CC BY
115
М. Йованович (Белград)
Между одноплеменностью и враждой: Сербия и Россия в 1804-1878 гг. — политика, традиция и перцепция
В тексте анализируются русско-сербские отношения в 18041878 гг. Особое внимание уделяется анализу различных представлений об этих отношениях в историографии вплоть до нашего времени. Также речь идет об их реконструкции, интерпретации и исторической проблематизации. Ключевые слова: Россия, Сербия, политика, традиции, перцепция.
«Я сердит на русских. Так сердит и зол, что откажу в самой малой услуге Миличевичу, если увижу, что она поможет русскому. Если бы у меня было шесть месяцев на написание этого письма, я бы тебе доказал на фактах, что имею на это право, что у меня на душе становится тошно, когда я думаю о русских.
Сербия начала свою первую войну по приказу русских, а потом Сербия стала преступником из-за того, что воевала против воли русских. Сербия сгинула под Джунисом (Дьюнишкой. — прим. пер')1 из-за русских, из-за русской измены.
И поэтому, когда несчастье и трагедия Сербии коснулись России и заставили ее что-то предпринять, для русских сербы сами стали предателями, которые предают Сербию. Целых четыре месяца сербы противостоят отборным турецким силам, а царь великой России самым торжественным образом провозглашает их в Кремле малодушными трусами.
Разве можешь ты, Миличевич, и после всего этого думать о русских без гнева? Разве не потеряна народная честь — не то что до сердца, до самой души? Разве можешь ты и после этого желать, чтобы сербский князь награждал какого-нибудь русского? Разве можешь хотеть, чтобы твой Протич был посредником при награждении русского сербским орденом?». (Коста Протич2 — Милану Миличевичу, 1878 г.).
«Поскольку мы немцев просили принять нас, не особо желая того, нам нужно отправиться и попросить об этом русских. Мы с ними — единоверные и единокровные. Они нам помогут. [...] Во имя Бога, пойдем, сядем на лодку, и когда доберемся, скажу я: „Вот,
как Колумб со своей дружиной бороздил синее море, чтобы найти Америку и познакомить ее с Европой, так и мы сегодня плывем по тихому Дунаю, чтобы найти Россию, про которую ничего не знаем. Не знаем даже, где она находится, знаем лишь то, что слышали мы в песне, что есть она. И хотим мы Сербию познакомить с Россией!"». (Протоиерей Матия Ненадович3. Мемуары, 1804 г.).
Таковы два взаимоисключающих представления о русских и России — плохо скрываемая ненависть и искреннее разочарование Косты Протича из 1878 г. против гипертрофированной, идеализированной, почти набожной любви со стороны протоиерея Матия Нена-довича из 1804 г. Эти представления не только указывают на то, что в сербском обществе существует два противоположных представления о России, но и обозначают крайние рамочные границы периода от подавления Первого сербского восстания 1804 г. до Берлинского конгресса 1878 г., внутри которых сербско-русские отношения проходили через фазы глубокого перелома и преображения. Возникает логичный вопрос: как эти крайности можно научно проблематизиро-вать, понять и интерпретировать?
Интерпретацию сербско-русских взаимоотношений можно свести (как чаще всего и делается в историографии) исключительно на политический уровень. Действительно, на первый взгляд это может выглядеть логично, учитывая, что во многих случаях именно политика наполняла эти отношения содержательно. Однако поскольку это толкование сводится исключительно к политическим мотивам и интересам, а за основу берется политическая рефлексия времени, оно становится неумолимо простым. В действительности речь идет о гораздо более сложном феномене, который содержит в себе как элементы политического мышления и политической деятельности, так и не менее значимые культурные, духовные и общественные связи и контакты, которые с течением времени переросли в то, что в сербско-русских отношениях сейчас называется традицией. Говоря проще, сербско-русские отношения невозможно понять, если не принимать в расчет то, что речь идет о феномене, в котором логика политической деятельности и политического мышления тесно взаимосвязана со специфической сетью различных культурных, духовных и социальных связей и контактов, пронизанных идеями о реальной или вымышленной близости, представлениях друг о друге, основанных на конкретных или фиктивных событиях, замыслах и символах...
Только при осознании всей сложности содержания сербско-русских отношений можно понять, насколько часто их политическое
и общественное восприятие исключает рациональность и основывается на необоснованных эмоциональных реакциях, подобно той, что была у протоиерея Матии Ненадовича, заключившего, что «к русским» нужно обратиться, ведь «мы с ними — единоверные и единокровные, и они нам помогут». Реакцией такого рода был и гнев Косты Протича: «Я сердит на русских. [...] Разве можешь ты, Миличевич, и после всего этого думать о русских без гнева? Разве не потеряна народная честь — не то что до сердца, до самой души?».
Так что, если мы хотим целостно и на проблемном уровне разобрать всю сложность сербско-русских отношений, нам необходимо иметь в виду несколько факторов. Первым фактором являются различные сознательные дискурсы, с высоты которых эти отношения чаще всего рассматриваются и истолковываются. Далее следует комплекс из различных исторических контекстов, внутри которых формировались русско-сербские отношения. Наконец, третьим фактором являются способы, с помощью которых эти отношения можно концептуализировать.
Сербско-русские или русско-сербские отношения? Три дискурса. Даже когда понимание и интерпретацию сербско-русских отношений сводят исключительно на политический уровень — это еще не значит, что их можно объяснить с помощью лишь одного единственного дискурса. Совсем наоборот. Существует как минимум три различных дискурса понимания и интерпретации сербско-русских отношений. В первом речь идет о так называемом «сербском дискурсе», то есть о перцепции и толковании сербско-русских отношений в сербской среде — в сербском обществе, сферах политики и науки, фокусирующих свое внимание на сербской политике и сербских интересах. В противоположности к сербскому находится «русский дискурс» — восприятие русско-сербских отношений через призму российской политики и российских интересов. Наконец, существует «дискурс третьей стороны», подразумевающий изучение этих отношений заинтересованной третьей стороной из Европы или с Балкан, которая в фокус своих интересов, как правило, ставит изучение российской вовлеченности в балканские дела и сербской реакции на нее. Третья сторона утилитарно сопоставляет эти явления со своими государственными интересами с целью формирования по отношению к русско-сербским взаимоотношениям собственной государственной политики.
