CC BY
13
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
К.А. ПОТАШОВА (Москва)
МЕХАНИЗМЫ ВИЗУАЛИЗАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ОБРАЗА В ПЕЙЗАЖНОЙ ЛИРИКЕ Е.А. БОРАТЫНСКОГО*
Изучаются проблемы взаимодействия повествовательного и описательного начал в художественном образе, созданном в пейзажной лирике Боратынского. Рассматриваются механизмы преобразования зрительно воспринимаемого пространства в словесную оболочку, реконструируется художественное мышление поэта путем определения значения приемов визуализации в организации художественного текста.
Ключевые слова: Е.А. Боратынский, художественный образ, механизмы визуализации, пейзаж, экфрасис.
Зрительность художественного образа можно определить как одну из ярких стиле-образующих черт поэтики Е.А. Боратынского, в то же время вопрос о визуальном начале в художественном мышлении поэта не становился предметом специального исследования. В рамках настоящей статьи предлагается раскрыть сущность синтеза вербального и визуального начал в создаваемом Боратынским словесном художественном образе, показать особенности его поэтического экфрасиса.
Стихотворения Боратынского «Родина» (1821) и «Запустение» (1832) обращают на себя внимание развернутыми пространственными картинами. Создавая поэтический портрет своего родового гнезда - тамбовского имения Мара, поэт говорит с прошлым и будущим, затрагивает общеромантическую проблему родственного участия в жизни человека (как отмечают И.А. Киселева и С.В. Гузина, «мотив родственного общения вообще характерен для русской жизни эпохи романтизма» [6, с. 135]). Два стихотворения написаны со зна-
* Исследование выполнено при поддержке РНФ, проект № 19-78-00118 «Визуализация художественного образа в русской поэзии конца XVIII - первой трети XIX века».
чительной временной разницей, но оба они содержат размышления о жизни, смерти, памяти в сопряжении с одной картиной окружающей природы, только в первом стихотворении перед нами представлен весенний пейзаж, а во втором - осенний. Близки они и по тональности - мудрое приятие жизни и смерти сочетается в них с наблюдением над миром вокруг.
Особое место в построении обоих текстов занимают пространственно-временные координаты, обуславливающие сюжетное движение. В обоих произведениях первый стих актуализирует лирическую ситуацию возвращения. Если в стихотворении «Родина» это возвращение поэтом мыслится как желаемое, оно происходит в условном будущем (Я возвращу-ся к вам [3, т. 1, с. 13]), при этом усадьба воспринимается как пространство-мечта, то в стихотворении «Запустение» ситуация возвращения разворачивается в прошлом (Я посетил тебя [Там же, с. 142]), а пространство приобретает элегические черты.
Ситуацию встречи с отеческим домом и в «Родине», и в «запустении» организуют схожие поэтические формулы-зачины, аллегорически представляющие поездку в родные пенаты - синтаксические конструкции с двумя семантическими центрами, выраженными личными местоимениями: я - вы, я - ты. Местоименная конструкция маркирует риторичность стихотворений, обращенность к некоему условному собеседнику, формульность выражает «максимум личностно окрашенного размышления, переживания в сжатой форме стихотворения» [11, с. 541]. Посредством личностного, элегического «я» поэт помещает себя в представляемое пространство, в те узнаваемые места, где он уже когда-то был. Дейктичность семантики, характеризующей в речевой ситуации местоимения второго лица, связана с выбором адресата, которым в элегиях является усадебное пространство, только в данных текстах и ты, и вы из характерной для них позиции отвлеченного собеседника (если речь идет о неодушевленном адресате) переходят в собеседника конкретного, т. е. пространство вокруг Боратынским мыслится «как одушевленный предмет, именно поэтому образы пространства даются в форме обращения к ним» [15, с. 283].
