CC BY
82
УДК 94(38).09
Е. В. Смыков
МАРК АНТОНИЙ В МИРЕ ЭЛЛИНИСТИЧЕСКИХ МОНАРХИЙ: ГОСУДАРЬ ИЛИ МАГИСТРАТ?
В статье рассматривается вопрос о том, оказала ли политическая практика эллинистической монархии глубокое влияние на политику римского триумвира Марка Антония. Для ответа на него привлекаются нумизматические данные - выпуски монет Антония, относящиеся ко времени его пребывания на Востоке, надписи в его честь, данные о его религиозной политике. Весь этот комплекс материалов свидетельствует, что в общем и целом Антоний оставался в рамках римских
политических традиций. Нет никаких серьезных оснований говорить о его «монархизме», он был таким же римским традиционалистом, как и другие лидеры римских политических группировок того времени.
Ключевые слова: Марк Антоний, эллинистическая монархия, монетная чеканка, эпиграфические свидетельства, дионисийская политика, римские политические традиции.
E. V. Smykov
MARC ANTONY IN THE WORLD OF HELLINISTIC MONARCHIES: SOVEREIGN OR MAGISTRATE?
The article examines the question whether the political practice of the Hellenistic monarchy had a profound influence on the policy of the Roman triumvir Marc Antony. In search of the answer the numismatic data is referred to - issues of Antony coins, dating back to the time of his stay in the Orient, inscriptions in his honor, data on his religious policy. All this set of materials shows that, in general, Antony remained
within the framework of Roman political traditions. There is no reason to talk about his "monarchism", he was a mere Roman traditionalist like other leaders of the Roman political groups of the time.
Key words: Mark Antony, Hellenistic monarchy, coinage, epigraphic evidence, Dionysian policy, Roman political traditions.
Говоря об Антонии, обычно подчеркивают связь его политики с традициями эллинистического Востока. Иногда вывод звучит достаточно категорично: «Едва ли можно сомневаться, что Антоний на Востоке активно использовал идеи и принципы эллинистической монархии» [5, с. 118]. Более того, в свое время С. Л. Утчен-ко подчеркивал, что «как исторический деятель Марк Антоний был ... типичным порождением той эпохи, которая уже безвозвратно уходила в прошлое, эпохи эллинизма. Быть может, именно этим обстоятельством определялась и объяснялась его постоянная тяга к Востоку. Всем своим обликом, всей своей деятельностью, всем сочетанием противоречивых качеств и талантов он походил на тех блестящих авантюристов, которые были эпигонами Александра. Недаром Плутарх сопоставляет его с таким искателем славы и приключений, как Де-метрий Полиоркет» [10, с. 173]. Но как «типичным порождением эпохи» может быть человек, который ей не принадлежит? Ведь, несмотря
на то, что Антоний являлся современником заката эллинистических государств, расположенных к западу от Евфрата, он сформировался как личность в Риме, где мир эллинизма воспринимался как чуждый и враждебный римским mores maiorum? Так ли уж бесспорны эти утверждения?
Прежде всего, как мне кажется, стоит оговорить принципиально важную вещь: когда речь идет о зависимом от Рима Востоке, следует четко различать действия римского магистрата и те формы, которое принимало официальное отношение к нему местного населения. Дело в том, что магистраты, при всех своих личных особенностях, представляли мир суверенной гражданской общины, которой еще только предстояло вступить на путь, который С. Л. Ут-ченко удачно назвал «от гражданина к подданному» [11, с. 229]. Мир эллинских полисов вступил на этот путь гораздо раньше. Монархия имела своих адептов даже в демократических греческих полисах задолго до походов Алек-
сандра, а монархические тенденции в политике нарастали на протяжении всего позднеклас-сического периода [9, с. 42-64, 328-331]. Ко времени, когда Рим стал доминирующей силой в мире греческих государств, прежде свободная Эллада имела уже длительный опыт подчинения эллинистическим монархам. Соответственно, смена власти привела к тому, что сложившееся отношение к властителям было перенесено на римских магистратов [28, с. 4047]. При этом формы, в которых проявлялось почтение к их власти, искреннее или показное, были глубоко чужды политическим традициям Римской республики. Итак, при характеристике того, насколько Антоний был эллинизирован, требуется чрезвычайная осторожность. Необходимо рассмотреть все имеющиеся в наличии материалы, в первую очередь монеты и надписи, которые относятся к оформлению власти Антония на Востоке, и только после этого можно делать какие-то выводы.