Но даже эти три различных дискурса, для нужд данной статьи выделенные весьма схематично, не являются ни когерентными, ни
единственными. Например, сам «сербский дискурс» выражается как минимум через две постоянно существующие системы взглядов: русофильскую и русофобскую (которые при всем этом имеют целый спектр различных нюансов, проистекающих из разных исторических контекстов). К тому же, стоит отметить еще одно, весьма важное для периода 1804-1878 гг. явление. Несмотря на то, что обычные будничные представления сербского народа, разделенного на сербов из Сербии и сербов из Габсбургской монархии, в основном совпадали, особенно в сфере официальной культурной продукции, появление которой прежде всего в Вене зависело от разных политических факторов, отношение к России не было одинаковым.
Конечно, нужно констатировать, что стремление рассматривать сербско-русские отношения объективно, присуще в основном науке. Но даже практическое объяснение научных результатов в значительном количестве случаев искажалось через различные дискурсы. Насколько «сербский» и «русский» дискурсы могут между собой различаться, ярко иллюстрируют примеры различного политического восприятия сербско-русских отношений в 1804-1878 гг.
Россия в «сербском дискурсе» часто изображается одним из ключевых или ключевым партнером, который в зависимости от интерпретации либо постоянно должен помогать, либо постоянно мешает. В радикальных интерпретациях Россия применительно к сербским жизненно важным политическим и национальным интересам либо «должна и может помогать», либо представляет «серьезнейшую угрозу». В период с 1804 по 1878 г. жизненно важная цель состояла в освобождении от Османской империи. Так что в сербском дискурсе восприятия политических реалий времени Россия занимала одно из ключевых мест. По этой причине и возникали нередко чрезмерно эмоциональные реакции на конкретные политические действия, события и решения.
Российский же внешнеполитический дискурс был гораздо более разнообразным и куда более рациональным. В российском понимании политики того времени Балканы представляли собой единую и очень важную зону реализации внешнеполитических планов, интересов и амбиций. Российская политика на Балканах была так же активна, как и в Польше, в Азии, на Кавказе, в Персии, в черноморском регионе и т. д. Очевидно, что при таком разнообразии политической и дипломатической активности российский дискурс не мог быть сфокусирован исключительно на Балканах или тем более на Сербии. Также очевидно, что российская внешняя политика никак не могла быть осмыслена и
реализована, будь ей присущ кругозор, существовавший в то время у сербской внешней политики. Очевидно, что российская дипломатия не могла заниматься одним лишь «сербским вопросом», как и одним общебалканским тоже. Принимая это в расчет, легко можно понять, почему представление России о данном регионе (в частности, о Сербии) имело в тот период множество нюансов, было гораздо более рациональным и нередко откровенно патерналистским.
То, что сербско-русские отношения можно объяснять посредством нескольких дискурсов, уже давно отмечено в историографии. Насколько сильно несоответствие между ними выражается в научных работах, можно судить хотя бы по проблеме определения хронологических рамок, внутри которых эти отношения можно рассматривать. Например, чем чаще в науке анализируются уже ставшие традиционными хронологические рамки 1804-1878 гг., тем очевиднее, что, если следовать государственной и дипломатической логике, то получается, что эти хронологические рамки полностью применимы только к сербскому дискурсу. Так, начало в 1804 г. Первого сербского восстания символизирует начало борьбы сербов за независимость от Османской империи и за создание собственного государства. Также в этом году руководство сербских повстанцев организовало и первое серьезное посольство — отправило в Россию дипломатическую миссию во главе с Матией Ненадовичем. В контексте проблемы государственности 1878 год стал для Сербии годом обретения независимости на Берлинском конгрессе. В дипломатическом контексте это был год политически сконструированного Россией Сан-Стефанского договора, который в Сербии единогласно считается антисербским. Это также был год все того же Берлинского конгресса, на котором случился еще один дипломатический разлад Сербии и России. В то же самое время в русском дискурсе хронологическая граница 1804-1878 гг. не имеет под собой ни политической, ни дипломатической основы. В политическом смысле гораздо более приемлемы рамки 1801-1881 гг. (восхождение на престол Александра I и убийство Александра II). Что касается дипломатических отношений с Сербией, то здесь следует говорить о периоде 1807-1876 гг. Так, в 1807 г. в восставшую Сербию прибыло первое русское посольство К. К. Родофиникина и были совершены первые совместные военные акции (миссия генерала Исаева), а 1876 год стал годом вступления русских добровольцев в Сербо-турецкую войну.
Несовпадение также можно обнаружить при анализе роли, которую в течение XIX в. играла Россия в сербском дискурсе или Сербия
играла в российском. В 1804 г., когда протоиерей Матия Ненадович отправился с дипломатическим визитом в Россию с убеждением, что русские — «единоверные и единокровные» и что «они нам помогут», митрополит Стефан Стратимирович обратился в письме к императору Александру I со словами о том, что «нет народа под сводом небесным, который бы такую любовь и склонность имел к русским и русскому императору, какую имеет восточного православного исповедания народ сербский», и с мольбой, чтобы русский царь обратился к турецкому султану «указанные земли, заселенные сербами [...] под независимость и защиту России отпустить, с гарантией того, что русский царь провинции турецкие в Азии, которые от султана как раз отделяются, ему гарантирует и пообещает также любую помощь и содействие при освоении новых областей». Пока сербская депутация еще находилась в пути, епископ Бачский Йован Йованович от «имени сербской нации» отправил практически идентичное прошение императору Александру I, в котором говорилось, что «нация сербская, чтобы не было сие противоположно политике, возлюбив геройство дорогого брата Вашего Императорского Величества, Великого Князя Константина Павловича, подносит ему царский лавровый венок и корону Великого Царя Стефана Душана Неманича сербского, его престол, его скипетр и царство, чтобы Сербия навсегда стала одним телом с Россией».
