CC BY
7
Научная статья
УДК 82.091
ББК 83.000.3
Г 61
DOI: 10.53598/2410-3489-2023-1-312-23-35
«ЛюбопытнЪйшш из Кавказских народов есть Черкесской...»: «Путешествие в полуденную Россию» В. В. Измайлова в парадигме современной имагологии
(Рецензирована)
Вячеслав Михайлович Головко
Северо-Кавказский федеральный университет, Ставрополь, Россия,
vmgolovko@mail.ru
Аннотация:
В системе имагологического анализа рассматривается специфика художественной интерпретации оппозиции «своё & чужое» в «Путешествии в полуденную Россию» (1800—1802) писателя-сентименталиста В. В. Измайлова при изображении общественного быта, гражданского уклада, «политических феноменов», культуры и нравов «черкесского народа». Доказывается, что данный инонациональный образ воссоздаётся в свете просветительской установки автора, убеждённого в необходимости интеграции сущностных качеств «человека природы» и «цивилизованного человека». Раскрываются особенности рецепции идей руссоизма как явления европейского Просвещения XVIII в., обусловленные актуализацией проблем исторического развития России послепетровского времени. Они проявляются в художественной интерпретации имагологического образа адыгов, создаваемого в результате идентификации этнотипа и этонокуль-турного уклада, а также национального образа мира этого народа. Показывается, что имаготип и имагема репрезентируют те имаготипические структуры и ментальные модели, которые являются основой изображения привлекательного образа «Другого» в данном произведении.
Ключевые слова: В. В. Измайлов, черкесы (адыги), имаготема, инонациональный образ, своё/чужое, сентиментализм, литературный жанр «Путешествие», восприятие «другого», имаготип, имаготипические структуры, имагема, национальный образ мира.
Для цитирования: Головко В. М. «ЛюбопытнЪйшш из Кавказских народов есть Черкесской...»: «Путешествие в полуденную Россию» В. В. Измайлова в парадигме современной имагологии // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер.: Филология и искусствоведение, 2023. Вып. 1 (312). С. 23-35. DOI: 10.53598/2410-3489-2023-1-312-23-35.
Original Research Paper
«The most peculiar of the Caucasus ethnicities is the Circassian one.»: V. V. Izmaylov's «Journey to the midday Russia» in the paradigm of modern imagology
Viacheslav M. Golovko,
North Caucasus Federal University, Stavropol, Russia, vmgolovko@mail.ru
Abstract:
The paper examines the interpretation of the opposition «own-strange» in the social and cultural life and «political phenomena» of the Circassians in the system of imagological analysis in «Journey to the Midday Russia» (1800-1802) by the sentimentalist writer V. V. Izmailov. The article proves that this foreign image is recreated through the educational attitude of the author, who sees it necessary to integrate the essential qualities of «the man of nature» and a «civilized man». The author reveals reception of the ideas of Rousseauism as a phenomenon of the 18th century European Enlightenment, associated with the actualization of the problems of the Russian historical development after Peter the Great. This is manifested in the interpretation / imagological image of the Adyghes, created as a result of the identification of the ethnotype and ethno-cultural way, as well as the national image of the world. It is shown that the imagotype and imageme represent those imagotypic structures and mental models that form the basis for the image of the attractiveness of the «Other» in this work.
Keywords: V. V. Izmaylov, Circassians (Adyghes), imagotheme, foreign image, own-strange, sentimentalism, literary genre «Journey», perception of the «Other», imagotype, imagotypic structures, imageme, national image of the world.
For citation: Golovko V. M. «The most peculiar of the Caucasus ethnicities is the Circassian one...»: V. V. Izmaylov's «Journey to the midday Russia» in the paradigm of modern imagology //Bulletin of Adyghe State University, Ser.: Philology and Art Criticisms,2023.No.1(312).P.23-35.DOI: 10.53598/2410-3489-2023-1-312-23-35p.
Введение.
Активно развиваясь с середины ХХ века, имагология как литературоведческая дисциплина [1: 26; 2: 5] в настоящее время обладает своим методологическим инструментарием и терминологическим аппаратом [3; 4]. Образ инонационального в художественной литературе является выражением стремления народов к познанию друг друга, их истории и культуры, а проблемы компаративистики в этом плане рассматриваются не на уровне влияний одной национальной литературы на другую, а в аспекте художественной рецепции «Другого». Архетипическая бинарная оппозиция «своё & чужое» наполняется конкретным смыслом: изучаются те «другие» «образы» и «картины», которые воссоздаются, прежде всего, в художественной литературе, и закрепляются, распространяются в разных типах дискурсивных практик, которые тоже учитываются в
историко-литературных работах. Формирующиеся в такой парадигме метанарративы «инонационального текста» в литературе того или иного периода предстают сегодня в филологической науке в виде типологий, основанных на актуализации моделирующих функций художественного текста.
Материалы и методы.
