CC BY
49
Вестник Челябинского государственного университета. 2019. № 6 (428). Филологические науки. Вып. 117. С. 219—227.
УДК 81'23 DOI 10.24411/1994-2796-2019-10630
ББК 81
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО ИЗУЧЕНИЯ ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ
А. А. Яковлев
Сибирский федеральный университет, Красноярск
Статья посвящена анализу методологических основ понятия «языковое сознание» и их следствий. Важнейшими гносеологическими моментами, которые должны быть приняты во внимание для непротиворечивого изучения языкового сознания, являются активный и пристрастный характер отражения мира в сознании человека. Формулируются четыре методологических принципа, лежащих в основе экспериментального изучения языкового сознания.
Ключевые слова: языковое сознание, методология лингвистики, методология психолингвистики, личностный смысл.
Вводные замечания
Изучению языкового сознания посвящено множество работ (в основном психолингвистических) от статей до монографий. Примечательно, что оно получило широкое распространение в российской науке и почти не используется в зарубежных публикациях. Но, несмотря на распространённость этого понятия, далеко не каждый автор чётко выражает свой взгляд на ту методологию, которая им применяется для изучения языкового сознания.
Цель настоящей публикации состоит в том, чтобы разобраться с этим вопросом, а именно: какие свойства языка и каким образом отражаются в содержании понятия «языковое сознание»?
Различные подходы к языковому сознанию
Как правило, исследователи языкового сознания (далее — ЯС) исходят из такого его понимания, согласно которому ЯС является частью сознания, выражаемой языковыми средствами. Наибольшая трудность, возникающая при такой интерпретации ЯС, состоит в определении границы между языковым и «остальным» сознанием. Тем не менее, многие авторы кладут в основу даваемых ими определений ЯС именно это его толкование. Например, в монографии З. Д. Поповой и И. А. Стернина читаем: «... Языковое сознание — это часть сознания, обеспечивающая механизмы языковой (речевой) деятельности: порождение речи, восприятие речи и — добавим, что очень важно — хранение языка в сознании. Система языковых единиц с их разнообразными значениями хранится в сознании и является принадлежностью языкового сознания, а исследование системы языка как феномена сознания есть исследование языкового сознания» [5. С. 45—46].
Почти то же самое пишет Е. С. Кубрякова: «Языковое сознание как совокупность смыслов, имеющих языковую привязку, — только часть сознания в целом, точно так же, как мышление — только часть ментальных процессов, осуществляемых в сознании (их нередко связывали в советском языкознании с так называемым «речевым мышлением»)» [3. С. 28].
Схожие суждения высказывает Е. В. Дзюба, определяя ЯС как один из видов познавательной деятельности. Язык при этом становится, с одной стороны, инструментом и механизмом познания вообще, с другой стороны, средством «овнешне-ния», вербализации знания [1. С. 13]. Хотя автор характеризует ЯС как деятельность, разграничивает ЯС и языковое мышление, тем не менее, указывает вслед за И. А. Стерниным, что ЯС является свойством мозга, а не деятельностью [Там же]. Автор приходит к точке зрения, близкой З. Д. Поповой и И. А. Стернину: «.Под когнитивным сознанием понимается система знаний и представлений человека о мире, сформированная в результате не только вербального, но также авербального типов мышления; языковое сознание трактуется как такая область лингвоментального мира человека, которая объективирует в виде вербальных единиц когнитивное сознание» [Там же. С. 38—39].
Весьма распространённым является определение ЯС, данное Н. В. Уфимцевой и Е. Ф. Тарасовым: «Языковое сознание — это знания, ассоциированные с языковыми знаками для овнешнения в процессе общения первичных и вторичных образов сознания. Первичные образы, по А. Н. Леонтьеву, — это знания, формируемые личностью в процессе восприятия объектов реального мира, а вторичные
образы — это первичные образы, используемые в качестве перцептивных эталонов при последующих актах восприятия» [11. С. 20]. Примечательно, что в более ранней работе Е. Ф. Тарасов почти такое же определение даёт языковой картине мира: ««Языковая картина мира» — это представление о мире, знания о котором во внешней форме зафиксированы при помощи языковых и неязыковых знаков» [12. С. 7]. На наш взгляд, это определение лишь очерчивает предметную область, охватываемую данным понятием, но не содержит в себе той закономерности, которой подчиняются описываемые явления. А общеизвестно, что понятие должно содержать в себе ту главную закономерность, которой подчиняются охватываемые понятием явления. «...Определение какого-нибудь явления в соответствующем понятии и формулировка основной зависимости, которой это явление подчиняется, совершаются заодно: закон, которому данное явление подчиняется, включается в его определение» [8. С. 124].
