CC BY
89
УДК 94 (47).08
МЕЩАНСКАЯ СОСЛОВНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ «В ПЛЕНУ» ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫХ КОНСТРУКТОВ
© 2012 З.М. Кобозева
Самарский государственный университет
Поступила в редакцию 30.01.2012
В данной статье анализируется вопрос о влиянии терминов на процесс исторического познания. Рассматривается проблема сословно - классовой парадигмы в истории социальной жизни России императорского периода и её воздействие на процесс изучения сословного самосознания мещанства. Ключевые слова: история понятий, мещанство, сословие, класс, общественное самосознание.
Сословия в Российской империи прекратили существование в 1917 году. Пройдя свой путь исторического развития в качестве образований, законодательно обоснованных властью, они сформировали у людей, чья жизнь была очерчена правилами сословного поведения, определённую идентичность, некое внутреннее состояние, обыденное сознание, ментальные представления, символические системы, психологические установки, стереотипы восприятия и модели поведения.1 Настаивая на взгляде «на прошлое с точки зрения самих действующих в нём лиц»,2 нам видится необходимым производить реконструкцию мещанской картины мира, характерной для данной человеческой общности, без акцентирования внимания на классовой природе процессов, протекающих в ней. С точки зрения представлений мещан о социальной иерархии и своём месте в ней, пусть и с постепенным ослаблением данных импульсов в их среде к 1917 году, в городской среде сохранялась сословная идентичность. Б.Н. Миронов в своей монографии по социальной истории России исходит из того, что «исследователи различных методологических ориентаций признают наличие в России XVIII-XIX вв. сословного строя, хотя многие говорят о его искусственности и принципиальном отличии от западноевропейской модели. Поэтому, а также в силу того, что русское законодательство признавало существование сословий, а массовое сознание признавало сословную парадигму, анализ социальной структуры целесообразно проводить именно в сословном разрезе».3
Сложности изучения мещанской идентичности во многом определяются особенностями
Кобозева Зоя Михайловна, кандидат исторических наук, доцент кафедры Российской истории. E-mail: zoya_kobozeva@mail.ru
«Нам не дано предугадать Чем наше слово отзовётся».
Ф. Тютчев
ценностной иерархии, принятой в российском образованном обществе, неизбывно низводящем вещный мир в низшую категорию бытия. Картина мира людей, весь стиль жизни которых определялся мелочной торговой рутиной, хозяйственными интересами и городским семейным бытом, оказывалась вне дискурса «буревестников» с их высокими духовными порывами и интеллектуальными рефлексиями и посему низводилась до оценочной характеристики «мещанского» типа поведения, «мещанского» склада личности. Кроме того, социальная история мещанства оказалась в плену смены научных парадигм с их концептуальным аппаратом, методологическим оснащением, эпистемологической базой и исследовательской технологией. Усложнение понятийного аппарата вследствие увлечения историков XIX в. экономической историей, стремление к созданию тотальной модели объяснения общества привели к появлению проблемы так называемой «сословно-классовой парадигмы» в объяснении социальной истории России. Начиналось всё с широкого введения в научный оборот понятия «класс» либеральной интеллигенцией4 и попытками объяснить структуру общества в классовых терминах историками государственной школы.5 Согласно марксистской теории, индивидуумы принадлежат к классу в силу своего социально-экономического положения и отношения к средствам произ-водства.6 Ш. Фицпатрик при анализе социальной картины советской России в 20-30-е гг. XX в. выдвигает концепцию так называемого «приписывания к классу» как «причудливого сочетания двух несовместимых понятий - «приписанного» социального статуса и класса в его марксистском понимании»,7 «детищем процедуры приписывания к классу и марксистской концеп-
ции класса стал феномен социального клейма».8 Заимствуя данную модель процедуры создания марксистской историографией «опальных» классов, можно объяснить и длительное отсутствие интереса в отечественной историографии к истории мещанского сословия. Для таких социальных групп, чья природа не имела ярко выраженной классовой принадлежности, вводилось понятие «класс-сословие».9
