CC BY
159
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ И ПЕДАГОГИКИ
УДК
В. М. Аллахвердов, Н. В. Морошкина
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ
(обзор материалов «Ананьевских чтений — 2009»)х
20 лет назад исчез Советский Союз и вместе с ним почила в бозе советская психология. В качестве ее главной преемницы выступила психология российская. Она официально перестала считать себя провозвестницей «единственно верного» марксистского учения и начала тесно контактировать с западной психологией.
Тем не менее все видные российские психологи начинали свой профессиональный путь в советское время, и их признанные великие учителя: и Л. С. Выготский, и С. Л. Рубинштейн, и Б. Г. Ананьев, и А. Н. Леонтьев, и Б. Ф. Ломов откровенно опирались на марксистскую методологию. Все советские психологи были материалистами, диалектиками и принимали ленинскую теорию отражения. Они также верили, что мир детерминирован, что все в мире познаваемо, что практика — критерий истины, и знали о решающей роли труда в превращении обезьяны в человека. Наконец, все они противопоставляли советскую психологию как особую «правильную» науку заведомо ошибочной психологии буржуазной.
Какую же методологическую позицию заняла молодая российская психология? Данная статья представляет собой обзор (наверное, весьма субъективный) материалов конференции «Ананьевские чтения — 2009», посвященной методологическим и теоретическим проблемам современной психологии. В какой-то мере эти материалы репрезенти-зируют сложившуюся ситуацию в нашем отечестве — около пятисот психологов из 64 регионов страны (а также из Беларуси, Украины, Узбекистана, Эстонии и Польши) отозвались на заявленную организаторами тему и прислали свои статьи и тезисы [3].
Оказалось, что самая поминаемая в материалах конференции работа по общей методологии науки — книга Т. Куна «Структура научных революций» [5], давно уже ставшая классической. Как известно, Кун выделил три стадии развития науки: стадию научной революции, созидающую парадигму, в последующем принятую научным сообществом за образец; стадию нормальной науки, протекающую в лоне данной парадигмы; и стадию кризиса. Кризис, по Куну, возникает, когда накапливаются факты, противоречащие господствующей парадигме, когда появляется множество противоречащих друг другу концепций, когда ученые чувствуют неудовлетворенность положением дел в науке, и поэтому у них возрастает интерес к ее методологическим основаниям и т. д. Сам Кун считал, что психология находится на допарадигмальной стадии. Тем
хПоддержана грантом РГНФ № 10-06-00429а.
© В. М. Аллахвердов, Н. В. Морошкина, 2010
не менее о кризисе в психологии Ф.Брентано писал еще в 1877 г. (то есть за два года до открытия вундтовской лаборатории), а в 1898 г. Р. Вилли уже публикует на эту тему первую монографию. И далее с завидной регулярностью о кризисе пишут многие выдающиеся психологи. Понятно, что советская психология, как только она стала марксистской, то есть опирающейся, как считалось, на единственно верное учение, уже не могла находиться в кризисном состоянии (в 1970-е гг. на одной из конференций именно так говорил А. В. Петровский — ведь кризис мог быть только в ошибочной буржуазной науке). А что же российская психология?
Е. Е. Соколова пишет: «В начале XXI в. отечественные психологи вновь обратились к обсуждению проблемы психологического кризиса» [3, вып. 1, с. 95-99]. А.Н. Алехин добавляет, оснований для кризиса в психологии значительно больше, чем оснований для благополучного существования [3, вып. 1, с. 8-12]. А. И.Ватулин — что для научной психологии состояние кризиса становится перманентным [3, вып. 1, с. 28-31]. М. А. Холодная включает слово «кризис» в название своей статьи [3, вып. 1, с. 294298]. А. В. Султанова полагает, что кризисная ситуация с методологическими знаниями в психологии представлена намного острее, чем во всех других научных направлениях [3, вып. 1, с. 102-105]. Е. В. Алехина усиливает эту мысль: современная психология находится в эпицентре мирового кризиса рационального мировоззрения [3, вып. 1, с. 12-15]. О.Н.Кошутин говорит уже о кризисной эпохе [3, вып. 1, с. 219-222].
