CC BY
69
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2011. № 5
К 300-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ М.В. ЛОМОНОСОВА
М.А. Маслин*
ЛОМОНОСОВ И РУССКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ: К 300-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ОСНОВАТЕЛЯ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Статья посвящена 300-летию со дня рождения М.В. Ломоносова (1711—1765) — основателя Московского университета и первого русского ученого мирового значения. Наследие Ломоносова рассматривается в контексте русского Просвещения XVIII в., в сравнении с немецким (Aufklarung) и французским (Siecle de Lumieres) Просвещением. В статье дан анализ мировоззрения Ломоносова и его влияния на дальнейшее развитие русской философской мысли.
Ключевые слова: М.В. Ломоносов, русское Просвещение, Московский университет.
M. A. M a s l i n. Lomonosov and the Russian Enlightenment: to the 300th anniversary of Moscow University founder
The article is devoted to 300th anniversary of M. V. Lomonosov (1711— 1765) — the founder of Moscow University and the first world-famous Russian scholar. Lomonosov's heritage is reviewed in the context of the Russian Enlightenment of XVIII century in comparison with the German (Aufklarung) and French (Siecle de Lumieres). The article analyzes Lomonosov's world-view and its influence on the further development of Russian philosophical thought.
Key words: M.V Lomonosov, Russian Enlightenment, Moscow University.
В ПАМЯТЬ/ СЛАВНОМУ МУЖУ/ МИХАИЛУ ЛОМОНОСОВУ/ РОДИВШЕМУСЯ в ХОЛМОГОРАХЪ/ В 1711 ГОДУ/, БЫВШЕМУ СТАТСКОМУ СОВЕТНИКУ/ С-тъ ПЕТЕРБУРГСКОЙ АКАДЕМИИ НАУКЪ/, ПРОФЕССОРУ./ СТОКГОЛМСКОЙ и БОЛОНСКОЙ, ЧЛЕНУ./ РАЗУМОМ И НАУКАМИ ПРЕВОСХОДНОМУ,/ ЗНАТНЫМ УКРАШЕНИЕМ ОТЕЧЕСТВУ/
ПОСЛУЖИВШЕМУ./
Часть эпитафии, высеченной на стеле памятника, установленного на могиле М.В. Ломоносова в Некрополе Санкт-Петербургской Александро-Невской лавры
Слова А.С. Пушкина о том, что М.В. Ломоносов «создал первый университет» и что «он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом», очень точно характеризуют первого русского ученого
* Маслин Михаил Александрович — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой истории русской философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 939-24-08; e-mail: mmaslin@yandex.ru
мирового значения — мыслителя-энциклопедиста, основоположника светского высшего образования, реформатора русского языка и литературы. Пушкин оценил Ломоносова как «самобытного сподвижника просвещения» наравне с Петром I и Екатериной II, подчеркивая тем самым значение его деятельности для судеб Отечества. Гений Ломоносова необычайно разносторонен, неслучайно президент Академии наук СССР академик С.И. Вавилов ставил его «по необъятности интересов» в один ряд с Леонардо да Винчи, Лейбницем, Франклином и Гёте. Особенно велики его заслуги в развитии физики и химии. Он внес также вклад в русскую литературу, филологию, историю и поэзию. Ф.М. Достоевский писал, что «Бесспорных гениев, с бесспорным "новым словом" во всей литературе нашей было всего только три: Ломоносов, Пушкин и частию Гоголь» [Ф.М. Достоевский, 2003, с. 358].
Вряд ли целесообразно простое перечисление всех главнейших научных достижений Ломоносова, что было бы «умножением сущностей без необходимости». Более важным представляется в год 300-летнего юбилея великого ученого на примере его наследия акцентировать некоторые актуальные проблемы истории отечественной философской мысли и, шире, историко-философского россиеведения1.
История русской мысли является наглядным индикатором отношения к исторической и современной России, которое всегда существовало в виде различных оценочных восприятий. Целью объективного россиеведения является стремление понять Россию как огромную, богатейшую в своих разнообразных проявлениях культурно-историческую реальность, проникнуть в глубины особого мира российской цивилизации. Иная мотивация характерна для субъективного отношения к России, нацеленного не на настоящее ее изучение, а на поиск эмпирического подтверждения априори сформированных предубеждений, становящихся в результате их многократного размножения штампами и стереотипами.
Принципиальная особенность штампов, предубеждений и стереотипов советского времени заключалась не только в их собственно научном происхождении, объясняемом элементарными историографическими и методологическими приемами исследования. В.В. Зеньковский, посвятивший специальную работу критическому анализу советских работ по истории русской философии, написанных в 1940—1950-е гг., указал на их «пропагандное» происхождение, коренившееся в стремлении догматизированного марксизма доказать «мнимый материализм русской науки и философии». В действительности же, писал Зеньковский, «теоретический материализм
1 Основные контуры данной дисциплины изложены в докладе на IV Российском философском конгрессе: [М.А. Маслин, 2005, т. 2].
