CC BY
141© А.В. Млечко, А.В. Каменская, 2009
МАРИНА ЦВЕТАЕВА И «СОВРЕМЕННЫЕ ЗАПИСКИ»: ВЗАИМООТНОШЕНИЯ. МИФ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
А.В. Млечко, А.В. Каменская
Одна из легенд, которыми была окружена Марина Цветаева, сводилась к тому, что в эмиграции никто не был способен понять и оценить ее творчество, что она, всеми нелюбимая, прозябала в одиночестве, и только тетрадь служила ей чуть ли не единственным способом общения с миром. Но, к примеру, литератор и переводчица Елена Извольская считает, что Цветаева «...вовсе не была столь “дикой”, “одинокой”, “нелюдимой”, как. ее часто изображают и как она сама себя любила изображать» [4, с. 220]. И даже Ариадна Эфрон впоследствии подвергла эту легенду осторожной критике: «Вопреки создавшейся легенде, отождествляющей творческое одиночество Цветаевой, обусловленное неприятием современниками-эмигранта-ми ее внеканонического искус-ства, с человеческим ее одиночеством, как бы являющимся неким врожденным состоянием, - Марина Цветаева была человеком открытым, общительным, отзывчивым на любой окликающий ее голос - не тянувшимся, а - рвавшимся к людям...» [14, с. 185].
Действительно, причина «непонятости» и «непринятости» Цветаевой крылась, вероятно, в том, что она «.с первых сознательных дней своей жизни была художником-оди-ночкой» [3, с. 30]. Хотя мы ни в коей мере не оспариваем, например, слова современника Цветаевой - чешского писателя, публициста, критика Франтишека Кубки: «.Жила она в неустанном труде, в неотступной нужде, в неуютных квартирах, в вечных скитаниях, в противоречиях с самой собой. Она говорила, что чувствует себя гостьей на этом свете. В ту пору, когда она посетила этот свет, жить ей было тяжело» [5, с. 153]. Об этом же в письме к Вере Буниной говорила и сама Цветаева: «Иногда мне кажется, что. меня нет. .Я достоверно - зажилась» [10, с. 281].
Особенно поэтессу угнетали бытовые проблемы, отнимающие колоссальное количество времени, которое она могла бы посвятить творчеству. «Все поэту во благо, даже однообразие (монастырь), - писала Цветаева в 1931 году, - все, кроме перегруженности бытом, забивающим голову и душу. Быт мне мозги отшиб!» [9, с. 395]. А писатель Алексей Эйснер вспоминал: «Она не только не боролась с бытом, она покорялась ему, позволяла быту над собой измываться» [13, с. 206]. И далее: «Она настолько презирала жизнь, которой ей приходилось жить, и она настолько была вне внешних условий жизни, что даже не старалась особенно отмыть руки от угольной пыли» [там же].
Но трагедией Цветаевой, обусловившей легендарное цветаевское одиночество, стало ее «отщепенство», породившее столько мифов о ней, в том числе ею же самой и созданных. Как верно заметила писательница
Н.Н. Берберова, «.отщепенство есть несчастье человека - и психологическое, и онтологическое, - человека, не дозревшего до умения соединиться с миром, слиться с ним и со своим временем, то есть историей и людьми» [1, с. 49-50]. Об этом же пишет и другая современница Цветаевой, литератор и переводчица Наталья Резникова: «.Трагизм был не в условиях жизни, а в ней самой, в отпущенной ей доле вместе с ее громадным талантом» [6, с. 192].
Цветаева и сама осознавала степень своей ответственности за происходящее. В 1934 году она писала В. Ходасевичу: «.Я вообще ни с кем не вижусь, все мои реальные отношения с людьми роковым образом (и рок этот - я, то есть все мое - от меня) -разрушаются, вернее - рассеиваются, как дни, а последние годы . я вообще ни с кем не общаюсь - само случилось» [10, с. 466].