Чем же не удовлетворены ученые? В. А. Мазилов считает, что методологии психологии как целостной концепции в настоящее время пока не существует [3, вып. 1, с. 56-59]. В. Д. Балин утверждает, что теоретической психологии нет как таковой [3, вып. 1, с. 142-145]. А. Н. Алехин также говорит об «иллюзорности психологических теорий» и добавляет: «Отказываясь от научного обеспечения практики, психология полностью теряет свою самостоятельность и становится безграничной областью спекуляций». Е.Ю. Коржова полагает, что современная психология избегает методологических проблем, относящихся к реальной жизненной проблематике [3, вып. 1, с. 205208]. Б. С. Братусь пишет: «Этические проблемы, приближаясь к психологии, попадая в поле ее зрения, редуцируются к психологическим коллизиям и тем самым (в качестве собственно этических) как бы снимаются, аннигилируются» [3, вып. 1, с. 24-27]. Ю. Н. Анищенкова добавляет, что существует терминологическая неопределенность научных понятий в изучении нравственной сферы [3, вып. 2, с. 27-29]. М. А. Холодная: «Многие проблемы и противоречия современной психологической науки обусловлены неадекватностью ее методологических оснований, которые не соответствуют современным представлениям о природе научного знания и методах научного исследования». Т. В. Чередникова говорит, по сути обращаясь к конкретному примеру: проблему разведения понятий «психическое здоровье — болезнь», «норма — патология» она относит к теоретически и методологически не разрешимым [3, вып. 1, с. 298-301]. Е. В. Алехина констатирует: «Сегодня психология представлена в разнообразных формах, причудливо сочетающих в себе магию, религию, науку и что-то еще».
А. Ю. Агафонов [3, вып. 1, с. 3-5] в самой увлеченности психологов методологическими проблемами видит (в полном согласии с Куном) ненормальность ситуации: «Методологией в первую очередь должны заниматься методологи. Дрейф психологов в сторону методологии в ряде случаев является симптоматичным: не осознавая проблем, над которыми надо работать, или не видя горизонтов в своей научной деятельности, психологи зачастую пускаются в пространные рассуждения о том, что происходило в психологии в прошлом или какой психология должна быть в будущем». Кун утверждал, что на стадии кризиса преобладает стремление к уходу от фундаментальных
проблем, а основные усилия сосредоточиваются на частных задачах. И именно к этому призывает А. В. Султанова — ситуация в психологии требует увеличения прикладных исследований, которые проводятся в целях получения знания, необходимого для решения конкретной практической задачи. Но как раз в отказе от решения центральных проблем Т. В. Черниговская обвиняет психологов и нейрофизиологов [3, вып. 1, с. 114117]. Так, по ее мнению, обсуждение статуса свободы воли нейрофизиологи и психологи обычно оставляли философам. Но, утверждает она, экспериментальные данные последнего времени закрывают им такую возможность. Пора решить, кто кому хозяин — уж не мозг ли человеку? Впрочем, Л. Ф. Шеховцова уверена в неразрешимости подобных проблем: «На современном этапе научного знания объяснение природы взаимодействия физиологических и психических явлений остается невозможным» [3, вып. 1, с. 121-124].
Обилие противоречащих друг другу теорий, столь характерное для современной психологии, тоже, как отмечалось, показатель кризиса по Куну. Однако не все авторы так считают. Как отмечает Е. Е. Соколова, для целого ряда ученых плюрализм в психологии вовсе не свидетельствует о кризисе, а характеризует особый статус психологии как полипарадигмальной науки. Действительно, многие с радостью объявляют себя плюралистами. А. В. Султанова пишет: «В психологии необходимо культивировать укрепление “парадигмы целостности”, которая заключается в осознавании необходимости глобального всестороннего взгляда на мир и на человека. В науке это рассматривается как сближение естественных и социальных наук (и их методов), восточного и западного мышления, рациональных и иррациональных, научных и ненаучных подходов, т. е. методологический плюрализм». А вот И. Н. Некрасова и В. В. Седнев заявляют: «Знаковой особенностью современного этапа развития психологии является формирование неизбежных на сегодня методологических эклектичных концепций, сочетающих в себе достоинства как позитивистской, так и гуманитарной парадигм науки» [3, вып. 1, с. 65-68]. В. В. Знаков уверен в мультипарадигмальном составе психологической науки и поясняет: «Мир человека многомерен, в нем существуют принципиально различные по критерию соотнесения с физической и социальной действительностью ситуации. Утверждать преимущественно естественнонаучную или гуманитарную направленность всей психологической науки некорректно, потому что сама реальность, в которой живет человек, оказывающийся объектом психологических исследований, неоднородна» [3, вып. 1, с. 45-48]. В. Ф. Петренко, принимая конструктивистскую точку зрения, настаивает: конструктивизм стоит на позициях плюрализма, или множественности истины [3, вып. 1, с. 72-79]. Т. В. Корнева и Т. Н. Беркалиев полагают, что сегодня в гуманитарных и социальных науках ни в одной из известных парадигмальных координат нет достаточных оснований для создания единой интегрированной одномерной теоретической конструкции [3, вып. 1, с. 209-212]. А. А. Зайченко полипарадигмальность трактует как эклектику и считает (в отличие от героя-эклектика из записных книжек И. Ильфа), что это хорошо: «В последние два десятилетия XX в. понятие “эклектика” утратило негативный ореол. Свидетельством тому является выход обобщающих монографий по эклектической психотерапии, международного “Журнала интегративной и эклектической психотерапии”, а также организация Международной академии эклектических психотерапевтов. Постмодернизм допускает равноправие любых форм психотерапии и отрицает наличие универсальных критериев верификации психологического и психотерапевтического знания» [3, вып. 1, с. 190-191].
