узнавания сходных коллизий на фоне национального пейзажа. В дальнейшем эта корреляция будет неоднократно повторяться в обзорах «Отечественных записок»:
Он хотел подражать «Пиквикскому клубу» Диккенса и представил нам ряд сцен из нашего быта, как Диккенс представил много сторон английского общества, воспользовавшись путешествием своего знаменитого археолога, но более привлекательного добряка - Пиквика1. Может быть, оттого, что Григорович слишком понадеялся на юмор своей наблюдательности, может быть и оттого, что, читая роман г. Григоровича, часто вспоминаешь оригинал - Диккенса; может быть, и вследствие отсутствия завязки роман его не произвел того впечатления, которое должен был произвести по множеству
1 При этом телеграфный тип речи авантюриста Ардалиона Попельковского, очевидно, связан с речевой манерой Альфреда Джингля. Совпадают и поступки этих персонажей, и их сюжетная функция трикстеров.
верно подмеченных сторон нашей жизни и по многим характерам, верно задуманным и отчетливо исполненным [14. С. 5].
Два тезиса, построенных на влиянии Гоголя и Диккенса, во многом определили векторы интерпретации произведения Григоровича, закрыв возможность альтернативных интерпретаций. Действительно, как нам доводилось писать об этом ранее, основной аллюзийно-реминисцент-ный уровень «Проселочных дорог» составляет гоголевское творчество, взятое в амплитуде от «Старосветских помещиков» и «Повести о том, как поссорились...» до «Портрета», «Мертвых душ», «Ревизора» и «Игроков»1 [15]. В то же время семейной жизнь героев «Проселочных дорог» аранжирована мотивами романа «Торговый дом «Домби и сын»: торговля оптом, в розницу и на вынос»2. По-видимому, для Григоровича было релевантным все, что было написано Диккенсом до «Дэвида Копперфилда»: новый тип романа, тяготеющий к Bildungsoman и столь чутко воспринятый молодым Л. Толстым [17], не имел серьезных последствий для «Проселочных дорог».
Тем не менее роман Григоровича строится не только на старательном воспроизведении существующих образцов, но и их корректировке. Так, в частности, писатель отказывается в своем произведении и от назидательности, и от историко-философских обобщений, свойственных риторическим страницам «Мертвых душ», сосредоточивая внимание читателей на все новых эпизодах из жизни обитателей Горшков-ского уезда. Обилие этих эпизодов и их дробность во многом обнаруживают тяготение писателя не к книге как монологическому и эстетически целостному артефакту, а журналу и даже газете, в которых фельетон и карикатура определяют злобу дня. И здесь ориентиром для него был не только и не столько Диккенс, слишком эмпатичный по
1 К отмеченным ранее параллелям отнесем еще сюжетную линию художника Калины. В этом образе карнавально переосмысляется история художника-самоучки из гоголевского «Портрета». Так, разговаривая с Балахновым, Калина заверяет своего господина: «Все могу, ваше высокоблагородие, все могу! <. > всякий цвет могу произвести, какой только есть. Что угодно напишу: и колонны, и вензеля, и все, и даже арабеск можно подвести под карнизом, заключил он, делая особенное ударение на слово „арабеск", которое было его любимым словом» [16. С. 45]. Вероятно, часто повторяемое слово «арабеск» отсылает не только к соответствующему художественному узору, но и одноименному философско-художественному циклу Гоголя.
2 Подобно Полю Домби, Аристарх Балахнов и Николай Окатов повторяют свое имя, при этом гордо ударяя себя в грудь. Сына Окатова - любимого мальчика и баловня семьи Поля - автор противопоставляет нелюбимой шестилетней девочке, что соответствует истории Флоренс.
отношению к своим героям, часто чудакам с собственными «коньками», но и его оппонент - У .М. Теккерей. Переводы «Ярмарки тщеславия», увидевшей свет на страницах сатирического еженедельника «Панч», печатались в ряде российских периодических изданий начала 1850-х гг.
