CC BY
343
Вестник Челябинского государственного университета. 2015. № 19 (374). Философия. Социология. Культурология. Вып. 37. С. 114—121.
УДК 376.6
ББК 541.4
И. Н. Пронина
МАССОВЫЙ ПРАЗДНИК В СОВЕТСКОЙ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ МОДЕЛИ
Советский массовый праздник рассматривается в русле основополагающих категорий праздничной культуры: «праздничное время», «праздничное пространство», «праздничное мироощущение». Утверждается, что, несмотря на социокультурные трансформации, тенденция к сохранению ключевых элементов советского массового праздника остается устойчивой в современной культуре.
Ключевые слова: массовый праздник, советская праздничная культура, ритуал, праздничное время, праздничное пространство.
По замечанию И. Н. Голомпггока, с момента своего возникновения советское государство начинает воссоздавать художественную культуру по собственному принципу - «принципу мегамашины, все части которой приведены в соответствии с ее функцией» [3. С. 10]. В широком смысле тоталитаризм есть власть техники, механизация социальных отношений, «машинизация» стиля мышления. Как пишет X. Ортега-и-Гассет: «Государство - это не что иное как техника, иначе говоря, оно подразумевает владение навыками установления общественного и управленческого порядка» [9. С. 146]. Праздник в советской социокультурной модели являлся частью властной машины, синхронизирующей эмоции тысяч людей и формирующей единое коллективное тело. Отсюда основная черта советского праздника массовость.
Формирование массовости и массовой публики — специфика эпохи. Идеология тоталитарных режимов всегда рассчитана на массы, миллионы людей представляли сырой материал с непредсказуемыми реакциями, из которых, по выражению М. Фуко, должны были выкристаллизоваться «послушные тела». Поэтому массовость становится самоцелью. Праздник был тем пространством, где «человеческое тело встраивается в механизмы власти, которые тщательно обрабатывают его, разрушают его порядок и собирают заново» [15. С. 201]. Советский массовый праздник практически исключал импровизацию, предусматривал четкое исполнение, регламентированность всех движений и жестов.
Закрепляя у участников эмоциональные, подвижно-механические навыки, праздник выполнял политико-познавательную функцию.
Советский праздник был не просто инструментом производства управляемого субъекта, а способом репрезентации власти. Одним из репрезентативных средств тоталитарного государства были массовые зрелища. По мнению исследователей «потребителям пропагандистского зрелища полагалось стать соучастниками коллективного процесса рассматривания [курсив наш - И. П.], в ходе которого формировались устойчивые модели правильного мировосприятия» [13. С. 12]. Праздничная зрелшцность идеологизируется, специфическая особенность советского праздничного зрелища заключалась в особой способности воссоздавать ситуацию общения, при которой индивидуальное «я» растворяется в некой коллективной общности. Такое растворение личности в анонимном коллективе обладает особой притягательностью: зрелище вселяет уверенность, позволяя ощутить гипнотическую силу коллектива. Многолюдность, эффект эмоционального заражения, когда ослабление индивидуальной воли компенсируется причастностью к некому высшему единству, символизируемого персоной вождя, партией, нацией, государством и т. п., - все это помогало упорядочить массу и придать ей должное направление.
Рассмотрим советский праздник через призму фундаментальных категорий праздничной культуры, обоснованных М. М. Бахтиным: «праздничное время», «праздничное пространство», «праздничное мироощущение».
Время советского массового праздника -моделирование настоящего за счет будущего. Время является определяющим или конструктивным моментом праздника. Праздник возникает как оформление кризисных, переломных
этапов в жизни человека и общества: смена времен года, начало и окончание сельскохозяйственных работ и так далее. Если время традиционных обрядово-праздничных форм ориентировано на прошлое («золотой век»), то советская праздничная обрядность всецело ориентирована в будущее.
Советское государство отказывается от всякого наследства, не признает оставленных прошлым образцов и норм. Это парадоксальное неприятие реальной жизни в пользу идеальной конструкции срабатывало не только на уровне государства, но и на уровне отдельного человека. Советский человек жил ради будущего: новое общество развивалось под лозунгами строительства социализма, коммунизма. Праздник выполнял роль идеального конструкта будущего общества.