Чтобы подчеркнуть ту закономерность, которая заложена в понятие «языковое сознание», мы бы дали этому ему следующее определение: языковое сознание — это психолингвистическое понятие, которое показывает, каким образом внутренние и внешние условия функционирования языка как достояния человека связаны с его движением, с изменением значений и личностных смыслов слов. Можно охарактеризовать ЯС как понятие, фиксирующее особенности изменения общих характеристик упорядочивания речевого опыта группы людей в зависимости от определённых (т. е. фиксируемых теорией) внутренних и внешних факторов. Внешними факторами являются взаимодействия этих людей с явлениями действительности, внутренними — акты эмоционально-личностного переживания ими этих явлений действительности.
Как бы ни определять ЯС, следует отдавать себе отчёт в том, что это научное понятие, т. е. научная абстракция, в обобщённом виде фиксирующая некоторые факты языка. ЯС является не самими этими фактами, а теоретической моделью их основных свойств и закономерностей изменения.
Общие методологические вопросы изучения языка как достояния человека
Исследование ЯС, на каком материале оно ни проводилось бы, должно быть основано на определённой концепции языка. Исходя из приведённых выше точек зрения, ЯС обычно связывается
с языком как достоянием человека (рассматривается психолингвистически), следовательно, лежащая в его основе концепция языка должна объединять в себе обобщённые теоретические модели языка как одной из форм индивидуального сознания. Вместе с тем социальную онтологию языка не следует игнорировать. Поэтому лежащая в основе исследований ЯС концепция языка должна объединять и язык как индивидуальное явление, и язык как явление социальное.
Таковой является концепция Л. В. Щербы [13], дополненная и развития А. А. Залевской [2]. Согласно их идеям, язык существует в четырёх формах, или аспектах: языковая организация, языковой материал, речевая деятельность, языковая система. При этом между аспектами языка нет чётких границ, они всё время взаимодействуют друг с другом, переходят один в другой, являясь континуумом. И поскольку языковой материал является социальным по своей природе (совокупность говоримого и понимаемого в некоторую эпоху), а языковая организация и речевая деятельность — индивидуальными, то вся совокупность языковых аспектов может быть охарактеризована как личностно-социальный (или социально-личностный) континуум языковых явлений. Эта концепция языка схематически показана на рис. 1.
Рис. 1. Личностно-социальный континуум языковых явлений Щербы — Залевской
Собственно язык как достояние человека (языковую организацию, по Л. В. Щербе) можно определить следующим образом: открытая самоорганизующаяся функциональная система образов, ассоциированных с материальной формой знаков, служащая посредством выражения мыслей и чувствований для организации своего и чужого поведения.
При таком взгляде на язык он не является автономной системой, развивающейся по своим собственным законам, в отрыве от других систем психических и социальных процессов.
Другим существенным пунктом в такой концепции языка является необходимость изучать язык как достояние человека (речевую деятельность и языковую организацию) экспериментальными методами. Это обстоятельство связано с тем, что индивидуальное сознание человека (одной из форм которого является языковая организация) может быть познано только через продукты его деятельности. Говоря проще, для изучения форм индивидуального сознания необходимо поставить его субъекта в определённые условия и «заставить» осуществлять некоторую деятельность, по результатам которой можно будет судить о сознательных явлениях и процессах.
В таком случае возникает ряд гносеологических проблем, которые следует учитывать. Дело в том, что каждый акт активности сознания ставит его в новое состояние, а по результатам этого акта можно заключить лишь о состоянии сознания, предшествовавшем ему. И об этом новом состоянии сознания можно узнать тоже только через продукты активности сознания: нужно вновь «заставить» сознание осуществить акт деятельности. Но в результате этого акта сознание вновь окажется в новом состоянии, о котором можно что-то узнать по результатам активности, и так далее до бесконечности.
Это же обстоятельство характерно и при изучении языка как достояния человека (его языковой организации). Для этого необходимо поставить человека в известные условия, в которых он будет использовать то или иное слово (в широком смысле), а по результатам такого использования в заданных условиях можно сделать выводы о характеристиках слова.