Как и Теккерей, Григорович строит свой роман, отказываясь от ключевого компонента сюжетной организации: продолжая традицию «романа без героя», он пишет «роман без интриги». Подобно автору «Ярмарки тщеславия», повествователь в «Проселочных дорогах» время от времени «раскланивается» и «расшаркивается», параллельно демонстрируя марионеточность и кукольность своих героев. В отличие от героев Диккенса, поступки которых не мотивированы прагматикой и расчетами, герои Григоровича подчинены идеям тщеславия: и помещик Аристарх Федорович Балахнов, стремящийся к победе на выборах, и мещанин во дворянстве, буржуа-жантилъом Иван Дормидонович Бо-бохов, желающий прослыть образованным человеком, и бедный приживальщик Аполлон Егорович Дрянков, имеющий писательскую амбицию. Знаменательны поэтому бытовые катастрофы, которые постигают героев, особенно «падение Балахнова», отсылающее к «вельможе, которого уносят черти» и изгнанию лорда Стайна из дома Родона Кроули. Влиянием Теккерея, по всей видимости, объясняется и тот дефект эм-патии, о котором рассуждали журнальные обозреватели: Григорович использует исключительно внешние описания, не вдаваясь в детали внутреннего мира своих героев, часто обращается к карикатуре.
Немаловажную роль в описании домашней жизни героев играет проза Стендаля, О. Бальзака и Ж. Санд, под влиянием которых находился Григорович, как и большинство его современников. Ключевой книгой здесь становится «Физиология брака», прямо цитируемая писателем на страницах «Проселочных дорог» с неизбежными для российского общества купюрами. Там, где Бальзак прямо касался вопросов телесности, психологической и физической близости, Григорович пользуется характерными в большей мере для английской литературы фигурами умолчания.
Квинтэссенцию многочисленных литературных цитат составляет середина романа, когда Аполлон Егорович Дрянков попадает в лавку книгопродавца Ивана Петровича на Ильинке1. Перефразируя знаменитое
1 Имя и отчество книгопродавца Ивана Петровича совпадают с именем и отчеством фиктивного автора «Повестей Белкина». Влияние «Повестей» очевидно при обращении к событийности романа и игре с читательскими ожиданиями.
пушкинское стихотворение1, Григорович показывает устройство книжно-журнального мира, где отразилась логика «смирдинского периода», а каждая напечатанная книга имеет свою стоимость». Книжная лавка при этом представляет собой магическое пространство, наподобие кладовой ростовщика в «Шагреневой коже» или «Гобсеке» Бальзака, или «Лавки древностей» Диккенса:
Древность лавки, действительно, не подлежала сомнению: полки, туго набитые с потолка до полу лохмотьями книг, обернутых корешками без малейшего следа позолоты; прилавки и конторка, истертые снаружи посетителями, изнутри хозяевами, завалены были искомканными серыми брошюрками; перекосившийся сучковатый пол, отягченный грудами фолиантов с красными обрезами, с кожаными исковерканными переплетами - все это ясно свидетельствовало, что основание лавки относилось к отдаленнейшим эпохам книгопечатания; густой слой пыли, покрывавший без различия брошюры и фолианты, пол и прилавки, паутина, украшавшая потолок, косяки и карнизы -подтверждали как нельзя красноречивее такое мнение, и, конечно, ни один антикварий не мог пройти по Ильинке без того, чтоб не кивнуть одобрительно книжной лавке и потянуть в себя с видимым наслаждением затхлый запах, издаваемый заключавшимися в ней сокровищами [16. С. 410].
Среди книг, находящихся в ведомстве Ивана Петровича: 9-томный перевод «Voyage du jeune Anacharsis» Ж.Ж. Бартелеми, «The retir'd Gardener» Дж. Лондона и Г. Уайза, «Дитя географ, или Краткое введение в математическую и историческую географию и геометрию» Ж.Ф. Веге-лина. Экзотический выбор книг, в сочетании с нестандартным портретом ученого-эрудита, позволяет увидеть в этой мизансцене отражение «Библиофильских новелл» Ш. Нодье2. Сходство московского книгопродавца Ивана Петровича с Апостоло Каподуро с улицы Эсклавон поддерживается множеством совпадающих деталей:
Представьте себе человека, засушенного так, что остались кожа да кости; придайте членам этой мумии судорожное, суетливое и ничем не прерываемое движение; придайте ей голос, дребезжащий как трещотка, и дребезжащий без умолку - и вы получите вернейший портрет одпого из самых
1 Пушкинские аллюзии не исчерпываются «Разговором книгопродавца с поэтом». Так в описании «трех приказчиков, бегающих, как матросы, сверху вниз по ручным лестницам и приводящих на память оборванный такелаж, снасти и канаты» [16. С. 410] вероятна отсылка не только к роману С. Варрена «Тяжба», но и к пушкинской «Осени». При этом быт книжной лавки подчеркнуто не поэтичен и исключает какое-либо творческое устремление.