Лингвистически марксистскому понятию «класса» предшествовало широкое бытование в русском языке данного термина в исходных этимологических значениях, производных от латинского е1а8з18: разряд вещей, явлений, объединённых по каким-либо признакам. В источниках XVIII в. понятие «класс» встречается в нескольких контекстах: в значении «групп»;10 в социальном плане как «крупное социальное подразделение людей (по имущественному, родовому, профессиональному и др. признакам)»;11 в значении «кто-либо первого класса», «выдающегося по своим достоинствам»;12 в научной классификации13 и для обозначения подразделений, объединяющих учеников одного года обучения, и в значении «уроков».14 Таким образом, во всех вариантах объединяющим было первичное этимологическое значение: разряд явлений, объединяемых по каким-либо признакам. В XIX в. по мере распространения марксистской классовой теории термин «класс» стал рассматриваться в социально-экономической системе координат. На рубеже ХШ-ХХ вв., как считает Ш. Фицпат-рик, «в просвещённых кругах считалось само собой разумеющимся, что сословная система скоро полностью отомрёт...и...на смену ей придёт современное классовое общество, построенное по западному образцу».15
В историографии советского периода непреложность таких концептуальных истин, как классовая природа исторических явлений и диалектика классовой борьбы, создавали настолько жёсткую схему, что сословной системе социальной классификации практически не было места в этой революционной сортировке общества. В этом отношении заслуживает внимания статья М.Т. Белявского, опубликованная в «Вестнике Московского университета» в 1970 г. как пример попытки отстоять сословный принцип социальной стратификации, вписав его в дискурс ленинских трудов. Хронологически проблема очерчивалась периодом феодализма. Анализируя дореволюционную историографию по данному вопросу, автор отмечал, что советская историческая наука «решительно выступала против таких концепций»16 (рассмотрение проблемы сословий, их прав, привилегий, обязанностей и повинностей, их соотношение с обще-
государственными интересами и условиями развития страны),17 сосредоточила своё внимание на «вопросах истории базиса, на истории формирования и развития феодально-крепостнических отношений, на раскрытии классовой природы и политики феодального государства на разных этапах его развития, на наиболее важных формах и проявлениях классовой борьбы и ее роли в эпоху феодализма».18 За подобным идеологически правильным «фасадом» статьи автор неожиданно делает «пассаж» в защиту «надстройки». Он пишет, что роль надстройки, событий в общественно-политической и духовной жизни оказалась нераскрытой. «Марксистско-ленинская теория исходит из того, что социально-экономический базис является определяющим, но определяющим лишь в конечном счете, ... его влияние прокладывает себе дорогу через путаницу самых различных политических, юридических, идеологических процессов, явлений и событий, ... надстройка и порожденные ею явления и учреждения оказывают огромное, а временами даже решающее влияние на развитие базиса».19 Далее М.Т. Белявский обращает внимание на тот факт, что в советской учебной и монографической литературе «о сословном строе, его чертах, месте и роли сословий в феодальном обществе», об их «отношении с классами» - ничего не говорится.20 Напомним, что рассматриваемая статья появилась в эпоху тотальной идеологической унификации исторической науки и господства классовой теории. В целом Белявский высказал в 1970 г. ту же мысль, которая сохраняется и в современной историографии, а именно: в России «сословный строй сложился позднее . сложились иные сословия ., чем на Западе, . оформление сословного строя пришлось на этап вступления феодализма в стадию разложения . основные черты сословного строя сохранялись и в период перехода страны в стадию империализма».21
В статье 1986 г. о документировании сословной принадлежности в царской России А.В. Ел-патьевский в отношении классовой сущности России писал: «Русское самодержавное государство на протяжении двух столетий до своего падения было классовым государством дворян-землевладельцев».22 Так как автор в дальнейшем собирался писать об источниках документирования не классовой, а сословной принадлежности в «царской России», он предпринимает следующий теоретический пассаж: «Вместе с тем, как указывал В.И. Ленин, «классовый характер царской монархии нисколько не устраняет громадной независимости и самостоятельности царской власти и «бюрократии»». В значительной мере эти самостоятельность и независи-
мость правительства базировались на сословном характере государства, на разделении общества на неравноправные, но взаимосвязанные груп-пы-сословия».23 И далее: «Царская власть и весь её бюрократический аппарат были органически заинтересованы в сохранении стабильности существующих сословий. Отсюда было естественным особое внимание самодержавной власти к вопросам регламентации жизни сословий, к сохранению и обеспечению сословных взаимоотношений внутри государства».24 Таким образом, с точки зрения автора, сословия выступали как часть охранительной функции, выполняемой самодержавием по консервации «феодально-крепостнического режима». С другой стороны, в условиях идеологического контроля над советской исторической наукой общетеоретические марксистско-ленинские построения не умаляют конкретно-исторического содержания статьи.
