CC BY
329
оборота, но и дополнительно расширяет значение; не просто часто, быстро, легко, но и очень часто, быстро, легко, как аристократ, и даже как аристократка. Появляется дополнительный оттенок: «еще чаще, чем мужчина, капризно, непредсказуемо, т. е. с учетом тех качеств, которыми обычно характеризуют женщин».
Анализируя эти и подобные примеры трансформированных сравнений в речах Ф.Н. Плевако, нельзя не согласиться с мнением П.И. Мельникова-Давыдова, что «существование сравнения как лингвостилистической фигуры возможно только в новаторской культуре текста, где господствует метафора. В традиционной его существование невозможно, т. к. там представлено только логическое сравнение, направленное на определение понятия, выделенного из символа: трудиться, аки пчела; голодный как волк, злой как собака» [4].
Отношения, выявляемые путем сравнения, - это отношения равенства или неравенства. Но поскольку предельное сходство, тождество объектов реальной действительности чаще всего зависит от субъективного восприятия мира языковой личностью, постольку сравниваемые компоненты в речах могут служить своеобразной характеристикой самой личности Ф.Н. Плевако. Таким
образом, анализ сравнений в речах Плевако позволяет наиболее полно раскрыть оригинальный внутренний мир автора, отразить его менталитет, образ мысли, его индивидуальный стиль.
1. Иконников С.Н. Изучение темы «Сравнительный оборот» на факультативных занятиях // Русский язык в школе. 1959. № 1. С. 59-66.
2. Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Риторика для юристов. Ростов н/Д, 2002. С. 510.
3. Фразеологический словарь русского языка / Л. А. Войнова [и др.]; под ред. А.И. Молоткова. М., 1986. С. 415, 534, 68.
4. Мельников-Давыдов П.И. Лингвостилистический анализ художественного текста. Бори-соглебск, 2003. С. 55, 56.
Поступила в редакцию 23.01.2009 г.
Moiseev A.P. Individually-author's similes in F.N. Plevako’s speeches. Speeches of the famous lawyer, attorney F.N. Plevako possess an enormous power of the influence on a listener. In addition an important role belongs to the expressive facilities of the language, including similes. Figurativeness and expressiveness of F.N. Plevako’s speeches is decorated with classical and individual author's similes which are analyzed in the given work.
Key words: simile; transformation of the simile; speech of the attorney; expressive facilities of the language; F.N. Plevako.
УДК S21.161.1
МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ М.О. ГЕРШЕНЗОНА: У ИСТОКОВ МЕТОДА
© А.В. Хрусталева
Статья посвящена актуальной в современном литературоведении проблеме метода. Показано, что, несмотря на декларируемую независимость метода, фактически М.О. Гершензон частично использовал подходы ранее существовавших школ, т. е. подход культурно-исторической школы, сравнительного литературоведения, психологического направления и т. д. Доказывается, что медленное чтение является преимущественно биографическим по своему характеру методом, т. к. всегда было построено на изучении биографии. Предлагается различать сам метод М.О. Гершензона и его декларативно-воспитательный призыв «читать медленно», адресованный новому читателю.
Ключевые слова: метод; М.О. Гершензон; медленное чтение.
Наследие Михаила Осиповича Гершензона (1869-1925) - Орфея русской литературной критики, замечательного историка, публициста, философа и общественного дея-
теля, уже давно нельзя отнести к области «terra incognita», особенно после фундаментальной монографии В.Ю. Проскуриной, которой впервые в отечественной науке была
предпринята попытка системного рассмотрения философских и литературоведческих концепций выдающегося деятеля Серебряного века [1]. С 90-х гг. прошлого столетия имя Гершензона переживает настоящий ренессанс: о нем много пишут и немало говорят. После долгих лет молчания, благодаря переизданиям, голос исследователя как будто вновь зазвучал в контрапункте современных гуманитарных наук. Настоящий прорыв был осуществлен авторским коллективом, подготовившим пятитомник работ Гершензона, изданный «Университетской книгой» и «Ge-sharim». Так произошло то, что в 1945 г., должно быть, показалось бы невозможным ученику исследователя Я.З. Черняку, которому было отказано даже в скромной просьбе - отметить двадцатую годовщину со дня смерти ученого. Сбылась мечта дочери пушкиниста Н.М. Гершензон-Чегодаевой: вышло немало научных статей, исследующих труды ее знаменитого отца, опубликована и прокомментирована немаловажная часть его эпистолярного наследия. Имеем в виду работы Б. Горовица, И.М. Гревса, Р.Я. Клейман, Р.Н. Клейменовой, З. Копельман, М.А. Колерова, О.А. Лекманова, Е.Ю. Литвина, Р. Под-жиоли, Н.А. Портнягиной, Е.Б. Рашковского, И.З. Сермана, С.Я. Сендеровича, Н.Н. Смирновой, Н.И. Цимбаева, М. Цимборской-Ле-боды и др.1. Кроме того, изучение наследия Гершензона отражено в зарубежных и русских диссертациях различного профиля и направленности [4-6].
Но при всем всплеске исследовательского интереса к публицистическим, литературоведческим и историко-философским трудам ученого, таким как «Мудрость Пушкина», «Статьи о Пушкине», «Тройственный образ совершенства», «Мечта и мысль Тургенева», «Ключ веры» [7-11], как нам кажется, существуют две проблемы, не получившие окончательного разрешения. Во-первых, литературно-критический пласт деятельности М.О. Гершензона явно остался в тени, во-вторых, не был полностью выявлен генезис его исследовательского метода.