Имаготипические структуры инонационального образа в художественной литературе - это ментальные модели, которые являются основой этнокультурной идентичности изображаемого народа. Эти структуры объективируют, опредмечивают «имагологический образ», то есть образ нации как ментально-культурного образования [5:4], они являются, в то же время, основой создания «национальный образа» в художественной литературе. Произведения талантливых писателей могут представлять собою контаминацию «имагологического образа»
и инонационального образа как эстетического феномена. Ярким примером такого синтеза является одно из значительных, знаковых явлений в литературе русского сентиментализма - «Путешествие в полуденную Россию» В. В. Измайлова (1773-1830), созданного писателем в 1800 - 1802 гг. на основе личных впечатлений и наблюдений, полученных в 1799 г. во время поездки по регионам центральной и южной России, как сказано самим автором, «первой в сем роде» [6: 2]. Образ «Другого» в той части «Путешествия» В. В. Измайлова, где он описывает общественный быт и нравы народов Северного Кавказа, прежде всего, адыгских народов, предстает в виде имагемы (термин Ж.-М. Мура), когда, по словам Йо-эпа Леерссена, инонациональное рассматривается в виде сущностных оппозиций [1: 28], многосложных составляющих образа «чужого». В этом случае преодолеваются всякого рода стереотипы в представлении одного народа о другом, об истории, культуре, менталитете, гражданском укладе изображаемого, познаваемого иного народа.
Обсуждение.
«Путешествие в полуденную Россию» Измайлова относится к произведениям того жанра, который был особенно востребован в разных национальных литературах в эпоху Просвещения. В русской словесности, начиная с 1770-х гг. («Путешествие одной российской знатной госпожи по некоторым английским провинциям» Е. Р. Дашковой, 1771 г., «Письма из Франции» Д. И. Фонвизина, 1777-1778 гг. и др.), жанр «путешествия» получает большое распространение под непосредственным воздействием просветительской философии, во многом определявшей эстетику сентиментализма и пред-романтизма. Это было время активного освоения русскими мыслителями, литераторами, общественными деятелями философии и культуры европейского Просвещения, но при
этом — и напряжённых дискуссий о самобытности России, о национально-культурной идентичности, о русском языке и народности российской словесности. В. В. Измайлов, писатель из лагеря «карамзинистов», как и Н. М. Карамзин, был убеждённым сторонником идей Ж. Ж. Руссо — одного из самых видных европейских просветителей. Если в идейной эволюции Карамзина сыграли свою большую роль и идеи Вольтера, то Измайлов всей своей профессиональной деятельностью доказал, что Руссо был для него тем идейным авторитетом, на который он целеустремлённо ориентировался как писатель и издатель журналов «Вестник Европы», «Патриот. Журнал воспитания», «Российский музе-ум, или Журнал европейских новостей» и альманаха «Литературный музеум», хотя и не во всём разделял взгляды и убеждения женевского мыслителя.
В то время, когда Измайлов путешествовал по России и подобно Карамзину как автору «Писем русского путешественника» (1791-1792) использовал эпистолярную форму для описаний увиденного и выражения собственных мыслей, идей, впечатлений, создавали свои «Путешествия» П. И. Сумароков, Н. П. Брусилов, П. И. Шаликов, М. И. Невзоров, П. И. Макаров и другие прозаики. И все же «Путешествие в полуденную Россию» Измайлова не затерялось в ряду подобных произведений. Причина заключалась в том, что писатель запечатлел в своих «письмах» реальные события и эпизоды, предпочитая жизненную правду созданиям творческой фантазии или таким художественным формам, которые имели «книжное», литературное происхождение. Именно поэтому его произведение представляет большой интерес с точки зрения основных целей и задач имагологической науки.
Личность автора в «Путешествии» Измайлова предстаёт в образе философа-повествователя,
человека «чувствительного сердца», «чувствительного существа» своего «философического века» [7: 149, 144; 8: 77, 82]. Этот образ-архетип является гарантом истинности, верности, нравственной оценки всего того, что изображается в произведении писателя.
«Чувствительное сердце» — это формула культуры века европейского и русского сентиментализма, одним из самых ярких выразителей философии и эстетики которого является В. В. Измайлов. Не случайно жанровый тип русской сентиментальной повести сложился под определяющим влиянием повестей как Карамзина, так и Измайлова. «Чувствительность» воспринималась и трактовалась деятелями этой культурной эпохи как «способность к состраданию», «отзывчивость», «гуманность», «доброта», «человечность», «совестливость» [9: 18-21]. «Чувствительность» приобретала категориальное значение и в познании, и в социальной философии, и в этике просветителей.
Просветительские идеалы
естественного права человека на свободу, счастье, благодетельное утверждение добра одушевляли деятельность таких талантливых русских писателей-сентименталистов, как Н. М. Карамзин, В. В. Измайлов, П. Ю. Львов, М. Н. Муравьёв, Н. С. Смирнов, А. Е. Измайлов, Г. П. Каменев, Н. П. Милонов и др. В естественном стремлении людей к радости жизни, к собственному благополучию, к преодолению страданий и т. д. они усматривали проявление законов Природы, открываемых «чувствительному сердцу», способному осознать естественное право каждого человека на счастье, не зависимо от его социального положения. «Служить человечеству и наслаждаться жизнью — вот правила, в которых, по моему мнению, заключается всё благополучие!», - так формулирует кредо «чувствительного человека» повествователь в повести Измайлова «Ростовское озеро»
[7: 150]. Гуманистические и фило-софско-этические идеалы руссоизма нашли отражение не только в «Путешествии», но и других его художественных произведениях - в повестях, в баснях, которые он писал в традициях французского баснописца и прозаика Ж.-П. К. Флориана и русского поэта И. И. Дмитриева, в многочисленных переводах, публицистических и литературно-критических статьях.