Монетная чеканка Антония, пожалуй, наиболее традиционна среди чеканок всех протагонистов этого этапа римских гражданских войн. Конечно, на монетах присутствует портрет самого Антония - к тому времени это сделалось уже привычным явлением. Но в символике и легендах автократические тенденции представлены достаточно слабо. В отличие от своих соперников, он не имел, если можно так выразиться, идеологического тыла в виде прославленного предшественника, к имени которого можно было апеллировать в монетной чеканке. Поэтому если Секст Пом-пей усиленно акцентировал свою pietas по отношению к отцу, Октавиан делал упор на родство с божественным Цезарем и именовал себя divi filius, то Антонию просто нечего было им противопоставить. Легенды его монет содержат его официальную римскую должность, а изображения набор образов, связанных с саном авгура (lituus, praeficulum) [13, №520, 521, 522, 531, 533.2], процветанием (рог изобилия) [13, №516, 520], победами. Из этих последних наиболее выразительны серии, выпущенные в 39-38 гг. до н.э. - денарий с изображением на реверсе мужской фигуры со скипетром и ветвью в руках - возможно, изображение Юпитера Виктора [13, vol. 2, p. 743]. Все это, как мне кажется, может служить свидетельством традиционализма политики Антония. Более того, по наблюдению М. Крофорда, по мере приближения решающей схватки за власть чеканка Антония делается более однообразной, выразительная символика в ней отсутствует [13, vol. 2, p. 743].
Единственный монетный тип, на основании которого некоторые исследователи постулируют наличие у Антония далеко идущих планов, это ауреус, выпущенный в 34 г. до н.э., на реверсе которого помещен портрет М. Ан-тония-младшего (Антилла), сына триумвира [13, №541]. При этом, учитывая то, что золотая монета чеканилась прежде всего для выплат легионерам [6, с. 70-74], вполне вероятно, что главным адресатом этого выпуска являлась армия [5, с. 118]. Случай это беспрецедентный в римской монетной чеканке периода республики, и конечно, требует объяснения. Э. Хьюзар, например, ставит его в контекст борьбы Антония за власть над всей территорией римского государства: «Целью Антония было господство над всей Римской империей, над западом так же, как и над востоком; отделять личные владения на востоке значило бы ограничивать его более значительные притязания. Знаменательно, что он уже назначил себе наследника: Марка Антония, старшего сына от Фульвии... Как Октавиан заявлял притязания на имперское наследие Цезаря, так Антилл, как кажется, предполагался в наследники Антония по контролю над всей империей. Для него, как и для Антония, не было назначено никакой особой территории, только предполагаемое наследование Римской империи» [23, p. 197]. Однако при таком широком толковании остается недоумение: о каком наследовании могла идти речь? Октавиан, выступавший как наследник Цезаря, был divi filius, что хоть как-то могло обосновать его притязания на политическое наследие приемного отца (да и то оформление его власти осуществлялось на протяжении долгого времени, методом проб и ошибок). А какие основания для притязаний на власть, да еще и передачу ее сыну, мог выдвинуть Антоний? Весь материал, как кажется, свидетельствует об отсутствии у него подобных амбиций. Поэтому монету с портретом Антилла, скорее, следует рассматривать в контексте происшедшей в том же году реорганизации Востока. Антоний хотел представить своего сына как будущего главу своего семейства и наследника [37, s. 252], в том числе и наследника восточной клиентелы. Некоторую смысловую параллель этой монете можно усмотреть в известном ауреусе, выпущенном через два года, где аверс с портретом Антония и легендой ARMENIA DEVICTA сочетался с изображением Клеопатры на реверсе и упоминанием ее детей в легенде: CLEOPATRAE REGINAE REGUM FILIORUM REGUM [13, № 543]. Возможно, стоит обратить внимание
на то, что здесь триумвир представлен без его римской титулатуры (что довольно редко для монетных выпусков Антония), но с указанием на победу над Арменией. Не подчеркивает ли это, что его победа является основой царских титулов его детей и пышного, не имеющего аналогов в практике Птолемеев, титула самой Клеопатры? Подобно этому Антиллу, видимо, предназначалось унаследовать то место, которое пока занимал отец - место римского гаранта стабильности и патрона той политической структуры, которая была учреждена «александрийскими дарениями».
