CC BY
61Е. Ф. Югай (Вологда)
Метафорический уровень причитаний и его проявление в сильных элементах текста
Причитания (иначе называемые плачи, вопли, голошения или причёты) —
жанр обрядового фольклора, сопровождающий похороны или поминки.
Поминальные причитания исполняют на кладбище — в особые поминальные дни или в годовщину смерти, похоронные — в день похорон. Это импровизационный поэтический текст с большим количеством словесных формул, произносимый особым образом (со слезами и на голос).
С точки зрения обряда причитания связаны с опасным временем открытости границ между тем и этим светом и регулируют контакты с миром мертвых. Поэтому возникновение и бытование жанра в среде классического фольклора сопряжено со множеством запретов: не причитать в неположенное время и неположенном месте (например, в лесу); не хоронить без причёта, как животину; не причитать излишне сильно, дабы не разревить, то есть не побудить умершего родственника вернуться в виде ходячего покойника.
Похоронные причитания известны некоторым индоевропейским народам. Особенность восточнославянских причитаний в том, что они сохранились как живой жанр до начала ХХ! в. (лучше всего — на изолированных и удаленных от больших городов территориях), при этом об их существовании известно из древнейших летописных источников, в отличие от, например, былин, о которых до XVII в. сведений нет. Во второй половине XIX в. причитания впервые привлекли внимание исследователей — и в течении XIX — XXI вв. были объектом записи как профессиональных фольклористов, так и любителей.
По форме плач представляет собой ритмически организованное обращение к покойнику, выражающее сожаление по поводу его смерти (похоронные плачи) или содержащее приглашение души на поминки (поминальные плачи).
Соотношение мотива и элементарного образа
Для обозначения сильных (повторяющихся) элементов фольклорного текста используются разные термины: общие места, формулы (работы Пэрри — Лорда), мотивы и др. Соответственно тем или иным терминам членение текстов тоже будет не одинаковым. Формальные показатели сильных элементов — некая языковая устойчивость, позволяющая опознавать их в текстах, и повторяемость. Содержательные — то, что все эти сочетания суть единицы смысла, семантические уплотнения в текстах. Первое есть следствие второго: без ключевых сем, приобретающих устойчивую форму из-за постоянного повторения, текст становится не равен самому себе.
Например, раннее вставание в зачине причитания — жанрообразующий элемент, и он относительно одинаков во многих текстах:
Ой, как сёго дни, сёго денька, Ой, сёго дни, денька белова, Ой, уж я встала-то, горькая, Ой, да поутру ранёшенько. Ой, собиралась я, горькая,
Ой, ко родимому братчику... [Ефименкова 1980, (№ 2), 93] 1
О-ё-ёй, дак я в севоднишной божей день, О-ё-ёй, дак во топерешной святой час, О-ё-ёй, дак утром стала ранёшенько, О-ё-ёй, да слёзками умываласе, О-ё-ёй, дак во дорожку збираласе, О-ё-ёй, дак во дорожку ту дальную, О-ё-ёй, да в дальную да печальную,
О-ё-ёй, я на родимую сторону [Ефименкова 1980, (№ 45), 147].
По утру я ранешенько Умою личико белешенько, Умою личико горячиим слезам, Как выхожу я, сиротинушка,
На тяжелую на работушку... [Причеть в составе похоронного обряда].
Постоянными будут и набор действий (пробуждение, умывание, сборы) и такие, казалось бы, формальные черты, как суффиксы (специфическая для причитаний диминутивность наречий). В обращении к умершему причитальщица упрекнет:
Ой тошнёшенько, да у нас нет, не случилосе, Ой тошнёшенько, да горушки да высокие, Ой тошнёшенько, да стенушкй белокаменной,
Ой тошнёшенько, да нет корьминьеця батюшка! [Ефименкова 1980, (№ 35), 134]. В обращении ко вдове скажет: Да и постой-ке ты, Валенька,
Да ты стеной-то каменной [Не пристать 2011, Тот_2]2.
Соединение компонентов в текст может быть разным: на то он и импровизационный жанр, что каждый раз собирается из сильных элементов, а не существует в памяти целиком.