Одно из последних фундаментальных исследований, посвященных сословно-классовой парадигме, - монография Н.А. Ивановой и В.П. Желтовой «Сословно-классовая структура России в конце XIX-начале ХХ века». Авторы исходят из того, что «сословный признак был основным при характеристике социальной структуры общества»,25 а в становлении классов видят признаки индустриального общества. Фактически в монографии понятия «сословие» и «класс» применительно к дореволюционному периоду российской истории существуют на паритетных началах. Данное фундаментальное исследование, написанное в традиционном для отечественной историографии ключе, в принципе, на наш взгляд, не ставит своей задачей некое концептуальное самоопределение в отношении данных терминов.
Проблеме сословной природы мещанства посвящена статья современного исследователя А. Каплуковского (A Social Phantom: Meshchanstvo in Social-Cultural Context ot date Imperial Russia).26 В статье верно расставляются приоритеты, с помощью которых следует разрабатывать с позиции современной историографии вопрос о специфике российской сословности: это и проблема «релевантности сословной парадигмы для реконструкции социальных идентич-ностей и самоорганизации позднеимперского общества»,27 это и путь использования достижений Begriffsgeschichte для исследования «отражения мышления и культурных практик исторических эпох в неких ключевых терминах».28 Особенно ценным выглядит замечание А. Кап-луновского о том, что «для реконструкции модусов социальной интеракции и структурирования в поздней российской империи явно недостаточно привлечения одних законодательных и словарных статей или ссылок на полемические
тексты славянофилов и большевиков без одновременного обращения к массовому языку эпохи, а также к практикам конкретных сословных групп».29 Вполне правомерен вывод А. Каплу-новского о том, что «подавляющая часть «состояний» или «сословий» со времен петровских реформ представляла собой налоговые категории и институты государственного социального контроля».30 Однако словосочетание «этнокон-фессиональные «гетто», на наш взгляд, невольно отсылает автора в «лагерь» этатистки настроенных исследователей, представляющих социальную жизнь России исключительно в качестве государственно смоделированного конструкта.
Среди современной англоязычной историографии, рассматривающей проблему сословно-классовой парадигмы в России,31 следует отметить статью Д. Филда о социальных представлениях в дореволюционный период и монографию Э. Виртшафтер о социальных структурах, так как в отличие от других авторов, занимающихся в большей степени анализом самой модели российской сословности как государственного конструкта («осадочное» общество А. Рибера и «сословно-классовая парадигма» Г. Фриза), данные исследователи видят ключ к понимаю социальной стратификации России через самоидентификацию групп.
Сам термин «сословие», безусловно, принадлежит законодательному дискурсу. Определённый слой населения в Российской империи законодательно был помещён в рамки сословного существования со всеми вытекающими последствиями: обязанностями и правами, выражавшимися в поведенческих практиках и сформировавшими сословную психологию. По материалам фонда Самарской городской Думы, в котором содержатся в основном документы, касающиеся лиц мещанского сословия, их многочисленные обращения «во власть» о своих насущных проблемах, видно, что в данном диалоге горожанин определяет себя именно как представитель того или иного сословия, в нашем случае «мещанин», и сохраняет верность этому принципу до 1917 г. Делопроизводственная бумага, по устоявшемуся мнению, в отличие, скажем, от документов личного характера, лишена эмоциональных импульсов и не иллюстрирует рефлексию пишущего. Тем более что большинство бумаг от мещан в 50-60-е гг. XIX в. написано «по поручению» в силу безграмотности многих представителей этого слоя. Насколько для исследователя возможно усмотреть «чужую одушевлённость» в такого рода источниках, особенно что касается рефлексии в отношении социальной самоидентификации, вопрос спорный. «...Наблюдать саму чужую душевную жизнь мы
