CC BY
27
УДК 821.161.1
МЕТЕЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО В СТИХОТВОРЕНИИ САШИ ЧЕРНОГО «В ГАРЦЕ»
Сергей Сергеевич Жданов
Сибирский государственный университет геосистем и технологий, 630108, Россия, г. Новосибирск, ул. Плахотного, 10, кандидат филологических наук, зав. кафедрой иностранных языков и межкультурных коммуникаций, тел. (383)343-29-33, e-mail: [email protected]
В статье рассматриваются особенности метельного пространства в стихотворении Саши Черного «В Гарце», которое принадлежит к эмигрантскому периоду творчества поэта. Образ метели, представленный в данном произведении, соотносится с традицией изображения снежной стихии в русской литературе XIX-XX веков. Герой-одиночка противопоставлен враждебной хаотической стихии, которая, наряду с природными свойствами, приобретает дополнительные значения судьбы и исторического катаклизма.
Ключевые слова: Саша Черный, поэзия Серебряного века, хронотоп, литературная универсалия, образы стихий, метель, скифы.
BLIZZARD SPACE IN THE SASHA CHORNY'S RHYME «IN HARZ»
Sergey S. Zhdanov
Siberian State University of Geosystems and Technologies, 630108, Russia, Novosibirsk, 10 Plakhotnogo St., Candidate of Philology, Associate Professor, Head of Foreign Languages and Intercultural Communications Department, tel. (383)343-29-33, e-mail: [email protected]
The article deals with some characteristics of the blizzard space in the Sasha Chorny's rhyme "In Harz" which was written by the poet in the emigration period of his work. The image of blizzard presented in the rhyme is linked to the tradition of describing the snowstorm in the Russian literature of XIX-XX centuries. A single character is set against the antagonistic chaotic power which has both natural features and occasional meanings of a fate and a historical cataclysm.
Key words: Sasha Chorny, Silver Age of Russian poetry, chronotope, literary universal, images of elements, blizzard, Scythians.
Устойчивый образ метели складывается в русской литературе в начале XIX века, приобретая черты литературной универсалии [4]. Причем этот образ вбирает в себя множество смыслов, порой противоположных друг другу по значению. По словам О. Б. Лебедевой, «...образ снежной вьюги как природной стихии для русского национального сознания обладает способностью символизировать состояние бурной страсти и служить символом истории» [3, с. 159]. Так, А. С. Пушкин в повести «Капитанская дочка», основываясь на сюжете бури/ метели связывает «судьбы персонажей с ходом истории» [4, с. 15]. Более того, как отмечает К. А. Нагина, «начиная с Пушкина, образ метели-судьбы прочно займет свое место в русской литературе» [Там же, с. 14]. К этой традиции изображения метельного хронотопа обращаются и поэты Серебряного века [5], времени духовного брожения и социально-исторических потрясений, определивших во многом бурный, мятежный характер века ХХ-го.
Образ метели является ключевым и в стихотворении Саши Черного «В Гарце», написанном в эмигрантский период творчества поэта. Хронотоп этого небольшого по объему произведения образуют два основных типа пространства. Первый тип - это ограниченное немецкое городское пространство, о котором речь пойдет позже. Второй же тип - снежные «белые поля», откуда и приходит метель. Это пространство отмечено стихийно-хаотическими характеристиками: темноты («поля, замутненные разгулом метели»); дикости («разгул метели», «дикий, разнузданный рев»); злобы («злой ветер»); кругового циклического движения (ветер «взбивает-клубит снеговые постели») [9, с. 76]. Перед нами разворачивается бескрайняя, не имеющая визуальных границ и четких очертаний пространственная горизонталь, которая по ассоциативной связи сопоставляется с оставленной Родиной, мятежно-метельной Россией. Вообще, как отмечает А. И. Смирнова, «в произведениях поэтов-эмигрантов образы «неоглядных далей» и сводящего с ума приволья символизируют утраченную родину...» [6, с. 126].
Но в данном стихотворении С. Черного акцент делается именно на разгуле стихии, на разбойничье-разгульной дикой степной воле, не сдерживаемой никакими ограничениями свободе, которая ассоциируется с революционной стихией. Неслучайно метельно-стихийному началу произведения соответствует условно-исторический конец: герой идет через метель, чтобы отправить письмо («беспомощный, братский привет») далекому другу, «заложнику скифов» [9, с. 77]. Здесь «скифы» как условное обозначение северных варваров метонимически означают революционную Россию. Следует сказать, что скифский образ был весьма популярен в русской поэзии начала ХХ столетия. Он романтизировался и описывался, как пишет Н.М. Солнцева, в качестве оппозиционного западному цивилизаторскому элементу «бунтарское, обращенное к первородным силам» начало [7, с. 151]. Метель как природная стихия в произведении «В Гарце» акцентирует это скифство, корреспондируя «с варварскими мотивами, и, в первую очередь, с «кочевым»» [5, с. 53]. Но С. Черный, убежденный противник большевиков, в отличие от того же В. Брюсова с его стихотворением «Мы - скифы», далек от восхищения новыми скифами «с красными пиками» («Закат Европы») [9, с. 152]. Возвращение к ним равнозначно для его героя самораспятью («Гигиенические советы») [Там же, с. 206].