И «Родина», и «Запустение» являют собой, по В.В. Кожинову, «сам процесс мышления» [10, с. 61]. Построенные с помощью данных поэтических формул высказывания
О Поташова К.А., 2021
принадлежат к области эпизодической памяти, хранящей «информацию о локализованных во времени событиях и их временно-пространственных названиях» [16, с. 26] и подразумевают дальнейшую организацию образа в самом восприятии окружающего, картинность, готовую для словесного изображения. Поэтический текст Боратынского строится по законам пропозициональной логики, когда восприятие и оформление образа в словесную оболочку задействует память, знание, воображение и зрение, тем самым и создается визуальная модель описываемого объекта -усадьбы.
Будущее время, которым открывается первое стихотворение, и прошедшее время во втором обуславливают временную протяженность, отделяющую пребывание поэта в этих местах от настоящего, психологические переживания лирического героя переносятся в настоящее, в сам момент мечтания или размышления, этот перенос и организует все произведение, привнося в художественный образ личностную тональность. Именно из настоящего поэт видит открывающиеся глазу картины. Сами же изображения усадьбы в двух стихотворениях, строящиеся на описании одних и тех же локусов (поле, сад, огород, лес, пруд, дом), соотносимы как зеркальные отображения одного усадебного текста, только в первом стихотворении преобладающим оказывается идиллическое пространство, во втором -элегическое.
В стихотворении «Родина» Боратынским создано панорамное изображение усадьбы, посредством обращения к которому реализуется ситуация «мечты о возвращении к мирной жизни» [12, с. 30]. Большую часть изображения составляет описание сезонных земледельческих работ, похвала трудолюбию. В традиции, заложенной еще Г.Р. Державиным в стихотворении «Евгению. Жизнь Званская» (1807), первой поэтической репрезентации усадебного пространства, стихотворение Боратынского начинается противопоставлением размеренной усадебной жизни суете света (ср. у Державина: Блажен, кто менее зависит от людей, // Свободен от долгов и от хлопот приказных, //Не ищет при дворе ни злата, ни честей // И чужд сует разнообразных! [5, с. 326]). Это противопоставление оказывается возможным за счет использования оптативных конструкций, т. е. так называемого желательного наклонения - для выражения желаемого используется целый ряд восклицаний (О
дом отеческий! О край, всегда любимый! [3, т. 1, с. 13]), глагольные формы будущего времени (Я буду издали глядеть на бури света [Там же]), формы повелительного наклонения, употребленные в качестве противопоставления к глаголам с нейтральной модальностью (Я возвращуся к вам, домашние иконы! // Пускай другие чтут приличия законы! [Там же]).
Ситуация мыслимой, желаемой встречи оказывается в стихотворении основным механизмом создания зримого художественного образа. Составляющий основу стихотворения процесс размышления о грядущем вкупе с воспоминаниями совершается в наглядных представлениях. Воображение лирического героя, обслуживающее его эмоциональную сферу, подобно мыслительному процессу, слагается из комбинации образов. Лирический герой последовательно представляет, что есть для него священный сердцу кров [Там же]. В номинативах он очерчивает картину мечтаемой усадьбы, узнает ее в предметах и окружающей природе - поля моих отцов; дубравы мирные; домашние иконы; под кровлею родимой; в моей безвестной хате [Там же]. Посредством перечислительных конструкций поэт будто разглядывает картинки, фактурно изображенные им повседневные бытовые образы и составляет ту атмосферу домашней устроенности, которая противопоставлена суетным надеждам [Там же]. Описывая быт, Боратынский несколько упрощает повседневность - он показывает не просто дом, а хату, не усадебный сад, а огород, предметом его воспевания становится мирный плуг, взрывающий бразды [Там же]. Номинативные конструкции вкупе с оптативами выступают языковыми механизмами визуализации мира, соотносящегося прежде всего именно с миром духовным, а не с богатством и не с роскошью мира материального [1].