не можем, а должны лишь заключать об ней по ея внешним, материальным, то есть объективным обнаружениям...».32 Проблеме того, как историку изучать «чужое Я», посвящена статья М.Ф. Румянцевой.33 Анализируя концепции различных мыслителей в этом вопросе, М.Ф. Румянцева завершает статью констатацией того, что «в отличие от художника» учёный «обязан раскрывать свою «творческую лабораторию», мировоззренческие и психологические основа-ния...обязан предъявить своё уже отрефлексиро-ванное «Я»».34 При работе в архиве с делами определённого рода у исследователя возникает ощущение внутреннего диалога с людьми, которые оставили данное «материальное обнаружение» и исследовательская интуиция подсказывает их психологические переживания в ситуации, сопутствующей возникновению данного документа. Заметим, что А.С. Лаппо-Данилевс-кий, не отрицая «роли интуиции в процессе воспроизведения «чужой одушевлённости», считал, что интерпретация как исследовательская процедура понимания «Другого» «.возникает применительно к тем сложным объектам, психическое значение которых не дано в чувственном восприятии наблюдателя, а конструируется им и сознательно прилагается при какой-либо задержке или сомнении в их понимании.».35 Тем не менее остаётся актуальной проблема, насколько правильно мы опознали по внешним проявлениям состояние душевной жизни исторического лица и насколько корректно использовать исследовательскую интуицию по аналогии со своей рефлексией в отношении человека другой эпохи в границах исторического познания. С другой стороны, если мы закроем для себя как вариант исследовательских практик эту своего рода «межкультурную коммуникацию» между историком и его «героем», то применительно к такому «не эпистолярному» сословию, как мещанство, утратим возможность вообще понять его мышление и интеракции. Основной массив мещанских обращений в «Градскую» Думу относится к 50-60-м гг., с 1870 г. такого рода документация перекочёвывает в Городскую Управу. Но если в рамках данной статьи обращаться именно к делам фонда Городской думы, то, прослеживая во времени до 1917 г. мещанскую самоидентификацию, заслуживают внимания формулярные списки о службе гласных.36 Несмотря на то, что в официальных бумагах продолжала указываться сословная принадлежность людей, создаётся впечатление, что данная графа для самих горожан не только не являлась исключительно формальной пометкой, но и выступала в качестве своего рода знака социального отличия или даже некой социальной гордос-
ти. Статус «мещанин» включал в себя разных людей. Собственно так же, как и среди русского дворянства встречались дворяне-однодворцы, о которых пишет Терпигорев в «Потревоженных тенях», которые больше походили на кучеров, провинциальные Мишуки Налымовы из «заволжских» рассказов А. Толстого и т.д., то есть персонажи, не вписывающиеся в тип. Так и среди мещанства было достаточно асоциальных, деви-антных личностей или персонажей так называемого горьковского «дна». Но, на наш взгляд, в городском пространстве начала XX в. начинает доминировать некая сословная респектабельность: владение домом, хозяйственная, торговая, общественная деятельность. Даже если человек поднимался по общественной лестнице, к примеру, становился почётным гражданином или купцом, сословное происхождение воспринималось как фактор личностного роста. «Приписывание» к сословию в дореволюционной городской жизни не несло в себе характера закрепощения личности. Сословный статус был своего рода свидетельством приобщения индивида к корпоративной городской культуре, подтверждением его благонадёжности в городском сообществе. С другой стороны, вполне вероятно, что и это сословное самочувствие являлось вариантом «тонкого принуждения», когда власть захватывала «тело индивида» «на уровне самой механики - движений, жестов, положений, быстроты», это и «экономия, эффективность движений, их внутренняя организация», и, наконец, «модальность», подразумевающая «непрерывное, постоянное принуждение, практически, (разбивающее), на клеточки время, пространство и движения».37 Как бы то ни было, механизм взаимодействия власти и сословия приблизительно был уравновешен. Однако в России всегда было слишком много сил, ожидавших убыстрения ритма жизни (в споре традиционалистов и новаторов XVII в. Аввакум называет таких «зверь рыскучий»), изменения чужого сословного самосознания. Так, у М. Горького в «Фоме Гордееве» встречаем метафору: «На всём вокруг лежит отпечаток медлительности; всё - и природа и люди - живёт неуклюже, лениво. - Но кажется, что за ленью притаилась огромная сила - сила необоримая, но ещё лишённая сознания. И отсутствие сознания в этой полусонной жизни кладёт на весь красивый простор её тени грусти».38
Сословное мещанское самосознание в России императорского периода эволюционировало вместе с модернизационными процессами, происходящими в стране, в сторону индивидуализации и профессионализации, становясь знаком респектабельности и отвечая этике делового горожанина, self-made individual.
Таким образом, можно констатировать, что понятие «мещанство» как феномен масштабных социальных взаимодействий не ограничивается узко классовой или сугубо сословной трактовкой, а выходит далеко за рамки этих двух социологических сегментов, приобретая несомненный статус самостоятельного культурологического и цивилизационного объекта.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 2009. С.28.
