CC BY
157
К. Г. САНИНА,
аспирантка кафедры японской филологии Восточного института, ДОГУ
«МЕТИС, РОЖДЕННЫЙ ОТ СЮНСУЙ И МОПАССАНА»: ВОСТОК И ЗАПАД В ТВОРЧЕСТВЕ И ЖИЗНИ НАГАИ КАФУ
Кафу был последним хранителем изящных традиций эпохи Эдо и прародителем новой касты людей искусства.
Одзава Нобуо «Кафу, идущий на восток»
На долю Нагаи Кафу (1879—1959), одного из виднейших писателей, которых Япония подарила миру, выпало родиться в эпоху социально-политических перемен, сотрясавших японское общество в течение периода Мэйдзи. Нагаи Кафу (или Сокити) родился 3 декабря 1879 г. в Токио, в районе Коисикава. Ему довелось застать те времена, когда город ещё был окутан атмосферой благословенной эпохи Эдо, но «перемены уже были близки... «Просвещение» и «Культура» носились в воздухе. Это означало, что в теплый климат Японских островов скоро вольётся холодный поток влияния Запада»1. Характер будущего писателя формировался на временном распутье, что, несомненно, отразилось на его творчестве. Этот факт отмечают многие исследователи японской литературы, в том числе и Дональд Кин: «Произведения Нагаи Кафу характеризуются двумя
противоположными чертами — приверженностью писателя французской литературе и его увлечением культурой Эдо»2. Его творчество в основном формировалось под влиянием европейской культуры и культуры эпохи расцвета старой сёгунской столицы Эдо. Эти неординарные для японского литературного мира пристрастия послужили поводом для меткой характеристики, данной Кафу друзьями: «Метис, рожденный от Сюнсуй* и Мопассана»3. Этот своеобразный литературный гибрид не всем пришелся по вкусу в тогдашней Японии — Кафу нередко становился объектом критики. Однако это не мешало писателю создавать произведения, органично соединявшие в себе, казалось бы, несоединимые вещи, и в первую очередь— влияние восточной и западной культур.
* Тамэнага Сюнсуй (1790—1843)— писатель, воспевший в своих сентиментальных новеллах (ниндзёбон) быт и нравы жителей Токио.
Космополитизм Кафу в известной степени был обусловлен его воспитанием, обстоятельствами, в рамках которых формировались его характер и мировоззрение. Но все исследователи его творчества сходятся в том, что Нагаи Кафу весьма неоднозначно оценивал перемены, пришедшие в Японию с Запада после революции Мэйдзи и исказившие лицо его любимого Эдо. Например, Эдвард Сэйденсти-кер, один из виднейших западных исследователей японской литературы и блестящий переводчик произведений Нагаи Кафу и Танидзаки Дзюньитиро, пишет в монографии «Кафу— «бумагомаратель»: «...любовь к старому городу и гнев,
направленный против Просвещения времен реставрации Мэйдзи, которое разрушало Эдо, были главными страстями в жизни Кафу»4. Однако сам Кафу вряд ли мог претендовать на статус «истинного сына Эдо», так как он не был коренным уроженцем этого города, «его родители происходили из провинции Овари»5. Отец Нагаи Кафу, Хисаитиро, был великолепно образован, какое-то время получал образование в Америке, высоко поднялся по карьерной лестнице во времена эпохи Мэйдзи — занимал ответственный пост главы финансового департамента министерства образования и одновременно являлся членом правления финансируемой правительством компании «Морские Почтовые Перевозки» (Нихон Юсэн). Отец стремился дать сыну образование западного образца, что во многом помогло Кафу, когда он отправился путешествовать по свету. Это образование позволяло Кафу «наслаждаться пребыванием за границей, в то время как люди, подобные Нацумэ Сосэки, были менее подготовлены к общественной жизни за границей из-за недостатка высококлассного образования и отстраненности от жителей Запада, неспособности воспринимать их как равных людей»6. Кафу же легко общался с европейцами и американцами и обладал манерами и образованием, которые позволяли ему вращаться в высших слоях западного общества.
Интерес Кафу к литературе проявился достаточно рано: «Литература была моим неразлучным спутником с ранних пор. В третьем или четвертом классе я начал писать рассказы. Мне нравилась комическая проза, написанная на японском и китайском языках, классическая китайская поэзия (кёси), различные фольклорные песни. Я не только зачитывался этими книгами, я пытался им подражать. Позднее я прочёл некоторые современные произведения, и больше всего меня поразили романы Рюро»7. Этого писателя многие исследователи, в частности Дональд Кин, называют «крестным отцом» Нагаи Кафу в литературе. Хироцу Рюро (1861— 1928) первому представилась возможность оценить рассказ «Луна за бамбуковой шторой» («Сударэ но цуки», 1898), написанный Кафу в девятнадцать лет. Рюро на протяжении некоторого времени отказывался читать это произведение, убеждая Кафу отказаться от мыслей о литературной карьере и вплотную заняться учёбой (Кафу был студентом второго курса отделения китайского языка Школы иностранных языков). Однако, в конце концов,
Рюро всё же просмотрел работу юного дарования, написал на рассказ рецензию и порекомендовал опубликовать. К сожалению, рукопись рассказа «Луна за бамбуковой шторой» была утеряна, и рассказ не был опубликован.