Аналогией здесь может служить изучение элементарных частиц: о некоторой частице (её координаты, например) можно узнать, направив в неё другую частицу. Зная, как и насколько отклонилась эта вторая, можно понять свойства первой части-
цы, но нельзя будет точно сказать что-либо о её новых свойствах (координатах), для этого в неё снова нужно направить другую частицу, и так до бесконечности.
Язык как форму сознания следует изучать только с учётом активного характера сознания. Для этой цели не подходит анализ языковой системы — комплекса научных конструктов. Не подходит и анализ текстов, поскольку они зависят от ситуации их использования, которая далеко не всегда в них самих представлена. Тексты (т. е. языковой материал, по Л. В. Щербе) обычно лишены определённой конкретной обстановки в ту или другую эпоху жизни данной общественной группы, в рамках которой они были порождены [13.С. 26]. Будучи порождённым в момент Л и в условиях Б, C, П, языковой материал изучается в момент Л и в условиях Б\ С\ П. При этом нельзя гарантировать, что эти вторые условия не вносят дополнительного смыслового наполнения языковой материал (говорящий/слушающий в условиях Б\ С\ П мог вкладывать в высказывание иной смысл, нежели в условиях Б, С, П, не говоря уже об интерпретации этих смыслов учёным). Поэтому исследование языка как достояния человека должно опираться, в первую очередь, на специально организованный эксперимент, когда группа людей поставлена в относительно одинаковые условия, т. е. сторонние факторы сведены к минимуму или «направлены», учтены, организованы техникой эксперимента. Тогда результат исследования будет содержать не все и любые характеристики объекта и способы познания, а лишь те, которые согласуются с целью исследования; от остальных можно абстрагироваться, они не будут значимы. Анализ текстов, конечно, может иметь место и вполне целесообразен, но только при учёте этих обстоятельств, т. е. при учёте человеческого фактора.
Такой путь познания заставляет различать реальные факты языка и их теоретические обобщения, лежащие в основе определений и законов теории. Изучая язык с непротиворечивым учётом человеческого фактора, невозможно говорить о познании фактов языка как существующих «объективно», т. е. вне, до и независимо от сознания человека.
Методологические вопросы экспериментального изучения языкового сознания
Поскольку ЯС отражает определённые закономерности изменения языка как достояния человека в зависимости от внешних (социальных) и внутренних (личностных) факторов, то целесообразно настаивать на его изучении именно с применением
экспериментальных методик. Выявление общих закономерностей ЯС требует обращения к индивидуальным сознаниям людей, по результатам которой и с учётом внешних условий (которые возможно учесть) делаются выводы.
Однако невозможно обходиться изучением одного индивидуального сознания (точнее, конечно, продуктов его деятельности), а полученные результаты распространять на какую-либо группу людей, в пределе — на всех носителей данного языка (лингвокультуру). Необходимо проводить эксперимент с группой человек, с чем связан ещё один методологический момент: нельзя (или не всегда допустимо) говорить об особенностях ЯС «вообще» — безотносительно к «внешним» характеристикам группы испытуемых, участвующих в эксперименте. Иными слвоами, следует знать и учитывать, кто эти испытуемые (далее — Ии.); распространение результатов, полученных на одной группе Ии., на другие группы или вообще на весь языковой коллектив неправомерно (или возможно как частный, особый случай). Следовательно, не существует такой вещи, как «ЯС вообще» или «такая-то закономерность в ЯС вообще»; существует только «ЯС студента», «ЯС слесаря» и т. п. Невозможность переноса закономерностей ЯС, выявленных в одной группе носителей языка, на другую группу создаёт необходимость говорить о ЯС только в понятиях относительных и вероятностных.
В данном случае при объяснении закономерностей ЯС невозможно говорить о характеристиках конкретного слова в сознании конкретного человека, так как реально работа идёт с группой людей. Необходимо говорить о большей или меньшей вероятности обнаружить те или иные характеристики данного слова и результат выводить не из одного, а из множества наблюдений. Нельзя ничего сказать однозначно о характеристиках некоторого слова, можно сказать лишь, что во всей совокупности выявленных его характеристик имеются такие-то тенденции, которые более или менее вероятны при таких-то условиях, но никогда сумма их вероятностей не равна 100 %. По этой же причине невозможно однозначно говорить об отношении конкретного человека к обозначаемому данным словом предмету или явлению. Можно лишь сказать о большей или меньшей (но никогда не абсолютной) вероятности такого его отношения.