Стабильность словесных формул выступает как мнемоническая техника, позволяющая жанру оставаться собой, а их вариативность — неизбежный личный момент при воспроизведении. Это связано с устным распространением традиции. Двойственность сильных элементов причитаний делает возможным их количественное изучение (частотность тех или иных формул, их
1 Здесь и далее в пределах статьи в ссылках на книгу Б. Б. Ефименковой сначала указан номер текста (в круглых скобках), потом страница. — Прим. ред.
2 Текст записан в Тотемском районе Вологодской области, поэтому именно так назван (здесь только начало шифра) в базе данных автора (см.: [Югай Словарь]). — Прим. ред.
региональное распределение и др.), при этом качественное сравнение вариантов необходимо, чтобы определить границы формулы.
С постепенной потерей актуальности жанра все меньше элементов сохраняют обязательность. С другой стороны, причитания становятся более застывшими, практически полностью собранными из сильных элементов.
Словарь мельчайших формул, состоящих из именного словосочетания — назовем их «семантические единицы», — включает ограниченное число элементов, появляющихся в разных мотивах. Это прежде всего наименования — обращения к умершему (как метафорические, так и прямые); к сироте; элементарные образы, относящиеся к тому и этому свету, а также к категории границы между ними (во времени и пространстве). Сильные единицы имеют свою грамматику: обнаруживают тенденцию к определенным комбинациям, тяготеют к тому или иному месту в тексте. При этом оказывается, что формулы связаны мотивами: так, мотив отправки письма на тот свет сопрягает письмо-грамотку и формулу невозможного «с того свету белого нет ни выезду, ни выходу». Мотивы в большей степени, чем формулы, относятся к грамматике.
Мельчайшие формы речевой стереотипии чаще всего равны словосочетанию («элементарный образ», по терминологии В. Топорова). В причитании они занимают либо строку, либо две половины смежных строк:
Любезная моя маменька,
Отлетела ты от меня,
Как вольная пташечка... [Русский ... фольклор Сибири, 337].
Ой, не стювайтё, подруженьки,
Ой, не стювайтё жо, милыё! [Ефименкова 1980, (№ 1), 92].
Вариативность проявляется в лингвистических факторах (фонетике и морфологии) и подборе формул. Например, для обращения к супругу в вологодских причитаниях могут быть использованы следующие сочетания: милая ладушка; мила ладушка; милый ладушка; миловая ладушка; родимый ладушка; родимая ладушка; лада милая; хладушка; мила лада; ладушка; милая; ладушко милоё; лада милая; влада милый. Таким образом, семантические единицы представляют собой почти неизменяемые элементы, равные строке или двустрочию.
Среди этих мельчайших единиц можно выделить метафорические замены и этикетные формулы (см. ниже). Более крупные объединения — мотивы — могут занимать 3-10 строк, но и варьирование внутри этих единиц шире. Так или иначе, и элементарный образ, и мотив — не только формальная, но и содержательная единица. Мотивы в общих чертах соответствуют обряду, «либретто» которого представлено в причитаниях.
В составе же похоронно-поминальных обрядов можно выделить причитания, которые сопровождают похороны на разных этапах: при констатации смерти, оповещении родственников, причёте в доме, выносе гроба, по дороге на кладбище. Причитают на могиле в день похорон, по дороге с кладбища. В поминальные дни собирают родственников и соседей, в некоторых местностях для умерших накрывают специальный стол:
Т. А. У нас ведь вечером собирают на стол — перед 40-м днём, перед 9-м днём.
У вас тоже собирают? Нет.
<А. Д. Как не собирают! У нас водки наливают да кусок хлеба.> Т. А. Нет. А у нас собирают стол, полный, абсолютно. Всё кладут, и яйца, и консервы, и конфеты, и печенье, и пироги пекут, всё это вот так. Накануне в 8 часов вечера это всё собирается. Одни говорят, что они в 12 часов расходятся. А другие говорят, кто-то до четырёх может сидеть. Ну вот, и раньше всё сажали ребятишек за стол, тут рядом. (Потому) что дети всегда видят. Почему-то это им дано. Ну, и ребёнок потом объясняет, что такой-то самый последний ушёл. «Что, ты видел кого-нибудь?» — спрашивают. — «Да, видел, вот этот дядя самый последний пошёл!. Который умер» [Югай Архив].