В 1998 г. В.Ю. Проскурина писала про малую изученность пушкинианы ученого, и
1 Не имея места для того, чтобы указать все работы, несмотря на принципиальную важность некоторых из них, назовем только те, которые имеют непосредственное отношение к предмету статьи [2, 3].
сегодня, десять лет спустя, несмотря на многочисленные переиздания, вопрос о его роли в русском литературоведении и русской пушкинистике, в принципе, открыт. Так, есть два противоположных взгляда на след, оставленный им в Серебряном веке. Кто-то больше прислушается к словам С.Л. Франка о том, что «Мудрость Пушкина» не нашла своего читателя, но есть и те, кто не считает возможным игнорировать мнение Н.К. Пик-санова, ясно аттестовавшего героя этой статьи: «видный пушкинист М.О. Гершензон». Что же касается проблемы наличия у ученого своего метода, необходимо отметить, что она находилась на периферии исследовательских интересов столь долго, что в некоторых трудах исследователи употребляют словосочетание «метод медленного чтения» в кавычках. Так, как будто и вовсе не было никакого метода, а только субъективное погружение в текст, или, как называл это А.П. Скафтымов, «интуитивные построения»2 [12]. Начало
этой традиции было положено еще при жизни исследователя. Например, В. Вересаев отказывал «Мудрости Пушкина» и ее автору в теоретической последовательности: «Метод его никуда не годится...»; хотя и добавлял при этом: «но сам он так умен и интересен, так знает Пушкина, и так трогательно любит его. что больше получаешь от этой книги, чем от иной, с которой соглашаешься вполне» [14].
Не всегда в научной литературе делается акцент на том, что метод медленного чтения, получивший преимущественное применение в сфере филологии, имеет историко-социологические истоки, т. к. появился задолго до обращения ученого к миру художественного творчества, еще в период его литературного «ученичества». Например, такое определение метода Гершензона можно обнаружить в Фундаментальной электронной библиотеке: «В литературоведческих трудах Гершензона (Мудрость Пушкина. М., [1919]; Статьи о Пушкине. М., [1926]; Мечта и мысль И.С. Тургенева. М., [1919]; и др.) применен оригинальный метод имманентной интерпретации художественных текстов, получивший
2 В научности метода М.О. Гершензону не отказывал, например, В. Эрлих в таком фрагменте: «...Михаил Гершензон, выгодно отличающийся от других представителей русской интуитивной школы научностью подхода.» [13].
название «медленного чтения» [15]. Слово «имманентный» вызывает у нас некоторое несогласие, что и заставляет обратить внимание читателя на ряд следующих соображений.
Определение «имманентный», употребленное по отношению к методу, предложенному М.О. Гершензоном, может вызывать ассоциации с теоретическими воззрениями Ю.И. Айхенвальда, хотя подобных ассоциаций быть не должно. Ю.И. Айхенвальд отказывался видеть какую-либо связь между социально-исторической обстановкой и появлением «беззаконной кометы» художника, а Гершензон в своих трудах нередко предсказывал и объяснял закономерность появления нового русского гения. Достаточно вспомнить его знаменитое высказывание: «От
Пушкина до Белого - вот наш путь за сто лет». М. Неведомский, кстати, словно предвидя, что потомки будут читать труды М. Гершензона и Ю. Айхенвальда как главы одной книги, целенаправленно проводил различие между ними [16].
При всем многообразии подходов к литературному произведению можно выделить два фундаментальных направления, которые остаются некими инвариантами для последующей реализации - это историко-генетическое и внутренне-конститутивное рассмотрение текста, несколько упрощая, их можно понимать как диахронический и синхронический подходы. Историко-генетическая парадигма методов занимается, в первую очередь, каузальностью, генезисом произведения, оп-ричинивающими факторами. Внутреннеконститутивные методы не совершают выхода к вопросам каузальности, рассматривая текст в синхроническом аспекте.
Общеизвестно, что Гершензон призывал читателя медленно, вдумчиво вбирать внутрь каждое слово художественного текста так, чтобы понять его, исходя из своего личного опыта, а не затверженных наизусть оценок
В.Г. Белинского, А.Н. Пыпина, Д.Н. Овсяни-ко-Куликовского или кого-либо еще. Подобное медленное «впитывание» текста, несомненно, нужно отнести к внутреннеконститутивным подходам. Тем более, что сам исследователь оставил «подсказку» о том, как следует понимать его теорию литературы. Например, в письме А.П. Скафтымо-ву от 25 марта 1924 г. Гершензон пишет, что «нужно телеологическое, теоретическое или
имманентное изучение поэзии»1. Как образно выражает свою мысль Гершензон, тот, кто изучает причины, побудившие Лермонтова написать «Тамань», держит в руках только труп произведения. Подлинной же задачей является осмысление эстетического мира художественного текста как некой целостности, в его составных элементах, без выхода в мир причин и следствий, предтеч и последователей великого поэта. Но нам кажется очевидным следующий вопрос: как возможно применение сугубо имманентного метода для ученого, владеющего избыточной культурной информацией, когда выход в сферу культуры есть одновременно выход в диахронию и разрыв всякой замкнутости и имманентности?
Обратим внимание на некоторые архивные документы, которые показывают, что Гершензон не собирался отказываться от достижений сравнительного литературоведения, а значит, и от историко-генетической парадигмы вообще. «Уже свыше ста лет длится блестяще развитие русской художественной литературы. За этот долгий период она, как известно, не раз оказывала могучее влияние на литературы западно-европейские, но в нашей ученой письменности... ни сделано ни одной попытки обследовать это влияние... Такое именно исследование я хотел бы предпринять» [19]. В 746 фонде рукописного отдела РГБ хранятся также тезисы работы «Личность и общество в русской художественной литературе XIX века» [20]. Совершенно очевидно, что подобного рода работы не могут быть построены исключительно на применении имманентного метода.
