CC BY
9
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ СЕМИНАР ОТДЕЛА ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ ИНИОН РАН
Осенью 2004 г. продолжил свою работу Методологический семинар отдела политической науки ИНИОН РАН. На заседании 21 октября с докладом «Electronic Democracy и Электронная демократия: западная концепция в российском контексте» выступил старший научный сотрудник ИНИОН РАН А. Н. Кулик.
Говоря об особенностях электронной демократии (э-демократии), А. Н. Кулик отметил, что основная смысловая нагрузка в этом словосочетании приходится на демократию, а определение электронная предполагает использование информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) для защиты и развития основных демократических ценностей и, прежде всего, сознательного, информированного участия граждан в процессах принятия решений органами власти, т.е. вовлеченности в политический процесс. Это участие должно быть организовано таким образом, чтобы граждане могли ощущать свою причастность к политике и видеть результаты затрачиваемых усилий. На э-демократию возлагаются надежды снять растущее отчуждение между властью и обществом.
Нынешний президент МАПН М. Каазе подчеркивает, что термин электронная демократия относится, прежде всего, «к технологическому аспекту в том смысле, что современная демократия изменилась или может измениться посредством сетевого взаимодействия граждан, организаций и институтов через электронную коммуникационную систему... Эти изменения в демократическом процессе в конечном счете должны (1^ обеспечить принятие более эффективных
политических решений, и (2) повысить демократическую легитимность в смысле приятия и поддержки гражданами демократического режима».
Качественно новой электронной коммуникационной средой, в которой осуществляется «сетевое взаимодействие граждан, организаций и институтов в политическом процессе», является Интернет. Его гипермедийные технологии позволяют воспроизводить одновременно текст и графику, движущееся изображение и звук, что многократно усиливает эффект информационного воздействия. Его коммуникационные возможности способствуют созданию сообществ вокруг некоторого интереса, не зависящих от времени и пространства распространения информации и общения. Самоорганизующиеся интернет-сообщества людей с общими интересами, обладающие большим мобилизационным потенциалом, изменяют дискурс социальных и политических дебатов по широкому кругу вопросов.
Благодаря Интернету возрастает роль информации как катализатора, инициирующего и ускоряющего социальные процессы, основанные на коммуникации. К ним относятся и политические процессы, в основе которых лежит обмен информацией, вертикальная коммуникация — между управляющими и управляемыми, государством и гражданами, институтами и организациями; и горизонтальная коммуникация — внутри гражданского общества — граждан, институтов и организаций. Обеспечение всеобщего и равного доступа к Интернету может иметь такие же радикальные последствия для эволюции политической системы информационного общества, какие имело введение всеобщего и равного избирательного права для индустриального. Последнее привело в конце XIX — начале XX в. к появлению массовых политических партий, которые взяли на себя роль основных посредников между обществом и государством в представительной демократии, а сама либеральная демократия стала исключительно партийной.
Концепция «e-government — электронного правительства», прозрачного и подконтрольного избирателям и взаимодействующего напрямую с гражданами через Интернет, меняет парадигму политического участия, гражданского общества, и, в конечном счете, партийной демократии в целом, поскольку делает по сути излишней посредническую и контрольную функцию политических партий. Не случайно идея прямой демократии, постоянно присутствовавшая в политическом дискурсе в качестве оппонента представительной демократии, получает сегодня
новое дыхание. Интернет снимает пространственное и временное ограничение политической коммуникации и усиливает позиции сторонников плебисцитарной демократии, которые считают, что чем больше вопросов выносится на всенародные референдумы, тем демократичнее система правления, и выступают за придание юридической силы результатам национальных опросов.
В информационном обществе начала XXI в. функции выявления и артикуляции общественных интересов, постановки их в политическую повестку дня, являвшиеся прерогативой партий, переходят к многочисленным СМИ, организованным группам интересов, социологическим центрам и самим структурам власти и управления. Обязательной принадлежностью публичных интернет-сайтов становится Форум, на котором граждане имеют возможность высказать свое мнение по актуальным проблемам общества и поучаствовать в открытой дискуссии.