И все же большая часть психологов, пишущих на методологические темы, явно рассматривает ситуацию в психологии как кризисную. Многие их них предлагают свой путь выхода из столь неприятного положения. А.И.Ватулин настаивает на вве-
дении методологического кодекса как механизма защиты психологической науки от терминологических завалов. В. А. Мазилов предлагает разработать непротиворечивую концепцию общей методологии психологии, трактующую проблемы предмета, метода, объяснения, психологического факта, теории в их взаимосвязи. Е. Е. Соколова видит выход из кризиса в построении новой системы психологической науки. Эти авторы, в общем, придерживаются позиции «грустного оптимизма» [ср.: 2]: ситуация, конечно, плохая, но зато в будущем психологию ждут замечательные свершения. Впрочем, некоторые рассматривают будущее не столь оптимистично. А. Ю. Агафонов не строит прогнозов и уверяет: никакая «рациональная методологическая терапия» (цитирует он А. В. Юревича) не поможет психологии изменить свой образ, «если не произойдет сколь-либо заметного прогресса в решении фундаментальных проблем, связанных с объяснением принципов функционирования психики и пониманием природы сознания». А вот А. Н. Алехин даже принципиально пессимистичен: «Если не оставлять попыток стремиться к точному знанию, то честно и правильно разговор о душе (психике) прекратить». Приехали... В начале XXI в. нас призывают следовать бихевиористскому манифесту начала XX-го.
Другая группа психологов представляет позицию «веселого пессимизма». Психология — уже сейчас замечательная наука, но наука особого рода. В ней никогда не будет однозначного описания психической реальности, никогда не будут решены фундаментальные проблемы (ибо все подобные проблемы — лишь логическое трюкачество). Просто психология опередила все другие науки и показывает им, какими те станут в будущем. Вспоминается метафорическое высказывание В. Ф. Петренко: сегодня психология выглядит на фоне других наук хромым верблюдом, но когда стадо поворачивается, хромой верблюд оказывается впереди всех. Иначе говоря, в психологии нет никакого кризиса, просто потому, что, вопреки мнению Т. Куна, кризис — это нормальное состояние. Вот как об этом говорит коллега из Беларуси В. А. Янчук: «Бесконечные попытки нахождения единственно верной системы оказались безуспешными, в том числе и в контексте исторического развития, со всей очевидностью показавшего полезность культурного многообразия и инакомыслия как ресурса развития» [3, вып. 1, с. 127-131]. Он дает потрясающее определение предмета психологии как бытия-в-мире самости как био-психо-социальной социокультурно-интердетерминированной многомерной диалогической сущности во взаимодействии с социальным и природным окружением в осознаваемо-неосознаваемо-экзистенциальном измерениях. Странно только, что И. А. Мироненко (ее цитирует Е. Е. Соколова) предлагает «тоску по единой теории» лечить рациональной психотерапией.
Позицию третьей (самой многочисленной) группы психологов можно было бы назвать, в терминологии А. Л. Свенцицкого, позицией «позитивного незнания»: занимаюсь своим делом и знать ничего не хочу о кризисе.
Теперь рассмотрим отношение к исходным допущениям советской психологии, заимствованным ею у марксизма. М. А. Степанова уверяет: «Единые методологические позиции составляют тот фундамент, благодаря которому мы получаем возможность говорить о психологии советского периода как самостоятельном этапе развития отечественной психологической мысли» [3, вып. 1, с. 279-283]. Н. А. Логинова еще раз напоминает, о чем идет речь: «В советской психологии существовала общая методологическая основа всех научных школ. Материалистический монизм, принципы единства сознания и деятельности, отражения, личности, а главное, детерминизма объединяли их» [3, вып. 1, с. 51-54]. Впрочем, это не мешает Н.В.Чурило говорить о влиянии на С. Л. Рубинштейна идей чуждого марксизму неокантианства [3, вып. 2,
с. 308-311], а Е. А. Сергиенко заявлять, что идеи Б. Г. Ананьева отвечают самым современным принципам постнеклассического этапа развития науки.