2 Словосочетание «библиографические заметки» введено в название одной из следующих глав.
эксцентричных книгопродавцев, какие когда-либо существовали на белом свете. Но доказано уже неоспоримыми фактами, что наружность бывает часто обманчива. Наружность не мешала Ивану Петровичу быть ученее многих очень ученых особ, посещавших его лавку; голова его, покрытая редкими курчавыми взъерошенными волосами, свободно вмещала в себе все то, что заключалось на полках его магазина; как библиофил он, бесспорно, мог заткнуть за пояс любого господина, проглотившего сотни тысяч каталогов. Дайте заглавие какой угодно книги - Иван Петрович без запинки назовет вам год ее издания, типографию, число томов, число страниц, качество бумаги, исчислит опечатки, вкратце изложит ее содержание и выскажет даже в конце свое личное мнение, столько же многословное, правда, сколько у критиков, писавших об этой книге, но уже, во всяком случае, более добросовестное. Псевдоним для него не существует: он решительно смеется над псевдонимом, ибо читает сквозь какие угодно иероглифы настоящее имя автора и, в случае надобности, может даже снабдить вас самыми любопытными биографическими сведениями о каком бы то ни было писателе. Двадцать тысяч томов, помещающихся на полках его магазина, так же хорошо знакомы ему, как клавиши рояля, пожалуй, хоть самому Листу; костлявые пальцы его бегают по полкам с быстротою непостижимою и даже без содействия глаз попадают прямо на тот корешок, который требуется... [16. С. 412].
Наряду с книжными древностями и раритетами, Иван Петрович занимается продажей современных литературных новинок. Григорович упоминает такие книги, как «Турусы на колесах» (отсылка к повести В.А. Соллогуба «Тарантас»), «Пелопонезо-Таврические мелодии»1 («Греческие стихотворения» Н.Ф. Щербины), «Парнасская звезда» («Полярная звезда, альманах изданный И.Н. Глухаревым2) и даже «Шпора Лермонтова» (вероятно, отсылающая к подражаниям В. А. Вонлярляр-ского). Григорович, вслед за автором «Утраченных иллюзий», описывает кризис поэтической литературы: не мешает заметить, что сотрудники «Звезды» преисполнены были сильнейшей ненависти к петербургским журналам, и особенно к одному, который печатал на
1 Помощник книгопродавца рассказывает о некоторых лейтмотивах этого сборника: «"Мелодии" дают возможность узнать, в какие именно часы дня и ночи тоскует или веселится душа Куликова, когда жаждет она излиться в душу девы Юга и когда именно в душу девы Севера» [16. С. 420]. Здесь эти штампы, используемые автором - эпигоном лермонтовского романтизма - превращаются в вульгарно-эротические эвфемизмы.
2 После казни К.Ф. Рылеева и ссылки А. А. Бестужева предприимчивый московский поэт и писатель И. Н. Глухарев, пользуясь именем и репутацией оригиналов, выпустил в свет альманахи «Северное сияние» и «Полярная звезда». Оба альманаха были составлены из подражательных слабых произведений малоизвестных литераторов.
обертке, что «стихотворения, признанные неудобными к напечата-нию, возвращаемы не будут»1 [16. С. 415]. Сетуя на то, что ни одна из выставленных книг и ни один литературный сборник не проданы, Иван Петрович в то же время наставляет молодых неофитов: «Печатайте, работайте, трудитесь, господа! Музы-кокеточки, любят, чтоб за ними ухаживали!»2 [16. С. 420].