«Марина Цветаева, - вспоминает Наталья Резникова, - была не только одареннейшим, талантливым, исключительным поэтом - она была необыкновенным существом. Она была рожденным поэтом - она вся была создана из какого-то другого материала. Была поэтом всем своим существом. <...> ...Может быть, этот полученный ею дар был ее трагедией и заклятием рока» [6, с. 193].
Мы склонны предположить, что, будучи поэтом по натуре и являясь жертвой собственного же «отщепенства» - «чувства непринадлежности к человеческому роду», «неприспособленности к миру мер и чисел» [12, с. 82], Цветаева возводила собственную жизнь в некий миф, занималась мифотворчеством не только на бумаге, но и в реальности. Естественно, это не могло не отразиться на ее жизненных коллизиях и трагедиях, на взаимоотношениях с современниками. Один из многочисленных примеров тому - сотрудничество Цветаевой с крупнейшим изданием эмиграции «первой волны» - журналом «Современные записки».
Довольно долгое время предполагалось, что Цветаеву в журнале печатали неохотно, да и вообще печатали, по большей части, не из-за творческих соображений, а «из-за имени». Также считалось, что ее прозаические произведения подвергались нещадной и зачастую неоправданной цензуре и корректуре, а недовольство Цветаевой поэтическим отделом стало практически легендарным. Доля правды в этих суждениях есть - и доля, надо признать, немалая. Не все коллизии Цветаевой с редакцией журнала и - как следствие -сложившееся мнение о неприятии Цветаевой руководством издания явились «продуктом» творимого наяву мифа поэтом.
К примеру, в 1931 году редакторы отказались от уже набранной и подготовленной к печати «Оды пешему ходу»1, потому что, по словам Цветаевой, «.в последнюю секунду усумнились в понятности «среднему читателю» [10, с. 388]. Побоялись «Современные записки» (и «Последние новости») печатать и поэму «Маяковскому»2. Вдвое было сокращено, несмотря на многократные протесты автора, «Искусство при свете совести» (№ 50, 51). Впоследствии Цветаева выговаривала Рудневу: «.Вы сделали его непонятным, ибо
лишили его связи, превратили в отрывки» [10, с. 449], и жаловалась Ю. Иваску: «Читаю - и сама не понимаю (связи, к<отор>ая в оригинале - была)» [там же, с. 385]. Был сокращен «Пленный дух» (№ 55) и изъяты антицерков-ные страницы из «Черта» (№ 59). Не опубликовала редакция полностью и посвященное Волошину «Живое о живом» (№ 52, 53). «Выбросив детство Макса 3 и юность его матери, Вы урезали образ поэта на всю его колыбель, и в первую голову - урезали читателя» [там же, с. 449], - писала Цветаева Рудневу.
В ноябре 1934 года бывший «ученик» Цветаевой и спутник по прогулкам и странствиям 1928 года, Николай Гронский попал под колеса поезда парижского метро и был насмерть раздавлен. Эта внезапная смерть глубоко потрясла Цветаеву. Стихотворный цикл «Памяти Н.П. Гронского»4 был напечатан в № 58 «Современных записок», но некролог «Посмертный подарок» 5 журналом принят не был.
Страдала Цветаева и от личной (и творческой) неприязни к ней отдельных сотрудников журнала. К примеру, «Зинаида Гиппиус, -вспоминает М. Слоним, - отзывалась о ней с презрением и просила “Современные записки” не печатать ее собственных стихов рядом с цветаевскими» [8, с. 124].