Принимают ли психологи материализм? Е. В. Алехина убеждена: «Материализм в том виде, в каком он определял развитие психологии на протяжении ХХ столетия, по общему признанию себя исчерпал». Вот мнение Л. Ф. Шеховцовой: логических доказательств, с которыми согласились бы оппоненты, не имеет ни одно из трех генеральных направлений философской мысли — ни материализм, ни идеализм, ни дуализм, и призывает к дуализму. А. А. Гостев заявляет, что надо полагаться на отечественную духовную почву и выстраивать систему психологического знания на православно-христианской традиции и чтении святоотеческой литературы, это, мол, углубляет научные представления о функциях психического образа [3, вып. 1, с. 171— 174]. А. М. Улановский [3, вып. 1, с. 106-109] ничего не говорит о своем отношении к материалистическому монизму, но, по-видимому, его отрицает, поскольку считает, что за тем или иным психологическим понятием не может стоять какая-то особая «психологическая реальность». Реальность сама по себе в его версии конструктивизма отсутствует. Он пишет, что социальный конструкционизм отвергает понятие «объективного» знания». С ним соглашается В. Ф. Петренко: конструктивизм находится в оппозиции к «ленинской теории отражения». Обветшали такие понятия, как объективная действительность или объективная реальность (независимая от субъекта восприятия), истина как наличие единственно правильного мировоззрения, а также представление о том, что можно изучать нечто как существующее «на самом деле».
Разумеется, среди психологов-методологов есть и материалисты. Это проявляется в признании ими существования объективной реальности и возможности ее познания, в принятии принципа отражения. Б. А. Еремеев говорит об «объективном содержании» психических образований [3, вып. 1, с. 41-44]. М. А. Щукина рассматривает психическое как саморазвивающуюся реальность [3, вып. 1, с. 124-127]. В. Д. Балин признает существование объективных законов: законы существуют, но только они сформулированы, по его мнению, в «сыром» виде. С. Н. Костромина уверена, что психодиагностика отражает последовательность ступеней и этапов познания объективной истины. «Смысл диагностической деятельности на практике, — пишет она, — это распознавание реального состояния системы и ее элементов, установление объективно действующих причин ее функционирования» [3, вып. 1, с. 216-219]. И подобных примеров множество. Особенно явно это заметно при описании психологами своих конкретных исследований. Практически все оценивают свои результаты как описывающие реальность и доказывают их достоверность (то есть истинность). Но в целом материалисты держатся скромнее, в явном виде никто эту свою позицию не манифестирует. Возможно, в эпоху постмодернизма слыть материалистами стало не модно?
В материалах конференции о законах диалектики не вспоминает почти никто. Разве что В. Л. Марищук и Л. В. Марищук приводят некоторые положения диалектики и добавляют к ним еще одно собственного изобретения — тенденцию различных объектов и явлений к равновесию [3, вып. 1, с. 60-61]. Да и Е.Е. Соколова предлагает снимать возникающие противоречия в психологических теориях диалектическим синтезом (действительно, полезно находить логичный выход из кажущихся неразрешимыми антиномий). Но, тем не менее, диалектика (пусть не всегда зримо) обнаруживается во многих материалах, где цитируются классики советской психологии — ведь те зачастую находились под обаянием диалектического красноречия. Они, например, полагали, что достаточно признать как несводимость психических процессов к физиологическим, так и одновременно их диалектическое единство — и психофизиологическая проблема уже
разрешена [ср.: 4]. Диалектическое единство и диалектическая противоположность — строго тождественные, а потому головокружительные словосочетания. Встреча с ними равносильна зубной боли2. Они, на наш взгляд, обозначают лишь глубину нашего непонимания, ибо констатируют, что совершенно разные явления могут рассматриваться с единой точки зрения (что, кстати, всегда возможно), но не поясняют, с какой именно.
