Метафизика естествознания и природы: разговор о Канте с А.Н. Кругловым Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

1

Том 2, выпуск 3

300 лет со дня рождения Иммануила Канта

Г

УДК 001.1

РО! 10.62139/2949-608Х-2024-2-3-9-46

Метафизика естествознания и природы: разговор о Канте с А.Н. Кругловым

Алексей Николаевич Круглое - доктор философских наук, заведующий кафедрой истории зарубежной философии на философском факультете РГГУ, крупнейший в России специалист по философии немецкого Просвещения, кантовед с мировым именем, который занимался соответствующими исследованиями и преподавал в университетах Киля, Трира, Люксембурга и Калининграда. Автор монографий «Кант и кантов-ская философия в русской художественной литературе» (2012), «Философия Канта в России в конце XVIII -первой половине XIX веков» (2009), «Тетенс, Кант и дискуссия о метафизике в Германии второй половины XVIII века» (2008). Переводчик и редактор русскоязычных изданий ряда текстов И. Канта, И.Н. Тетенса, И.И. Шпальдинга, И.Г. Ламберта, М. Мендельсона и др.

Мы встретились с Алексеем Николаевичем на его кафедре в РГГУ, чтобы обсудить вопросы и проблемы интерпретации взглядов Канта на естествознание, природу и познавательные способности человека.

Прежде чем начать говорить о Канте, я хотел спросить вас об интеллектуальном климате Кенигсберга начала XVIII в. Существует исторический стереотип о том, что это было некое культурное захолустье -самый восточный, самый дальний уголок немецкой цивилизации - насколько это соответствует истине? Что представлял собой в интеллектуальном и культурном плане Кенигсберг?

Рис. 1. Круглов Алексей Николаевич

А.Н. Круглов: В каких-то отношениях это, может быть, справедливое суждение о Кенигсберге, но если мы говорим именно про культурную и интеллектуальную жизнь, то не совсем. Во время Семилетней войны, т.е. где-то в 1762-1763 гг., когда Россия уже вышла из войны и собиралась возвращать Кенигсберг назад Пруссии, а Австрия, ее бывшая союзница, еще воевала, произошла следующая история. Какую-то часть пленных прусских офицеров Австрия отправила в Тироль, а Фридрих, который потом стал называться Фридрихом Великим, в бешенстве заявил: «У меня нет своей Сибири, но тогда я простых австрияков отправлю в Кенигсберг»1. Вот так это виделось для правителя в Берлине, где, к слову сказать, не было университета. Как угодно он мог про «Сибирь» рассуждать, но в Берлине университета не было, а в Кенигсберге был. Тем не менее это пренебрежение - «Сибирь», какое-то место отдаленное - сквозило. В письмах Фридриха еще, кажется, до того момента, как он стал прусским королем, есть совершенно уничижительные характеристики, касающиеся Восточной Пруссии и Кенигсберга, по типу «никогда ничего интеллектуального и культурного здесь не произрастало, максимум, что здесь может выращиваться, это медведи»2. Вот что способствовало складыванию стереотипов подобного рода.

Теперь то, что говорит «против». Если мы сравниваем, скажем, XVIII и XX век, то экономическое значение Кенигсберга в XVIII в. при жизни Канта было значительно больше. Это был город, который вел более оживленную торговлю, туда приезжало гораздо большее число различных кораблей... И для Канта это было показателем того, что ему не надо уезжать из Кенигсберга, и так все сюда приезжают: «Я здесь имею возможность видеть смешение флагов, людей наблюдать». Думаю, он преувеличивал, но тем не менее это имело место быть. И тот факт, что в Кенигсберге был университет, говорит сам за себя, а я хочу напомнить, что в Москве университет был создан только в 1755 г. И когда Кенигсберг был оккупирован, был русским городом, московских студентов отправляли в качестве переводчиков в действующую армию. Они немецкого языка не знали и переводчиками быть не могли, а вместо этого учились в университете. И часть студентов специально из новосозданного Московского университета была отправлена в Кенигсберг. Это говорит о некоторой интеллектуальной иерархии, особенно в русском контексте, поскольку мы сейчас говорим об этом в России. Но степень и скорость распространения научной информации в те времена и сейчас - это «две большие разницы». Поэтому можно, конечно, сказать, что какие-то вещи «долетали» с опозданием, несмотря на то, что почта тогда работала весьма неплохо. Но какие-то научные идеи, книги... Да, временами существовал все-таки определенный

См. об этой истории подробнее: Güttler H. Sind während des Siebenjährigen Krieges kriegsgefangene Österreicher in Königsberg untergebracht gewesen? // Mitteilungen des Vereins für die Geschichte von Ost- und Westpreußen (Mitt VGOW) 2, 1927/28. S. 1-4.

См. точную цитату: Friedrich II. Briefe an Jordan [Königsberg, den 3. August 1739] // Hinterlassene Werke Friedrichs II. Königs von Preußen. Bd. 8. Berlin, 1788. S. 67.

1

2

гандикап, в том числе и на Канте это могло сказываться. Насколько это трагично для тех времен? Я не знаю. Не уверен, проживал бы Кант в Берлине, что ситуация выглядела принципиально иначе.

В дополнение надо прибавить, что в Кенигсберге была все-таки какая-то часть естествоиспытателей или философов, которые интересовались наукой. В первую очередь это относится к профессору Иоганну Готфриду Теске, у которого Кант учился, и естественнонаучные знания Канта в значительной степени влияние Теске. Второе имя, которое надо произнести, философский, можно сказать, преподаватель Канта Мартин Кнутцен. Мы долгое время Мартина Кнутцена воспринимали исключительно как сторонника вольфианской философии. Ортодоксальным вольфианцем он вовсе не был, но, если грубо искать какие-то привязки, то он все-таки вольфианец. Мартин Кнутцен интересовался кометами, по этому вопросу переписывался с Леонардом Эйлером. Это, можно сказать, перворанговые величины того времени, если мы говорим про Леонарда Эйлера. Именно с этим связано желание Канта отправить первое произведение Леонарду Эйлеру3, хотя отношения между Кнутценом и Кантом... наверное, были не такими, как это описывалось в конце XIX в. В свое время благодаря Бенно Эрдману4 была создана такая мифология, что Кант являлся наследником Кнутце-на и его любимым учеником. Это точно было не так, тем не менее влияние Кнутцена, Теске и их идей, несомненно, было.

Подведем итоги: в каком-то политическом отношении это далековато, но в культурном и в интеллектуальном отношении захолустьем это не было точно. Добавим еще: к моменту, когда Кант только формировался и делал первые шаги в своем развитии, Кенигсберг был городом пиетист-ским. Не настолько сильно пиетистским, как Галле, но довольно строго пиетистский. Одним из лидеров пиетистов был Франц Альберт Шульц, имя знаковое для Канта, хотя его влияние на семью Канта, похоже, преувеличено. И эта пиетистская среда, которая, особенно в поздние годы жизни Канта, вызывала у него категорическое неприятие, была сломлена русской оккупацией. Русская оккупация поспособствовала снятию сословных барьеров, эмансипации женщины (понятное дело, по тем временам и по тем меркам, для современных феминисток это все равно выглядело чудовищно), повышению роли университета, появлению новых товаров. Для многих горожан изменился образ жизни. После того как русские войска покинули город, старая пиетистская атмосфера уже не возникла. Кант был домашним учителем в семействе Кайзерлингов. Что это означало? Они графы, а домашний учитель - прислуга. Однако профессор Кант (а до этого еще и приват-доцент) в доме, где он когда-то был фактически прислугой, сидел за столом на почетном месте, рядом с графиней

См. письмо Канта Эйлеру 1749 г. в издании: Kant I. Briefwechsel / Auswahl und Anmerkungen von O. Schöndörffer. Bearb. von R. Malter. Hamburg: Meiner, 1986. LXXVI, 968 S.

Erdmann B. Martin Knutzen und seine Zeit: Ein Beitrag zur Geschichte der Wolfischen Schule und insbesondere zur Entwicklungsgeschichte Kants. Leipzig: Voss, 1876. X, 148 S.

3

Кайзерлинг. Это говорит о широте взглядов, говорит о том, что сословные предрассудки сместились. Стоит еще заметить, что Кант общался с теми, кого сегодня назвали бы бизнесменами, - это среда торговцев. Его приятелями были торговцы, и впоследствии один из его, вероятно, наиболее талантливых учеников, Христиан Якоб Краус, стал профессором камералистики и преподавал экономические дисциплины. Представьте: человек из ремесленнической среды, с одной стороны, сидит за одним столом с графами, а с другой стороны, его самый близкий друг - купец, торгующий селедкой, и помогающий Канту вкладывать его, пусть и скромные поначалу, но все же доходы, под какие-то проценты... Все это было возможно в той среде Кенигсберга. У нас очень часто царят ложные представления об этом городе, касающиеся второй половины XVIII в., когда там творил Кант.

Благодарю за столь развернутый и интересный ответ. Я хотел бы немножко продолжить тему стереотипов и ложных представлений как о Кенингсберге, так и о Канте. Вы говорили про гандикап в получении информации, про низкую скорость распространения знаний. Я позволю себе в данном контексте зачитать цитату из эссе Вернадского, в котором Вернадский весьма категорично утверждал следующее: «Кант живет в старой литературе XVII века. Труды и открытия Бойля, Варения, Мариотта, Амонта и других являются для него обычными справочными сочинениями, из которых он еще черпает научные факты. <...> ... Кант внимательно следил за новыми течениями, но невольно отставал на несколько - на много - лет, должно быть из-за захолустности научного центра, в котором протекла его жизнь. <...> Такое отставание от быстрого роста естествознания сохранилось у него до конца жизни». Справедлив ли здесь Вернадский?

А.Н. Круглов: В немецком языке есть такое слово Jain. Опять я вынужден говорить «и да, и нет», в каких-то отношениях... Думаю, если мы возьмем кого-то из других ученых того времени, который проживал не в Кенигсберге, а где-то в другом месте, может быть, в Брюгге, или в Лейдене, или в каком-нибудь итальянском городке, то ситуация была бы схожей. Гандикап этот касался не только Кенигсберга, он фактически касался всего XVIII века. Не было современных средств связи, не было нужной скорости распространения информации, и потому в самом деле - где-то 4-5 лет - время, требуемое кому-то для того, чтобы новая информация до него дошла. Один из примеров - повод, благодаря которому Кант познакомился с Иоганном Генрихом Ламбертом. Ламберт - еще одна величина, которую можно поставить безо всяких оговорок в ряд с Бойлем, Мариоттом и другими прославленными учеными. Можно ли поставить в этот ряд Канта как естествоиспытателя? Скорее нет, хотя в отношении космологии - да. А Ламберт своими выдающимися работами по логике, оптике несомненно здесь находится. Так вот, Ламберт, выдвигая свои идеи космологического характера, через несколько лет с удивлением обнаружил, что какой-то неизвестный ему молодой ученый из Кенигсберга уже что-то опубликовал на данную тему. Содержание первого письма Ламберта примерно такое:

«Я не знал, но, оказывается, Вы на эту тему писали раньше. Чтобы не оказаться в дальнейшем в похожей ситуации, давайте будем вести переписку, делиться своими замыслами»5. Канта это очень тронуло. На тот момент между ними была иерархия: сам Ламберт написал Канту!.. Итак, родившийся на границе Швейцарии, Франции и Германии Ламберт, который работает в Берлине в Академии наук, оказался ровно в такой же ситуации недостатка информации. Думаю, Вернадский здесь не учитывал, что это общая ситуация того времени. Это первое обстоятельство.

Второе. Кое-где Кант выступал первопроходцем. Мы можем сказать (для XVIII века это точно), что Кант первым начал читать курс по физической географии в университетах6. И каким бы захолустным кому-то ни казался Кенигсберг, а Кант странным кабинетным ученым, именно он стал первым читать курс по физической географии. Когда он его готовил, то опирался на самые первоклассные географические исследования того времени. Да, некоторые из них сегодня читать нельзя «без слез», но ничего более адекватного и выдающегося на тот момент не было. В каких-то случаях Кант находился прямо на переднем крае науки. Только сами непосредственные географы-путешественники, которые что-то своими глазами увидели и еще не опубликовали, были, может быть, более продвинутыми, чем Кант. Хотя что они видели, как они описывали? Иногда это была очень неадекватная картина, и, к сожалению, Кант на нее ориентировался. Если мы говорим о физических и о некоторых математических данных, то здесь отставание Канта, конечно, побольше. Но не думаю, что эту ситуацию объясняло именно его положение в Кенигсберге, скорее фокус его интересов.

А можем ли мы более или менее точно реконструировать те каналы связи и источники информации, которыми пользовался Кант? На какие издания был подписан, с кем еще, кроме названных выше ученых, вел переписку?

А.Н. Круглов: Приблизительно можно, но не во всех деталях. Переписка по тем временам - важнейший источник информации. Трудно переоценить значение переписки ученых и философов XVII-XVIII в. Еще одни источники информации для Канта - его преподаватели. Мы можем приблизительно представить, по каким учебникам Кант учился и какие учебники в университете были в ходу, когда он уже преподавал. Можем представить, на какие учебники Кант опирался при чтении лекций. Сохранились каталоги некоторых кенигсбергских библиотек, которые уцелели благодаря русским властям в Кенигсберге во время Семилетней войны. Был приказ: сделать копии этих каталогов, и вот теперь они находятся в

См. ответное письмо Канта Ламберту в русском переводе: Кант И. Сочинения в 8 т. / Под ред. А. В. Гулыги. Т. 8. М.: Чоро, 1994. С. 470-473.