Действительно, стихи Цветаевой в эмиграции понимали - и принимали - не все. Сло-ним, считавший, что в «Современных записках» Цветаеву «не понимали и стихов ее не любили» [там же, с. 98], но сам помещавший на страницах «Воли России» «и поэзию, и прозу М<арины> И<вановны>, не меняя в них ни строчки и заботясь лишь о том, чтобы наборщик не превратил “сирость” в “сырость” [там же], вспоминал, что у многих «необычность <ее> стихов... вызывала недоумение и недовольство» [там же, с. 99]. Тот же Слоним говорил, что «...эсеровские руководители “Современных записок”, в частности В.В. Руднев и М.В. Вишняк, мало что понимали в искусстве и были глухи к литературе, а особенно к поэзии» [там же, с. 124]. Доля правды в этом есть. В числе постоянных редакторов «Современных записок» действительно не было «ни одного человека, мало-мальски близкого к литературно-художественному миру» [2, с. 6], и на самом деле предпочтение в поэти-
ческом отделе «Современных записок» отдавалось поэтам классической ориентации. Но определялось это, по сути, позицией стоящего во главе отдела М. Цетлина, а не Руднева или Вишняка. Хотя последний в своих «Воспоминаниях редактора» признавался, что «.всегда противился, напечатанию» [2, с. 107] цветаевских стихотворений.
Но «камнем преткновения», на наш взгляд, стала все-таки не позиция Цетлина, не отдаленность от «литературно-художественного мира» редакторов журнала и даже не личные взаимоотношения Цветаевой с Вишняком, а пресловутая ориентация издания на вкусы и потребности «среднего читателя» и традиция размещения на страницах журнала стихов, «.понятных, - по словам Руднева, -для простого смертного» [11, с. 30]. Редакторы были вынуждены ориентироваться на читательскую аудиторию и изменить вкусы «лимитрофных барышень», которые Цветаевой «предпочитали Георгия Иванова» [13, с. 208], они, естественно, не могли. И тот же Руднев, осведомляясь у Цветаевой на предмет наличия стихов, подходящих для «среднего читателя», добавлял: «Чувствую, что это задание противоречиво для Вас» [11, с. 30].
Как явствует из писем Цветаевой, она была другого мнения об эмигрантском читателе: «.Читатель отлично все понимает - и принимает» [10, с. 259-260], - пишет она Буниной. И практически теми же словами - Теско-вой: «Меня читатель (der Lesende und Liebende 6) понимал всегда» [9, с. 409]. Об этом же - свидетельства ее современников: «.<Она> знала, что талантлива, что пишет настоящие и хорошие стихи» [7, с. 286], и была уверена «в своем даре - от Бога - от рода - от судьбы» [8, с. 104]. Галина Родионова в своих воспоминаниях приводит слова Цветаевой, сказанные ею в адрес редакции, которой в очередной раз пришлось напечатать, по их мнению, «непонятные» «среднему читателю» вещи: «А как же им не напечатать! - говорила Цветаева. - Они же знают: если есть в сборнике мое, он непременно разойдется» [7, с. 285].
И здесь налицо мифотворчество Цвета-евой-поэта. Будучи, казалось бы, уверенной в силе своего таланта и в способности эмигрантского читателя этот талант разглядеть, Цветаева жалуется Тесковой: «В России я поэт
без книг, здесь - поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно» [9, с. 366], и выговаривает Рудневу: «.Меня все еще здесь считают либо начинающим, либо любителем - каким-то гастролером» [10, с. 449]. И тем самым сама же опровергает легенду о публикации ее произведений на страницах «Современных записок» только из-за «имени».
Облекает в миф Цветаева и коллизии с редакцией «Современных записок». Оговоримся: сотрудничество Марины Ивановны с журналом действительно было сложным, и вина здесь лежала на обеих сторонах. Цветаева, разумеется, считала иначе. Обвинениями в адрес «Современных записок» пестрят письма Цветаевой к современникам, особенно к Анне Тесковой: «О будь они прокляты, Милюковы, Рудневы, Вишняки, бывшие, сущие и будущие, с их ПОДЛОЙ: политической меркой (недомеркой?)» [10, с. 254-255], - пишет Цветаева в 1933 году. В другом письме того же года: «Мои дела - отчаянные. Я не умею писать, как нравится Милюкову. И Рудневу. Они мне сами НЕ нравятся!» [там же, с. 263]. Инкриминирует редакции Цветаева и свое бедственное материальное положение: «Я совсем обнищала: С<овременные> Записки (НЕГОДНЫЕ) не дали мне на Рождество даже 100 фр<анков> аванса - под моего Пушкина 7, под предлогом, что им нужно достать
5 тысяч (чего проще: 5.100!)» [там же, с. 296].