Таким образом, когда говорят об имманентности, имеют в виду, во-первых, декларативно-риторический ярус мысли Гершен-зона, во-вторых, его напутствие читателям, в-третьих, субъективность результатов. Если речь идет о результатах, то, пожалуй, во многих случаях они выглядят так, как будто до-
1 Теоретическое, телеологическое или имманентное - все это равнозначные для Гершензона понятия, означающие отказ от историко-генетического рассмотрения предмета.
Письмо было написано в ответ на присланную М.О. Гершензону статью А.П. Скафтымова «К вопросу
о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы».
Сама статья была впервые прочитана в качестве вступительной лекции в Саратовском университете 27 января 1922 г. [17, 18].
быты имманентным путем, только из самого текста, его поэтики. Но исследовательский метод и его практические результаты не должны отождествляться - они не являются одним целым, как не могут сливаться воедино орудие труда для обработки земли и урожай, собранный на этой земле.
Понятно, что метод как явление имеет континуальную природу - так или иначе ему свойственно изменяться в пространстве и во времени. И тем не менее есть некоторые сущностные особенности, которые определяют его «лицо» и как таковые обладают узнаваемостью и постоянством, об одной из таких характеристик и пойдет речь. Кстати, о том, что методологический инструментарий М.О. Гершензона вполне может быть познан рациональным путем, писали еще при его жизни. П. Струве замечал: «Сам Гершензон, являясь на словах глашатаем космической религии, в основе своей остается все-таки рационалистом» [21].
В научной литературе отмечается, что Гершензон занимал промежуточное положение между модернистами и академическим литературоведением. Но общая тенденция восприятия такова, что эта зыбкая «промежуточность» похожа на качели, которые часто летят в сторону русских символистов1. Необходимо отметить, что восхождение Гершензона к высотам научной мысли началось задолго до его знакомства с символистами. Свои изыскания ученый начинал с работ по социальному изучению истории под руководством П.Г. Виноградова и литературно-критических статей. Гершензон, веривший во всепроницаемость бытия и возможность его познания разными путями [22], фактически создал не узкоспециальный, а общегуманитарный метод чтения текста.
Авторская рефлексия по поводу метода появляется у Гершензона еще в годы обучения в университете. Так, в предисловии к работе «Афинская полития Аристотеля и
1 Но можно задаться вопросом: зачем Гершензону стилизовать Пушкина под символиста, если сам символизм уже терял актуальность к тому времени, когда была написана первая, отмеченная исследовательским волюнтаризмом, статья-эссе о Пушкине «Пиковая Дама» (1910)? Но даже если в 1910 г. символизм и мог еще теоретически нуждаться в прозелитах, то к моменту первого публичного выступления Гершензона с «Мудростью Пушкина» (1917), он уже уступил место более популярным течениям.
Жизнеописания Плутарха»2 он пишет: «Всем, что может оказаться верного в этой книге, я обязан двухлетнему участию в семинарии проф. П.Г. Виноградова. Предлагаемая здесь работа не была прямым результатом этого семинария, но здесь я учился тому, чего нельзя найти в книгах, что может дать только. живое слово учителя. приемам исследования, научному методу» (курсив мой. - А. Х.). Поэтому, возможно, стоило бы больше внимания обратить на близость Гершензона академической науке, тем более что философско-эстетические концепции модернизма чаще получали у него реализацию на уровне риторики, а не на уровне семантики.
Фактически, споры о сущности понятия «метод» сопровождают науку на всем пути ее становления. Для уточнения терминологии, однако, остановимся на той модели, которая, как нам кажется, вызывает наименьшее количество возражений и вполне достаточна для данного исследования. Под методом конкретного исследователя в настоящей статье понимается набор наиболее часто повторяющихся в его исследованиях приемов и форм анализа. При этом наиболее часто используемый прием анализа можно воспринимать как системный, основной элемент метода.
Важнейшим условием существования самого метода является его воспроизводимость. Наличие у Гершензона учеников и своей школы в рамках данной статьи рассматриваться отдельно не будет, но факт преемственности метода очевиден. Достаточно обратиться к трудам И.Д. Ермакова, Л.П. Гроссмана, Я.З. Черняка, чтобы найти те или иные системные элементы рассматриваемого метода [23, 24].
Необходимо акцентировать тот факт, что слова «литературовед» и «литературный критик» являются продуктом читательской и исследовательской рецепции, а не проекцией творческого самоощущения Гершензона. Сам он себя называл историком общественной мысли. В.Ф. Ходасевич вспоминал, что ученый не любил, когда его именовали литературным критиком [25]. В трудах Гершен-зона не так просто найти литературно-критическую и литературоведческую базу. Она
2 Имеем в виду применение законов естественнонаучных дисциплин в книге «Гольфстрем».