в подлинном смысле этого слова можно найти лишь у очень немногих русских мыслителей» [В.В. Зеньковский, 2008, т. 1, с. 317]. Среди них Зеньковский называл Чернышевского, Плеханова и Ленина и при этом отмечал, что искание именно материалистического мировоззрения имеет свои корни вовсе не в русской, а в западной мысли [там же]. Кроме того, Зеньковский показал несостоятельность широко распространенного в советской философии представления о существовании непременной внутренней связи между материалистическим и научным мировоззрением.
Многие русские ученые, выдающиеся естествоиспытатели и врачи вовсе не были сторонниками материализма вопреки советским канонам. К их числу принадлежал и Михаил Васильевич Ломоносов. К сожалению, в современной философии (несмотря на введение кандидатского экзамена по дисциплине «история и философия науки») мировоззренческое богатство трудов знаменитых русских ученых стало своего рода «ничейной землей», не вызывающей активного интереса в диссертационной и монографической литературе. Очевидно, что в современной историко-философской литературе мировоззренческое содержание творчества выдающихся ученых-естествоиспытателей остается без должного внимания.
Установившееся молчание вокруг философского наследия выдающихся русских естествоиспытателей2 имеет место на фоне всеобщего внимания к трудам религиозных философов. Отчасти это молчание объясняется тем, что наследие русских ученых воспринимается зачастую в отрицательно-ценностном смысле, в контексте догматизированной ленинской формулировки о «солидной материалистической традиции в России». Кстати сказать, в работе В.И. Ленина «О значении воинствующего материализма» ничего не говорилось о принадлежности Ломоносова к этой традиции, однако такое причисление было «домыслено», затем было многократно растиражировано и стало нормой советской историко-философской науки. Технология причисления скопом всех русских ученых к материалистам являлась для советской философии тем идеологически и политически корректным ритуалом, который ленинградские авторы А.А. Галактионов и П.Ф. Никандров назвали в свое время «анкетно-цитатным методом». Отсюда, как представляется, столь распространившаяся в постсоветский период «аллергия» на «естественно-исторический» и «естественно-научный материализм» естествоиспытателей, который к тому же принято было соединять в советской литературе с атеизмом.
2 Предвестником прорыва упомянутого молчания, на наш взгляд, является единственная в своем роде монография, посвященная Н.И. Пирогову, написанная доктором медицинских наук О.В. Долей и защищенная в качестве кандидатской диссертации по истории философии в Московском университете: [О.В. Доля, 2009].
Но на самом деле материализм в качестве концептуального, теоретически сформулированного мировоззрения был вообще весьма редок среди русских ученых, а о существовании атеизма в России XVIII в. вовсе не приходится говорить. Характерно, что последние значительные работы о научно-философском наследии Ломоносова, вышедшие уже в постсоветское время (Н.Ф. Уткина, П.С. Шкури-нов) были лишены прежних клише и никак не акцентировали «материализм» Ломоносова, предпочитая использовать для характеристики его взглядов определение «корпускулярная философия», которое употреблялось самим русским ученым.
Однако именно в советский период при всех искажениях и натяжках в оценке мировоззрения Ломоносова было достигнуто наибольшее приращение знаний о собственно научной стороне его деятельности. Уже в 1920-е гг. была создана специальная Ломоносовская комиссия при Академии наук СССР, которую в 1927 г. возглавил ее президент (тогда председатель) В.И. Вернадский. Главной целью комиссии было создание полного академического собрания сочинений Ломоносова на основе кропотливого разыскания, собирания, комментирования и перевода с латыни всего корпуса грандиозного научного наследия русского ученого. Вернадский проявлял устойчивый интерес к творчеству Ломоносова на протяжении всей своей научной карьеры. Еще в 1911—1912 гг. во время празднования 200-летия со дня рождения Ломоносова у него созрел замысел написания научной биографии великого ученого. Был составлен общий план, проделана источниковая работа, однако этот труд, к сожалению, не был доведен до монографии3.
Академик Вернадский придал ломоносоведению принципиально новое звучание, поскольку в своих многочисленных статьях о Ломоносове он подчеркнул не только российское измерение его творчества, выразившееся во влиянии «на рост нашей культуры и на уклад нашей Академии». Вернадский причислил Ломоносова к особой «блестящей плеяде ученых», уникальных «по глубине и широте их влияния на ход западноевропейской цивилизации» [В.И. Вернадский, 1988, с. 260]. В 1950—1967 гг. было издано полное научное десятитомное собрание сочинений Ломоносова (в 1983 г. был издан дополнительный 11-й том). Именно в советское время, когда все, что было связано с наукой, являлось предметом особой партийно-государственной опеки, имя Ломоносова стало поистине всенародно почитаемым. Ломоносов в СССР стал чем-то вроде святого (в светском смысле) благодаря его патриотизму и простонародному происхождению. (Аналогия «гений — святой» принадлежит Г.П. Федотову, который считал, что гений в культуре равно-
3 См. публикацию данного плана в: [В.И. Вернадский, 1997, с. 299].