Интернет энергично вторгается и в другую традиционную функцию партий в представительной демократии — отбор кандидатов на выборные государственные посты, сбор средств и мобилизация избирателей в их поддержку, организация избирательных кампаний. Распространение электронного голосования может не только радикально изменить технологии и организацию голосования, но и иметь серьезные последствия для его результатов. Позволяя голосовать, «не вставая с собственного кресла», электронное голосование вовлекает в процесс участия ту часть общества, которая обычно игнорирует выборы, и тем самым меняет результаты распределения политических предпочтений. Кроме того, как утверждается на сайте Electronic Congress USA (Виртуальный Конгресс США), если бы американцы использовали электронную форму выборов, то только 8% политиков были бы переизбраны, а остальных заместили бы «представители граждан». Как считают сторонники электронного голосования, современному обществу нужны не политики, а профессиональные руководители — администраторы, экономисты, которых граждане могут нанимать и увольнять напрямую. Хотя такие перспективы национальных электронных выборов сегодня представляются чисто гипотетическими, голосование по Интернету в качестве инструмента внутрипартийной демократии становится вполне реальным и может изменить сложившиеся традиционные модели формирования партийной элиты и принятия решений.
Современное общество характеризуется высокой степенью фрагментации, и многочисленные группы, отстаивающие свои корпоративные интересы перед государством, социальные движения и инициативы становятся не менее, чем партии, значимыми акторами политического процесса, формирующие социальную и политическую повестку дня. Политическая повестка дня — одна из самых больших проблем демократии. В США, например, существует теория, утверждающая, что американская политическая система — не демократия, а олигархия, поскольку вопреки действию всех процедурных механизмов демократии, небольшая группа людей, обладающих деньгами и связями в бизнесе и политическом истеблишменте, негласно контролирует формирование политической повестки дня, не допуская постановки действительно важных для общества проблем.
Интернет выступает в качестве мультипликатора фрагментации общества на группы интересов, которые все больше превращаются в самоорганизующиеся виртуальные сообщества, функционирующие в глобальном киберпространстве. Их масштабы и потенциал влияния демонстрирует, например, движение антиглобалистов (People's Global Action), собирающее с помощью сайта и писем сотни тысячи своих сторонников из разных стран для проведения акций протеста, начиная с конференции ВТО в Сиэтле 1999 г.
Таким образом, электроная демократия — это демократия в информационном обществе, продукт одновременно информационной революции и развития демократии в конце XX — начале XXI в. В рамках э-демократии могут быть выделены три сферы:
1. Электронное гражданское общество — взаимодействие граждан, направленное на увеличении потенциала влияния народа посредством развития коммуникаций и партнерства гражданского общества. Информация и коммуникация.
2. Электронный парламент — взаимодействие граждан с представителями законодательной власти (информация о деятельности парламента, э-почта для коммуникации с членами парламента, интернет-приемная, форумы и дискуссии)
3. E-government. Американское Government имеет иное значение, чем обычно используемый в качестве русского аналога термин Правительство. Government означает всю систему государственной власти, исполнительной, законодательной и судебной — по горизонтали, федеральной и штатов (субъектов федерации) — по вертикали,
связанную в единое целое системой сдержек и противовесов, предусмотренных Конституцией США. Соответственно, e-government является метафорой, означающей формы и методы деятельности государственных структур по обеспечению доступа различных групп граждан к информации и услугам на основе сетевых ИКТ.
В идеале e-government должно обеспечить всем гражданам быстрый и простой доступ ко всем услугам государственных учреждений, а также возможность реализовать все свои конституционные права на участие в управлении государством. Помимо облегчения коммуникации граждан с государственными учреждениями концепция e-government предполагает усиление контроля граждан над деятельностью органов государственного управления, введение публичных оценочных показателей, в результате чего управление должно стать транспарентным и ответственным. Так же как в случае с e-democracy, со временем приставка e- себя изживет, поскольку не останется government, не использующего ИКТ.
В России для достижения этих целей в 2002 г. была принята Федеральная целевая программа «Электронная Россия 2002—2010». Однако по сравнению с аналогичными национальными стратегиями других стран, российская программа имеет свои «стилистические» особенности. В русском переводе правительство ассоциируется обычно с совокупностью министерств, комитетов, федеральных служб и агентств, т.е. с органами исполнительной власти верхнего уровня. Концепция электронного правительства (ЭП) оторвана от структурной реформы административной системы (Указ Президента РФ «О мерах по проведению административной реформы в 2003 — 2004 годах») и имеет своей целью в первую очередь повышение операциональной эффективности административного аппарата за счет внедрения сетевых ИКТ. Так, по оценке заместителя министра экономического развития и торговли, 95% государственных информационных ресурсов сегодня закрыты не только для широкого круга пользователей, но и для смежных госструктур, в результате чего министерства и департаменты зачастую дублируют функции друг друга и работают неэффективно. Программа «Электронная Россия» предусматривает создание единой метабазы данных, объединяющей информационные ресурсы, что, как утверждается, позволит добиться экономии до $1 млрд. бюджетных средств в год. Но ни о какой открытости для общества данных мониторинга показателей деятельности правитель-
ства, как это предусматривает концепция и практика в^оувттвМ, нет даже речи.