В этот книжно-карнавальный мир и попадает Аполлон Егорович Дрянков, ищущий издателя для своей повести с оксюморонным названием «Непризнанная индейка»3. Несмотря на то, что Иван Петрович не оказывает поддержки новому гостю, Дрянков узнает от него имя своего «мецената, страстного любителя отечественной словесности и ревностного поощрителя всего пишущего, печатающего и издающего Тирсиса Ивановича Ястребилова». Он и его супруга - Клавдия Ильинична - литераторы, составившие прижизненную славу в узком и доверенном кругу. Для большинства современников протототип Ястребиловых (как и Дрянкова) не составлял тайны, - в этих московских Филемоне и Бавкиде, Дафнисе и Хлое отчетливо проступали черты К. Павловой (Яниш) и ее мужа Н. Павлова. Павлов, как и Ястребилов, на время отказался от какой-либо литературной деятельности в угоду своей супруге - вздор-
„4
ной и деспотичной поэтессе , однако впоследствии снова начал печатать свои публицистические и художественные произведения. Григорович доводит эту ситуацию вынужденного литературного молчания до абсурда: «....бумажные фабрики ожили; типографские станки, покрывшиеся было паутиной, работали денно и нощно; полки книжных лавок затрещали и погнулись под спудом „Полных собраний"» [16. С. 5]; «Тирсис Иванович воздвиг себе памятник <...>, потому что сорок
1 Намек на журнал «Современник» и статью Н.А. Некрасова «Русские второстепенные поэты»: «Стихов нет. Немногие об этом жалеют, многие этому радуются, большая часть ничего об этом не думает» [9. С. 13].
2 Этот призыв, вероятно, представляет собой вульгаризированный до фамильярности парафраз «Оды на день восшествия...» М.В. Ломоносова: «Дерзайте ныне ободренны...».
3 По всей видимости, это название, в равной мере отсылающее к романистике Ф. Купера, социальному роману Ж. Санд, «Гадкому утенку» Г.Х. Андерсена и сентиментальному натурализму эпигонов Достоевского не имеет какого-либо определенного истолкования, маркируя книгу как таковую и заключая в ее названии прогнозируемую неудачу (сам Дрянков - отчасти «Непризнанная индейка»).
4 Григорович ориентирует свое повествование на идиллию, избавляясь от каких-либо скандальных подробностей жизни своих прототипов (как известно, К. Павлова разошлась со своим мужем, написав на него донос).
восемь компактных томов, как хотите, представляли в массе целый мавзолей» [16. С. 6].
В беглом перечислении названий произведений Ястребилова -«Синеус и Трувор», «Мазид и Зенеиб» и «Замар и Геллагё» - прочитываются архаические тенденции, заставляющие вообразить на месте этого самозваного старика-Державина других писателей XVIII века: от А.С. Сумарокова до графа Хвостова1. Дрянков приходит к Ястребило-вым хорошо подготовленным: он прочитывает большинство томов од, трагедий, опер и афоризмов, написанных его патроном, и только пройдя этот своеобразный экзамен (больше соответствующей проверке на лояльность), он получает возможность придать тиснению свою «Непризнанную индейку». Описанный в следующей главе литературный вечер завершает эту линию повествования: в салоне Ястребиловых только Клавдия Ильинична имеет право голоса; декламации произведений хозяйки вечера и составляют сущность салона2. Напечатав повесть, Дрян-ков лишается возможности прочитать ее кому-либо - так реализуется сюжет утраченных иллюзий на русской почве.
Не исключено, что в образе Ястребилова и книгопродавца Ивана Петровича заключена мифологема царя Мидаса: оба персонажа, соприкасаясь с посредственными и заурядными произведениями русской беллетристики, делают их частью той самой безликой и однородной массы текстов, о которых шла речь в начале статьи.
Изучив специфику интертекстуальной организации произведения, остановимся на сюжетах и приемах, предвосхищаемых этим произведением. Во-первых, можно говорить о влиянии «Проселочных дорог» на творчество Л.Н. Толстого. Как было показано Б.М. Эйхенбаумом, описание детских комнат в доме Балахнова и история подростка Володи, отказывающегося танцевать русскую в угоду своему отцу, во многом предвосхищает коллизии самосознания ребенка, развернутые в повестях «Детство» и « Отрочество» [17]. Один из вставных эпизодов романа Григоровича - история крестьянина Ивана, получившего вольную от своего помещика - отличаясь и по стилю, и по событийному наполнению от иных эпизодов романа, во многом соответствует сюжету повестей «Метель» (1856) и «Хозяин и работник» (1895). Больше всего параллелей можно усмотреть в сюжетной организации «Анны Карениной» (1875-1877): это касается и трактирного застолья Стивы
1 Номинации книг в то же время заставляют вспомнить беллетристику Ратазяева из «Бедных людей» Ф.М. Достоевского.
2 Именно так и были организованы вечера у четы Павловых в конце 1840-х гг.