Рассматривая праздник в архаичной мифо-поэтической традиции, В. Н. Топоров соотносит его с «сакральными ценностями данного коллектива, с его сакральной историей или во всяком случае, с неким прецедентом, который может подвергаться сакрализации» [14. С. 329]. При этом автор выделяет «первопраздник» или «сверхпраздник», который обладает наибольшей сакральной силой. Сами праздничные дни олицетворяют мифическую пустоту начала отсчета нового времени, своего рода критический момент, связанный с лиминальным, пороговым состоянием общества накануне «чуда первого творения». Все остальные праздники так или иначе соотносятся с главным праздником, устраиваемым в особое время с максимально точной достоверностью. В советской ритуально-обрядовой системе функцию перво-праздника выполняла Октябрьская революция. Именно празднование годовщин революции будет переживаться как «космогоническая драма обновления», с которой время начало свой новый исторический отсчет. Отсюда главные темы праздничных сценических постановок: штурм Зимнего, выстрел «Авроры» и т. п. Как утверждает А. И. Мазаев: «Октябрьская революция — главная тема инсценировок, эта тема присутствует здесь даже в том случае, если инсценировка обращается к эпизодам далекой истории, к прошлому классовой борьбы, ибо это прошлое нужно здесь для того, чтобы показать, каким длительным и трудным был путь народных масс к свободе, и одновременно восславить победу Октября на фоне больших и малых поражений предшествующего ему освободительного движения» [8. С. 329]. Таким об-
разом, сценическая постановка представляла собой массовую, зрелищную лекцию по истории, в доступной форме демонстрирующую то, против чего направлено новое общество и что оно призвано построить.
Советский массовый праздник несет в себе идею динамизма. Одно из центральных мест в празднике занимало шествие, демонстрация. Шествие имело свою символику: движение здесь совершается в одном, строго выверенном направлении, которым является будущее. Символический смысл шествия состоял в том, чтобы приблизить будущее, преодолеть расстояние, разделяющее сегодня и завтра. Встать в ряды демонстрантов - это означало встать на дорогу новой истории, приблизить новое бытие. Шествие помогало ощутить динамику движения самой революции. Оно соответствовало мироощущению людей, ритму революционной эпохи и выражало пафос исторического движения, которое воспринималось как живой процесс, захватывающий всех и вся. Шествие входит в сюжетную основу многих поэтических произведений: «Двенадцать» А. А. Блока, «Мистерия-Буфф», «150 ООО ООО», «Левый марш» В. В. Маяковского и др.
Парадокс советского сознания состоял в том, что, обращаясь в будущее, оно неизбежно возвращается к прошлому. Со временем советский праздник вырабатывает циклически-консервативный ритуал движения. Движение сочетается со статичностью внутреннего переживания. Ритуал становится важнее движения вперед. Это связано с тем, что праздник становится проводником уже заложенных революцией традиций, основанных на вере в нерушимость строя. Ритуал создает историческую непрерывность: упорядочивает прошлое, настоящее и будущее. Массовые праздники придавали «застойной» системе видимость движения, положительные эмоции по замыслу организаторов торжеств должны быть получены из выполнения ритуала, а не из его нарушения.
Итак, советский массовый праздник, с одной стороны, выступает как сфера противостоящая прошлому, подчиняющая настоящее интересам будущего, утверждающая динамизм истории, расширяющая историческое понятие времени, вовлекая в свой круг социально-исто-рические и политические явления. С другой стороны, праздник предстает как статичная, циклически-консервативная система, автоматически не чувствительная к противоречиям реальной действительности, жизненность ко-
торой обусловливалась повторяемостью и символичностью.