При этом можно определить только средние значения, характеризующие всю совокупность наблюдений или единиц полученного материала,
но не позволяет говорить однозначно о каждой такой единице. Если для примера взять ассоциативный эксперимент, то относительно его результатов нельзя ставить вопрос: «Кто из Ии.на такой-то стимул дал такую-то реакцию?» Следует ставить вопрос: «Сколько Ии.на этот стимул дали эту и схожую с ней по некоторым критериям реакцию?» Невозможно предсказать поведение отдельного индивидуума или слова рассматриваемого комплекса, возможно предсказать лишь вероятность того, что он (оно) будет вести себя некоторым определённым образом. Эта вероятность будет большей или меньшей в зависимости от некоторых условий, но никогда не стопроцентной. Вероятностный подход подразумевает интерпретацию результатов с позиций статистических закономерностей, которые могут применяться только к большим совокупностям, но не к отдельным индивидуумам, образующим эти совокупности. Иначе говоря, такие законы относятся не к одной индивидуальной системе (языковой организации), а к совокупности идентичных систем. Они подтверждаются измерениями не над отдельными элементами совокупности, а лишь серией повторных измерений.
Такой подход к познанию лежащих в основе ЯС языковых фактов требует переосмысления того, что отражается в соответствующем теоретическом понятии. В ЯС как понятии теории отражаются не непосредственные характеристики индивидуальных сознаний и ментальных лексиконов, а теоретические модели зависимостей этих характеристик от разных факторов, которые (характеристики) выражаются в слове.
На примере свободного ассоциативного эксперимента (далее — САЭ) это происходит следующим образом. Человек сталкивается с предъявленным словом и данная им реакция как бы экранирует акт взаимодействия его сознания с предметом действительности: в реакции налицо нечто, обусловленное сознанием, и нечто, обусловленное предметом (стимулом). Имеются, таким образом, два взаимодействующих объекта, потенциально обладающих бесконечным числом признаков, часть из которых откладывается «в осадок» в виде реакции. При включении в эту систему наблюдателя, субъекта познания, она предстаёт в качестве взаимодействия объектов, у которых активностью субъекта познания выделены лишь некоторые проявляющиеся в акте взаимодействия функциональные признаки. Включение такой ситуации с потенциально бесконечным числом признаков
и свойств в определённым образом организованный эксперимент (акт познания с неотъемлемым для него субъектом познания) превращает её в объект с ограниченным числом выделенных функциональных, т. е. участвующих в экспериментальной процедуре признаков. Это позволяет сконцентрироваться на систематических наблюдениях, а не на случайных: специально подбирая слова-стимулы и задействованных людей, можно «вынуждать» систему проявлять интересующие исследователя свойства и признаки и исследовать их характер. Это всё даёт возможность рассматривать ЯС одновременно и как реально существующий объект, отдельный от каждого индивидуального сознания, и как комплекс взаимосвязанных характеристик индивидуальных сознаний, регулярно проявляющихся в речевой деятельности.
Для психолингвистики элементами познаваемой реальности выступают речевые действия, акты взаимодействия сознания деятельной личности с миром, или, уже, с деятельной личностью учёного, с «измерительными приборами», т. е. со способами познания речевых действий, с теорией. Коль скоро язык изучается как особая форма сознания, а сознание манифестирует самоё себя в деятельности, в активности, то объектами познания при изучении языка как достояния человека всегда являются процессы (реализации сознания в речи). И это накладывает существенные ограничения на языковые явления в смысле их изучения «как таковых», помимо самого акта наблюдения, познания (взаимодействия познаваемой и познающей личности). Проще говоря, «как таковые», вне их связи с актом и способом познания языковые явления не существуют.
Тогда возникает онтологический вопрос: «Если системообразующим фактором сознания является деятельность и её цель, а ментальный лексикон формируется под влиянием отражённых в сознании результатов актов речевой деятельности, то что отражается, уже как бы вторично и в искусственных условиях, в САЭ?» На него можно дать следующий ответ: средние итоги этих результатов актов общения, некоторый обобщённый образ той гипотетической ситуации, которая вынуждает связывать одну единицу ментального лексикона с другой для порождения гипотетической фразы. Точнее, конечный продукт такого связывания, по которому, тем не менее, нетрудно восстановить характер связи и даже в ряде случаев особенности образа ситуации.