Концепт «чувствительное сердце» в концептосфере сентиментальных «Путешествий» занимал ключевое положение. Эту идею акцентировал Н. М. Карамзин именно в имагологической оппозиции «своё & чужое», когда писал в «Письмах русского путешественника»: «Читайте Тавернье, Павла Люкаса, Шарденя и прочих славных путешественников, которые почти всю жизнь свою провели в странствиях: найдете ли в них нежное, чувствительное сердце? Тронут ли они душу вашу? - Ах, друзья мои! человек, который десять, двадцать лет может пробыть в чужих землях, между чужими людьми, не тоскуя о тех, с которыми он родился под одним небом, питался одним воздухом, учился произносить первые звуки, играл в младенчестве на одном поле, вместе плакал и улыбался — сей человек никогда не будет мне другом!» [10: 166]. Нередко ключевое слово «чувствительный» фиксировалось в поэтике названий подобных произведений (например, «Чувствительный путешественник, или моя прогулка в Ивердюн» Г. Вернея, 1801; «Новый чувствительный путешественник, или Моя прогулка в А.» неатрибути-рованного автора К. Г., 1802 г.). Уже Л. Стерн в «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии» (1768), с которого и началась история литературных «Путешествий» эпохи Просвещения, создал жанровый образец такого типа произведения, в котором «я» повествователя-рассказчика было максимально приближено к реальному автору,
где описания окружающего мира и природы сочеталось с изображением «внутреннего человека», то есть переживаний и рефлексии самого «чувствительного» повествователя. Автор-повествователь в каждом из «Путешествий», будучи вариантным воплощением матричного культурно-исторического типа, становился «интерпретатором» концептуальной оппозиции «своё & чужое».
Такой образ «русского путешественника», по словам Ю. М. Лот-мана, сочетал в себе черты «любознательного визитера, посетителя достопримечательных мест и исторических памятников, собеседника философов и писателей, неглубокого, чувствительного», и качества человека, «обнаруживающего почти энциклопедическую осведомленность в самых различных сторонах истории, общественной жизни и культуры» как России, так и европейских стран [11: 103]. Подобная «маска повествователя» не исключала, а, напротив, предполагала отражение в произведении определенной «части личности» самого автора-творца, и тех реальных впечатлений, с которыми он хотел поделиться с читателем.
Типологические черты автора-повествователя - «чувствительного Философа» - сохраняются и в «Путешествии в полуденную Россию». Образ «просвещённого», «цивилизованного» повествователя-путешественника персонифицирован с точки зрения его принадлежности к роду деятельности, и идентифицирующее обозначение «Философ» в произведении Измайлова становится обобщенно-собственным именем внутритекстового автора [8: 77]. «... Буду пилигримствовать, утешаясь жизнию, наслаждаясь меланхолией, наблюдая с любопытством и природу и человечество, и все те предметы, которых воспоминание достойно остаться эпохой в жизни мыслящего и чувствительного существа», — писал Измайлов в самом начале своего сочинения [6: 6]. Повествовательное
«я» в его «Путешествии» является многомерным, синтезирующим разных субъектов сознания (философ, литератор, конкретный путешествующий человек, член общества, наделённый гражданскими качествами и т. д.), что способствует реализации важной авторской задачи: показать жизнь с философско-эстетических позиций «чувствительного века», рассмотреть её в свете нравственных идеалов этого «века».
Несмотря на традиционную для литературы того времени сентиментальность и избыточную «меланхолию», в «Путешествии» Измайлова явно доминирует просветительская направленность. Нередко, описывая счастливую жизнь отдельных семей, людей, в которых ярко проявляется добрая человеческая «природа», писатель говорил о возможном совершенствовании человека и общества в результате их просвещения, приобщения к достижениям цивилизации. «.Философический дух нашего времени требует от наблюдателя, чтобы он означил быстрое или медленное течение народа к успехам всемирного разума» [12: 197], - такую перспективу развития «полуденной России» намечал автор «Путешествия», рассматривая возможность обретения счастья отдельным человеком только в том обществе, которое не противоречит просветительским идеалам «естественной» жизни. С Руссо его сближала именно просветительская идеология, проповедь естественного человеческого равенства, стремление к «изучению человеческой природы с того, что действительно неразлучно с нею, что составляет суть человечества» [13: 210].
Писателю импонировала одно из основных идей руссоизма: просвещение способно обеспечить «естественному человеку» и обществу в целом условия для цивилизацион-ного развития, при котором может быть достигнута гармония между «природой человека» [13:14] и социально-историческим прогрессом.
Необходимость «преобладания естественных чувств» в любом цивилизованном «гражданском порядке» последовательно утверждалась Руссо [13: 15]. Идея синтеза «естественности» и «просвещения» в «Путешествии» Измайлова является структурообразующей, и всякий раз при изображении тех или иных картин жизни всех народов и сословий России эта центральная идея раскрывалась в своём специфическом аспекте.