Это наивное восприятие политики (которое, к сожалению, со временем стало одной из констант в сербском понимании своей политической роли и политического мировоззрения), в котором сербы в поисках помощи, поддержки и протектората готовы подсказать России, как ей нужно вести свою политику, что требуется и может быть сделано для того, чтобы российские интересы были учтены, не сочеталось и не могло даже приблизительно сочетаться с российским пониманием политических реалий на Балканах в начале XIX в. Это наглядно показывают хотя бы те инструкции, которые командующий русской Молдавской армии И. И. Михельсон дал 16 июня 1807 г. специальному посланнику К. К. Родофиникину, собиравшемуся в Сербию. Они показывают, насколько другим, гораздо более широким и всеохватывающим, был дискурс, в котором рассматривалось сербское восстание и предполагаемая роль Сербии в дальнейшей российской политике на Балканах. «Пребывание Ваше между сербами цель имеет [...] дать народу тому руководство к образованию внутренней власти его [...] одной из важнейших задач Ваших в Сербии должно стать [...] собирание истинных сведений и разумений о чис-
ленности народа, который оружие носит и носить может, о прямых склонностях [...] завоевание среди народа доверия повсеместного и оставляющего влияние понимания о бедах, коим он подвергнут быть может, если останется над ним власть Порты Оттоманской или если попадет он в сети французские; укрепите надежды первых людей народных в силу высочайшего покровительства народа российского над сербским, как единоверного [...] высочайшая воля Государя Императора в том состоит, чтобы по получении уверенности в полной приверженности сербов к престолу российскому я мог приятнее и вернее действовать с армией, вверенной мне высочайшей инстанцией, поставив себя в контакт непосредственный с Георгием Черным (Карагеоргий. — М. Й.), а через него — с армиями русскими около Далмации и на побережьях ее.».
Еще более откровенное, если не сказать циничное, понимание роли сербов и Сербии можно увидеть в доводах, которые К. К. Родо-финикин приводил в переговорах с Карагеоргием в связи с внутриполитическими сербскими спорами, связанными с так называемой «австрийской партией» и «фанариотским заговором»4: «Что касается продажи Сербии, уверяю, никто за вас не даст и ломаного гроша, так как без решения ведущих европейских держав никто не купит вас, а когда они решат отдать вас тому или другому, никто у вас ни совета, ни согласия просить не будет, ведь знают они, что в этом деле вы ни одно препятствие представить не можете, так как Сербия для великих держав значит ровно столько, сколько капля значит для моря».
Гораздо более широкое понимание современной политической ситуации, составлявшее твердую основу российских интересов, сопровождалось крайне сдержанной рациональностью, которой проникнута пометка князя А. А. Прозоровского в донесении К. К. Ро-дофиникина от ноября 1808 г.: «Обновление старых границ Сербии в свете нынешних обстоятельств нахожу я невозможным, а требования эти могут нанести даже вред интересам Государя Императора в получении границы российской на реке Дунай».
Эта двойственность дискурсов латентно присутствует в сербско-русских отношениях на протяжении всего XIX в. Она хорошо узнаваема и в положениях, изложенных в письме Илии Гарашанина5 неизвестному французскому приятелю от 1866 г.: «Следует ли продолжать о Папе, Мухаммеде или Москве? Думаю, следует, ведь все это — три зла, которыми сейчас интересуется весь свет, так почему ими не должны интересоваться и мы, то есть те, кто в общем друг с другом согласны, но имеют разногласия в видении способов, которые
точно нас от этого зла уберегут. [...] Вы знаете, мой дорогой друг, что я — не последний среди тех, кто начал осознавать опасности, исходящие из России. [...] Поверьте, дорогой друг, что если христианам Востока выпадет несчастье пойти вместе с Россией, это будет не их ошибка, но ошибка нынешней западной политики, которая, боюсь я, обнаружится тогда, когда будет уже поздно.».
Также ее можно увидеть и в высказывании Живоина Жуевича6 от 1868 г.: «Наш народ чувствует и осознает свое родство с русскими. Это родство идет не только от одной веры — наш народ знает и признает, что родство заключается еще в чем-то — в одной крови или, как говорят, в единоплеменности. Наш народ знает, что мы и с греками одной веры, но эта вера нисколько не делает нас родственниками греков — грек для нас — то же самое, что венгр, англичанин или кто-то другой. [...] Все иностранные туристы, путники, приехав в Сербию по каким-то научным или культурным делам, отметили эту сербскую любовь по отношению к русским. Жаль только, что истолковали эту любовь они совсем иначе. Сами русские грешили этим больше, чем кто-либо еще. А все потому, что приезжали они в Сербию и путешествовали по ней не как интересующиеся тем, что в ней творится, а как искатели того, что необходимо им.».
На фоне этого высказывания красноречиво выглядит разговор русского путешественника В. П. Мещерского с митрополитом Михаилом в канун Восточного кризиса 1876 г.:
— Возможно ли, что Россия не вступит в это дело? — спросил митрополит.
— Мне кажется, что о срочном вступлении России не может быть и речи.
— А когда оно произойдет?
— Однажды.
— А до этого времени мы не погибнем?
— Нет, не погибнете, но судя по тому, что я здесь вижу и слышу, вы смотрите на сегодняшние события иначе, чем мы. Мне кажется, что сейчас мы находимся лишь в прологе большой драмы, в то время как вы уже ожидаете эпилога [...].
— А не может ли быть так, по Вашему мнению, что Россия не сдвинется с места?
—Думаю, что нет, и думаю, что суть не в этом.
— А в чем же?
— В том, насколько искренен ваш вопрос. Для меня это намного важнее. Россия умеет исполнять свои обязательства, но поскольку
я в Белграде первый раз, меня мучает вопрос: кто мы для вас — братья или иностранцы [...].
Другой важный момент в понимании сербско-русских отношений, даже когда речь идет исключительно о политической сфере, заключается в том, что их нельзя интерпретировать, не принимая в расчет широкий контекст балканской и европейской политики того времени. Русско-сербские отношения выстраивались в рамках различных политических и дипломатических контекстов, которые как сплетались друг с другом, так и взаимно друг друга исключали.