Основное содержание поминальных причитаний — приглашение душ на трапезу. Кроме угощения, в поминальные дни готовят баню для умерших, ходят встречать их на кладбище или на крыльцо. На сороковые сутки в полдень провожают душу — в этот момент совершается окончательный переход на тот свет.
Неполный перечень мотивов похоронных причитаний:
— Раннее вставание и сборы причитальщицы.
— Поиск умершего в мире живых (деревне, доме).
— Вопрос к умершему о его сборах.
— «Отлёт» души умершего из дома на кладбище.
— Изготовление гроба.
— Зарастание дороги к кладбищу (вариант: дому умершего).
— Прощание умершего с деревней и людьми.
— Прилёт птицы на могилу.
— Заколачивание гроба и опускание в могилу.
— Запирание могилы замками.
— Ожидание оплакиваемого умершими родителями.
— Передача сообщений на тот свет.
— Обращение причитальщицы к своему голосу.
— Бужение («оживление») покойника (побуждение открыть глаза, встать и др.), сопровождаемое обращением к стихиям или ангелам.
— Сетование на сиротскую жизнь.
— Просьба покойного забрать сирот к себе.
— Представление сиротской жизни как реки с заросшими берегами.
— Акцентирование горя собравшихся на похороны / поминки.
— Невозможность вернуться с того света.
— Разрушение опустевшего дома.
— Питье забытной воды из Забыть-реки.
— Застолье и угощение умершего.
— Приглашение умершего в баню.
— Проводы умершего.
Многим из них соответствует действие в обряде — от манипуляций с гробом до накрывания поминальных столов и подготовки бани. Аналогии есть и в бытовой речи на кладбище — например, сетование на ранний уход и обращение с просьбой забрать к себе со стороны поминающего; фраза «передавайте всем приветы!» из уст соседки, встреченной во время сборов на кладбище [Югай Архив].
Несколько иначе устроены метафорические мотивы. Хотя неполные аналогии можно найти в обряде (так, упомянутое зарастание дороги лесом ассо-
циируется с забрасыванием ее еловыми ветками в качестве апотропея от умершего и смерти), в целом они скорее сами становятся действием. Отлет души из дома в виде птицы, разрушение этого мира, различные метафорические образы границы описывают метафизический сценарий похорон.
Обращения к умершему и к сиротам занимают в причитаниях важнейшее место. Короткие фрагменты причитаний, вспоминаемые исполнительницами по просьбе собирателя, могут почти полностью состоять из таких обращений. Метафоризация обрядовых ролей имеет мифологические и художественные особенности. Мотив соответствует фрагменту, из них, как из блоков, текст строится, тогда как метафорические замены пронизывают его.
Метафорические замены и сравнения как система
Поэтический язык причитаний иносказателен: сообщение о смерти кодируется через художественные образы. Ключевой прием создания образа — метафорическая замена: субституты, чаще всего из мира природы, используемые для обозначения покойника и сирот. Термин появляется в работах К. В. Чистова [Причитания 1960] и служит предметом специального изучения А. С. Степановой (на материале причитаний карел):
.Метафорическая замена (МЗ) — термин несколько условный, так как не всегда такое иносказание является собственно метафорой, в некоторых случаях она ближе к метонимии, иногда к синекдохе. <...> Метафорическую замену мы определяем как образное иносказательное выражение, употребленное в качестве эквивалента общепринятого прямого наименования лица (объекта плача), предмета, явления, понятия, процесса; МЗ обладают высокой степенью смысловой, синтаксической, эвфонической и ритмической организации [Степанова 2004].