Самая ранняя из сохранившихся работ Кафу — рассказ «Туманная ночь» («Обороё», 1899), в котором в полной мере раскрывается его талант, а также отражаются основные черты, присутствовавшие в творчестве Кафу на всех этапах его литературной деятельности. Это рассказ о жизни «весёлого» квартала Эдо, Ёсивара, и его обитательниц, о судьбах девушек-гейш, которых часто собственные родители продают в бордели, находившиеся в квартале Ёсивара. Рассказ наполнен грустью и элегической атмосферой, столь характерной для последующих произведений Нагаи Кафу, а образ главной героини Комадзи в некоторой степени является предвестником замечательной галереи женских образов, которая впоследствии появится в произведениях писателя.
В 1899 г. в печати появляется несколько рассказов Кафу, но ни один из них не является особо значительным, хотя Кафу называет рассказ «Корзина цветов» («Ханакаго») своим «первенцем»8.
В 1900 г. Нагаи Кафу ещё не имел чёткого представления о выборе карьерного поприща, удовлетворявшего запросы его семьи. Он становится учеником Фукути Оти (1841—1906) в то время ведущего драматурга театра Кабуки. В 1901 г. Фукути покинул Кабуки и начал работать в редакции газеты «Ямато синбун», и Кафу последовал за своим учителем. Работая репортером в «Ямато синбун», Кафу занимался социальными репортажами, а также писал повесть о жизни квартала Ёсивара, которая называлась «Альманах молодой сливы» («Синбай гоёми», 1901). По мнению Эдварда Сэйденстикера, «название повести было позаимствовано из произведения Тамэнага Сюн-суй так же, как и сюжет... Но несмотря на столь весомое влияние, повесть так и не была закончена»9. Фукути Оти был великолепно образован, ездил в Европу ещё до реставрации Мэйдзи в составе японской дипломатической миссии, был прекрасно знаком с французским театральным миром и литературой. Именно Фукути был первым, от кого Кафу узнал об отце французского натурализма Эмиле Золя (1840—1902), писателе, который оказал заметное влияние на его творчество. В начале 1902 г. Кафу ушел из газеты «Ямато синбун» и использовал свободное время для изучения французского языка на вечерних курсах.
Эмиль Золя являлся одной из наиболее ярких и противоречивых фигур, повлиявших на развитие современной японской литературы. Вместе с норвежским драматургом Генриком Ибсеном (1828—1906) в начале XX в. он был непререкаемым авторитетом для группы японских писателей, называвших себя «натуралистами» (сидзэнсюгися). Натурализм был одним из основополагающих течений в литературном мире Японии в начале XX в., это направление стало истоком для многих школ современной японской литературы. Европейский нату-
рализм дал японской литературе возможность погрузиться в мир сурового аскетизма, избавив литературные произведения от излишней декоративности и эротичности, характеризовавших прозу заключительного периода эпохи Токугава. Эта суровая, ничем не приукрашенная манера описывать жизнь стала вызывать раздражение у нового поколения писателей, и тогда на смену натурализму пришел неоромантизм, так много почерпнувший из литературы эпохи Токугава. И главным адептом неоромантизма станет опять-таки Нагаи Кафу. Но в начале XX в. Кафу только знакомился с произведениями выдающихся мастеров европейской литературы, и первым среди них был Эмиль Золя.
Когда Кафу впервые прочел английский перевод одного из романов Золя, он «был поражен тем неприятием, с которым Золя относился к литературе минувших времен»10. Новшества, воплощенные в произведениях Золя, отвечали настроениям, царившим в то время не только в душе Кафу, но и в литературном мире Японии. Все хотели новых веяний, и интерес к классике был утерян. Кафу и сам признавал, что его «работы того периода во многом были имитацией произведений Золя»11. Кафу никогда не являлся представителем натурализма, более того, «когда он стал влиятельной фигурой в литературном мире, его причисляли к антинатуралистам»12, но в тот период своей жизни, находясь под влиянием Золя, Кафу полагал, что стержнем литературного произведения должно быть описание темных сторон жизни. Это увлечение творчеством Золя стало основой начального этапа приверженности европейской литературе, которая отличала произведения Кафу на протяжении всей его жизни.
В 1902 и 1903 гг., на пике своего увлечения произведениями Золя, Кафу публикует три повести: «Честолюбие» («Ясин»), «Цветы ада» («Дзигоку но хана») и «Женщина мечты» («Юмэ но онна»). В эпилоге повести «Цветы ада» Кафу пишет: «Нет сомнения, что в каждом человеке живет чудовище... Человек был вынужден созидать моральные и религиозные понятия, исходя из ситуаций, в которых он оказывался, и сейчас, в итоге долгого умерщвления плотских желаний, он начал называть тёмную сторону своей натуры «греховной»... Я хочу показать миру эту темную сторону человеческого характера — похоть, насилие, обнаженную мощь, которая передалась нам ... от наших предков»13. Это стремление показать темные глубины человеческого существования являлось отличительной чертой натурализма, и, судя по этому манифесту Кафу, можно осознать степень его увлечения натуралистическими тенденциями в начале 10-х годов XX в.
В повести «Цветы ада» Кафу большое внимание уделяет двум вещам — окружению героев и их наследственности, которые, по мнению Золя, определяют поведение и характер. Повесть «Честолюбие» представляет собой анализ честолюбия как человеческого порока, обнажающего все тайные стороны человеческой натуры; его проявления чаете граничат с абсурдом, но автор предельно откровенно описывает демонов, которые, порождают этот феномен чвловеческо-
Т94
го характера. «Женщина мечты» — это повесть о потраченной впустую жизни героини, автор прослеживает путь её падения. «Женщине мечты» чужд мелодраматизм, присущий предыдущим произведениям Кафу. Эта повесть скорее напоминает роман Ги де Мопассана (1850—1893) «Жизнь», чем произведения Золя.