Образ скифов-большевиков непохож на неоромантический, по сути, образ вольных кочевников, детей-природы, возникший у С. Черного в доэмигрантском стихотворении «Возвращение»: «.на даль, залитую солнцем, с кургана, как скифы, смотрели, вверяясь далекой немой синеве...» [8, с. 301]. Эти два образа скифов, рожденные из одной основы, противопоставлены друг другу. Однако в дальнейшем С. Черный приходит к еще одному варианту скифской темы. В позднем стихотворении «Гете» 1932 года герой, соотнося себя с гетев-ским пространством, называет себя «скифом чужим» [9, с. 249]. Здесь скифство лишается своих отрицательных коннотаций, а герой-поэт, соединяя в новом синтезе образы варварства и цивилизации, проецирует на себя роль Анахарси-са, открывающего перед собой мудрость германского (западного) мира - роль,
которую примерял на себя еще герой «Записок русского путешественника» Н. М. Карамзина.
Скифы из метельного пространства связаны с угрозой для героя: его друг -их заложник. Образы скифов и метели соединяются друг с другом, создавая некое стихийное единство, преграждающее герою путь назад. Сходная ситуация, кстати, описывается в стихотворении С. Черного «В старом Ганновере». Здесь героя, аналогично замкнутого в немецком городском локусе, разъединяет с другом и Родиной также водная стихия, но уже в виде не снега-метели, а дождя: «.вода бежит волнистой ртутью, хлещет-плещет тускло-серой мутью.» [Там же, с. 78]; «Друга нет - он на другой планете, в сумасшедшей, горестной Москве. <.> Друга нет - и нет путей назад» [Там же, с. 79]. Сходство между дождевым и метельным стихийным пространством проявляется и в их мутности: замутненные разгулом метели поля - тускло-серая муть дождя. Даже действия стихий описаны парными глаголами, написанными через дефис: метель «взбивает-клубит», а дождь «хлещет-плещет». Таким образом, стихия разделяет миры Родины и чужбины и в то же время, проникая в немецкий городской локус, напоминает о России, порождая мотивы тоски, одиночества и беспомощности перед разгулом сил, превышающих человеческие возможности (отсюда «беспомощный привет»).
В соответствии с метельным сюжетом в стихотворении С. Черного «В Гарце» метель-судьба-история играет с человеком. В инфернальном варианте данного сюжета «.путник, замкнутый в степи вьюгой, . обращается в игрушку бесовских сил и, не имея ни малейшей возможности защитить себя, движется к гибели» [4, с. 12]. Но у С. Черного инфернально-фатальные мотивы смягчены тем, что русский герой помещен в пространство немецкого поселения, которое наделяется, как это типично для поэта, идиллическими чертами. Внутренняя идиллия сопротивляется вторжению метели, которая «врывается в улицы», издает «дикий, разнузданный рев», стремится погрузить город в снежные ахронность и авизуальность («.забитых январскою пудрой часов не найти.»); нанести вред человеку («.острее впивается в щеки морозное жало.»); закружить и затерять одинокое существо в снежной круговерти («.встревоженный пес человека зовет на углу.») [9, с. 76]. При этом образ холодной метели парадоксальным образом, но в полном соответствии с литературной традицией [5, с. 54] связывается с образом пожара: «.дымятся высокие кровли, заборы и штабели дров.» [9, с. 76]. Метель словно хочет вырвать город из сладкой зимней дремы: «башня под снежною шапкой» мирно спит, но «злой ветер» перетряхивает «снеговые постели» городских строений [Там же]. Последние, как и весь в город в целом, наделяются, что характерно для творчества С. Черного, самостоятельной жизнью и до некоторой степени очеловечиваются: башня спит, витрины мигают, «глаза фонарей в сетку хлопьев ныряют устало.» [Там же], «.елки лопочут.» [Там же, с. 77].
Столкновение метельного и городского пространств также можно рассматривать как противостояние хаотического русского-«скифского» и цивили-зационного-немецкого начал. Как подчеркивает Г. Д. Гачев, для России «Даль и
Ширь... привилегированнее Выси и Глуби (что, напротив, во германстве сверхценнее), горизонталь мира важнее вертикали.» [2, с. 452]. Действительно, в отличие от пространственной горизонтали метельных полей городские объекты представлены вертикалью: высокие кровли, заборы, штабели, фонари, башня. Человеческая идиллия, связанная в стихотворении с миром детства («.младенца на санках везут.»), побеждает холод и круговое, запутывающее человека движение метели: довольным мальчишкам в вязаных куртках «не зябко», «метель не собьет их с пути» [9, с. 76].