Сознание отдельного индивида целостно и уникально и реализует, манифестирует себя всякий раз
в уникальном поступке (в речевом действии), а процесс и результат наблюдения за множеством индивидуальных сознаний интерпретируется и обобщается личностью учёного (или личностями учёных) с позиций его собственных знаний (теории) как характеристика самого объекта наблюдения и познания. Способы и средства наблюдения и обобщения результатов не входят сами по себе в результат познания, они не часть объекта познания, их роль сводится к тому, что разные способы наблюдения объекта дадут разные результаты, выявят разные характеристики объекта (при одних целях исследования такой разницей можно пренебречь, концентрируясь на сходствах результатов, а не различиях, при других — нет). Поэтому эти способы и средства входят в итоговое знание обобщённо и косвенно, а именно — в качестве особенностей знания о самом этом объекте, а не в качестве средств его познания как таковых. Характер способов познания кристаллизуется и обобщается в характере знания об объекте, в специфике приписываемых объекту свойств (но не всех). Способы познания проявляются как характеристики объекта, первые принимаются за часть последних. Поэтому те свойства, которые теорией трактуются как относящиеся к ЯС, вовсе не обязательно присущи во всей полноте сознанию каждого носителя данного языка (даже не для каждого из Ии., задействованных в эксперименте), они суть «издержки» познания и обобщения его свойств, проявляемых в речевой деятельности. Но такими «издержками» познания языка как достояния человека не должно пренебрегать, а должно учитывать их при обобщении результатов в положениях теории.
Таким образом, факты языка фиксируются не «сами по себе», не независимо от внешних для них условий наблюдения и фиксации, а в опыте познания, в пространстве и времени конкретных схем и способов деятельности познающего субъекта. А это, в свою очередь, не даёт возможности говорить отдельно и независимо о свойствах наблюдаемых явлений и процессах их наблюдения. Последнее обстоятельство есть не просто априорно принимаемое положение, от которого можно было отказаться или временно «отгородиться», а следствие и неотъемлемая характеристика организации познания явлений, по своей природе связанных с сознанием.
То, что наблюдается исследователем в процессе познания и интерпретируется как его результат, не есть только материальные факты, «очищенные» от любой субъективности. Коль скоро речь идёт
о познании человеческого сознания (в частности — речевой деятельности или языка как достояния человека) в результатах и продуктах его деятельности, то в наблюдаемых явлениях неминуемо присутствует «осадок» порождаемого их сознания (личностный смысл, пристрастность вообще). И выведение закономерностей такой деятельности, неминуемо требующее обобщения множества данных (основанных на наблюдении многих сознаний), даёт в итоге результат и продукт, который не может быть до конца очищен от характера и способа такого обобщения. Способ обобщения должен не отбрасываться теорией, а должен учитываться и объясняться. Действия человеческого сознания и их обобщение не даны априорно, а заданы в качестве факторов, влияние которых на конечный результат наблюдения требует учёта вместе с другими, «объективными», факторами и не может быть сведено к этим последним.
Сам способ познания влияет на его конечный результат. Объект познания не дан субъекту как таковой (да и вообще не существует как таковой, безотносительно акта его наблюдения субъектом), свойства объекта даны субъекту не напрямую, а в акте (в действии, в активности!) наблюдения, в акте познания. Способ познания объекта входит в конечное знание, получаемое в результате акта познания, но в качестве характеристики самого объекта познания. Можно сказать так: не существует объективного знания — такого, которое не зависело бы от свойств субъекта и способов познания. Это — применение принципа включённости Наблюдателя, введённого квантовой механикой, к исследованию языка как достояния человека. В этой ситуации явления и их характеристики не пассивно отражаются в независимых от них понятиях, а хотя бы частично создаются последними, причём по-разному — в зависимости от интерпретации понятий. Объект познания не занимает здесь привилегированного положения, а включён в систему, на поведение которой его действия (пусть даже наблюдение) тоже оказывают влияние, что, в свою очередь, сказывается на получаемых результатах познания и их интерпретации. Следовательно, разные способы познания одного и того же объекта могут дать разные (иногда противоречивые) результаты, а кроме того, способ познания одного объекта (или одних свойств объекта) не всегда подходит для познания другого объекта (других свойств объекта).