Вот что пишет Б. И. Беспалов: «Трудности дифференциации собственно онтологических, логических и методологических аспектов деятельностной психологии обусловлены тем, что эти аспекты не изолированы друг от друга, но взаимосвязаны и находятся в отношении диалектического единства» [3, вып. 1, с. 21-24]. По-видимому, сам Беспалов думает, что это словосочетание обозначает нечто понятное. Т. В. Чередникова: категории «психическое здоровье — психическая болезнь» аксиоматически (!) рассматриваются не просто как неразрывно связанные между собой, но и как диалектически противоположные. Неужели и это понятно?
Психологи часто просто говорят о единстве, забывая добавить ключевое слово «диалектическое». В. П. Михайлова: «Теоретическая модель структуры личности К. К. Платонова отвечает требованиям единства биологического и социального» [3, вып. 1, с. 249-252]. Сам К. К. Платонов понимает это единство как диалектическое. И когда И. А. Мироненко [3, вып. 1, с. 246-249] говорит об уникальной теории биосоциального единства человека, сложившейся в отечественной психологии, она явно имеет в виду диалектическое единство. Потому она и пишет о «диалектическом понимании природы человека»3. Пожалуй, единственное конкретное высказывание об этом загадочном биосоциальном единстве делает Т. Н. Курбатова [3, вып. 1, с. 227-230], ссылаясь на точку зрения И. М. Палея — видного представителя школы Б. Г. Ананьева: «Высшее проявление индивидуальности заключается в максимальной выраженности природных характеристик человека в его социальных характеристиках. С ростом их интегрально-сти растет индивидуальность». Было бы интересно проверить это предположение.
Думается, именно отзвук диалектического объединения всего со всем проявляется в легкости, с которой наши авторы предлагают соединять заведомо разные вещи. Вот позиция Н. К. Радиной: определение психологии как естественнонаучной дисциплины автоматически помещает ее в контекст количественного подхода, с другой стороны, допущение «гуманитарной парадигмы» в интерпретации психологического знания приближает психологию к подходу качественному. По ее мнению, «количественные и качественные методы органично дополняют друг друга» [3, вып. 1, с. 83-86]. Все это хорошо. Но как в реальности можно органично соединить эти подходы вместе? Вот ее несколько неожиданный ответ: при допущении гуманитарной парадигмы в психологические исследования и включении качественного подхода в исследовательские программы «количественные» критерии оказываются неадекватными. Е. А. Сергиенко все же соединяет: «Именно в субъекте объединены и естественнонаучные, и гуманистические парадигмы исследования человека, именно в субъекте мы находим единство универсального и уникального, именно в субъекте раскрывается индивидуальность человека»
2В разговоре о диалектике труднее всего избежать субъективных оценок, поскольку один из авторов настоящего обзора уже признавался, что не способен отличить диалектику от словоблудия, а Гегеля считает тоскливым шарлатаном (впрочем, солидаризируясь в этом с У. Джеймсом, Б. Расселом, К. Поппером и целым рядом других серьезных мыслителей [5, с. 36—37]). Сказанное, однако, не отменяет того, что именно работы Фихте и «Феноменология духа» Гегеля, наряду с религиозными текстами, оказали огромное влияние на становление гуманистической психологии.
3Здесь Мироненко ссылается на концепцию Б.Ф.Поршнева, который действительно ясно сформулировал антиномию и предложил хотя ничем и не доказанный, но, по крайней мере, логичный выход из нее. Однако подход Поршнева трудно считать общепризнанным в отечественной психологии.
[3, вып. 1, с. 83-86]. Замечательно, но как все это одновременно реализовать в конкретном исследовании? Ведь либо, как у В. В. Знакова, это разные языки описания, не переводимые с одного языка на другой, — и тогда плюрализм, а о соединении и речи нет. Либо они переводимы друг на друга, но как? Не полностью определен и подход Е. Ю. Коржовой: «Познание человека как субъекта жизнедеятельности основывается на синтетической парадигме, что связано с взглядом на человека как на целостность, и сочетает понимание и объяснение, идиографический и номотетический, качественный и количественный, дедуктивный и недедуктивный подходы». Конечно, было бы превосходно, если бы все это удалось совместить, но не ясно, как это сделать в реальности.
