CC BY-NC-ND
115
Г.С. Прохоров
М.М. БАХТИН О ПРИРОДЕ «ДНЕВНИКА ПИСАТЕЛЯ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Настоящая статья посвящена реконструкции и анализу представлений М.М. Бахтина о «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского. Вопреки популярным представлениям, будто бы этот текст практически не входил в круг научных интересов М.М. Бахтина, анализ принадлежащих последнему сочинений демонстрирует обратное. «Дневник писателя» существовал для М.М. Бахтина как бы сразу в двух измерениях - как явление русской журналистики и как особое художественное целое, обладающее героями и полифонически организованным внутренним миром. Размышления над «Дневником писателя» сыграли значительную роль в осмыслении М.М. Бахтиным природы и литературной традиции мениппеи.
Ключевые слова: М.М. Бахтин, Ф.М. Достоевский, «Дневник писателя», научная рецепция, художественная публицистика.
«Дневник писателя» Ф.М. Достоевского относится к тем произведениям, которые, на первый взгляд, находились глубоко на периферии научных интересов М.М. Бахтина. Поэтому неудивительно, что проблема рецепции им «Дневника писателя» никогда серьезно не ставилась. На эту тему существуют лишь общие категоричные суждения подобные «К чистой публицистике относят "Дневник писателя" Л.П. Гроссман, В.Я. Кирпотин, М.М. Бахтин»1. Подобную оценку трудно счесть справедливой. Во-первых, традиция изучения «Дневника писателя» содержит многочисленные обращения к разборам «Дневника писателя», осуществленным М.М. Бахтиным как в книге 1929 г. «Проблемы творчества Достоевского», так и в ее переработке 1964 г. В частности, анализ «Среды» использован, как минимум, четырежды - В.А. Тунимановым, Д.В. Гришиным, Т.В. Захаровой, В.В. Щуровой2. Во-вторых, при поверхностном взгляде на рецепцию М.М. Бахтиным «Дневника писателя» Ф.М. Достоевского мысли исследователя привязывают
© Прохоров Г.С., 2013
к научной традиции 1960-1970-х годов. Между тем первые осмысления «Дневника писателя» предприняты М.М. Бахтиным в 1920-е годы. Они несут в себе печать эпохи и научной проблематики того периода, а потому их лучше рассматривать не в контексте работ В.Я. Кирпотина, Г.М. Фридлендера, В.А. Туниманова, но в контексте мыслей В.А. Сидорова, В.А. Десницкого, Н.В. Переверзева, может быть даже О.Ф. Миллера. Отсюда вытекает вторая насущная задача - вернуть воззрениям М.М. Бахтина на «Дневник писателя» привязку к «малому времени».
В настоящей статье мы мы попробуем реконструировать взгляды М.М. Бахтина на «моножурнал» Ф.М. Достоевского и продемонстрировать, что исследователь никогда не понимал «Дневник писателя» как обычную публицистику - в современном смысле этого понятия.
Впервые к «Дневнику писателя», а точнее к его фрагменту 1873 г. «Среда», М.М. Бахтин обратился в книге 1929 г. «Проблемы творчества Ф.М. Достоевского». Исследователь показывает: личностный характер видения пронзает все творчество Ф.М. Достоевского, в том числе и публицистику: «...даже в своих полемических статьях он <Достоевский> в сущности не убеждает, а организует голоса, сопрягает смысловые установки, в большинстве случаев в форме некоторого воображаемого диалога»3. В «сопряжении смысловых установок», за каждой из которых стоит уникальный человек со своим внутренним миром, М.М. Бахтин видит специфику «публицистики Достоевского». Он указывает - вероятно, первый, - что сопряжение идей в публицистике Достоевского обусловлено не логическими процессами, не прямыми публицистическими задачами, но диалогом сознаний, стоящим за голосами, чьи независимые и часто противоречащие друг другу реплики явлены автором: «Дальнейшее развитие темы строится на полусловах и на материале конкретных жизненно-бытовых сцен и положений, в конце концов имеющих последнею целью охарактеризовать какую-нибудь человеческую установку: преступника, адвоката, присяжного и т. п. Так построены все публицистические статьи Достоевского. Всюду его мысль пробирается через лабиринт голосов, полуголосов, чужих слов, чужих жестов»4.