Исторические контексты русско-сербских отношений в 18041878 гг. Так, например, сербско-русские отношения очень тяжело или практически невозможно объяснить, не зная контекста взаимоотношений ведущих европейских держав по вопросу «больного на Босфоре» — Османской империи и ее возможного будущего. В широком контексте этот вопрос включал в себя и решение проблемы балканских христиан. Тяжело понять логику взаимоотношений, не принимая в расчет общеевропейский контекст сближения, союзничества и противоборства России с другими европейскими великими державами. Говоря проще, в балканском случае речь идет о взаимоотношениях внутри политико-дипломатического треугольника России, Австрии и Османской империи. Эти взаимоотношения имели свою внутреннюю динамику и логику, которая всегда расходилась с логикой сербско-русских отношений и тем более с логикой сербских внешнеполитических амбиций и планов. Но они были частью общеевропейской политики, в которой французские, британские и прусско-немецкие интересы и амбиции переплетались, противоречили и открыто противостояли политике Санкт-Петербурга, Вены и Порты (вспомним, например, Греческую революцию 1821 г. или Крымскую войну 1853-1856 гг.). Также сербско-русские отношения тяжело понять, не принимая в расчет проблему российской и последовавшей за ней австрийской политической, военной и дипломатической вовлеченности в события на Балканах, равно как и проблему столкновения России с другими европейскими державами, прежде всего с Британией и Францией, ставшего следствием российского стремления установить свой контроль над проливами. Все эти контексты неминуемо отражались на разрешении «сербского вопроса», который, то становясь актуальным, то отходя на второй план, зависел от них напрямую.
Преобразования как на Балканах, так и в этих рамках русско-сербских отношений, разворачивались на протяжении этого периода
на фоне многоступенчатой трансформации европейского политического пространства, начавшейся с Великой французской революции. Наполеоновские завоевания полностью преобразовали европейский континент, сделав возможным распространение базовых идей Революции. Хотя после окончательного поражения Наполеона под Ватерлоо в 1815 г. показалось, что политический радикализм оказался вытеснен созданием «Священного союза»7, вопреки надеждам консерваторов это был всего лишь один из многих «переломов» в трансформационных процессах «долгого» XIX в. За ним последовали новые, настолько же радикальные, общественные переломы 1830-х гг., а затем 1848-1849 гг. Это одновременно было время как радикального разрыва с прошлым, так и время отпора радикализму, выраженного в стремлении к возвращению в общественно-политическую жизнь традиционных ценностей и реставрации пошатнувшихся устоев.
На общем фоне изменений, происходивших в европейском политическом пространстве, все более заметным становилось вытеснение Османской империи на юго-восток Европы и появление новых европейских держав. В какой-то степени это относилось к Италии, но прежде всего речь, конечно, шла о Германии — двух государствах, появившихся на волне романтизма и национализма с завершением объединения раздробленных ранее территорий. В результате к концу этого периода, список столиц, в которых создавалась европейская политика, состоявший из Лондона, Парижа, Санкт-Петербурга и Вены, пополнил еще и Берлин. Символом этой трансформации стал 1878 год: именно в Берлине, под председательством Отто фон Бисмарка, состоялась великая европейская конференция, на которой решилась судьба Балкан, и Сербия получила независимость.
Также в то время разворачивался еще один, исключительно важный процесс, серьезно влиявший на генеральное направление европейской внешней политики. Речь идет о смещении центра политической силы. Переход пальмы первенства к революционной Франции, с последующим после поражения Наполеона возвращением в столицы традиционных европейских сил, а затем очередное смещение после 1830 и 1848 гг. — данная дисперсия политической силы на различные центры принятия политических решений сопровождалась одним важным политическим феноменом — на европейской политической авансцене появились две новые политические категории, которые стремились не только занять свое место в политической иерархии, но и создать свой представительный орган власти. Речь идет о так называемом «третьем сословии» и о нации. Политические дела
перестали быть привилегией традиционных аристократических кругов и государственных институтов XVIII в. — двора, церкви и т. д., политическая сила стала распространяться на такие новые факторы, как парламент.
Все эти преобразовании оказывали воздействие как на внутреннее развитие России, так и на сербскую политику. Россия прошла через эпоху глубоких перемен, несмотря на то, что по внешним признакам политического устройства это наблюдалось с трудом. В XIX в. Россия находилась на пике своей политической мощи, о чем ярко свидетельствует прозвище «европейский жандарм» времен «Священного союза». Внешнеполитическая деятельность велась на всем пространстве ее границ — от Швеции, через Париж, Польшу, Балканы и Средиземноморье, до Персии, Туркестана и Дальнего Востока. При этом Россия переживала и кризисные времена — например в 1812 г., когда была вынуждена оставить Москву Наполеону, или во время Крымской войны 1853-1856 гг. К тому же, хотя яркий внешнеполитический блеск приносил России на европейском континенте престиж и имел большое значение на Балканах, внутри государства происходили драматические потрясения.
Действительно, Крымская война указала на существование глубоких противоречий, наличие политического и общественного кризиса, на неэффективность функционирования позднефеодаль-ного общественного устройства. После завершения войны общество внутри страны стало оказывать серьезное давление по вопросу освобождения крепостных крестьян и требовать отхода от прежних социально-экономических взаимоотношений. На этом фоне происходило зарождение и развитие радикальных революционных идей и движений, что, в конечном итоге, в 1881 г. прервало жизнь самого императора Александра II.
Активизация сербской политической жизни началась еще в конце XVIII в., во время последней Австро-турецкой войны 17881791 гг., когда произошло обновление надежд жителей Белградского пашалыка, массово сражавшихся на стороне Габсбургов в рядах фрайкора8, на освобождение от османской власти. Но через десять лет после заключения закончившего эту войну Систовского мира 1791 г. в обществе начались волнения. Они стали реакцией на произвол местных османских феодалов и командующих нерегулярных турецких формирований, на их неповиновение центральной власти, находившейся в Стамбуле, и на акты мщения по отношению к видным представителям сербского народа. В конечном итоге это при-
вело к началу в Белградском пашалыке Первого сербского восстания (1804-1813 гг.). Восстание со временем переросло рамки бунта против нестабильности и террора и приняло характер революции, борьбы против центральной власти. Впервые после 1459 г. сербский народ в течение восстания сумел военным путем освободить некую когерентную территорию и сформировать после многовекового перерыва собственную верховную власть.