Далее, во второй части «Родины», поэт переходит к описанию пребывания человека на лоне природы. Посредством перечисления различных усадебных топосов (как то поле или огород) поэт расширяет пространство, теперь отеческий дом воспринимается целым родовым поместьем, исключительные подробности которого демонстрируются в фотографическом знании лирическим героем местного пейзажа. С одной стороны, в этой части наблюдается прежняя логическая последовательность изображений, визуальный образ также строится на перечислении номинативов (наследственные нивы; первый огород;
сады густые; деревья и цветы [3, т. 1, с. 1314]), в объектив лирического героя попадают даже знакомые с детства коренья и цветы [Там же, с. 14]. С другой стороны, наряду с идиллическими картинами здесь уже ярко проступает элегический мотив - мотив философских размышлений, в том числе размышления над итогами жизни и преемственностью поколений. Не дом, а именно земля представлена в стихотворении «как некий рай, родина человека» [7, с. 109]. Роскошная весна [3, т. 1, с. 14] выступает аллегорией человеческого бытия, воскрешения и пробуждения сил человека в отеческом доме, именно в изображенном процессе возделывания земли постигается метафизика человеческого бытия. Эта аллегория последовательно персонифицируется в образе оратая, связь которого с природой несомненна, и трудолюбивого сына, т. е. того личностного «я», с которым в стихотворении и связаны ситуации возвращения, встречи, узнавания, обретения новых сил, а далее и подведения философских итогов жизни. В финале стихотворения лирический герой спокойно принимает грядущую смерть, приветствует рождение новой жизни, сначала в образе молодого насаженного леска, а затем в образе своего будущего правнука.
«Родина» Боратынского представляет собой завершенный усадебный текст с традиционными усадебными топосами, выражением идеи блаженства на земле. Усадебный хронотоп в стихотворении составляет цикличность времени, замкнутость идиллического пространства, оно словно находится под кровлею родимой [Там же, с. 13]. Человеческая жизнь здесь носит редуцированный характер - это неспешное времяпровождение в кругу семьи своей родной, спокойный сон, сладчайшие труды на земле [Там же]. Циклический характер времени подчеркивается возвращением к исходному, преемственностью труда (хочу возделывать отеческое поле; утучнять наследственные нивы [Там же, с. 14]), органической связью человека с жизнью природы. Панорамное изображение усадьбы, составленное из явленных в мечтах доминант провинциальной жизни, представляет собой своеобразный экскурс, изложение желаемого уклада бытия, невозможного в настоящем, что и образует элегическое настроение грусти для лирического героя, который выступает в своих мечтах одновременно радеющим помещиком, добрым барином, примерным семьянином. Но если Державин в стихотворении «Евгению. Жизнь
званская» наслаждался уединением и тишиной на Званке и легкими забавами, то Боратынский акцентирует внимание на усердном труде, связанном с процессом возделывания земли, поэтическим ремеслом лирического героя он не наделяет, и даже напротив, изменяет стих из первой редакции стихотворения спокойный домосед в отечественной хате на спокойный домосед в безвестной хате [3, т. 1, с. 13], указывая тем самым на иной путь преемственности как обретения бессмертия.