Сказанное ещё раз подтверждает тот факт, что закономерности и связи, фиксируемые при экспе-
риментальном изучении языка как достояния человека, не относятся к индивидуальному сознанию как таковому. Сам способ выявления этих связей, во-первых, имеет характер обобщения, во-вторых, относится к тому, чего, в сущности, уже нет в индивидуальном сознании, что речемыслительным актом отодвинуто в прошлое. Дополнительную трудность накладывает здесь и то, что речемыс-лительные акты, продукты которых подвергаются дальнейшему анализу, происходили в момент Л в условиях В, но сам анализ происходит в момент Л и в условиях В\ и субъект познания (учёный) не может утверждать, что он и объект познания (испытуемый) оперируют одними и теми же элементами. «Мир не может вернуться в прежнее положение, и поэтому мы не можем знать о том, каким он был до того, как он уже измерялся, уже воспринимался, уже наблюдался» [5.С. 53].
Внутренние связи слова, выступающего в качестве стимула в САЭ, с другими явлениями сознания сами принадлежат к явлениям сознания и не могут быть выявлены как тождественные себе реальные объекты, взятые безотносительно к условиям и способам их наблюдения и выражения. Они не могут выступать абсолютно, их познание может быть только относительным, т. е. использующим некоторое «промежуточное звено», промежуточный объект, характеристики которого некоторым зафиксированным (пусть даже конвенционально) в теории образом свидетельствуют о характеристиках интересующего исследователя объекта.
Следовательно, нельзя сказать что-то конкретное об этом соотношении характеристик, не говоря ничего о том, реакцией на какой стимул данное слово является, или, шире, не говоря о том, в рамках какой деятельности это слово обычно используется носителем языка. Более того, реакция как некоторый «прибор», регистрирующий определённые свойства стимула как объекта, и сам этот объект-стимул не могут быть взаимозаменяемы и принципиально не обладают равноценным статусом. Объект наблюдения и «измерения» — слово не может быть здесь взято как изолированный объект, существующий наряду и независимо от средств его регистрации и выявления. Поэтому слово в психолингвистическом исследовании, определяемое сначала как эмпирический, а затем как теоретический абстрактный объект, требует указания на соответствующий ему (точнее — части выявляемых его свойств) способ его наблюдения.
Реальное слово, используемое в качестве стимула в САЭ, в теоретической схеме, или модели
объяснения его результатов выступает в качестве идеализированного объекта наблюдения, а реакции (необязательно все, а только сгруппированная по какому-то признаку часть) — в качестве своего рода «прибора», отражающего существенные признаки объекта. При этом однажды выявленная и абстрагированная характеристика объекта делает «прибор» (т. е. уже не конкретное слово-реакцию, а абстрагированный характер связи между стимулом и реакцией безотносительно к их конкретной языковой форме) способным регистрировать актуально, а не только потенциально бесконечное число наблюдений за объектом и «измерений» его свойств. Важно учитывать, что здесь, на уровне теоретического объяснения эмпирических данных, в определение идеализированных реакции и стимула не входит указание на конкретную форму их языкового бытия, это уже не конкретные слова, а любые слова этого же языка, способные выявлять те же свойства и закономерности реальных слов, что выявлены эмпирически и обобщены теоретически.
Чтобы с помощью той же теоретической схемы объяснить иные свойства объекта или свойства других объектов, в рамках схемы, можно задать некоторый другой параметр (или несколько), не прибегая при этом к оперированию реальными словами.
Выводы
Итак, мы изложили основные методологические принципы изучения языка как достояния человека, которые лежат в основе и изучения ЯС. Сформулируем их кратко: 1) вероятностный характер фиксируемых в теории закономерностей, 2) влияние способа познания на конечный результат, 3) учёт одновременного влияния внешних и внутренних факторов на язык как достояние человека (внешнее преломляется через внутреннее), 4) учёт активного и пристрастного характера сознания.
Подчеркнём, что, с этой точки зрения, исследования, в которых выраженные принципы не прослеживаются непротиворечиво и последовательно, не являются исследованиями языкового сознания, а посвящены языковой семантике, лингвокультурологии, лингвоперсонологии и т. д. Среди таких работ можно назвать, например, труды С. О. Малевинского, Л. П. Прокофьевой, Е. Е. Стефанского и М. В. Шамановой [4; 7; 9; 12], хотя формально они изучают именно ЯС. Обратим внимание: в качестве методологической базы
во всех названных работах принимается традиционная семантика, в частности, в понимании её Московской семантической школой.
