CC BY
34
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. VII, № 1
пгодологические аспекты исторической психологии
(поиск парадигмы)"
В. Ф. ПЕТРЕНКО
ill
Какое отношение имеет психология к проблеме Глобальной эволюции, или, как ее еще называют, Big History (Э. Янч, Д. Кристиан, И.С. Шкловский, H.H. Моисеев, А.П. Назаретян)? Историческая психология как эволюция человеческой ментальности входит в Big History как позднейший эволюционный этап, когда человеческое сознание в форме рефлексирующего самого себя бытия оказывается фактором, способным целенаправленно задавать вектор глобальной эволюции. В отличие от истории психологии как смены школ и парадигм в ходе становления психологии как науки историческая психология призвана реконструировать дух прошедших эпох, ментальность выдающихся исторических деятелей, а также и картину мира, обыденное сознание народов, подчас уже сошедших с исторической сцены.
Действительно, чтобы функционировали политические и экономические институты, необходимы определенные
Исследование проводилось при поддержке РГНФ, проект № 05-03-03247а.
фигуры сознания людей, реализующих экономическое и политическое поведение. Например, для того чтобы существовало феодальное общество, необходимы феодалы, имеющие свои представления об отношениях вассала и сюзерена, о долге и чести рыцаря; крестьяне, имеющие свое отношение к земле и труду, погруженные в мир представлений сельской общины и ее традиционный уклад; и, наконец, необходима некая религиозная идеология, синхронизирующая взаимодействие различных сословий.
Для того чтобы существовало социалистическое общество совет- !™ ского типа (эпохи развитого социализма), необходима особая форма «двоемыслия» (Дж. Оруэлл) или «кентаврического сознания» (М. Ма-мардашвили), где нормы поведения граждан определяются не декларируемыми и конституционно закрепленными правами, а некими негласными правилами, нарушение или даже попытка обсуждения которых карались инквизицией двадцатого века - спецслужбами НКВД, КГБ. Сложная семиотическая игра декларируемого и реально дейст- ■ , вующего породила специфический тип еретика-правозащитника, ориентированного в своей правозащитной деятельности именно на со- -блюдение конституционных прав граждан.
Помимо социальных представлений (в терминах С. Московичи)1 ||| в механизм социального взаимодействия входят и эмоциональные Й! состояния. Например, чувство религиозного воодушевления во време-на крестовых походов, эсхатологические ожидания близкого конца ^ света в Византии накануне первого тысячелетия, доминирующее || чувство страха во времена разгула инквизиции в средневековье или ¡1 в современном тоталитарном обществе. | :
Современная Западная Европа и Северная Америка, ком- |!)| мунистический Китай и черная Африка, Арабский Восток и Индия отличаются не только и не столько промышленными технологиями и обликами городов, которые в условиях глобализации имеют тенденцию к стандартизации, сколько системой ценностей и картиной мира людей, их населяющих. Новейшая история демонстрирует, что в дискуссии Ф. Фукуямы2, предрекавшего конец истории как снятие противоречий при всемирном движении к либеральному обществу, и С. Хантингтона3, полагавшего в ближайшем будущем противостояние нескольких крупных цивилизаций, объединенных религиозно-идеологическим единством, прав скорее Хантингтон, и антагонизм Ш разных «правд» сохранится. Только, возможно, в эпоху Интернета ^ противостояние и конкуренция различных ценностей и стилей жизни 3£
1 См.: Московичи С. Машина, творящая богов. М.,1998. Я
2 См.: Фукуяма Ф. Великий разрыв. М., 2003. *
3 См.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2003. ^
необязательно должны реализовываться в привычных рамках государственных образований, а возможны и между виртуальными сообществами людей, объединенных сходством менталитета.
Понимание предмета исторической психологии как истории и эволюции ментальное™ заложено, на мой взгляд, в трудах 0. Шпенглера, исторической школы Анналов (Ле Гофф, М. Блок), работах отечественного историка А.Я. Гуревича4, психологов А.П. Назаретяна5, В.А. Шкуратова6. Наряду с реконструкцией исторической менталь-ности предметом рассмотрения исторической психологии могут быть и потенциально возможные траектории исторического бытия, и картины мира, где ставшее и актуально существующее бытие есть только одна из воплотившихся реализаций потенциально возможного, только одно из возможных состояний, к которому могла бы прийти эволюционирующая система. Применительно к истории возможность сослагательного наклонения - «что было бы, если бы реализовалась альтернативная версия значимого исторического события», как в этом случае развивались бы обстоятельства и формировался бы общественный менталитет и культура - использовал А. Дж. Тойнби7. Примером его анализа были гипотетические зарисовки такого типа: каким мог бы быть архитектурный образ европейских городов, если бы в битве с арабами при Пуатье победило не объединенное рыцарство христианского мира, а мавры? Применительно к нашей новейшей истории это могли быть такие построения: куда пошло бы развитие СССР и России, если бы в августе 1991 г. победили лидеры ГКЧП, или, более узко и конкретно, куда могла бы привести цепочка этих событий, если бы в начале путча первый президент Российской Федерации Ельцин был арестован?
В более узком плане историческая психология направлена на реконструкцию духа отечественной истории, на анализ стилей жизни, системы ценностей, нравов, жизненных сценариев и идеалов различных социальных слоев в различные исторические периоды. Так, например, картина мира и система ценностей наших соотечественников 20-х-30-х годов прошлого века, в силу понятных причин связанные с тоталитарным прошлым, выдававшим желаемое за действительное и искоренявшим субъективизм в исторической науке, изучены, наверное, в меньшей степени, чем менталитет эпохи Пушкина и декабристов.