Интерпретация «Дневника писателя», предложенная здесь, весьма далека от доминировавшего в 1920-х годах понимания текста как прямого, биографического высказывания Ф.М. Достоевского. Последнее мнение характерно, например, для В.А. Десницкого, - кстати, научного руководителя В.Н. Во-лошинова, близкого знакомого М.М. Бахтина: «всё "литератур-
ное" здесь в то же время и определенно публицистично. <...>. Так, "Басня древняя, чуть не индийского происхождения" о свинье и льве, предназначена для возможных "оппонентов", которым не понравится "Дневник", хотя Достоевский и собирается писать его для разговора с самим собой»5. Положения В.А. Де-сницкого целиком соответствуют взглядам О.Ф. Миллера6 или В.Ф. Переверзева7.
М.М. Бахтин обнаруживает в «Дневнике писателя» какую-то иную природу. Однако указав на нее, исследователь в то же самое время не был готов разорвать связь с парадигмальным представлением о произведении. Он пробует осмыслить специфику как проявление индивидуальной манеры письма: за особенностями публицистики Ф.М. Достоевского стоят якобы не эстетические, но исключительно психологические причины: «...Достоевский не умеет и не хочет отрешать мысль от человека, от его живых уст, и соотносить ее с другой мыслью в чисто предметном плане»8. Мотивация - весьма знаменательна: она очень близка к той, что была дана в 1924 г. В.А. Сидоровым. Фактически, касаясь «Дневника писателя», М.М. Бахтин солидаризируется не с В.А. Десницким, но с
B.А. Сидоровым: «Каждая личность имеет свою идею, ею живет и стремится проводить ее в жизнь. Это <идеи "Дневника писателя"> какие-то мифические существа - продукт поэтического, образного мышления Достоевского, а, быть может, даже мифологического мышления»9. В.А. Сидорову отсылка к мифологическому мышлению, якобы пронизывающему сплошь сознание Достоевского, понадобилась, чтобы завуалировать мысль - с необходимостью вытекающую из статьи - о художественности «Дневника писателя». В ситуации 1920-х годов мысль потребовала бы кардинального пересмотра всей традиции изучения «моножурнала», что прекрасно понимал автор статьи «О "Дневнике писателя"»: «Если окажется, что у Достоевского на первом месте образ, в который он все время вглядывается, дополняет, вносит поправки, но в общем оставляет тем же, то встает вопрос не о разработке мировоззрения Достоевского по "Дн<евнику> писателя", а об изучении его образов. "Дневник писателя" тогда станет источником для психологии его творчества, а не для определения его общественно-политических взглядов. Во всяком случае последнее должно потребовать предварительного обследования "Дневника писателя" как художественного произведения»10. В.А. Сидоров, вышедший из семинария
C.А. Венгерова, не мог позволить себе столь радикального заявления в статье на несколько страниц11. М.М. Бахтин вводил своей монографией понятие полифонического романа, так что тоже не был
заинтересован в появлении еще одного нового и довольно провока-тивного утверждения.
Кроме того, 1920-е годы охарактеризовались бурной полемикой о литературной или внелитературной природе фельетона12. Ее стержневыми участниками были Е.И. Журбина, В. Морозов и достоевист Л.П. Гроссман, - весьма вероятно, человек из круга Н.М. Бахтина13, родного брата Михаила Михайловича. Краткосрочным результатом дискуссии стало восприятие художественно-публицистической границы как взаимоисключающей: текст или литературный (=художественный, вымышленный), или публицистический (=журналистский, документальный, «злободневный»). Обращаясь к «Дневнику писателя», М.М. Бахтин, как до него и В.А. Сидоров, отчетливо старается пройти в стороне от «фельетонной» полемики.