Создается впечатление, что некоторые авторы вместо слов «диалектическое единство» стали использовать более легитимное сегодня словосочетание «системный подход». Ведь если системный анализ трактовать как соединение всего разноуровневого, разнопланового и разнопорядкового воедино, не определяя главного — свойств системы в целом, то системный анализ становится в чистом виде диалектическим призывом. О. Ю. Щелкова и Б.В.Иовлев [3, вып. 1, с. 317-320] основным методологическим принципом изучения психики называют системный подход потому, что он позволяет «интегрировать в единстве и взаимодействии все элементы психической жизни человека и представить их как единое целое». Беда в том, что все элементы психической жизни никогда не будут известны. И никому не может быть дан полный набор характеристик человека — что, согласно Б. Г. Ананьеву в трактовке А. И. Юрова, является необходимым условием понимания индивидуальности [3, вып. 1, с. 325-327]. На наш взгляд, более адекватную интерпретацию позиции Б. Г. Ананьева дал В. Н. Панферов: «Две характеристики (интегрированность и целостность) являются ключевыми в понимании качественного своеобразия комплексного исследования, в то время как многие полагают, что это своеобразие предопределяется количеством методик, задействованных в исследовании, и применением корреляционного и факторного анализа. По этой логике, чем больше методик использовано, тем «комплексней» исследование. Но это не так. Б. Г. Ананьев считал, что свойства нужно подбирать под свойства исследуемой целостности» [7]. Иначе говоря, не все свойства надо изучать, тем более не любые свойства, а прежде всего — те свойства, которые соответствуют изучаемому явлению в целом.
Системный подход, понимаемый как соединение всего со всем (впрочем, и одновременно как различение всего от всего4), можно применять всегда и относить к чему угодно. Например, Е. Н. Двинянинова заявляет: «Развитие психики с точки зрения системного подхода рассматривается в работах Л. С. Выготского, С. Л. Рубинштейна,
А. Н. Леонтьева, Б. Ф. Ломова... » [3, вып. 2, с. 163-166]. Поразительно: системного подхода еще не существует (Л. фон Берталанфи впервые рассказал об общей теории систем на семинаре в 1937 г.), но Выготский, по мнению Двиняновой, уже им пользуется. Так понимаемый системный подход можно применять даже вкупе с чем угодно еще. Он становится легко соединим со всеми взглядами и с любой теорией. А ведь Б. Ф. Ломов — крупнейший представитель системного подхода в психологии — всячески предостерегал от односторонности, вырывания в исследовании отдельных связей из целого (что делает любая теория). Ломов писал: «Такая “вивисекция” не продвинет нас по пути понимания действительной детерминации поведения человека» [6, с. 118-119]. Но, например, Э.Г. Эйдемиллер [3, вып. 1, с. 325-327], опираясь на свой огромный психотерапевтический опыт, убежден, что «интеграция идей психоанализа и системного подхода
4Ибо соединять, отождествлять можно только различающиеся явления. Гегель об этом написал много славных страниц.
является органичной». А О. Ю. Щелкова и Б. В. Иовлев, в свою очередь, уверяют: «Рассматривая гуманистический подход в психодиагностике в контексте идей системности, можно видеть, что он в определенном смысле является аналогом, особой формой реализации системного подхода в гуманитарных науках». Правда, отцы-основатели гуманистической психологии рассматривали ее как противостоящую психоанализу, однако выясняется, что оба направления при этом вполне согласуются с системным подходом.
Похоже, что право заменить собой замечательное диалектическое единство всего со всем ныне делегировано и синергетике. Ограничимся двумя цитатами. А. В. Осницкий пишет: «сущность природы человека представляется как интегрально-синергетическое единство сочетания проявлений всех уровней бытия — материально-биологического, информационно-психического и трансцендентно-духовного» [3, вып. 1, с. 68-72]. Это весьма близко мнению И. Н. Некрасовой и В.В.Седнева: «С общеметодологических позиций осуществление интеграции наиболее полно олицетворяет синергетический подход к построению психологического знания, дополняя универсальный принцип триединой структуры психической реальности представлениями о ее проявлениях как детерминированного хаоса».
Итак, многие (но, конечно, не все) видные современные методологи в области психологии с большой настороженностью, а зачастую и с прямым неприятием относятся к материализму, редко поминают диалектику, считают истину устаревшим понятием и не слишком жалуют принцип детерминизма. Но с большим уважением отзываются о своих учителях, никак при этом не рефлексируя в своих текстах очевидное различие в методологических позициях. Подавляющее же большинство психологов-исследова-телей, наоборот, выступают как стихийные материалисты и методологические монисты, которые верят в существование истины и объективной реальности. И не слишком при этом озабочены фундаментальными проблемами. Свое непонимание этих проблем прикрывают квазидиалектической (системной, синергетической и пр.) фразеологией. Ссылки на классиков зачастую носят у них не принципиальный, а ритуальный характер.