Исследователи отмечают, что с этого момента Кафу «вышел из-под влияния мастера, которого он сам позднее назвал своим учителем,— одного из немногих среди писателей-иностранцев»14. В этот период Кафу действительно в большей степени был увлечен творчеством ещё одного гения французской литературы — Ги де Мопассана.
Исследователь Икари Акира в статье «Нагаи Кафу и Мопассан. Сравнительно-литературное исследование» выделяет два периода увлечения Мопассаном в творчестве Нагаи Кафу: «Первый период — это время первого знакомства с произведениями Мопассана, временные рамки этого периода простираются вплоть до возвращения Кафу из-за границы. Второй же период длился с 1941 г. вплоть до последних дней писателя»15. Таким образом, Кафу испытывал влияние лучших представителей французской литературы, таких как Ги де Мопассан и Эмиль Золя.
В сентябре 1903 г. случилось событие, которое сильно изменило как творческую, так и личную жизнь Нагаи Кафу, — он отправился в Соединенные Штаты Америки, где пробыл вплоть до 1907 г. Сам Кафу рассказывал о причинах своего отъезда в Америку в произведении «Записки о путешествии на Запад» («Сайю ниссё», 1917): «Мой отец оставил надежду увидеть меня на достойном государственном посту и решил отправить меня в Америку, чтобы я смог получить учёную степень в одном из тамошних университетов, что помогло бы мне начать карьеру в бизнесе»16.
Год Кафу провел в Сиэтле и Такоме, где изучал теорию английского языка, но об этом периоде он очень мало пишет в «Записках о путешествии на Запад». В 1904 г. Кафу переезжает в Сент-Луис, а затем через Чикаго едет в г. Каламазу, где становится студентом колледжа Каламазу. Кафу сосредотачивает внимание на изучении французского языка и философии. В «Записках...» он рассказывает в основном о природе Америки, о поразивших его книгах, но не об окружающих его людях. Эдвард Сэйденстикер в исследовании «Кафу — «бумагомаратель». Жизнь и произведения Нагаи Кафу» пишет, что «возможно, самым большим приобретением, которое Кафу вынес из своей поездки за границу, было то, что американская природа открыла писателю глаза на красоту японской природы»17. Кафу пишет в «Записках...» о том, как шорох ветра в кронах американских деревьев вызывает у него мысли о родине: «Осень вот-вот подойдёт к концу. Утром и вечером деревья, растущие вдоль улиц, роняют свои листья, словно дождь
— капли. Дома лунный свет и стрекот цикад сливались бы для меня в прекрасную поэзию, но здесь природа не может сложить такой завораживающей поэмы. День и ночь здесь тихо и грустно в предчувствии зимы»18.
С июля по ноябрь 1905 г. Кафу, снедаемый тщетным из-за недостатка денег желанием посетить Францию, работает в посольстве Японии в Вашингтоне. Он надеется скопить деньги на поездку в страну своих фёз. В августе 1905 г. его отец присылает письмо, в котором отказывается давать Кафу деньги на поездку во Францию. «Почему я должен удивляться этому отказу?! Мы никогда не находили согласия ни по одному вопросу»19,— восклицает Кафу на страницах «Записок о путешествии на Запад».
Живя в Вашингтоне, Кафу встречает Эдит Жирард — молодую американку, чей яркий образ первым появляется на страницах «Записок о путешествии на Запад» на фоне описаний природы, впечатлений от прочитанных книг, личных переживаний Кафу по поводу переговоров в Портсмуте и его конфликта с отцом. Получив очередное письмо от отца в сентябре 1905 г., Кафу пишет в своём дневнике: «Как я и ожидал, отец по-прежнему не соглашается с моим желанием посетить Францию. Зачем мне тогда заботиться о литературе и здоровье? Я жажду легкомысленных развлечений. Я хочу погрузиться в пучину беспутного образа жизни. Я пошел в гости к девушке, с которой познакомился, мы пили шампанское и кричали от счастья»20. Кафу уходит из посольства Японии и переезжает в Нью-Йорк, где поступает на работу в банк Иокогама Сёкин Гинко. Эдит тоже приезжает в Нью-Йорк. Но несмотря на столь бурные события в личной жизни, Нагаи Кафу не забывает о творчестве. Уже в ноябре 1903 г. он начинает писать рассказы, позднее вошедшие в сборник «Повесть об Америке» («Америка моногатари», 1908) и продолжал писать до июля 1907 г., когда он покинул США. Всего в сборник вошло четырнадцать рассказов и десять эссе.
Рассказы из сборника «Повесть об Америке» повествуют о жизни японских иммигрантов в Америке. Они ехали в Америку в поисках лучшей жизни, свободной от ограничений различного характера. Им было жаль покидать родину, но, ютясь в грязных трюмах кораблей, они думали, что приедут, наконец, в Америку — страну, где смогут реализовать свои мечты о лучшей жизни. Но их надеждам не суждено было сбыться — они жили в разваливающихся хибарах, их соотечественники, приехавшие в Америку раньше и сумевшие там обосноваться, эксплуатировали их так же, как их, в свою очередь, обирали американцы. Исследователь Икари Акира считает, что именно в рассказах, составивших сборник «Повесть об Америке», «впервые ощущается непосредственное влияние
Мопассана»21. В особенности Икари Акира выделяет рассказ «Дурманящая красота» («Суибидзин»), написанный весной 1905 г. в Каламазу, в основу которого легла история, услышанная от американского художника. Рассказ повествует о французском журналисте, который влюбился в метиску и не в силах спастись от животной, поистине опьяняющей страсти к этой женщине умер от истощения. Страсть душевная настолько истощила физические силы героя «Дурманящей красоты», что привела его к гибели. Икари Акира проводит параллель с рассказом Мопассана «АІІоита» и даже называет «Дурманящую красоту» «адаптацией произведения
Мопассана»22.