4 См.: Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.
5 См.: Назаретян А.П. Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории. М., 2001.
6См.: Шкуратов В.А. Историческая психология. Ростов-на-Дону, 1994.
<<5 7 См.: Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991.
Шщ ш
Последующие зигзаги нашей политической истории и связанное с этим переосмысление прошедшего породили шутливое изречение «Россия - страна с непредсказуемым прошлым». В общем-то, эта шутка представляет собой парафразу утверждения немецких романтиков Ф. Шлегеля и Новалиса: «Историк - это пророк, предсказывающий прошлое». Поскольку достаточно общепринятым стало положение о том, что позиция исследователя, его язык описания, его культурные установки и система ценностей имплицитно присутствуют в категоризации, описании объекта или события (в нашем случае исторического), то следствием такого положения становится идея плюрализма, множественности различных исторических моделей описания прошлого.
Так возможно ли объективное изучение прошлого, и существует ли исторический факт как непреложная данность?
Чтобы попытаться ответить на эти вопросы, рассмотрим основные положения так называемой «ленинской теории отражения», на 1<!| которой было воспитано старшее поколение психологов, а также кон- |||| структивистского и интуитивистского подходов в гуманитарных науках | и психологии. Многие психологи могут мне возразить, что они давно ^ отошли от метафоры отражения и это пройденный этап в методологии психологии. Но найдутся и явные сторонники. И тем, и другим я ||! могу продемонстрировать множество психологических текстов, где пишется о соответствии теоретических построений психологов некоей «объективной действительности», «психологической реальности», «социальной действительности». При этом сама эта действительность подразумевается как некая онтологическая данность, существующая сама по себе, безотносительно к позиции исследователя, и ставится вопрос, насколько тот или иной образ, та или иная характеристика или оценка соответствует действительности. Один из наиболее ярких отечественных методологов естественно-научной парадигмы В.М. Аллахвердов выразил подобную позицию следующим образом: «Ученый стремится узнать то, что есть на самом деле, но всегда вносит в это знание нечто такое, чего на самом деле нет. Ученый является лишь искателем истины, а не ее носителем»8. Такова позиция многих не только отечественных, но и зарубежных ученых. Как отмечает Хилари Патнэм, «сегодня многие философы, а возможно, большинство, поддерживают некоторую версию «копирующей» теории истины - т.е. концепцию, согласно которой утверждение явля-ется истинным в том случае, если оно «соответствует (независимым ^ --«в
8 Аллахвердов В.М. Блеск и нищета эмпирической психологии // Пси- ^ хология. Журнал Высшей школы экономики. 2005. № 1. С. 44-65.
X
от сознания) фактам»»9. Таким образом, теория отражения (или версия «копирующей» теории истины) имплицитно содержится в мировосприятии большинства психологов и философов. Особенно парадоксально это звучит в тематике общения, межличностного восприятия, сознания и самосознания, где, казалось бы, уже сама проблематика подразумевает пристрастного наблюдателя, включенного в изучаемый процесс. ||| Интересно, что ортодоксальные марксисты не замечали противоречия между положением о возможности бесконечного приближения к истине в познании «объективной реальности» и утверждаемым ими же положением о классовой природе познания. При этом последнее, по сути, ближе к культурологическому релятивизму О. Шпенглера10, рассуждавшего о специфике греческого, арабского или новоевропейского (фаустовского) мироощущения и возможности в рамках этих различных картин мира различных форм логики и математики.
В истории советской гуманитарной науки наиболее глубокие оте-jp чественные философы и психологи (под мощным давлением тотали-ЙЩ тарной идеологии вынужденные прикрываться идеологическими кпи-™ ше типа «диалектического материализма») выходили за жесткие рамки «теории отражения», или - в ее психологической производной -К «теории уподобления», фиксируя включенность позиции субъекта как в его картину мира (А.Н. Леонтьев), так и в его бытие (С.Л. Рубинштейн).
Взамен бессубъектного понятия «действительность», под влиянием, как полагаю, М. Хайдеггера (об этом свидетельствует, в частности, использование хайдеггеровского понятия онтического), Рубинштейн в своем труде «Бытие и сознание» и особенно в книге «Человек и мир» вводит в психологическую теорию понятие «бытие». «Бытие как таковое, - пишет он, - как сущее - это исходное, первично данное, необходимо предполагает мое познание, т.е. человека, существование сущего и познаваемого»11.
Наука о бытии невозможна без человека. Специфическим способом существования человека, по Рубинштейну, является наличие у него сознания и действия. Мир, по Рубинштейну, есть «организованная иерархия различных способов существования, точнее - сущих с различным способом существования»12. Вместо бессубъектной «объективной действительности» объектом психологического рассмотре-
Л Патнэм X. Разум, истина и история. М., 2002. С. 9.
Ф 10 См.: Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой ис-
тории. М„ 1998.
11 Рубинштейн С.Л. Человек и мир. М., 1997. С. 9. Там же. С. 10.
ЕС
ния и осознания у Рубинштейна оказывается «мир существования как мир человеческого страдания»13.
Таким образом, уже отечественная психология в лице ее наиболее глубоких мыслителей стремилась выйти за рамки натуралистически-материалистической парадигмы теории познания, уже преодоленной в таких областях науки, как релятивистская и квантовая физика, отчасти семиотика и структурная лингвистика.