значен святому в христианстве). Вот один пример — воспоминания автора этих строк о советской школе 50-х годов прошлого столетия. На видных местах рядом с портретами руководителей партии тогда висели портреты Ломоносова и цитаты из его трудов, а наша любимая учительница начальных классов хвалила учеников за хорошие ответы, называя их «ломоносиками». Это свидетельство почитания как «уставного», так и «неуставного», совершенно естественного, всенародного. Благодаря этому почитанию только имя Ломоносова прочно закрепилось в народной памяти как единственного русского ученого XVIII в., тогда как В.К. Тредиаковского, который также был членом Петербургской академии, и тем более ломоносовского оппонента А.П. Сумарокова сейчас едва ли кто-нибудь помнит, кроме специалистов-ученых. Другой факт: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 мая 1940 г. в ознаменование 185-летнего юбилея Московскому государственному университету было присвоено имя его основателя — М.В. Ломоносова. Благодаря этому имя Ломоносова стало символом старейшего русского университета, ставшего повсюду в мире известным как Lomonosov University.
Здесь надо подчеркнуть, что крупнейшие русские ученые — исследователи отечественного научного наследия никогда не замечали наличия ни материалистических, ни тем более атеистических идей в наследии Ломоносова. Так, В. И. Вернадский считал, что «мы находим во всех трудах Ломоносова» «глубокое чувство присутствия благого божества в мире» [там же, с. 16]. С.И. Вавилов утверждал, что научное творчество Ломоносова имеет одним из своих культурно-исторических истоков религиозные «стихи духовные», в частности «Стих о голубиной книге». Он обратил внимание на следующие строки из религиозной народной космологии, служившие питательной почвой для формирования творчества Ломоносова:
От чего у нас начался белый свет?
От чего у нас солнце красное?
От чего у нас млад светел месяц?
От чего у нас звезды частые?
От чего у нас ветры буйные?
Перелом в оценке ломоносовского творчества в сторону материализма наступил в середине 1950-х гг., после «нормативной» публикации академика Б.М. Кедрова — члена партии с 15-летнего возраста, сына одного из основателей ВЧК М.С. Кедрова. Публикация имела название «М.В. Ломоносов — основоположник материалистической философии и передового естествознания в России» [Очерки по истории философской и общественно-политической мысли... 1955, т. 1, с. 119—171]. В оценках ломоносоведов типа
Кедрова «передовое естествознание» не должно было иметь ничего общего с религией, тогда как Вернадский и Вавилов, напротив, признавали наличие в трудах Ломоносова того, что можно назвать «когнитивным содержанием» религии. Это признание нисколько не противоречило тому, что Ломоносов в своих трудах был ярким выразителем рационалистического пафоса, который был столь характерен для мировоззрения Нового времени, новоевропейской науки и философии. Ломоносова, также как Лейбница и Декарта интересовал «философский», а не «богословский» Бог, именно это соответствовало действительно «передовому естествознанию» его времени.
В научных и образовательных проектах Ломоносова представлена светская, нерелигиозная трактовка философии, построенной по научной модели и отличающейся от религии своей предметной областью и методологией: «Правда и вера суть две сестры родные... никогда между собою в распрю притти не могут» [М.В. Ломоносов, 1950, с. 356]. И далее: «Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет божескую волю вымерять циркулом. Таков же и богословия учитель, если он думает, что по псалтире научиться можно астрономии или химии» [там же, с. 357]. Однако «вольное философствование» проникнуто скептицизмом, тогда как «христианская вера стоит непреложно».
В «республике науки», напротив, властвует критическая мысль, несовместимая с догматизмом. Здесь позволено каждому «учить по своему мнению». Утверждая величие Платона, Аристотеля и Сократа, Ломоносов одновременно признает право «прочих философов в правде спорить», подчеркивая авторитет ученых и философов Нового времени в лице Декарта, Лейбница и Локка. Обратим внимание на то, что Ломоносов в качестве синонима научной и философской истины употребляет слово «правда», что станет весьма распространенным словоупотреблением для многих мыслителей в XIX и ХХ вв. — от Н.К. Михайловского до Н.А. Бердяева, считавших, что двуединая правда-истина и правда-справедливость в русском языке выражают исконный «онтологизм» (В.Ф. Эрн) и «нравственную напряженность» (В.В. Зеньковский) отечественной философии (истина как «естина», т.е. «есть она» у П.А. Флоренского). Оригинальные концепции онтологической гносеологии представлены также в философии С.Л. Франка и Н.О. Лосского, что свидетельствует о «перекличке идей» русских мыслителей разных эпох. Подтверждение этой «перекличке» можно видеть в том, что русские «искатели правды» — ученые, философы, народные мудрецы были убеждены, что правда-истина существует, хотя бы и на дне озера Светлояра, надо только отыскать ее. Это неутомимое
искание правды-истины в высшей степени было характерно для истинно русского научного темперамента и стиля Ломоносова.