Тем не менее представление М.М. Бахтина о «Дневнике писателя» вполне реконструируемо. Если посмотреть, какими чертами он наделил публицистику Ф.М. Достоевского, то видно: черты эти - полифонические и художественные. По сути дела, исследователь представил «Среду» полифоническим произведением с обособленными от автора сознаниями (т. е. героями). Работать с подобной моделью как моделью публицистической М.М. Бахтину было некомфортно; некомфортно было и оторвать «Дневник писателя» от публицистики. Потому полифония «Среды» показана, но мысль об этом не сформулирована четко. Линия рассуждения вдруг и резко пресечена почти на полуслове: «Конечно, в публицистических статьях эта формообразующая особенность идеологии Достоевского <полифоничность> не может проявиться достаточно глубоко. Публицистика создает наименее благоприятные условия для это-го»14. Анализ опровергнут отсылкой к догме о логико-риторическом характере публицистики.
Обрыв мысли произойдет ровно на этом же самом месте и в переработанном варианте книги М.М. Бахтина, вышедшей в 1963 г. под названием «Проблемы поэтики Ф.М. Достоевского». Исследователь снова подводит нас к оживающим и обретающим собственное лицо идеям «Среды», вновь повторена ключевая мысль: «Всюду его мысль пробирается через лабиринт голосов, полуголосов, чужих слов, чужих жестов. Он нигде не доказывает своих положений на материале других отвлеченных положений, не сочетает мыслей по предметному принципу, но сопоставляет установки и среди них строит свою установку»15. И вновь за мыслью следует риторическое опровержение; исследователь вновь уходит от проблемы художественно-публицистической границы, прикрываясь необходимостью
признавать существующие видовые границы: «Конечно, в публицистических статьях эта формообразующая особенность идеологии Достоевского не может проявиться достаточно глубоко. Здесь это просто форма изложения. Монологизм мышления здесь, конечно, не преодолевается. Публицистика создает наименее благоприятные условия для этого»16. Вопреки разбору, «Среда» признана монологичной и не содержащей героев, потому что она - публицистическая статья, а публицистика всегда монологична и не имеет героев. Ход размышления нетипичный для М.М. Бахтина. Примечательно: несколькими предложениями ниже он вновь вернется к написанному и снова укажет на полифонию Достоевского. Только после возвращения к теме нет уже никакой непосредственной привязки к «Среде», а потому непонятно, говорит ли он о полифо-ничности публицистики Достоевского или о его художественных произведениях: «Мыслить для него - значит вопрошать и слушать, испытывать установки, одни сочетать, другие разоблачать. Нужно подчеркнуть, что в мире Достоевского и согласие сохраняет свой диалогический характер, то есть никогда не приводит к слиянию голосов и правд в единую безличную правду, как это происходит в монологическом мире»17.
С одной стороны, исследователь, очевидно, не хочет попасть в бурную и активную дискуссию 1920-х годов о природе фельетона, литературно-публицистической границе и т. п. С другой - для М.М. Бахтина «Дневник писателя» как бы живет сразу в двух из-мерениях18.
Из работ М.М. Бахтина можно выделить значительное число высказываний о «Дневнике писателя» как об обычном, журналистском, монологичном тексте, например: «Достоевский был не только художником, писавшим романы и повести, но и публицистом-мыслителем, публиковавшим соответствующие статьи во "Времени", в "Эпохе", в "Гражданине", в "Дневнике писателя". В этих статьях он высказывал определенные философские, религиозно-философские, социально-политические идеи; высказывал он их здесь (то есть в статьях) как свои утвержденные идеи в системно-монологической или риторико-монологической (собственно публицистической) форме. Эти же идеи он высказывал иногда и в своих письмах к различным адресатам. Здесь - в статьях и письмах - это, конечно, не образы идей, а прямые монологически утвержденные идеи»19. Все подобные высказывания объединены единственным ракурсом взгляда на «Дневник писателя».
Во-первых, подобная характеристика встречается лишь при подходе к сочинению Ф.М. Достоевского как к «мертвому» тексту,
годному служить источником биографических сведений и прямых «идеологем»: «Идеи Достоевского вне романа (в публицистических статьях во "Времени", "Эпохе", "Гражданине", "Дневнике писателя") звучат совершенно иначе, чем аналогичные идеи в самом романе»20.
Во-вторых, такой «Дневник писателя» существует в перечислительном ряду, причем ряду «закрытом» - вместе с журналами «Время» и «Эпоха»: «Совершенно то же самое происходит и с идеями Достоевского-публициста и мыслителя, высказанными им в системно-монологическом контексте своих статей во "Времени", в "Эпохе", в "Дневнике писателя" или в своих письмах к различным адресатам: они должны рассматриваться нами как идеи-прототи-пы...»21.