Пространство советского массового праздника - моделирование «ценностно-адап-тационной среды». Праздничное пространство - это многофакторная и многомерная система. Каждый тип праздника имеет свои особенности, свою структуру, эстетику, сопряженные с пространством. Выход за пределы существующих отношений, норм, ценностей, когда сама реальность, а не иллюзорное пространство праздника, становится опытным полем для социальных преобразований, порождало атмосферу праздничности революционной эпохи, открывало новые творческие возможности. Само пространство праздника начинает неординарно осмысливаться: происходит стирание границ между актерами и зрителями, между сценическим и реальным пространствами, включением реальных вещей в празднества и так далее. «Принцип двойной, точнее тройной площадки, резко порывавшей с единой иллюзорной сценой традиционного театра, был плодотворным переходом к нетрадиционному, несценическому, а если угодно, «топографическому» пониманию «пространства». Именно такое понимание и такое использование расчлененного пространства сделало возможным великие празднества в 1920 г. В них появилось зерно подлинно праздничного толкования «места», как истинной реальности, в отличие от иллюзорности и условности сценического пространства», - пишет А. И. Пиотровский [10].
Таким образом, середина 20-х гг. представляла собой расцвет советского праздничного искусства, сосуществование различных направлений - идеи преобразования мира по законам красоты и гармонии вынашивали символисты, разрушения старого мира и культуры — футуристы. В создание нового искусства включается художественный авангард: Н. И. Альтман, К. С. Малевич, В. В. Маяковский, М. Шагал. Обращение к массовым действам и уличным празднествам с их пышной революционной символикой и вовлечение в игру тысяч зрителей было подготовлено еще до революции символистскими театральными концепциями.
Символисты мыслили театр как синтетическое явление с главной ролью музыки, танца, хоров, с опорой на «дионисийское начало» и отказом от всякой художественной условности. Наибольший интерес представляют теории А. Н. Скрябина и В. И. Иванова. Работая
над «Предварительным действом» и мечтая о создании «Мистерии», Скрябин ставил задачу создания чего-то большего, чем музыкальная драма. Руководствуясь идеей Г. Вагнера, композитор намеревался соединить в одно целое музыку, поэзию и танец. Задуманное произведение «всеискусства» должно было войти в жизнь как ее равноправный и равнозначный компонент, выступать символом и олицетворением сгармонизированной реальности, неким подобием «царства свободы».
Иванов пытался реализовать в практике массового революционного праздника концепцию «соборного действа». Это была концепция праздничного театрального действа, в пространстве которого исчезает пассивность зрителя, ибо на смену ей приходит коллективное мистико-религиозное творчество, полностью изменяющее принятые в театре отношения между сценой и зрительным залом. «Театр или не достигает полноты своего действия, или достигает его извращением своей эстетической и нравственной сущности. Единственный исход видим мы в том, чтобы зритель перестал быть только воспринимающим зрителем и действовал сам в плане идеального действия сцены. Театральный коллектив целиком должен уместиться, не утрачивая своей самостоятельной жизни, в рамках изображаемого события. Действующий и действенный коллектив можно назвать условно «хором», не предрешая этим форм его действия. Ибо иначе, как согласно действующим, мыслить его нельзя, поскольку все действие в целом должно представлять собою некое единство... Искусство бессильно создать хор; но жизнь может», - писал Иванов [4. С. 285-286].
Однако тоталитарная государственность 30-х гг. возвращает к жестким границам регламентированной праздничности, где «каждому индивиду отводится свое место, каждому месту - свой индивид» [15. С. 208].
Советский режим признавал власть в качестве некого священного текста, как отмечает Г. Г. Почепцов: «Пространство и время тоталитаризма делится на нейтральное и сакральное. Стандартная жизнь протекает в рамках нейтрального пространства-времени, ощущаемого как незначимое, как серые будни. Но в тех аспектах, где индивидуальная жизнь начинает соприкасаться не просто с социальной жизнью, а с жизнью государства, его аппарата, на первое место выступает символизация этого пространства и времени» [11. С. 32].
Праздник являл собой именно такое сакральное пространство. Особо сакральным местом являлось шествие демонстрантов перед трибуной - в рамках всего СССР это была Красная Площадь. Пространство имело свое единое направление, в котором возможна лишь одна вершина - вождь.
Между тем сакральное пространство продолжало семиотически «члениться». «Не только столица, но и каждый город занимал свое точно определенное место в структуре тоталитарной иерархии пространства... В СССР в след за Москвой шел Ленинград - «колыбель социалистической революции», а за ним следовали столицы союзных республик в соответствии со значением каждой из них в масштабе государства - Киев, Минск, Тбилиси, Ереван и так далее. Особое значение приобретали и совсем захолустные города благодаря их положению в социальной иерархии пространства: Линц, связанный с именем Гитлера, и Ульяновск (бывший Симбирск) — место рождения Ленина, Сталинград - «город-герой» и др.», -отмечает Голомшток[3. С. 245].