В работе «О слоях земных» (1763) Ломоносов выдвинул догадку об эволюции растительного и животного мира, указывая на необходимость изучения причин изменения природы. По оценке В.И. Вернадского, эта работа, которая является приложением к написанным ранее «Первым основаниям металлургии или рудных дел» (1742) «резко выделяется» из всего его научного творчества, являясь «первым блестящим очерком геологической науки» [В.И. Вернадский, 1988, с. 48]. Ломоносов заложил основы современной химической атомистики, положил в основу объяснения явлений природы изменение материи, состоящей из мельчайших частиц — «элементов» (атомов), объединенных в «корпускулы» (молекулы). Основными свойствами материи, по Ломоносову, являются протяженность, сила инерции, форма, непроницаемость и механическое движение. Он считал, что «первичное движение» существует вечно («О тяжести тел и об извечности первичного движения», 1748). Рациональное обоснование атомистических представлений, по его мнению, не противоречит религиозной вере, ибо «метод философствования, опирающийся на атомы», не отвергает «Бога-творца», «всемогущего двигателя». Нет никаких других начал, «которые могли бы яснее и полнее объяснить сущность материи и всеобщего движения».
Вместе с тем, будучи блестящим научным теоретиком, Ломоносов был, по словам Вернадского, не «отвлеченным математиком», а ученым-натуралистом, исследователем ресурсов и природы своей страны, стремившимся к научному описанию России с целью дальнейшего освоения ее природных богатств. В этом качестве Ломоносова можно считать подлинным основателем научного полидисциплинарного россиеведения, включавшего в себя математику, химию, минералогию, геологию, географию, картографию, историю, языкознание. Будучи ученым новоевропейского склада, Ломоносов вместе с тем прекрасно сознавал, что вектор развития России как цивилизации особого типа направлен не только на Запад, но и на Восток, о чем свидетельствует его известная фраза, часто цитируемая лишь наполовину. Первая часть ее звучит так: «Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном»; вторая часть выглядит следующим образом: «и достигнет до главных европейских поселений в Азии и в Америке» [М.В. Ломоносов, 1990, с. 335]. Вторая часть фразы показывает наличие у Ломоносова пространственно-географического мышления евразийского типа, что выражено в его указании на «топос» Америки не на Западе (через Атлантический океан), а на Востоке, ближе к Азии, или к России-Евразии (через Тихий океан).
Особенной геополитической прозорливостью отличаются актуальные и поныне прогнозы Ломоносова относительно необходимого для будущего России преодоления ее континентальной замкнутости. Ломоносов был убежден, что для нашей страны жизненно важно продолжить дело Петра Великого по освоению морских пространств, окружающих Россию. В записке на высочайшее имя, озаглавленной «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Северным океаном в Восточную Индию» (1763), Ломоносов не только впервые высказал осуществившуюся в ХХ в. идею Северного морского пути, но и указал перспективное направление движения России в самый динамично развивающийся в XXI столетии регион мира — Азиатско-Тихоокеанский. Он писал: «Северный океан есть пространное поле, где под вашего императорского высочества правлением усугубиться может российская слава, соединенная с беспримерною пользою, через изобретение восточно-северного мореплавания в Индию и Америку» [цит. по: И.А. Козиков, 2011, с. 43—44]. Таким образом, Ломоносова можно считать выразителем евразийского, точнее — «предъевразийского» мироощущения, основанного на понимании того, что исконное историческое месторазвитие России на стыке Европы и Азии особенно перспективно для движения в азиатском направлении, в «исходе к Востоку», как сказали впоследствии, в 1921 г., основатели евразийства.
И здесь, как всегда, Ломоносов не ограничивался только теорией, но и стремился к реализации своих идей на практике. В этом плане исключительно важное значение имела деятельность Ломоносова по исправлению и составлению географических карт России, которую он начал в 1757 г., вступив в управление Географическим департаментом [см. об этом: М.С. Боднарский, 1912]. Мысль о необходимом для России движении на Восток получит специальное плодотворное развитие в трудах другого русского гения — Д.И. Менделеева, который писал: «Россия расположена отчасти в Европе, отчасти в Азии и, граничащая с владениями, наиболее центральными в той или другой части света, назначена историею именно для того, чтобы так или иначе Европу с Азией помирить, связать и слить» [Д.И. Менделеев, 1907, с. 143].
Нельзя не видеть, что необыкновенная широта интересов Ломоносова не была просто удовлетворением чрезвычайно разросшегося, неуемного любопытства. Ломоносов благодаря своим «второстепенным» занятиям — сочинением стихов, устройством фейерверков и т.п. — отыскивал средства для главнейшего занятия фундаментальной наукой. Известно, что с целью создания химической лаборатории в течение ряда лет он написал 11 официаль-
ных прошений и, не дожидаясь результатов от власть имущих, зарабатывал средства сам. В то же время во всех занятиях наукой он стремился руководствоваться некоторыми принципиальными подходами, имеющими как общее теоретическое, так и прикладное значение, обладающими качествами метода. Цель при этом — «преодолеть все препятствия и проложить путь к ясной здравой философии бесчисленных явлений, нуждающихся в объяснении» [М.В. Ломоносов, 1950, с. 183]. Отводя в познании большое место опыту, Ломоносов в то же время полагал, что лишь соединение эмпирических методов с теоретическими обобщениями может привести к истине. Ломоносов был основоположником новой для своего времени науки — физической химии; он первым установил, что планета Венера окружена атмосферой, ввел в химию способ количественного анализа в качестве метода исследования. Эти и многие другие примеры указывают на необыкновенно гармоническое сочетание качеств теоретика и практика в научной личности Ломоносова.