Подобных обвинений в адрес редакции было немало. До недавнего времени имелись все основания предполагать, что права Цветаевой в «Современных записках» всячески ущемлялись, в том числе и в плане оплаты ее труда. Но вышедший в 2005 году эпистолярный сборник «Цветаева М., Руднев В. Надеюсь - сговоримся легко» (см.: [11]), включивший в себя переписку автора с редактором (январь 1933 - февраль 1937 года), изменил расстановку акцентов в сотрудничестве Цветаевой с журналом. Эта переписка до недавнего времени была известна только частично [10, с. 443-461] и охватывала период с 1933 по 1934 год. Но в архиве Лидского университета (Англия) были найдены еще 54 письма Цветаевой к Рудневу и 10 его писем, которые внесли коррекцию в господствующую точку зрения, сводящуюся к нередкой дискредитации журналом прав Марины Цветаевой.
Возвращаясь к финансовой стороне сотрудничества Цветаевой с «Современными записками», следует сказать, что из недавно открытой переписки явствует: редакция журнала в лице Вадима Руднева была весьма благосклонна к автору в финансовых вопросах. Руднев в ответных письмах к Цветаевой стремится вникнуть в подробности материальных проблем последней, в подавляющем большинстве случаев соглашается на всевозможные авансы, предлагает заплатить гонорар из собственных средств, будучи членом исполнительного комитета Земгора, всячески способствует получению ею помощи и т.п. Подобная редакторская забота о сотруднике представляется особенно ценной, учитывая, что сам журнал в 30-е годы находился в довольно сложном материальном положении, и редакторам (особенно Рудневу) приходилось зачастую проявлять практически чудеса изобретательности, лишь бы удержать на плаву свое детище. Причем, казалось бы, Цветаева осознавала всю сложность положения, в котором нередко находилась редакция. Когда «Современным запискам» грозило закрытие из-за недостатка средств, она всячески поддерживала Руднева: «Неужели эмиграция даст погибнуть своему единственному журналу?! Какой позор. На все есть деньги. на картеж, на меха, на виллы, на рулетку, на издание идиотских романов - на все это есть и будет - а журналу дают сдохнуть. Это - настоящий позор: исторический. Во всяком случае - у Вас должно быть чувство полного удовлетворения: Вы, своими силами, делали все, что могли - до конца» [11, с. 65].
Но обо всем этом другим своим корреспондентам Цветаева не говорит. Как не говорит и о том, что Руднев помогал устраивать «вечера», на которых Цветаева читала свои произведения, что редактор заботился не только о ней самой, но и о ее семье, доставал русские книги для Мура 8 (сына Цветаевой), беспокоился о его здоровье, помогал Цветаевой медикаментами и т. п.
Здесь следует сделать ремарку: мы прослеживаем взаимоотношения Цветаевой с редакцией «Современных записок», отталкиваясь (в том числе) и от писем Марины Ивановны, потому что именно корреспонденция стала в эмигрантские годы главной «отдуши-
ной» ее «отщепенства» и одиночества. Письма служили Цветаевой особым способом бытия, и, пожалуй, в них заключена самая полная характеристика ее личности.
Особенно показательна в данном случае переписка Цветаевой с Рудневым, Тесковой и Буниной по поводу публикации в «Современных записках» посвященного Дмитрию Иловайскому «Дома у Старого Пимена» (№ 54). Здесь в полной мере проявилось «мифотворчество» Цветаевой, которое она посредством корреспонденции воплотила в жизнь.