Наиболее радикально порывает с традицией онтологизации познавательных моделей конструктивистский подход, или конструктивистская парадигма, в эпистемологии и теории познания. «Конструктивность, - полагает И.Т. Касавин, - едва ли не главное отличие человеческого познания... Знаково-символические системы, стихийно возникая как эпифеномен деятельности и общения, приобретают затем относительную самостоятельность, и мыслительная работа с ними не только сопровождает все проявления человеческой активности, но является условием ее возможности. Познание не есть копирование некоторой внешней познаваемой реальности, но внесение смысла ¡¡|> в реальность, создание идеальных моделей, позволяющих направ- <" лять деятельность и общение и приводить в систему состояния сознания»14.
Жесткий конструктивизм выражает немецкий философ Петер Элен: «Лежит ли в основе познания какая-либо действительность, мы не можем знать; высказывания на эту тему, и в первую очередь все метафизические понятия - субстанция, бытие, сущность, суть наши конструкции и лишены какого-либо реального основания»15. Как лапидарно утверждает американский философ Ричард Рорти, «понятия, в которых сформулированы традиционные вопросы западной философии, были полезны прежде, но сегодня они бесполезны»16.
Истоки конструктивистских идей можно найти у В. Гумбольдта: «Различные языки - это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные видения его»17. Эта мысль продолжена авторами гипотезы лингвистической относительности Сепира-Уорфа. «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим языком, мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений,
13 Там же. С. 19. 5
14 Касавин И.Т. Традиции и интерпретации. СПб., 2000. С. 21. ^
15 Элен П. Удивление - пафос философской мысли // Разум и экзи- ^ стенция. СПб., 1999. С. 84. Я
17
' Цит. по: Элен II. Удивление - пафос философской мысли. С. 84.
Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 9.
V ~r
l.
t!
!!«
I
который должен быть организован нашим сознанием, а это значит - в основном языковой системой, хранящейся в нашем сознании... Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем»18.
Конструктивизм уже завоевал доминирующую позицию в социологии (П. Бергер, Т. Лукман), в этнологии и антропологии (Ф. Барт, Э. Галлер, Э. Хобсбаум, В. Тишков). Предшественниками конструктивизма в социологии можно считать основоположника феноменологической социологии Альфреда Шюца. «Даже в повседневной жизни, -полагает он, - восприятие предмета представляет собой нечто боль-1|| шее, чем просто чувственную презентацию. Это объект мышления, конструкт высокосложной природы, включающий в себя не только определенные формы последовательности его конструирования во времени как объекта отдельного чувственного восприятия, скажем зрения, но и пространственных отношений, чтобы конституировать его как чувственный объект нескольких чувств, скажем зрения и осязания, но также и вклад воображения, завершаемый гипотетическим чувственным представлением... Иными словами, так называемые конкретные факты обыденного восприятия не столь конкретны, как кажутся. Они уже включают в себя абстракции высокосложной природы, и мы должны принять их во внимание во избежание неуместной здесь иллюзии конкретности»19.
Яркий пример конструкционизма в социологии представляет концепция «общества, основанного на знаниях» Н. Стера20, в рамках которой обсуждаются проблемы глобализации современного мира. Отечественный социолог Н. Покровский отмечает, что «теория Стерна имеет немалую историю, связанную с именами Р. Лейна, П. Дракера, Д. Белла, Р. Аарона. Действительно, в современных обществах научное знание представляет собой не только способ мысленного освоения социальной реальности, но и средство ее практического творения. В этой связи сообщества ученых исполняют не только функцию экспертов, но и «драматургов» самого действия (на что, как правило, претендуют лишь политики и предприниматели)»21.
18 Уорф У.Л. Наука и языкознание // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., X 1960. С. 174.
ЗЕ 19 Щюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М., 2004. С. 7.
20 StehrN. Knowledge Societies. L. Sage, 1994. 40 21 Покровский H.E. Глобализационный процесс и возможный сцена-
рий их воздействия на российское общество // Город и село в соврсмен-ной России: перспективы структурного воссоединения. М., 2004. С. 23.
В психологии родоначальником конструктивизма можно считать Л.С. Выготского, заложившего основы культурно-исторической теории. Идея формирования «нового человека», которую разделял Выготский в части, касающейся построения реальности под некий идеал, по сути конструктивистская (утопизм тоже форма конструктивизма). В бурном революционном начале XX в. идеи конструктивизма были широко распространены в архитектуре (Г. Земпер, Ле Корбузье, В.Е. Татлин, И.И. Леонидов ), живописи (К.С. Малевич, В.В. Стерлигов, Л.Н. Попова, Б.Е. Соколов, В.И. Уфимцев), поэзии (К.Л. Зелинский, И.Л. Сальников, А.Н. Чечерин, В. Имбер, отчасти Э. Багрицкий).
Идея «мы старый мир разрушим / до основания, а затем / мы наш, мы новый мир построим» звучала рефреном в мировоззрении не только леворадикальных политиков (не говоря уже о жаждущих перемен широких массах), но была лейтмотивом творчества значительной части гуманитариев, для которых отказ от ветхозаветной модели неизменного во времени человека означал возможность творческой эволюции человечества в движении к справедливому обществу. Последовавший затем переход в идеологии от революционного роман-тизма и футуризма (которые можно условно назвать леворадикаль-
ШиН: »1
И
ным «конструктивизмом») к теории отражения и «социалистическому ||} реализму» является косвенным свидетельством отклонения маятника . идеологии от революционных к предельно консервативным формам ¡|| мировоззрения, фиксирующим «единственно правильную точку зрения». Проявлением этого консерватизма в политике стал переход к однопартийной системе, в экономике - практически возврат к крепостному праву в деревне и рабский, принудительный труд в Гулагах, в науке же консерватизм вылился в требование единомыслия.