Научный универсализм Ломоносова выразился в его трактовке научных понятий как идеальных сущностей, чрезвычайно разнообразных и в то же время имеющих некоторые общие черты. Естественно-научные, исторические и философские понятия отражают, по Ломоносову, изменения, происходящие в мире, отсюда необходим их периодический пересмотр. История познания, таким образом, в определенном смысле и есть история образования понятий. Они сложились первоначально в мифологии, затем в религии, в философии и науке. Так, древняя религия зороастризма приписывала понятиям «некоторую потаенную силу, от звезд происходящую и действующую в земных существах». Средневековый спор между номиналистами (в терминологии Ломоносова — «именниками») и реалистами («вещественниками») учит, утверждал Ломоносов, что формировать понятия нужно не просто путем познания отдельных имен, названия вещей и их качеств, но путем «собирания» имен, происходящих как от «подлинных вещей и действий», так и от «идей, их изображающих». Сложность здесь «не состоит в разности языка, но в разности времен», т.е. успешность и точность употребления понятий определяется общим уровнем культуры, науки и философии.
Как теоретик языка и литературы, Ломоносов не ограничивался анализом только собственно языковых особенностей и грамматических конструкций. Его целью было также рассмотрение связи языка и мышления, выявление «общего философского понятия о человеческом слове», что позволило бы ориентироваться в «безмерно широком поле» научного познания. В «Российской грамматике» (1755) Ломоносов доказывал, что русский язык, сочетающий
«великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка» [там же, с. 512], не менее других языков приспособлен к тому, чтобы отражать «тончайшие философские воображения и рассуждения». Это широко известное ныне высказывание Ломоносова выглядело новаторским для молодой русской науки XVIII в. Ведь основным языком науки тогда была латынь. Не случайно во вновь образованном Московском университете первым в России стал читать лекции по-русски ученик Ломоносова Н.Н. Поповский. В своей «Речи, говоренной в начатии философических лекций» Поповский развивал идеи своего учителя: «Нет такой мысли, кою бы по-российски изъяснить было бы невозможно» [Избранные произведения русских мыслителей. 1952, т. 1, с. 91].
Философия языка Ломоносова тесно связана с его теорией познания. Понятия или идеи, считал он, суть простые и сложные. Так, понятие «ночь» — простое. Но, например, представление о том, что люди ночью «после трудов покоятся», — сложное понятие, так как включает идеи ночи, людей, труда и покоя. Идеи, далее, подразделяются на «первичные, вторичные и третичные». Искусство оперировать понятиями состоит в том, что можно миновать отдельные ступени (например, «вторичную») и перейти прямо к «третичной». Таким образом можно миновать «материальные свойства» и перейти на более высокий уровень абстрагирования. Суть познания, по Ломоносову, и состоит в том, чтобы учитывать разнокачественность идей, не перескакивая «без разбору» от одного понятия к другому. В этом также заключается механизм соотнесения опыта и гипотез.
Научное познание, по Ломоносову, есть некоторый идеал человеческой деятельности, полезной, возвышающей человека и в то же время красивой и гармоничной. Рационалистический оптимизм Ломоносова с особой силой выражен в работе «О пользе химии» (1751). Своеобразный гимн науке и «художеству» (тоже разновидность познания) перерастает у него в гимн торговле, мореплаванию, металлургии и другим видам практической деятельности, связанным с научным творчеством. Иными словами, науку Ломоносов понимает, как сейчас принято говорить, в качестве производительной силы и вместе с тем восхищается огромными возможностями познания: «.блаженства человеческие увеличены и в высшее достоинство приведены быть могут яснейшим и подробнейшим познанием натуры, которого источник есть натуральная философия» [М.В. Ломоносов, 1959, с. 135]. Натуральная философия (философия, познающая натуру, то есть природу), фи-
зика (в терминологии Ломоносова) или естествознание (в современной терминологии) есть ближайшие аналоги знания философского, которое, как и естественно-научное знание, является, по Ломоносову, прежде всего знанием рационализированным.
В этом отношении Ломоносов никак не может быть назван сторонником религиозной философии, институционализация которой в России происходит позже, в 30—40-е гг. XIX в., если вести ее начало от славянофилов. Так, для И.В. Киреевского «философия не есть одна из наук и не есть вера, а есть проводник между науками и верой» (тоже формула «верознания», хотя уже иного рода). Но для Ломоносова философия как раз ближе к науке, она отличается от веры, хотя и является для нее, по его словам, «родной сестрой».