Победа над круговым, инфернальным движением достигается, в том числе, благодаря визуальности освещенного городского пространства, наличию фонарей: «К почтовому ящику цепко иду я сквозь вьюгу, фонарь, как маяк, излучает мерцающий свет.» [Там же, с. 77]. Образ фонаря-маяка уподобляет пространство метели снежному морю и служит символом надежды, как и в другом эмигрантском стихотворении С. Черного «Грубый грохот Северного моря.»: «Но сквозь муть маяк вдруг брызнул светом, словно глаз из-под свинцовых век: над отчаяньем, над бездной в мире этом бодрствует бессонный человек» [Там же, с. 88]. Заметим, что в обоих случаях свет маяка торжествует над мутью-темнотой водного стихийного пространства. Аналогичен свету фонаря-маяка и зов встревоженного пса, обращенный к блуждающему в метельном пространстве человеку.
Связан с мотивом света и образ мигающих витрин, но в контексте немецкого городского пространства других произведений С. Черного этот образ приобретает дополнительную смысловую наполненность. Витрина в стихотворениях поэта - это не просто элемент городского пейзажа или место, рекламирующее товар лавки (если не брать пространство Веймара и Берлина, изображенных С. Черным как филистерские локусы, в которых коммерция поставлена на конвейер). Это, скорее, окно в уютный вещный мирок идиллического изобилия, своего рода аналог рога изобилия. Герой С. Черного, как правило, наслаждается витринами: «Я часами здесь сонно слоняться готов, в аккуратных витринах рассматривать булки, трубки, книги и гипсовых сладких Христов» [8, с. 257]; «А как восхитительны книжные лавки, какие гирлянды из книг и гравюр! В обложках малиновых, желтых, лиловых цветут, как на грядках, в зеркальном окне» [Там же, с. 173]. Даже в трагическом по своей тональности стихотворении «В старом Ганновере» сияющие витрины разгоняют на некоторое время серую муть дождя: «.внизу, в огнях узорных, засияли стекла ниш, - лавки -лакомее тортов: маски, скрипки, парики, груды кремовых ботфортов и слоновые клыки. Череп, ломаная цитра, Кант, оптический набор.» [9, с. 79].
Однако при этом финал стихотворения С. Черного «В Гарце» амбивалентен. С одной стороны, герой не теряется в метельных вихрях, а целенаправленно добирается до своей цели. Здесь инфернальный вариант сюжета с метелью-судьбой, ведущей человека к гибели, казалось бы, нарушается. Немецкое городское пространство служит защитой своим обитателям. Сравните с мыслью Г. Башляра о буре в городе: «В домах, тесно прижавшихся друг к другу, нам не так страшно. В Париже буря не кажется мечтателю тем олицетворением враж-
дебной силы, каким является она для обитателя одиноко стоящего дома» [1, с. 43]. С другой стороны, задача, которую решает герой, является лишь проходной, свою же главную имплицитно заданную цель возвращения на Родину он достичь не может, как не может и выручить друга из скифского плена. Немецкое идиллическое пространство, помогая в мелочах, защищая от природной метели, не в силах спасти человека от бури исторической, забросившей его на чужбину. Связь с Россией в настоящем оказывается для героя-эмигранта нарушенной, а он сам остается одиноким в своем горе.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства / Пер. с франц. Н. В. Кисловой, Г. В. Волковой, М. Ю. Михеева под ред. Л. Б. Комиссаровой. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - 376 с.
2. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. - М.: Прогресс-Культура, 1995. - 480 с.
3. Лебедева О. Б. Традиции commedia dell'arte в лирике и драме Александра Блока («Стихи о Прекрасной Даме» - «Балаганчик» - «Снежная маска») // Имагология и компаративистика. - 2014. - № 1. - С. 145-164.
4. Нагина К. А. «Метель-страсть» и «метель-судьба» в русской литературе XIX столетия // Вестник Удмуртского университета. Серия История и филология. - 2010. - № 5-4. - С. 12-20.
5. Нагина К. А. «Метельный» мир в творчестве А. Блока, А Белого, В. Брюсова на фоне литературной традиции // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. - 2011. - № 3. - С. 47-55.
6. Смирнова А. И. Природные константы в лирике Серебряного века // Природные стихии в русской словесности / Отв. ред. А.И. Смирнова. - М.: URSS: ЛЕНАНД, 2015. - С. 121132.
7. Солнцева Н. М. Скиф и скифство в русской литературе // Историко-культурное наследие: Ученые записки Орловского государственного университета. - 2010. - № 4. - С. 147159.
8. Черный С. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 1: Сатиры и лирика. Стихотворения. 19051916 / Сост., подгот. текста и коммент. А. С. Иванова. - М.: Эллис Лак, 1996. - 464 с.
9. Черный С. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 2: Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы. 1917-1932 / Сост., подгот. текста и коммент. А. С. Иванова. - М.: Эллис Лак, 1996. - 496 с.
© С. С. Жданов, 2016