Написанный в 1933 году рассказ «Дом у Старого Пимена» Цветаева пыталась опубликовать в двух изданиях - «Последних Новостях» и «Сегодня». Видимо, принадлежность Иловайского к монархическому направлению «отпугнула» редакторов, и у Цветаевой возник «.коварный замысел наградить кроткого. Руднева очередным “Живое о живом” - не очень-то живом. словом, убедить его в необходимости для С<овременных> З<аписок> никому не нужной рукописи» [10, с. 252]. Сомнения Цветаевой были оправданными: она опасалась не только неприятия редакцией демократически ориентированного издания откровенного политического направления Иловайского, но и того, что в произведении описывался не всем интересный мир ее детства - дом и семья известного историка, приходившегося ей дедушкой 9. Еще у Цветаевой, как явствует из письма к Буниной, было «.тяжелое раздумье»: говорить Рудневу, что рукопись уже не взяли в двух изданиях, «.или, наоборот, распускать хвост?» [там же].
Остановившись на первом «варианте», но не избавившись от терзающих сомнений, она писала Рудневу: «Посылаю Вам своего “Дедушку Иловайского”, которого не приняли в “Последних Новостях” как запретную (запрещенную Милюковым) тему. “Высоко-художественно, очень ценно, как материал, но.” - вот точный отзыв Милюкова. Если эта тема у Вас не запрещена, что Вы скажете об этой вещи для “Современных записок”?» [11, с. 28]. И, пытаясь «задобрить» редактора, выносит предположение, что имя Иловайского не может «оттолкнуть» кого-нибудь из редакции, ведь все они «.другого поколения, а Милюков с ним <Иловайским>, очевидно, повздорил лично!» [там же], и говорит, что не понимает «.поли-
тического подхода Милюкова к явлению, данному явно в области жизненной, человеческой и даже мистической» [11, с. 29].
Еще не обретя согласие на публикацию рассказа, Цветаева садится за письмо к Буниной, в котором не просто цитирует фрагменты из ответного (хотя и «предварительного») письма к ней Руднева 10, но и вставляет свои -отнюдь не лестные - комментарии: «Вот ответ Руднева на Иловайского 11, - сообщает адресату Цветаева. - Не сомневаюсь, что рукопись - интересна и талантлива, как все, что Вы пишете. ...И все же чувствую или предчувствую одно “но”. Не в имени Иловайского... в смысле его “одиозности”, а в смысле его значительности. <... > Думаю, что весь несомненный интерес Вашей статьи будет вероятно в описании старого московского интеллигенческого быта. (здесь и далее курсив М. Цветаевой. - Ред.) ^В! Вера, разве Иловайский - “интеллигент”? <...> Какое нечувствование ЭПОХИ и духовного типа!!!) (Дальше Руднев:) ..Хорошо, - но мы - жадные и от Вас ждем Вашего лучшего. На мой личный вкус -таковыми могли бы быть Ваши чисто-литературные воспоминания и характеристики. ^В! А он не - просто дурак? Хотя старик 12, но к сожалению дурак. Пусть писатели пишут о писателях, философы о философах, политики о политиках, священники о священниках, помойщики о помойщиках и т. д. - ведь он вот что предлагает!). <...> Все это письмо - не опасение, а предрешение, только Р<уднев>, прослышав о Милюкове, не хочет быть смешным и упор сделал на другом (не-историчности лица). Почему Степун годами мог повествовать о своих женах, невестах, своячницах и т. д.13, а я - о единственном своем (!) дедушке Иловайском - не могу?? <...> .Для редактора важнее всего: как вещь написана, то есть кто ее написал, а не о ком. <...> Чувство, что литература в руках малограмотных людей. Ведь это письмо какого-то подмастерья! Впрочем, не в первый раз!» [10, с. 254-255]. Заканчивалось письмо проклятиями, в том числе в адрес редакторов журнала.
Мифотворец-Цветаева, создав в «эпистолярном жанре» образ малограмотного редактора-подмастерья, в полнейшей искренно-
сти пишет этому самому «подмастерью» (Рудневу): «Милый Вадим Викторович, очень рада, что мой Иловайский Вас не устрашил, то есть м<ожет> б<ыть> и устрашил, но иначе» [11, с. 31].