Разъясняя проблему соотношения философии и науки, веры и знания в истории философии, профессор В.В. Соколов в своей фундаментальной монографии «Философия как история философии» ввел понятие «верознание» в качестве универсальной модели, объясняющей функционирование философского знания в его истории4. Феномен «верознания», по В.В. Соколову, служит обозначением неизбежного возникновения и постоянного воспроизведения «тупиковых ситуаций» в истории мысли, которые рождали во все эпохи, начиная уже с некоторых представлений Античности то, что принято называть иррационализмом.
Однако иррационализм иррационализму рознь. Позиция «ве-рознания» в качестве именно рационалистической, а не религиозно-философской позиции весьма точно отражает специфику творчества Ломоносова. Определяя философию как «рационализированное мировоззрение», важно понимать, что это не означает «тотальной рационализации» всего и вся. Предел «всезнайству» философии кладет религия своим выдвижением религиозного Абсолюта, тогда как философия обречена на вечные поиски своих абсолютов — идеалов истины, добра и справедливости. Когнитивное содержание религии состоит в том, что она указывает разуму его границы и пределы, ибо, по Ломоносову, «высшее всего, и сердце и ум наш к небу возводящее, спасительное есть дело представлять в уме своем непостижимое величество и непонятную премудрость всевышнего зиждителя» [М.В. Ломоносов, 1950, с. 133]. В стихотворной форме человеческое изумление бесконечностью познания, когда разум немеет перед бездной, Ломоносов выражает следующим образом:
4 Данная концепция изложена В.В. Соколовым в методологическом введении «Мировоззрение и философия как максимально общие явления духовной культуры» к монографии «Философия как история философии» [В.В. Соколов, 2010, с. 3—17].
Открылась бездна звёзд полна; Звездам числа нет, бездне — дна. Песчинка как в морских волнах, Как мала искра в вечном льде, Как в сильном вихре тонкий прах, В свирепом как перо огне, Так я в сей бездне углублён Теряюсь, мысльми утомлён.
От Ломоносова идет традиция русского научно-философского реализма, в свою очередь явившаяся продуктом «Века Просвещения». В XVIII в. Россия начинает испытывать вместе с Западом, можно сказать, синхронно влияние идей Просвещения. Однако назвать эту эпоху русской истории «Веком Просвещения» (по аналогии с французским «Siecle de Lumieres») нет оснований. Русское Просвещение в своих научных и образовательных проявлениях по своему характеру ближе стояло к немецкому Aufklarung, примером чему является и сам Ломоносов, учившийся во Фрейберге и в Марбурге. С одной стороны, в обществе распространяются идеи новоевропейской рационалистической философии и науки (Декарт, Лейбниц, Локк, Гердер, Вольтер, Гельвеций, Гольбах, Вольф и др.), с другой — в России происходит подъем православной бого-словско-философской мысли, представленной школой выдающегося церковного иерарха — митрополита Московского Платона (Левшина). В силу особенностей перехода страны от Средневековья к эпохе Нового времени, миновавшей ряд культурно-цивилизаци-онных стадий, пройденных развитыми западноевропейскими странами, например Ренессанс и Реформацию, а также под влиянием установившихся тесных культурных связей со странами Запада в русской культуре XVIII в. проявилось сложное сочетание старого и нового, самобытного, оригинального и заимствованного.
Русское общество, разумеется, испытало большое влияние и от французского поветрия, получившего название «вольтерьянство», под которым в XVIII в. имелась в виду вовсе не философия Вольтера в собственном смысле, а совокупность всех тех культурных и бытовых ориентаций, которые нарастающим потоком шли из Франции в Россию. Однако широкое распространение «вольтерьянство» получило уже после смерти Ломоносова, в царствование Екатерины II, которая и сама была во власти этих влияний в период своего «просвещенного абсолютизма», хотя затем, в ходе и после Великой Французской революции отреклась от них и назвала их «французской заразой». Однако «вольтерьянство» (по аналогии с современным новорусским «гламуром»), характеризовало образ жизни и социально-бытовой тип русского дворянина, который был чужд народному выходцу Ломоносову.
Ломоносов отнюдь не был членом «ордена русской интеллигенции» в его «радищевском» значении и относил себя к «сословию ученых», хотя и получил как академик личное дворянство и был в чине статского советника. Он никогда не гнушался «низкой своею породою» и подчеркивал: «я своей чести достиг не слепым счастием, но данным мне от Бога талантом, трудолюбием и терпением крайней бедности добровольно для учения» [М.В. Ломоносов, 1957, т. 10, с. 539]. Характерно, что В.И. Вернадский оценивает Ломоносова не только как «великого ученого, которые считаются единицами в тысячелетней истории человечества». Вернадский восхищается масштабом личности Ломоносова, который был «плоть от плоти русского народа», личностью, «полной творческого ума и рабочей силы», «вчерашним крестьянином», творческая мысль которого «проникала — сознательно, или бессознательно — бесчисленными путями современную ему русскую жизнь». Примечательно, что к статье, посвященной 200-летию со дня рождению Ломоносова, Вернадский предпосылает в качестве эпиграфа известные строки из письма И.И. Шувалову (1761), ярко характеризующие свободолюбие ученого: «Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет» [там же, с. 546].