В-третьих, за подобным ракурсом взгляда прослеживается четкая прагматика: «Дневник писателя» выступает как образец публичного, но не-романного текста Ф.М. Достоевского. М.М. Бахтину крайне важно показать, что полифонический диалог достигает своей высшей проявленности только в полифоническом романе, что такой тип диалога соотнесен с жанром (явлением эстетического порядка), а не с категориями лингвистического характера. «Дневник писателя» взят как удобный, как бы лежащий под рукой пример не-романа: «Вступая в область журналистик<и> Достоевского, мы наблюдаем резкое сужение горизонта, исчезает всемир-ность его романов, хотя проблемы личной жизни героев сменяются проблемами общественными<,> политическими <...>. См. "Дневник писателя" за 1876 г., июль - август, <глава> вторая "Идеалисты-циники" (о Грановском)»22.
Идея радикального отличия «Дневника писателя» от полифонических романов Ф.М. Достоевского, по-видимому, связана еще и со множеством преходящих обстоятельств. Например, с необходимостью в условиях советской материалистической эстетики защитить по существу идеалистические явления - эстетический объект и автономный внутренний мир, - то есть настоять на невозможности привносить прямые суждения Достоевского, факты его биографии для непосредственной трактовки созданной им эстетической реальности. Отсюда - изоляция бесспорно художественных текстов от странного и наиболее опасного в плане подобных привнесений источника, «Дневника писателя».
Как только М.М. Бахтин начинает анализировать не «публицистику Достоевского», не «журналы Достоевского», но именно «Дневник писателя», вскрывается второй план отношения исследователя к этому произведению. «Дневник писателя» обретает
глубочайшую смысловую наполненость как целостное, авторское явление, наряду с романами Ф.М. Достоевского принадлежащее «большому» времени. Отметим, когда исследователь говорит о «Дневнике писателя» как о явлении публицистическом, то он видит его исключительно во времени «малом», сопоставляет только с периодикой 1860-1880-х годов, более того, лишь с той периодикой, к которой непосредственное отношение имел сам Ф.М. Достоевский.
Подобный «эстетический» подход впервые после книги 1929 г. нашел вполне отчетливое выражение на страницах черновых «Дополнений и изменений к "Достоевскому"»: «"Дневник писателя" - жанр, восходящий к истокам той же <мениппейной> линии»23. Не конгломерат публицистических статей, а некая предзадуманная автором целостность, обладающая особым завершением (жанр). «Дневник писателя» восходит к традиции менипповой сатиры, а значит связан не только с сиюминутными газетными или журнальными аналогами. Перед нами уже не прямое высказывание Ф.М. Достоевского на «злободневную» тему, которая должна «умереть» через несколько дней, но произведение, принадлежащее длинной литературной традиции, то есть «раскрывающееся только в большом времени»24.
Перерастание «Дневником писателя» «малого времени», как и склонность к полифонии, явно мешало исследователю причислить произведение Ф.М. Достоевского к публицистике25. Когда в «Рабочих записях 1960-1970-х годов» исследователь задается вопросом, журналистское ли построение «Дневник писателя», то оказывается не в состоянии положительно ответить на этот вопрос: «Необычайное утончение всех "этических", личностных категорий. Они лежат в пограничной сфере между этическим и эстетическим. <...>. Жажда воплотиться. Большинство статей "Дневника писателя" лежат в этой средней сфере между <выд. нами - Г. П.> риторикой и личностной сферой»26.
Перед нами «статьи», но эти статьи уже не просто разорвали горизонт «малого времени», но разорвали его, сформировав целостность эстетического порядка, которая - в своем пределе - требует героя: «Большинство статей "Дневника писателя" лежат в этой средней сфере между риторикой и личностной сферой (то есть в сфере Шатова, "почвы"и т.п.)». «Дневник писателя», как видно отсюда, предстает для М.М. Бахтина пространством, в котором публицистическая идея («почва») становится Шатовым, иначе говоря, по воле автора-творца обретает свой эстетический, человеческий, персональный лик.