Итак, нумизматические данные не дают прямых и недвусмысленных указаний на авторитарные тенденции в политике Антония. Зарубежная клиентела, как и стремление к ее расширению, для ведущих римских политиков была делом обычным, Антоний в этом отношении не является исключением; более того, его клиентела вряд ли превосходила по численности, например, клиентелу Помпея Магна, лояльность которого Римской республике в настоящее время не подвергается сомнению никем. Символика выпущенных Антонием монет тоже в общем и целом находится в русле римских традиций, эллинистические влияния на нее минимальны.
Обратимся к эпиграфическим свидетельствам. Здесь важно отметить, что на Востоке римляне выступили как преемники пришедших в упадок эллинистических монархий, в которых получаемые ими почести маскировали новизну монархии и образовывали важный элемент во властных отношениях между подданными и правителями [28, с. 52]. Римляне, восприняв у эллинистических монархов властные функции, были автоматически включены и в существующую систему идеологических отношений. Уже Помпей, которого, как кажется, никто и никогда не обвинял в излишних симпатиях к эллинистическим политическим формам, получил от эллинских полисов ряд почетных царских эпитетов. В Митилене на Лесбосе его именовали в разных сочетаниях ktistës, sôtër, euergetes -основатель, спаситель, благодетель (IG 12.2. № 140 150, 163a, 202); на Делосе - sôtër kai euergetes, спаситель и благодетель (Syll.3 749 B); в Солах-Помпейополе в Киликии ktistës kai patrôn, основатель и патрон (IGR. 3.869). В надписи из окрестностей Кизика он поименован еще более пышно - «спаситель и благодетель народа и всей Азии, страж земли и моря» [22, p. 64, № 7]. Кроме того, в Митиленах имя Помпея было присвоено месяцу (IG 12.2.59) [20, sp. 1416; 34, p. 39; 26, s. 50]. Чтобы оценить
значимость этого, следует иметь в виду, что, по словам Э. Бикермана, одного из крупнейших знатоков эллинистических государственных структур, «особой и более редкой почестью царям и царицам было присвоение их имен месяцам календаря» [3, с. 230]. Все это является выражением отношения местного населения к римскому полководцу, безусловно, приятного ему. Но отнюдь не обязательного. Характерно, что в надписях в честь Помпея из западных провинций нет даже намека на подобные эпитеты - он именуется строго в соответствии с римскими традициями [36].
В случае с Антонием, несмотря на то, что его вмешательство в восточные дела было не менее активным, чем у Помпея, да и пробыл он на востоке почти втрое дольше, ничего подобного нет - надписи единичны, и никакой пышной титулатуры не содержат. Конечно, частично это можно объяснить тем, что после поражения Антоний подвергся damnatio memoriae, и связанные с ним памятники были уничтожены, однако практически полное исчезновение почетных надписей кажется весьма маловероятным. Скорее, их просто не было. Создается впечатление, что Антоний был достаточно равнодушен к внешним почестям, или, во всяком случае, не был столь болезненно честолюбив, как Помпей. Сама атмосфера праздничного чествования ему, безусловно, была приятна -здесь можно вспомнить все его восточные процессии, имевшие определенный политический и религиозный смысл, и увеселения, которые он позволял себе в Афинах, Эфесе, Тарсе и других городах, а затем при дворе Клеопатры. Но об институализации полученных почестей он, похоже, не слишком заботился. Во всяком случае, как мне кажется, можно констатировать, что взаимное отчуждение Антония и мира греко-эллинистических полисов было гораздо большим, чем у Помпея или Цезаря. Личностей, подобных Полибию при Сципионе Эмилиане или Теофану Митиленскому при Помпее, в окружении Антония явно не было, как нет и следов того, что его хоть в малейшей мере интересовала интеллектуальная жизнь греко-эллинистического Востока.