может быть только восстановлена, реконструирована. Кроме того, нельзя игнорировать, оставлять за скобками немало т. н. «мелочей», «деталей», по определению самого Гершензона. Это факты биографического характера. Известно, что исследователь закончил историческое отделение Московского университета, не пожелав получать филологическое образование, где, по его словам, преподаются «фонетики разные». Из «Писем к брату» [26] мы знаем, что в юношестве Гершензон считал себя новичком и неопытным юношей в литературе, так что даже долго не решался переписать тринадцать стихотворений 1888-1890-х гг. в одну тетрадь. Показательна и такая строка из его личного письма родным: «Вчера весь день читал -можете себе представить - Пушкина» [26, с. 102]. С точки зрения общих культурных настроений эпохи ничего удивительного в том, что еврей, выходец из черты оседлости, читает Пушкина, не было. Эта «мелочь» и подробность из личного письма - свидетельство того, что первоначально литература была только увлечением, волнующим открытием, чудом для Гершензона, но именно чудом, а не профессией. Серьезный интерес возник значительно позднее, когда фундамент для метода медленного чтения уже был заложен. Б. Горовиц датирует «приход» Гершензона в литературу 1905 г. «Во время сотрудничества в 1905-1910 гг. с Венгеровым, позиция Гер-шензона по отношению к Пушкину и к поэзии радикально изменилась» [2, с. 44]. Можно поспорить с такой датировкой, внося коррективы, но, в любом случае, изучение поэзии стало профессией для исследователя в зрелом возрасте, когда он был уже сложившейся личностью. Вряд ли стоит игнорировать и этот факт, и его очевидные следствия.
Охарактеризуем сущностные особенности метода медленного чтения. Можно выделить следующие его характеристики. Во-первых, метод медленного чтения был биографическим: он предполагал изучение истории русской и мировой культуры, а в частности, и художественного текста, по биографии художника. История для Гершензона -психологическая драма, внутренний конфликт сильной личности, все остальное -общественные течения, смена социальных условий - оболочка, покрывающая эту сердцевинную драму. Как полагал Гершензон,
любой текст, в котором присутствует личное авторское начало, т. е. эксплицитно существует «я» автора, фактически является наглядной биографией самого автора, так как всецело обусловливается массой общественно-бытовых и интимных подробностей жизни конкретного человека. То есть художественный текст может быть прочитан как документально-биографический, т. к. он написан автором в первую очередь о себе самом. Биографическое, личное начало всегда пронизывает и определяет любой авторский текст, имеющий художественную, публицистическую, бытовую природу. При этом художественное, эстетическое преломление действительности не изменяет и не отменяет биографический подтекст, который может и должен быть восстановлен историком вне зависимости от того, чем конкретно он занимается, например, социальной историей эпохи Гая Юлия Цезаря или римской художественной литературой.
Из любого художественного текста можно реконструировать психологический склад его автора. Через уяснение биографических и психологических подробностей существования конкретного лица, Гершензон планировал выявить и «биографию духа» целого социального класса, к которому этот человек принадлежал. Социальные классы, по мнению Гершензона, существуют, развиваются и умирают, в первую очередь, не в связи с экономическими или политическими причинами, а в связи с тем, насколько полны духовные ресурсы тех людей, которые составляют ядро этих социальных классов. Найдя биографию духовного или идеологического лидера, прочитав ее с тщательностью и вниманием, мы можем по ней понять целую эпоху, т. к. сильная личность, как правило, обладает столь мощным внутренним зарядом, что трансформирует окружающую среду, изменяя ее «под себя».
«Сущность движения всегда воплощается в немногих личностях, соединяющих в себе острую врожденную предрасположенность к очередной идее времени с недюжинной силой духа», - так говорил исследователь в 1908 г. [27]. Биографизм Гершензона имел социологическую предрасположенность. Так, изучение биографий, жизни и деятельности выдающихся людей осуществлялось им ради понимания социальной исто-
рии общества. Но в социальном он искал духовное. Так как материя понималась Гершен-зоном как вторичный субстрат, постигаемый в свойствах духа, довольно многие исследователи считали его наследником объективного идеализма Платона. На это указывал М. Цявловский [28].
При этом Гершензон признавал за искусством функцию отражения социальных процессов, в частности его литературные статьи были не лишены определенного социологического заряда. «В обществе сколько-нибудь развитом образуются типичные комбинации, совокупность которых и составляет уклад или быт данного социального слоя; жизнь каждого из нас. сводится к осуществлению таких узаконенных обычаем возможностей» [29], - заявляет критик. Рассматривая современную литературу, Гершензон противопоставляет два образа - несчастливого, несвободного студента Кузьмина из рассказа Каменского, получающего диплом только потому, что так делают все люди его круга, и молодую, красивую, чуждую рефлексии Машу из произведения М. Митяшева, которая учиться не желает, а общественное мнение ей безразлично. Симпатии Гершензона на стороне Маши, потому что она полна жизни, свободы; она воплощает все новое, более крепкое, неиспорченное червем книжности и книжных идеалов поколение. Автор статьи заявляет, что раз образ Маши появился в литературе, значит, произошли определенные перемены внутри общества. То есть он открыто и четко признает за литературой право и обязанность отражать социальные процессы. Ни о каком интуитивном, имманентном постижении текста пока нет и речи: «... литература - и не только декадентская -верно отражает действительность.» [29, с. 40].
Подобное соотнесение мира художника с реальностью, элементы социологического подхода можно обнаружить и в других литературно-критических статьях. По мнению Гершензона, для человека эпохи «Севастопольских рассказов» война - печальное, но обыденное явление, а для поколения Гаршина и Андреева война - безумная фантасмагория, «Красный смех».
Вторая особенность метода напрямую связана с тем, что рассматривалось ранее. Так как в любом тексте скрыта биография
его автора и, прямо или косвенно, биография целого поколения, ее нужно вскрыть, дешифровать, внимательно отслеживая лексико-семантические элементы текста. Это позволит узнать новую информацию, определить духовные конфликты людей исследуемого времени. Таким образом, метод Гер-шензона можно назвать герменевтическим или истолковательным. Гершензон пытается понять динамику новых смыслов, которыми обрастают старые идеи с развитием общества. Не останавливаемся на этом подробнее, т. к. герменевтика Гершензона была достаточно подробно описана Е.Б. Рашковским [30].