См. новый перевод на русский: Кант И. Физическая география. 1 часть / Пер. с нем. С.Б. Колбаневой, А.П. Портнягина; научный ред. А.В. Левченков; под ред. Л.В. Зубиной, Л.А. Гимбицкой, А.В. Сивковой. Калининград: ФГБУК «Музей-заповедник "Музей Мирового океана"», 2023.

5

Российском государственном архиве древних актов7. Помимо того, Кант работал библиотекарем в замковой библиотеке, и у него в доступе были, соответственно, все ее книжные собрания. Плюс у нас имеется каталог аукциона по продаже его домашней библиотеки. Последнее не означает, что это вся литература, которая имелась у Канта, поскольку, судя по каким-то биографическим сведениям, не все, что Кант давал почитать, возвращалось на место. По крайней мере, какой-то спектр книг, которыми Кант интересовался, мы можем себе представить. В начале XX в. Артур Варда издал работу «Книги Иммануила Канта»8 с публикацией и описанием упомянутого аукционного каталога. Там перечислены работы по математике, теологии, истории, географии, где-то в пределах 500 изданий. Сама домашняя библиотека у Канта всегда была относительно небольшая, так как он и библиотекарем работал, и имел возможность пользоваться книгами своих книгоиздателей. Книгоиздатели отправляли Канту как своему автору даже еще неразрезанные, непереплетенные книги. Кант какое-то время снимал жилье в доме книгоиздателя Кантера и пользовался его книжной лавкой как библиотекой. Относительно журналов: мы знаем, что он интересовался «Берлинским ежемесячником», но это журнал, интересный в первую очередь в философском отношении, а в естественнонаучном, конечно, в гораздо меньшей степени. Относительно учебников можно собрать довольно богатую информацию, благодаря изданию, которое подготовили Риккардо Поццо и Михаэль Оберхаузен9 - анонсы лекций за все время жизни Канта в университете Кенигсберга. Таким образом, мы можем составить плюс-минус подробную картину, что именно было в ходу, охватывая фактически весь жизненный цикл Канта в университете. В плане того, по каким учебникам читал свои дисциплины Кант, есть несколько хороших публикаций. В работе, которую выполнил в свое время Эмиль Арнольд10, представлены и состав всех учебных курсов, и приблизительное количество участников, и то, что касается учебников. Есть сайт американского кантоведа Стива Нарагона Kant in the classroom (https://users.manchester.edu/facstaff/ssnaragon/kant/Home/index.htm), где он составил для пользователей наиболее доступную схему всей этой информации. Для ориентирования это, конечно, замечательно. Нарагон сделал очень важную работу, стараясь учитывать и новейшие сведения. До него подобную же работу в интернете осуществлял Вернер Штарк (Werner Stark) на сайте Марбургского университета. Но с того момента,

7 См. соответствующие архивные материалы: РГАДА. Ф. 25. Оп. 1. Д. 25. Д. 26.

8 Warda A. Immanuel Kants Bücher. Mit einer getreuen Nachbildung des bisher einzigen bekannten Abzuges des Versteigerungskataloges der Bibliothek Kants. Berlin, 1922. 56 S.

9 См.: Vorlesungsverzeichnisse der Universität Königsberg (1720-1804) / Mit einer Einleitung und Registern hrsg. von M. Oberhausen, R. Pozzo. Bd. 1,1. Stuttgart-Bad Cannstatt: frommann - holzboog, 1999. Bd. 1,2. Stuttgart-Bad Cannstatt: frommann - holzboog, 1999.

10 Arnoldt E. Kritische Exkurse im Gebiete der Kantforschung. Anhang № 4-5. [Charakteristik von Kants Vorlesungen über Metaphysik und] möglichst vollständiges Verzeichnis aller von ihm gehaltenen oder auch nur angekündigten Vorlesungen. 2. Abteilung // Gesammelte Schriften / hrsg. O. Schöndörffer. Berlin, 1909. Bd. 5, T. 2. S. 173-343.

как он вышел на пенсию, университет как-то нехорошо обошелся с собранными им материалами, часть из них просто куда-то пропала.

Есть еще отдельная работа, которая заключена в восстановлении кантовских источников, на которые Кант опирался в своих работах. Первые работы на эту тему были посвящены именно физической географии. Такая же работа есть по антропологии. Если говорить про антропологию, то больше, чем Эмиль Арнольд, и, слава Богу, здравствующий Вер-нер Штарк, никто не сделал. Но если иметь в виду какие-то кантовские соображения по химии, физике, математике, такого рода систематической работы по каталогизации источников Канта, насколько я знаю, никто почти не проводил, за одним исключением. Если мы берем период становления Канта и первую его работу, то кое-что на эту тему сделано -здесь следует вспомнить давнее основательное исследование Ханса-Иоахима Вашкиса11.

Перейдем теперь к самому наследию Канта. Для начала формальный вопрос: насколько вам близко классическое разделение Канта на «докри-тического» и «критического»? Имеет ли смысл, на ваш взгляд, периоди-зировать его интеллектуальную жизнь четким двухчастным разграничением? Или же имел место более плавный переход от ранних к поздним взглядам?

А.Н. Круглов: Некоторое время назад я задумался: когда вообще появилось это разделение на «критического» и «докритического» Канта? Со студенческих времен это воспринимается как само собой разумеющееся, но все «само собой разумеющееся» когда-то возникло. Самое раннее упоминание, которое я нашел на эту тему, принадлежит Вильгельму Трау-готту Кругу. Это был философ, который какое-то время преподавал в университете Кенигсберга, практически на кафедре Канта. Кое-что и о своем предшественнике он в этой связи написал, и, если мне память не изменяет, это 20-е гг. XIX в.12, т.е. это довольно давнее разделение; правда, таким догматически-ученическим оно, конечно же, стало позже. Я думаю, что оно что-то схватывает в эволюции взглядов Канта, потому что работы 1780-х гг. действительно нечто революционное даже по сравнению с самим Кантом. Особенно в плане практической философии, т.е. в области этики, где переворот, может быть, был гораздо большим, чем в собственно метафизическом плане. Если мы смотрим кантовские рассуждения на этическую проблематику, скажем, 1760-х гг. и потом смотрим на «Основоположение к метафизике нравов» (1785), впечатление, что это писали два разных человека. И даже можно сказать, что некоторые страницы раннего Канта выглядят омерзительно с точки зрения Канта 80-х гг. Их в самом деле отделяет пропасть.

Несмотря на то, что это разделение схватывает что-то очень важное, но когда мы его воспринимаем как догматическое, возникает, конечно,

11 Waschkies H.-J. Physik und Physikotheologie des jungen Kant. Die Vorgeschichte seiner Allgemeinen Naturgeschichte und Theorie des Himmels. Amsterdam, 1987.

12 Cm.: Krug W. T. Allgemeines Handwörterbuch der philosophischen Wissenschaften, nebst ihrer Literatur und Geschichte. Bd. 2. Leipzig: Brockhaus, 1827. S. 499.

большая сложность. У Канта есть сквозные темы, есть что-то, что он отстаивал на протяжении всей жизни. Иногда это странные, может быть, для кого-то мысли, про инопланетян, например. Как «докритический» Кант, так и «критический», верил, что есть какие-то обитаемые планеты. В поздние годы жизни, когда у него уже был собственный дом (ему было шестьдесят, когда дом приобрел), он готов был этот дом, вместе со всем остальным имуществом, поставить «на кон» в споре об инопланетянах. Правда, ничем здесь Кант не рисковал, потому что фальсифицировать на тот момент это представление было невозможно. Иначе говоря, есть какие-то сквозные мысли, идеи, какой-то сквозной интерес, скажем, интерес к метафизике и поиск нового адекватного философского метода. С этого Кант начинает в первой работе, на эту же тему вы можете найти рассуждение его в Opus Postumum.

Читая работы, основанные на рукописном материале Канта, мы регулярно сталкиваемся с проблемой датировки. Есть известные датировки, которые в Академическом собрании сочинений Прусской академии наук предложены Эрихом Адикесом (Erich Adickes), но он умер и объяснение их не предоставил. Поэтому датировка есть, а почему она такая? Адикес от нас унес в могилу. Но смотришь на эту датировку и очень часто кажется: нет, это не может быть какой-нибудь 1796 год, это явно какой-нибудь Кант 1760-х гг. (или в обратную сторону). Иными словами, с буквалистским отнесением возникают сложности и с человеком, и с материалом, и со всем остальным. Поскольку установили «границу», то пытаются школьным образом ее определить. Скажем, был такой (да он и сейчас, надеюсь, здравствует) немецкий кантовед Лотар Краймендаль (Lothar Kreimen-dahl), который написал книгу про 1769 год «Кантовский прорыв»13. На чем это основывается? Да, есть одна черновая записка Канта: «Год 69-й дал мне великий свет»14... Можно попробовать все, что мы знаем о Канте того времени, как-то сюда подвести и отыскать эту революционную смену взглядов. Кто-то связывает эту смену с его инаугурационной диссертацией 1770 г. В отношении того, когда и как что-то этакое в мысли Канта изменилось, у меня ответа нет. Сомневаюсь, что это был какой-то одномоментный акт. Более того, даже о том, что повлияло здесь на Канта, тоже имеются самые разные спекуляции. Для некоторых это вопросы о неконгруэнтности пространства и вообще проблемы пространства и времени, с которыми Кант начинает близко сталкиваться с конца 1760-х гг. Кто-то видит в той революции мышления, которая произошла у Канта, скорее, этический подтекст. Но если не утрировать, думаю, что несмотря на то, что это довольно давнее разграничение, оно вполне адекватно. От него точно отказываться не стоит - да, был «докритический» и «критический» Кант, только не надо датировать переход точным днем и часом.

13 Kreimendahl L. Kant: der Durchbruch von 1769. Köln: J. Dinter, 1990. 319 S.

14 Речь идет о так называемой рефлексии 5037; см. в русском переводе: Кант И. Из рукописного наследия (материалы к «Критике чистого разума», Opus postumum) / Под ред. В. А. Жучкова. М.: Прогресс - Традиция, 2000. С. 85.

А можно ли говорить про третий период, «посткритический», связанный с Opus Postumum?

А.Н. Круглов: Да, есть некоторые попытки рассматривать это таким образом. В какой степени это справедливо? Есть еще и другая классификация, которая тоже выделяет этот поздний период, но по другому основанию, -Кант, выходящий за границы Просвещения. Иначе говоря, Кант, который теперь не совсем верен тем идеалам, которые он долгое время отстаивал и пропагандировал. Проблема здесь состоит в том, что как бы мы к Opus Postumum ни относились, но все-таки это незаконченное произведение, явно стареющего, слабеющего, больного человека. Многие его разделы либо оставляют в нерешительности и недоумении, либо кажутся какими-то очень экстравагантными, допускающими множество интерпретаций. Короче говоря, очень сложно относиться к этому как к законченной публикации и использовать как основание для оценки о смене кантовских взглядов.

В какой-то момент Кант сказал своим приятелям, что они должны к нему относиться как к ребенку. Это была собственная оценка его физического состояния. Как только мы через состояние здоровья пробуем объяснить какие-то поздние пассажи Канта, мы оказываемся в почти неразрешимой ситуации. Тогда вообще ничего не надо объяснять, так как относительно любого затруднения можно сказать: «Кант находился уже в таком состоянии здоровья, он сам не заметил...» или «это явное противоречие, но Кант был болен...» Само по себе это во многом методологически ущербный путь. Но совсем не учитывать состояние здоровья Канта в этот поздний период мы тоже не можем. Opus Postumum, к сожалению, иногда нельзя читать не то, чтобы без слез, но... Это необработанный поток сознания. Причем иногда это, конечно, очень любопытно: мы видим, как мысль Канта перескакивает с одного на другое, и даже можем представить, что у него перед глазами было в этот момент, потому что Кант фактически фиксирует все, что случается. Но рассматривать это как какой-то новый этап я бы не решился, хотя Opus postumum всегда был скорее на периферии моих интересов и глубоким анализом я никогда не занимался. Хотя один из моих философских учителей, КуртХюбнер, которому я многим обязан, написал свою диссертацию15 именно по этой работе.

Когда мы говорим о раннем Канте-естествоиспытателе, можем ли мы выявить какую-то целостность, систематичность взглядов, в особенности взглядов на природу? Или это еще процесс формирования и поиска?

А.Н. Круглов: Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что систематический взгляд на природу как на целое для раннего Канта находился только в процессе поиска. Во всяком случае, философско-систематического взгляда, как это ему свойственно к концу 1780-х гг., мне кажется, еще нет. Может быть, интуитивно он везде ищет какого-то единства и системы, но явным образом это, на мой взгляд, еще не проявляется. Скорее, это

15 Hübner K. Das transzendentale Subjekt als Teil der Natur (Eine Untersuchung über das Opus Postumum Kants). Kiel, 1951. 202 S.

отдельные, разрозненные работы, часть из них написаны «на злобу дня», но даже эти работы имеют несомненный философский подтекст. Со времен Фридриха Энгельса, особенно в литературе на русском языке, сложился шаблон, что якобы «докритический» Кант больше интересовался естественнонаучными работами, а вот «критический» перешел к философии и к метафизике. Что в пользу этого тезиса можно сказать? Если мы просто посмотрим на названия «докритических» работ Канта - это, как правило, два первых тома в собраниях сочинений - да, в названиях и про ветер, и про землетрясения, огонь, «живые силы», история и теория неба. Однако даже во всех этих работах явно проявляются философские интересы, а иногда подспудно и теологические. Они интересуют Канта не столько как естествоиспытателя, хотя, может быть, временами в Канте и просыпался чистый естествоиспытатель, но все же почти всегда даже под, казалось бы, сформулированным естественнонаучным вопросом присутствует какой-то философский и теологический интерес. В этом смысле, если что-то и объединяет эти работы, то по большей части это какая-то философская систематика, а не желание рассматривать природу как некое единое целое, вскрыть какие-то «механизмы»... Механизмы в природе для него скорее философская задача, а не естественнонаучного исследования.