В связи с «эллинистическими» тенденциями в политике Антония стоит сказать несколько слов и о его «дионисийской политике» [8]. Порой ее пытаются объяснить субъективными качествами Антония. Так, по мнению Г. Бенгт-сона, «Антоний чувствовал себя земной копией бога Диониса» [1, с. 341], он подражал Александру Великому, которого также приравнивали к Дионису, по крайней мере - потомки
[12, s. 159]. Некоторые же, наоборот, считают, что Антоний всерьез не верил в свою божественность, а просто играл роль, подобно актерам греческой комедии [30, 165]. Замечательную по своей выразительности характеристику субъективной стороны поведения Антония дал в свое время Ф. Ф. Зелинский: «Романтик по природе, Антоний охотно превращал действительность в сказку, жизнь в сновидение; погружаясь в грезы, он входил в жизнь своих близких как видение из сна, то грозное, то чарующее, но всегда фантастическое, всегда в противоречии с действительностью. И когда его не стало, окружающим показалось невероятным, что Антоний вообще когда-либо существовал» [4, с. 34]. При этом нет недостатка и в объяснениях политического характера. Обычно указывают на то, что Дионис был божеством весьма популярным на эллинистическом Востоке, что через отождествление с ним Антоний вставал в один ряд с другим популярным в греческом мире персонажем Александром Великим, что еще до отправления на Восток Антоний имел претензии на особые отношения с божеством, выражением чего было его сопоставление с Геркулесом [24, р. 243-244; 26, s. 126-127; 29, р. 110-111]. Однако вопрос о времени, с которого следует начинать «дионисическую» религиозную политику Антония остается при этом дискуссионным.
Если, к примеру, А. Жанмэр, Л. Р. Тэйлор и ряд других исследователей полагают, что исходной точкой здесь является уже пребывание Антония на Востоке в 41 г. до н.э. и события, имевшие место в Эфесе и в Тарсе [24, р. 243; 31, s. 90; 34, р. 109-110], то У. Тарн, утверждает, что манифестация в Эфесе была всего лишь эпизодом, не имевшим никаких последствий на практике, а стабильная политическая линия на отождествление с Дионисом начинается лишь со времени брака с Октавией и второго пребывания в Афинах [32, р. 33; 33, р. 68].
Однако более тщательное рассмотрение материала показывает, что обращение Антония к культу Диониса, его пресловутое «дионисий-ство», не является однородным феноменом и на разных этапах его деятельности носит разный характер. Так, дионисийские празднества Антония в Азии в 41 г. до н.э. были лишь незначительным эпизодом в калейдоскопе событий этого года [3, с. 60-69], и сам Антоний вряд ли придавал им большое значение. К. Пеллинг, комментируя рассказ Плутарха, отмечает: «Кажется, что Антоний не слишком настаивал на этой (с Дионисом. - Е. С.) идентификации и возможно даже сам не подстрекал к ней» [27, р.