Молодые психологи Ф. Барский и А. Улановский в частной беседе обратили мое внимание на то, что и представители школы Выготско-го-Лурии-Леонтьева, декларируя приверженность ленинской теории отражения, стояли на позициях конструктивизма. С этим можно согласиться только отчасти. В условиях жесткого идеологического давления тоталитарного общества даже само методологическое обсуждение неких иных принципов, кроме официально декларируемых, было просто немыслимым, и гипотетический методологический спор быстро перешел бы (история отечественной науки знает множество тому трагических примеров) в плоскость «быть или не быть» в чисто физиче-ском плане. И наши учителя часто вынуждены были прибегать к охра- ^ нительной терминологии, дающей индульгенцию на идеологическую ф чистоту. Так, этнопсихологические исследования А.Р. Лурии22 культур- ^
__' X
22 См.: Выготский Л.С., Лурия А.Р. Эподы по истории поведения. М., 1930.
но-исторической специфики познавательных процессов, его идеи функционального органа, не имеющего морфофизиологической привязки и возникающего для решения конкретной задачи, на мой взгляд, в методологическом плане резонансны идее «множественности возможных миров»23 или моделей «потребного будущего» (в терминах Бернштейна24). Близок к конструктивизму и В.В. Давыдов25, рассматривающий теоретическое мышление как оперирование идеальными моделями, фиксирующими наиболее существенные свойства, не сводимые к эмпирическому опыту, а раскрывающиеся (конструируемые) только в системных связях и отношениях с такими же абстрактными теоретическими моделями.
На мой взгляд, конструктивизм в психологической науке содержит несколько базисных составляющих, таких как идея познания как построения («познавать значит динамически воспроизводить объект, но для того, чтобы воспроизводить, нужно уметь производить»26), идея модельности в познании как понимания того, что наличные теории не копируют, а моделируют реальность («карта это не есть территория»27), идея плюрализма истинности как понимания правомочности множества конкурирующих моделей, адекватность которых может определяться не наличным, а еще «не ставшим» (находящимся в развитии) бытием, и собственно идея конструктивизма, заключающаяся в том, что познание не только описывает, но и творит реальность, и теоретические модели по принципу кольцевой причинности участвуют в созидании мира (познание как конструирование, внесение в мир нового)28.
Ну и, наконец, наиболее последовательную конструктивистскую позицию занимает создатель теории личностных конструктов Дж. Келли29.
Его известное положение о том, что «психические процессы канализируются по руслам тех конструктов, в рамках которых антиципи-
~3 См.: Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. М., 1980.
24 См.: Бернштейн H.A. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., 1966.
25 См.: Давыдов В.В. Виды обобщения в обучении. М., 1972.
26 Пиаже Ж. Структуры математические и операторные структуры мышления // Сборник. Преподавание математики. М., 1960.
27 Гриндер Д. Бэндлер Р. Формирование транса. М., 1994.
28 См.: Петренко В.Ф. Конструктивистская парадигма в психологической науке // Психологический журнал. 2002. № 3.
"9 См.: Kelly G.A. The psychology of personal constructs. N.Y., 1955; Келли Дж. Теория личности. Психология личностных конструктов. СПб., 2000.
руются события», является по духу конструктивистским, так как выводит активность действующего и строящего мир субъекта, исходя из вариантов его картины мира. Забегая вперед, отмечу, что дальнейшее развитие теории Келли в рамках отечественной психосемантики30 неизбежно интегрирует идеи конструктивизма и интуитивизма, ибо построение многомерных семантических пространств как операциональных моделей сознания и фиксация коннотативных значений (смыслов субъекта по поводу анализируемых объектов) дают своеобразную ориентировочную основу для эмпатии, встраивания в сознание, картину мира другого. Само же эмпатийное сопереживание имеет не рационалистически конструктивистскую, а интуитивистскую природу.
Вообще-то стихийный конструктивизм имманентно присущ психотерапии как системе психологических технологий, призванных перестроить «психический мир» пациента, рациональной психотерапии, адептом которой являлся Келли, и особенно нарративной психотерапии (М. Мэхони, Ней Мейе31), где рассказ пациента о прошлом и перекомпозиция этого рассказа с иными акцентами на произошедшие события и переживания ведут к перестройке автобиографической памяти32, и, как следствие, изменению личности. Методическими средствами изучения исторической психологии в рамках конструктивизма могли бы быть построения семантических пространств на основе тезаурусов исторических текстов. Такого рода исследования вполне реализуемы, хотя и требуют компьютерной обработки огромных массивов исторических материалов. Трактовка же построенных исторических семантических пространств как ментальных карт прошедших эпох неизбежно содержит интерпретационный плюрализм и различные герменевтические версии.
Если для эпистемологической парадигмы «теории отражения» когерентной является общественно-формационная модель истории с «объективными законами развития», с идеей «эквифинализма» самого исторического процесса, то конструктивистская модель подразумевает как вариативность возможных сценариев будущего, так и
' ш
30 См.: Петренко В.Ф. Введение в экспериментальную психосемантику: исследование форм репрезентации в обыденном сознании. М., 1983; его же. Основы психосемантики. М., 1997; Петренко В.Ф., Митина О.В. — Психосемантический анализ динамики общественного менталитета. М., ^^ 1997; Шмелев А.Г. Введение в экспериментальную психосемантику: тео- ^ ретико-методологические основания и психодиагностические возможно- ф сти. М., 1983; его же. Психодиагностика личностных черт. СПб., 2002. С£
31 См.: Соколова Е.Т. Психотерапия: Теория и практика. М., 2002. ®
32 См.: Нуркова В.В. Свершенное продолжается: психология автобиографической памяти личности. М., 2000.