Третье, и самое важное, для Гершензона авторский текст является авторитарным монологом-исповедью. Исследователь не отличает автора текста от повествователя, не слышит всю ту полифонию, заданную многообразием художественных образов, «хор неслиянных голосов», из которых может состоять текст. Он различает лишь соло автора, причем объединяет его с повествователем или лирическим героем.
Учитывая важность этого положения, его надо объяснить подробнее. Во внутреннем мире любой личности Гершензон видит, во-первых, интимно-личностное, во-вторых, привнесенное извне. Личное познать труднее, а потому и интереснее, определение его дается в письме П.Б. Струве: «личным убеждением я называю то, которое выработано или усвоено человеком не в чисто-интеллектуальной, а в нравственной работе сознания, в личных переживаниях воли и разума, сознающего свою природу. Только такая идея обладает, во-первых, творческой силой в человеке, во-вторых, внутренней последовательностью» [31].
В связи с этим, по мысли Гершензона, автор умеет рассказать только то, что видел или чувствовал сам. «Художник видит вовне не то, что есть, а то, что совершается в нем самом» [32]. Иными словами, все герои высококачественного, подлинно художественного произведения являются воплощением личного авторского опыта и замысла. Текст -не диалог и не полилог, а монолог. Если же «с улицы» в него залетает чужое слово, то оно моментально обличается Гершензоном как «догма», «идея», «тенденция». Когда чужого, привнесенного извне, в тексте много, то и все произведение плохо, некачественно.
Арбитром по вопросу своего-чужого выступает, понятно, сам исследователь.
Впервые метод медленного чтения М.О. Гершензоном декларируется в статье 1908 г. «Северная любовь Пушкина» [33], где он получает всецело биографическое истолкование. Статья посвящена прояснению наименее изученных фактов пушкинского пребывания на Кавказе и в Крыму в 1820 г. Подробно изучив маршрут Пушкина, время его отправления из Петербурга и встречи с Раевскими, а также приводя документы из семейного архива М.Ф. Орлова - мужа Екатерины Николаевны Раевской, Гершензон выдвигает новую версию о «северной любви» великого поэта. Он опровергает распространенную точку зрения, что Пушкин любил старшую дочь генерала Раевского, предполагая объект любовных чувств поэта в совсем иной женщине - Марье Аркадьевне Голицыной, урожденной Суворовой-Рымникской.
«Не подлежит никакому сомнению, что Пушкин вывез из Петербурга любовь к какой-то женщине, и что эта любовь жила в нем на юге еще долго, во всяком случае - до Одессы.» [33, с. 275], - заявляет исследователь. Причем основным доказательством служат строки, передающие печальные воспоминания Пушкина о своей возлюбленной: «Все думы сердца к ней летят / Об ней в изгнании тоскую». По мысли исследователя, эти строки могли быть посвящены только Голицыной, т. к. Раевская все время украшала изгнание Пушкина, была рядом с ним, и, соответственно, было бы странно поэту тосковать о ней. Пушкинский текст, таким образом, признается достоверным источником биографических подробностей. Различие между биографией и жизнью стирается, размывается та тонкая преграда, что отделяет «искусство-слово» от «искусства-жизни». «Пушкин необыкновенно правдив, в самом элементарном смысле этого слова; каждый его личный стих заключает в себе автобиографическое признание совершенно реального свойства, - надо только пристально читать эти стихи и верить Пушкину. Такой опыт медленного чтения и представляет наш очерк» [7, с. 156].
Итак, обратим внимание, что именно биографический по своему существу метод идентифицируется как медленное чтение самим его создателем. Ключом к пониманию
мира Пушкина является в данном случае его биография. Но обращение к биографии автора неизбежно вовлекает исследователя не в теоретическую, внутренне-конститутивную, а в историко-генетическую группу методов, выдающимися представителями которой и были Пыпин, Веселовский, Тэн - все те, против кого Гершензон выступал с декларируемым медленным чтением текста. Профессор
А.М. Евлахов, создатель эстопсихологиче-ского метода, одним из первых в отечественном литературоведении заговоривший об имманентном постижении текста, категорично отсекал изучение биографии как бесполезное: «Ни биография художника, ни история его родины не имеют ни малейшего отношения к его творчеству» [34]. Обратим внимание также на концепцию Ю.И. Айхен-вальда: «Биография писателя в высшей степени ценна для психологии творчества, - но, собственно, литературе как такой она не помогает. Жизнь писателя - только средство, цель же его писания. Обычный историколитературный метод не приближает к цели.» [35].
Рассмотрим в достаточно объемно взятом контексте один из примеров употребления Гершензоном слова «имманентный».
«Так учил Пушкин. Но он был поэт, а не философ. Мудрость, которую я выявляю здесь в его поэзии, конечно не сознавалась им как система идей; но она была в нем, и наше законное право - формулировать его умозрение, подобно тому, как можно начертать на бумаге план готового здания. Эти линии плана вполне реальны, ими определяется расположение частей, хотя в самом здании их не видно, - они заложены в камень и орнамент.
Есть разные виды самосознания. Человек, обладающий зрительной памятью, обычно не сознает своей природы, и все же он принадлежит к зрительному типу, что ясно для наблюдателя. Консерватор или революционер основывают свои убеждения, разумеется, на конкретных доводах философского, морального или практического порядка, но исследователь вскроет и в том, и в другом, как основной узор личности, врожденные склонности и несознанные усмотрения, которыми определяется характер их идей.