Есть школьное представление о том, что Кант в 1750-60-х гг. стремится найти компромисс между ньютонианской и лейбнице-вольфиан-ской программами естествознания. Верно ли это отражает реальную позицию Канта?

А.Н. Круглов: Если мы попробуем четко сформулировать позицию Канта (т.е. где он находился во всех этих спорах), то возникнет несколько сложностей.

Первое. Кант в то время старается не выбирать между позициями, но сформулировать свою собственную, и если пытаться затем поставить ее куда-то «между» или приписать кому-то, то в ответ, как правило, сам Кант «говорит» Вам, что Ваша система классификации неудовлетворительна. Это почти везде так. Попробуйте, например, приклеить Канту какой-то «ярлык» в политическом отношении. Где он находится в нашей политической системе координат? Нигде, он будет «между», он просто Кант! В естественнонаучных работах это тоже проявляется. Причем это не эклектика в ругательном смысле слова, а попытка сформулировать именно собственную позицию. Если говорить более детально, то в отношении его ранних работ есть уже упоминаемое мной сочинение Вашкиса, которое по-прежнему остается, думаю, одним из главных исследований на этот счет. В чем состоит проблема? Проблема в том, что сегодня очень сложно адекватно оценить ранние сочинения Канта, скажем, «Мысли об истинной оценке живых сил». Есть опять же школьная история по поводу того, что тут проблема уже была решена, а то, что пытается решить Кант, якобы напоминает «высчитывание» формулы кинетической энергии. Ссылаются на французских ученых и заявляют, как это обычно бывает, что Кант

опять здесь опоздал. Но вот вопрос: «жизненные силы» или «живые силы», чему это соответствует в современной физике? В какой мере это соответствует современному понятию кинетической энергии? В отношении ранних работ мы сталкиваемся с такой ситуацией, что физика настолько ушла далеко вперед, что мы даже не всегда можем перевести на понятный нашим современникам физический язык и указать те реалии, о которых писал Кант. Отчасти это и есть причина того, что на русский язык «Мысли об истинной оценке живых сил» до сих пор целиком не переведены. Все, что Борис Александрович Фохт в свое время перевел, - это начальные и последние параграфы16. А между ними огромная лакуна, хотя именно здесь очень много содержательного про способ подлинного открытия метода метафизики. Хотя вам хотят сказать, что здесь кинетическая энергия является главной темой, но это не так. Главная здесь тема - метод поиска, реформирования метафизики. Уже с этой самой первой работы звучит сквозная, ключевая кантовская тема. Философское значение именно этой первой работы, лучше всех в свое время показал другой мой учитель Норберт Хинске (Norbert Hinske) в своей книге о 30-летнем Канте и о его пути к трансцендентальной философии17. Недавно эту работу Канта польские коллеги из Торуни18 целиком перевели на польский язык. Правда, без всяких фанфар, как это пытались к 300-летию Канта делать у нас в России. Они постоянно мне жаловались на то, какая это была трудноразрешимая задача. На их счастье, они сумели найти своего коллегу, историка физики, который знал немецкий язык. Только тогда коллективными усилиями они смогли осилить эту работу, и это для них всех был едва ли не самый трудный перевод в профессиональной жизни. А ведь речь идет не про «Критику чистого разума», речь о ранней работе Канта.

Думаю, что выяснение вопроса, где и в какой степени Кант полемизировал с различными физическими программами своего времени, пока не решена. Проблема понимания языка Канта для нас по сей день остается очень сложной. Думаю, однако, то, что он старался быть где-то «между», это ясно даже с нашим несовершенным уровнем понимания его жаргона и терминологии.

Получается, Кант уже с первой работы занят не столько исследованием отдельных феноменов, сколько поиском метода? Существует стереотип, согласно которому Кант в свой ранний период поглощен изучением отдельных феноменов, а потом вдруг неожиданно задумывается об общих вопросах познания...

А.Н. Круглов: Проблема метода его интересует буквально с первой работы. Иногда это не до конца осознается, но по большому счету все

16 Кант И. Мысли об истинной оценке живых сил // Сочинения: В 6 т. / Пер. Б.А. Фохта; Под общ. ред. В.Ф. Асмуса, А.В. Гулыги, Т.И. Ойзермана; АН СССР. Ин-т философии. М.: Мысль, 1963-1966. (Филос. наследие). Т. 1. 1963. С. 51-82.

17 Hinske N. Kants Weg zur Transzendentalphilosophie. Der dreißigjährige Kant. StuttgartBerlin-Köln-Mainz: W. Kohlhammer Verlag, 1970. 172 S.

18 Kant I. Dziela zebrane. T. 1: Pisma przedkrytyczne. Torun: Wydawnictwo Naukowe Uniwer-sytetu Mikolaja Kopernika, 2010. 986 s.

ключевые мыслители Нового времени, по крайней мере до конца XVIII в. (чуть позже эта проблема и в XIX в. вернулась), заняты вопросами метода. Фрэнсис Бэкон - проблема метода, Рене Декарт - «Рассуждение о методе». О чем весь Вольф? «Ме1Ио^ эаепААса рег1гас1а1а» («трактовано по научному методу»). Везде поиск научного метода. У Канта это чуть-чуть больше скрыто, но «Мысли об истинной оценке живых сил» -это поиск подлинного метода в метафизике. А что такое «Критика чистого разума»? Знаменитая его фраза - «это трактат о методе»19. Я уж не говорю о том, что там последний раздел с точки зрения его самого высокого деления, т.е. первого деления «Критики чистого разума», - не дальнейшего, а первого - «Трансцендентальное учение о методе» и «Трансцендентальное учение об элементах». Другими словами, Кант находится целиком в традиции методологической заостренности мысли философов Нового времени. И его работы раннего периода, которые, как нам кажется, целиком «чистое естествознание» (землетрясения, ветры, живые силы), написаны метафизиком, т.е. человеком, которого в первую очередь интересует метафизика и подлинный философский метод.

Получается, выбор предметов его естественнонаучных исследований определялся общим метафизическим интересом, потому что, на первый взгляд, сфера его интересов здесь кажется уж слишком широкой, как вы и заметили: от ветров до землетрясений.

А.Н. Круглов: Поначалу этот интерес был широким, и, может быть, Кант еще мог себе позволить интересоваться еще большим числом проблем, но иногда эти проблемы сами собой «врывались». Например, землетрясения, конечно, возникли не сами собой, это следствие Лиссабонского землетрясения 1755 г. Может быть, без катастрофы в Лиссабоне он бы на эту тему писать не стал. Но даже здесь у Канта есть два типа работ на этот счет. У Канта есть работы, которые посвящены попыткам естественнонаучного объяснения землетрясений (устраивает оно нас сегодня или нет, другое дело). А второй вопрос - это так называемые проблемы оптимизма и полемика с крузианцами. И мне кажется, эти вопросы пересекаются. Нет, проблема оптимизма и «наилучшего из всех возможных миров» - вот там как раз Кант выступает как метафизик и как теолог. Он занимает такую позицию, от которой сам, похоже, в поздние годы немножко пришел в ужас. По крайней мере, эту работу он своему биографу Людвигу Эрнсту Боровски20, который не мог ее найти и спрашивал у Канта, где ее искать, посоветовал в том случае, если тот найдет ее, сжечь, сжечь все ее экземпляры. Канту хотелось о ней забыть. Так что и там есть явно философский и богословский интерес, но кое-где это было все-таки попыткой откликнуться «на злобу дня».

19

20

К^. В XXII.

Русский перевод этой биографии см. в новейшем издании: Ранние биографии Канта: Л. Э. Боровски, Р.Б. Яхман, Э.А. Кр. Васиански, Ф.Т. Ринк и «Кантиана» Р. Райке / Пер. с нем. А.Н. Саликова под ред. А.Г. Жаворонкова; предисл. А.Н. Саликова, А.Г. Жаворон-кова, А.Н. Круглова; коммент. А.Н. Круглова. Калининград; М.: Изд-во БФУ им. И. Канта; Центр гуманитарных инициатив, 2024. 508 с.

Отчасти, может быть, и физическая география - это тоже отклик на что-то. Возможно, на жизнь в Кенигсберге, на попытку преодолеть эти расстояния, не выезжая из города, появились эти мыслительные путешествия, созданные воображением. У Федора Августовича Степуна, кажется, есть такая фраза, что жил бы Кант где-нибудь в Сибири или на берегу Байкала, то он бы точно написал что-нибудь другое про пространство и время21. При всей, казалось бы, смехотворности такого рода аргумента, я думаю, что жизнь в Кенигсберге, ее условия - все это в каком-то смысле тоже влияло на Канта. Можно ли отсюда вывести содержательные пассажи в «Критике чистого разума»? Думаю, нет, но и совсем игнорировать эти обстоятельства мы не можем. Было в его интересах что-то импульсивное: какое-то время его занимала Французская революция, потом, в определенный момент, Наполеон. Удивительно, что его не подтолкнула к написанию каких-то произведений Семилетняя война.

Можем ли мы проследить, какие именно из ранних интересов и размышлений Канта приводят его в конечном итоге к осуществлению в 1770-80-х гг. «коперниканского переворота» в философии? Какую роль в этом сыграли его естественнонаучные исследования? Арсений Гулыга, например, прямо утверждал, что «именно естественнонаучные интересы привели Канта к глубокому рассмотрению способа размышлений, характерного для философии немецкого Просвещения». При этом сам Кант уже в конце своей жизни писал Гарве, что его пробудили от «догматического сна» размышления об антиномиях - границы мира во времени и пространстве, пределы деятельности материи, свобода и всеобщая причинность... Что именно привело Канта к «Критике»?

А.Н. Круглов: Думаю, однозначного ответа на этот вопрос мы дать не можем. Почему? Кант сам его не дал, а точнее он давал ответ несколько раз, и мы далеко не обязательно должны верить Канту, даже если бы он дал такой ответ единожды. Почему? Даже не потому, что Кант решил бы ввести нас в заблуждение. Что пробудило Канта, по его же собственному утверждению, от «догматического сна»? Письмо Христиану Гарве конца 179822 и «Пролегомены»23 дают нам совершенно разные ответы. Кант post factum все время переосмысляет свою собственную траекторию.

Известный итальянский кантовед Джорджио Тонелли (Giorgio Tonelli) пробовал как-то охарактеризовать такую черту Канта, как беспокойство или непоседливость, динамизм в мышлении. Действительно, Кант все время переделывает и переиначивает то, что он, казалось бы, уже чуть ли не «в граните отлил». Однако через некоторое время его «отлитое в гранит» не устраивает. Похоже, он задним числом таким же образом переосмысляет и свою собственную траекторию. Что нам остается? Мы можем только выдвигать более или менее обоснованные гипотезы на этот счет, и

21 Речь идет о работе: Степун Ф. А. (Н. Лугин). Из писем прапорщика-артиллериста. Томск, 2000. 192 с.

22 В русском переводе письмо Канту Гарве 1798 года см.: Кант И. Сочинения в 8 т. / Под ред. А. В. Гулыги. Т. 8. М.: Чоро, 1994. С. 581-583.

23 См.: Кант И. Сочинения в 8 т. / Под ред. А.В. Гулыги. Т. 4. М.: Чоро, 1994. С. 11.

их выдвигают в большом количестве. Если не брать собственные ответы Канта по поводу Давида Юма и проблемы антиномий в отношении «догматического сна», то число адекватных гипотез относительно ограниченно.

Прежде всего, пространство и время. То, что Кант в конце 1760-х гг. явно начинает интересоваться этой тематикой, видно по его публикациям того времени. И это, казалось бы, от прежних интересов уводит его чуть-чуть в сторону. Мы видим, что Канта эта тема захватила и что она не была каким-то разовым увлечением. Явным образом он фиксирует это самое «левое/правое», неконгруэнтность пространства, и размышляет, как с этим быть. Некоторые исследователи именно это рассматривали в качестве начальной точки или толчка, который в конце концов привел к революционному изменению мышления. А другая точка зрения, которая еще в первой четверти XX в.24 довольно ясно была сформулирована кан-товедом Хайнцем Хаймзетом (Heinz Heimsoeth). Он обратил внимание на то, что различения феноменального и ноуменального, «вещи-в-себе» и «явления», то, что нам известно как классические положения трансцендентального идеализма времен «Критики чистого разума», имеют некоторый, если хотите, этический подтекст. Кант отталкивался от очень простой мысли, в соответствии с которой, если переиначить устойчивый русский оборот, не только чужая душа потемки, но и наша собственная душа потемки. Если даже то, что традиционно, как минимум с Августина, воспринимается как нечто, что ближе всего к нам, а мы даже этого не можем познать в адекватной мере, что уж говорить о предметах внешнего мира, которые от нас отделены барьером, который с трудом преодолевается. В этом смысле получается, что размышления такого типа стали толкать Канта на формирование будущей трансцендентальной философии.