Неожиданное продолжение то же усадебное пространство обретает в стихотворении «запустение». Теперь из настоящего поэт видит себя самого, стихотворение построено на переносе прошлого в настоящее, т. е. нынешние переживания лирического героя оживляют прошлое в его сознании, сюжетное движенье происходит в воспоминаниях лирического героя. Эмоциональный градус в изображении усадебного пространства резко изменяется, прежний необычайный эмоциональный подъем приветствия и узнавания в этой элегии сменяется грустью, «не-узнаванием», нотами разочарования. Сама отеческая хата теперь не становится предметом поэтического изображения, лирического героя интересует пространство вокруг, он исследует его внимательным взглядом. В то же время, как и в стихотворении «Родина», в «запустении» «природное пространство ограничено» [9, с. 136], только теперь ощущение защищенности рождает не кров хаты, а «пленительная сень», т. е. крона, полог деревьев. Поэтический космос «Запустения» организуется на контрапунктной мене ожидаемого (пленительная сень; очарованный кров [3, т. 1, с. 142]) на неожиданное (Ни в чем знакомого мой взор не обретал! [Там же]). Механизмом создания зримого художественного образа в этом тексте является зрительная метафора, «основанная на понимании зрения как процесса» [13, с. 261], зрительную модель усадебного пространства организует композиционная структура с использованием фраз мой взор или измерил взором как инвариантов поэтической формулы я вижу, активно использующейся в русской поэзии конца XVIII -первой трети XIX в. (поэзия Г.Р. Державина, К.Н. Батюшкова). Зрение лирического героя теперь не панорамное, а сфокусированное, ничто не радует его глаз: И глубь нежданную измерил грустным взором, // С недоумением искал другой тропы [3, т. 1, с. 142].
лирический герой движется по усадебному пространству с годов младенческих знако-
мыми тропами [3, т. 1, с. 142], пытаясь оживить детские воспоминания, но не узнает ни заветного дола, ни красивых вод знакомого пруда, ни памятных каскадов [Там же], вокруг все умерло, истлели беседки, гроты, мостики. И в самой природе все неприветливо потемнело и замерзло, прежние зеленые деревья чернеют, листья мертвые, трава замерзшая.
Неслучайно, представляя картину окружающей природы, поэт задействует всю гамму чувств лирического героя: он не только видит, но наделен тактильными ощущениями (он чувствует прохладу) и обонянием (ожидаемый аромат взлелеянных цветов сменяется запахом увяданья). Наделение героя чувствами акцентирует художественное настоящее, в отличие от первого стихотворения все описанное вокруг воспринимается лирическим героем как нечто существующее в настоящем, на что можно в действительности посмотреть, но с вкраплением «островков» прошлого - детских воспоминаний о былой устроенности отеческого дома.
Если в стихотворении «Родина» Боратынский представляет природу воскресшей, весенней, то в «Запустении» представлены те же окрестности, но осенние, мыслящиеся в эстетике романтизма под знаком «итога» [4, с. 380]. Картины осени у Боратынского, «не теряя чувственно-конкретный эстетический характер» [8, с. 275], приобретают явный симво-лико-аллегорический смысл. Отсутствие красоты вокруг, изображение тлеющего, того, что практически разрушено (постигнут разрушеньем), сопряжено с мотивом пустоты. Природа мертва, перед глазами лирического героя, по сути, представлена пустыня, но приобретшая онтологический смысл, связанный с глубоко личным диалогом человека с природой.
С.В. Рудакова, выявляя новые в сравнении со сложившейся поэтической традицией смыслы мотива пустоты в поэзии Боратынского, замечает: «Божественное как будто растворяется в земной жизни: прислушиваясь и вглядываясь в мир вокруг себя, человек видит эти знамения и воспринимает их как руководство к жизни» [14, с. 62-63]. Эту же коннотацию приобретает картина окружающего и в «Запустении», безлюдность, запущенность, пустота, подчеркнута в самом названии стихотворения. Эстетизированная осенняя пустота, «понимаемая как одно из свойств пространства, его незаполненность» [2, с. 160], отвечает состоянию поэта, настроенного на философские размышления, и потому лирический герой в итоге и
находит сокровенную осеннюю природу гармоничной и не менее привлекательной (Еще прекрасен ты, заглохший Элизей. // И обаянием могучим // Исполнен для души моей). Воспринимая окружающую природу гармоничной, лирический герой видит тень умершего отца в иной, мечтаемой, действительности, наполненной атмосферой прежнего благоденствия природы (Но здесь еще живет его доступный дух; // Здесь, друг мечтанья и природы, //Я познаю его вполне [3, т. 1, с. 143]).