Поскольку в сложившейся в России системе власти существует только один реальный центр принятия решений, успех или неудача создания ЭП зависит прежде всего от политической воли президента, воплощенной в организационные решения. Одновременно, это накладывает на президента повышенную ответственность за выбор целей и стратегии реформирования и за проведение в жизнь принимаемых решений.
Но, прежде всего, судьба ЭП зависит от того, на какой основе президент предполагает реализовать предвыборную программу. Либо это административно-бюрократический ресурс, дальнейшее усиление моносубъектности власти, и борьба с коррупцией в бюрократии руками бюрократов, либо активизация механизмов самоорганизации общества. В первом случае создание ЭП сведется к попыткам повысить эффективность функционирования бюрократической системы и минимально затронет общество. Инновационный потенциал ИКТ будет использован с минимальной отдачей и, соответственно, минимальным будет соотношение затраты/результат на выходе реформ. Существенного сокращения коррупции не произойдет — в отсутствии контроля со стороны общества бюрократия всегда найдет способы сохранить за собой «статусную ренту». Поскольку создание ЭП — дорогое удовольствие даже для богатых стран, отсутствие результатов нанесет серьезный политический ущерб государству и президенту, который в общественном мнении персонифицирует государство, и не менее серьезный урон экономике. Представляется, что этот вариант в лучшем случае может обеспечить экономическую, социальную и политическую стагнацию, но не развитие.
При втором варианте можно ожидать, что ЭП будет способствовать укреплению государства и росту доверия к нему со стороны населения и бизнеса, через радикальное изменение отношений между государством и обществом, обеспечение прозрачности и ответственности управления. Хотя структуры гражданского общества в России еще не получили такого широкого развития, как на Западе, многие из них уже сегодня способны активно содействовать общественному контролю над деятельностью бюрократии и борьбе с коррупций, при наличии соответствующих технологических возможностей. С другой стороны, создание ЭП должно способствовать усилению граждан-
ского общества, поскольку будет создана информационно-коммуника-ционная инфраструктура для его деятельности, его взаимодействия с государством. В качестве ожидаемого долгосрочного эффекта можно назвать постепенное превращение общества из объекта реформирования в субъекта реформ, партнера власти в реализации задач, обозначенных в предвыборной программе президента.
В ходе обсуждения доклада участники дискуссии подчеркивали большое значение углубленного анализа проблем демократии и управления в информационном обществе, комплексного изучения социально-политических последствий развития информационно-коммуникационых технологий. Отмечалось, что особого внимания заслуживают специфические эффекты информатизации, характерные для России. К их числу, в частности, относится феномен «цифрового разрыва» между различными регионами, а также между социальными группами.
На заседании методологического семинара, состоявшимся 25 ноября 2005 г., с докладом «Наука и техника как факторы политического процесса» выступил старший научный сотрудник ИНИОН РАН Д. В. Ефременко. Он подчеркнул, что проблематика взаимосвязи науки, техники и политики не полностью совпадает с тем, что принято называть научно-технической политикой, т. е. разработкой обществом и государственными институтами стратегии научно-технического развития, выражающейся главным образом в принятии решений относительно финансирования, организации и управления научно-технической сферой. Как минимум, можно говорить и об обратном влиянии науки и техники на политику. В этом смысле наука и техника, несомненно, должны рассматриваться как факторы политического процесса. Однако имеют право на жизнь и более радикальные трактовки науки и техники как акторов политики. Наука в этом случае характеризуется как институционализированная деятельность, направленная на получение достоверного знания о природе и обществе. Исторически такая наука появляется в Европе XVII в., во времена Галилея, Бэкона и Декарта. С тех пор в ареале западноевропейской цивилизации прослеживается достаточно четкая корреляция: каждое удвоение численности населения сопровождается утроением количества ученых. Любой анализ взаимосвязи науки и общества, воздействия науки на политику, право, экономику, средства массовой информации — должен принимать во внимание эту экспоненциальную ди-
намику. Даже чисто статистически рано или поздно должен был наступить момент, когда существование науки как института и связанной с ним социальной группы уже нельзя больше игнорировать с точки зрения политики, ее электорального потенциала и т.д. Другое дело, что в самой этой социальной группе был выработан особый этос, предполагающий дистанцированность от политики. Следование этим принципам обеспечило поступательный рост научных исследований и укрепление социального статуса научного сообщества.