Подобная двуплановость отчетливо преодолевает по традиции навязываемый данному тексту журналистский, публицистический шаблон. Журналистский тон «Дневника писателя» в поздних размышлениях М.М. Бахтина предстает почти маской27, неким вторичным стилем, на первом плане отсылающим к публицистике, но в своей глубине порождающим художественное слово и внутренний мир: «Слово частного человека. Поэт. Прозаик. "Писатель". Разыгрывания пророка, вождя, учителя, судьи, прокурора (обвините<ля>), адвоката (защитника). Гражданин. Журналист. <...>. Поиски Достоевского. Журналист. "Дневник писателя"»28. «Дневник писателя» отражает поиски Достоевского, но такие поиски, которые выстроены на разыгрывании (т. е. имитации) пророка, вождя, учителя, гражданина, журналиста, иначе говоря, произведение состоит из последовательных вариаций, создаваемых автором-творцом вокруг эмпирически имевших место персон и ситуаций.
Здесь интересно вернуться на 10 лет назад к высказанной М.М. Бахтиным мысли о родстве «Дневника писателя» и менип-пеи. В ней исследователь не просто типологически связал «Дневник писателя» с «"Хромым бесом" Лесажа, Свифтом, "Микроме-гасом" Вольтера и т. п.»29, но указал на «творческий хронотоп», в котором возможно рождение «Дневника писателя» и подобных ему произведений. Ему необходима ощущаемая любым читателем привязка к эмпирической ситуации: «...мениппея - органическое сочетание напряженной идейности и философского диалога с авантюрной фантастикой и трущобным натурализмом. <...>. Ме-ниппова сатира как своего рода злободневный публицистический "журнальный" жанр»30. Однако внутренний мир подобных произведений воплощает эстетические объекты, мениппея не направлена на простое воссоздание исторической действительности. Согласно М.М. Бахтину, мениппея возводит то, что могло бы стать предметом описания в стилистике «трущобного натурализма» до увиденного в качестве «авантюрной фантастики». Характеристика «публицистический» употребляется М.М. Бахтиным в каком-то индивидуальном смысле: нигде для исследователя мениппея не значила исключительно историческое, журналистское целое, но прежде всего целое художественное, лишь выстроенное рядом с эмпирической действительностью как карнавальная вариация последней: «Своеобразное сочетание натурализма с символизмом. Это характерно для мениппеи, для "Сатирикона", для "Золотого осла". Символизм и фантастика вообще великолепно сочетаются с так называемым натурализмом (Гофман, "неистовая школа" и др.)»31.
Такую же природу М.М. Бахтин увидел и за «Дневником писателя» Ф.М. Достоевского. Более того, произведение Ф.М. Достоевского выступило в качестве типологического образца, позволившего М.М. Бахтину разглядеть особенности древних аналогичных явлений. Во всяком случае, в переработанных «Проблемах поэтики Достоевского» именно словосочетание «дневник писателя» оказывается почти что жанровым обозначением: «Сатиры Лукиана в своей совокупности - это целая энциклопедия его современности <...>. Это своего рода "Дневник писателя", стремящийся разгадать и оценить общий дух и тенденцию становящейся современности. Таким "дневником писателя" (но с резким преобладанием карна-вально-смехового элемента) являются и сатиры Варрона, взятые в их совокупности. Ту же особенность мы найдем и у Петрония, у Апулея и других»32.
С 1960-х годов М.М. Бахтин отчетливо усматривает в «Дневнике писателя» (и в нем - как в частном случае мениппеи) органически соединенные, отлитые в жанровое единство взаимодополнительные, хотя и напряженно-конфликтные составляющие. Одна из них - публицистическая заостренность; другая - потребность воплотить идею, превратив идею в героя, живущего своей жизнью33.
«Дневник писателя» Ф.М. Достоевского сопровождал М.М. Бахтина на всем протяжении его научной деятельности, от самых ранних работ до самых поздних. Мнение, будто для исследователя «Дневник писателя» - исключительно явление журналистики, бесконечно редуцирует проблему: М.М. Бахтин не воспринимал это произведение как обычную журналистику. в поздних работах он приходит к «Дневнику писателя» как к образцу, в котором полноценно нашли свое воплощение черты и традиции мениппеи. Из обращений М.М. Бахтина к «Дневнику писателя» видно, как по мере вчитывания в этот текст углублялось и утончалось представление М.М. Бахтина о риторико-эстетической границе и текстах, на ней рожденных.