2 Там же.
3 Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. Т.1. СПб., 2003. С.78.
4 Фицпатрик Ш. «Приписывание к классу» как система социальной идентификации // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период. Антология. Самара, 2001. С.176-177.
5 Леонтьева О.Б. Становление классово-сословной парадигмы в общественной мысли XIX века // Проблемы российской и социальной истории. Самара, 2011.
6 Гидденс Э. Социология. Изд. 2-е. М., 2005. С.251.
7 Фицпатрик Ш. «Приписывание к классу» ... С.176-177.
8 Там же.
9 Белявский М.Т. Классы и сословия феодального общества в свете ленинского наследия // Вестник МГУ. Серия 9: История. М., 1970. №2. С.68-72; Преображенский А.А. Об эволюции классово-сословного строя в России // Общество и государство феодальной России. М., 1975. С.69-72.
10 Учен. расс. I 6; Бильф. 290; МАНН I 17 ПЭ I 99; Дшк. Англ. Пут // Словарь русского языка XVIII века. С.48.
11 Трт. 1765 14; Приб. МВ 1784 149; ТВЭО L 266 ; Жиль-блаз III 375; АВ XIII 145 // Там же.
12 АВ XIII 145; СПб. вестн. I 87 // Там же.
13 Линней 171; Монтель 104 // Там же.
14 Монтель 104; ПСЗ XXV 264 // Там же.
15 Фицпатрик Ш. «Приписывание к классу»... С.176-177.
16 Белявский М.Т. Классы и сословия феодального общества... С.66.
17 Там же. С.65.
18 Там же. С.66.
19 Там же.
20 Там же. С.67.
21 Там же. С.79.
22 Елпатьевский А.В. Законодательные источники по истории документирования сословной принадлежности в царской России (XVIII-начало XX в.) // Источниковедение отечественной истории. Сборник статей. 1984. М., 1986. С.34.
23 Там же.
24 Там же.
25 Иванова Н.А., Желтова В.П. Сословно-классовая структура России в конце XIX-начале ХХ века. М., 2004, С.217.
26Kaplunovski A. A Social Phantom: Meshchanstvo in Socio-Cultural Context of Late Imperial Russia // Ab Imperio. Kazan / University Mainz Germany // http:abimperio.net/portal/outreach/AKberlin.pdf (дата обращения 6.12.11).
27 Там же.
28Там же.
29Там же.
30 Там же.
31 Фриз ГЛ. Сословная парадигма и социальная история России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период: антология. Самара, 2000; Филд. Д. Социальные представления в дореволюционной России // Реформы или революция? Россия 1861-1917. СПб., 1992; Виртшафтер Э. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи. М., 2002; Rieber A. The Sedimentary Society / / Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia. Princeton (New Jersey), 1991.
32 Введенский А.И. О пределах и признаках одушевления: Новый психологический закон в связи с вопросом возможности метафизики. СПб., 1892. С.3.
33 РумянцеваМ.Ф. «Чужое Я» в художественной литературе и в исторической науке // История через личность. Историческая биография сегодня. М., 2010. С.19-36.
34 Там же. С.36.
35 Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. ВыпЛ-II. СПб., 1910-1913. С.409 // Цит. по: Румянцева М.Ф. «Чужое Я». С.32.
36 ГУСО ЦГАСО. Ф.170. Оп.6. Д.1038.
37 Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. // http://www.gumer.info/ bibliotek_Buks/History/ Fuko_Tyrm/05.php (дата обращения 13.01.2012).
38 Горький М. Фома Гордеев // Горький М. Собр. соч. в 16 т. Т.2. М., 1979. С.26.
THE ESTATE IDENTITY OF «MESCHANSTVO» IN CAPTIVITY OF THE INTELLECTUAL CONSTRUCTS
© 2012 Z.M. Kobozeva
Samara State University
The article provides the analysis of the influence of concepts on the historical cognition. The attention is focused on the role of the estate-class paradigm in studying of the social history of the imperial Russia; the author claims that the mentioned paradigm strongly influenced the studying of the development of the meschanstvo's social self-consciousness.
Key words: the history of concepts, meschanstvo, estate, class, social consciousness.
Zoja Kobozeva, Candidate of History, Associate Professor, Russian History Department. E-mail: zoya_kobozeva@mail.ru