179]. Показательно, что об этих событиях рассказывает только Плутарх, отличавшийся неумеренной склонностью к красочным описаниям и эффектным сценам, остальные авторы о них не упоминают даже вскользь. Совсем иное дело использование Антонием культа Диониса во время пребывания в Афинах в 39-38 гг. до н.э., когда даже фигуры второго плана автоматически объявляли себя находящимися под особым покровительством божества [38, p. 44]. И уже совсем иное дело - грандиозные александрийские торжества 34 г. до н.э., выражавшие масштабную политическую программу, давшие Октавиану повод для пропагандистских атак на Антония, отголосок которых мы находим у Веллея Патеркула, единственного латинского автора, который упоминает эти события (Veil. 2.82.4). Любопытно, что этот автор упрекает Антония не за политическую, а за религиозную составляющую его действий, за то, что он, будучи человеком, позволил себе изображать бога.
Возмущение Веллея понятно: поведение Антония не имело прецедентов в Риме; однако для александрийских церемоний следует искать не римский, а эллинистический прототип, которым могут служить, например, пышные победные торжества в Александрии, организацией которых славился Птолемей II [18, p. 417; 35, p.138-1 39]. Если взглянуть на дело с этих позиций, то окажется, что Антоний, празднуя победу над Арменией, и в мыслях не имел воспроизвести или, тем более, спародировать римский триумф, он просто следовал в русле уже существующих птолемеевских традиций. С некоторыми вариациями в деталях эта оценка принимается значительным числом исследователей [15, p. 161; 16, p. 675; 19, s. 3156; 21, s. 219; 25, s. 53, Anm. 220]. Как подчеркивал М. Грант, «это искажение было понятным, но все-таки оставалось искажением, поскольку вовсе и не предполагалось, что это будет римский триумф» [15, p. 162]. При этом сам Антоний, явившись в образе бога жителям Александрии, через некоторое время вновь предстал перед ними в качестве римского магистрата во время церемонии в гимнасии. Плутарх в своем описании (Ant. 54) подчеркивает торжественность и роскошь обстановки во время этого действа (Кассий Дион в своем описании (XLIX.41) гораздо прозаичнее), но, в сущности ничего экстраординарного не произошло. Действительно, рядом с монархами на троне восседал еще Сулла во время своей каппадокийской миссии, а оглашение в собрании политических решений напоминает то, как Цезарь публично
выступил примирителем в споре Клеопатры и Птолемея XIII. Кстати, тогда тоже были осуществлены территориальные дарения, Кипр передан Арсиное и Птолемею-младшему; интересно, что Цезарь обосновывал свое право вмешиваться в конфликт детей Птолемея Ав-лета тем фактом, что он является диктатором и в нем воплощена вся власть римского народа (Cass. Dio. XLIX.35.5). Положение Антония было, в сущности, тем же, только Цезарь был dictator rei publicae constituendae, а Антоний -назначенный с той же целью триумвир.
И. С. Свенцицкая считает такое поведение вызовом римским традициям, который на эллинистическом Востоке стал естественным для Антония, все дальше уходящего от представлений и этических норм его родной civitas [7, c. 127]. Исследовательница усматривает в его действиях «ощущение единовластия, типичное для того времени неприятие староримской политической традиции» [7, с. 124], говорит о его стремлении «приблизиться к образу эллинистического правителя» [7, с. 127128]. Антоний переименовал город Эвмений в Фульвий в честь своей жены, сделав это без особого политического расчета, поддавшись искушению увековечить имя своей жены рядом с Апамеями, Стратоникеями и т.п. [7, с. 128]. В общем, Антоний исходил в своих действиях не из реальных отношений, а из некой модели эллинистического монарха, противостоящей идеалу римской гражданской общины [7, с. 128], был не эллинистическим, а квазиэллинистическим монархом [7, с. 124]. Однако Антонию вряд ли были понятны сложные отношения между эллинистическими монархами и полисами, или монархами и местными храмами, он и не принимал во внимание полисной структуры эллинистических городов [7, с. 128, 130]. В этом смысле его политика не выдерживает сопоставления с политикой Октавиана, политическая интуиция которого может произвести впечатление на историка [7, с. 133].