Считается, что появление МЗ связано с запретом напрямую именовать предметы, лиц и явления, считавшиеся опасными (или открытыми для опасности) в «плохое время» похорон. Тема смерти в народной культуре табуиро-вана, субституты характерны не только для фольклора, но и для языка:
Обсуждая возможные мотивировки бедности специфически погребальной терминологии, мы уже коснулись и второго ее свойства — заместительного метафорического характера. Описательный термин должен похоронить (выделено автором. — Е. Ю.) опасное, смертоносное имя. Погребальные термины являются как бы субститутами постоянного «пустого места» в терминологии [Седакова 2004, 128].
. Метафоричность погребальных терминов настолько сильна, что чистый термин вплотную смыкается с поэтическим иносказанием, с устойчивым оборотом обрядовой поэзии — причети [Седакова 2004, 132].
МЗ используются для называния субъектов обряда и делятся на относящиеся к причитальщице с сиротами — и к умершему.
В вологодских плачах зафиксированы следующие метафорические наименования умершего:
—красноё солнышко (солнышко межонноё, схожо красноё солнышко);
—голубушка (голубочек сизенькой, сизая голубушка); —лебедь белая (белая лебедь);
—моя / наша сухота (сухотушка / сухотушко, сухота ты великая); —господарёва моя;
—слуга вежая (слуга верная, слуга сердечная); —верба золотая; —покраса великая;
—ясён сокол (соколочек ты ясненькой);
—косатая ласточка;
—горюшечки;
—денная заступниця;
—оборона великая;
—ночная моленшиця;
—горушка высокая;
—прибылая гостенька;
—стенушка белокаменная;
—ранняя утрянна зорюшка;
—прибылая звёздочка;
—прибылая щепочка;
—оставочек.
Сравнение — формально иной способ аналогии обрядовой роли и мета-наименования, однако сам набор метанаименований практически совпадает с набором метафорических замен. Используются сравнения с птицами (подробнее см. ниже), а кроме птиц, с горой и стеной, а также с лазурьевым цветком:
Ой тошнёшенько, да недоспелая ягодка, Ой тошнёшенько, не росцветёт, как лазурьев цвет,
Ой тошнёшенько безо родимого батюшка! [Ефименкова 1980, (№ 35), 138].
Обращение к метауровню может быть оформлено через разные художественные приемы, но так или иначе относиться к одной системе метафор.
Наиболее часто и последовательно используются названия птиц. В причетах встречаются конкретные наименования птиц, причем в обращении к одному адресату могут одновременно упоминаться разные виды:
Ой, да голубочек ты сизенькой, Ой, да соколочек ты ясненькой,
Ой, да мой родимой ты батюшко! [Ефименкова 1980, (№ 27), 121].
Голубушка наша сизая, Лебедушка белая!
Покинула нас, детушек маленьких [Русский ... фольклор Сибири 2002, 342].
Обращением также может служить обобщенное птица, пташечка. Вот примеры (в первом случае речь идет об умершем вне дома):
Залетная ты моя пташечка,
Залетела на чужую сторонушку! [Успенский 1892, 111].
Ты на отлете, птичка-пташечка, На отгозке, дорога гостья [Громова 2000, 69].
Называние птицей может встретиться не только в обращении, но и в описании, сравнении, параллелизме:
Не заколачивайте накрепко Сизую голубушку
Да родимую сестрицю [Древо жизни 2004, 119].
Любезная моя маменька, Отлетела ты от меня,
Как вольная пташечка [Русский ... фольклор Сибири 2002, 337].
Едина да единешенька,
Какъ рыбушка во с%точк%
И какъ птиченька во клЪточкЪ [Петров 1863, 13].
Сцесливы вы, мои подруженьки: Вы при матушке при голубушке. А я-то горькя сироточка, А я-то беспомощная пташечка. Нету моёй голубушки,
Нету моёй матушки [Русский ... фольклор Сибири 2002, 340].
Как же устроена система метафорических соответствий, имеет ли она закономерности? В олонецких, вологодских и иркутских причитаниях присутствуют «птичьи» обращения и наименования, различающиеся по гендерному признаку. Такое распределение характерно для свадебной обрядовой поэзии, но встречается и в похоронных причитаниях. Мужское — сокол, женское — лебедь белая, косата ласточка:
Вот пришла-то я к тебе, лебедушка,
Вот пришла-то я к тебе, родима матушка [Русский ... фольклор Сибири 2002, 340]. Полетел-то соколик-батюшко
Из своего-то тёпла гнездышка. [Русский . фольклор Сибири 2002, 349].