Влияние прозы Мопассана ощущается и в рассказе «Сон в июньскую ночь» («Рокугацу но ёру но юмэ», 1907). По настроению он очень напоминает рассказ французского писателя «Лунный свет», который исследователь французской литературы И. Лилеева называет «гимном любви и красоте»23. Рассказ «Сон в июньскую ночь», написанный под влиянием встречи с молодой англичанкой Розалин, дышит чистотой и свежестью, воплощенными в образе главной героини.
В эссе «Осматривая монумент Мопассану» («Мопассан но сэ-кидзо о хаисуру») Кафу сам признается в своем преклонении перед Мопассаном: «Мопассан-сэнсей, Вы подтолкнул меня к изучению французского языка, потому что я хотел прочувствовать Ваш творческий стиль на языке оригинала, а не полагаться на английские переводы. Также я хотел произносить собственными губами каждое слово, каждую фразу, рожденную Вашим пером, Учитель... Я хотел всеми фибрами души приехать во Францию, чтобы увидеть своими глазам весь тот мир, который Вы описывали в своих произведениях»24. Поклонение Мопассану дошло до того, что, когда, Кафу осознал всю бессмысленность потраченного на работу в банке времени и хотел принять яд, он мечтал, чтобы его голова при этом покоилась на книгах французского писателя. Он писал об этом в сборнике «Повесть о Франции» («Фурансу моногатари», 1909): «Моя любовница Эдит, с которой я прожил около трёх лет, дала мне морфий. Учитель, Вы писали в Вашем романе «Жизнь»: «Никто не вызывает такой жалости, как жизнь женщины, и ничто не бывает столь отвратительно эгоистично, как жизнь мужчины». Эта женщина хранила ампулу морфия в нижнем ящике столика, за которым она каждый вечер накладывала макияж. Она хотела быть уверенной, что сможет положить конец своей беспутной жизни, когда захочет... Я взял эту ампулу, сказав ей, что ... приму яд, как только пойму, что мы больше никогда не встретимся, но то были лживые слова» 25
В других рассказах из сборника «Повесть об Америке» Кафу описывает свободу нравов и суждений, немыслимую для японского общества. Дух свободы — вот что привлекает писателя в западном обществе, и об этом Кафу пишет в рассказе «Записки вернувшегося на родину» («Китёся но никки», 1909). Его герой был счастлив, живя за границей, но ему приходится вернуться в Японию. Он пытается сделать карьеру пианиста, но музыка, которую ему хочется исполнять, не соответствует вкусам его окружения. Старая мораль, царящая в японском обществе, подавляет его. Он встречается с девушкой, которая получила образование во французской школе и прекрасно говорит по-французски. Она так похожа на европеек, что герой влюбляется в неё. Но она уже влюблена в молодого американца. Однако её родители не придают никакого значения любви, для них важны лишь обязательства и чувство долга перед семьёй. Они запрещают дочери выходить замуж за иноверца.
Таким образом, многие рассказы из сборника «Повесть об Америке» пронизаны влиянием Запада: его культуры, литературы, стиля
жизни. Однако Кафу далеко не всё устраивает в общественном укладе жизни Америки. Вот что, к примеру, он говорит о равенстве полов: «Как идеал равенство полов прекрасно, но на практике оно в какой-то мере лишило американок привлекательности. Когда женщина действительно пробуждается от социальной апатии, мужчине незачем тратить время на флирт с ней»26. Несомненен тот факт, что пребывание в Америке, а впоследствии — во Франции повлияло на формирование творческого и жизненного кредо Кафу. Исследователь творчества Нагаи Кафу Накамура Мицуо пишет в работе «Кафу и Франция», что пребывание за границей, в частности во Франции, «оказало решающее воздействие на раскрытие творческого потенциала Кафу. Если бы не было этого непосредственного знакомства с западной культурой и литературой, возможно, мы бы не смогли прочесть многих произведений Кафу, которыми мы имеем возможность наслаждаться сегодня»27.
Проработав год в нью-йоркском филиале Иокогама Сёкин Гин-ко, Кафу получает возможность наконец-то отправиться во Францию в филиал банка, расположенный в Лионе. Покинув Нью-Йорк в июле 19G7 г., Кафу недолго работал в лионском филиале банка и в начале 19GB г. ушел в отставку. Он переехал в Париж, где снял комнату на левом берегу Сены. Когда его финансовые ресурсы истощились, он был вынужден вернуться в Японию.
По возвращении домой Кафу почти сразу же публикует «Повесть об Америке», а затем в печати один за другим появляются его рассказы о Франции. В марте 19G9 г. сборник эссе и рассказов (в него также входила одна пьеса) «Повесть о Франции» был готов к выпуску, но цензура наложила на него запрет — пьеса «Любовь в чужой стране» (Икё но кои) и один из рассказов «Разгульная жизнь» («Хото») были оценены цензорами как «произведения, несущие пагубное влияние с точки зрения социальных моральных норм»26. Тем не менее, сборник «Повесть о Франции» дошел до читателей, хотя и не в первозданном виде. Пьеса «Любовь в чужой стране» увидела свет только в 1947 г., а сокращенная версия рассказа «Разгульная жизнь» (он был переименован в «Облака» («Кумо»)— в 1923 г.