Когда стало понятно, что рассказ «потенциально». принят в «Современные записки» [10, с. 256], Цветаева обращается к Буниной с просьбой: «Когда. сдам, и начнется бесконечная торговля с Рудневым: сократить, убрать и т. д. - Вера, вступитесь. моя мечта, чтобы вещь напечатали целиком, а м<ожет> б<ыть> вместо положительных - отпущенных на нее С<овременными> З<аписками> -65.000 знаков окажется 90.000. <.> Пусть платят за 65 тысяч знаков, пусть печатают -хоть петитом. мне все равно, лишь бы - все, всю. Пусть разбивают на 2 №, как Макса 14, бывшее - не торопится. Итак, когда начнутся распри, я к Вам возоплю, - м<ожет> б<ыть> надавите на Фундаминского 15 (к<оторого> пишу от фундамент). <.> Они все боятся, что “их читателю” - “скучно”.» [там же, с. 259-260].
Спустя месяц Цветаева пишет Буниной, что благодаря стараниям одной из ее знакомых, «кажется. Дедушку проведут целиком» [там же, с. 262]. А вскоре выясняется, что рассказ «принят к печатанию», но с оговоркой, что автор приведет рукопись к ее «условному размеру» [11, с. 37-38] - то есть к количеству заранее установленных печатных знаков. Следствием такой «оговорки» явилось гневное письмо Цветаевой в редакцию журнала: «Я слишком долго, страстно и подробно работала над Старым Пименом, чтобы идти на какие-то сокращения, - обращалась Цветаева к “Современным запискам”. - Не могу разбивать художественного и живого единства, как не могла бы, из внешних соображений, приписать, по окончании, ни одной лишней строки. Пусть лучше лежит до другого, более счастливого случая, либо идет - в посмертное, то есть в наследство тому же Муру. как добрая половина написанного мною в эмиграции и эмиграции, в лице ее редакторов, не понадобившегося, хотя все время и плачется, что нет хорошей прозы и стихов. <.> .За меня здесь - лучший читатель и все писатели. Ходасевич, Бальмонт, Бунин или любой из молодых, единогласно под-
твердят мое, за 23 года печатания. заработанное, право на существование без уреза. <...> Если дело только в трате. не оплачивайте мне этих 8 стр<аниц>, пусть идут на оплату типог<рафских> расходов . Если же Вы находите, что вещь внутренно-длинна, неоправданно-растянута. Старый Пимен остается при мне (а я при нем).» [11, с. 38-40].
И следом Цветаева отправляет письмо Тесковой, в котором, пересказав свой ответ редакции, говорит: «Думаю - не согласятся. <.> Они. хотели, чтобы я выкинула всю середину о детях Иловайского, то есть как раз самое насущное и сказочное: две ранних смерти двух несказанно трогательных существ. Им это “неинтересно”, они ловят анекдот, сенсацию, юмор. Чуть всерьез - уже “растянуто” и “читатель не поймет”. Я - лучшего мнения о читателе» [9, с. 409].
Но опасения Цветаевой оказались напрасными. «Присылайте рукопись Вашего “Домика у Старого Пимена”, - писал Цветаевой Руднев, - согласно Вашему желанию она будет напечатана полностью. Мне не хочется сейчас говорить относительно содержащихся в Вашем письме упреков и обвинений по адресу редакции “С<овременных> З<аписок>”. Я не считаю их справедливыми. Но во всяком случае на будущее нам соверш<енно> необходимо договориться так, чтобы исключить саму возможность повторения весьма тягостных и для Вас, и для нас положений» [11, с. 41].