<3
плюрализм истинности в версиях прошлого. Обе вышеупомянутые парадигмы включают в себя некую методологию и систему научных методов опосредованного изучения исторического процесса и менталитета людей, его реализующих. Для формационной модели он прямо детерминирован социальной принадлежностью индивида.
Психосемантический подход к исследованию сознания и личности в психологической науке традиционно относят к когнитивистской парадигме. Так, в четырех из пяти изданных на русском языке американских учебниках по психологии личности теорию личностных конструктов относят к когнитивистскому подходу, для которого свойственны операционализация теоретических понятий и широкое употребление математического аппарата и формализаций в построении ментальных карт. Такая классификация справедлива лишь отчасти33. Действительно, психосемантика использует аппарат многомерной статистики (факторный, кластерный, детерминационный анализ, многомерное шкалирование и структурное моделирование) для построения семантических пространств, выступающих операциональной моделью индивидуального и общественного сознания. И отдельные параметры этих семантических пространств отражают когнитивную организацию сознания индивида34. Так, размерность семантического пространства (число независимых факторов) отражает когнитивную сложность личности в данной содержательной области. Семантические склейки дескрипторов языка описания выделяют личностные конструкты как индивидуальные эталоны категоризации, присущие субъекту. Мощность выделенных факторов (перцептуальная сила признака), выражающая вклад фактора в общую дисперсию, отражает субъективную значимость данного основания категоризации для индивида. И, наконец, координаты коннотативных значений в семантическом пространстве (как проекции образов анализируемых объектов на координатные оси
33 Я вполне солидарен с мнением Д.А. Леонтьева, что философская основа теории личностных конструктов Келли, или как ее еще называют его последователи (Procter, Parry, Bannister, Fransella) - теория личностных смыслов, близка к экзистенциональной психологии. Не случайно прямым учеником Келли был один из лидеров современной экзистенциальной психологии Дж. Бьюджентал. Как отмечает Д.А. Леонтьев, Келли отстаивал понимание жизни как эксперимента, включающего проверку и пересмотр исходных гипотез и теорий, «единственный способ X валидизировать которые - жить» (См.: Леонтьев Д.А. Непонятый клас-3; сик. К 100-летию Джорджа Келли // Психологический журнал. 2005.
I №6);
да См.: Петренко В.Ф. Психосемантический подход к этнопсихологи-
ческим исследованиям // Советская этнография. 1987. № 3; его же. Осно-вы психосемантики. М., 1997.
семантического пространства) выступают коррелятами личностного смысла субъекта (термин А.Н. Леонтьева) относительно анализируемого объекта. Казалось бы, семантический аппарат дает достаточно формализованную модель содержания сознания субъекта, и отнесение психосемантики к когнитивистской парадигме вполне правомочно. Но в отличие от объектного описания, присущего естественнонаучной парадигме в психологии, субъективные семантические пространства выступают для интерпретатора не как некий идеальный модельный объект, изоморфный объекту исследования. Если, как подчеркивает герменевтика, естественные науки - это науки о познании, то гуманитарные - о понимании. Применительно к построению субъективных семантических пространств Чарльз Осгуд, один из основателей психосемантического подхода (и автор метода семантического дифференциала), рассматривал семантическое шкалирование как «поддержанную интроспекцию». С нашей точки зрения, система ||| личностных смыслов, представленных в семантическом пространстве ||| облаком координат коннотативных значений, выступает как ориенти- ¡;«п-ровочная основа процесса эмпатии, встраивания сознания исследо- ||| вателя в мироощущение другого (или в свое собственное при иссле- »Р довании самосознания). То есть интерпретация построенных семантических пространств как важнейшее звено психосемантического анализа необходимо включает эмпатийно-интроспективную составляющую. Интроспекция как непосредственное (прямое) знание собственной психической жизни, многократно и справедливо раскритикованная многочисленными психологическими школами (начиная с бихевиоризма и психоанализа и заканчивая теорией деятельности и когнитивистской психологией), остается, тем не менее, ведущим источником информации о психической жизни субъекта. Ведь подчас «забывается», что тексты испытуемого как основной источник информации для психолога-исследователя и практика порождаются на основе интроспекции (самоотчета) испытуемого. И здесь, в наших теоретических построениях и рассуждениях мы перекидываем мостик между конструктивизмом и интуитивизмом как взаимосвязанными и необходимыми процессами построения идеальных моделей в познании (отметим, что в математике эта связь вырисовывается с очевидностью35).
Идея прямого, неопосредованного знания выражена в подходе, ^ который можно условно назвать интуитивистским и который наиболее ®
35 См.: Нецейвода H.H. Интуитивизм // Новая философская энцикло- * педия. М., 2001.
Л
X
<J
4 3ак. 616 V4&
последовательно представлен в философии Анри Бергсона36. В ин-туитивистской парадигме (в исторической психологии скорее потенци-ально возможной, чем реально существующей, и связанной скорее с :|«|| религией и теософией, чем с позитивной наукой) предполагается воз-|р| можным непосредственное восприятие исторической ментальности и, >' в пределе, исторического факта как непосредственно наблюдаемого события.
