CC BY
88
УДК 811.161.1
МЕТАЯЗЫКОВАЯ РЕФЛЕКСИЯ В ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ РЕЛИГИОЗНОЙ
ТЕМАТИКИ
А.В.Батулина
METALINGUISTIC REFLECTION IN JOURNALISTIC TEXTS OF RELIGIOUS SUBJECTS
A.V.Batulina
Гуманитарный институт НовГУ, [email protected]
В статье рассматриваются особенности метаязыковых контекстов, представленных в публицистических текстах религиозной тематики. Анализируются функциональные разновидности метатекстовых и метаязыковых комментариев. Ключевые слова: метаязыковая рефлексия, публицистика, метатекст, рефлексив
The article discusses the features of metalinguistic contexts presented in journalistic texts of religious subjects. Analyzes functional types of metatextual and metalinguistic comments. Keywords: metalinguistic reflection, journalism, metatext, reflexive
Термин метатекст активно используется в лингвистике текста и в литературоведении при анализе таких важнейших текстовых категорий, как образ автора, модус, авторское начало. Сознательные интеллектуальные усилия говорящего, стремящегося избежать сбоев в коммуникации, приводят к появлению в его речи рефлексивов — «метаязыковых комментариев по поводу употребления актуальной языковой единицы» [1].
Целью настоящей статьи является определение особенностей метаязыковой рефлексии в публицистических текстах религиозной тематики, написанных на современном материале. Как пишет Г.Я.Солганик, «события и факты, о которых трактует публицистика, развиваются... прежде всего в духовном пространстве... оно может заполняться политическими, религиозными, мифологическими, философскими и другими идеями» [2].
Употребление метаязыковых выражений в анализируемых текстах объясняется, прежде всего, их предметно-тематической направленностью: сфера религиозной жизни, долгое время находившаяся под запретом, остается во многом непонятной «среднему носителю языка». Неслучайно Е.В. Бобырёва, характеризуя жанры религиозного дискурса, реализующиеся вне храма, в качестве их сущностной характеристики называет наличие «поправок на возможное непонимание и различие идеологических позиций коммуникантов» [3].
Нам близко «широкое» понимание термина ме-татекст, согласно которому объектами метаязыково-го описания могут быть как отдельные единицы языка (слово, фразеологизм, пословица, грамматическая модель), так и композиционно выделенные образования (рассказ, предисловие, послесловие и т.п.) [4, 5].
Собственно метатекстовые высказывания, объектом которых является жанровая природа рассказов, структурные элементы текста, авторская позиция, выполняют дискурсивную функцию, поскольку служат соотнесению речи с конкретной коммуникативной ситуацией.
Предисловием предваряются четыре [6-9] из семи анализируемых текстов. В каждом предисловии указывается на абсолютную достоверность, подлинность материала [6-9]: правда и ничего кроме правды — таков замысел автора [6], сообщается о коммуникативных намерениях автора, главным их которых является приобщение читателей к вере: истории... кому-то могут показаться интересными, полезными или назидательными [7]. Следующий блок метатек-стовой информации касается «источника материала». В документальных рассказах присутствуют две категории персонажей: духовенство и миряне. Большинство авторов выбирает одну из этих категорий, намереваясь писать: о простых людях [8] или о жизни духовного сословия в современной России [6]. Син-кретичность жанровой природы текста также становится предметом авторской рефлексии, находя отражение в различных его номинациях: современный патерик [9], священническая проза [10], записки [6]. Называя свои произведения рассказами [7-9], авторы подчёркивают неклассичность избранной литератур-
ной формы: документальные рассказы от первого лица [9], рассказы, которые напоминают эпизоды из патерика [8].
Послесловием снабжены три [6-8] из семи сборников рассказов. Метатекстовый комментарий затрагивает восприятие текста потенциальным читателем: возможно, после моих рассказов об Афоне создается впечатление, что это довольно удалённое от реальной жизни место [7], замысел автора: в нашей книге мы сознательно не затрагивали различные аномальные явления, которые иногда встречаются в церковной жизни [6].
Метатекстовые комментарии к отдельным рассказам также выполняют дискурсивную функцию: они управляют вниманием адресата, выражают авторскую позицию: пора перейти к теме, которую в мирском бытии люди стараются обходить стороной [6], соотносят речевое произведение с ситуацией, в которой оно создаётся: до сих пор многие считают Вангу православной и уверяют, что она действовала с благословения и согласия священноначалия. Именно для таких людей и предназначен мой рассказ [7]. В завершающих рассказ комментариях, оформленных как высказывания от первого лица, поясняются названия глав: я назвал эту последнюю главу «Несвятые святые». Хотя мои друзья — обычные люди [9], отбор героев рассказа: я рассказываю об этих людях, графе Кутайсове и Ефиме Дыскине, живших в разное время, не случайно .[10].