Однако на протяжении XX в. дистанция между наукой и политикой неуклонно сокращалась, что было связано с важными изменениями в содержании и формах научно-технической деятельности и — шире — с изменениями в процессе принятия политических решений, так или иначе связанных с научно-техническим прогрессом. Свое выражение это нашло и на уровне теории. Последние десятилетия XX в. были отмечены все более настойчивыми попытками переосмысления устоявшихся представлений о содержании и формах взаимоотношений науки, политики и общества. Были выдвинуты концепции «финализации науки», «постнормальной науки», «науки для политики», «нового социального контракта для науки» и т.д. Общим для всех этих концепций является понимание того, что в современных условиях неотъемлемой частью производства научного знания становятся его социально-политические аспекты, а сам этот процесс должен быть транспарентным и открытым для участия социальных акторов. Фактически речь идет о стирании некогда стабильных демаркационных линий между наукой, обществом и политикой, о переструктурировании взаимоотношений между ними, имеющем далеко идущие последствия. При этом цели научного исследования во все возрастающей степени определяются не внутринаучными, а заданными извне, социальными и политическими целеполаганиями. Производство научного знания осуществляется не столько как поиск основополагающих законов природы, сколько как процесс, увязанный с контекстом применения этого знания, с представлениями о социальных потребностях и потенциальных потребителях.
В организационно-институциональном аспекте данный процесс выражается в возникновении «своеобразных гибридных сообществ», т.е. «организационных структур, в которых ученые, политики, администраторы и представители промышленности и других групп интересов непосредственно взаимодействуют, чтобы опреде-
лить проблему, исследовательскую стратегию и найти решения. Это включает в себя процесс перевода политических целей в технические цели и исследовательские стратегии, связывающий разные дискурсы. Происходит диффузия дискурсов науки, политики и общества, которую вслед за немецким исследователем науки П. Вайнгартом можно интерпретировать как «сциентификацию политики» и «политизацию науки».
При этом контроль и критерии качества научного исследования не ограничиваются рамками одной из научных дисциплин и присущих ей форм экспертной оценки, но определяются вытекающими из контекста применения социальными, политическими и экономическими критериями. По сути дела научное исследование сталкивается с задачей социальной и даже политической легитимации его результатов. Оно все сильнее стремится учесть социальные ценности, политические цели, а также все возрастающее влияние средств массовой информации. Фактически речь здесь идет о процессе социального обучения, в который вовлечены представители научного сообщества, заинтересованных общественных групп, политики и представители власти.
Однако указанные процессы получают пока преимущественное описание с точки зрения самой науки, тогда как последствия для сферы политики оказываются как бы на втором плане. Между тем эта оборотная сторона медали имеет отнюдь не меньшее значение. Один из существенных аспектов состоит в том, что многие проблемы, ставшие впоследствии политическими, были впервые выявлены и описаны учеными — например, загрязнение окружающей среды вошло в политическую повестку лишь после того, как ученые обнаружили ДДТ в пищевой цепи. Другими словами, наука все больше вовлекается в процесс политического управления, все более значимой становится ее роль в определении проблем, требующих в дальнейшем своего решения. Происходит сциентификация политического дискурса и превращение ряда актуальных научно-технических проблем в предмет политической борьбы. Например, в числе важных тем избирательной кампании 2004 г. в США были исследования стволовых клеток, а одним из «хитов» выборов 2000 г. были вопросы изменения климата и Киотский протокол.
Однако устойчивое включение научно-технических проблем в сферу политического дискурса является характерным прежде всего
для стран, обладающих не только собственным научно-техническим потенциалом и хорошо образованным населением, но также развитыми и стабильными институтами прямой и представительной демократии, независимыми средствами массовой информации, высоким жизненным уровнем. Отсутствие некоторых из этих характеристик, как правило, ведет к тому, что обсуждение научно-технических проблем оказывается на периферии политического процесса. Кроме того, в условиях глобализации могут проявляться и такие интересные эффекты, как трансляция политико-научного дискурса через международные институты, многосторонние переговорные механизмы, международные экономические отношения. При этом следует учитывать, что трансляция дискурсов и формирование политической повестки зачастую происходят в национальных или региональных масштабах (чаще всего — в США и/или в странах Европейского союза), а затем уже становятся предметом активности ученых, общественности и политиков на международном уровне. В качестве примера здесь можно назвать проблематику изменений климата и связанную с этим политическую дискуссию. В частности, политизация данной проблемы в России произошла не в силу того, что изменения климата вызвали серьезную обеспокоенность в нашем обществе, а по причинам внешнего порядка, связанным со спецификой вступления в силу Ки-отского протокола и особой позицией России в этом процессе. В данном случае российское руководство столкнулось с необходимостью принимать решения в рамках политической повестки, сформулированной на основе чужого дискурса. Разумеется, российские представители принимали участие во всех стадиях переговорного процесса по проблемам изменений климата, однако достаточно очевидно, что отнюдь не Россия задавала тон в научных, общественных и политических дискуссиях о глобальном потеплении.