Вскоре после подавления Первого сербского восстания в 1815 г. началось Второе сербское восстание. Военное противоборство было непродолжительным, но благодаря мудрой внешней политике восставших оно быстро переросло в поступательный и продолжительный процесс обретения национальной самостоятельности. В следующие 63 года Сербия из восставшей области Османской империи превратилась по султанским хатт-и-шерифам9 1830, 1833 и 1838 гг. сначала в полунезависимое княжество, а затем, на Берлинском конгрессе 1878 г., и в независимое государство. В следующие десятилетия после обретения независимости сербское государство произвело бурную экспансию, расширив свою территорию за счет турецких владений более чем в два раза.
Трансформация европейского политического пространства и глубокое преображение как Сербии, так и России, оказали на сербско-русские взаимоотношения значительное влияние.
Сербско-русские отношения 1804-1878 гг. Реконструкция.
Если при анализе сербско-русских взаимоотношений исследователю удастся сфокусироваться на реконструкции непосредственно политических событий и дипломатических отношений и избежать привлекательной западни, в которую так часто попадает традиционная историография, которая, занимаясь вопросом русско-сербских отношений 1804-1878 гг., на самом деле предоставляет краткое изложение истории восставшей Сербии, то он заметит, что чисто на фактографическом уровне предмет исследования является более-менее структурированным.
Общий контекст европейских перемен и изменений, через которые прошла Россия, наряду с многозначительной трансформацией Сербии, эволюционировавшей от восставшей области Османской империи до независимого, суверенного государства, делают политический контекст русско-сербских отношений комплексным и многослойным. Их динамику определяла растущая активность российской дипломатии и политики на Балканах. Сербские политические планы,
стремления и интересы лишь считанное количество раз давали импульс динамике международных отношений, в остальных случаях оказываясь вписанными в российскую внешнеполитическую деятельность.
Ключевые эпизоды сербско-русских взаимоотношений связаны с переломными событиями эпохи: Первым сербским восстанием, русско-турецкими войнами, Крымской войной и Великим восточным кризисом 1875-1878 гг. В периоды мира отношения сводились к дипломатическим контактам и сотрудничеству разной интенсивности. В период с 1774 г. по середину XIX в. Россия выступала в роли защитницы и покровительницы для сербов (в том числе и в 1812 г. при подписании Бухарестского мира), хотя ее политика не отвечала сербским ожиданиям и надеждам.
Сразу после начала Первого сербского восстания 1804-1813 гг. сербы недвусмысленно показали, что ожидают от России существенной поддержки. Неважно, говорим ли мы о дипломатическом визите в Россию протоиерея Матии Ненадовича в сентябре 1804 г. или о внешнеполитических планах митрополита Стефана Стратимировича и епископа Бачки Йована Йовановича. Россия тогда в целом обещала поддержку сербскому восстанию, но собственного военного вовлечения не допустила. Только два года спустя, когда началась Русско-турецкая война (а началась она совсем по другому поводу — из-за споров о Молдавии и Валахии), между Сербией и Россией дошло до первых серьезных дипломатических контактов. В мае 1807 г. в Сербию прибыли русские подразделения под командованием генерала Исаева, а в июне прибыл дипломатический посланник К. К. Родо-финикин. В то время Россия воевала с Турцией не только в Сербии, но и в Валахии. Кроме того, в 1805-1807 гг. был организован поход балтийской флотилии под командованием адмирала Д. Н. Сенявина, в ходе которого был захвачен Котор и осажден Дубровник. После подписания Тильзитского мира с Францией (25 июня 1807 г.) и Сло-бодзейского перемирия с Турцией (август 1807 г.) наступило военное затишье сроком на два года, и Россия вновь взяла сербов под защиту.
В действительности же в течение того периода Родофиникин вступал во все более открытый конфликт с сербским вождем Кара-георгием. После возобновления военных действий в 1810 г. (накануне этого Родофиникин Сербию покинул) русские силы вновь перешли сербскую границу и воевали с сербскими армиями вместе. В Сербию прибыл и новый русский представитель Ф. И. Недоба. Наконец, незадолго до вторжения Наполеона, политическая повестка полностью
изменилась, и 28 мая 1812 г. Россия заключила мир в Бухаресте. Согласно статье 8 мирного договора, Сербии предоставлялись автономия и внутреннее самоуправление, гарантом которых являлась Россия. Это был первый документ международного значения, в котором говорилось о сербской автономии.
Однако в новых политических условиях 1813 г., сложившихся после захвата Наполеоном Москвы, Сербское восстание было сломлено, после чего Порта отказалась соблюдать условия Бухарестского мира. Потерпев поражение, Карагеоргий с частью сподвижников нашел убежище на территории, находившейся под русским контролем — в бессарабском Хотине.
После окончания Второго сербского восстания русско-сербские отношения возвратились на уровень дипломатических контактов и сотрудничества. Так, дипломатическая деятельность агентов князя Милоша Обреновича, направившего сербскую внешнеполитическую деятельность на взаимоотношения с Портой, в значительной степени обеспечивалась покровительством российских дипломатических представителей в Стамбуле. Россия же, наряду с другими приоритетами в своей внешнеполитической деятельности, имела пространство для маневра в деле защиты сербских интересов. Так, в 1826 г. была подписана Аккерманская конвенция, по условиям которой Турция обязывалась выполнять положения Бухарестского мира. В 1829 г. после очередной русско-турецкой войны был заключен Адрианополь-ский мир, по которому Турция была вынуждена исполнять обещания, данные сербам в 1812 и 1826 гг., а также вернуть входившие в свое время в состав восставшей Сербии шесть нахий. Дипломатическая активность России в то время была ограничена турецкими хатт-и-шерифами 1830 и 1833 гг., утверждавшими сербскую автономию, что завершало первую стадию возрождения сербской государственности. В последующие годы Россия поддерживала дипломатические отношения с Сербией через миссии барона Рикмана (1836 г.) и князя Долгорукого (1837 г.), а в 1838 г. в Сербию был отправлен первый российский консул Г. Ващенко. В течение этого периода российские представители активно вмешивались в сербскую внутреннюю политику — борьбу уставобранителей с князем Милошем и в процесс избрания князя Александра Карагеоргиевича в 1841 г.