Рассказ «Разгульная жизнь» повествует о молодом японском дипломате Тэйкити, который, приехав во Францию, знакомится с проституткой Ирмой, уроженкой Вашингтона. Дональд Кин почитает Тэйкити за «alter ego» Кафу. Ирма вводит его в свой круг знакомств, и герой понимает, что дальнейшее пребывание в Париже означает для него переход на новые ступени деградации. Он не любит свою работу, своих соотечественников, он тонет в презрении окружающих его проституток. Герой рассказа принимает решение уехать в Южную Америку. Там он узнает о смерти Ирмы, но эта новость лишь слегка трогает его сердце. Он думает о смерти и о том, что неплохо было бы, если сообщения о его кончине будут опубликованы на прекрасном французском языке, а не на уродливом японском. В финале рассказа герой не оставляет надежды умереть
— хотя бы попав под
19B
трамвай. Эдвард Сейденстикер не очень высоко оценивает этот рассказ (как и пьесу «Любовь в чужой стране») из-за претенциозного многословия, на которое не повлияли даже ножницы цензуры. В пьесе Сейденстикер отмечает лишь один удачный монолог: «Дамы и господа. Я благодарен за данную мне возможность представить современную Японскую империю взору моих американских друзей... Это мирная страна, граждане которой напиваются и спокойно засыпают в сточных канавах. Государство, полиция и народ близки как дети и родители. Где бы люди ни собирались, будь то политический митинг, культурное событие или атлетические соревнования, всюду присутствуют полицейские в парадной униформе, которые являются источником безграничной национальной гордости... Желая сделать землю, в которой покоятся их предки, насколько возможно богаче, японцы не хотят строить канализацию, предпочитая видеть, как все нечистоты до последней капли впитываются в землю, а не исчезают в ненасытной утробе
рыб»29.
Большинство рассказов, которые можно описать как записки о путешествии, полны восхищением перед Францией и всем французским. Кафу однажды сказал, что Франция утвердила его предпочтение культуры Эдо и нелюбовь к эпохальным переменам времен Мэй-дзи, так как продемонстрировала возможность модернизации без полного уничтожения старой культуры. Он понял, что врагом является не XX век сам по себе, а японский XX век, превративший реку Сумида в сточную канаву и разрушивший все старые ресторанчики по её берегам, с такой любовью описываемые в произведениях Та-мэнага Сюнсуи: «Когда мы размышляем о связи между Литературой Эдо и левым берегом реки Сумида, мы понимаем, что обитатели Эдо могли находить красоту в отдаленных районах города даже в большей степени, чем парижане в своем родном городе... Даже сейчас парижане выезжают по воскресеньям со своими семьями в пригороды, сидят на траве и пьют вино. Мы же, наоборот, словно снедаемые каким-то непреодолимым стремлением, уничтожаем великолепную красоту традиции в
30
интересах нового времени»30.
Кафу покидает Францию с чувством сожаления. Париж более чем оправдал его ожидания, его сердце было отдано Франции задолго до его приезда туда, и расставание со страной его мечты было для писателя мучительным. Корабль, на котором Кафу возвращается в Японию, заходит в разные порты, и Кафу излагает свои путевые впечатления в рассказах, которые тоже позже войдут в сборник «Повесть о Франции». В рассказах «Сумерки над Средиземным морем» («Тасогарэ но титюкай»), «Порт Сайд» («Пото Сётто»), «Несколько часов в Сингапуре» (Сингапору но судзикан) чувствуется, как с приближением корабля к родным берегам настроение Кафу становится всё более мрачным. Он не хочет возвращаться на родину. Япония эпохи Мэйдзи кажется ему неумелой подделкой, пародией на западную цивилизацию. Кафу ненавидит две вещи, которые принесла с собой
реставрация Мэйдзи: «забвение национальных корней и
искоренение удовольствий, которые характеризуют истинную
31
цивилизацию»31.
В августе 1908 г. Кафу воссоединился со своей семьей, которая в то время жила в Окубо, западном пригороде Токио. В 1909 г. он публикует повесть «Развлечение» («Канраку»), которая рассказывает о любви писателя средних лет к трём женщинам на разных этапах его жизни. В декабре того же года в литературном журнале «Субару» появляется анонимная статья о последних работах Кафу (считается, что её написал поэт Исикава Токубоку (1885—1912), в которой содержится следующее мнение: «Он похож на сына богатея из провинции, который наслаждается удовольствиями Токио на отцовские деньги, а, возвратившись домой, рассказывает всем и каждому о недостатках неотесанных гейш»32. Однако Токубоку проявил необычайную чувствительность. В целом Япония эпохи Мэйдзи, казалось, испытывала наслаждение, когда её высмеивали, и один критик сказал, что «молодой Кафу, вернувшись из-за границы, привез с собой дыхание Франции и обрел на родине огромное число последователей, подобное числу муравьев, которых привлекает перезревшее яблоко»33.