Не случайно писатель проявлял большой интерес к «гражданскому укладу», быту и нравам тех народов, которые ещё «не пользуются благодетельным светом» «науки и просвещения» [8: 5], — крымских татар, калмыков, «кавказских народов», всех других, населяющих регион Кавказской линии. «Какой предмет для Философа! Какая пища для чувствительного!», — восклицал повествователь [8: 77]. Особое его внимание привлёк «черкесский народ»: это было вполне закономерно, потому что черкесы, с его точки зрения, были ближе всего к условиям жизни «естественного человека», то есть смогли сохранить в своём общественном и гражданском быте привлекательные черты и свойства «человека природы».
«Своё & чужое» при изображении адыгов Северного Кавказа в «Путешествии» Измайлова воссоздаётся в свойственной руссоизму просветительской парадигме: «цивилизованный человек & естественный человек» [13: 14]. Образ «Другого» в письмах, посвящённых изображению жизни черкесского народа, даётся в «Путешествии в полуденную Россию» в восприятии автора-повествователя, который является убеждённым сторонником просветительской идеологии. «Любопытнейший из Кавказских народов есть Черкесской, которого описание подаёт понятие о состоянии других, которого успехи в общежитии определят меру в просвещении кавказских народов...», — писал Измайлов [8:27]. Но
при этом он задачи просвещения соотносил с реальными целями духовно-нравственного и социально-исторического развития как адыгских, так и других народов. «Философ в кабинете своём заключает, что человечество близко к нравственному совершенству; а наблюдатель заключает с горестью, что опыты опровергают системы», — констатирует такой очевидный факт повествователь [8: 4]. «Встречи с жителями Кавказской линии» приводили его к выводу, что «успехи просвещения далеки от того, чтобы сделаться общими» [8: 4]. При этом писатель вовсе не идеализировал просвещённую Европу: «.Обозрите народы. противоположите в самой Европе одни общества другим. и вы увидите, что в одном государстве. есть один просвещённый человека на шесть или семь невеж» [8: 5-6]. На этой основе автор-повествователь в полном соответствии с идеями руссоизма делал закономерный вывод: человечество ещё «не близко к нравственному совершенству» [8: 4].
Имагологический образ черкесского народа создается в «Путешествии» Измайлова в результате идентификации типологических свойств и качеств социально-бытового уклада и черт «народного характера» [8: 23], служащих основой для создания особого дискурса: он обусловлен акцентуацией «моральной, коллективно-психологической мотивации данных социальных и национальных особенностей и даёт характерологическое объяснение культурных различий» [1: 28]. Особенности черкесского имаготипа (термин имаголога М. Фишера: (14: 34) Измайлов изначально связывает с природно-географическими условиями жизни этого народа. Спати-альная система координат при описании образа «Другого» в данном случае основана у писателя как на «исторических преданиях» [8: 25], так и на геокультурных особенностях, определивших национальное своеобразие «горных народов
Кавказа» — «черкесов. кабардинцев, лезгинцев, течинцев, карабула-ков, абазинцев и проч.» [8: 23, 26]. Писатель сообщал о разных точках зрения учёных его времени на исторический генезис «кавказских народов», в том числе указывал на «агедов, описанных Плинием», как предков этих народов [8: 26]. Отмечая то, что их происхождение «скрывается в темноте исторических преданий», он подчёркивал, что «многие ещё живые памятники», дают представление о «глубокой древности» [8: 26] народов Северного Кавказа. Национальный образ этих народов формировался в условиях природы «величественного Кавказа», «современного бытию веков», который мог бы поведать об «истории земных происшествий» [8:
11]. Кавказ «открывает тайную лабораторию Природы», постижение которой несопоставимо с «младенческими открытиями наших Линнеев, Франклинов, Боннетов» [8:
12]. Созерцание «снежного Каспега и Элборусса» — «высочайших столпов Кавказа», всей цепи Кавказских гор порождает рефлексию «игры творения» мира, «великих эпох творения» и «истории земных происшествий» в «недрах вечности», заставляет задуматься о месте человека в мироздании. Открытие человеку «могущественной Природой новых чудес творения» порождает в «Путешествии» Измайлова тот масштаб изображения, который даёт возможность показать, как «воображение человеческое прикасается к пределам вселенной» [8: 10-15]. В сентиментальную поэтику подобных описаний вплетаются элементы стиля нового литературного направления — романтизма, идущего на смену культурному коду «чувствительного века». Увеличивая масштаб изображения до «пределов вселенной», Измайлов в системе внутренних сопряжений показывал инонациональный образ «горных рыцарей» в непосредственной связи с «открытием. новых чудес творения»
«могущественной Природы» Кавказа [8: 34, 15]. На формирование черкесского этнотипа не могло, по его мнению, не оказывать влияния то, что «кавказские народы» находились в естественных условиях, которые, говоря словами «мудрого Платона», «радовали Божественного Художника» «совершенством своих творений» [8: 12-13].