Самая частотная птица, присутствующая и в метафорических заменах, и в обращениях, — голубь (голубок, голубушка). В одной из первых публикаций вологодского плача встречается обращение голубчик:
Наприниматьсё горе-горькшмъ.
Безъ тебя, безъ голубцикя,
Много нужды да бедности [Шейн 1900, 782].
И хотя это слово, когда служит ласковым обращением, утрачивает ассоциации с птицей, в поэтическом тексте первоначальное значение остается — и актуализируется упоминаниями перышек, крыльев и полета:
Ой, уж ты, моя да голубушка <...>,
Ой, ты пёрышка изнаводила,
Ой, да что ж ты хочёшь, голубушка,
Ой, да вспорхнути да улитити [Ефименкова 1980, (№ 16), 111].
Постоянный эпитет голубя в восточно-вологодских причитаниях — сизый (сизая). В западно-вологодских причетах обращение голубушка употребляется, но реже и обычно без определения:
Пробудись, моя голубушка [Соколовы 1999, 338].
К соколам да братьям миленьким,
Я к голубушкам милым сестрам [Соколовы 1999, 320].
В тульских причитаниях голубь также встречается часто, однако с эпитетом белый:
Нашъ кормилецъ батюшка!
Встрепыхнись белымъ голубочкомъ,
Прилети на свое широкое подворьице,
Проведай про своихъ детушекъ [Успенский 1892, 106].
В сибирских плачах слово употребляется без эпитета или с ласковым дорогая:
Уж и ты милая, ты моя, моя мамонька родная,
Сизокрылая ты голубушка дорогая,
На кого ты меня бросила? [Русский ... фольклор Сибири 2002, 336].
Эпитеты сизая, белая акцентируют «птичье» значение слова голубушка, а моя, милая, дорогая — его употребление в качестве ласкового обращения к человеку.
Особое положение в структуре причитания занимает кукушка: она ассоциируется с причитальщицей, что подтверждается и акциональной составляющей обряда [Никитина 2002]. По мнению А. В. Гуры, кукушка — «одна из самых мифологизированных птиц с ярко выраженной женской символикой» [Гура 1997, 682]. Особенность этой птицы в причетах в том, что с ней плачея соотносит себя саму. Образ кукушки в плачах очень древний, зафиксированный еще в «Слове о полку Игореве».
Промежуточное положение кукушки подчеркивается ее бездомностью (она безгнёздая, залётная):
На меня да на горькую,
На серую кукушечку,
Серую да залетную [Русские крестьяне 2007].
Кукушечками могут быть названы все обездоленные (безмужние — безо-тецкие):
Какъ кукушечки, кукуемъ.
Такия мы безпредельныя,
Такия мы безпричальныя... [Успенский 1892, 106].
Умершего также называют кукушечкой, но значительно реже:
Выходи, родимый батюшка,
Прилети ко мне, сиротинушке,
Уж ты серою кукушечкой
Благословить-то меня, сиротиночку. [Фольклор Тверской губернии 2003, 213].
Эпитеты кукушки: серая, безгнёздная, бесприютная [Фольклор Тверской губернии 2003, 206], пёстрая [У^ага^а 1989]. Эта птица наделена в причитаниях множеством значений.
В сибирских текстах причитальщица называет себя не только кукушкой, но и ласточкой, пташечкой:
На кого ты меня покинула,
Горе-горькую ты меня, сироточку,
Горемышную ты меня, какушечку,
Залетащую ты меня, пташечку? [Русский ... фольклор Сибири 2002, 336].
Да Петенька ты мой миленькай!
Оставляешь мене как ласточку одинокаю [Русский ... фольклор Сибири 2002, 358].
Для обозначения людей могут использоваться и названия водоплавающих птиц.
Таким образом, значения птиц сцеплены с участниками обряда в рамках одной территориальной традиции, но в целом в русских причитаниях множество вариантов этого соотнесения.