Если в современных условиях наука нуждается в социальной легитимации результатов исследований и их практического применения, то и сама наука, ее экспертная функция служит легитимации политических решений. Эта легитимирующая роль научной экспертизы по своему значению не уступает собственно научной функции рационализации политических решений. И даже если эксперт последовательно стремится исключить из своих оценок любые политические импликации, он все равно выступает в качестве одного из акторов на политической арене или по крайней мере рекрутируется дру-
гими акторами для поддержки их специфических интересов. Использование научной экспертизы политиками и другими группами общества вовлекает науку в принятие политических решений и позволяет ученым утвердиться внутри политических групп. Правда, в демократических индустриально развитых странах это не означает появления экспертократии, поскольку в принципе экспертное знание стало одинаково доступно всем группам в политической системе. В частности, это приводит к растущей конкуренции между экспертами, далеко не всегда обеспечивая более высокий уровень рационализации политических решений.
Д.В. Ефременко подчеркнул, что техника как процесс и материальный результат практического применения научных знаний также имеет политическое измерение. В частности, один из существенных аспектов проблемы «техника и политика» состоит в том, что техника отражает в своем развитии социальные механизмы, культурные представления и организационные принципы. Так, еще Л. Мэмфорд показал, что зарождение авторитарной техники в эпоху строительства египетских пирамид или ирригационных систем Месопотамии явилось выражением системы господства и социокультурных механизмов Древнего Востока. Он называл такую авторитарную технику, основанную на сочетании труда сотен тысяч рабов, работы некоторых механизмов и системы тотального принуждения, мегамашиной. Согласно Мэмфорду, ход технического развития следует за культурными представлениями (покорение природы или стремление приспосабливаться к ней, пренебрежение человеком, насилие или же ненасильственный идеал, и т. д.) и организационными принципами (иерархия, централизация, авторитаризм и.т.д.) различных обществ.
Аналогия между мегамашиной, используемой для строительства египетских пирамид, и технической и социальной практикой тоталитарных режимов XX в. лежит на поверхности. Однако зависимость здесь является более сложной. Так, для успешной реализации атомного проекта создавались сложнейшие иерархически выстроенные централизованные системы организации исследований, инженерно-конструкторских работ и производства как в тоталитарном СССР, так и в демократической Америке. Иначе говоря, некоторые виды техники, точнее — социотехнические системы, создание которых диктуется политическими установками, сами способствуют усилению авторитарных тенденций.
Социотехнические системы могут состоять из совокупности технических артефактов, организационно-управленческих структур с их персоналом, материальных ресурсов, научных компонентов (включая исследовательские программы и научные публикации), правовых норм. В некотором смысле многие социотехнические системы (например, атомные электростанции) могут выступать в качестве своеобразного политического послания. В конечном счете здесь проявляется весьма сложная динамика, когда техническое развитие определяется социальными и политическими целеполаганиями, но его результаты и последствия сами оказывают существенное воздействие на развитие общества, на политический процесс, на международные отношения и.т.д. Особую актуальность в плане политического анализа имеет выявление, упреждение и урегулирование конфликтов, связанных с развитием науки и техники, с техногенным воздействием на окружающую среду, а также их синергией с «традиционными» конфликтами, вызванными экономическими противоречиями, националистическими движениями, миграцией, территориальным размежеванием и т.п. Последнее довольно широко наблюдается на постсоветском пространстве и должно приниматься во внимание при выработке политических стратегий.
Участники дискуссии по представленному докладу обратили внимание на то, что затронутые Д. В. Ефременко вопросы имеют значение как в теоретическом плане, так и с точки зрения практики экспертного обеспечения процесса принятия политических решений. Данный процесс — особенно в России — требует серьезной модернизации форм и содержания его научной поддержки, привлечения более широкого круга специалистов к анализу проблем национальной безопасности, внутренней и внешней политики. При этом и сама экспертная деятельность не должна исключаться из сферы политического анализа.
Д.В. Ефременко