Несмотря на то, что произведения, написанные вскоре после возвращения писателя на родину, переполнены тоской по покинутому Западу и утраченной культуре Японии, в них есть и надежда на то, что спасение от вездесущей модернизации эпохи Мэйдзи может быть найдено. В рассказе «Песня Фукугава» («Фукугава но ута», 1909) описывается, как переполненный трамвай едет с запада на восток по Токио. Пассажиры этого трамвая в основном не очень приятные люди. На остановках в трамвай забираются всё новые и новые люди, их огромное количество словно говорит о подавляющих размерах чудовищного города, выпускающего их из своего чрева. Наконец трамвай останавливается в районе Фукугава, и сердце лирического героя охватывает ностальгия: «Я убегу из разрушенного центра города в Фукугава. Желание найти убежище в Фукугава снедало меня»34.
Район Фукугава располагался на левом берегу реки Сумида и был одновременно окраиной нового Токио и центром старого Эдо. Здесь царствовали знаменитые куртизанки позднего Эдо, воздух был напоен «духом Ситамати», которым были пропитаны страницы произведений Тамэнага Сюнсуй. Это был последний оплот истинных эдос-цев. «До того как я покинул Японию, Фукугава была тем местом, которое отвечало всем моим вкусам, желаниям, печалям и радостям. Даже тогда, до того как здесь были проложены трамвайные пути, красота старинного города уже понемногу увядала, и этот унылый, блеклый вид за рекой давал ощутить горький вкус падения и гибели, но в то же время давал ощущение неописуемо чистой и гармоничной красоты»35. Так писал Кафу об увядающем, но всё же ещё живом Эдо.
Произведения Кафу были настолько прекрасно написаны, что вызвали одобрительный отзыв Нацумэ Сосэки (1867—1916), самого выдающегося японского литератора того времени. По рекомендации Сосэки Кафу в 1909—1910 гг. написал для газеты «Асахи» повесть
«Усмешка» («Рэйсё»). Повесть пронизана маленькими лирическими отступлениями в манере дискурсивного жанра традиционной японской литературы «утамоногатари», но в основном герои являются настолько явными «alter ego» писателя, что в итоге их образы теряют какую-либо самостоятельную значимость. Все пять героев повести «говорят голосом Кафу»36. «Усмешка» также рассказывает о забвении дорогого сердцу писателя мира Эдо, о его существовании за уродливой поверхностью современного Токио. Кафу говорит о своём разочаровании в попытках создать вульгарную имитацию Запада из города с тысячелетней историей. Позднее писатель писал: «Моей главной целью при написании «Усмешки» была серьёзная критика безвкусных проявлений жизни Токио в
1909 г. Я хотел отразить невозможность мирного существования в атмосфере того времени и, наконец, найти места, где ещё существует подлинная японская культура»37. С особым сарказмом Кафу пишет о «законах империи с определенными моральными устоями, которые рассматривали произведения искусства, имеющие отношение к любви или к женским образам, как порнографию»38.
Кафу всё больше и больше начинает напоминать «бундзин» — человека из мира искусства, истинного обитателя незабвенного Эдо. Но он олицетворяет собой несколько иной тип представителя богемы: как эдоский «бундзин», он читает китайскую поэзию, гордится своими навыками каллиграфии, знает многое о культуре и обычаях старого Эдо, но он также страстно увлечен французской литературой. Для него нет ничего противоречивого в подобном слиянии Востока и Запада. Он находит сходство между Японией и Францией, «цитируя строки одного французского поэта, сказанные им о французских проститутках, когда говорит о собственном влечении к токийским проституткам»39. Герой одного из рассказов Кафу носит одежду европейского стиля, слушает фольклорные песни, исполняемые под аккомпанемент западных инструментов. Но даже когда он наслаждается теми же благами западной цивилизации, что и его соотечественники, его отношение к этим благам несколько иное, чем у других японцев. Он развлекает себя, наблюдая за тщетными попытками соотечественников слиться с западной культурой. Эта позиция характерна и для самого Нагаи Кафу.
В 1909 г. Кафу пишет ещё одну элегию, посвященную меняющемуся городу. Однако в повести «Река Сумида» («Сумидагава») образы героев выписаны просто блестяще, они являются одним из главных достоинств этого произведения, а не марионетками, в чьи уста вложены слова автора, как в повести «Усмешка». Действие повести происходит на берегах реки Сумида, в районах Хондзё и Фукагава — на левом берегу, и в районе Асакуса
— на правом. На этих берегах Эдо переживал свой расцвет, и во времена упадка его некогда блестящей культуры здесь всё ещё можно найти следы былой красоты и изящества.
Работа пронизана столь глубоким чувством тоски по былому расцвету Эдо, что вполне можно предположить, что действие разворачивается в 1880-х годах, когда культура Эдо ещё сохраняла своё великолепие. Однако Кафу писал о событиях, происходивших в
1909 г., когда прогресс уже заполонил землю Японии, засорив реки Эдо, и оставил его культуру в прошлом. Именно в это время последние следы великого города растворялись в небытие.
Но, несмотря на уверения самого Кафу, исследователи считают, что события, которые писатель описывает в «Реке Сумида», не имеют чёткой временной характеристики. «Для Кафу лучшее навсегда осталось в прошлом, и эта маленькая повесть представляет собой попытку создать иллюзию мягкого утреннего тумана, который рассеивается под палящими лучами солнца современности»40.