Облонского с Константином Левиным (аналогичный очерк Троицкого трактира дан в главе, рассказывающей о московских приключениях провинциалов Горшковского уезда), и описания выборов, составляющих событийный центр второй части «Проселочных дорог». Во-вторых, колорит романа мог найти отражение в двух произведениях Достоевского, написанных им после каторги: «Дядюшкином сне» (описания старика-дядюшки и Ястребилова совпадают) и «Селе Степанчиково и его обитателях» (в романе среди прочих действующих лиц упоминается Афанасий Никитич Степанчиков, при этом и у Григоровича, и у Достоевского центральную роль играют приживальщики). Не исключено, что отношения Григоровича и Достоевского испортились именно из-за этого романа: в незадачливом создателе «Непризнанной индейки» автор «Бедных людей» мог узнать самого себя. Тем показательнее, что пасквильное преображение Тургенева в Кармазинова на страницах «Бесов» сделано по тому же рецепту, что и создание Аполлона Егоровича Дрянкова.
Выходя за пределы контекста национальной литературы, введем еще одно немаловажное и на первый взгляд неоправданно парадоксальное сопоставление «Проселочных дорог» с романом Г. Флобера «Госпожа Бовари» (1857). Исключая возможность знакомства Флобера с романом Григоровича, в то же время отметим общность претекстов: и Флобер, и Григорович синтезируют сюжеты Диккенса и Бальзака1. Знаменательно, что, описывая медовый месяц супругов Бовари и указывая на «непроницаемость» новобрачной в сравнении с живым восторгом супруга, Г. Флобер использует тот же источник, что и Григорович. При этом, как отмечалось выше, физиология брака у Григоровича корректируется автоцензурой и «викторианским целомудрием», у Флобера же центр тяжести составляет сексуальная, часто аффективная сторона жизни. Выбор сюжетного пространства - провинции также создает общие координаты двух этих сюжетов [1]. Однако на фоне подобных фабульных сходств (тоже относительных: в романе Григоровича отсутствуют сколько-нибудь травмирующие события: ни супружеской измены, ни калечащих операций, ни отравления мышьяком), серьезнее обнаруживается расхождение в идеологии и эстетике художественного творчества: создавая «роман без интриги» Григорович, по его собственному признанию, работал небрежно, практически не прибегая к черновикам [19]. Идея создания «книги ни о чем», как известно, была сопряжена для
1 Заметим, что экспозиция романа Флобера представляет собой перекодировку диккенсовского сюжета об ученике-изгое [18].
Флобера с подлинными муками творчества, результатом которых стало стилистическое качество, определившее особое место этого романа в истории литературы. Вероятно, этим самым усердием писателя и определяется то место, которое та или иная книга «займет на читательской полке»1.
Для истории русской литературы «Проселочные дороги» важны как некоторая веха в эволюции крупного эпического жанра. Продолжая вектор, заданный романами И.А. Гончарова и А.И. Герцена, Григорович предпринял попытку расширить сюжетное пространство ordinary, simple story, предпочтя интенсивной работе над стилем и архитектоникой, экстенсивное развитие фабулы. Однако делая ставку на бессобытийность повседневной провинциальной жизни, писатель был далек от психологической разработки своих героев; повествованию не хватило ни диккенсовской эмпатии и добродушного викторианского юмора, ни саркастической иронии Теккерея, ни аналитизма Стендаля, ни всесторонней физиологии Бальзака. Этим объясняется недоумение, выраженное «Современником» и «Отечественными записками» по поводу «Проселочных дорог».
Завершив работу над произведением, писатель не стремился его переделать и исправить: из «Отечественных записок» роман перешел в отдельное издание 1852 г. и в неизменном виде продолжал печататься вплоть до смерти Григоровича в 1899 г. Тем более симптоматичным кажется обращение писателя к одному из магистральных образов своего
1 Сам Григорович на страницах «Литературных воспоминаний» писал о двух типах письма и писательского вдохновения: «Возьмите повесть Лермонтова "Тамань": в ней не найдешь слова, которое можно было бы выбросить или вставить; вся она от начала до конца звучит одним гармоническим аккордом; какой чудный язык, как легко, кажется, написано! Но загляните в первую рукопись: она вся перемарана, полна вставок, отметок на отдельных бумажках, наклеенных облатками в разных местах. Рукописи Пушкина обличают такой же труд; Тургеневу и Толстому не легко также доставалась работа. Тургенев так выражался: "Когда я пишу, я всегда испытываю точно роды". <. > Между французскими писателями можно привести в пример Мериме, Флобера, Бальзака. Бальзак - на что уж, кажется, большой писатель! - мученически терзался недоверием к своей работе; он до того исправлял первую корректуру, что приходилось набирать ее снова; при второй корректуре было то же самое; за нею следовали третья, четвертая и т. д. <. > Если бы возможно было отвлеченное понятие изобразить геометрически, этот последний род литературы следовало бы назвать вертикальным, так как он проходит вглубь силою своего внутреннего содержания. Другой род литературы, представителем которой служит у французов Дюма, получил бы тогда название горизонтальной - быстрой, местами блестящей, но скользящей по поверхности» [19. С. 171].