Выраженные принципы ведут к анализу языковых явлений (в частности, охватываемых понятием «языковое сознание») с позиций стохастического, или вероятностного, детерминизма, который в отличие от классического постулирует, что из множества случайных взаимодействий получаются закономерные следствия, которые тем однозначнее проявляются, чем большая совокупность взаимодействий учитывается. Индивидуальные изменения сознания и ментального лексикона имеют характер неопределённости, но общегрупповые изменения имеют характер вероятностной определённости.
Возвращаясь к представленному выше континууму языковых явлений, отметим следующее. В понятии «языковое сознание» психолингвистическими методами в обобщённом виде воссоздаются закономерности влияния эмоционально-личностного переживания социально-культурных явлений на явления языка как достояния человека. Языковое сознание соединяет с помощью психолингвистических методов языковую систему и языковую организацию.
Языковое сознание не является некоторой «составной частью» индивидуального сознания, и вообще не относится напрямую к нему. Как и всякое понятие, оно должно быть лишено антропоморфизма, предполагающего, что конкретные явления психики или сознания как таковые содержатся в этом понятии. С психолингвистических позиций можно сказать, что в слове фиксируется человеческий опыт взаимодействия с миром при помощи этого слова. Языковое сознание отражает не любой и всякий опыт, а тот, который связан именно с наиболее общими (существенными) характеристиками некоторой социальной группы, в которую входит человек. Следует помнить, что в понятии отражается не собственно индивидуальный опыт людей, а его обобщённые теоретические модели, и не весь опыт во всём его богатстве, а его эмоционально-личностный аспект.
Языковое сознание содержит в себе не перечисление свойств отдельных образов сознания (репрезентаций), а общую закономерность, по которой образы сознания группы индивидов организуются именно в известную систему с известными связями и характеристиками, на которые в известной мере влияют известные факторы.
Список литературы
1. Дзюба Е. В. Лингвокогнитивная категоризация в русском языковом сознании: монография. — Екатеринбург: Урал.гос. пед. ун-т, 2015. — 286 с.
2. Залевская А. А. Психолингвистические исследования. Слово. Текст: Избранные труды. — М.: Гнозис, 2005. — 543 с.
3. Кубрякова Е. С. В поисках сущности языка: Когнитивные исследования / Ин-т. языкознания РАН. — М.: Знак, 2012. — 208 с.
4. Малевинский С. О. Семантические поля порока и добродетели в языковом сознании современной студенческой молодёжи: дис. ... д-ра филол. наук. — Краснодар, 2006. — 207 с.
5. Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2010. — 288 с.
6. Попова З. Д., Стернин И. А. Когнитивная лингвистика. — М.: АСТ: Восток Запад, 2007. — 314 с.
7. Прокофьева Л. П. Звуко-цветовая ассоциативность в языковом сознании и художественном тексте: универсальный, национальный, индивидуальный аспекты: дис. ... д-ра филол. наук. — Саратов,
2008. — 442 с.
8. Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. СПб.: Питер, 2012. 288 с.
9. Стефанский Е. Е. Концептуализация негативных эмоций в мифологическом и современном языковом сознании: на материале русского, польского и чешского языков: дис. ... д-ра филол. наук. — Самара,
2009. — 385 с.
10. Тарасов Е. Ф. Образ мира // Вопросы психолингвистики. — 2008. — № 8. — С. 6—10.
11. Уфимцева Н. В., Тарасов Е. Ф. Проблемы изучения языкового сознания // Вопросы психолингвистики. — 2009. — № 10. — С. 18—25.
12. Шаманова М. В. Коммуникативная категория в языковом сознании (на материале категории «общение»): дис. ... д-ра филол. наук. — Воронеж, 2009. — 534 с.
13. Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Изд. 2-е, стереотипное. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 432 с.
Сведения об авторе:
Яковлев Андрей Александрович — кандидат филологических наук, доцент кафедры романских языков и прикладной лингвистики, Сибирский федеральный университет. Красноярск, Россия, [email protected].
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2019. No. 6 (428). Philology Sciences. Iss. 117. Pp. 219—227.
METHODOLOGICAL PRINCIPLES OF THE EXPERIMENTAL STUDY OF LINGUISTIC CONSCIOUSNESS
A. A. Yakovlev
Siberian Federal University, Krasnoyarsk, Russia [email protected].