Говоря об упреках Цветаевой в адрес редакции журнала, Руднев имел в виду, конечно, только последнее к нему письмо. Об обвинениях в «нечувствовании эпохи», в попытке «поймать» анекдот, сенсацию, юмор и о многом другом Руднев, завоевавший в эмигрантских кругах уважение и славу талантливейшего редактора, просто не знал. Он, вероятно, даже не мог такого предположить, ведь сама же Цветаева называла его «чудным редактором», после которого «почти ничего не остается делать» [там же, с. 67]. Цветаева откровенно отдавала ему предпочтение в своих симпатиях среди редакторов «Современных записок»: «.Мы с Вами хотя и ссоримся - но в конце концов миримся, а с Вишняком у меня никакой давности. » [там же, с. 26], - признавалась она Рудневу.
Но если даже Руднев, не зная о большей части обвинений Цветаевой в его адрес, был обижен на нее, то не сложно представить негодование Вишняка, узнавшего из появившихся в печати «Письмах Марины Цветаевой к Ю.П. Иваску (1933-1937)» о «проклятиях» в адрес издания. В одном из этих писем Цветаева описывает свою «творческую биографию» и нынешнее (на 1933 год) положение: «Вкратце: с 1912 года по 1920 год я, пиша непрерывно, не выпустила... ни одной книги. <...> В 1922 году уезжаю за границу, а мой читатель остается в России - куда мои стихи (1922-1933) не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не-свое: тамошнее! <... > Затем “Версты” (сотрудничество у Евразийцев), и окончательное изгнание меня отовсюду, кроме эсеровской “Воли России”. Ей я многим обязана, ибо не уставали печатать - месяцами! - самые непонятные для себя вещи. Но “Воля России” - нынче кончена. Остаются “Числа”, не выносящие меня, “Новый Град” - любящий, но печатающий только статьи, и - будь они прокляты! -“Современные Записки”, где дело обстоит так: - “У нас стихи, вообще, на задворках. Мы хотим, чтобы на 6 страницах - 12 поэтов” (слова литературного редактора Руднева -мне, при свидетелях)» [10, с. 383-384].
Конечно, после этой публикации Вишняк был обижен на Цветаеву. «За время существования “Современных записок”, - пишет он в своих “Воспоминаниях редактора”, - приходилось многократно выслушивать недовольство. сотрудников. <.> Но о “проклятиях” журналу. приходится слышать впервые. <.> Объяснение ее словам можно найти, конечно, в материально безысходном и тяжелом душевном состоянии М.И. Цветаевой того времени. Оно, действительно, было трагичным. Но оправданы ли ее “проклятия”? На мой взгляд, они не имеют под собой даже того основания, на которое Цветаева ссылается. <.> Прибавлю, что некоторые взгляды Цветаевой были очень далеки и чужды всем членам редакции, не исключая и Руднева, которого Цветаева неосновательно именует “литературным редактором” - такого в журнале не было... При отличных отношениях с Цветаевой оплошностью Руднева, очевидно, была чрезмерная доверчи-
вость и упрощенность, с которой он говорил с духовно близким ему сотрудником о стихах “на задворках”, “подходящих стихах” и проч. Что же касается совершенно “непонятных для себя вещей”, как издевалась Цветаева над теми, кто “не уставали (их) печатать”, - .скажу за себя, я всегда противился их напечатанию» [2, с. 106-107].
Негодование Вишняка, как и обиду Руднева, понять можно. Но в то же время сложно упрекать и Цветаеву: став жертвой собственного «отщепенства» и поэтического «естества», она просто не могла жить, не создавая вокруг себя мифов. Конечно, нельзя сказать, что господствующая долгое время точка зрения, сводящаяся к неприятию Цветаевой эмигрантской прессой вообще и «Современными записками» в частности, явилась только «продуктом» творимого поэтом мифа. Как мы говорили выше, произведения Цветаевой действительно сокращались - но в большинстве своем в силу объективных причин; ее стихи не имели преимущества перед другими и отбирались, как правило, по критерию доступности «среднему читателю» - но таков был закон существования печатных изданий; не все члены редакции понимали и принимали ее творчество. Но причина этого, вероятно, крылась в том, что своим творчеством Цветаева (по многочисленным свидетельствам современников) всегда опережала свое время.