Специфика поэтической образности творчества Боратынского продиктована, с одной стороны, особенностями самой личности, с другой - жанровым каноном романтической элегии, проникнутой мотивами тоски, одиночества, отчужденности. Следуя принципам романтической эстетики, Боратынский представляет человека стремящимся в природу, ищущим в ее картинах созвучного себе настроения, именно в мире природы обнаруживается отражение мечтаний и чувств поэта. Основу визуального описания живописного вида, мирного уголка, в поэзии Боратынского составляет эмоциональная реакция на пейзаж, открывающая возможность постижения бытия во всей его полноте. Экфрасис у Боратынского - это не просто описание отдельно взятого живописного или архитектурного артефакта (будь то картина или целое усадебное пространство), но интерпретация визуального образа, позволяющая выявить глубинные смыслы поэтического текста.
Список литературы
1. Абрамзон Т.Е., Рудакова С.В. Концепция счастья в лирике Е.А. Боратыснкого // Уч. зап. Нов-гор. гос. ун-та. 2018. № 4(16). URL: https://www. novsu.ru/file/1469605 (дата обращения: 21.10.2020).
2. Анохина Ю.Ю. «Метафизика» пустоты в поэзии Е.А. Боратынского // Соловьевские исследования. 2019. № 4(64). С. 154-166.
3. Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений: в 2 т. Л., 1936.
4. Вацуро В.Э. Е.А. Баратынский // История русской литературы: в 4 т. Л.: Наука, Ленингр. отделение, 1981. Т. 2. С. 380-392.
5. Державин Г.Р. Стихотворения. Л., 1957.
6. Киселева И.А., Гузина С.В. Духовно-нравственный идеал русской поэзии 1820-30 годов // Вестн. Моск. гос. обл. ун-та. Сер.: Русская филология. 2010. № 3. С. 132-137.
7. Киселева И.А. «Тайны природы» в художественном мире М.Ю. Лермонтова // Русский язык в славянской межкультурной коммуникации: история и современность: сб. науч. тр. М., 2015. С. 109-114.
известия вгпу. филологические науки
S. Киселева KA., Поташова KA., Сеченых E.A. Творческая история стихотворения MTO. Лермонтова «Спор» (1S41) в культурно-историческом контексте // Науч. диалог. 2019. № 10. С. 264-279.
9. Киселева KA., Поташова KA. Динамическая поэтика в истории текста стихотворения M^. Лермонтова «Сон» // Проблемы исторической поэтики. 2020. Т. 1S. № 1. С. 130-145.
10. Кожинов В.В. Как пишут стихи: О законах поэтического творчества. M., 1970.
11. Патроева Н.В. «Сумеречный» синтаксис E. Боратынского (на материале сборника «Сумерки» 1S42 г. // Тр. Ин-та русского языка им. В.В. Виноградова. 2016. Т. 7. С. 539-552.
12. Пильщиков KA. «Я возвращуся к вам, поля моих отцов...»: Баратынский и Тибулл // Изв. Aкадемии наук СССР. Сер. литературы и языка. M., 1994. Т. 53. № 2. С. 29-47.
13. Поташова KA. Поэтическая формула «я вижу» в творчестве К.Н. Батюшкова: творческое усвоение державинской традиции» // Науч. диалог. 2020. № S. С. 25S-271.
14. Рудакова С.В. Книга стихов «Сумерки» E.A. Боратынского как лирическое единство. Saarbrücken, 2011.
15. Саяпова A.M. Пространство как смысло-образующее начало в поэтике раннего E.A. Боратынского // Филология и культура. 2016. № 2 (44). С. 2S0-2S4.
16. Ходель Р. Экфрасис и «демодализация» высказывания // Экфрасис в русской литературе /
под ред. Л. Геллера. M., 2002. С. 23-30.