Примеры заглавий, выполняющих метатексто-вую функцию, единичны: История про Гену, который потерял квартиру и работу, но чувствует себя счастливым человеком [8], Жизнь, удивительные приключения и смерть иеромонаха Рафаила — возопившего камня [9].
Вплетённые в текст метатекстовые образования классифицируются по разным основаниям: отнесенности к языковой или к когнитивной сфере [11], к языковой или к речевой рефлексии [5], к тексту, к дискурсу или к социуму [12]. Исследователи связывают явления метатекста прежде всего с комментарием к «хронологическим, пространственным, социологическим и т.п. рамкам употребления рассматриваемого выражения» [11, 12], чтобы подчёркнуть необходимость отграничения суждений о языке от суждений «о мире».
Характерной особенностью анализируемых текстов является комментирование церковнославянских слов и выражений: освящается «всех вод естество» — вся вода в мире делается крещенской и святой [9]. Авторский комментарий может касаться денотативного плана слова: главный афонский звук — это стук била — широкой деревянной доски, похожей на двухлопастное весло, с которой монах — ка-нонарх в длинной плиссированной мантии обходит весь монастырь перед службой, деревянным молотком выстукивая по ней ритмичную дробь [7], его понятийного содержания: слово «жрать» можно перевести на русский язык не иначе как «приносить жертву» [13] и грамматической структуры: егда кто от мирских священников отъидет ко Господу, приходят три священницы (священника — Ю.С.) [6]. Де-
финиции, которыми сопровождаются слова и выражения, относящиеся к религиозной сфере, отличаются от научных, они максимально приближены к ситуации общения и к языковому опыту и системе образов «нецерковного человека»: главным личным праздником считаются именины, в церковном понимании это день небесного тёзки [6].
Возможен и обратный перевод, когда автор сопровождает понятное читателю слово или выражение его церковнославянским эквивалентом: главное и самое большое паникадило (в Греции оно называется хорос) [7], причастие помещается в специальный ковчежец, называемый дароносицей [6]. Такой перевод маркирует идейно и культурно значимые слова и концепты.
Объектом авторской рефлексии является процесс освоения церковнославянской лексики: мне объяснили, что следует обратиться к благочинному. Я впервые слышал это слово и принялся твердить про себя, чтобы не забыть [9]. Фиксируется искажение смысла или фонетического облика церковнославянских слов: возле этого столика служат панихиду, называется он на церковном языке «канун», или, как говорят бабушки, «канон» [6]; явления народной этимологии: раньше думала, что окормляться — от слова «кормить»; оказывается, «окормитель» — не от «корм», а от «кормчий» [8]; неразграничение значений паронимов, относящихся к религиозной сфере: быть послушником и просто выполнять послушание в монастыре — разные вещи [8]. В качестве субъекта-источника метаязыковой оценки может выступать сам автор или персонаж, наличие субъекта оценки выражено лексическими средствами.
Одним из графических показателей языковой рефлексии являются кавычки. Посредством кавычек получают критическую оценку словообразовательные «инновации» в религиозной сфере, появляющиеся вследствие бытового упрощения сложных явлений религиозной жизни: батюшка отвечает, что такого понятия, как «развенчание» в Церкви не существует [6], слово «сорокоушка» в народе стало, Божьей милостью, помаленьку забываться. Церковная тетрадь, куда Семёныч записывает сорокоусты, год от года толстеет [13].
Одной из частных функций рефлексии, отмечаемых исследователями [5, 12], является функция комическая. Она реализуется при описании недостаточно освоенной персонажем церковной лексики: читывал ведь искренний Семеныч прокимен «правым подобает пахлава» [13]. Присутствие в метаязыковых комментариях не соответствующей типу коммуникативной ситуации лексики (публицистических штампов, терминов, просторечных слов) также даёт комический эффект: любимой темой, так сказать информационным поводом в любом местном скамеечном ретро-клубе является жизнь священнической семьи [6].
В метаязыковых комментариях подвергаются оценке активные процессы в лексике и в словообразовании: как много у нас появилось менеджеров, раньше... их называли «снабженцами», или «торгашами», или ещё как-то [10]. Наличие при метатек-стовых выражениях указания на субъект метаязыко-
вой оценки снимает с автора ответственность за выбор слова: эти оказались, как сегодня говорят, «оборотнями в погонах» [10].
Метаязыковые высказывания авторов по поводу личных имен объективируют существование живых ассоциативных связей христианских имён с именами святых, подвижников и мучеников, погибших за утверждение веры: и даже имя дал ему Рафаил, в честь Архангела... В монашеской среде подобное просто так не делается [9]. Отсутствие такой связи у вошедших в моду имён активизирует деятельность «наивного» языкового сознания, подвигая автора на её поиски: но зато теперь я знаю в честь кого, вернее — чего нарекают родители своих дочурок! Драная праворукая «Тойота»! [13].