произведения на страницах его идиллического рассказа «Пахарь» (1856):
Надо вам сказать: я с детства чувствую особенное влечение к нашим русским проселкам. Если судьба приведет вам когда-нибудь случай ехать по России, если при этом вам спешить некуда, вы не слишком взыскательны в отношении к материальным условиям жизни, а главное, если вам страшно наскучит город, советую чаще сворачивать с больших дорог: большие дороги ведь почти те же города! Это бесконечно длинные, пыльные и пустынные улицы, которыми города соединяются между собою; местами та же суета, но уже всегда и везде убийственная скука и однообразие. <.. >
То ли дело проселки! Вы скажете: поэзия! Что ж такое, если и так? И наконец, если хотите знать, поэзия целой страны на этих проселках! Поэзия в этом случае получает высокое значение. Правда, вам не предложат здесь баранков, вы часто исходите целую деревню и не найдете самовара; не увидите вы здесь ни пестрых столбов, ни ветел, ни станций; не вытягиваются проселки по шнуру; не трудился над ними инженер - все это совершенная правда: их попросту протоптал мужичок своими лаптишками; но что ж до этого! Посмотрите-ка, посмотрите, какою частою, мелкою сетью обхватили они из конца в конец всю русскую землю: где конец им и где начало?.. Они врезались в самое сердце русской земли, и станьте только на них, станьте - они приведут вас в самые затаенные, самые сокровенные закоулки этого далеко еще не изведанного сердца.
На этих проселках и жизнь проще и душа спокойнее в своем задумчивом усыплении. Тут узнаете вы жизнь народа; тут только увидите настоящее русское поле, с тем необъятно-манящим простором, о котором так много уже слышали и так много, быть может, мечтали. Тут услышите вы впервые народную речь и настоящую русскую песню, и, головой вам ручаюсь, сладко забьется ваше сердце, если только вы любите эту песню, этот народ и эту землю!.. [20. С. 10-11].
Этот фрагмент, тяготеющий по своей выразительности к лирическим местам «Мертвых душ» и близкий по форме к стихотворению в прозе, свидетельствует о концепции романа, который хотел, но не смог написать Григорович [21]. Реванш отчасти был предоставлен другим произведениям писателя: романам «Рыбаки» и «Переселенцы», где в центре внимания снова оказались простонародные типы, составившие прижизненную славу Григоровича [22, 23]. «Проселочные дороги», признанные подражательными при жизни и замеченные в дальнейшем немногими читателями, таким образом, позволяют составить представление о пути развития крупного эпического жанра, с одной стороны, с другой - говорить о литературной и личностной неудаче на этом пути. В этом свете особое значение приобретает текстологический анализ
рукописей писателя и работа над комментарием, охватывающим, как реалии и интертекст, так и герменевтику авторского письма.
Список источников
1. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М. : Художественная литература, 1975. 504 с.
2. Лотман Ю.М. О русской литературе. Статьи и исследования: история русской прозы, теория литературы. СПб. : Искусство, 2002. 848 с.
3. Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. М. : Новое литературное обозрение, 2009. 448 с.
4. Лотман Л.М. Григорович // История русской литературы : в 10 т. М. ; Л. : Наука, 1955. Т. 7. С. 301-339.
5. Мещеряков В.П. Григорович: писатель и искусствовед. М. : Художественная литература, 1985. 176 с.
6. Гончаров И.А. Полное собрание сочинений и писем : в 20 т. СПб. : Наука, 2004. Т. 7: Обрыв: Роман в 5 ч. 908 с.
7. Современные заметки // Современник. 1852. № 3.
8. Ямпольский И.Г. Из истории литературной борьбы начала 1840-х годов («Петербургский фельетонист» и «Литературная тля» И.И. Панаева) // Поэты и прозаики. Статьи о русских писателях XIX - начала XX века. Л. : Сов. писатель, 1986. С. 92-110.