— Так, в восточно-вологодских причетах соотнесение с определенными птицами четко закреплено за участниками обряда: кукушкой именуют только причитальщицу, лебедем, ласточкой, соколом — только умершего и родных.
— В олонецких причетах лебедь — универсальная птица для называния людей.
— В сибирских плачах птицы в основном служат для обозначения сирот, причитальщицы и умершего, для наименования других людей используется только слово голубушка в иркутских плачах.
Из общих черт можно упомянуть следующие: слова голубок (голубушка) чаще всего относятся к умершему (умершей); значение сокола однотипно — родственник, едва ли не всегда брат, живой или умерший; функции кукушки разнообразны, но в большинстве случаев ассоциация с этой птицей «закреплена» за причитальщицей.
Упоминание других животных в причетах Вологодской области единично. Например, образ заюшки-горностаюшки, которым оборачивается умерший:
Пошёл заюшко,
Пошёл полюшком <...>,
Чистым полюшком, да горностаюшком, По-за полю белым заюшком, Не могла же я увидети,
Не могла да упреметити [Фонд МЦТНК ЧР. АФ 076. № 14].
Символика мелких животных соответствует птичьей: и те, и другие выступают как медиаторы.
Интересно, что растительный и зоологический код для причитаний и для мифологической прозы почти одинаков. Так, можно сопоставить употребление мотивов появление души в виде зайца / птицы: первый знаком вологодским быличкам [Вологодский ДЮЦТНК. АФ 988], второй — общее место устных рассказов. Если же посмотреть на славянскую традицию в целом, то можно найти соответствие необычному сравнению с лазоревым цветочком в редком сюжете былички «душа показывается цветком» (синеньким, вишневым или смешанным) (см.: [Народная демонология 2012, 49]).
Следует отметить, что метафорическое наименование имеет не только умерший, но и атрибуты смерти и похорон. Например, гроб называется новым домом (новой горенкой, сосновым домичком) или описывается через косвенные характеристики (отсутствие нормальных признаков дома):
Без тебя-то ведь, тё... ой. тушка,
Тебе состроили до. ой. мичок, те,
Без дверей, без око. ой. шечёк, те,
Без брусовых-то ла. ой. вочёк, те,
Без текучёго жо. ой. лобу! [Не пристать 2011, 175].
Тибе выстроён домицёк,
Без дверей, без окошецёк,
Да щелей, без протёсочёк [Не пристать 2011, 175].
В данном случае избегание прямого наименования более последовательно: даже такие переходные приемы, как сравнение, содержащее в себе оба уровня (и прямой, и метафорический), по отношению к гробу не используется.
Метафорический уровень восприятия смерти существует в народной культуре и по-разному проявляется в разных ее жанрах. В причитаниях к нему обращаются через символические мотивы, такие как питие забытной воды или запирание могилы, а также через ассоциирование участников обряда с объектами мира природы. Последнее наиболее часто происходит в форме метафорических субститутов, используемых как при прямом, так и при косвенном назывании умершего, сироты и реалий, связанных со смертью. Также человек и его метафорическая проекция могут выступать как объект и предмет сравнения, психологического параллелизма. Так или иначе, метафорические наименования образуют систему, имеющую некоторые территориальные различия и тяготеющую к разделению функций различных метанаименований.
ЛИТЕРАТУРА
Громова 2004 — Громова А. Похоронно-поминальный обряд в Панинском сельсовете Белозерского района // Известия Вологодского общества изучения Северного края. Вологда, 2004. Вып. 13: Материалы научно-практических краеведческих олимпиад школьников «Мир через культуру» (Вологда, 21-24 марта 2002 г.; Вологда, 13-16 марта 2003 г.). С. 65-72. — Приложение: Похоронно-поминальные причеты.
Гура 1997 — Гура А. В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997.
Древо жизни 2004 — Древо жизни. Вып. 2: Сборник материалов по традиционной культуре Тарногского района. Вологда, 2004.
Ефименкова 1980 — Ефименкова Б. Б. Севернорусская причеть. Междуречье Сухоны и Юга и верховья Кокшенги (Вологодская область). М., 1980.