В 40-е гг. XIX в. представители сербской политической элиты установили отношения с деятелями польской политической эмиграции, что отчасти повлияло на формирование ее взглядов. В начале 50-х гг. Россия активно вмешивалась во внутренние дела Сербии. Это
привело к тому, что когда началась Крымская война 1853-1856 гг., несмотря на поддержку России со стороны гимназистов и студенчества, Сербия войну Турции не объявила. Вскоре официальные отношения ухудшились, а после неожиданной смерти российского консула Ту-манского в Белграде наступил период политической изоляции. Полное же прекращение каких-либо отношений произошло после подписания Парижских мирных соглашений 30 марта 1856 г., по которым Россия теряла статус покровительницы Сербии (параграфы 28 и 29 определяли Сербию как вассальное княжество Турции). Российский консул Мухин покинул Белград, а вместе с ним покинула Балканы Россия, в обществе которой установилось разочарование в Сербии.
Но после того как в 1858 г. в Сербии сменилась власть, и к престолу вернулся князь Милош Обренович, отношения несколько нормализовались. В этот период Россия помогла Сербии в борьбе за вывод за ее пределы турецких гарнизонов (1867 г.). Следующее потепление в отношениях состоялось в 1871 г., когда молодой князь Милан (1854-1901 гг.) и находившийся при нем регентом Миливое Блазнавац приехали с официальным визитом к Александру II в Ли-вадийский дворец в Крыму. Наконец, с началом Восточного кризиса 1875-1878 гг. в Сербию прибыло 4500 российских добровольцев во главе с майором Черняевым, получившим в Сербии звание генерала и ставшим главнокомандующим сербской армии.
С этого момента началось очередное ухудшение отношений. 1 сентября 1876 г. с Турцией было подписано перемирие. Русские добровольцы покинули Сербию, а когда началась Русско-турецкая война 1877-1878 гг., Сербия открыла военные действия против Турции с большим опозданием. Далее последовало подписание Сан-Стефанского мирного договора и Берлинский конгресс. Хотя Сербия и получила независимость, российские и сербские политические цели в тот момент разошлись. В то время Россия все свои политические амбиции на Балканах обратила к Болгарии, оставив Сербию в австрийской сфере влияния. Похолодание в отношениях и само собой разумеющееся разочарование российской политикой в Сербии, как и сербской в России, царили вплоть до 1903 г., когда к престолу вернулась династия Карагеоргиевичей, а у власти утвердилась Радикальная партия во главе с Николой Пашичем.
При анализе событий, формирующих сербско-русские отношения на уровне политической фактологии, легко заметить, что ключевую роль в них играет политика и совместный интерес в отношении Порты и территорий, находившихся под властью Османской империи
хотя бы формально. Но даже активная политика в отношении Османской империи, которая нередко была синхронизирована, имела две реальности, две цели, и, соответственно, ее можно проанализировать через два дискурса — сербский и российский. Так, в период с 1804 по 1878 г. Сербия вела против Турции три войны: 1804-1813 гг., 1815 г. и 1876-1878 гг. Россия же воевала против Османской империи пять раз: в 1806-1812 гг., в 1827 г. в союзе с Великобританией и Францией, в 1828-1829 гг., в 1853-1856 гг. (когда Россия боролась против коалиции из Турции, Франции, Великобритании и Австрии) и в 1877-1878 гг.
Политические и дипломатические цели сербской борьбы против Османской империи заключалась в получении независимости и в освобождении как можно большего массива земель, исторически принадлежавших Сербии. Россия, стараясь теснить противника на всем протяжении от Кавказа до Балкан, также простирала свои интересы вглубь Османской империи, как это было в вопросе о христианском протекторате над Гробом Господним в Иерусалиме. В то время как приоритеты российской политики заключались в установлении маскимально возможного контроля над проливами (или даже над самим Царьградом) и в расширении своей территории на всем протяжении от Персии до Балкан, на самих Балканах российская политика расставляла приоритеты следующим образом: на первом месте была борьба за Дунайские княжества — Валахию, Молдавию и Бессарабию, далее следовал болгарский вопрос, и только затем заходила речь о поддержке христиан в Сербии и Греции. Причем реализация этой политики шла таким образом, что сохранялась возможность сотрудничества с Турцией, как это было в 1805 г. при обновлении союзного договора (1799 г. — прим. пер) или в 1832 г., когда Россия оказала помощь в войне с восставшим Египтом, что привело к подписанию в 1833 г. Ункяр-Искелессийского договора о русско-турецком военном сотрудничестве сроком на восемь лет.
За семь с половиной десятилетий военного противоборства регулярные части русской армии действовали с сербской армией против Турции совместно всего два раза — в 1807 и 1810 гг. в рамках Первого сербского восстания. Что касается Сербско-турецкой войны 1876 г., то хотя главнокомандующим был назначен российский майор Черняев в чине сербского генерала, в действительности в военных действиях принимали участие нерегулярные части, состоявшие из российских добровольцев, которых набирал и координировал Славянский комитет в Москве. Официальная российская государственная власть за ними не стояла, и российские добровольцы среди сербов приобрели
несоизмеримо большую важность по сравнению с той, что была у них в российском обществе. Наконец, в ходе Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. сербская армия присоединилась к военным действиям с большим опозданием — лишь после шестимесячной осады Плевны. К тому же, влияние сербов на общую стратегическую ситуацию на заключительном этапе войны было весьма эфемерным, что, в конце концов, привело к прямым политическим последствиям.
Мы разобрали в общих чертах лишь эскизы сегмента внешнеполитического прошлого сербско-русских отношений. Но хотя «ослепительный блеск» высокой политики и дипломатии составляет важную, если не важнейшую часть этих отношений, всю полноту сербско-русских отношений с помощью лишь этого аспекта передать невозможно.