Эту сердцевину духа, этот строй коренных усмотрений я пытаюсь обнаружить в
Пушкине. Я формулирую имманентную философию (курсив мой. - А. Х.) Пушкина.» [7, с. 233]. Ясно, что речь идет о реконструкции особенностей психики автора. Под имманентной философией следует понимать, очевидно, общий психотип автора и, более конкретно, своеобразие реализации этого психотипа в тех нарративных стратегиях, которые этот автор избирает, в словоупотреблении и т. д.
При этом в более поздних работах, вошедших в книги «Мудрость Пушкина» и «Статьи о Пушкине», в той или иной степени был применен все тот же биографически-психологический метод. Показательна в этом отношении статья «Метель», написанная в 1918 г. Здесь Гершензон проявляет себя биографом, изучающим обстоятельства пушкинской женитьбы. Он утверждает, что в «Метели» как художественном тексте отражалось смятенное состояние поэта в тот момент, когда решалась его дальнейшая судьба.
Даже первое знакомство с литературнокритическими статьями М.О. Гершензона обнаружит, что точно такой же поиск биографических и психологических подробностей в художественных текстах практиковался Гершензоном и ранее, даже задолго до 1908 г. Так, на основании произведений «Вишневый сад», «Три сестры», «Дядя Ваня» Гершензон наделяет А.П. Чехова мягкой и бездеятельной натурой.
«Этот специальный дар психологической живописи достался человеку, обладающему, очевидно, мягкой, недеятельной натурой. Людей деятельных и борющихся г. Чехов не любит и редко изображает; тип человека, наиболее милый ему, - тип хорошего лишнего человека вроде дяди Вани или младшей и старшей из «трех сестер». Он не рисует и бурных чувств, хотя бы пассивных, - они разрешаются у него в тихую безнадежную грусть. Эта мягкость натуры в соединении с тем обесцвечивающим и нивелирующим взглядом на жизнь, о котором выше была речь, и придает произведениям Чехова их нежную, акварельную окраску.» [36]. В приведенном фрагменте особенности авторского стиля Чехова и художественная система образов его произведений ставятся прямо и недвусмысленно в зависимость от психической структуры личности самого Чехова.
В 1902 г. таким же характерным образом Гершензон представлял читателю историю немецкой литературы. Подробности из личной жизни писателей он смешивал с литературным процессом. Автор произведения художественной литературы рассматривался им в непосредственной связи с повествователем в тексте, с системой художественных образов, так что те поступки, которые повествователь и герои совершают в тексте, оказываются продиктованными исключительно жизненным, биографическим опытом самого автора. Так, Гершензон сочувственно пишет о князе Пюклере, решившем в возрасте восьмидесяти шести лет вступить в ряды немецкой армии, поскольку началась франкопрусская война. Подобный героически-эксцентричный поступок называется Гершен-зоном «практическим романтизмом», актом воли настоящего романтика и новой ступенью развития немецкой литературы (sic!).
Интересно то, что Гершензон пишет о
Э. Шульце (1789-1817). Его жизнь он называет образцом преднамеренной игры в романтизм. Шульце разыгрывал романтическую любовь к молодой особе Цецилии Тих-сен, с циничным наслаждением празднуя победу: девушка приняла ухаживания. Подобное поведение получает резко отрицательную оценку у исследователя как лживое и порочное. Произведение Шульце «Заколдованная роза» он считает плохим на том основании, что автор его не был нравственно идеален. Сравнивая Шульце с другим романтиком - Мюллером, Гершензон заключает: «На этих примерах можно яснее всего видеть, как много еще оставалось сделать для достижения той великой цели, к которой подошел Гете и от которой романтизм отвернулся: для завоевания действительной жизни поэзией» [37]. Итак, то произведение, которое не оправдано реальным жизненным опытом автора, не оплачено кровью его сердца -надуманное и плохое. Уже в 1902 г. Гершен-зон ставил знак равенства между текстом и жизнью. Иными словами, поэт - или всегда поэт, или никогда, что позднее выразил
В. Брюсов в «Священной жертве». Состояние «пока не требует поэта. Аполлон» Гершен-зоном отменяется: у настоящего автора суетной жизни вне искусства быть не должно. Весь личный опыт, лично выработанные идеи входят в текст, и, соответственно, лю-
бая аморальность, проявленная в быту, отразится в искусстве, как морщины на портрете Дориана Грея, показав истинное лицо и меру таланта автора.
Именно поэтому Гершензон так тяжело переживал известие об открывшихся аморальных подробностях жизни А. С. Пушкина. Е. Герцык пишет: «Помню впечатление, вынесенное им из записок Алексея Вульфа. Холодный разврат, вскрывшийся в них. буквально терзал его, и недели он ходил как больной. Так оплакивают падение друга, брата» [38].
В 1903 году Гершензон заявляет, что все герои Толстого являются бесчисленными воплощениями его самого [39]. Фиксируем то же самое в рецензии на книгу Н. Котля-ревского «Старинные портреты» в 1907 г. Гершензон упрекает его в формальном отношении к биографии художника и в пренебрежении историческим методом в изучении литературы. «Есть в сущности только два способа изучить личность и творчество художника. Можно, игнорируя биографию и его исторические условия, среди которых он действовал, принять его психику и его произведения за нечто данное, законченное в себе, как живой организм, и изучить его внутреннее строение и развитие безотносительно к внешним силам, воздействовавшим на него. Или можно, напротив, сосредоточить свое внимание как раз на процессе сформирования данной личности.» [40]. Далее автор статьи заявляет, что второй вариант предпочтительнее. В «Мудрости Пушкина» (1917) Гершензон показывает, что, вопреки мнению В.Я. Брюсова, между творчеством и жизнью Пушкина не было никакой бездны. В «Мечте и мысли Тургенева» (1919) Гершензон заявляет, что ранний период жизни Тургенева (1834-1837) прошел под знаком мрачности и пессимизма. Основанием этому служит все то же знакомое нам отождествление текста и жизни. Юношескую, довольно слабую тургеневскую драму «Сте-но», в которой угадывается «Манфред» Байрона, Гершензон отождествляет с биографическим документальным материалом. Произведение Тургенева читается так, будто бы это его дневник или мемуары.