В новаторской работе «Творческая эволюция» Бергсон пишет о принципиальной невозможности научными методами, годными только для фиксации синхронических (фотографических, в терминах Бергсона) срезов, описать живое движение, динамику эволюционирующего, в нашем случае исторического, процесса. Применительно к биологической эволюции Бергсон вводит понятие интуиции, интуитивного вчув-ствования одного живого существа в психику другого как механизм прямого знания. Так, рассуждает Бергсон, оса безошибочно наносит жалящий укол в нервные ганглии гусеницы (чтобы в дальнейшем использовать ее как пищу для собственной личинки) не путем научения (через систему проб и ошибок, объяснили бы бихевиористы), а непосредственно чувствуя, ощущая в себе самой эти ганглии и их местоположение (т.е. моделируя средствами своей психики самоощущение другого существа). Аналогичный пример приводит Пол Бренер, когда он попробовал лечить с помощью акупунктуры жеребца, который покрывал кобылу и при этом повредил себе спину: «Прикинув, в каком бы месте у меня бы начала стрелять спина при активных занятиях любовью, я быстро воткнул двухдюймовую иглу в спину лошади с апломбом китайского мастера-мудреца, который вылечил тысячи больных жеребцов»37. Попытка увенчалась успехом, и жеребец выздоровел.
Возможность интуитивной эмпатии Бергсон объясняет наличием общих эволюционных корней у живых существ. Это чувство единства всего живого, генетического родства с миром животных и даже растений может непосредственно переживаться тонкими поэтическими натурами. «Со всей этой летающей, плавающей, бегающей тварью я чувствую родственную связь, и для каждой в душе есть образ-памятка, всплывающий в моей крови через миллионы лет: все это ^ было во мне, гляди только и узнавай...». «Мы потеряли способность х плавать как рыбы, и качаться на черенке, прикрепленном к могучему ¡2 стволу дерева, и носиться из края в край семенными летучками, и все
Ч---
я
¥ '. См.: Бергсон А. Творческая эволюция. М., 1998.
3/ Бренер П. Будда в приемной. М., 2003. С. 38.
I*
это нам нравится, потому, что это все наше, только было очень; очень, очень давно»36.
В рамках трансперсональной психологии С. Гроф39 полагает, что в |у| измененных состояниях сознания человек может проникать в опыт своих предыдущих реинкарнаций (воплощений). Глубина этой памяти, возможно, опускается вниз по эволюционному генетическому древу, и в глубинах человеческого бессознательного содержится информация о наших далеких животных предках. По крайней мере, это справедливо относительно морфологических трансформаций в ходе эмбриогенеза (от «рыбки» к человеческому существу). Можно высказать гипотезу и об эмбриогенезе психики, ведь доказано, что и в утробе матери развивается психика ребенка, и он чувствует состояния матери, слышит музыку и т.д. Но ведь эти способности с чего-то начинались? Поэтому представляется разумным предположение о наличии и хранении в человеческом бессознательном некоего надындивидуального опыта предков. Ключом, способным открыть это хранилище, может выступать гипноз. «Знакомая из биологии формула «онтогенез повторяет филогенез» справедлива не только по отношению к закономерностям физического развития человека, но и применительно к становлению его психических функций»40.
Предлагаемое ниже описание, взятое из психотерапевтической практики моего друга и сотрудника, гипнолога В.В. Кучеренко, может иметь множество различных интерпретаций. Одна из интерпретационных версий может работать на гипотезу даже не родовой, а «типовой» (тип позвоночных) памяти. Пациентка наряду с психосоматическими расстройствами страдала булимией (обжорством без насыщения). В юности она училась в балетной школе и вынуждена была ограничивать себя в еде. Иногда она срывалась и в тайне от окружающих поедала пирожные, испытывая потом сильнейшее чувство вины. Оставаясь стройной и миниатюрной, она воспринимала себя толстой и непомерно разъевшейся. Во время гипнотического сеанса ею был воспроизведен опыт переживания той далекой молодости, даже детства, когда ее балетный партнер, застав ее за пожиранием пирожка, отвесил ей оплеуху и назвал коровой (ведь ему требовалось поднимать ее при исполнении па-де-де). Ненасытное чувство голода преследовало ее и во взрослом состоянии. В состоянии гипнотического сеанса психотерапевт отправлял пациентку в иллюзорную реальность «греческого пира», обильного застолья усадьбы русского бари- зЁ
__Ф
С£
38 См.: Пришвин М. Родники Берендея. М., 1928. Я
39 См.: Гроф С. Области человеческого бессознательного. М., 1994. ^
40 Гримак Л.П. Тайны гипноза. Современный взгляд. СПб., 2004. С. 10.
х
на, и даже оргии первобытного племени, празднующего добычу мамонта. Но нигде воображаемая ситуация не позволяла ей наесться и насытиться. Так, например, в последней ситуации аппетитный поджаренный на костре кусок мамонтятины у нее грубо отнял здоровенный амбал в звериной шкуре, и ей осталось только обиженно скулить от незаслуженной обиды. Блаженство насыщения она смогла пережить только в гипнотическом сеансе в образе птеродактиля, когда социальные запреты оказались сняты, и в теле доисторического животного она смогла реализовать свои желания. Барражируя на своих перепончатых крыльях и испытывая, как она сама потом выразилась, «чувство территориального хищника» («моя территория, моя добыча»), а затем спикировав на воображаемое земноводное (крупное и вкусное типа эволюционного предка жабы), она с неизъяснимым удовольствием сожрала его. С тех пор у нее появилось нормальное чувство сытости.