В. В. Измайлов во многом способствовал формированию в русском общественном, эстетическом, литературном сознании такого привлекательного «образа чужого», который уже в пушкинскую и по-слепушкинскую эпоху сложился в виде коллективного представления о национальном самосознании и самобытной национальной культуре «черкесского народа». Этим его сочинение отличается, например, от «Путешествия по разным провинциям Российской империи» П. С. Палласа, изданного в трёх частях в 1770-1788 гг. Императорской Академией наук в Санкт-Петербурге. Упоминаемый не раз на страницах «Путешествия в полуденную Россию» Паллас как «доктор медицины, профессор натуральной истории» в большей мере был сосредоточен на изучении природы посещаемых им географических частей России, чем на этнографических проблемах. Измайлов же воссоздавал не только широкие картины пейзажных описаний, но и образ жизни людей в посещаемых им регионах. Подобные образы, с точки зрения представителя европейской имагологии Хуго Дизеринка, заключают в себе «культурно-исторические смыслы, выходящие за рамки литературы» [3: 74]. В этом смысле «Путешествие» Измайлова может рассматриваться и как важнейший источник при изучении истории адыгских и других народов Северного Кавказа исследователями самых разных научных направлений.
С нескрываемой симпатией, предвосхищая великого просветителя России Я. В. Абрамова [15],
описывал Измайлов быт и нравы «черкесов», то есть народов, говорящих на адыгских языках. Он, прежде всего, отметил особенности той социальной организации и системы правления, которая у адыгов складывалась исторически многими столетиями: это «смешение аристократизма с демократиею» [8: 27]. Для описания такой системы Измайлов находил необходимые исторические параллели: «их гражданские учреждения близки к духу Ликур-говой республики, и дикий народ являет иногда образ просвещённых спартанцев» [8: 32]. «Дикий» в терминологии времени автора «Путешествия» - это не оценочное определение, а указание на то, что кавказские народы ещё не освоили плоды просвещения и достижения наук: «У черкес нет ни письменных законов, ни судебных мест. Память человеческая их архива; изустное предание их скрыжали; опытность старцев их судилище» [8: 47]. Параллель с «Ликурговой республикой» подчёркивает значимость в общественном устройстве черкесов «совета старейшин», роль «народного собрания», ограниченность, как в античной Спарте, верховной власти и т. д.
Более того, в укладе жизни этого «горного народа» [8: 23] писатель находил такие достоинства, какие способствовали бы совершенствованию общественной морали и государственной политики даже в России нашего времени. Это, прежде всего, — понимание и утверждение социального и морального значения опыта старшего поколения, укрепление преемственности поколений.
Измайлов усматривал в укладе черкесов удивительную целесообразность, поскольку здесь была обеспечена гармония общественных и индивидуальных интересов. Для репрезентации «другой» культуры писатель отбирал наиболее значимые явления в «гражданском укладе» этого народа. Например, он особо отмечал, что «во время важных
предприятий народ черкесский» собирался в единый коллектив «для совета» [8: 28]. По наблюдениям повествователя, общественный порядок у черкесов зиждился на том, что несколько беев, в руках которых находилась верховная власть, «предлагали; уздены (черкесские дворяне. - В. Г.) судили; старцы решали». «Опытность старцев есть печать, которая скрепляет временные законы», — подводил итог повествователь [8: 28-29]. Характеризуя сущностные черты воссоздаваемого инонационального образа адыгских народов, автор «Путешествия» сосредоточивал внимание на основополагающих особенностях их общественного быта. Демократические начала в этом социальном устройстве поддерживались и укреплялись тем, что черкесы имели право «переносить своё подданство» от одного бея или уздена к другому, если были недовольны своими «начальниками» [8: 28]. Это «удерживало верховных правителей в некоторых пределах», - делился своими наблюдениями автор-повествователь. Удивительным был и такой «политический феномен», который во многом мог стать поучительным для любого «цивилизованного человека»: «подвластные рабы» узденов были вовсе не «рабами», они влияли на правление узденов. В случае недовольства тех, кого получал узден «в собственность по наследственному праву», беи могли лишить его «подвластных рабов». Этим «смягчалась власть» каждого уздена, и он «всегда готов был быть равным последнему невольнику», оставался «всегда осторожным в своих поступках» [8: 29-30]. Внимание читателей «Путешествия» Измайлова, хорошо знакомых с системой крепостничества в России, не мог не привлекать вывод, который делал повествователь, знакомивший их с образом «Другого»: у черкесов «народ между двумя перетягивающими силами (беев и узденов. - В. Г.) удерживает равновесие» [8: 30].
«Преимущества рода» тоже не гарантировали знати пожизненных привилегий: «народное уважение требовало славы блестящего подвига», который бы «возвышал достоинство великого сана». Иначе говоря, у черкесов «права власти основывались на делах героизма». Без этого, отпрыски беев лишались «наследства власти», и она переходила к более достойному представителю этого рода [8: 28].