* * *
1. Abramzon T.E., Rudakova S.V. Koncepciya schast'ya v lirike E.A. Boratysnkogo // Uch. zap. Novgor. gos. un-ta. 201S. № 4(16). URL: https:// www.novsu.ru/file/1469605 (data obrashcheniya: 21.10.2020).
2. Anohina Yu.Yu. «Metafizika» pustoty v poe-zii E.A. Boratynskogo // Solov'evskie issledovaniya. 2019. № 4(64). S. 154-166.
3. Baratynskij E.A. Polnoe sobranie stihotvorenij: v 2 t. L., 1936.
4. Vacuro V.E. E.A. Baratynskij // Istoriya russkoj literatury: v 4 t. L.: Nauka, Leningr. otdelenie, 19S1. T. 2. S. 3S0-392.
5. Derzhavin G.R. Stihotvoreniya. L., 1957.
6. Kiseleva I.A., Guzina S.V. Duhovno-nrav-stvennyj ideal russkoj poezii 1S20-30 godov // Vestn. Mosk. gos. obl. un-ta. Ser.: Russkaya filologiya. 2010. № 3. S. 132-137.
7. Kiseleva I.A. «Tajny prirody» v hudozhe-stvennom mire M.Yu. Lermontova // Russkij yazyk v slavyanskoj mezhkul'turnoj kommunikacii: istoriya i sovremennost': sb. nauch. tr. M., 2015. S. 109-114.
8. Kiseleva I.A., Potashova K.A., Sechenyh E.A. Tvorcheskaya istoriya stihotvoreniya M.Yu. Lermontova «Spor» (1841) v kul'turno-istoricheskom kon-tekste // Nauch. dialog. 2019. № 10. S. 264-279.
9. Kiseleva I.A., Potashova K.A. Dinamicheskaya poetika v istorii teksta stihotvoreniya M.Yu. Lermontova «Son» // Problemy istoricheskoj poetiki. 2020. T. 18. № 1. S. 130-145.
10. Kozhinov V.V. Kak pishut stihi: O zakonah poeticheskogo tvorchestva. M., 1970.
11. Patroeva N.V. «Sumerechnyj» sintaksis E. Boratynskogo (na materiale sbornika «Sumerki» 1842 g. // Tr. In-ta russkogo yazyka im. V.V. Vinogradova. 2016. T. 7. S. 539-552.
12. Pil'shchikov I.A. «Ya vozvrashchusya k vam, polya moih otcov...»: Baratynskij i Tibull // Izv. Akademii nauk SSSR. Ser. literatury i yazyka. M., 1994. T. 53. № 2. S. 29-47.
13. Potashova K.A. Poeticheskaya formula «ya vizhu» v tvorchestve K.N. Batyushkova: tvorcheskoe usvoenie derzhavinskoj tradicii» // Nauch. dialog. 2020. № 8. S. 258-271.
14. Rudakova S.V. Kniga stihov «Sumerki» E.A. Boratynskogo kak liricheskoe edinstvo. Saarbrücken, 2011.
15. Sayapova A.M. Prostranstvo kak smyslo-obrazuyushchee nachalo v poetike rannego E.A. Boratynskogo // Filologiya i kul'tura. 2016. № 2 (44). S. 280-284.
16. Hodel' R. Ekfrasis i «demodalizaciya» vy-skazyvaniya // Ekfrasis v russkoj literature / pod red. L. Gellera. M., 2002. S. 23-30.
Mechanisms of the visualization of the artistic image in the landscape lyrics of E.A. Boratynskiy
The article deals with the issues of the cooperation of the narrative and descriptive principles in the artistic image created in the landscape lyrics of E.A. Boratynskiy. There are considered the mechanisms of the transformation of the visually perceived environment into the verbal covering. There is reconstructed the fictional thinking of the poet by the definition of the meaning of the visualization techniques in the organization of the fictional text.
Key words: E.A. Boratynskiy, artistic image, mechanisms of visualization, landscape, ekphrasis.
(Статья поступила в редакцию 22.10.2020)