В провинциальных городах сакральным пространством проведения торжеств становились центральные улицы и площади у памятника Ленину. Процессия имела единый, строго выверенный маршрут. «Народные празднества, - писал А. В. Луначарский, - непременно должны делиться на два существенно различных акта. На массовое выступление в собственном смысле слова, которое предполагает движение масс из пригородов к какому-то единому центру, а если их слишком много - к двум-трем центрам, где совершается какое-то центральное действие типа возвышенной символической церемонии» [7. С. 86]. В итоге это привело к тому, что праздник разделился на две составные части: официальную — торжественную, серьезную, и неофициальную, которая позднее была оттеснена в частные квартиры.
Советский массовый праздник создавал ощущение особого грандиозного пространства, в котором масштабы СССР перекрываются масштабами всего земного шара. Грандиозность праздничного пространства подчеркивалась соотношением монументальных праздничных сооружений, монументальной праздничной живописи с величественностью архитектурных ансамблей. Все праздничное оформление: флаги, транспаранты, лозунги, монументальные конструкции - приобретали вид огромного пространства, давившего своей
значимостью. Человек не соизмерялся с этой грандиозностью, такому пространству соответствовала лишь строго организованная масса. Оформление советского праздника: украшение улиц и площадей, пиротехнические спектакли, шествия и демонстрации - это целый комплекс эстетических переживаний, который был обязательно окрашен патриотическими красками. С точки зрения тоталитарной эстетики, искусство не только пассивно отражает жизнь, но и активно воздействует на сознание, являясь могучим орудием формирования новых людей. «Так же, как у каждого человека есть одежда для каждого дня, и есть праздничный, выходной костюм, так же и городу, очевидно, нужен праздничный наряд. И не просто случайный набор флагов, полотнищ-эмблем и плакатов, а продуманная структура праздничного состояния... Можно не опасаясь преувеличения сказать: массовые праздники в нашей стране - это не только развлечение-зрелище, но и активное пропагандистское оружие, воздействующее одновременно на десятки и даже сотни тысяч людей», - пишет М. Ф. Ладур, дизайнер и оформитель советских массовых праздников [5. С. 178].
Тотальное преображение мира приобретало космические масштабы. Территория советского праздника - это Вселенная, «загоревшаяся пламенем мировой революции». Многие праздники направлены вовне: 1 мая - день солидарности трудящихся всех стран, 8 марта - международный женский день, 9 мая и 7 ноября были внутренними по своей сути, но определяющим их аспектом была обращенность всего мира к этой дате. Это не случайно, так как тоталитарные режимы преследовали вполне конкретную цель - распространение своей идеологии на все человечество. Следует отметить, что здесь кроется неразрешимое противоречие между обращенностью во вне и замкнутостью праздничного пространства.
Пространство советского мира замкнуто, так как лишь взятое изолированно оно производит достаточно стабильное впечатление. Советская идеология не приемлет иные способы бытия: общество закрыто от внешнего мира, новации быта и культуры игнорируются, инакомыслие искореняется («Кто не с нами, тот против нас»), изобретения не используются, открытия засекречиваются, паспортная система привязывает людей к месту жительства. По аналогии с существующей системой пространство советского праздника также замкнуто.
Оно тщательно охранялось, закрывались улицы и проходы, ведущие к этому пространству, принимать участие в демонстрации могли только избранные, даже смотреть на демонстрацию разрешалось только по пропускам. К примеру, Всемирные фестивали в 80-е гг. были прозваны в народе «фестивалями оперативных отрядов». Таким образом, праздник выступал не только регулятором, но и транслятором социокультурной информации общественной жизни, своего рода «ценностно-адаптационной средой» (В. П. Исаенко).