Процесс институционализации в России светской науки и философии европейского типа, в котором участвовал и Ломоносов, — это процесс достаточно длительный, не сводившийся к единовременной рецепции западноевропейских университетских традиций. Так, уставные документы Академии наук предписывали в XVIII в. ведение учебного процесса в том духе, чтобы профессора в своих лекциях «не учинили бы ничего, что противно быть может православной греко-российской вере, форме правительства и добронравию» [Материалы для истории Императорского Академии наук, 1885—1900, т. 10, с. 513]. В мировоззренческом отношении лекции, читавшиеся поначалу в университете-академии в Петербурге и в Московской славяно-греко-латинской академии, основанной в 1685 г., вряд ли существенно отличались. В то время Московская академия была единственным высшим учебным заведением, чья деятельность до учреждения Синода (т.е. до 1720-х гг.) была нацелена на подготовку не только богословов, но и светских ученых и специалистов. В академии обучался Ломоносов и многие другие будущие профессора, писатели и государственные деятели. Надо заметить также, что ученики Московской академии формировали кадровый состав Петербургской академической гимназии и университета, и без них преподавание ряда предметов вряд ли было бы возможно. Среди учеников академии кроме Ломоносова были такие крупные деятели отечественной культуры, как Антиох Кантемир, С.П. Кра-
шенинников, С.Г. Зыбелин, Н.Н. Бантыш-Каменский, Н.Н. Поповский, В.И. Баженов, Л.Ф. Магницкий и др.
Судьба старшего современника Ломоносова — Леонтия Филипповича Магницкого (1669—1739), возглавившего московскую Математическую (первоначально Математико-навигацкую) школу удивительно напоминает ломоносовскую судьбу. Он был крестьянским сыном Осташковской Патриаршей слободы и прозывался Теляшиным5. Так же как Ломоносов, с рыбным обозом, посланным слободой, принадлежавшей московскому Симонову монастырю, он добрался до Москвы и остался при монастыре в качестве чтеца. Затем последовала учеба в Славяно-греко-латинской академии, которая впоследствии привела Магницкого на государственную службу в Навигацкую школу по распоряжению Петра I. «Арифметика» Магницкого (1703) представляла собой произведение нового типа, изданное на славянском языке и содержавшее сведения не только о «науке числительной», но и о космологии, астрономии, навигации и мореплавании. В этой книге, открывшей Ломоносову, по его словам, «врата учености», проявилась «новая для России начала XVIII в. установка на перенос деятельности человека с религиозных на светские ценности» [Р.А. Симонов, 2010, с. 69]. Вместе с тем Магницкий должное внимание уделил «внутренним», духовным ценностям, связанным с религией, наряду с «внешней» стороной человеческой деятельности.
Начатые Петром I преобразования российского государства в империю европейского типа требовали пробуждения к жизни многочисленного недворянского населения, разночинцев, людей разных сословий. С этим связано появление многочисленного купечества, рост коммерческой активности, развитие ремесленного и мануфактурного производства, рост вывоза товаров за границу, увеличение промышленной добычи полезных ископаемых, учреждение банков, появление интеллигенции недворянского происхождения — ученых, архитекторов, драматургов, артистов, поэтов, художников, государственных чиновников, профессоров и учителей. К новым людям, служившим на благо Российской империи, принадлежал и Ломоносов. Его отец — рыбак Василий Дорофеевич, владелец нескольких судов, мать — Елена Ивановна Сивкова — дочь дьякона.
5 Как гласит «Описание города Осташкова», составленное в XVIII в. священником Ф.Ф. Прусаветским, Леонтий Теляшин «из уст Петра проименован из Теля-шина Магницким, в сравнении того, как магнит привлекает к себе железо, так он природными и самообразованными способностями своими обратил внимание на себя» [цит. по: Р.А. Симонов, 2010, с. 62]. Потомок Л.Ф. Магницкого — А.К. Магницкий является кандидатом физико-математических наук, научным сотрудником астрономической обсерватории МГУ имени М.В. Ломоносова. Перу А.К. Магницкого принадлежит ряд работ, посвященных его знаменитому предку.
Русское Просвещение и наука XVIII в. своим развитием во многом обязаны тому, что сделали для Отечества выходцы из разных недворянских сословий. Наряду с Михаилом Васильевичем Ломоносовым эту плеяду представляли: Иван Иванович Лепехин (1740— 1802) — сын солдата Семеновского полка, выдающийся географ и ботаник; Степан Петрович Крашенинников (1711—1755) — выходец из солдатской семьи, известный исследователь Камчатки, «славнейший Крашенинников», как его называл Ломоносов; Алексей Протасьевич Протасов (1724—1796) — сын солдата Семеновского полка, доктор медицины, один из пионеров отечественной анатомии; Семен Ефимович Десницкий (1740—1789) — профессор права Московского университета, сын сельского священника; Николай Никитич Поповский (1730—1760) — сын священника, профессор красноречия и философии Московского университета; Николай Яковлевич Озерецковский (1750—1827) — естествоиспытатель и путешественник, выходец из семьи священника; Дмитрий Сергеевич Аничков (1733—1788) — сын подъячего, философ, логик и математик, профессор Московского университета и многие другие представители недворянской среды. Здесь надо разъяснить, что приток в науку выходцев из разных чинов объяснялся их личной заинтересованностью, поскольку образование в эпоху петровской модернизации открывало для них новые жизненные перспективы, тогда как дворянских недорослей зачастую приходилось силой заставлять получать нужное для государства образование. Например, уклонявшихся от обучения в Навигацкой школе посылали на три года «в галерную работу» или бить сваи под пеньковые амбары [А.Л. Андреев, 2008, с. 19].