Есть одно любопытное соображение в поддержку позиции Хаймзета, о котором вы, может быть, никогда и не подумаете. Это письма Николая Гавриловича Чернышевского детям. Нередко математики в былые времена использовали их в качестве сатирического чтения: то, что там пишет Чернышевский про Карла Фридриха Гаусса и про другое, мы сегодня, в самом деле, не можем читать без улыбки. Но если отвлечься от фактической составляющей, то Чернышевский говорит вполне справедливо следующее: «Вам кажется, - обращается он к немецким естествоиспытателям и математикам, - что если вы занимаетесь струнами и числами, то и все должны заниматься этим. Но Канту это было "до лампочки". Если он к этим вопросам и подошел, то только потому, что его интересовала проблема свободы и, соответственно, бессмертия души и Бога. И если для решения надо было подойти сюда, то он к этому подошел. Вас-то это интересует, и вы думаете, что весь мир клином сошелся на этом, но Кант, если об этом пишет, то только потому, что его интересовали подлинно философские вопросы». Дальше Чернышевский пытается как-то уничижительно высказываться, примерно так: «Вы разбойники, вы не понимаете, что у

24 Heimsoeth H. Persönlichkeitsbewußtsein und Ding an sich in der Kantischen Philosophie / Immanuel Kant. Festschrift der Albertus-Universität Königsberg. Leipzig: Dieterich, 1924. S. 43-80.

людей есть интерес к каким-то великим целям и общим идеям»25. Думаю, что подобное ощущение при чтении «критических» произведений Канта все же возникает. И оно возникало в разное время у разных людей, казалось бы, из разных интеллектуальных традиций. Весь этот тягомотный, страшно неповоротливый терминологический аппарат, концентрация мыслей, казалось бы - вопросы естествознания, математики - и все это зачем? Зачем-то же это надо было? Зачем-то 10 лет человек сидел и писал об этом? Зачем? Чтобы что? Чтобы Гауссу, будущему что-то сказать? Или чтобы с Евклидом по поводу пространства побеседовать сквозь века? Ведь это чудовищная интеллектуальная работа, которая подорвала у Канта здоровье! Трудно представить, каких нечеловеческих усилий стоило написать «Критику чистого разума». И ради чего? Ради ответа на вопрос о свободе - да, дерзнуть стоило. А для решения какого-то специального естественнонаучного вопроса... Не поймите меня неправильно: заключенное в естественнонаучных вопросах влечение к истине достойно подобных усилий. Но у Канта влечение к истине было не только как у естествоиспытателя, но в первую очередь как у философа. Его интересовали радикальные философские вопросы, и они не могли быть решены в отрыве от науки. Можно ли быть ученым во всех отношениях на уровне своего времени?.. Полагаю, что в полной мере это уже даже для Лейбница было невозможно.

Разве мотив спасти естествознание от скептического вызова не достоин десяти лет работы?

А.Н. Круглов: Думаю, что спасать естествознание в качестве какой-то специальной задачи Канту не представлялось чем-то важным. И без его попыток «спасения» естествознание худо-бедно существовало. И даже если кому-то оно теоретически казалось очень странным, практически оно оправдывалось. И для Канта это был серьезный аргумент. Собственно говоря, «7 + 5 = 12», «прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками», какие-нибудь предсказания небесных явлений - все это сохраняет свою значимость даже при том, что мы теоретически где-то затрудняемся или не можем ответить на вопрос о взаимосвязи причины и следствия. Ответ был нужен для спасения философии, метафизики свободы. Думаю, в той мере, как я его понимаю, для Канта было очевидно, что его усилий по спасению естествознания не требуется.

Давайте тогда уточним, как именно Кант воспринял вызов Юма. Получается, что он видел задачу не в обосновании достоверности и объективности естествознания, а как вызов метафизике?

А.Н. Круглов: Да, конечно, это философский вопрос. Это не вопрос естественнонаучных законов. Естественнонаучные законы, конечно, имеют какую-то метафизическую составляющую, или, как было для Канта, априорную подоснову. Если она подрывается, то это не столько подрыв естествознания, сколько подрыв мышления как такового, в том числе и

25 См. соответствующее письмо: Чернышевский Н.Г. Письмо к А.Н. и М.Н. Чернышевским от 8 марта 1878 г. // Чернышевский Н.Г. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1987. С. 445-446.

философии. Но «спасение» тут должно быть не крышей, а фундаментом. Поэтому Кант к этому вопросу подступает именно как к вопросу фундаментальному, метафизическому. Насколько удачно он этот вопрос решил, это иная проблема. Но, скажем, спасение свободы, как это ему представляется в «Критике чистого разума», все-таки относительно автономно от этого вопроса. Это два разных вопроса, которые можно рассматривать относительно независимо друг от друга.

В какой степени эти вопросы автономны?

А.Н. Круглов: Мы можем, скажем, вполне обоснованно подвергнуть сомнению убедительность кантовского ответа во Второй аналогии опыта в «Аналитике основоположений» первой «Критики», и сказать, что решение Канта через подкладывание априорного временного ряда под цепь причин и следствий, апелляция к априорному характеру, может нами признаваться неудовлетворительной. При этом для нас могут быть убедительными выводы из «Трансцендентальной эстетики» в отношении пространства и времени, а уже они позволяют нам отталкиваться от различения ноуменального и феноменального. Именно через ноуменальное Кант спасает саму свободу. Я сказал «относительно автономны», потому что даже вопрос о свободе для Канта не вопрос о беспричинности, не вопрос об отсутствии законов. Это какая-то особая ситуация законодательства, которая, как он говорит, носит такой характер, что каузальность осуществляется через свободу.

Вы хотите сказать, что для последовательного принятия кантов-ской этики мы не обязаны принимать его аппарат 12 категорий или уж тем более все построения «Трансцендентальной аналитики» целиком?

А.Н. Круглов: Они, конечно, связаны между собой. Но число категорий: 12, 18, 14 или 16, от этого категорический императив точно не зависит. А вот априорный характер категорического императива обосновывать как априорный, не используя вообще выводы «Критики чистого разума», вряд ли возможно, если его воспринимать именно как априорный. Тут взаимосвязь именно такая. Но думаю, что определенная степень независимости здесь присутствует, хотя для Канта это строго взаимосвязанные вопросы. Впрочем, когда он писал «Критику чистого разума», даже самого словосочетания «категорический императив» у него еще не было. И вообще, категорический императив в печатных работах появляется только с 1785 г. Если бы что-то вдруг произошло с Кантом в промежуток с 1781-го по 1784 г. включительно, у нас была бы «Критика чистого разума», но мы ничего бы не знали про категорический императив.

Просто сам Кант многократно заявляет о структурной целостности и завершенности построенного им здания философии. Создается впечатление, будто мы имеем дело с системой, в которой нельзя ничего ни убавить, ни прибавить.

А.Н. Круглов: Здесь два разных вопроса. Первый: воспринимал ли Кант построенное им теоретическое здание как некое систематическое единство? Да, воспринимал. Что это означает? Если рассуждать в стиле

какого-нибудь попперианца, который всю его постройку будет рассматривать как цепочку конъюнкций, то нарушение одной какой-нибудь запятой или опровержение какого-нибудь подстрочного примечания приведет к тому, что вся кантовская система выбрасывается в мусорную корзину. Нет, не приведет, точно. Это означает, что, несмотря на то, что Кант воспринимал свою систему как некое единство, несогласие с некоторыми элементами позволяет тем не менее какие-то другие ее элементы рассматривать относительно автономно и обособленно и даже так или иначе их принимать. И второй: в какой степени Кантовское стремление к систематическому единству затрагивает все его интересы? А это отдельный вопрос. Скажем, каков статус «Антропологии с прагматической точки зрения»? Как она связана с «Критикой чистого разума», как связана с его этическими работами, или как лекции по физической географии со всем этим связаны? И тут мы опять вклиниваемся в спорные проблемы кантоведе-ния, которые сегодня особенно активно обсуждаются. Возникает тема расизма Канта: в какой степени этот расизм субстанциален, а в какой степени это просто предрассудки человека, которые не являются составной частью его системы?

Отчасти это и вопрос о том, каков статус тех произведений, в которых все это говорится. Либо это написано на «злобу дня» и с позиции частного человека, либо мы можем совершить здесь некую дедукцию из «Критики чистого разума»? Думаю, какие-то работы Канта и какие-то вопросы, которые находятся на периферии его интересов, нельзя прямо выводить из основных положений его системы. По крайней мере, я не вижу способа их дедуцирования из ядра его критической философии. Означает ли это, что мы можем относиться к этим работам как к чему-то второстепенному? Вряд ли. Есть что-то, что прямо входит в ядро, без чего Кант не Кант, а есть что-то, что обладает несколько иным статусом. Думаю, для кантов-ской философии этот вывод справедлив. Кант сам иногда прибегал к подобным образам. Эти образы у него встречаются в «Религии в границах одного только разума» (такзвучит новое название перевода, который только что вышел26) и в ряде других произведений. Как он это иллюстрирует? Приблизительно так: есть «муж» и есть его «одежда» - есть некое ядро или внутренний круг, где размещено то, что относится к сути, с чем никак нельзя расставаться, и есть оболочка, которая исторически изменчива. «Муж» остается неизменным, а его одежда может быть и такой, и сякой... Как-то раз мне пришел такой образ: если путешествовать по европейской части Российской Федерации и заходить в относительно старые церкви, то в каком-то смысле можно увидеть историю внешней одежды Руси. Означает ли это, что евангельская проповедь зависит от того, с бородами или без бород изображаются мужики на фресках в церкви, или в какой они

26 См.: Кант И. Сочинения по антропологии, философии политики и философии религии в трех томах / Под ред. Н.А. Дмитриевой (отв. ред.), А.Г. Жаворонкова, А.Н. Круглова, В.А. Чалого. Т. 3: Религия в границах одного только разума / Под ред. А.Н. Круглова; пер. с нем. Л.Э. Крыштоп под ред. А.Н. Круглова; предисл. и коммент. А.Н. Круглова, Л.Э. Крыштоп. Калининград: Издательство БФУ им. И. Канта, 2024.

внешней одежде? Внешняя одежда, эта оболочка, исторически изменчива, а суть этического или религиозного учения остается неизменной. Думаю, систематичность Канта тоже имеет некие пределы. Есть нечто такое, что, несомненно, сказал Кант, несомненно, написал, но дедуктивно это точно не выводится из «Критики чистого разума, либо «Критики практического разума». Иногда здесь встречаются откровенные глупости. Иногда это глупости возникают из-за каких-нибудь предрассудков Канта, а иногда это глупости с точки зрения читателя XXI века в силу того, что Кант опирался на совершенно устаревший исторический научный материал.

Мы говорили про ядро и внешнюю оболочку, про то, от чего мы можем избавиться, а от чего не можем. Как в этом отношении быть с «Метафизическими началами естествознания», которые Кант создает, насколько я помню, после «Пролегоменов» и перед «Критикой практического разума»? В предисловии данной работы он настаивает на том, что в предложенной им системе нечего добавлять или менять, можно лишь в дальнейшем декоративно улучшать. Предложенные им «начала естествознания», как он утверждает, прямо и строго дедуцированы из построенной им системы категорий и, вместе с тем, многие из них подозрительно похожи на положения ньютоновской механики...

А.Н. Круглов: Эта работа 1786 г. С моей точки зрения, не самая сильная работа Канта. Сегодня, конечно, главным образом она представляет исторический интерес и в плане кантоведения, и в плане его системы. Почему возникла потребность ее написать? В какой степени поздний Кант рассматривал ее как ключевую работу?

В результате осуществленной им реформы метафизики, Кант приходит к тому, что былое вольфианское деление метафизики на метафизику generalis и specialis - соответственно, на онтологию (с одной стороны), и на психологию, космологию и теологию (с другой) - это деление должно смениться чем-то другим. Новая метафизика, по мысли Канта, должна состоять из двух частей: метафизика природы и метафизика нравов. У нас по-прежнему иногда вспоминают работу Валентина Фердинандовича Асмуса, его книжку «Иммануил Кант»27, которая была опубликована к 250-летию Канта. Там утверждается, что Кант вроде бы и не был противником метафизики, но когда в конце концов дописал «Критику чистого разума», то понял, что строить-то нечего. Как бы ему эта метафизика ни была симпатична, но фактически он оказался на ее развалинах. Однако Кант вообще-то уже пообещал «метафизику природы» и «метафизику нравов» - он и написал «Метафизику природы» и «Метафизику нравов». Что обещал, то и сделал, по крайней мере номинально. Другое дело, что значение метафизики нравов и метафизики природы в кантовском исполнении радикально отличны. Метафизика нравов в широком смысле слова, т.е. и «Основоположение к метафизике нравов», и «Критика практического разума», и сама «Метафизика нравов», - это вершина Канта, то, к

е-

27-

27 Асмус В.Ф. Иммануил Кант. М.: Наука. 1973. 536 с.

чему он пришел в конечном итоге, и то, почему Кант - великий философ. Но «Метафизика природы» для меня скорее вынужденное завершение данного ранее обещания: «Я обещал, я как-то это совершил, сделал, дописал». При этом задним числом, когда у Канта спрашивали: «Когда, собственно, появилась Ваша трансцендентальная философия?», поздний Кант стал отвечать: «Как когда? "Критика чистого разума" это она и есть!» Другими словами, он немного изменил взгляд и в качестве столпов новой реформированной метафизики рассматривал саму «Критику чистого разума» и этические проблемы, изложенные в трех «критических» произведениях. «Метафизические начала естествознания» воспринимались Кантом примерно так: «Надо было написать-написал, но в какой степени это выражает суть моей критической философии...» Это несколько утрированная позиция, но она подходит для того, чтобы как-то объяснить, почему возник, на мой взгляд, не столько интерес, сколько потребность написать «Метафизические начала естествознания».