Праздничное мироощущение: советский массовый праздник как «производстворадости и оптимизма». «Официальный праздник, - пишет М. М. Бахтин, - иногда даже вопреки собственной идее, утверждал стабильность, неизменность и вечность всего существующего миропорядка: существующей иерархии, существующих религиозных, политических и моральных ценностей, норм, запретов. Праздник был торжеством уже готовой, победившей, господствующей правды, которая выступала как вечная, неизменная и непререкаемая правда. Поэтому и тон официального праздника мог быть только монолитно серьезным, смеховое начало было чуждо его природе» [1. С. 14—15]. Советский массовый праздник являл собой состояние особой напряженности, торжественности.
В. И. Ленин специально не занимался теорией праздника. Однако, используя культуру как средство пропаганды, не упускал из вида праздник как эффективную и, главное, наиболее доступную форму культуры. Еще в 1905 г. он писал: «Революции — праздник угнетенных и эксплуатируемых. Никогда масса народа не способна выступать таким активным творцом новых общественных порядков, как во время революции. В такие времена народ способен на чудеса с точки зрения узкой, мещанской мерки постепеновского прогресса. Мы окажемся изменниками и предателями революции, если мы не используем этой праздничной энергии масс и их революционного энтузиазма для беспощадной и беззаветной борьбы за прямой и решительный путь» [6. С. 103]. Как видим, Ленин хорошо осознавал, что праздник, аккумулируя духовный и творческий подъем, рождаемый революцией, способствовал тому, чтобы приобщить массы к политическим событиям.
Следует отметить, что в условиях революции меняется представление о празднике и праздничности, которое верно отметил Ленин. Революция подвергла пересмотру чуть ли не
все без исключения нравственные и эстетические правила и житейские каноны. Наступила сравнительно недолгая, но шумная пора ниспровержения всех и всяческих традиций, расшатывания вековых устоев и провозглашения новых. Революционная эпоха с ее театральностью и фамильярностью напоминала карнавал. Стирая различия между полярными категориями: верх-низ, настоящее-будущее, желаемое-действительное и так далее—революция стирает грань между праздниками и буднями. Смыкаясь с реальным политическим действием, праздник обретает не воображаемую, а «настоящую» действенную свободу, нередко граничащую с произволом в проявлении эмоций и настроений. Праздник в условиях революции дает право на безнаказанное выражение свободы.
Мироощущение, порождаемое революцией, передано И. А. Буниным в «Окаянных днях»: «На всем пространстве России, где вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарилось какое-то недоуменное существование, беспричинная праздность и противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество» [2. С. 298-299]. Связь революции и праздника - тема не новая. Наиболее полную концептуальную разработку она получила в западноевропейской философии. Отождествляя социальную революцию с карнавалом, ученые ставят в один ряд понятие карнавальной игры и понятие социально-политического освобождения. «Игра, - пишет X. Кокс, - есть первый шаг, который следует сделать от рабства к свободе» [12. С. 107]. Путь окончательного и тотального освобождения, по его мнению, лежит через революцию-кар-навал, через замену труда игрой, этики - раскрепощенной чувственностью, а логики и разума - раскованным воображением. «Революция, которая не освобождает души и тела людей, «психодраматически» или любым другим способом, оставляет нас наедине с нашими угнетателями, глубоко укоренившимися в нас самих» [12. С. 108].
Категория праздника становится основополагающей категорией художественного языка эпохи. Чем больше проявлялось несоответствие между манифестируемой гуманностью социалистического строя и массовыми репрессиями, между бодрыми лозунгами о наступающей эре счастливой и веселой жизни и нищетой и голодом в деревне, между громкими призывами, пятилетними планами и постоянными провалами в экономике, тем увереннее
утверждает себя образ праздника. Именно в середине 30-х гг. сразу же после коллективизации и последовавшего за ней страшного голода на Украине и в среднерусских областях были созданы самые оптимистические и прославленные картины колхозного изобилия: «Колхозные праздники» С. В. Герасимова и А. А. Пластова, «Праздничный день» (1927), «Колхозный базар» (1936), «Праздник урожая» (1938) Ф. В. Сычкова. Данные полотна подобны праздничному гимну советской эпохе. «Праздничность» образов прослеживается в жанристике (портретное изображение человека в одном и том же психологическом состоянии — настроении праздничной приподнятости), в колорите (яркие, сочные краски, обилие красно-желтых тонов), атрибутике (цветастые платки, пестрые сарафаны, ожерелья из разноцветных бус, изобилие плодов). Атмосфера радости и веселья, непринужденного коллективного отдыха дает ощущение уверенности в светлом завтрашнем дне.