Концептуализация интерпретаций. Итак, увлеченность высокой политикой может лишь частично помочь в объяснении сложнейших общественных явлений и всей многослойности сербско-русских взаимоотношений и взаимосвязей. Невозможно осознать все их многообразие, исключив влияние связей другого типа — начиная от церковных и духовных, заканчивая культурным сотрудничеством и взаимным восприятием этих отношений. Это важно по двум причинам. Во-первых, весь этот комплекс явлений занимает важное место в коллективной памяти и менталитете, начиная от русофилии и русофобии, которые имеют место в сербском обществе, заканчивая появлением в середине XIX в. в русском обществе «славянофилов» или «гуманофилов», как их в 1867 г. назвал Милан Миличевич10. Во-вторых, эти явления постоянно оказывали влияние на политическую среду, вплоть до принятия конкретных политических решений.
Из-за своей сложности и многозначности эти взаимоотношения и явления, осуществлявшиеся на гораздо более глубоком уровне исторической реальности, не могут быть вписаны в фиксированный период 1804-1878 гг. Здесь идет речь о более многослойных и продолжительных процессах. Так что, при интерпретации обстоятельств, при которых выстраивались и формировались отношения русских и сербов как в рамках периода 1804-1878 гг., так и в целом, следует обратить внимания на три уровня аналитики.
Первый уровень обязательно включает в себя анализ дипломатических отношений и контактов и может быть ограничен, особенно в сербском дискурсе, заданными им хронологическими рамками. Как мы уже говорили, на этом «поверхностном» уровне невозможно
не то что объяснить полностью, но хотя бы попытаться объяснить всю составляющую сербско-русских взаимоотношений.
Следующий уровень содержит сложные составные явления и контакты, которые представляют собой лишь вершину айсберга, состоящего из продолжительных процессов и феноменов, которые в рамках периода 1804-1878 гг. объяснить практически невозможно. Только на этом уровне возможно обозначить, изучить и интерпретировать различного рода феномены наподобие русофильства и русофобии или «русского фактора» в сербской политико-общественной реальности или отношения российских общественно-политических деятелей к «сербскому вопросу», балканской политике и славянству в целом. Об этом уровне поговорим подробнее.
Итак, что же содержится в этой незаметной на первый взгляд совокупности различных идей, связей и контактов, реальной или вымышленной близости народов, представлениях о противоположной стороне, основанных на реальных или вымышленных событиях, намерениях, героях и т. д.? Речь идет о сплетении опыта многих поколений, в котором интересы, типичные для какого-либо одного времени и поколения, теряют со временем актуальность и перерастают в нечто, понятное само по себе — в то, что превращается в традицию. Хотя это своеобразное сплетение из опыта, интересов, политических планов, реализованных и нереализованных, и заполнено разнородным, несравнимым друг с другом и противоречивым содержанием, вызывавшим многочисленные разногласия, с течением времени оно принимает черты целостной и когерентной системы.
Эти связи и отношения выражались через конкретные действия, проистекавшие как из факта установления в 1774 г. политического патроната, так и из связей в культурной сфере, установленных еще во времена Петра Великого. Здесь может идти речь как о деятельности российских профессоров в сербских школах и в университете (вспомним Платона Кулаковского11 в 1878 г.), так и о символических жестах, например о передаче сербским школам от псковского духовенства пожертвования суммой в 5 рублей 82 копейки. Также можно вспомнить о церковно-религиозных взаимоотношениях двух народов и двух церквей, которые установились едва ли не со времени восхождения на престол династии Романовых. Примером подобного рода отношений является акт прокурора Священного Синода Русской православной церкви А. Н. Голицына в отношении архимандрита монастыря Студе-ница Мелентия от 20 сентября 1811 г. Согласно этому постановлению, монастырю была единовременно выплачена сумма в 1855 рублей за
период с 1758 по 1811 г. на основании решения о ежегодной выплате 35 рублей, принятого еще царем Алексеем Михайловичем.
Сложность этого феномена становится еще заметнее, когда анализируются явления, называющиеся «русским фактором», в сербской политике. Трудно отрицать тот факт, что «русский фактор», вернее, отношение к России и ее политике, выраженное через русофилию или русофобию, не только присутствует в сербском обществе, но и оказывает влияние на принятие конкретных политических решений. Но когда мы пытаемся ответить на вопрос, что в действительности содержится в этом понятии, то понимаем, что какой-то общий ответ найти невозможно. Невозможно найти не просто некий общий ответ, но вообще какое-либо сложившееся представление о том, какой набор общественно-политических символов следует подразумевать под «русским фактором». Все понимание «русского фактора» в сербском обществе сводится к двум словам — «страх» и «надежда».
Даже если мы попытаемся проанализировать элементы этого понятия — церковные, религиозные и духовные, в том числе и предполагаемую близость между народами, артикулирующуюся через концепции «одноплеменности», «однородности» и «единоверия»; через идею «Третьего Рима», как мессианскую основу этого понятия, через экономические или политические интересы, лингвистические связи, контакты в сфере образования и просвещения, военной сфере и т. д. — то обнаружим, что ни один из них не может и приблизительно объяснить сложность самого феномена «русского фактора». К тому же, в сербском обществе каждый из этих элементов имеет свой антипод, выраженный во франкофильской, австрофильской или англофильской концепции генезиса общества и политики. Так что анализ каждого из этих элементов в отдельности никак не может помочь в осознании и объяснении реального влияния «русского фактора» на принятие конкретных решений и на появление сильной и неминуемой эмоциональной реакции как со стороны общества, так и со стороны представителей политической элиты.