В повести легко найти черты влияния западной литературы; её стилистика напоминает работы французских символистов, и, возможно, Кафу в полной мере ощутил прелесть старого бессонного Эдо, его печальной музыки, красоту сменяющих друг друга сезонов, когда читал поэтические произведения Шарля Бодлера (1821—1867). Но всё же в «Реке Сумида» в полной мере присутствует «дух Ситамати», эта тонкая смесь описаний города, его ландшафтов и природы, которая так часто встречается в произведениях Тамэнага Сюнсуй. В этом плане Кафу нечему было учиться у французов — его учителями были творцы любовной прозы позднего Эдо. Для Кафу «Альманах цветущей сливы» («Умэгоёми»), «Весенняя щедрость любви» («Сюнсоку мэ-гуми но хана»), «Весенний дождь в восточной стране» («Адзума но харусамэ») и другие произведения Тамэнага Сюнсуй были чем-то волшебным, он сам сравнивал их атмосферу с завораживающей «песней сирен»41. Таким образом, из синтеза западного и восточного влияния родилась повесть, которую многие литературоведы называют в числе лучших работ Нагаи Кафу.
В апреле 1910 г. Кафу принимают на работу в университет Кэйо, на факультет литературы. Молодой профессор приступает к чтению лекции по французской литературе. Университет Кэйо в то время считался одним из престижнейших частных университетов Токио наравне с университетом Васэда. Васэда был тогда важным литературным центром, в нём издавался журнал «Литература Васэда» («Васэда бунгаку»), главный рупор японского натурализма. Появление «антинатуралистических» тенденций в японской литературе сопровождалось выходом в свет трёх литературных журналов: «Субару» («Созвездие Плеяды», основан в 1909 г. Мори Огай и Уэда Бин), «Синси-тё» («Новые течения», основан в 1910 г. студентами Токийского Имперского университета, в том числе Танидзаки Дзюнъитиро) и «Мита бунгаку» («Литература Мита», основан в 1910 г. Нагаи Кафу)»42. Кафу был приглашен в Кэйо и для редактирования журнала этого университета, который должен быть «антинатуралистическим» в противовес «Литературе Васэда»- К тому времени Кафу «стал сердцем литературного мира, главой антинатуралистического лагеря»43. Занять это
положение ему помогли такие влиятельные представители литературной элиты, как Мори Огай (1862—1922) — писатель, поэт, драматург, критик, переводчик, находившийся под сильным влиянием немецкого идеализма, и Уэда Бин (1874—1916) — переводчик, впервые познакомивший Японию с творчеством французских символистов. Именно они порекомендовали Кафу администрации университета Кэйо.
В это время в Японии началось складываться мощное антинатуралистическое литературное движение, которое исследователи называют по-разному: «эстетизм», «неоромантизм» или «антинатурализм». В авангарде этих течений стояла «Группа эстетов» («Танби-ха»), в которую входили Нагаи Кафу, Танидзаки Дзюнъитиро (1886— 1965), Киносита Мокутаро (1885—1945), Морита Сохэй (1881—1949) и другие писатели. Они бросили вызов натурализму и его главному принципу—«описанию темных сторон действительности»'14. Естественно, что литературный журнал университета Кэйо, который возглавил один из идеологов «Танбиха» Нагаи Кафу, стал основным печатным органом «антинатуралистов». Первый номер журнала «Литература Мита» (Мита — район Токио, в котором располагается кампус университета Кэйо) вышел в мае
1910 г.
1910 год стал очень важным этапом в жизни не только Нагаи Кафу, но и всей Японии. События, происшедшие в этом году, повлияли на последующее затворничество Кафу и «его настоятельные просьбы воспринимать его не более как эдоского поклонника эротики»45. В 1910 г. около ста радикально настроенных японцев были арестованы по обвинению в заговоре с целью убийства императора Мэйдзи, а впоследствии двенадцать из них, в том числе анархист Котоку Дэнзиро (или Сюсуй), были приговорены к смертной казни. Кафу признавался, что это событие вызвало у него «состояние глубокого шока... Ни один из инцидентов, которых я был свидетелем или о которых слышал, не наполнял меня таким чувством ненависти»45.
Однако в творческом плане 1910 и 1911 гг. были для Кафу достаточно успешными. Он всё также пишет о ненависти к эпохе Мэйдзи и о любви к Эдо в произведениях, выходивших в журнале «Литература Мита» (позднее эти рассказы, эссе и наброски были собраны в книге «После чая» («Котя но ато», 1911). В 1912 г. Кафу публикует сборник рассказов «Ночные истории Синбаси» («Синкё ява»), лучшим из которых считается рассказ «Пионовый сад» («Ботан но кяку»), датированный 1909 г., когда писатель вернулся из Франции. Это один из известнейших рассказов Кафу о жизни гейш, печальная история о меняющемся мире на восточном берегу реки Сумида, о несчастьях этих женщин, чья роль хранительниц культуры старого Эдо не всегда приносила им удачу. Герои рассказа — гейша и её спутник — идут по улицам старого квартала, над которым веет предчувствие скорой гибели. Они направляются в Янагибаси, район развлечений, похожий на район Фукугава во времена его расцвета. На противоположном берегу реки, в районе Хондзё, гибель старой культуры кажется про-
сто неминуемой. Река Татэкава, протекавшая тут, уже погребена под горами мусора, а пионовый сад превратился в кладбище автомобилей. В финале рассказа гейша Корэн и её спутник уходят в рассвет, чтобы не видеть того упадка, в который перемены повергли красоту старого Эдо.