Где же истоки заявленного метода? Они лежат в нами уже цитируемой ранее студенческой работе Гершензона. П.Г. Виноградов,
его учитель, в предисловии к одному из своих трудов [41] объяснял, что одним из мотивов, приведших его к социальной истории, а именно истории экономического развития наций, их классовых делений и форм кооперации, стало желание воспроизвести прошедшее как живое. Воспроизведение прошедшего как живого означало внимательное исследование биографии и психологических особенностей изучаемого лица и социального класса, к которому это лицо принадлежало. Особый акцент в методе Виноградова делался на личных особенностях авторов. Так, полагалось, что идиосинкразии одной отдельно взятой личности могут быть крайне полезны для изучения истории в целом.
Следуя заветам учителя, Гершензон обнаружил, что Плутарх всегда отмечает противоречия у тех авторов, книги которых служат ему источниками. В «Афинской поли-тии» Аристотеля Плутарх никаких противоречий не заметил. Кроме того, то, что сообщает Плутарх, отличается большей полнотой и исторической точностью, чем у Аристотеля. Подробно сопоставляя биографии знаменитых греков у двух авторов, особенно жизнеописание выдающегося афинского архон-та-реформатора Солона, Гершензон приходит к выводу о непрямой природе заимствования. Он выдвигает гипотезу о том, что Плутарх читал не Аристотеля, а Гермиппа. На этом и построена ранняя работа Гершен-зона «Афинская полития Аристотеля и Жизнеописания Плутарха».
На протяжении всей своей жизни Гер-шензон продолжал поиск таких же идиосинкразий в творчестве исследуемых им авторов, во многом руководствуясь уже рассмотренным биографическим методом, в качестве образцов-предшественников которого можно привести, например, труды Сент-Бева. А.В. Бахрах справедливо замечает: «Гершен-зон перенес на русскую почву тот жанр, который с таким блеском зачинали Карлейль, Тэн, Литтон Стрэччи» [42].
Как следует из статьи, в ней не проводится последовательного противопоставления Гершензона-критика и Гершензона-литературоведа. Исходим здесь, во-первых, из того, что критика часто создает почву для литературоведения, на что указывал В. Е. Ха-лизев [43], во-вторых, из общих предпосылок развития метода, указанных в статье. Кроме
того, Гершензон писал в эпоху великого синтеза, когда литературная критика и литературоведение, художественные и академические писания находились между собой в более взаимопроникающих, диалектических отношениях, чем сегодня, когда научный работник ставит над завершенной статьей УДК.
В связи со всем вышесказанным приходим к следующим выводам. Во-первых, медленное чтение можно понимать как стремление к философской интерпретации лексико-семантических элементов индивидуального стиля писателя, при котором используются биографические, психологические, социологические, исторические и иные сведения из опытным путем постигаемого мира, что позволяет назвать сам метод, вполне заслуженно, диахроническим. То, что метод эволюционировал от добывания биографических подробностей к волюнтаристскому истолкованию, следует признать не совсем точным. Метод Гершензона не эволюционировал, а в зародыше своем содержал те три основных, выделенных нами, признака, которые потом раскрылись. Приведено определенное количество примеров, подтверждающих это положение. Их перечисление, вместе с тем, можно было бы продолжить в рамках более крупного исследования. Во-вторых, что следует из первого положения, надо признать, что Гершензон применял определенные элементы историко-генетического подхода к тексту. Более того, медленное чтение прежде оформилось внутри историкогенетической парадигмы методов и только потом самим Гершензоном было заявлено имманентным.
В связи с этим целесообразно считать метод медленного чтения универсальным, общегуманитарным методом интерпретации текста, историко-генетическим по приему анализа и имманентным по форме. То есть противопоставлять внутри метода медленного чтения совокупность приемов анализа и форму анализа - на лексико-риторическом уровне оформленную как новаторскую, модернистскую.
Надеемся, что данная заметка окажется полезной учителю-словеснику, филологу, широкому кругу лиц, которым интересен один из ярчайших людей Серебряного века -Михаил Осипович Гершензон.
1. Проскурина В. Ю. Течение Гольфстрема: Михаил Гершензон, его жизнь и миф. СПб., 1998.
2. Горовиц Б. Михаил Гершензон-пушкинист. Пушкинский миф в Серебряном веке русской литературы. М., 2004.
3. Лекманов О.А. Медленное чтение Михаила Гершензона // Гершензон М.О. Ключ веры. Гольфстрем. Мудрость Пушкина. М., 2001. С. 5-10.
4. Видинеев Ю.В. Антропологический принцип в философии культуры. Опыт Гершензона: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Самара, 1997.
5. Володина Т.А. М.О. Гершензон - историк русской общественной мысли: автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1998.
6. Хрусталева А.В. Эволюция исследовательского метода М.О. Гершензона: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 2005.
7. Гершензон М. О. Мудрость Пушкина. М., 1919.
8. Гершензон М.О. Статьи о Пушкине. М., 1926.
9. Гершензон М.О. Тройственный образ совершенства. М., 1911.
10. Гершензон М.О. Мечта и мысль Тургенева. М., 1919.
11. Гершензон М.О. Ключ веры. Пг., 1922.
12. Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 272.