Правда, эта работа интересна тем, что здесь мы находим продолжение разговора с Ламбертом. Но уже не про космологию, а про те изменения, которые случились вначале в «Новом Органоне», а потом в «Критике чистого разума», и «докатились» до этой работы. Четвертую часть «Нового Органона» Ламберт назвал «Феноменология, или Учение о видимости»28. Находим в «Критике чистого разума»: диалектика как логика видимости. Кант хотел одно время посвятить эту свою «Критику» Ламберту29, но Ламберт не дожил, и это произведение посвящено барону фон Цедлицу. Но, несмотря на письма Ламберту, Кант уходит от использования термина «феноменология». Хотя, казалось бы, его «диалектика» - это феноменология, поскольку там идет речь о видимости. Но о видимости такой, которой у Ламберта не было, о трансцендентальной видимости. В этом смысле здесь присутствует полемика. И где вдруг затем у Канта появляется феноменология? Для обозначения учения о движении в «Метафизических началах естествознания»30. Почему? Что с Кантом происходит? Каким образом? Даже здесь мы видим, что это определенная экспериментальная работа, где Кант важное, казалось бы, для себя былое понятие интерпретирует совершенно неожиданным образом.

Теперь о названии. Оно традиционное. Традиционное и для Канта, и для его времени: Anfangsgründe - это вариант перевода с латыни Initia, т.е. принятый вариант для обозначения компендиума. Любопытно сравнить, в какой степени позиция Канта здесь отличается от представленной в тех компендиумах, которыми он пользовался. Я лично никогда

28 Отрывки в русском переводе см.: Ламберт И.Г. Феноменология, или Учение о видимости (Новый Органон, или Мысли об исследовании и обозначении истинного и его различении от заблуждения и видимости, 1764 г.) / Пер. с нем. К.А. Волковой под ред. А.Н. Круглова // Историко-философский ежегодник 2006. М.: Наука, 2006. С. 105-113.

29 См. набросок этого посвящения в русском переводе: Кант И. Из рукописного наследия (материалы к «Критике чистого разума», Opus postumum) / Под ред. В.А. Жучкова. М.: Прогресс - Традиция, 2000. С. 84.

30 См.: Кант И. Сочинения в 8 т. / Под ред. А.В. Гулыги. Т. 4. М.: Чоро, 1994. С. 358.

подобного рода сравнений не производил, мне и знаний не хватает, и интереса нет. Надо здесь все-таки в какой-то степени быть историком физики. Работа, на которую Кант опирался, - это Erste Gründe der Naturlehre Иоганна Петера Эберхарда. Еще, насколько я понимаю, работы Венцес-лава Иоганна Густава Карстена31. Было бы хорошей задачей для исследования - посмотреть, в какой степени позиция Канта отличается от тех учебников, на которые он опирался, и от позиции физиков, которые на тот момент преподавали. Но таких специальных работ я не знаю, и, кажется, что это исследовано по-прежнему в недостаточной степени.

Но если мы признаем, что Кант вообще на что-то опирался, когда писал «Метафизические начала естествознания», то, как мне кажется, начинаем спорить с самим Кантом, ставим под сомнение его утверждение о том, что все эти «начала» выведены непосредственно из анализа самой возможности опыта.

А.Н. Круглов: Опять ^in. В каком смысле? Кант может, конечно, сказать, что такова структура самого разума, что трансцендентальных идей существует только три. В силу того, что структура разума такова, и идей только три, в специальной метафизике есть только три дисциплины. Но я не об этом. Я о том, что даже если Кант в самом деле был убежден в этом и даже если в самом деле можно вывести одно из другого, это не значит, что реально Кант таким образом выводил «начала» и не опирался на исторические работы. На исторические работы он опирался, он этого не скрывал, но после открытия, вполне возможно, он наконец-то захотел представить эту связь иным образом - она существует как бы «на самом деле».

Степень оригинальности Канта - это, к сожалению, до сих пор проблемное пятно кантоведения. Мы можем взять для примера другие его работы, скажем, работы по философии права. В какой степени Кант в «Метафизических первоначалах учения о праве» оригинален и отличается от Готф-рида Ахенвалля, по которому он читал свои лекции32, и от остальных преподавателей по естественному праву? Вы видите поток работ по философии права Канта, но не видите даже попыток как-то взглянуть на это в более широком контексте. Моя мысль в том, что физические работы Канта тоже надо рассматривать в конкретном историко-научном контексте, даже учитывая, что он сам претендовал на некое дедуктивное выведение. В данном случае для меня это скорее слабая черта его «критических» взглядов.

В этом плане «Пролегомены», несмотря на то, что мне там многие положения кажутся сомнительными, но даже они видятся пионерской, инновационной работой, где Кант высказывает даже для себя еретические мысли, пытаясь решить какие-то проблемы, от которых он потом отказывается. В то же время «Метафизические начала естествознания» в

31 Karsten W.J.G. Anleitung zur gemeinnützlichen Kenntniß der Natur besonders für angehende Aerzte, Cameralisten und Oeconomen. Halle: Renger, 1783. 792 S.

32 Achenwall G. Juris naturalis pars posterior complectens jus familiae, jus publicum et jus gentium in usum auditorum. Göttingen, 1763.

каком-то смысле систематика ради систематики, желание Канта выполнить долг перед поставленной им же задачей систематического строительства. Подлинной научной и философской мысли Канта, которой он привлекает, именно в этой работе я не нахожу. Может быть, там есть какие-то глубины, аядо сих пор до них не дошел, но на сегодняшний момент я вижу это именно так. В дальнейших его рассуждениях мы не находим каких-то регулярных отсылок к этой работе, если не берем, конечно, Opus Postumum.

Однако Opus Postumum, как представлял сам Кант, - это реализация проекта перехода от метафизики природы к эмпирическому естествознанию, т.е. данная проблематика продолжала беспокоить Канта буквально до конца жизни.

А.Н. Круглов: Это да, но в принципе этот переход можно осуществить, отталкиваясь от «Критики чистого разума». Допустим, у нас вообще нет этой работы 1786 г., а проблема Opus Postumum по-прежнему остается актуальной, даже если мы опираемся только на «Критику чистого разума» и на «Пролегомены». В «Критике» показана основа чистого естествознания, но не показано, как от этих основ мы переходим к конкретным физическим утверждениям. Для того, чтобы этот вопрос задать, нам не нужна работа 1786 г. Она, конечно, нужна для систематики, но сама проблема вытекает уже из «Критики чистого разума».

Отвлечемся от конкретного содержания «Начал», оставим лишь вопрос относительно общей формы кантовского взгляда на науку. Утверждает ли гносеология Канта необходимость для естествознания каких бы то ни было истинных a priori принципов, начал, не допускающих пересмотра?

А.Н. Круглов: Это вопрос обширный, к нему нередко подходят с самых разных позиций. Если я ваш вопрос переформулирую, это будут вопросы о кантовском отношении к пространству и времени и его зависимости или независимости от Евклида, и, соответственно, Ньютона и посленьютонов-ского развития. Первое, что я должен сказать: когда к этому вопросу подходят физики, то чаще всего они оказываются среди каких-то ложных представлений по той простой причине, что для физиков то, что Кант называет трансцендентальным идеализмом, - это нечто такое, что остается за границами их восприятия. Кант не описывает мир «как он есть». Кант не описывает вещи сами по себе. Большинство физиков, которые пытаются предъявить Канту какие-то претензии, неявно исходят из иного понимания природы: природу они понимают не по-кантовски, а как некую объективную реальность, саму по себе данную, и так далее. Это приводит к тому, что существует довольно большой пласт литературы, который основан на непонимании кантовского трансцендентального идеализма. Поэтому давайте рассмотрим эти вопросы поочередно. Первое: является ли кантовская критическая философия обоснованием евклидовой геометрии? Нет. Евклид не нуждается в Канте, и Кант не настолько глуп, чтобы ставить перед собой эту задачу. Второе: меняет ли что-то открытие неевклидовых геометрий? Ответ: скорее нет, чем да, потому что позиция

Канта в этом отношении (и это тоже многие недооценивают) во многом революционна. В каком отношении? Можно сказать, что Кант «антрополо-гизирует» евклидову геометрию. Делает он это? Судя по всему, да. Допускает ли Кант наличие других существ с иными геометрическими представлениями? Явным образом, да. Допускает ли Кант существование у человека каких-то разных мыслительных конструкций в области геометрии? Да. Он не допускает форм созерцания вне евклидовой геометрии. Но мыслить, строить какие-то модели на эту тему - разные вещи. Мыслить и познавать не одно и то же. Мыслить я могу все что угодно, мыслить я могу даже неевклидову геометрию. Но иметь соответствующие неевклидовой геометрии созерцания - это то, что Кант отрицает. Вот что я назвал «ант-ропологизацией» евклидовой геометрии. В этом смысле Кант фактически говорит о том, что когда мы познаем - познаем на той скорости и в тех пределах, о которых мыслит Кант, - это осуществляется в эмпирическом мире, в котором я созерцаю в соответствии с евклидовой геометрией. Соответствует ли мир сам по себе евклидовой геометрии или какой-то иной? Кант на этот вопрос не отвечает, это находится за границами его философии. Думаю, что в этом смысле, в допустимости всего этого и мыслимости других существ, Кант пошел чуть дальше многих своих современников. В самом ли деле человеческое созерцание исключительно евклидово? Вот вопрос, на который мы можем ответить, сказать «да» или «нет», но это должно стать предметом научных исследований. Если кто-то хочет опровергнуть Канта, надо не ссылаться на Римана и Лобачевского - это просто мимо, а надо проводить исследования реального созерцания человека. Если будет показано, что в каком-то, не знаю, «человекоразмерном» созерцании, при тех или иных условиях мы наблюдаем объекты в неевклидовом пространстве, тогда это было бы аргументом против Канта.

Третье: физика и Ньютон. Кантовское учение о пространстве и времени в основе своей явно не ньютонианское, мы видим огромные, принципиальные различия с Ньютоном. Вообще говоря, важно понимать особенности кантовского представления о природе. «Природа» на языке Канта -динамическое целое, совокупность суждений опыта. У него встречаются разные определения, но в любом случае это не тот объективно существующий реальный мир наивного, житейского представления человека. Соответственно, вопросы, опровергают ли Канта теория относительности, открытия XX века, квантовая механика, не заставляют ли они нас относиться к Кантовской мысли как к чему-то совершенно неадекватному нашему времени? Здесь, опять же, даже среди исследователей встречаем взаимоисключающие ответы. Ингеборг Штромейер (Ingeborg Strohmeyer), например, в работах конца XX в. предпринимала попытки соотнести философию Канта с теорией относительности и квантовой механикой33. Ее позитивный для Канта ответ она связывала с физическими константами.

33 Cm.: Strohmeyer I. Transzendentalphilosophie und physikalische Raum-Zeit-Lehre. Eine Untersuchung zu Kants Begründung des Erfahrungswissens mit Berücksichtigung der speziellen Relativitätstheorie. Köln, 1977. II, 275 S.; Strohmeyer I. Quantentheorie und Transzendentalphilosophie. Grundlagen der exakten Naturwissenschaften. Heidelberg, 1995. 196 S.

Но чаще всего попытки подобного рода - разговор неадекватный, потому что идет разговор трансцендентального идеалиста с наивным сознанием, убежденным в познании вещей самих по себе такими, какими они сами по себе являются.

Четвертое: требуются ли естествознанию априорные принципы?

Да, ключевой вопрос состоит в том, действительно ли необходимы в рамках той модели науки, которую предлагает нам гносеология трансцендентального идеализма, априорные, неизменные принципы естествознания?

А.Н. Круглов: Некоторые да. И не только естествознанию, но, судя по всему, и науке в целом. Если говорим о естествознании, рассмотрим Вторую аналогию опыта. То, что находим в «Аналитике основоположений», это, похоже, Кант рассматривает как то, что лежит в качестве принципов естествознания, от которых неизвестно, как перейти к конкретным физическим утверждениям. Эта проблема так и осталась нерешенной. Точно так же мы видим, что какие-то априорные принципы требуются, по мысли Канта, для того чтобы математика существовала в качестве достоверной науки со всеобщими и необходимыми суждениями. Можно ли сегодня разделять этот взгляд на априоризм Канта в таком виде, как он у него представлен? Актуальных сторонников подобного я не знаю. Наиболее распространенная позиция утех, кто пытается сохранить преемственность с Кантом и некоторым образом адаптировать кантовскую позицию к новым, сильно изменившимся наукам и к новому знанию. Это определенная исто-ризация a priori. Не в том, правда, смысле, как об этом писал Мишель Фуко, а в принципе допущения возможности изменения некоторых представлений, которые мы называем априорными. Но априорными они становятся в таком случае для конкретной исторической эпохи, определенного поколения, для отдельного индивида. В конце концов эти «априорные» для своего времени представления изменяются. Свое обоснование последнее находит в том, что один из моих учителей Курт Хюбнер называл «историческим фоном».

Однако даже в том случае, если мы, пытаясь критически подойти к Канту, исходим из того, что все, что он называл априорным, не является вневременным, а подлежит какому-то изменению, отсюда не следует (что, мне кажется, очень убедительно показал Хюбнер), что вообще нет неких априорных предпосылок, даже если они исторически меняются. Мы эту априорность некоторым образом видоизменяем в своем понимании вне-временности, однако допущение возможности изменения априорных принципов не заставляет нас отказаться от тезиса, что сама возможность беспредпосылочного знания, которое не опирается вообще ни на что, -это иллюзия. А вот сказать, что это за предпосылки, которые в этом смысле оказываются для нас априорными, каким образом и на какие группы их можно поделить, как они в конце концов выглядят, - это задача философской работы. Хюбнер в «Критике научного разума» 34 выделяет пять

34 Хюбнер К. Критика научного разума / РАН. Ин-т философии. М.: ИФ РАН, 1994. 326 с.