Эти рассуждения достаточно типичны, Антоний как носитель идеи восточной монархии присутствует в десятках работ, посвященных политической истории этого периода. Однако, прежде всего, еще раз подчеркнем: как следует из эпиграфических и нумизматических материалов, степень разрыва Антония с римскими традициями сильно преувеличена. Кроме того, в случае демонстративной враждебности римским традициям он не имел шансов одержать победу на западе но вся его деятельность демонстрирует, что западное направление всегда оставалось приоритетным в его политике.
Что касается ориентации на эллинистических монархов, то здесь тоже все не так просто. Из чего, собственно, следует, что Эвмений в Фульвий переименовали по приказу Антония? Ведь, если это было его желание, логичнее был бы «Антониополь» или что-либо подобное! Гораздо более резонным выглядит предположение, что инициатива исходила от местного населения, возможно, от тетрарха Галатии и царя Дейотара, которому Фульвия помогала в Риме добиться подтверждения его власти. Кстати, монетный чиновник, который выпустил монету с названием Фульвий, носит галатское имя Зметорикс [14, s. 141-147]. Что касается Августа, то, действительно, его политическая интуиция была огромной; тем более показательно, что после победы он оставил неприкосновенными большинство назначений на царство, сделанных Антонием. Исключение здесь составляют только Клеопатра и ее дети, но это вполне понятно.
Однако, с чем можно безусловно согласиться - это с тем, что Антоний не понимал сложных политических механизмов эллинистических монархий. Будучи представителем иного политического мира, он и не мог их понимать. Когда говорят о его «монархических» замашках, которые порождали произвол в его отношениях с полисами, слишком акцентируют тот процесс, который совершенно очевиден нам, знающим конечный результат, но не был столь же очевиден современникам событий. Мы, которые можем проследить ход римской истории до самого ее завершения, считаем, что гражданские войны в Риме - это борьба за установление единовластия, соперничество его разных моделей. Для самих римлян это не было столь очевидно. Э. Грюэн, завершая свое фундаментальное исследование о последнем поколении Римской республики, особо подчеркивал, что в качестве защитников римских традиций позиционировали себя и протагонисты гражданской войны в 80-е гг. I в. до н.э., и Помпей, и Цезарь, и Брут и Кассий, и Антоний, и даже Октавиан [17, р. 504]. Поэтому объяснение поведения Антония нужно искать не на путях поиска точек соприкосновения его деятельности с эллинистической монархией. Такая политика представляла бы опасность прежде всего для него самого - вспомним, что спустя семь десятилетий после гибели Антония, когда, казалось бы, и следа не осталось от республиканских традиций, приверженность к абсолютизму стоила жизни потомку Антония, Калигуле, а еще почти через три десятилетия - Нерону, другому «эллинисту» на троне римских цезарей.
Антоний любил восточную роскошь, но он не был политическим самоубийцей. Поэтому, не отказываясь от восточной роскоши в частной жизни, в вопросах управления он действовал как римский магистрат, грубо и произвольно вмешиваясь в существующие отношения, делая своим «друзьям» недопустимые подарки, предоставляя привилегии, которые в конечном счете могли оказаться опасными (как, на-
пример, расширение асилии (права убежища) храма Артемиды Эфесской на часть городской территории) и т.п. Ни один эллинистический монарх, заботящийся о сохранении устойчивости своей власти, такого себе бы не позволил; но это вполне мог позволить себе римский магистрат, за спиной которого стояли легионы римского государства.
Источники и литература / References
1. Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма. М.: Наука, 1982. 391 с.
Bengtson G. Praviteli epochi ellinizma (The rulers of the Hellenistic age). Moscow: Nauka, 1982. 391 p. (In Russian).
2. Бикерман Э. Государство Селевкидов. М.: Наука, 1985. 264 с.
Bikerman E. Gosudarstvo Selevkidov (The Institutions of Seleucids). Moscow: Nauka, 1985. 264 p. (In Russian).
3. Богомазова Л. Н. Начало «дионисийской» политики Марка Антония // Antiquitas luventae. Саратов: СГУ, 2015. Вып. 10. С. 60-69.