Народная демонология 2012 — Народная демонология Полесья: публикация текстов в записях 80-90-х годов XX в. В 4 т. Т. 2. Демонологизация умерших людей / сост. Л. Н. Виноградова, Е. Е. Левкиевская. М., 2012.
Не пристать 2011 — «Не пристать, не приехати ни к которому бережку»: похоронные и поминальные причитания Вологодской области / сост., авт. вступ. ст. и ком-мент. Е. Ф. Югай. Вологда, 2011. Вып. 1: Тотемский, Тарногский, Бабушкинский и Никольский районы.
Никитина 2002 — Никитина А. В. Образ кукушки в славянском фольклоре. СПб., 2002.
Петров 1863 — Петров К. [М.] Заплачки и причитанья в Олонецкой губернии // Олонецкие губернские ведомости. 1863. № 3. С. 9; № 4. С. 12-13.
Причеть в составе похоронного обряда — Причеть в составе похоронного обряда // Фольклор Новгородской области / автор и руководитель проекта О. С. Бердяева, научный консультант В. В. Мусатов. Часть 1. Раздел 2 [Электронный ресурс]. ШЬ: https://www.novgorod.ru/read/information/cultutre/folklore/prichet/ (дата обращения: 09.06.2018).
Русские крестьяне 2007 — Русские крестьяне. Жизнь, быт, нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева / авт.-сост. И. И. Шангина; науч. ред.: Д. А. Баранов, А. В. Коновалов: в 7 т. СПб., 2004-2011. Т. 5: Вологодская губерния. Часть 3: Никольский и Сольвычегодский уезды / авт.-сост.: Д. А. Баранов, О. Г. Баранова. СПб., 2007.
Русский ... фольклор Сибири 2002 — Русский семейно-обрядовый фольклор Сибири и Дальнего Востока: Свадебная поэзия. Похоронная причеть. Новосибирск, 2002. (Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока; т. 22).
Седакова 2004 — Седакова О. А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. М., 2004. С. 128-129; 132.
Соколовы 1999 — Сказки и песни Белозерского края / записали Б. и Ю. Соколовы. В 2 кн. Кн. 2. СПб., 1999.
Степанова 2004 — Степанова А. С. Толковый словарь языка карельских причитаний. Петрозаводск, 2004.
Успенский 1892 — Успенский Д. И. Похоронные причитания // Этнографическое обозрение. 1892. № 2 / 3. С. 98-111.
Фольклор Тверской губернии 2003 — Фольклор Тверской губернии: сборник Ю. М. Соколова и М. И. Рожновой, 1919-1926 гг. М., 2003. (Литературные памятники).
Причитания 1960 — Причитания / вступ. статья и примеч. К. В. Чистова, подг. текста Б. Е. Чистовой и К. В. Чистова. Л., 1960. (Библиотека поэта. Большая серия / основана М. Горьким. 2-е изд.).
Шейн 1900 — Шейн П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах / материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном. СПб., 1898-1900. Т. 1. Вып. 2. СПб., 1900.
Югай Словарь — Югай Е. Ф. Словарь семантических единиц «Русские причитания»: База данных по причитаниям [Электронный ресурс]. URL: http:// eurasianphonology.info/folkcorpus/yugay/search_page.html (дата обращения: 11.06.2018).
Virtaranta 1989 — Virtaranta P. Suru virret Suuhun Tuopi. Helsinki, 1989.
Архивные материалы
Вологодский ДЮЦТНК — Фонд фольклорно-этнографических материалов при ГОУ ДОД «Вологодский областной детско-юношеский центр традиционной народной культуры». АФ 988.
Фонд МЦТНК ЧР — Фонд МУ «Межпоселенческий центр традиционной народной культуры Череповецкого муниципального района». АФ 076. № 14.
Экспедиционный фонд МУК «Кадуйский ЦНТКиР» — Экспедиционный фонд МУК «Кадуйский центр народной традиционной культуры и ремёсел».
Югай Архив — Личный архив Е. Ф. Югай.