различных групп этих самых априорных предпосылок. И я думаю, что некоторые из них удивят естествоиспытателя, потому что он никогда об этом не задумывался. Вот одна из этих групп, например, совершенно произвольно - в этом смысле «априорно», задает параметры допустимости отклонения наших экспериментальных исследований. Что означает, что эксперимент был подтвержден независимо кем-то другим в соседней лаборатории? Отклонения были? Были. Насколько? На 0,1? На 0,1 - это подтверждение или отклонение? Это верификация или фальсификация? Это из эксперимента следует? Не следует. Является ли отклонение на 0,1 подтверждением или опровержением, задано априорно, до проведения всякого эксперимента. Это то, с чем мы, собственно говоря, имеем дело. В этом смысле нечто априорное, по мысли Хюбнера, обязательно требуется до сих пор, но только он отказывается от признания тех форм, которые выделяет Кант, в качестве вечных и неизменных. Правда, я хочу подчеркнуть, что эти соображения касаются теоретической философии, про этику Канта Хюбнер ничего подобного не писал.

Но ведь сам Кант не предполагал, насколько я понимаю, никакой исто-ризации в отношении наших способностей рассудка.

А.Н. Круглов: Кант не предполагал.

Поэтому, когда мы рассматриваем a priori как систему наших конвенций в научном сообществе (или что-то подобное), это кажется очень сильно «некантовским».

А.Н. Круглов: Ну как сказать? В одном отношении это по-прежнему Кант, а в других отношениях, конечно, очень сильно не-Кант. С этим не поспоришь.

Если априорность определяется возможностями нашего рассудка, который, согласно Канту, «законодатель природы», то в таком случае научные революции, изменения в системе априорных положений, приходится рассматривать буквально как видоизменения самой природы.

А.Н. Круглов: Здесь тоже есть разные варианты. Правда, вот таких экзотических вариантов спасения Канта я не знаю, но из истории права можно придумать что-нибудь подобное. Последний раздел «Трансцендентального учения о методе» в «Критике чистого разума», если помните, «История чистого разума». Опять же, можно сказать, что открытие априорных форм, которые вневременные, случилось в книжке, которая была опубликована в 1781 г. Но факт какого-то исторического открытия, на основе каких-то исторических данных ничуть, получается, не изменяет вневременный характер этих форм. Некоторая проблема с этим историческим пониманием присутствует. Но адекватно ли мы понимаем эти самые априорные представления? Может ли уточняться или нет наше понимание этих самых вневременных представлений? Если посмотреть на стремительно расширяющийся список прав человека, которые якобы все от рождения «неотчуждаемы» (хотя еще пару лет назад таковыми не считались) и задать вопрос: как же так, почему, на основании чего? На это

нередко могут ответить: «Они всегда таковыми были, но мы это поняли только сегодня, вчера мы это еще не понимали».

Ключевой для кантовской философии является сама мысль о противоположности «априорного» и «апостериорного». Вот Вы решили, что все эти априорные группы конвенциональны, но они же далеко не все конвенциональны. Это только один из примеров. Есть еще много разного неосознаваемого нами, берущегося как что-то само собой разумеющееся. Хотя, если мы покопаемся в истории... На языке Бэкона это выглядело не очень лицеприятно - как некие «идолы», или как нечто «парадигмальное» в жаргоне другого философа науки. Что является ключевым для Канта? Это же всегда вопрос. Что является ключевым: его утверждения расистского толка или категорический императив? Точно так же и здесь. Само принципиальное различие априорного и апостериорного, и мысль о некоем «довеске» в процессе нашего познания, либо конкретный перечень того, что Кант этим «довеском» называет? Конкретный перечень, конечно, сегодня вызывает очень много вопросов.

Но ведь дело не в конкретном перечне, а в самом статусе априорности. Что наделяет априорностью те или иные положения? На чем она основана? С априорностью математики согласиться намного проще, чем с априорностью естествознания. Нам, испорченным фаллибилиз-мом, испорченным постпостивизмом, очень трудно рассматривать вообще какое-либо положение естествознания как последнюю истину, включая положение о том, что у всякого действия есть причина.

А.Н. Круглов: Да, но Кант это, судя по всему, рассматривал как некую основу чистого естествознания, а это по большому счету некое метафизическое утверждение. Именно тут мы сталкиваемся с тем, что, быть может, вас несколько примирит с тем, что я говорил. Работа Канта ведь не случайно называется «Метафизические начала естествознания». Думаю, для какого-нибудь позитивистски настроенного естествоиспытателя это вообще к науке не имеет отношения. Это все для него «какая-то философия». А я, ученый, вообще этим не интересуюсь, я просто включаю свои приборы и провожу эксперименты. Мысль Канта в отношении естествознания такова: можете этим интересоваться, можете не интересоваться, можете отрицать, можете признавать, но в любой науке есть метафизический слой (метафизический или философский). И от этого метафизического слоя зависит собственно физическое утверждение, даже если этого не признавать. А я, Кант, поставил себе задачу вскрыть эти метафизические предпосылки, которые присутствуют в той или иной степени. Возможно, я вскрыл их неудачно, но, по крайней мере, показал саму эту проблему явным образом. И этот «метафизический слой», вневременный он или меняется, но он там есть! Скорее, для многих именно в этом состоит ключевая мысль Канта, а не то, что он по полному перечню вписал в состав неизменяемого, априорного.

Полагаю, что даже для самого вульгарного позитивиста очевидно наличие некого метафизического каркаса в любой системе знаний: то, что определяет структуру и интерпретацию экспериментов, то, что

определяет направление и организацию научного поиска и т.п. Но проблема с Кантом, как мне видится, в том, что он этот каркас связывал непосредственно со способностями нашего разума. Кажется, будто нам приходится уж очень сильно видоизменить кантовскую философию для того, чтобы вписать в нее возможность исторических изменений разума, необходимую в данном случае для объяснения процессов смены метафизических каркасов, происходящих в рамках научных революций.

А.Н. Круглов: Не думаю, что это выглядит до такой степени революционно в отношении Канта, как вы это представляете. Почему? Да, Кант говорил о «познавательных способностях», но не апеллировал к каким-то конкретным характеристикам наших органов чувств. Вспомним переосмысление этой проблемы в неокантианстве на рубеже XIX-XX века - Герман Гельмгольц, например, или Фридрих Альберт Ланге35 -они как раз пытаются говорить о каком-то диапазоне наших органов чувств, что в этом плане выступает в качестве априорного характера или носит априорный характер. Вы сейчас скажете: можно использовать какой-нибудь слуховой аппарат, можно увеличительное стекло, все это расширяет наш диапазон чувств. Можно что-то добавить в барабанную перепонку так, чтобы диапазон длины волны, которая нами улавливается, был каким-то другим. Но Кант говорит не об анатомической составляющей, а о взаимосвязи вопросов познания с человеком. Вот, казалось бы, слабость, когда Кант постоянно повторяет: «для нас, людей», «для нас, людей»... Но в каком-то смысле это и сила, потому что, да, то, что мы познаем, это мы, люди, познаем. Что-то в конкретных изображениях познания меняется, но какие-то путеводные кантовские мысли в этом изменении по-прежнему остаются.

Людей или разумных существ? Кант допускал, что есть разумные существа, у которых разум устроен отлично от того, который он «критикует»?

А.Н. Круглов: Это некоторая сложность. Мы видим, что он иногда в скобочках слова «люди» и Vernunftwesen вроде бы отождествляет, но есть что-то, что на «разумных существ» распространяется, и есть что-то, что распространяется только на «людей». В той мере, в какой я это понимаю, «люди» являются подвидом разумных существ, по крайней мере, в некоторых местах его текстов. В этом смысле ограничения и требования, которые присутствуют в «Критике чистого разума», они касаются нас, «людей». А в этике Кант часто говорит о «разумных существах», из чего теоретически можно допустить, что те долженствования и моральные законы, о которых он говорит, справедливы не только для людей, но и для других типов разумных существ.

В этом плане примечательны попытки ряда литературоведов и философов в середине XX в. представить кантовскую философию как антипод Достоевского. Широко известна работа Якова Эммануиловича

35 См.: Helmholz H. Die Tatsachen in der Wahrnehmung. Berlin, 1878. 72 S.; Lange F.A.

Geschichte des Materialismus und Kritikseiner Bedeutung in der Gegenwart. Bd. 2. Iserlohn,

1866. XVI, 563 S.

Голосовкера «Достоевский и Кант»36. Для меня это удивительное литературное произведение без фактического материала, потому что «борьба» Достоевского с Кантом является, с моей точки зрения, чистой фантазией автора. Нет никаких данных, что Достоевский когда-либо читал Канта. Но, пытаясь развивать свою мысль, Голосовкер в какой-то момент говорит: «Надо же, большей пародии на Канта, чем в "Братьях Карамазовых", не найти: в разговоре Ивана Карамазова с чертом, черт сам не знает, есть ли он или нет. Ха-ха-ха, вот это пародия!» Но на черта кантовские ограничения априорных суждений не распространяются. Черт не может «знать» или «не знать», а в отношении человека это так. Для черта все выглядит по-другому. Поэтому «разумные существа» - это одна история, и к ним Кант, скорее, апеллирует в этических произведениях. Чем он, кстати, хоть как-то компенсирует свои рассуждения в «Физической географии» и антропологии, которые, действительно, если уж не откровенно расистские, то с расистским привкусом точно.

Прошу простить, если я, как может показаться, приземляю мысль Канта и ее рассмотрение, но хотелось бы еще раз вернуться к его философии науки и разобраться с тем, какую именно модель естествознания предлагает нам сам Кант, его учение о познании. Что он, например, вкладывал в понятие «закон природы», Naturgesetz?

А.Н. Круглов: Первая проблема. Думаю, Кант сам себя не рассматривал в качестве такого регулятива для естественных наук и видел свою роль скромнее. Но раз вопрос возникает, мы можем предположить, как бы это выглядело, если бы Кант захотел вам ответить. Вторая проблема - «природный закон». Здесь мы сталкиваемся с проблемой, почти нерешаемой в кантовских произведениях. Возьмем немецкое словечко Natur, которое использует Кант. Мы имеем, с одной стороны, явное различение «природы» и «мира» в «Критике чистого разума», причем они противопоставлены как математическое и динамическое целое. Мы видим позицию Канта в «Пролегоменах», которая в этом отношении даже утрирована, где Кант говорит, что «рассудок предписывает природе свои законы», «мы можем познать в природе только то, что сами же в нее вложили» и так далее. Однако чуть позже Кант начинает рассуждать про историю, про человечество, про вечный мир. И вдруг какая-то «(П)рирода» (не пойми какая, поскольку в немецком языке все существительные пишутся с большой буквы, иногда и по-русски это переводят с большой буквы, но это интерпретация переводчика). Вдруг какая-то «(П)рирода» хочет, чтобы человечество стремилось к всеобщему правовому гражданскому состоянию. Что за эвфемизм? Причем это не разово, а многократно: у природы, видите ли, существует какой-то замысел в отношении человечества, в отношении истории, природа сделала земной шар круглым для того, чтобы существовала необщительная общительность людей... Каким образом вот эти противоречия в

36 Голосовкер Я. Э. Достоевский и Кант. Размышления читателя о романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и трактате И. Канта «Критика чистого разума». М.: Изд-во АН СССР, 1963. 105 с.

кантовской терминологии можно разрешить? Я не представляю. Но, похоже, Ваш вопрос в первую очередь касается утверждений из «Пролегоменов».

Именно оттуда. В «Пролегоменах» Кант вводит различие (по-моему, этого не было в «Критике») между чистыми всеобщими законами природы и эмпирическими законами природы. «Чистый всеобщий» - это примерно то, что, как я понимаю, он выводит в «Метафизических началах естествознания». А вот понять статус частных эмпирических законов и их связь, вообще то, что делает их законами, на самом деле не совсем просто. Чем отличаются они от простых индуктивных обобщений опыта? Как в их отношении решается проблема индукции?

А.Н. Круглов: Да, «Пролегомены» в этом смысле экспериментальное произведение. Это подтверждается очень многими различными соображениями, даже лексического свойства. Сейчас готовится новое издание «Пролегоменов» на немецком языке, критическое, в рамках академического издания. Один из тех, кто его готовит, Михаэль Оберхаузен (Michael Oberhausen). Это произведение вообще имеет трудную судьбу. Если рассматривать русские переводы, то имеется четыре разных издания с четырьмя разными названиями. Сколько раз «Пролегомены» переводили, столько раз меняли название. Скандалы были по поводу того, что там перепутаны страницы. Это то, благодаря чему в свое время стал популярен Ганс Файхингер (Hans Vaihinger). Дополнительная проблема: меняете вы страницы или не меняете, вы находите в «Пролегоменах» некоторые слова, которые Кант употреблял один-единственный раз. Один-единственный термин и только в «Пролегоменах», и больше во всем письменном корпусе Канта его нет нигде. Там есть различения, в отношении которых, мне кажется, ни один кантовед, который этим занимался, не сказал ни одного доброго слова. Различия между суждениями восприятия и суждениями опыта, они, собственно говоря, касаются вашего вопроса. Ни одного доброго слова не говорится об этой работе, потому что все в корне противоречит тому, что Кант сказал в «Критике чистого разума». Совсем! Был один человек, который пытался это как-то спасти ситуацию, Герольд Праусс (Gerold Pra-uss), кантовед из Фрайбурга. В 1970-е гг. у него были работы37.

Так вот, «Пролегомены» в этом смысле экспериментальны, так как многое из того, что там сказано, Кант, судя по всему, забрал назад. По крайней мере, мы видим, что он не включил это во второе издание «Критики чистого разума». По некоторым вопросам мы видим три позиции Канта: первое издание «Критики чистого разума» (1781), «Пролегомены» (1783) и второе издание «Критики» (1787). Если бы Кант сам это как-то считал правильным, это вошло бы в текст второго издания. Но свои эксперименты насчет суждений восприятия и суждений опыта он выбросил. Точно также, как он не стал развивать тему «сознания вообще». Там она есть, а в дальнейшем он во втором издании начал говорить про апперцепции, а «сознание вообще» осталось этаким эпизодом «Пролегоменов».