Эдвард Сэйденстикер, однако, считает лучшим рассказом этого сборника «Простуду» («Кадзагокоти», 1912). Это рассказ о гейше как об увядающей представительнице уходящей культуры. В её болезненном образе воплощены красота и увядание Эдо. Герой рассказа, которому гейша оказывает поддержку, сбежал от подавлявшего его мира Мэйдзи, предпочитая погрузиться в прошлое. Но этот уход от настоящего выглядит как уход от самой жизни, полет в бездну саморазрушения. Бесполезный и беспомощный герой, топящий свои страхи в темных водах Эдо, словно отражает состояние своего создателя после казни заговорщиков в 1911 г.
В 1912 г. умер император Мэйдзи, и с этого момента историки начинают отсчёт годов эпохи Тайсё. Этот год многое изменил в жизни Кафу и в первую очередь положил начало его самоизоляции от литературного мира. Для этого поступка у Кафу было достаточно причин, которые заслуживают дальнейшего исследования. В жизни писателя периоды кризиса сменялись периодами творческого расцвета, но никогда его креатинная деятельность не была столь насыщена и продуктивна, как в самом начале его творческого пути.
Нагаи Кафу умело сочетал в своём творчестве черты влияния западной и восточной культур. Его любовь к культуре благословенного Эдо и преклонение перед лучшими представителями западной литературы подарили нам писателя настолько самобытного и неординарного, что вряд ли мы сможем выделить другого представителя японской литературы, столь блестяще сумевшего синтезировать две противоречивые культуры
— Восток и Запад — в своём творчестве и в своей жизни.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. The Life and Writings of Nagai Kafu, 1879—1959. Stanford, 1965. P. 3.
2 Keen Donald. Dawn to the West. Japanese Literature of the Modern Era. N.-Y., 1987. P. 386.
3 Краткая история литературы Японии. Ленинград, 1975. С. 77.
4 Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. P. 5.
5 Keen Donald. Dawn to the West. P. 388.
6 Мацуда Рёити. Отъезд Нагаи Кафу (Нагаи Кафу но сюппацу)//Сборник иссле довательских материалов в области японской литературы. Токио, 1989. С. 79.
7 Keen Donald. Dawn to the West. P. 390.
8 Ibid. P. 388.
9 Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. P. 12.
0 Keen Donald. Dawn to the West. P. 394.
1 Ibid. P. 395.
2 Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. P. 13.
3 Сато Харуо. О Кафу (Кафу дзаккан). Токио, 1947. С. 27.
4 Keen Donald. Dawn to the West. P. 398.
5 Икари Акира. Нагаи Кафу и Мопассан. Сравнительно-литературное исследо вание (Нагаи Кафу то Мопассан. Соно хикакубунгакутэки косацу)//Нихон бунгаку кэн-кю тайсэй. Нагаи Кафу. Токио, 19B9. С. 276.
6 Мацуда Рёити. Отъезд Нагаи Кафу. С. 79.
7 Seidensticker Edward. P. 1B.
* Полное собрание современной японской литературы (Гендай нихон бунгаку дзэнсю). Токио, 1956. Т. 16. С. 379.
9 Там же. С. 3B7.
2G Seidensticker Edward. P. 19.
2 Икари Акира. Нагаи Кафу и Мопассан. С. 277.
22 Там же. С. 278.
23 Лилеева И. Весёлые рассказы о горькой и суровой правде жизни//Ги де Мопассан. Новеллы. М., 19B3. С. 5.
24 Полное собрание сочинений Нагаи Кафу (Кафу дзэнсю). Токио, 194B—1953. Т. 3. С. 6B6-6B7.
25 Там же. С. 582.
26 Есида Сэйити. Нагаи Кафу. Токио: Ханава Сёбо, 1953. С. 59.
27 Накамура Мицуо. Кафу и Франция (Кафу то Фурансу)//Нихон бунгаку кэнкю тайсэй. Нагаи Кафу. Токио, 19B9. С. 116.
26 Seidenstcker Edward. P. 26.
29 Ibid. P. 27.
3G Полное собрание современной японской литературы. Т. 16. Q2B4.
31 Keen Donald. Dawn to the West. P. 416.
32 Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. P. 33.
33 Ibid. P. 33.
34 Полное собрание сочинений Нагаи Кафу. Т. 5. С. B2.
35 Там же. С. 82.
36 Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. P. 35.
37 Нагаи Кафу. Об «Усмешке» (Рэйсё ни цуйтэ)//Полное собрание сочинений Нагаи Кафу (Кафу дзэнсю) Т. 13. С. 41—42.
31 Там же. С. 198.
39 Там же. С. 199.
4G Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. P. 42.
4 Полное собрание сочинений Нагаи Кафу. Т. 13. С. 339.
42 Suzuki Tomi. Narrating the Self. Fictions of Japanese Modernity. Stanford, 1996. P. 215.
43 Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. P. 44.
44 История зарубежной литературы XIX века. М., 1991. Т. 1. С. 152.
45 Seidensticker Edward. Kafu the Scribbler. P. 45.
46 Полное собрание сочинений Нагаи Кафу (Кафу дзэнсю). Т. 12. С. 221.
Ksenia G. Sanina
«Metis, Born By Shunsui and Maupassant»:
The East and the West in Life and Creative Works of Nagai Kafu
Nagai Kafu was one of the giants of modem Japanese literature. He was one of those, who brought the example of European literature to Japanese prose and poetry. As an essayist and a novelist in his own right, Kafu combined his worshiping of Zola, Maupassant and other giants of Western literature with his own respect for traditional Japanese literature to create a succession of original works that makes him one of the most elegant of all modern Japanese authors.