Bogomazova L. N. Nachalo «dionisijskoj» politiki Marka Antonija (The origin of "dionysian" policy of Marc Antony) // Antiquitas luventae. Vol. 10. Saratov: SSU publ., 2015. P. 60-69. (In Russian).
4. Зелинский Ф. Ф. Римская империя. СПб.: Алетейя, 1998. 489 с.
Zelinskij F. F. Rimskaja imperija (The Roman Empire). St. Peterburg: Aleteja, 1998. 489 p. (In Russian).
5. Парфенов В. Н. От Цезаря до Августа. Саратов: СГУ, 1987. 148 с.
Parfenov V. N. Rim ot Cezarja do Avgusta. Ocherki sozialno-politicheskoj istorii (Rome from Caesar to Augustus. Essay in social and political history). Saratov: SSU publ., 1987. 148 p. (In Russian).
6. Поздняков А. В. Начало регулярной чеканки золотой монеты в Риме при Цезаре и причины ее появления // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1980. №1. С. 70-74.
Pozdnjakov A. V. Nachalo reguljarnoj chekanki zolotoj monety v Rime pri Cezare I prichiny eje pojavlenija (The beginning of the regular golden coinage in Rome under Caesar and the reasons for its appearance) // Vestnik Moskovskogo Universiteta. Series 8. Istorija. 1980. No. 1. P. 70-74. (In Russian).
7. Свенцицкая И. С. Марк Антоний и малоазийские полисы // Социальная структура и политическая организация античного общества. Л.: ЛГУ, 1982. C. 119-134.
Svencickaja I. S. Marc Antonij i maloazijskie polisy (Marc Antony and poleis of Asia Minor) // Sotsialnaja structura i politicheskaja organizacija antichnogo obshhestva Leningrad: Leningrad State U.P., 1982. P. 119-134. (In Russian).
8. Смыков Е. В. Антоний и Дионис (из истории религиозной политики триумвира М. Антония) // Античный мир и археология. Саратов: СГУ, 2002. Вып. 11. С. 80-106.
Smykov E. V. Antonij i Dionis (iz istorii religiosnoj politiki triumvira M. Antonija) (Anthony and Dionysus (from the history of the religious policy of the triumvir M. Antonius) // Antichnyj mir i archeologia. Saratov: SSU publ., 2002. Vol. 11. P. 80-106. (In Russian).
9. Суриков И. Е. Античная Греция: политики в контексте эпохи. На пороге нового мира. М.: Университет Дм. Пожарского, 2015. 392 с.
Surikov I. E. Antichnaja Grecija: politiki v kontekste epohi. Na poroge novogo mira (Ancient Greece: politics in the context of their epoch. On the threshold of a new world). Moskow: Dm. Pozharskii university publ., 2015. 392 p. (In Russian).
10. Утченко С. Л. Древний Рим. События. Люди. Идеи. М.: Наука, 1969. 324 c.
Utchenko S. L. Drevnij Rim. Sobytija. Ljudi. Idei (Ancient Rome. Facts. Men. Ideas). Moskow: Nauka, 1969. 324 p. (In Russian).
11. Утченко С. Л. Политические учения древнего Рима. III I вв. до н.э. М.: Наука, 1977. 256 с.
Utchenko S. L. Politicheskie uchenija Drevnego Rlma. III I vv. do n.e. (Political doctrines of Ancient Rome. III I B.C.). Moskow: Nauka, 1977. 256 p.
12. Bengtson H. Marcus Antonius: Triumvir und Herrscher des Orients. München: Beck, 1977. 327 s.
13. Crawford M. Roman Republican coinage. Cambridge: Univ. Press, 1974. Vol. I II. - XV, XI, 919 p., 78 pl.
14. Fischer R. A. Fulvia und Octavia. Die beiden Ehefrauen des Marcus Antonius in den politischen Kämpfen der Umbruchszeit zwischen Republik und Prinzipat. Berlin: Logos, 1999. XIII, 293 p.