37 См.: Prauss G. Erscheinung bei Kant. Berlin: De Gruyter, 1971. 339 S.

Полностью от этой проблематики Кант не отошел. Вы вспоминали про Opus Postumum: здесь чуть-чуть в сторону отставленные прежние варианты как бы снова возвращаются. Проблема, которую он, среди прочего, пытался решить в «Пролегоменах», как это частное и общее привести в какую-то гармонию. Кант заново пытается поставить ее в этом труде, который не довел до конца. Для общих целей «Критики чистого разума» это был вопрос второстепенный, потому что здесь Канта интересовал сам факт наличия хоть чего-то априорного. В принципе достаточно было одной аналогии опыта, для его «диалектики» этого хватало: если что-то не только в чувственности, но и в рассудке есть, то значит и в разуме можно поискать что-то априорное. Но тут Кант все-таки решил обстоятельно задаться этим вопросом, и возникла эта проблема. Хорошо, есть «Вторая аналогия опыта», но как быть с простым физическим утверждением, каким-то конкретным законом? Кант предлагает в «Пролегоменах» совершенно экзотическую конструкцию, разделяя все типы суждений на суждения восприятия и на суждения опыта. Суждения восприятия субъективны, суждения опыта носят некий всеобщий необходимый характер. Суждения опыта, по крайней мере, некоторые из них, наверное, можно было бы подверстать под конкретные физические законы, утверждения. (Он там далее совокупность суждений опыта пытается представить как природу -еще одно «странное» определение.) Возьмем знаменитый его пример: солнце светит, камень нагревается, следовательно, солнце нагревает камень. И что получается? Кант спрашивает: «Каким образом суждение восприятия превратилось в суждение опыта?». Ответ, который он дает, вводит просто в оторопь человека, который читал «Критику чистого разума»: «Потому что там применяется категория...» У Канта категория применяется в каждом суждении! Как же так? Кант в «Критике чистого разума» доказывал это, выводил четыре типа суждений, а затем категории из этих суждений! Праусс пытался спасти это таким образом, что Кант якобы говорит здесь не просто о применении категории, а о применении только од-ной-единственной категории - причинности. Все остальные категории как будто бы какие-то не такие. Но это полбеды. Мало того, что это «перпендикулярно» всем утверждениям «Критики чистого разума»! Далее у нас возникает следующий вопрос (словно Канту не хватило этих трудностей). Появляется характерный оборот, который напоминает «я охотно признаю, что... ». У него, кстати, данный оборот часто стоит в ключевых местах, вроде «я охотно признаю, что Юм пробудил меня...»38. Он пишет: «Я охотно признаю, что такие суждения, как сахар сладкий, а соль соленая, никогда не станут суждениями опыта». Вдруг получается, что есть какие-то суждения восприятия, которые в принципе не могут стать суждениями опыта. Как же так может быть? Получается, что к ним и категорию применяют, а они все равно не становятся суждениями опыта! Тогда получается, что они сами по себе, а не в силу моего категориального аппарата и моего познания, сами по себе потенциально не обладают

38 Ср. Кант И. Сочинения в 8 т. / Под ред. А.В. Гулыги. Т. 4. М.: Чоро, 1994. С. 11, 56 прим.

всеобщностью и необходимостью. Но тогда объяснение всеобщности и необходимости состоит не в категориальном применении, а в чем-то другом... Категориальное применение только фиксирует, только как бы «отгадывает» в отношении чего-то то, как оно есть само по себе. И опять здесь возникает тема «сознания вообще». Почему субъективны суждения восприятия? Что-то может соединиться только в моем сознании, или в сознании моего друга, или моей супруги, или моего приятеля, а что-то соединено в «сознании вообще». А как выглядит допущение невозможности превращения каких-то суждений восприятия в суждения опыта? Уже само это различение проблематично, т.е. объяснение суждения опыта как того, что есть результат применения категории. И тут появляется что-то такое, что вообще не зависит от применения категории, так и остается суждениями восприятия.

Что можно сказать в защиту Канта? Первое: Кант искал, и Кант пробовал решить эту проблему. Второе: Кант выкинул все это из второго издания «Критики чистого разума». Это осталось исключительно в «Пролегоменах». Третье: совсем от этой проблемы он не ушел, и какие-то варианты перехода продолжал искать, в том числе в своем посмертно изданном, неоконченном произведении.

Убедительного ответа ни в «Пролегоменах», ни в последующих работах не было. Хотя я думаю, что в «Пролегоменах» (хотя это и не вяжется с «Критикой чистого разума») был очень эвристически любопытный ход. Что-то Кант, мне кажется, здесь все равно схватил, пусть и доброго слова по этому поводу практически ни от кого до сих пор не услышал.

Назову еще третью проблему, с этим связанную. Отчасти она идет от Освальда Кюльпе и потом переходит к Карлу Попперу. Поппер - один из последних, который на эту тему писал39. Допустим, что суждение с утверждением о материи/содержании значимо априорно, т.е. через свою форму. В таком случае наряду с ним может быть допущено и отрицание этого суждения по чисто формальным основаниям. В результате мы получим дизъюнкцию двух противоречащих друг другу суждений. Выбор между этими суждениями не может быть сделан с формальной точки зрения, без эмпирической проверки и обращения к материи/содержанию. Получается, что синтетические суждения не могут обладать своим значением исходя из формальных оснований, а могут иметь его только лишь апостериор-но. Правда, Поппер не учитывает наличия у Канта трансцендентальных схем. И если его мысль попробовать уточнить и продолжить, попробуем разобраться. Вы же помните, что категория применяется на основе схемы? Встает вопрос: схема априорно или апостериорно к чему-то привязывается? Иначе говоря, мы эту самую схему в качестве посредника между созерцанием и понятием применяем априорно или апостериорно? Отвечайте хоть так, хоть сяк: это та ситуация, где и один ответ вас ведет в тупик, и второй ответ вас ведет туда же. Здесь, по большому счету, могут

39 См.: Popper K.R. Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie. Tübingen, 1979. XXXIII, 476 S.

быть серьезные проблемы. Но Кант не ерундой какой-то занимался. И 300 лет со дня его рождения мы отметили, а утверждать, что кто-то очень сильно продвинулся в решении этой проблемы по сравнению с ним? Да, вариантов было много, только все и оказались после этого у такого же «разбитого корыта». В каком-то смысле эвристически мысль Канта по-прежнему, может быть, даже более инновационна, чем какие-то варианты ответа, которые после этого были даны. Да, это была весьма необычная попытка, но тем не менее! По крайней мере, различение «сознания вообще» и моего сознания. И изменение (давайте скажем сегодняшним жаргоном) эпистемологического статуса в зависимости от применения этих самых категорий - это совершенно нетривиальные мысли. Хотя, получается, он сам был вынужден отказаться от них, поскольку, вероятно, видел тупиковость такого хода.

Мне хотелось бы здесь отдельно зафиксировать то, что Кант не предлагал никакого готового рецепта по решению проблемы индукции. Мы не находим у Канта законченного ответа на то, как именно обосновывается достоверность универсализации суждений восприятия.

А.Н. Круглов: Он хотел найти, но... Не получилось.

Есть поиск этого решения, есть эвристики, но решения нет?

А.Н. Круглов: Или предложено решение, от которого он сам в конце концов отказывается.

Проясним теперь вопрос, связанный с геометрией. Если фигуры в неевклидовом пространстве не могут быть даны нам в созерцании, то получается, согласно Канту, суждения о них будут пустыми, так? Какой статус в данном рассмотрении у понятий вроде «треугольник с суммой углов 270 градусов», «точка пересечения параллельных прямых» и т.п.

А.Н. Круглов: «Пустыми» в том смысле, что это не познание эмпирического, т.е. «пустое» как отсутствие такого созерцания. Да, в этом смысле пустые, но как мыслительные конструкции они могут использоваться. Мыслить я могу о чем угодно. Вопрос в другом: является ли это чем-то ценным для Канта? Вряд ли. По крайней мере, возможность подобного он допускал, но не его полезное применение. Хотя, с другой стороны, можно спросить: смогу ли я созерцать существ с иными формами созерцания пространства и времени? Ответ: может быть, и нет. По той причине, что они, возможно, таким образом сконструированы, что в моем трехмерном пространстве я их не схватываю. Они для меня либо «слепое пятно», либо я для них таков. Кант ведь много рассуждает по поводу жителей других планет, их познавательных способностей, даже дает им характеристики в зависимости от того, насколько планета удалена от Солнца. Можно заявить, что это рассуждал «докритический» Кант, но это ересь с точки зрения Канта «критического». Однако Кант и в «Критике чистого разума» говорил о жителях других планет. Это определенная широта взгляда: осознание человеческой ограниченности, границ именно конкретно данных человеку свойств, за которые он выйти не может, но может зато теоретически рассуждать на этот счет. Кое-где это для Канта просто

эвристически необходимо, главным образом в плане морали, политики. Например, его представления о том, что может быть государство чертей40. Эти рассуждения необходимы, чтобы аргументировать важный тезис: вовсе не обязательно в государстве должно быть все построено на добре. Построить государство можно на каком-то взаимном ограничении или даже на каких-то эгоистических, злобных устремлениях, которые, тем не менее, смогут друг друга компенсировать. И похожие мыслительные конструкции он строит, когда рассуждает о том, на каких еще существ может распространяться моральный закон.

Другое дело, что здесь мы видим доминанту кантовских мыслей: он отталкивается, если мы идем по ходу «Критики чистого разума», от математики и естествознания, но не ради математики и естествознания, он оттуда что-то берет, но применение этого мы, по большому счету, видим в этике, в практической философии. Но может быть в этом и есть какая-то симпатичная черта кантовской философии? В каком смысле? У Гегеля был тезис «философия не должна быть назидательной»41; думаю, он сам этому не следовал, но как декларацию такую мысль высказывал. В этом плане Кант не делает какие-то назидания для естествознания. И поучать не поучает. Утверждение делает в отношении рассудка, природы, еще чего-то. Но поучать, как это все должно работать, такого, слава Богу, нет. Этим Кант не грешил. Грешил только в том (хотя это грех с точки зрения упертого позитивиста), что показывал ограниченность познавательности, но это другое.

Насчет ограниченности: Поппер, когда вводил понятие «проблема демаркации», предложил назвать ее «проблемой Канта». Но почему-то в традиции это название не прижилось. Что было «по ту сторону» кантовской демаркации, что не вписывалось в его критерии научности?

А.Н. Круглов: Что было «по ту сторону» науки? Много ответов можно дать на такой вопрос. В зависимости от того, что мы принимаем в качестве критерия. «Узколобый ответ» на основе «Критики чистого разума» был бы следующим. Вот есть математика и естествознание, а дальше, по большому счету, никакой науки нет. Как правило, апеллируют к известному тезису, который обычно на русском языке воспроизводят неправильно: якобы в каждой науке ровно столько науки, сколько в ней математики. У Канта сказано «в каждом частном учении о природе»42, и это не то же самое. При том мы видим, что Кант интересуется физической географией, интересуется правом... Мы даже видим его попытки найти априорную мысль в истории.

Можно, конечно, сказать, что это какое-то воображение Канта. В зависимости от того, что мы в качестве критерия выставляем, получаются различные списки этих самых (настоящих) наук. Но мы можем сказать точно,

40 См.: Кант И. Сочинения на немецком и русском языках / Под ред. Н.В. Мотрошиловой, Б. Тушлинга. Т. 1. М.: Ками, 1994. С. 419.

41 См.: Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. С. 12.

42 См. Кант И. Сочинения в 8 т. / Под ред. А.В. Гулыги. Т. 4. М.: Чоро, 1994. С. 251.

что всеобщее необходимое знание (достоверное, с априорно-синтетическими суждениями), он нигде, кроме как в арифметике, геометрии, естествознании, не обнаружил. Это да. Означает ли это, что все остальное он в принципе науками не считал? По крайней мере, логика для него вроде бы тоже наука, априорно-аналитическая, судя по Канту, существует со времен Аристотеля. Статус метафизики непонятен. Гуманитарные дисциплины? Да, они где-то оказались не пойми где, и с этим их непонятным статусом, кстати, связано развитие кантовской мысли. Чем, вспомним, занималось неокантианство (не все, но многие течения неокантианства)? Тем, что они пытались кантовские модели в несколько упрощенном и осовремененном виде применять помимо математики и естествознания на большой спектр того, что сегодня мы бы назвали гуманитарными дисциплинами. Иногда это более удачные попытки, иногда менее удачные. В качестве примера можно назвать Эрнста Кассирера. Однозначного кантовского ответа на этот счет назвать нельзя.

Мы можем из свидетельств о личном опыте общения с Кантом сделать вывод, что он как-то плохо или хорошо отзывался о тех или иных людях. Про «аптекарскую», например, науку говорил, что аптекари от отравителей ничем не отличаются. Мы можем сказать, что у него в приятелях были те или другие персоны, но у нас всегда несколько абсолютизируется тезис о значении математики, представленный в «Критике чистого разума». Если мы как критерий научности берем априорно-синтетические суждения и всеобщее необходимое знание, то да. Но ограничивался ли Кант только этим? Похоже, не всегда. Или, по крайней мере, допускал, что какие-то другие науки могут для себя выставлять чуть облегченные критерии. Ему это было неинтересно, но... Априорная нить в истории - вот, казалось бы, оксюморон, но Кант дважды об этом говорит. В опубликованных рабо-тах43, не где-то за столом. Говорил нечто вроде: «До сих пор там, в истории, просто не было Ньютона и Кеплера, а вот найдется... » Казалось бы, как ты мог сказать такое? Ты же «Критику чистого разума» написал! Но он не просто так сказал, он это написал и опубликовал в «Берлинском ежемесячнике». В этом смысле Кант живее многих кантианцев. Потому что у него мысль движется, он все время много о чем думает. Здесь, наверное, подходит в качестве иллюстрации тезис Гегеля «истины не есть готовые монеты»44. Действительно, истины вне исторического становления изъять невозможно. Вы пытаетесь Канта в какой-то момент времени «схватить», допустим, Канта 1781 года, а Кант говорит: «А я уже на 3-4 года вперед ушел, и мысль моя изменилась».