Примечания
1 Захарова Т.В. «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского как художественно-документальное произведение // О художественно-документальной литературе. Иваново, 1972. С. 90.
2 См.: Туниманов В.А. Художественные произведения в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского: Дис. ... канд. филол. наук. Л., 1965. Л. 79-80; Гришин Д.В. «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского. Мельбурн, 1966. С. 148-150; Захарова Т.В. Указ. соч. С. 95-97, Щурова В.В. «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского: типология, жанр, антропология: Дис. . канд. филол. наук. Воронеж, 2005.
3 Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского // Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. М., 2000. Т. 2. С. 65-66.
4 Там же. С. 67.
5 Десницкий В.[А]. Публицистика и литература в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского // Десницкий В.А. На литературные темы. Л.; М.: Гос. изд. худ. лит., 1933. С. 327.
6 См.: Миллер О.Ф. Русские писатели после Гоголя. Ч. 1. СПб., 1886. С. 201-226.
7 Ср., напр.: «Весь "Дневник писателя" посвящен защите принципа смирения и кротости. В мой план не входит подробное исследование публицистической деятельности Достоевского. Публицистика интересует меня здесь лишь потому, что в ней лучше всего уясняются личные взгляды и симпатии Достоевского, а следовательно, и субъективное его отношение к героям его художественных произведений» (Переверзев В.Ф. Творчество Достоевского: Критический очерк. М., 1912. С. 309).
8 Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. С. 67.
9 Сидоров В.А. О «Дневнике писателя» // Ф.М. Достоевский: Статьи и материалы / Под ред. А.С. Долинина. Л.; М.: Мысль, 1924. С. 116.
10 Там же. С. 112.
11 Здесь уместно напомнить, что статья «О "Дневнике писателя"» вырезана А.С. Долининым из черновика крупной работы, посвященной религиозно-философским воззрениям Ф.М. Достоевского и публицистике писателя. В.А. Сидоров умер, не завершив исследование и не откорректировав окончательный текст. Местонахождение рукописи «почти законченного», по словам Долинина, исследования неизвестно, ее текст никогда не публиковался.
12 См.: Иванов-Грамен Н.К. Теория публицистики как предмет преподавания // Современник. 1922. № 1. С. 266-273; Журбина Е.[И.] Современный фельетон: Опыт теории // Печать и революция. 1926. № 7. С. 18-35; Морозов С. Фельетон - не художественный жанр // Журналист. 1927. № 3. С. 33-37; Фельетон: Сб. статей / Под ред. Ю. Тынянова и Б. Казанского. Л., 1927; Гроссман Л.П. Фельетон - влиятельный литературный жанр // Журналист. 1928. № 2. С. 36-37.
13 В одной из бесед с В.Д. Дувакиным М.М. Бахтин упомянул о научном студенческом кружке Omphalos, «во главе которого стоял брат, Николай Михайлович» (М.М. Бахтин: Беседы с В.Д. Дувакиным / Под ред. С.Г. Бочарова. М.: Согласие, 2002. С. 57; весь фрагмент об Omphalos^ -С. 56-63). М.М. Бахтин датировал возникновение и работу кружка петербургским периодом, однако последний, вероятно, возник чуть раньше и был связан с одесским одноименным издательством (ср.: Тиханов Г. Миша и Коля: Брат-Другой // Новое литературное обозрение. 2002. № 57, прим. 17). Первая книга Л.П. Гроссмана вышла именно в этом издательстве (Гроссман Л.П. Вторник у Каролины Павловой: Сцены из жизни московских литературных салонов <18>40-х годов. Одесса: Omphalos, 1919. 55 с.). Николай Михайлович Бахтин (1894-1950) - филолог-классик, профессор университетов Кембриджа, Саутгемптона
и Бирмингема (подр.: Бочаров С.Г. <Комментарии> // М.М. Бахтин: Беседы с В.Д. Дувакиным. С. 321-322). Интересно, что в 1920-е годы М.М. Бахтин очень высоко оценивал вклад Л.П. Гроссмана в достоеве-дение (см. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. С. 20-25). Впоследствии пути ученых сильно разошлись: в «Беседах с Дуваки-ным» Л.П. Гроссман не упомянут ни разу.