Возможность интуитивной эмпатии русский философ Серебряного века Н.О. Лосский объясняет координацией «субстанциональных субъектов» - своего рода резонансом душ живых существ. Применительно к общению людей эмпатическим камертоном взаимопонимания выступает эмоциональная близость.
Так, например, опираясь на этнографические зарисовки южноафриканского писателя Лоуренса Грина, психолог А.Г. Сулейманян41 обсуждает возможность телепатической связи между членами первобытного племени. По мнению Грина, «язык дымов» африканских бушменов и австралийских аборигенов, с помощью которого передаются довольно детальные сообщения, не является языком в собственном смысле слова, так как скорость передачи сообщений слишком велика для примитивной сигнальной системы. Костры - только стимул, призывающий туземцев настроиться на прием сообщения. «Я развожу костер для того, чтобы другие знали, что я уже начал думать, -объяснял один австралийский абориген писателю. - И они тоже начинают думать, пока наши мысли не совпадают»42. Анализируя книгу Грина, Сулейманян связывает возможность телепатии со способностью туземцев к крайнему сосредоточению внимания (присущему и животным), а также с очень тесными и близкими отношениями между членами племени. Сходные телепатические феномены, по мнению Сулейманяна, могут наблюдаться и у «цивилизованных людей» в экстраординарных обстоятельствах. Например, есть множество свиде-
41 См.: Сулейманян А.Г. О «Языке дымов» бушменов // Проблемы ме-диапсихологии - 2» , М., 2003.
42
Грин Л. Последние тайны старой Африки. М, 1966. С. 43.
тельств тому, что матери испытывают, казалось бы, беспричинную тревогу по поводу находящихся за многие сотни километров своих детей, действительно попавших в это время в беду. Причину потери этих телепатических способностей у современного человека Сулей-манян видит в духовной нищете и утрате любви к ближним, ссылаясь на свидетельство Матери Терезы: «Вечером я ходила по вашим городам. Входила в ваши дома и обнаружила в них еще более глубокую нищету, чем у нас в Индии: нищету душ, лишенных любви». «Не в ; этом ли лежит ключ к разгадке тайны?» - спрашивает он43. , I
Возможно, дорогу к состоянию единения душ дает гуманистическая психология, а конкретнее, групповая психотерапия в духе К. Роджерса. Трудно описать тому, у кого нет опыта прохождения ти-групп, эти состояния измененного сознания, некоторого нервного возбуждения, в определенный момент охватывающего одновременно всех уча- ( <>} стников группы и ощущаемого как единое напряженное поле. Это чувство единства группы, включающей всех участников группового процесса - как приятных, так и неприятных тебе людей. Каждая группа уникальна, и рассказ о происходящем в группе даже близкому человеку ощущается как некоторое предательство группы, потому что происходящее надо переживать непосредственно во всех нюансах, а рассказ вне контекста - всегда огрубление, граничащее с опошлением, и, наоборот, уход, выпадение из группы даже неприятного тебе человека воспринимается болезненно, как будто в едином поле образовалась дыра, и группа лишилась одного полноценного, имеющего свою правду жизни голоса.
К. Роджерс приводит самоотчет одного из участников психотерапевтической группы: «Это было глубокое духовное переживание. Я чувствовал единство духа нашей группы. Мы дышали вместе, чувствовали вместе, даже говорили друг за друга. Я чувствовал мощь «жизненной силы» (чем бы она ни была), наполнявшей каждого из нас. Я ощущал ее присутствие без привычного деления на «я» и «ты» - это было похоже на медитативное ощущение, когда я чувствовал себя центром сознания. И вместе с этим экстраординарным ощущением единства никогда еще так ясно не сохранялась настоящая отдельность каждого человека»44.
В отличие от акцентуации ценности и неповторимости бытия отдельной личности в философии экзистенциализма и гуманистической психологии, в восточной буддистской традиции культивируется идея ухода от «индивидуальной биографии», от уникальности лично- "х4
Ф
44 Роджерс К. Клиентоцентрированный / человекоцентрированный "
43 См.: Сулейманян А. Г. Указ. соч. с£
подход в психотерапии // Московский психотерапевтический журна:: 2002. №1.
Ж
сти. Она близка к идее интеграции и соборности, свойственной христианской традиции.
В дзен-буддизме возможность актуализации в сознании человека предыдущего исторического опыта связана с идеей иллюзорности бытия отдельной личности (принцип анатта) и идеей общности всего живого как форм воплощения единого духа.
Дзен-буддизму вторит сингхизм: «Как множество искр возникает из одного огня и в конце концов гаснет и поглощается опять этим огнем, так и бесчисленные волны рождаются из одного океана и, несмотря на это, поднимаются как одна та же вода, так и мириады форм Творения, все проявления одного Единого Бесформенного. Все люди происходят из человеческого рода и должны пониматься едино»45.
Противопоставление тварного мира как пространственно-временного, в котором только и возможна история, сверхпространственному и сверхвременному «Я» - «субстанциональному деятелю» (в терминах Лосского) присуще и русской религиозной и околорелигиозной философии бытия. «Так как субъект есть существо сверхвременное и сверхпространственное, - пишет Лосский, исходя из представления о бессмертии души, - то и координация его с объектами не есть пространственная близость и не есть сосуществование во времени; это связь субъекта с миром, стоящая выше всякой пространственной и временной раздробленности. Поэтому возможно знание о предметах, далеких от моей теперешней жизни во времени. На этом основании может быть выработана интуитивистская теория памяти, согласно которой воспоминание есть интенциональный акт, направленный субъектом через пропасть времени прямо на событие, пережитое или воспринятое вчера или даже 20-30 лет тому назад; при этом акт воспоминания есть теперешнее событие, а вспоминаемое есть само прошлое в подлиннике, опять наличествующее в сознании»46.