А как же тогда понимать строгие демаркационные запреты Канта на рациональную космологию, психологию и теологию? Их тоже не стоит воспринимать всерьез и окончательно?

43 См.: Кант И. Сочинения на немецком и русском языках / Под ред. Н.В. Мотрошиловой, Б. Тушлинга. Т. 1. М.: Ками, 1994. С. 83, 117, 121.

44 См.: Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. М.: Наука, 2000. С. 25.

А.Н. Круглов: Нет, здесь другое дело. Все эти дисциплины, о которых я говорил, не предполагали применения познавательного аппарата за пределами возможного опыта. Это такие дисциплины, которые находятся в значительной части в сфере апостериорно-синтетических суждений. Может быть, эти дисциплины и хотят прийти на сторону априорно-синтетических суждений, но пока, на данный момент, это только сфера апостериор-но-синтетических суждений. При этом неважно, какой именно слой этих наук состоит из апостериорно-синтетических суждений. Но те дисциплины, о которых Вы упомянули, находятся за пределами возможного опыта. Если искать какую-то демаркацию, можно утверждать: что находится за пределами возможного опыта не наука точно. Думаю, можно это сказать уверенно. В пределах возможного опыта уже появляется некоторая неопределенность: или наука в смысле «Критики чистого разума», или наука в каком-то другом смысле, или «на пути к науке», или еще что-то такое. Здесь можно придумать разные варианты ответов.

А что у Канта с математикой? Мы, насколько мне известно, не находим у Канта занятий чистой математикой - ни в «докритический» период, ни в «критический». Это сильно отличает его от Тетенса и Ламберта.

А.Н. Круглов: Это не было сильной стороной Канта. Похоже, у Канта склонности именно к математическому анализу и к тому, что потом пошло в сторону высшей математики, не было совсем. К чему у него была тяга, так это к философскому осмыслению пространства и времени. Эта склонность его поглотила полностью.

К матанализу я и клонил, потому что Кант разделяет математику на геометрию и арифметику, и для XVIII века это странно. В самом деле, так говорить о математике после Лейбница и Ньютона... И непонятно, как именно с математическим анализом соотносятся интуиция пространства и интуиция времени, фундирующие, соответственно, геометрию и арифметику.

А.Н. Круглов: По каким-то причинам названная тематика, насколько я представляю, почти целиком осталась за рамками кантовских сочинений. Я не могу сказать на основе какого-то фактического материала, владел ли он ей в принципе или не владел матанализом, слушал ли он какие-то курсы или нет. В принципе кантоведы могли хотя бы поинтересоваться, преподавалось или нет во времена его студенчества что-нибудь такое. Мог ли он эти курсы посещать или нет. Да, это какая-то особенность. Правда, мы можем сказать, что Лейбниц в целом довольно скупо проходит через кантовские сочинения. Вполне возможно, что здесь причина в естественнонаучных разногласиях, из-за которых Лейбниц Кантом в каких-то случаях заведомо отвергался. Но есть еще одно обстоятельство. Мы сегодня явно переоцениваем степень знакомства современников Канта с Лейбницем. Наследие Лейбница до сих пор, учитывая весь объем его эпистолярного наследия, знакомо нам меньше, чем наполовину. Во времена Канта это выглядело еще хуже: например, «Новые опыты о человеческом разумении» вышли к тому моменту, когда Кант, насколько я понимаю, уже

начал преподавать. Лейбниц как автор «Теодицеи», Лейбниц как человек, который как-то непосредственно связан с Ньютоном, это известно. Но думаю, что часть даже тех работ, которые мы сегодня воспринимаем как ключевые для Лейбница и которые русскому читателю хорошо известны, к сожалению, прошли мимо Канта. И это то, что пытались потом компенсировать, кстати, неокантианцы, в частности Герман Коген, применяя учение о бесконечно малых к этому априорному, трансцендентальному инструментарию45. Но для Канта, похоже, это никак не значимо, прошло мимо него. По каким причинам, сказать не могу.

Вы несколько раз в сегодняшнем разговоре упомянули неокантианцев. Далеко не только они, но и много кто еще в истории философии заявлял о себе как о наследниках Канта: начиная с Фихте и заканчивая Хайдегге-ром, который, например, называл себя кантианцем в дебатах с Кассире-ром. На первый взгляд кажется, что Канту не особенно повезло с наследниками, мы не можем проследить какую-то целостную традицию, которую можно было бы без дополнительных оговорок назвать продолжением и развитием кантовской мысли.

А.Н. Круглов: А я думаю, что Канту, напротив, повезло. Вот тут я с вами решительно не соглашусь! Можно Канта рассматривать догматически, как, к сожалению, иногда поздний Кант сам себя рассматривал, т.е. как того, кто претендовал на построение окончательного здания философии, и наследникам остается провести только легкую косметическую работу. Кант сам, похоже, к концу жизни понял, что это не так. Во всяком случае, горечь от осознания того, что современники его так не воспринимают, мы у позднего Канта находим. Но если мы от этой поздней интерпретации Канта отходим и берем Канта в силе зрелого периода, который мыслит в лучших традициях формулируемого им Просвещения, то это как раз предполагает самостоятельное мышление, это предполагает антисектантство. А широкое движение сторонников, принадлежность школе - это именно сектантство. И «мужество пользоваться своим собственным умом» предполагает некую самостоятельную позицию. Сила Канта как философа - это может звучать парадоксально - состоит не в том, что он породил мощное кантианство или неокантианство, не в том, что его мысли пытались на протяжении многого времени развивать его прямые последователи. Сила Канта в том, что он не породил фанатиков-кантианцев. А это говорит и о какой-то привлекательной стороне Канта как личности. Хотя в других городах (не в Кенигсберге) еще во времена жизни Канта находилось какое-то количество совершенно «упертых» кантианцев, но это было очень немассовое явление. Это то, что отличает Канта от многих других, в том числе и упоминаемых Вами мыслителей. Самым неприятным среди них здесь оказывается Хайдеггер, который был способен плодить только маленьких «хайдеггерят», как жалких уменьшенных копий «мэтра». И это говорит о каких-то существенных изъянах его философии, даже если мы вообще не разбираемся, в чем она состоит. Мы просто со стороны

45 Cohen H. Das Prinzip der Infinitesmal-Methode und seine Geschichte. Berlin, 1883. 162 S.

Рис. 2. Интервью с А.Н. Кругловым. РГГУ.

Май 2024 г.

смотрим и видим, что, мол, это дерево приносит худые плоды. В отношении Канта ничего подобного сказать нельзя. Лучшая сторона его зрелой философии - творческая установка, которая не предполагает догматическую, упертую, сектантскую позицию. Так или иначе мысль его настолько широка, что обойти ее было очень сложно, она повлияла как на антикантианцев, так и на тех или иных кантианцев, на неокантианцев, на гегельянцев, на кого угодно...

В этом плане неокантианцы, насколько они догматичные или, напротив, оригинальные последователи?

А.Н. Круглов: В каком-то смысле то, над чем работали неокантианцы, созвучно многим вопросам, которые вы мне сегодня задавали. Многие из ваших вопросов звучали приблизительно так: «Ну, Кант, философ, да, молодец, для XVIII века, но вот как это выглядит в XXI веке?». Фактически неокантианцы задавали такой же вопрос: «А как совместить представления Канта с развитием науки во второй половине XIX в., в начале XX?». Они попробовали осуществить синтез или «притягивание» того, что спасаемо в кантовской философии, как им казалось, к науке своего времени. Дало ли это что-то или не дало? В каких-то отношениях дало. Я говорил про гуманитарные науки. Думаю, в отношении гуманитарных наук неокантианцы явно что-то нам принесли. Например, исследования Кассирера (не только у него, но и у его продолжателей)46. Думаю, здесь вдруг мы неожиданно выяснили, что, пускай и не ортодоксально, но тем не менее, именно кантовская философия показала свой потенциал, позволила увидеть то, что мы вне арсенала этой философии не видели.

46 См.: Кассирер Э. Философия символических форм. Т. 1-3. СПб.: Университетская книга, 2002.

Если говорить о том, в какой степени неокантианцы все-таки находились в русле Канта, то тут есть взаимоисключающие мнения. На одном полюсе блестящее знание кантовской философии, более того, многое из того, что мы сегодня воспринимаем как сугубо кантовское, центральное, на самом деле явление неокантианства. Кант как теоретик познания, Кант как «гносе-олог» (вы сегодня несколько раз это слово употребляли) - это придумка неокантианцев. «Критика чистого разума» как теория познания - это интерпретация неокантианства. Или интерес к «трансцендентальному». Его пробудил Герман Коген со своими учениками в Марбурге. Сегодня бы налево-направо, наверное, этим словом ни ругались, если бы в свое время он

-47

не написал соответствующий комментарий4' и под его руководством не начали бы защищаться работы Абрама Гидеона48, потом Хинриха Книттер-мейера49. Теперь, если не произносить слово «трансцендентальное», о Канте будто бы вообще нельзя говорить. А вот Гегель как-то обходился без этого словечка, и Фихте говорил о Канте без него. Как-то умудрялись они, не бряцая в каждом втором предложении «трансцендентальным», что-то высказывать на эту тему. Вы видите, что это какой-то совсем другой уровень владения наукой и научными знаниями своего времени.

А если уж говорить о Кассирере... все-таки это человек, который, похоже, на высоком уровне обладал знанием физики своего времени, и при этом был блестящим историком философии. Его четырехтомное исследование по проблеме познания в Новое время50, конечно же, это демонстрирует. И знание энного количества языков, очевидно, что здесь присутствует огромная эрудиция, в чем-то намного превосходящая кантовскую. Это один полюс. Что на другом полюсе? На другом полюсе, по крайней мере, в Марбурге, находится этакая едкая реакция на неокантианцев, признающая их эрудированность. Некоторые недоброжелатели высказывали такое мнение: «Неокантианцы - молодцы, знающие люди, великолепно во всем разбираются, во всех отношениях. О чем ни спроси, все они знают, есть только одно белое пятно, в чем они не понимают ничего, это белое пятно - Кант». Во всем остальном это очень грамотные, квалифицированные специалисты. Думаю, что где-то между этими двумя полюсами неокантианство и находится. И в оценках, и в том, что оно создало, и как мы их достижения можем рассматривать.

Что, на Ваш взгляд, современный читатель, особенно нашего профиля - философ или историк науки, или же просто человек, рефлексирующий над проблемами науки, естествознания, познания как такового, -что он может и что должен найти в Канте?

47 Cohen H. Kommentar zur Kritik der reinen Vernunft. 1908. IX, 233 S.

48 Gideon A. Der Begriff transzendental in Kants Kritik der reinen Vernunft. Darmstadt, 1977 (1903). 180 S.

49 Knittermeyer H. Der Terminus transzendental in seiner historischen Entwicklung bis zu Kant. Marburg, 1920. 219 S.

50 Cassirer E. Das Erkenntnisproblem in der Philosophie und Wissenschaft der neueren Zeit. Bd. 2. Berlin, 1907. Bd. 3. Berlin, 1920. Bd. 4. Darmstadt, 1994.

А.Н. Круглов: Что такой читатель может найти в Канте? В Канте можно найти, я думаю, многое. Первое - его критический метод. Это кантовский призыв к самостоятельному мышлению. Это кантовский призыв, когда мыслишь, ставить себя на точку зрения другого. Второе - де-факто кан-товский призыв быть скромнее в своих притязаниях и думать о границах своего потенциала и своего познания. Одновременно с этим замахиваться на самые глобальные вопросы и искать ответы именно там, не размениваясь по мелочам. Наряду с этим еще одна черта Канта - любовь к истине - была нередко таковой, что, последовательно идя по этой стезе, он приходит к неприятным для себя результатам. Интеллектуальная честность: чаще всего не с первого, не со второго, но с какого-то раза Кант все-таки себя пересиливает и делает неприятные, даже разрушающие для своих надежд и устремлений выводы, но если это так, то он признает, что это так.

Последнее, что еще стоит сказать. Когда Кант ругался на кого-то, нередко его «обзывательство» звучало так: «Он циклоп»51. Циклоп означало одноглазый, а чего не хватает одноглазому? Вы, может, скажете, это какая-то большая претенциозность, но Кант говорит, что «одноглазому» не хватает философского взгляда. Думаю, что естествоиспытателю не грех задумываться временами о том, что есть еще и философский взгляд, а он иногда видит все иначе, и стоит попробовать посмотреть, как оно все, изучаемое, выглядит в фокусе этого философского взгляда, чтобы получить стереоскопическое зрение. Ну, вот как-то так.

Беседу вел В.В. Стасенко

Дата поступления статьи: 30.07.2024 Одобрено: 13.08.2024 Дата публикации: 30.09.2024

51 См. на эту тему: Tommasi F.V. (Hg.) Der Zyklop in der Wissenschaft. Kant und die anthropologia transcendentalis. Hamburg: Meiner, 2018. VI, 207 S.