Сегодня непросто понять, на ком лежит больше вины в периодически возникавших коллизиях между сотрудником и редакторами журнала, и сложно достоверно сказать, что в этих взаимоотношениях было мифом, а что действительностью.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 «Ода пешему ходу» при жизни Цветаевой напечатана не была.
2 Поэма была опубликована в журнале «Воля России» (1930. №> 11, 12).
3 Имеется в виду Максимилиан Волошин.
4 В 1940 году цикл получил название «Надгробие».
5 Статья «Посмертный подарок» вошла в эссе «Поэт-альпинист», при жизни Цветаевой была опубликована лишь по-сербскохорватски в журнале «Русский архив» (1935. №9 32, 33).
6 Читающий и любящий (нем.).
7 Имеется в виду очерк «Мой Пушкин» (1937. №> 64).
8 Мур - «домашнее» имя сына Георгия.
9 Д. Иловайский - отец первой жены Ивана Цветаева, Варвары Дмитриевны.
10 Руднев отвечал на письмо Цветаевой, не получив на тот момент рукопись рассказа.
11 Курсивом выделены цитаты из письма Руднева к Цветаевой, которые последняя приводит в своем письме к Буниной.
12 Рудневу в 1933 году было 54 года.
13 Вероятно, Цветаева имеет в виду «Мысли о России» Ф. Степуна, публиковавшиеся в N° 14, 15, 17, 19, 21, 23, 28, 32, 33, 35 журнала.
14 Имеется в виду очерк «Живое о живом», опубликованный в N° 52, 53 журнала.
15 Имеется в виду Бунаков-Фондаминский.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Берберова, Н. Н. Из книги «Курсив мой» / Н. Н. Берберова // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. - М. : Аграф, 2002. - С. 48-53.
2. Вишняк, М. В. «Современные записки» : воспоминания редактора / М. В. Вишняк. - СПб. : Logos ; Дюссельдорф : Голубой всадник, 1993. -240 с.
3. Еленев, Н. А. Кем была Марина Цветаева? / Н. А. Еленев // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. - М. : Аграф, 2002. - С. 16-44.
4. Извольская, Е. А. Тень на стенах / Е. А. Извольская // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. - М. : Аграф, 2002. -С. 219-242.
5. Кубка, Ф. Грустный романс о Марине Цветаевой / Ф. Кубка // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. - М. : Аграф, 2002. - С. 152-162.
6. Резникова, Н. В. Все в ней было непомерно, как ее талант / Н. В. Резникова // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. - М. : Аграф, 2002. - С. 191-199.
7. Родионова, Г. С. В Провансе в предвоенные годы. / Г. С. Родионова // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. -М. : Аграф, 2002. - С. 275-288.
8. Слоним, М. Л. О Марине Цветаевой / М. Л. Слоним // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. - М. : Аграф, 2002. - С. 90-146.
9. Цветаева, М. И. Письма / М. И. Цветаева // Собр. соч. В 7 т. Т. 6. - М. : Эллис Лак, 1995. -800 с.
10. Цветаева, М. И. Письма / М. И. Цветаева // Собр. соч. В 7 т. Т. 7. - М. : Эллис Лак, 1995. -848 с.
11. Цветаева, М. Надеюсь - сговоримся легко : письма 1933-1937 годов / М. Цветаева, В. Руднев. -М. : Вагриус, 2005. - 208 с.
12. Чернова-Сосинская, А. В. В одном доме «На Смихове» / А. В. Чернова-Сосинская // Марина
Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. - М. : Аграф, 2002. - С. 81-84.
13. Эйснер, А. В. Она многое понимала лучше нас... / А. В. Эйснер // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. - М. : Аграф, 2002. - С. 202-213.
14. Эфрон, А. С. Письма Марины Цветаевой / А. С. Эфрон // Новый Мир. - 1969. - №> 4. - С. 185-214.