9. «Современник» против «Москвитянина». Литературно-критическая полемика первой половины 1850-х годов / изд. подгот. А.В. Вдовин, К.Ю. Зубков, А.С. Федотов. СПб. : Нестор-История, 2015. 872 с.
10. Пономарева А.А. Литературные сюжетные коды в беллетристике 1850-х годов : дис. ... канд. филол. наук. Новосибирск, 2017. 196 с.
11. Дмитриева Е.Е. К истории продолжения «Мертвых душ» (проза А.Е. Ва-щенко-Захарченко) // Н.В. Гоголь: Материалы и исследования. М. : ИМЛИ РАН, 2012. Вып. 3. С. 209-220.
12. Вокруг романа «Проселочные дороги»: переписка Д.В. Григоровича и А.А. Краевского 1850-1852 гг. // Русская литература. 2022. № 2. С. 146-160. doi: 10.31860/0131 -6095-2022-2-152-166
13. Костионова М. Литературная репутация писателя в России: перевод как отражение и фактор формирования (русские переводы романа Ч. Диккенса «Записки Пиквикского клуба) : дис. ... канд. филол. наук. М., 2014. 410 с.
14. Русская литература в 1852-м году // Отечественные записки. 1853. № 1. C. 1-45.
15. Козлов А.Е. Рефлексия и нарратив в «романе без интриги» Д.В. Григоровича «Проселочные дороги» // Вестник Томского государственного университета. 2017. № 421. С. 5-11. doi: 10.17223/15617793/421/1
16. Григорович Д.В. Проселочные дороги. Роман без интриги // Григорович Д.В. Собр. соч. : в 10 т. М. : Изд. Н.Г. Мартынова, 1884. Т. 4. 410 с.
17. Эйхенбаум Б. Работы о Толстом. СПб. : СПбГУ, 2009. 952 с.
18. Зенкин С. Работы по французской литературе. Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 1999. 320 с.
19. Григорович Д.В. Литературные воспоминания / под ред. Г.Г. Елизаветиной. М. : Художественная литература, 1987. 202 с.
20. Григорович Д.В. Пахарь // Григорович Д.В. Собр. соч. : в 3 т. М. : Художественная литература, 1988. Т. 2. С. 7-47.
21. Феномен творческой неудачи / под ред. А.В. Подчиненова, Т. А. Снигире-вой. М. : Юрайт, 2018. 484 с.
22. Отрадин М.В. «На пороге как бы двойного бытия...»: О творчестве И.А. Гончарова и его современников. СПб. : Изд-во СПбГУ, 2012. 327 с.
23. Zubkov K., Vdovin A. New Approaches to Representations of Peasants in Russian Literature. Introduction // Russian literature. 2021. Vol. 119. № 1. Р. 7-14. doi: 10.1016/j.ruslit.2021.01.003
References
1. Bakhtin, M.M. (1975) Voprosy literatury i estetiki [Questions of literature and aesthetics]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.
2. Lotman, Yu.M. (2002) O russkoy literature. Stat'i i issledovaniya: istoriya russkoy prozy, teoriya literatury [About Russian literature. Articles and research: History of Russian prose, theory of literature]. St. Petersburg: Iskusstvo.
3. Reitblat, A.I. (2009) Ot Bovy k Bal'montu i drugie raboty po istoricheskoy sotsiologii russkoy literatury [From Bova to Balmont and other works on the historical sociology of Russian literature]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie.
4. Lotman, L.M. (1955) Grigorovich. In: Lebedev-Polyanskiy, P.I. (ed.) Istoriya russkoy literatury: v 10 t. [History of Russian Literature: in 10 vols]. Vol. 7. Moscow; Leningrad: Nauka. pp. 301-339.
5. Meshcheryakov, V.P. (1985) Grigorovich: pisatel' i iskusstvoved [Grigorovich as a writer and art critic]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.
6. Goncharov, I.A. (2004) Polnoe sobranie sochineniy i pisem: v 20 t. [Complete Works and Letters: in 20 vols]. Vol. 7. St. Petersburg: Nauka.
7. Anon. (1852) Sovremennye zametki [Modern notes]. Sovremennik. 3.
8. Yampolskiy, I.G. (1986) Poety i prozaiki. Stat'i o russkikh pisatelyakh XIX -nachala XX veka [Poets and prose writers. Articles about Russian writers of the 19th -early 20th century]. Leningrad: Sovetskiy pisatel'. pp. 92-110.