Для того, чтобы беи понимали народ и были чуткими к требованиям народной жизни, они воспитывались у адыгов с самого раннего детства в бедных семьях: «будущий повелитель народов» должен был «познать все кроткие добродетели под смиренным кровом нищеты» [8: 31]. Молодым беям открывали тайну рождения только тогда, когда они достигали зрелого возраста и когда разум их был «достоин постигать важное своё определение», свои «великие обязательства» перед страной и народом [8: 31]. Отметил автор «Путешествия» и такую очень важную особенность гражданских установлений «горных рыцарей»: поскольку у коренных народов Северного Кавказа «права власти основывались на делах героизма», то у них высоко ценились и ценятся личные качества человека, «мужественность» у мужчин и преданность и гордость за своего мужа, совершающего геройские поступки, у женщин. «Мужчины научаются быть героями, чтобы подносить венцы своим красавицам, чтобы лавры победы приготовляли мирты любви, и достоинство успехов заслуживало преимущество выбора» [8: 40], - такой этнонациональный тип отношений мужчины и женщины у черкесов вызывал высоко положительную оценку автора-повествователя. «Почтение к женщинам» [8: с. 40] - ещё одна характерная особенность нравов адыгских народов. Если избранником женщины оказывался иноземец, то «общая любовь покрывала его щитом своим и
её отечество становилось его семейством» [8: 39]. Измайлов задолго до «Кавказского пленника» Пушкина воссоздал на страницах своего «Путешествия» привлекательный образ «черкешенки младой» — «девы гор».
Стремясь, как подобает «Философу», к «исторической верности» [8: 43], писатель подробно описывал жизнь трудолюбивого, солидарного народа, всегда готового на защиту своей земли. Для обеспечения системного представления о «другом народе», об ином национальном характере Измайлов как автор литературного произведения использовал возможности передачи необходимой информации одним из героев его повествования - молодым узденом Девлет-Мурзой из черкесского селения у реки Подкумок. Таким образом, носитель «чужой» культуры и инонационального менталитета становится своего рода «соавтором», создающим полноценный образ «черкесского народа», поскольку он, «описывая» «нравы, законы, обычаи горных своих соотечественников» [8: 21], помогал повествователю создавать подлинное представление об этнотипе и национальной идентичности черкесов. Читатель «Путешествия» Измайлова мог познакомится с культурно-бытовыми особенностями жизни этого народа, с устройством жилищ, с национальной кухней, с традициями брачно-семейных отношений, с эстетикой национального костюма адыгов и т. д. В частности, повествователь особо отмечал, что обычаи черкесов «не позволяют женщинам показываться» посторонним, что «молодым людям позволено свободное свидание, но запрещено вольное обхождение», что «таинство любви и брака» чрезвычайно важно для этого народа, выработавшего своего рода табу на любое проявление излишнего интереса к частной, личной жизни отдельного человека и мн. др. [8: 24, 36-37]. Он выделил как одну из «великих добродетелей» адыгов — «любовь к гостеприимству». «.Выбор Кунака
есть для чужеземцев залог безопасности» [8: 38], — констатировал автор как факт поразительной системы межнационального общения черкесов. Измайловым, предвосхитившим многих русских писателей, открывавших миру Кавказ уже в первой трети XIX века, подробно, в деталях описывался менталитет адыгов. Говоря о том, что нет «ничего любопытнее. нравов» черкесского народа, он, воссоздавая коллективный образ «Другого», обоснованно утверждал, что некоторые нормы этики адыгов «достойны бы были учтивейшего народа в Европе» [8: 40].
Имагема в процессе создания инонационального образа представлена в «Путешествии» Измайлова подчёркнутой оппозицией сущностных сторон в гражданском быте и общественной морали этого «горного народа Кавказа».
С одной стороны, писатель указывал не только на те этнонацио-нальные и этнокультурные особенности этого народа, о которых шла речь выше, но и на мотивированность представлений о черкесах, сложившихся в коллективном сознании соседних народов. Обеспечение «безопасности бытия» адыгов, окружённых далеко не всегда дружественными, «сильными соседями» [8: 46], со всей необходимостью определило формирование особой модели общественного поведения: каждый черкес в любую минуту мог стать доблестным воином. Известная героизация образа адыга в культуре других народов имела под собою определённую почву. Измайлов прямо называет черкесский народ «народом героев» [8: 32]. Что он имел в виду? «Ничто не может равняться с быстротою, проворством и ловкостью, которые оживляют все движения черкеса на коне, покорном его воле», - отмечал повествователь [8: с. 32-33]. Его стрелы всегда достигают цели, для противника он неуловим, в военных схватках черкес всегда проявляет «верх искусства»
и добивается победы [8: с. 34]. Но, с другой стороны, - эти «подвиги» и этот «героизм» проявляется и в «искусстве похищать чужое», в распространённой практике «похищения людей» за рекой Кубанью [8: 32-33]. Таким образом, «героизм» может выражаться и в весьма уязвимых с моральной точки зрения, с позиций гуманизма поступках и нормах, уже сложившихся как некий стереотип общественного поведения. Такого рода контрасты как реальное выражение полярных черт стереотипа в имагологии рассматриваются при изучении национального образа любого народа. Подобные имагемы являются непременным атрибутом при освещении рецепции образа «чужого» в социокультурном, литературном и т. д. сознании любой страны и любого исторического времени. Эти имагемы рассматриваются при анализе не только художественных произведений, но и любых других метанарративов.