Кинокомедии 30-х гг. также создавали символизацию праздничной действительности. Ранние комедии Г. В. Александрова «Веселые ребята» (1934), «Цирк» (1936), «Волга-Волга» (1938), «Светлый путь» (1940), «Весна» (1947) и И. А. Пырьева «Богатая невеста» (1938), «Трактористы» (1939), «Свинарка и пастух» (1941), «Кубанские казаки» (1950) создали советскую традицию этого жанра. Светлые, положительные стороны жизни, праздничные изображения коллективного труда, практически полное отсутствие сатирических мотивов — все это характерно для них. Простые, ясные, полные солнца, песен, любви и дружелюбия комедии пользовались большой популярностью. Их юмор был оптимистичным, жизнеутверждающим, их герои вызывали веселое одобрение зрителей. Эти фильмы не претендовали на всестороннее отражение существующей жизни, напротив, погружали в счастливую действительность. Можно констатировать, что категория праздника - это еще и декоративная, фасадная реальность тоталитарной эпохи, особый иллюзорный, театрально разыгрываемый строй жизни, который для советских людей оказывался гораздо значимее и реальнее, чем сама жизнь.
Таким образом, праздничная модель культуры, также как и другие сферы жизни советского общества, развивалась в пространстве власти и была пронизана ее смысловыми линиями и технологической структурой. Следует отметить, что советский праздник «пережил»
систему, продуктом которой он являлся. Несмотря на то, что современная праздничная культура представляет причудливый симбиоз различных типов и жанров праздника, тенденция к сохранению ключевых элементов советского массового праздника остается устойчивой. На наш взгляд, справедливо утверждение историка С. Ю. Малышевой, что «советские праздники уходят, советские праздники остаются». Действительно, несмотря на трансформацию ценностных критериев культуры, празднику по-прежнему отводится роль одного из важнейших консолидирующих факторов социальной системы.
Список литературы
1. Бахтин, М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М. М. Бахтин. - М., 1990.
2. Бунин, И. А. Избранное: в 2 т. / И. А. Бунин. - Чебоксары: Чуваш, книж. изд-во, 1993. — Т. 2.
3. Голомнггок, И. Н. Тоталитарное искусство / И. Н. Голомыггок. - М.: Галарт, 1994.
4. Иванов, В. В. Из заметок о строении и функциях карнавального образа / В. В. Иванов // Проблемы поэтики и истории литературы. — Саранск, 1973.
5. Ладур, М. Ф. Искусство для миллионов. Заметки художника / М. Ф. Ладур. - М.: Искусство, 1980.
6. Ленин, В. И. Полное собрание сочинений : в 55 т. / В. И. Ленин. — М.: Изд-во поли-тич. лит-ры, 1979. - Т. 11.
7. Луначарский, А. В. О массовых представлениях на эстраде и цирке / А. В. Луначарский. -М.: Искусство, 1981.
8. Мазаев, А. И. Праздник как социально-художественное явление / А. И. Мазаев. - М.: Наука, 1978.
9. Ортега-и-Гассет, X. Дегуманизация искусства / X. Ортега-и-Гассет. - М.: Радуга, 1991.
Ю.Пиотровский, А. И. Театр. Кино. Жизнь / А. И. Пиотровский. - Л.: Искусство, 1969.
П.Почепцов, Г. Г. Тоталитарный человек / Г. Г. Почепцов. - Киев: Глобус, 1994.
12.Ремизова, И. И. Теология игры и революции. По книге X. Кокса «Обольщение духа» / И. И. Ремизова. - М., 2000.
13.Романов, П. В. «Глазной советский человек»: правила (подозрения / П. В. Романов, Е. Р. Ярская-Смирнова // Визуальная антропо-
логия: режимы видимости при социализме. - 15.Фуко, М. Надзирать и наказывать: рож-М.: Вариант, 2009. дение тюрьмы / М. Фуко. - М., 1999.