15. Grant M. Cleopatra. New York: Simon, Schuster, 1972. XVI, 301 p.
16. Green P. Alexander to Actium: The historical evolution of the Hellenistic Age. Berkeley; Los Angeles: Univ. of California Press, 1990. XXIII, 970 p.
17. Gruen E. S. The Last Generation of the Roman Republic. Berkeley; Los Angeles; London: Univ. of California Press, 1974. XIV, 596 p.
18. Heinen H. The Syrian-Egyptian Wars and the New Kingdoms of Asia Minor // The Cambridge Ancient History. 2nd ed. Cambridge: Univ. Press, 1984. Vol. VII.1. P. 412-445.
19. Heinen H. Vorstufen und Anfänge des Herrscherkultes in Römischen Ägypten // Aufstieg und Niedergang der Römische Welt. Berlin; New York: De Gruyter, 1995. Tl. II. Bd. 18.5. S. 3144-3180.
20. Herbst R. Mytilene // Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. Stuttgart, 1935. Bd. 16. Sp. 1411-1427.
21. Hölbl G. Geschichte des Ptolemäerreiches. Politik, Ideologie und religiöse Kultur von Alexander der Grossen bis zum römiscen Eroberung. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1994. XXXII. 402 S.
22. Huslock F.W. Inscriptions from the Cyzicus District, 1906 // The Journal of Hellenic Studies. 1907. Vol. 27. P. 61-67.
23. Huzar E. G. Mark Antony. A Biography. Minneapolis: U. of Minnesota Press, 1978. IX, 347 p.
24. Jeanmaire H. M. La politique religieuse d'Antoine et de Cléopatre // Revue archéologique. 1924. T.19. P. 241-261.
25. Kienast D. Augustus: Prinzeps und Monarch. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1992. X, 516 p.
26. Michel D. Alexander als Vorbild für Pompeius, Caesar und Marcus Antonius. Archäologische Untersuchungen. Bruxelles: Latomus, 1967. 139 p.
27. Plutarch. Life of Antony. Ed. by C. B. R. Pelling. Cambridge, 1988. - XIII, 338 p.
28. Price S. R. F. Ritual and power: The Roman imperial cult in Asia Minor. Cambridge: Cambridge: Univ. Pr., 1987. XXVI, 289 p.
29. Rossi R. F. Marco Antonio nella lotta politica della tarda Republica Romana. Trieste: Univ. de Trieste, 1959. 176 p.
30. Smethurst S. E. Marc Antony reluctant politician // Thought from the Learned Societies of Canada. Toronto: Gage, 1960. P. 155-170.
31. Täger F. Charisma. Studien zur Geschichte des antiken Herrscherkultes. Stuttgart: Kohlhammer, 1960. X, 718 p.
32. Tarn W. W., Charlesworth M.P. The Triumvirs // The Cambridge Ancient History. Cambridge: Univ. Press, 1934. Vol. X. P. 31-65.
33. Tarn W. W., Charlesworth M.P. The War of the East against the West // The Cambridge Ancient History. Cambridge: University Press, 1934. Vol. X. P. 66-111.
34. Taylor L. R. The divinity of Roman emperor. Philadelphia, Pennsylvania: Porcupine Pr., 1975. XVI, 296 p.
35. Turner E. Ptolemaic Egypt // The Cambridge Ancient History. 2nd ed. Cambridge: Univ. Press, 1984. Vol. VII.1. P. 118-174.
36. Valverde L. A. Inscripciones honoríficas dedicadas a Pompeyo Magno // Faventia. 2001. Vol. 23.1. P. 87-102.
37. Wallmann P. Triumviri Rei Publicae Constituendae. Untersuchungen zur politischen Propaganda im Zweiten Triumvirat. Frankfurt-am-Main; Bern; New York; Paris: Lang, 1989. 334 p.
38. Zanker P. The Power of Images in the Age of Augustus. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1988. X, 385 p.