13. Эрлих В. Русский Формализм. История и теория. СПб., 1996. С. 52.
14. Вересаев В. Об автобиографичности Пушкина // Печать и революция. 1925. № 5-6. С. 21.
15. URL: http://www/feb/person/person/gershenzon. htm
16. Неведомский М. Зигзаги нашей критики //
Зачинатели и продолжатели. Пг., 1919.
С. 389-394.
17. Скафтымов А . П. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы // Русская литературная критика. Саратов, 1994. С. 134-160.
18. Письмо М.О. Гершензона // Филология: межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 1998. Вып. 2.
С. 58-60.
19. ОР РГБ. Ф. 746. Картон 8. Ед. хр. 47. Л. 2.
20. ОР РГБ. Ф. 746. Картон 8. Ед. хр. 50.
21. Струве П. На разные темы // Русская мысль. 1909. № 12. С. 187.
22. Гершензон М.О. Афинская полития Аристотеля и Жизнеописания Плутарха. М., 1895.
23. Ермаков И. Д. Психоанализ литературы: Пушкин, Гоголь, Достоевский. М., 1999.
24. Гроссман Л.П. Пушкин в новом освещении // Одесский листок. 1917. № 35. 6 февр.
25. Ходасевич В.Ф. Гершензон. Из воспоминаний // Современные записки. 1925. № 24. С. 222.
26. Гершензон М.О. Письма к брату. М., 1927.
27. Гершензон М.О. История молодой России. М., 1908. С. 2.
28. Цявловский М.А. Гершензон-пушкинист // РГАЛИ. Ф. 2558. Оп. 2. Ед. хр. 236. Л. 14.
29. Гершензон М.О. Литературное обозрение // Научное слово. 1904. № 9. С. 140.
30. Рашковский Е. Б. Историк Михаил Гершензон // Новый мир. 2001. № 10. С. 128-138.
31. Гершензон М.О. Ответ П. Струве // Русская мысль. 1910. № 2. С. 170.
32. Гершензон М.О. Видение поэта М., 1919. С. 11.
33. Гершензон М.О. Северная любовь Пушкина // Вестн. Европы. 1908. № 1.
34. Евлахов А.М. Гергарт Гауптман. Ростов н/Д, 1917. С. IV.
35. Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М., 1905. С. 97.
36. Гершензон М.О. Литературное обозрение // Научное слово. 1904. № 3. С. 165.
37. Гершензон М.О. Очерк развития немецкой художественной литературы в 19 веке // Русская мысль. 1902. № 1. С. 1-19.
38. Герцык Е.К. Воспоминания. Париж, 1973.
С. 60.
39. Гершензон М.О. Литературное обозрение // Научное слово. 1903. № 10. С. 143.
40. Без подписи. [Рецензия]. Н. Котляревский. Старинные портреты // Вестн. Европы. СПб., 1907. № 9. C. 366.
41. Виноградов П.Г. Villainage in England. N. Y., 1966.
42. Бахрах А.В. По памяти, по записям: литературные портреты. Париж, 1980. С. 81.
43. Хализев В.Е. Интерпретация и литературная критика // Проблемы теории литературной критики: сб. ст. / под ред. П. А. Николаева, Л.В. Чернец. М., 1980. С. 91-92.
Поступила в редакцию 5.12.2008 г.
Khrastaleva АУ. Gershenzon’s slow reading: at the sources of method. The article is dedicated to the urgent problem of methodology in the modern literary criticism. It is shown that despite the alleged independence of the method, in practice, M.O. Gershenzon fractionally used the approaches of the existing schools, i.e. the approach of the cultural-historical school, comparative literary studies, psychological trend, etc. It is argued that slow reading is a predominantly biographical method, as it was always formed on a biography studying. It is suggested to differentiate the method itself and its educative appeal to “read slowly” addressed to a new reader.
Key words: method; M.O. Gershenzon; slow reading.
УДК 882
«ТОСКУ РАСКУРИВАТЬ»: МОТИВНЫЙ КОМПЛЕКС ТОСКИ ПО ЛЮБИМОМУ В ПОЭЗИИ М.И. ЦВЕТАЕВОЙ ПЕРИОДА ЭМИГРАЦИИ
© С.А. Старостина
В статье рассмотрен мотивный комплекс тоски по любимому человеку как составляющий элемент концепта ‘тоска’. Выявлены основные образы (слезы, одиночество, плачь), с помощью которых этот мотив выражен в поэзии М.И. Цветаевой периода эмиграции.
Ключевые слова: концепт; мотивный комплекс; тоска по любимому.
Революционные события 1917 г., гражданская война, драматические события личной жизни М.И. Цветаевой стали причиной ее отъезда из России. Весной 1922 г. поэт вместе с дочерью покинула родину. В эмиграции Цветаева создавала произведения, в которых нашли выражение самые разные эмоции: любовь, ревность, страсть, восхищение и др. Однако одной из наиболее ярких является эмоция тоски, проявившаяся через уникальную цветаевскую чувственность и экспрессию. Емкое понятие тоска в лирике поэта подвержено делению на отдельные элементы, которые возможно определить как
мотивные комплексы тоски. Они включают в себя множество составляющих, в частности мотивный комплекс тоски как состояния души, мотивный комплекс тоски по родине.
Однако особое место в эмигрантской поэзии Цветаевой занимает мотивный комплекс тоски по любимому. В лирику поэта этого периода проникает мотив одиночества и женского горя, которые тесно переплетаются между собой. Ее постоянно гнетет чувство непонимания, физическая оторванность от мужа не столь значима, как душевная и духовная. Не случайно в июне 1922 г., практически сразу после приезда из России, автор