Ещё одну черту, свойственную многим народам, над которыми пока «не взошла заря просвещения» [8: 5], отмечает автор-повествователь на тех страницах «Путешествия в полуденную Россию», где он описывает быт и нравы черкесов. Он говорит о суевериях, присущих этому народу, даже несмотря на то, что его вера - «тень магометанской» — породила своеобразную «теологическую науку», правда, с его точки зрения, - «печальное заблуждение разума» [8: 35].
Нравственно-эстетическая позиция автора в освещении «законов жизни» и обычаев народов Кавказа конкретизируется им при воссоздании образа уздена Девлет-Мурзы. Этот образ - своеобразная ментальная модель с проекцией в будущее, паттерн, в котором интегрированы черты «естественного человека» и человека, уже приобщаемого к «цивилизации», к просвещению. Дев-лет-Мурза, с «умным лицом», похожим на «Фригийского мудреца» Эзопа, владеет европейскими
манерами общения, говорит не только на родном, но и на «чистом русском языке». Те знания, которыми он располагает, направляются им «на пользу своего народа», на сближение «горных народов» с Россией [8: 19-20, 23]. В описание образа жизни этого черкесского уздена не случайно вплетаются параллели с характеристиками персонажей повести Руссо «Юлия, или Новая Эло-иза» - Сен-Пре и Юлии [8: 22]. Герой, «умея чувствовать недостатки дикого состояния, умел в то же время верить и его преимуществам» [8: 22]. В такой парадигме и рассматривал Измайлов вопрос о том, по какому пути могут идти кавказские народы, сохраняя свою идентичность, свою культуру. Здесь тоже сказалось определённое воздействие на Измайлова идей Руссо, для которого «идеальное будущее совсем не составляло. возврата к "естественному" состоянию» (поскольку возврат к прошлому невозможен) и который современные и возможные в будущем социальные структуры оценивал с точки зрения их соответствия «природе человека» [16: 213].
Заключение.
Имагологический образ «другой» культуры, «другого» народа в «кавказском тексте» «Путешествия в полуденную Россию» В. В. Измайлова воссоздаётся с позиций идеалов века Просвещения, в свете не политических, а философско-социоло-гических и этических концепций руссоизма, в традициях «чувствительности» «философического века» автора [8: 82]. Трактат Руссо «Об Общественном договоре, или Принципы политического Права» (1762) не привлекает внимание писателя, оно сосредоточено на оппозиции «естественный человек & цивилизованный человек», в свете которой рассматривается черкесский этно-тип и перспективы развития культуры этого народа. В процессе описания инонационального образа, ментально-культурных структур при художественном исследовании
общественного быта, нравов, обычаев и законов жизни кавказских народов - прежде всего, адыгов, в «Путешествии в полуденную Россию» Измайлова создаётся такая имагологическая оппозиция «своё & чужое», в которой отсутствует антагонистическое начало. Не случайно в кавказском сюжете этого произведения отсутствует тема фронтира, свойственная, например, истернам П. К. Белецкого «Король тайги» и «Золотоискатели в горах Даурии» (1911-1912), где известные противоречия «своего» и «другого» закономерно возникает при описании наступления цивилизации на мир «диких орочон». Реализуя авторскую задачу — показать жизнь в философско-эстетической ценностной системе «чувствительного века», рассмотреть её в свете нравственных идеалов этого «века», Измайлов-писатель всемерно способствовал укреплению в общественном сознании идеалов гуманизма, «миролюбивой добродетели», социальной справедливости, уважения к человеку, к родовому и индивидуальному в нём.
Эпоха сентиментализма была не долгой в истории культуры России. Уже при жизни Измайлова в 1820-х годах его творения воспринимались современниками как явление архаичное, поскольку в эти годы в русской литературе зарождалось и набирало силу искусство реализма. Неприятие сентиментальных стереотипов в произведениях Измайлова выражалось как в художественных произведениях (например, в комедии А. А. Шаховского «Новый Стерн»), так и в журнальных статьях того времени. Произведения Измайлова вызывали критику не только членов «Беседы любителей русского слова», но и школы «карамзинистов». Писатель реагировал на эту критику, и в обновляемых редакциях «Путешествия в полуденную Россию», старался сокращать «чувствительные» самовыражения и «меланхолические» излишества. Тем не менее, обогащавший эстетику
сентиментализма, В. В. Измайлов, по сути, впервые в художественной литературе предпринял попытку создания национального образа адыгских народов Северного Кавказа, актуализируя проблему восприятия «Другого», способствовал
закреплению в русской словесности этого привлекательного образа. Он создавал ту традицию в художественной интерпретации «своё & чужое», которая будет непременно учитываться писателями последующих поколений.
Примечания:
1. Leerssen Joep. Imagology: History and method // Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. A critical survey. Studia Imagologica, Vol. 13 / ed. M. Beller, J. Leerssen. Amsterdam, 2007. P. 17-32.
2. Поляков О.Ю., Полякова О.А. Имагология: теоретико-методологические основы. Киров: Радуга-ПРЕСС, 2013. 162 с.
3. Иванова А.Д. О понятийном аппарате современной имагологии // Вестник Вятского государственного университета. 2016. № 11. С. 74-78.
4. Камалова С.Д. Специфика понятийного аппарата имагологии // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2018. № 10 (88), ч. 1. С. 26-29.