14 Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. С. 67.
15 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 6. М., 2002. С. 108.
16 Там же.
17 Там же.
18 С формальной четкостью эта мысль, уже содержащаяся, как мы постараемся обосновать ниже, в работах М.М. Бахтина, будет выражена значительно позднее в монографии В.Н. Захарова: «Следует различать "Дневник писателя" как жанр и как тип издания: жанр возник в 1873 г. на страницах "газеты-журнала" "Гражданин", тип издания сложился в 1876 г. в связи с намерением Достоевского объявить издание "Дневника писателя" по подписке» (Захаров В.Н. Система жанров Достоевского: Типология и поэтика. Л.: ЛГУ, 1985. С. 191). Формулировка В.Н. Захарова о природе «Дневника писателя» довольно интересно перекликается с оценкой очерка, разработанной к 1970-м годам Е.И. Журбиной: «Я хочу сказать: убеждена, что очерк - жанр, если можно так сказать двойной подсудности. С одной стороны, он "подсуден" законам произведений художественных, с другой - произведений публицистики и науки» (Журбина Е.И. Повесть с двумя сюжетами: О публицистической прозе. М., 1979. С. 245; процитированный фрагмент написан в 1969 г.).
19 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. С. 104.
20 Бахтин М.М. <Дополнения и изменения к «Достоевскому»> // Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 6. С. 303.
21 Там же. С. 324-325.
22 Бахтин М.М. <Рабочие записи 60-х - начала 70-х годов> // Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 6. С. 436-437.
23 Бахтин М.М. <Дополнения и изменения к «Достоевскому»>. С. 338.
24 Бахтин М.М. Ответ на вопрос редакции «Нового мира» // Бахтин М.М.
Собрание сочинений. Т. 6. С. 455.
25 Подобно газете, время жизни живописной публицистики как публицистики ограничено. Не случайно «...когда публицистическая идея, заложенная в фельетоне, теряет свое значение благодаря определенным изменениям, происшедшим в обществе, когда злободневность факта, положенного в основу выступления сатирика, стирается временем, тогда в ряде случаев беллетризованный фельетон превращается в чисто новел-лическое произведение. При этом ни специфическое развитие сюжета, ни ввод чисто публицистических элементов не могут помешать процессу такого превращения. И "Клооп", и "Разговоры за чайным столом", и "Последняя встреча", и "Широкий размах", и "Добродушный Курятников" были помещены И. Ильфом, Е. Петровым в "Правде" под рубрикой "Фельетон". Сегодня они справедливо печатаются как рассказы. Нечто
подобное произошло и с фельетонами А. Зорича. Правда, сам он их редко называл фельетонами, считая, что пишет рассказы» (Кройчик Л.Е. Современный газетный фельетон. Воронеж: ВГУ, 1975. С. 167).
26 Бахтин М.М. <Рабочие записи 60-х - начала 70-х годов>. С. 414.
27 Ср. прямо обратное утверждение В.В. Виноградова: «"Дневник писателя" Достоевского менее всего похож на "внутренний монолог", на "разговор с самим собой" по своему политическому существу, по своей публицистической направленности. Он только стилизован иногда под "внутренний монолог", как бы следуя ему в разговорно-фамильярной манере речи, в ассоциативном ходе стремительно набегающих и сменяющих одна другую мыслей» (Виноградов В.В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961. С. 568).
28 Бахтин М.М. <Рабочие записи 60-х - начала 70-х годов>. С. 411.
29 Бахтин М.М. <Дополнения и изменения к «Достоевскому»>. С. 338.
30 Там же.
31 Там же. С. 328.
32 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. С. 134.
33 Бахтин М.М. <Дополнения и изменения к «Достоевскому»>. С. 336. Ср.
тот же принцип применительно к «Дневнику писателя»: Бахтин М.М. <Рабочие записи 60-х - начала 70-х годов>. С. 411.