В любом случае, безотносительно к возможным интерпретациям, идея исторической памяти на все события и все деяния человечества и отдельных «человеков» заслуживает внимания (она обеспечивает если не личное бессмертие, так, по крайней мере, всеобъемную и бесконечную память о всем нашем бытии). Аргументами в пользу этой идеи могли бы быть следующие соображения. Индивидуальная человеческая память содержит, по мнению Лурии, практически все события, произошедшие с человеком в ходе его жизни. Эксперименты ^ X. Дельгадо по электростимуляции мозга позволили ему утверждать, Ф -
¡ц 45 Баба Бирса Синпх. Объяснение в любви (избранное). М., 2004. С. 30.
<Ё 46 Лосский И.О. Учение о перероплощении. Интуитивизм. М., 1992.
<Щ с. км.
что «нейроны сохраняют полную запись прошлых событий, включая всю сенсорную информацию (зрительную, слуховую, проприоцептив-ную и т.д.), а также эмоциональное звучание событий»47. Созвучны этому утверждению и результаты экспериментов Б.М. Величковского по определению объема долговременной памяти визуального материала, и гипнотические опыты Кучеренко по извлечению из пассивной памяти свидетеля событий прошлого.
Память Бога, интегрального сознания или эволюционирующей Вселенной, насчитывающей миллиарды лет существования, вполне могла бы содержать механизмы, обеспечивающие фиксацию и хранение всей информации о произошедшем и пережитом. Вспомним по сути религиозное пророчество «рукописи не горят» М. Булгакова. Конечно, подобное допущение в науке, согласно принципу Оккама «не умножать сущности без нужды», должно бы быть элиминировано. Но как же быть с не укладывающимися в естественно-научную парадигму линейного времени «вещими снами», предчувствиями и пророчествами, ощущениями присутствия в себе других личностей («вселение бесов»), парадоксальным ощущением - чувством менталитета не высказавших свои переживания, страдания других людей? Примеры тому - переживания никогда не сидевшего А. Галича, но остро чувствовавшего и описавшего мироощущение зеков, населявших ГУЛАГ, никогда не воевавшего В. Высоцкого, через военные песни которого возопили души погибших солдат, или автора исторического романа «Петр Первый» А. Толстого, вообще жившего в другую эпоху, но предельно четко и детально описывающего менталитет эпохи Петра Великого, да и переживания нас самих, способных удивляться тонкости их исторического чутья, а следовательно, соотносящих их творчество с ощущаемой нами самими исторической достоверностью.
Какими средствами творческой эмпатии осуществляется подключение к этим историческим ментальным эгрегорам таких писателей, как Александр Пушкин, Томас Манн, Леон Фейхтвангер или Алексей Толстой, мы еще не знаем. Перефразируя слова Тиля Уленшпигеля «пепел прошлого (погасших звезд) стучит в нашем сердце», можем вспомнить, что наша плоть, наше тело включает, например, металлы, которые образуются при вспышках сверхновых звезд (т.е. звезд, частично выгоревших, и под действием гравитации коллапсирующих и сжимающихся в сверхмалые (по галактическим масштабам) объе- ^ мы, где в силу гигантского давления и сверхвысокой температуры Ф
и образуются те самые элементы, которые через миллионы лет щ
ас
<3
47
Дельгадо X. Мозг и сознание. М., 1971. С. 154.
эволюции вошли в нашу плоть). Мы (по крайней мере, то вещество, из которого мы состоим) столь древние, что мы не можем однозначно отрицать возможные адаптационные механизмы хранения информации самой этой материей или не допускать иных гипотетических механизмов памяти и самосознания Вселенной. Можно предположить, что в нашем подсознании присутствуют не только юнговские коллективные архетипы (пусть экспериментально не доказанные, но широко используемые в теоретических построениях), но и другие формы эволюционной памяти и исторического опыта. Ключ, открывающий доступ к наследственной, «генетической» памяти человечества, могут дать формы измененных состояний сознания48, и в частности медитация49. И, обратив медитативный взгляд внутрь себя, реализовав призыв древних мыслителей «познай себя» и осуществив своеобразную «ментальную археологию», мы обретем еще один ключ к познанию истории.
I
56
См.: Миндел А. Сновидения в бодрствовании. М., 2004; Тарт Ч. Измененные состояния сознания. М., 2003; Хант Г. О природе сознания. М., 2004; Кучеренко В.В., Петренко В.Ф., Россохин А.В. Измененные состояния сознания: Психологический анализ // Вопросы психологии. 1998. № 3; Феррер X. Новый взгляд на трансперсональную психологию. М. 2004; Майков В., Козлов В. Трансперсональная психология. Истоки, история, современное состояние. М., 2004; Спивак. Д.Л. Измененные состояния сознания. СПб., 2002.
49 См.: Конзе Э. Буддийская медитация. М., 1993; Andresen J. Meditation Meets Behavioural Medicine: The Story of Experimental Research on Meditation // Cognitive Models and Spiritual Maps. Bowling Green, USA, 2000.