5. Beller Manfred. Perception, image, imagology // Imagology. The Cultural construction and literary representation of national characters. A critical survey. Studia Imagologica, Vol. 13 / ed. M. Beller, J. Leerssen. Amsterdam, 2007. P. 1-16.
6. Путешествие в полуденную Россию / В письмах, изданных Владимиром Измайловым. Ч. I. М.: В Университетской типографии, у Ридигера и Клаудия, 1800. 440 с.
7. Измайлов В.В. Ростовское озеро // Русская сентиментальная повесть. М.: Изд-во МГУ, 1979. С. 144-157.
8. Путешествие в полуденную Россию Владимира Измайлова. Новое издание, вновь обработанное автором. М.: В типографии Христоф. Клаудиа, 1805. 112 с.
9. Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма (Эстетические и художественные искания). СПб.: Наука, 1994. 282 с.
10.Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1984. 718 с.
11. Лотман Ю.М. Черты реальной политики в позиции Карамзина 1790-х гг. (к генезису исторической концепции Карамзина) // XVIII век: проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII - начало XIX в. Т. 13. Л.: Наука, 1981. С. 102-131.
12.Путешествие в полуденную Россию Владимира Измайлова. Новое издание, вновь обработанное автором. М.: В типографии Христоф. Клаудиа, 1805. 112 с.
13.Руссо Ж.Ж. Эмиль или О воспитании / пер. с фр. М.А. Энгельгардта. СПб.: Изд-во газеты «Школа и жизнь», 1912. 491 с.
14.Fischer Manfred S. Komparatistische Imagologie. Fr eine interdisziplin re Erforschung national-imagotyper Systeme // Zeitschrift f r Sozialpsychologie. Bern; Stutgart; Wien, 1979. Bd. 10. S. 30-44.
15.Абрамов Я.В. Кавказские горцы (Из летних экскурсий) // Дело. 1884. № 1. С. 62-104.
16.Лотман Ю.М. Руссо и русская литература 18 века // Эпоха Просвещения. Л.: Наука, 1967. С. 208-281.
References:
1. Leerssen Joep. Imagology: History and method // Imagology. The cultural construction and literary representation of national characters. A critical survey. Studio Imagologica, Vol. 13 / ed. M. Beller, J. Leerssen. Amsterdam, 2007. P. 17-32.
2. Polyakov O.Yu., Polyakova O.A. Imagology: theoretical and methodological foundations. Kirov: Raduga-PRESS, 2013. 162 pp.
3. Ivanova A.D. On the conceptual apparatus of modern imagology // Bulletin of Vyatsk State University. 2016. No. 11. P. 74-78.
4. Kamalova S.D. The specifics of the conceptual apparatus of imagology // Philological Sciences. Issues of theory and practice. 2018. No. 10 (88). Part 1. P. 26-29.
5. Beller Manfred. Perception, image, imagology // Imagology. The cultural construction and literary representation of national characters. A critical survey. Studio Imagologica, Vol. 13 / ed. by M. Beller, J. Leerssen. Amsterdam, 2007. P. 1-16.
6. Journey to midday Russia / In letters published by Vladimir Izmailov. Part I. M.: In the University Printing House of Ridiger and Claudiy, 1800. 440 pp.
7. Izmaylov V.V. Rostov lake // Russian sentimental story. M.: Publishing house of Moscow State University. 1979. P. 144-157.
8. Journey to midday Russia by Vladimir Izmaylov. New edition, again edited by the author. M.: In the printing house of Christoph. Claudiy, 1805. 112 pp.
9. Kochetkova N.D. Literature of Russian sentimentalism (Aesthetic and artistic searches). St. Petersburg: Nauka, 1994. 282 pp.
10. Karamzin N.M. Letters of a Russian traveller. L.: Nauka, 1984. 718 pp.
11. Lotman Yu.M. Features of real politics in the position of Karamzin in the 1790s (on the genesis of the historical concept of Karamzin) // The 18th century: problems of historicism in Russian literature. Late 18th - early 19th century. Vol. 13. L.: Nauka, 1981. P. 102-131.
12.Journey to midday Russia by Vladimir Izmaylov. New edition, again edited by the author. M.: In the printing house of Christoph. Claudiy, 1805. 112 pp.
13. Rousseau J.J. Emile or On education / transl. from French by M.A. Engelhardt. SPb.: Publishing house of the «School and Life» newspaper, 1912. 491 pp.
14. Fischer Manfred S. Komparatische Imagologie. Fr eine interdisziplinre Erforschung national-imagotyper Systeme // Zeitschrift f r Sozialpsychologie. Bern; Stutgart; Wien, 1979. Bd. 10. S. 30-44.
15.Abramov Ya.V. Caucasian highlanders (From summer excursions) // Delo. 1884. No. 1. P. 62-104.
16. Lotman Yu.M. Rousseau and Russian literature of the 18th century // The Age of Enlightenment. L.: Nauka, 1967. P. 208-281.
Статья поступила в редакцию 12.01.2023; одобрена после рецензирования 17.02.2023; принята к публикации 19. 03.2023.
The paper was submitted 12.01.2023; approved after reviewing 17.02.2023; accepted for publication 19.03.2023.
© В.М. Головко, 2023