The paper discusses the most general principles underlying the study of linguistic consciousness. Given the most common definitions and concepts of linguistic consciousness, the author shows that the study of linguistic consciousness is entirely connected with the general concept of language, which lies at its basis. The concept of L.V. Shcherba and A.A. Zalevskaya, which allows to consider linguistic phenomena simultaneously from both social and personal positions is presented. The article substantiates the most general methodological principles of studying the language as a human property. This one, being one of the forms of the existence of consciousness, requires experimental methods and procedures for research. Consequently, language consciousness can be studied only through experiment (for example, associative one). It is shown that for effective knowledge of linguistic consciousness, the experimental techniques should take into account 4 essential points: 1) the probabilistic nature of the regularities fixed in the theory, 2) the influence of the cognition method on the final result, 3) the simultaneous influence of external and internal factors on language as the property of human refraction, 4) active and biased nature of the reflection of the world in consciousness.
Keywords: psycholinguistics, psycholinguistic experiment, methodology of psycholinguistics, linguistic
consciousness.
References
1. Dzjuba, E.V. Lingvokognitivnaia kategorizatsiya v russkom yazikovom soznanii [Linguocognitive categorization in Russian linguistic consciousness]. Ekaterinbugr, Ural state university, 2015. 286 p. (In Russ.)
2. Kubryakova, E.S. V poiskakh sushhnosti yazyka: Kognitivnye issledovaniya [In search of the essence of language]. Moscow, Znak, 2012. 208 p. (In Russ.)
3. Malevinskij, S.O. Semanticheskie polya poroka i dobrodeteli v yazykovom soznanii sovremennoj stu-dencheskoj molodyozhi [Semantic fields of bad and good in linguistic consciousness of modern students]. Thesis ... Doctor of Linguistics. Krasnodar, 2006. 207 p. (In Russ.)
4. Mamardashvili, M.K. Klassicheskij i neklassicheskij idealy ratsional'nosti [Classic and non-classic ideal of the rationality]. Saint-Petersburg, Azbuka, Azbuka-Attikus, 2010. 288 p. (In Russ.)
5. Popova, Z.D., Sternin, I.A. Kognitivnaya lingvistika [Cognitive linguistics]. Moscow, AST: Vostok - Zapad, 2007. 314 p. (In Russ.)
6. Prokof'eva, L.P. Zvuko-tsvetovaya assotsiativnost' v yazykovom soznanii i khudozhestvennom tekste: universal'nyj, natsional'nyj, individual'nyj aspekty [Colour-sound associations in the linguistic consciousness and literary text]. Thesis ... Doctor of Linguistics. Saratov, 2008, 442 p. (In Russ.)
7. Rubinshtein, S.L. Bytie i soznanie [Being and consciousness]. Saint-Petersburg, Piter, 2012. 288 p. (In Russ.)
8. Shamanova, M.V. Kommunikativnaya kategoriya v yazykovom soznanii (na materiale kategorii «obshhe-nie») [Communicative category in linguistic consciousness (on the material of the category "communication")]. Thesis ... Doctor of Linguistics.. Voronezh. 2009. 534 p. (In Russ.)
9. Shcherba L.V. O troyakom aspekte yazykovykh yavlenij i ob eksperimente v yazykoznanii [On threefold aspect of language phenomena]. Yazykovaya sistema i rechevaya deyatel'nost' [Linguistic activity and speech activity]. Moscow, Editorial URSS, 2004, 432 p. (In Russ.)
10. Stefanskij, E.E. Kontseptualizatsiya negativnykh ehmotsij v mifologicheskom i sovremennom yazykovom soznanii: na materiale russkogo, pol 'skogo i cheshskogo yazykov [Conceptualisation of the negative emotions in mythological and modern linguistic consciousness]. Thesis ... Doctor of Linguistics. Samara, 2009, 385 p. (In Russ.)
11. Tarasov, E.F. Obraz mira [Image of the world]. Voprosypsikholingvistiki [Journal of Psycholinguistics], 2008, no. 8, pp. 6-10. (In Russ.)
12. Ufimtseva, N.V., Tarasov, E.F. (2009) Problemy izucheniya yazykovogo soznaniya [Problems of the linguistic consciousness research]. Voprosy psikholingvistiki [Journal of Psycholinguistics], 2009, no. 10, pp. 1825. (In Russ.)
13. Zalevskaya, A.A. Psikholingvisticheskie issledovaniya. Slovo. Tekst: Izbrannye trudy [Psycholinguistic researches. Word. Text: Selected works]. Moscow, Gnozis. 2005. 543 p. (In Russ.)