Вот как это выглядит. И. Н. Макарова [3, вып. 2, с. 320-322], описывая восприятие Олимпиады 2004 г. как «широкомасштабного события», уведомляет: «Теоретико-методологическими предпосылками исследования репрезентаций событий в сознании субъекта являются общепсихологические исследования категории образа (А. Н. Леонтьев,
С. Д. Смирнов, Дж. Гибсон, В. А. Барабанщиков, В. П. Зинченко, В. И. Панов и др.)» и т. д. О. А. Покровская сообщает, что «теоретическую основу ее исследования составили положения концепций З. Фрейда, А. Фрейд, А. Н. Леонтьева, Э. Эриксона, К. Левина, Л. И. Божович, В. В. Давыдова, А. В. Петровского, Д. Б. Эльконина, Д. И. Фельдштейна» и т. п. [3, вып. 2, с. 400-401]. Как все эти столь разные и во многом противоречащие друг другу концепции соединились в одном исследовании, не сообщается. А вот
В. Д. Альперович пишет: «В отечественной психологии развивались идеи, восходящие к работам Л. С. Выготского, С. Л. Рубинштейна, А. Н. Леонтьева, Б. Г. Ананьева, о качественных различиях этапов жизненного пути» [3, вып. 2, с. 18-20]. И почему-то при этом автор не ссылается на множество других источников (начиная от древних греков, индийцев, китайцев и Ярослава Мудрого), где об этом тоже наверняка говорилось, причем задолго до Выготского с Рубинштейном. Не понятно, что имел в виду другой автор (О. В. Белекало [3, вып. 2, с. 50-52]), когда написал об «общенаучных принципах методологии сознания (Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др.)». Общенаучные принципы по самому смыслу слова справедливы для всех наук, а потому
не специфичны для исследований сознания; сама методология является не наукой, а метанаукой — поэтому эти принципы к ней не применимы; при этом о сознании разные авторы (особенно «и др.») говорили по-разному.
Однако большинство авторов вообще никак не эксплицирует свою методологическую позицию. Методологическая эклектика превращается в методологическую беспечность на уровне выбора конкретных методов исследования. «Системный» и «комплексный» подходы становятся прикрытием для использования в многочисленных корреляционных и факторных исследованиях совершенно разных методик, базирующихся на противоречащих друг другу теоретических позициях. Зачастую выбор конкретных методик не только не обосновывается, но вообще не обсуждается. При этом, хотя само по себе обнаружение значимых корреляций не является достаточным основанием для вывода о причинно-следственной связи между изучаемыми явлениями, исследователи упорно интерпретируют найденные корреляции как показатель причинной связи (Т. Г. Бобченко [3, вып. 2, с. 64-66], Ю.И.Виданова [3, вып. 2, с. 110-112], М. В. Галимзянова, Е. А. Москвина [3, вып. 2, с. 129-130] и др.). Можно согласиться с М. А. Холодной, сетующей на деонтологизацию психической реальности. На уровне конкретных эмпирических исследований это проявляется в том, что исследователь не утруждает себя попыткой реконструкции изучаемой психической реальности, останавливаясь на измерении конкретных эмпирических проявлений непонятно чего и подсчетом их корреляций между собой. Психологический конструкт, опосредующий искомую взаимосвязь, так и остается за скобками исследования. М. А. Холодная основную проблему видит в том, что в психологии сложилась устойчивая традиция описывать психические феномены через совокупность своих свойств: личность изучается как совокупность «черт», интеллект — как совокупность познавательных функций (весьма, кстати, популярный подход во времена Фомы Аквинского), а также в чрезвычайно распространенном использовании тестов и опросников в сочетании с последующим корреляционным и факторным анализом полученных данных. И. А. Воронин и Ф. И. Барский [3, вып. 1, с. 166-170] вообще критикуют традиционные теории личностных черт за используемые методы дифференциальной психологии. Ссылаясь на Ламиеля и Малинаара, они утверждают, что использование дифференциально-психологических методов неправомерно, если оно опирается на перенос статистических закономерностей с группового на индивидуальный уровень. Фактически речь идет о том, что при таком переносе понятие «верное для всех» заменяется понятием «верное для всех в среднем и ни для кого конкретно».