9. Vdovin, A.V., Zubkov, K.Yu. & Fedotov, A.S. (2015) "Sovremennik" protiv "Moskvityanina". Literaturno-kriticheskaya polemika pervoy poloviny 1850-kh godov ["Sovremennik" versus "Moskvityanin." Literary-critical polemics of the first half of the 1850s]. St. Petersburg: Nestor-Istoriya.
10. Ponomareva, A.A. (2017) Literaturnye syuzhetnye kody v belletristike 1850-kh godov [Literary plot codes in fiction of the 1850s]. Philology Cand. Diss. Novosibirsk.
11. Dmitrieva, E.E. (2012) K istorii prodolzheniya "Mertvykh dush" (proza A.E. Vash-chenko-Zakharchenko) [On the history of the continuation of "Dead Souls" (the prose by A.E. Vashchenko-Zakharchenko)]. In: Mann, Yu.V. (ed.) N.V. Gogol': Materialy i issledovaniya [Nikolay Gogol: Materials and Research]. Vol. 3. Moscow: IWL RAS. pp. 209-220.
12. Grigorovich, D.V. & Kraevskiy, A.A. (2022) Around the novel Country Roads: Correspondence between D.V. Grigorovich and A.A. Kraevsky, 1850-1852. Russkaya literatura. 2. pp. 146-160. (In Russian). DOI: 10.31860/0131-6095-2022-2-152-166
13. Kostionova, M. (2014) Literaturnaya reputatsiyapisatelya v Rossii: perevod kak otrazhenie i faktor formirovaniya (russkie perevody romana Ch. Dikkensa "Zapiski Pik-vikskogo kluba ") [The literary reputation of a writer in Russia: Translation as a reflection and a formation factor (Russian translations of Charles Dickens's "The Posthumous Papers of the Pickwick Club")]. Philology Cand. Diss. Moscow.
14. Anon. (1853) Russkaya literatura v 1852-m godu [Russian literature in 1852]. Otechestvennye zapiski. 1. pp. 1-45.
15. Kozlov, A.E. (2017) Reflection and narration in D.V. Grigorovich's "Country Roads", a novel without an intrigue. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta - Tomsk State University Journal. 421. pp. 5-11. (In Russian). DOI: 10.17223/15617793/421/1
16. Grigorovich, D.V. (1884) Sobranie sochineniy: v 10 t. [Collected Works: in 10 vols]. Vol. 4. Moscow: N.G. Martynov.
17. Eikhenbaum, B. (2009) Raboty o Tolstom [Works about Tolstoy]. St. Petersburg: St. Petersburg State University.
18. Zenkin, S. (1999) Rabotypofrantsuzskoy literature [Works on French literature]. Ekaterinburg: Urals State University.
19. Grigorovich, D.V. (1987) Literaturnye vospominaniya [Literary memoirs]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.
20. Grigorovich, D.V. (1988) Sobranie sochineniy: v 31. [Collected Works: in 3 vols]. Vol. 2. Moscow: Khudozhestvennaya literatura. pp. 7-47.
21. Podchinenov, A.V. & Snigireva, T.A. (eds) (2018) Fenomen tvorcheskoy neu-dachi [The Phenomenon of Creative Failure]. Moscow: Yurayt.
22. Otradin, M.V. (2012) "Na poroge kak by dvoynogo bytiya... ": O tvorchestve I.A. Goncharova i ego sovremennikov ["On the threshold of a kind of double existence...": About the works by I.A. Goncharov and his contemporaries]. St. Petersburg: St. Petersburg State University.
23. Zubkov, K. & Vdovin, A. (2021) New Approaches to Representations of Peasants in Russian Literature. Introduction. Russian literature. 119(1). pp. 7-14. DOI: 10.1016/j .ruslit.2021.01.003
Информация об авторе:
Козлов А.Е. - канд. филол. наук, научный сотрудник сектора литературоведения Института филологии Сибирского отделения Российской академии наук (Новосибирск, Россия). E-mail: alexeykozlov54@gmail.com
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
A.E. Kozlov, Cand. Sci. (Philology), research fellow, Institute of Philology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences (Novosibirsk, Russian Federation). E-mail: alexeykozlov54@gmail.com
The author declares no conflicts of interests.
Статья принята к публикации 24.01.2023.
The article was accepted for publication 24.01.2023.