Объектом авторской рефлексии по поводу личных имён становится соответствие / несоответствие имени означаемому: Карина... пищащий свёрток, красноватое скукоженное личико, среднерусская сельская курносость... похожа на Машку. «В честь Марии бы Египетской? А?» Только родителям так не любо [13], при этом эксплицируется ассоциативный фон онима: Я тогда подумал: «если ты хочешь, чтобы твой сын был счастливым, то стоило ли давать ему такое имя [Гамлет — А.Б.] [10]. Регулярно сопровождаются комментариями прозвища: Вообще-то родители назвали их Вовкой и Витькой, но по именам их никто не звал. Поразительное сходство с героями развеселого мультфильма сработало, и теперь для одноклассников глупый Вовка был Бивисом, а тормозной Витька — Батхедом [13]. Негативная оценка имён и прозвищ выражается посредством предикатов нецерковные, нехристианские: чуть поодаль качается пьяный Футбол, на аналое повис в слезах Топ-тыжка... интересные у них имена. Такие же нехристианские, как и всё остальное [13]. Ср.: мальчика звали... Елисей. Не слишком привычное по нашим временам имя, но красивое и, главное, церковное [14]. Использование прозвищ нехарактерно для общения в церковной среде, поэтому является поводом для ме-таязыкового комментария: за отцом Виктором вдруг как-то сразу закрепилась кличка — Старчишка. Это было само по себе удивительно, потому что мы никому и никогда прозвищ не давали. Но для этого сидельца кличка возникла как-то сама по себе, совершенно естественным образом [9].
В метактекстовых комментариях объективируется присутствующая в публицистике религиозной тематики идейная оппозиция «церковное» — «светское», которая находит отражение в конструкциях с семантикой квалификации речи (в миру, мирской, говоря светским языком...): словами «мир» и «мирское» у верующих обозначается масса понятий, связанных со светской жизнью [6]. Этой же цели служит отказ от общепринятых эвфемизмов: Православная одинокая женщина не может завести себе бой-френда. Такие отношения называются блудом [6]. Перефразированию подвергается идеологически «нагруженная» общеупотребительная лексика, прежде всего, её ассоциативный и / или коннотативный фон: смерть, или, по-христиански, переход в вечную жизнь [6]. Некоторые общеупотребительные слова,
такие как судьба, случай, совпадение особенно часто являются предметом авторской оценки, приобретая в метаязыковых комментариях пейоративную коннотацию: и ещё немного об удивительных совпадениях, которые, думаю я, на самом деле и не совпадения никакие. А помощь и вразумление, духовное руководство [8].
Замене, сопровождающейся авторским комментарием, может подвергаться и бытовая лексика: Всегда подтянута, аккуратна, этакая современная православная ба..., простите, чуть было не сказал «бабушка», но Вера Ивановна запрещает мне произносить это «гадкое» слово, только «матушка» и никаких альтернатив [10]. Замена обращения бабушка на матушка не устраняет периферийную сему возраста: матушка... — 3. «Обращение к незнакомой (обычно пожилой женщине в церкви)» [15]; привлекательность наименования матушка для персонажа обусловлена его принадлежностью к сфере церковного общения.
Одним из типичных языковых приемов, при помощи которых автор характеризует несовпадение церковного и светского миропонимания, является приём диалогической цитации. Различие в способе номинации референтов участниками диалога используется для выражения авторского отношения к словоупотреблению:
— А где у вас тут поп — толоконный лоб?
— Не поп, а батюшка [8].
Вопрос, стимулирующий языковую рефлексию, и ответ выполняют роль метаязыкового комментария:
— А еще дети, есть на свете такие несчастные люди, которые любят пить пиво и вино... Как называют таких людей?
Я уже хотел подсказать «грешники», а услышал дружный хор из сорока детских голосов:
— Алкаши! [10].
Таким образом, употребление рефлексивов в анализируемых текстах связано, с одной стороны, со стремлением обеспечить ясность речи через комментарии к специальной лексике, а с другой, — с необходимостью уточнить ассоциативный фон концептов, имеющих разные оценочные коннотации у носителей «светского» и «религиозного» сознания.
1. Вепрева И.Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. М.: Олма-Пресс, 2005. С. 76.
2. Солганик Г.Я. О структуре и важнейших параметрах публицистической речи (языка СМИ) // Язык современной публицистики: Сб. статей / Сост. Г.Я.Солганик. М.: Флинта: Наука, 2008. С. 21-28.
3. Бобырёва Е.В. Религиозный дискурс: ценности, жанры, стратегии (на материале православного вероучения). Волгоград: Перемена, 2007. С. 59.