14.Топоров, В. Н. Праздник / В. Н. Топоров // Мифы народов мира : в 2 т. - Т. 2.
Сведения об авторе
Пронина Ирина Николаевна - кандидат философских наук, доцент кафедры дизайна и рекламы Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева (Саранск). proninain@mail.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2015. No. 19 (374). Philosophy. Sociology. Culturology. Issue 37. Pp. 114-121.
MASS FESTIVITY IN THE SOVIET SOCIO-CULTURAL MODEL
I. N. Pronina
Mordovian state University N. P. Ogaryov.proninain@mail.ru
The paper is concerned with the Soviet mass festivity accounted for in the context of the fundamental categories of festive culture: «festivity time», «festivity area», «festive outlook and atmosphere». The article argues that despite socio-cultural transformation, the tendency towards safeguarding the key elements of the Soviet mass celebration remains strong in contemporary culture.
Keywords: mass festivity, Soviet festive culture, ritual, festivity time, festivity area.
References
1. Bahtin M.M. Tvorchestvo Fransua Rabie i narodnaja kultura srednevekov'ja i Renessansa [Creativity Francois Rabelais and folk culture of the middle ages and Renaissance]. Moscow, 1990 (In Russ.).
2. Bunin I.A. Izbrannoe : v 2 t. [Favorites in 2 vol.], vol. 2. Cheboksary, Chuvashskoe knizhnoe izdatel'stvo Publ., 1993 (In Russ.).
3. Golomshtok I.N. Totalitarnoe iskusstvo [Totalitarian art]. Moscow, Galart, 1994 (In Russ.).
4. Ivanov V.V. Iz zametok o stroenii i funkcijah karnaval'nogo obraza [From notes on the structure and functions of the carnival image]. Problemy pojetiki i istorii literatury [Problems of poetics and history of literature]. Saransk, 1973 (In Russ.).
5. Ladur M.F. Iskusstvo dlja millionov. Zametki hudozhnika [Art for the millions. Notes of the artist]. Moscow, Iskusstvo, 1980 (In Russ.).
6. Lenin V.I. Polnoe sobranie sochinenij : v 55 t. [Complete works in 55 vol.], vol. 11. Moscow, Izdatel'stvo politicheskoj literatury Publ., 1979 (In Russ.).
7. Lunacharskij A.V. O massovyh predstavlenijah na jestrade i cirke [Mass entertainments on the stage and the circus]. Moscow, Iskusstvo Publ., 1981 (In Russ.).
8. Mazaev A.I. Prazdnik kak social'no-hudozhestvennoe javlenie [Celebration as a socio-artistic phenomenon], Moscow, Nauka Publ., 1978 (In Russ.).
9. Ortega-i-Gasset H. Degumanizacija iskusstva [The dehumanization of art]. Moscow, Raduga Publ., 1991 (In Russ.).
10.Piotrovskij A.I. Teatr. Kino. Zhizn' [Theatre. Movie. Life]. Leningrad, Iskusstvo Publ., 1969 (In Russ.).
11.Pochepcov G.G. Totalitarnyj chelovek [Totalitarian people]. Kiev, Globus Publ., 1994 (In Russ.).
12.Remizova I.I. Teologija igry i revoljucii. Po knige H. Koksa «Obol'shhenie duha» [Theology of game and revolution. By H. Cox the book «Seduction of spirit»]. Moscow, 2000 (In Russ.).
13.Romanov P.V. «Glaznoj sovetskij chelovek»: pravila (podo)zrenija [«Eye of the Soviet people»: the rules of (beneath) the view]. Vizual'naja antropologija: rezhimy vidimosti pri socializme [Visual anthropology: regimes of visibility under socialism], Moscow, Variant Publ., 2009 (In Russ.).
14.Toporov V.N. Prazdnik [Holiday]. Mify narodov mira: v 21. [Myths of the world in 2 vol.], vol. 2 (In Russ.).
15.Fuko M. Nadzirat' i nakazyvat': rozhdenie tjur'my [Discipline and punish: the birth of prison], Moscow, 1999 (In Russ.).