Часть методологов более оптимистичны, они отмечают наметившийся в психологии в последнее время переход от структурного (субстанционального) определения предмета психологии к функциональному. В качестве примера такого перехода часто приводится переход от использования статичной категории «личность» к динамичной по своей сути категории «субъект». Так, Н. В. Гришина [3, вып. 1, с. 35-38] подчеркивает произошедший в последние десятилетия «переход от традиции изучения трансситуационных характеристик личности к описанию ее активности и поведения в соответствующем контексте» и поясняет, что «субъектность — это не характеристика, которой человек обладает или не обладает, это выбор, осуществляемый им в конкретной ситуации», «соответственно, исследование субъектности человека предполагает, в поисках релевантных языков описания, обращение к ситуационному подходу». Однако и этот переход затронул преимущественно труды теоретиков. Что же касается прикладных психологических исследований, то здесь картина обратная. В материалах конференции
термин «личность» встречается в четыре раза чаще, чем термин «субъект», а всевозможные анкеты и опросники на порядок чаще используются для сбора эмпирических данных, чем характерный для ситуационного подхода экспериментальный метод. И примеров подобных расхождений можно приводить еще много.
В завершение нашего обзора посмотрим на сложившуюся в нашей науке ситуацию с высоты истории. Лаборатория Вундта была создана всего 130 лет назад. И от этого времени обычно отсчитывают становление психологии как самостоятельной науки. Вот уже 75 лет как нет с нами Л. С. Выготского, 50 лет — С. Л. Рубинштейна, почти 40 лет — Б. Г. Ананьева и В. Н. Мясищева, 30 лет как нет А. Н. Леонтьева. . . Корифеи отечественной психологии потому и были корифеями, что всегда ориентировались на решение самых острых, фундаментальных проблем психологической науки. Это определяло масштаб их научного поиска и выгодно отличало хоть и от тщательных, но зачастую мелких исследований многих западных психологов. Да, советская психология была под пятой тоталитарной идеологии, что отчасти располагает к масштабным проектам. К тому же находилась за «железным занавесом», а потому в ряде направлений (в первую очередь, прикладных) существенно отстала от западной. Но все же, все же... В страшных условиях интеллектуальной несвободы наши учителя смогли создать букет до сих пор эвристичных идей. Они самые цитируемые авторы в коротких тезисах, присланных на сегодняшнюю конференцию. Это поразительно и в ином смысле. Хотя уже 20 лет как не существует самой советской психологии, большинство сегодняшних исследований в психологии российской выглядит так, как будто время остановилось, и эти исследования проводятся во времена, когда еще были живы корифеи, созидавшие психологию в нашей стране. Ведущие российские психологи, сохранив уважительное отношение к своим учителям, утратили масштаб их намерений. Не прошло даром как увлечение плюрализмом и эклектикой, так и приобщение к модным, но узким направлениям западной психологии.
Конечно, разделение психологии на зарубежную и отечественную выглядит несколько странно, ведь научная теория должна рассматриваться с позиции истинности, а не в зависимости от национальности предложившего ее автора. Анализ материалов конференции показывает, что такое разделение встречается всего в 10% присланных текстов, и в большинстве случаев почти не несет смысловой нагрузки: отечественные и зарубежные психологи поминаются словно механически, через букву «и» без всякого сравнения и анализа. Но наука — это часть культуры, а культура всегда определяется традициями. Великие советские психологи создали традицию размышлений о самом важном в психологической науке и старались передать ее нам — своим прямым ученикам и ученикам своих учеников. Мы ответственны за то, чтобы эту традицию сохранять и преумножать.
Литература
1. Аллахвердов В. М. Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания. СПб., 2003. 368 с.
2. Аллахвердов В. М. Размышление о науке психологии с восклицательным знаком. СПб., 2009. 264 с.
3. Ананьевские чтения — 2009. Современная психология: методология, парадигмы, теории. Вып. 1. Методологические и теоретические проблемы психологии. 343 с. Вып. 2. Методологический анализ теорий, исследований и практики в различных областях психологии / под ред. Л. А. Цветковой, В. М. Аллахвердова). СПб.: Изд-во СПбГУ, 2009. 622 с.
4. Богданчиков С. А. О принципах советской психологии // История отечественной и ми-
ровой психологической мысли: Постигая прошлое, понимать настоящее, предвидеть будущее: материалы международной конференции по истории психологии «IV московские встречи», 2629 июня 2006 г. / отв. ред. А. Л. Журавлев, В. А. Кольцова, Ю. Н. Олейник. М., 2006. С. 25-32.
5. Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. 300 с.
6. Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М., 1984. 444 с.
7. Панферов В. Н. Вклад Б. Г. Ананьева в психологическую профессию и науку (к 100-летию со дня рождения) // Методология комплексного человекознания и современная психология. М., 2008. С. 89-98.
Статья поступила в редакцию 14 апреля 2010 г.