4. Шаймиев В. А. Об иллокутивных функциях метатекста, или Перечитывая А.Вежбицку...: (на материале лингвистических текстов) // Русистика: Лингвистическая парадигма конца ХХ века. СПб., 1998. С. 68-76.
5. Николина Н.А. Языковая и речевая рефлексия в пьесах Н.А.Островского // Русский язык в школе. 2006 б. № 3. С. 62-68.
6. Сысоева Ю. Записки попадьи: особенности жизни русского духовенства. М.: Время, 2010. 256 с.
7. Дворкин А.Л. Афонские рассказы. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2006. 200 с.
8. Рожнёва О. Монастырские встречи. М.: Благовест, 2010. 224 с.
9. Архимандрит Тихон (Шевкунов). «Несвятые святые» и другие рассказы. 6-е изд., испр. М.: Изд-во Сретенского монастыря; Олма Медиа Групп, 2012. 640 с.
10. Дьяченко А. В круге света. Записки сельского батюшки. М.: Никея, 2014. 624 с.
11. Вепрева И.Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху... С. 109.
12. Шумарина М.Р. Язык в зеркале художественного текста. (Метаязыковая рефлексия в произведениях русской прозы): Монография. М.: Флинта: Наука, 2011. С. 75.
13. Протоиерей Алексий Лисняк. «Сашина философия» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2014. 288 с.
14. Протоиерей Андрей Ткачев. «Страна чудес» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2013. 256 с.
15. Скляревская Г.Н. Словарь православной церковной культуры. М.: Аст: Астрель, 2008. 480 с.
References
1. Vepreva I.T. Yazykovaya refleksiya v postsovetskuyu epoxu [Linguistic reflection in the post-Soviet era]. Moscow, Olma-Press, 2005, p. 76.
2. Salganik G.J. O structure i vazhnejshix parametrax publicis-ticheskoj rechi (yazyka SMI) [On the structure and critical parameters journalistic (language media)]. Coll. art. "Language of modern journalism". Moscow, 2008, pp. 21-28 (in Russ.).
3. Bobyleva E.V. Religioznyj discours: cennosti, zhanry, strate-gii (na materiale pravoslavnogo veroucheniya) [Religious discourse: values, genres, strategy (based on the Orthodox faith)]. Volgograd, 2007, p. 59.
4. Shaimiev V.A. Ob illokutivnyx funkciyax metatexta, ili Pere-chityvaya A.Verbitsky...: (na materiale lingvisticheskix tek-stov) [On the illocutionary functions metatext, or Rereading A.Verbitsky...: (on the material of linguistic texts)]. Russian Studies: Linguistic paradigm of the late twentieth century. Saint Petersburg, 1998, pp. 68-76 (in Russ.).
5. Nikolina N.A. Yazykovaja i rechevaya refleksiya v pyesax N.A.Ostrovskogo [Language and speech reflection in the plays of N.A.Ostrovsky]. Russian language at school, 2006 b, no. 3, pp. 62-68 (in Russ.).
6. Sysoeva Y. Zapiski popadji: osobennosti zhizni russkogo duxovenstva [Memoirs of priest's wife: the life of the Russian clergy]. Moscow, 2010. 256 p.
7. Dvorkin A.L. Afonskie rasskazy [Athos stories]. Moscow, 2006. 200 p.
8. Rozhneva O. Monastyrskije vstrechi [Monastic meetings]. Moscow, 2010. 224 p.
9. Archimandrite Tikhon (Shevkunov). "Nesvyatye svyatye" i drugie rasskazy ["Everyday saints" and other stories]. Moscow, 2012. 640 p.
10. Dyachenko A. V kruge sveta. Zapiski selskogo batyushki [In the circle of light. Memoirs of a rural priest]. Moscow, 2014. 624 p.
11. Vepreva I.T. Yazykovaya refleksiya v postsovetskuyu epoxu [Linguistic reflection in the post-Soviet era]. Moscow, 2005, p. 109.
12. Sumarina M.R. Yazyk v zerkale xudozhestvennogo teksta (Metayazykovaya refleksiya v proizvedeniyax russkoj prozy) [Language in the mirror of the artistic text. (Metalinguistic reflection in the works of Russian prose)]. Moscow, 2011, p. 75.
13. Archpriest Alexy Lisnyak. "Sashina filosofiya" i drugie rasskazy ["Sasha's philosophy" and other stories]. Moscow, 2014. 288 p.
14. Archpriest Andrei Tkachev. "Strana chudes" i drugie rasskazy ["Wonderland" and other stories]. Moscow, 2013. 256 p.
15. Skljarevskaya G.N. Slovar pravoslavnoj cerkovnoj kultury [Dictionary of the Orthodox Church culture]. Moscow, 2008. 480 p.