Еще тяжелее объяснить эмоциональную реакцию на внешнеполитические решения России. Вспомним, например, гнев, связанный с заключением Сан-Стефанского мирного договора. Его возникновение связано с убеждением, что Россия может и должна помогать сербам в осуществлении исключительно их собственных интересов. Вспомним любое другое проявление гнева, связанное с попытками России воплощать в реальность на Балканах собственные политические интересы. Его появление вызвано иррациональным убеждением, по которому в отличие от других великих держав Россия не
имеет право иметь в регионе собственные политические интересы. В конце концов, анализ всего лишь одного элемента не может объяснить природу глубоко укоренившейся у ведущих представителей сербского общества привычки самим управлять российской политикой, поучая при каждом удобном случае Россию и ее политиков, как вести не только российскую политику в отношении Сербии, но и как вести политику внутри самой России.
Третий аналитический уровень предусматривает изучение возникновения новых явлений и феноменов, связанных с политической активностью или контактами культурного или духовного типа. Следует принять во внимание такие явления, как:
1. Деятельность западников или славянофилов (организация этнографической выставки 1867 г. как своеобразной политической декларации; деятельность в области науки и просвещения, например обучение балканских девушек в Смольном институте благородных девиц; отправление добровольцев на Сербско-турецкую войну 1876 г.; все события во внутриполитической жизни России, оказывавшие влияние на императора и принятие в Санкт-Петербурге конкретных политических решений).
2. Установление сотрудничества между революционно ориентированными сербами и русскими, причем как политиками, так и представителями молодежи, начавшееся именно в период 1804-1878 гг.
3. Попытки установления твердых экономических отношений, которые должны были стать альтернативой сильным и традиционным отношениям, сложившимся с империей Габсбургов. К таковым можно отнести стремление сербского Министерства финансов в 1848-1849 гг. заключить договор с российский обществом по поиску золота в Сербии или случаи покупки и вывоза оружия из России в Сербию в 1830-1860-е гг.
Достаточно привести лишь один-единственный пример — возникновение и взаимосвязь революционных движений в русском и сербском обществе в середине XIX в. Их появление было вызвано целым спектром самых разнообразных причин. Но лишь с того момента, когда деятели сербской Омладины, такие, как Светозар Маркович или чуть позднее Никола Пашич, вступили в контакт с российскими революционными кругами и стали на этой основе формировать свои политические программы, или с того момента, когда российский революционер Бочкарев в 1867 г., как впоследствии отметил Светозар Маркович, первым в сербской политической среде затронул «вопрос женской эмансипации, ранее в сербской журнали-
стике не освещавшийся», — эти связи в русско-сербских отношениях начинают играть роль.
То же самое — с вопросом появления в середине XIX в. общества славянофилов. Славянофилы появились в русско-сербских отношениях только когда стали заниматься конкретными делами — организовали проведение этнографической выставки в Москве или отправку добровольцев в Сербию в 1876 г. Вне этих событий их деятельность связана исключительно с внутриполитической российской повесткой дня, с сербско-русскими отношениями же она имела мало общих точек. Вот почему ни появление славянофильства, ни установление отношений между русскими и сербскими революционерами нельзя считать основным содержанием русско-сербских отношений. Но в то же время из-за сильного влияния этих явлений их нельзя маргинализиро-вать и оставлять без внимания. Этот принцип должен быть применим как к периоду 1804-1878 гг., так и к другим эпохам.
Только принимая в расчет все эти разнообразные, но переплетенные между собой уровни можно осознать все многообразие и сложность русско-сербских отношений. Любое выделение или абсолютизация какой-то одной тематики — политических взаимоотношений или решений, духовных связей, славянофильства или русофильства и т. д. — неминуемо обедняет общий контекст взаимоотношений, приводит к одностороннему, ошибочному пониманию взаимосвязанных между собой контекстов. Контекстов, внутри которых различные и иногда противопоставляемые друг другу явления создают всю целостность того, что в науке известно как взаимоотношения сербов и русских.
Перевод с сербского А. А. Пивоваренко
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Монастырь в Расинском округе в Центральной Сербии, при котором 17 октября 1876 г. сербская армия под командованием М. А. Черняева потерпела крупное поражение в рамках Сербо-турецкой войны. В сражении принимали участие 6 тыс. русских добровольцев.
2 Коста Протич (1831-1892) — сербский генерал и политический деятель, в 1877 г. — начальник Генерального штаба сербской армии. С 1889 по 1893 г. — регент при малолетнем короле Александре Об-реновиче (годы правления: 1889-1903).
3 Матия Ненадович (1777-1854) — протоиерей, один из организаторов Первого сербского восстания. 1 сентября 1804 г. отправился в Россию, чтобы от имени сербского народа просить помощи и защиты у русского царя.
4 Фанариоты — представители правящего класса греческого происхождения, назначавшиеся господарями в вассальных землях Молдавии и Валахии.
5 Илия Гарашанин (1812-1874) — министр иностранных дел (18431853, 1858-1859, 1861-1867 гг.) и премьер-министр Сербии (18521853, 1861-1867 гг.).
6 Живоин Жуевич (1838-1870) — сербский общественный деятель и философ, придерживавшийся социал-демократических взглядов.
7 Священный союз — консервативный союз России, Пруссии и Австрии, созданный с целью поддержания установленного на Венском конгрессе (1815 г.) международного порядка.
8 Фрайкор — добровольческий полувоенный патриотический корпус, военное формирование, существовавшее в Австрии и Германии в XVIII-XX вв.
9 Указам — прим. авт.
10 Милан Миличевич (1831-1908) — сербский литератор, общественный деятель и государственный советник, постоянный член Научного общества Сербии, Академии наук в Санкт-Петербурге, Югославской академии наук и искусств в Загребе, член Сербской Королевской академии в Белграде, президент Сербского археологического общества и один из основателей сербского литературного общества.
11 Кулаковский Платон Андреевич (1848-1913) — историк и филолог-славист, в период с 1878 по 1882 г. возглавлял кафедру русского языка и словесности в белградской Великой школе.
Jovanovic М.
Between Common Gens and Enmity: Serbia and Russia in 1804-1878 — Politic, Tradition and Perception
The text covers Russian-Serbian relations in 1804-1878. A special attention is put on the analysis of various ideas on those relations existing in historiography till nowadays. Also, the author makes an attempt to reconstruct them and to interpret historical range of problems.
Key words: Russia, Serbia, politic, traditions, perception.