Приведенные выше сведения заставляют подвергнуть сомнению тезис известного американского исследователя России Джеймса Биллингтона относительно «верхушечного», «зыбкого» и «ненадежного» характера русского Просвещения XVIII в., целью которого было главным образом закрепление привилегий русского дворянства, создание ему перевеса ума и образования средствами «прусской дисциплины» и «шведской распорядительности». Значительный вклад в развитие русской науки в XVIII в. сыновей разночинцев не подтверждает мнение Биллингтона о «безраздельном господстве» только дворянской культуры на протяжении целого столетия [Дж.Х. Биллингтон, 2001, с. 256]. Расцвет собственно дворянской культуры произошел на самом деле позже, в XIX столетии. Характерно, что в обширной монографии Биллингтона нет ни одного специального раздела, посвященного развитию науки в России, а личности Ломоносова уделяются лишь две страницы (264—265) в небольшом параграфе, имеющем название «Смятенное Просвещение».
Будучи директором Библиотеки Конгресса США, Дж. Биллинг-тон, несомненно, имел все возможности для включения в свою книгу материалов не только «об иконе и топоре», но и о развитии научного знания, которое во многом сформировало современный облик России, ее экономическую, политическую и военную мощь не только в XVIII, но и в XIX и XX столетиях. Однако соответствующие сюжеты в книге Биллингтона отсутствуют, если не считать краткой аннотированной библиографии на тему «Светское просвещение» (с. 699—702). Сама по себе полезная, включающая краткий обзор литературы на русском и иностранных языках эта библиография никак не может служить руководством для понимания истинной роли науки в русской истории и культуре. В этой связи надо заметить, что скромный подзаголовок русского перевода книги Биллингтона, имеющий название «Опыт истолкования истории русской культуры» (очевидно, согласованный с автором), явно неточен, не соответствует оригиналу на английском языке, который звучит как «An Interpretive History of Russian Culture», т.е. «Интерпретированная история русской культуры». В случае с Ломоносовым у Биллингтона имеет место не «опыт истолкования», а весьма субъективная интерпретация роли Ломоносова в русской культуре. Оказывается, Ломоносова в России воспринимали как предмет «тоскливого восхищения», поскольку им «восхищались не без зависти к диапазону его свершений» [там же, с. 265], к тому же его научные труды якобы были «в полной мере оценены соотечественниками лишь в начале ХХ столетия».
Но такое мнение не соответствует действительности. Характерно, что по сути (хотя не по форме) оно совпадает с советской легендой относительно того, что Ломоносова «долго не признавали в императорской академии» по причине происков «иностранных проходимцев»: «В это время в Россию проникло немало иностранных проходимцев, особенно из Германии, которые подвизались в государственном аппарате, в военных и научных учреждениях, насаждая чуждые русскому народу нравы и традиции» [Очерки по истории философской и общественно-политической мысли. 1955, т. 1, с. 121]. Известный историк А.Н. Пыпин в противоположность этой легенде констатирует тот факт, что «в течение XVIII века, можно сказать, почти с первых его трудов по возвращении из-за границы он пользовался великим авторитетом, который при его жизни возрастал с каждым новым трудом в области науки и литературы, так что имя его становилось как бы нарицательным именем великого ученого и, наконец, окружено было славой, к которой почти не осмеливалась прикасаться критика. Сочинения его несколько раз издавались в течение XVIII века и в начале XIX, явились потом в известном собрании Смирдина, позднее одна доля их повторена
была в сборниках "Избранных сочинений", и только в последние годы предпринято обширное академическое издание (Пыпин имеет в виду 1890-е гг. — М.М.)» [А.Н. Пыпин, 1895, № 3, с. 301]. В Москве инициатором посмертной публикации сочинений Ломоносова был директор Московского университета, потомок древнего греческого рода И.И. Мелиссино (директор с 1757 по 1763 г.) [Ректоры Московского университета, 1996, с. 10].
Реальность такова, что гениев в культуре, как и христианских святых, распознают зачастую только после их смерти. Бывает и наоборот, когда ореол гениальности создают определенным личностям (чаще всего царствующим особам или диктаторам) уже при жизни. Но само явление гениев Г.П. Федотов в свое время определял как «богочеловеческую тайну». Именно потому, что «большое видится на расстоянии», Ломоносов не сразу был признан великим гением русской науки. Столетие со дня его рождения в 1811 г. прошло малозамеченным, что было неудивительно ввиду общего тогда отнюдь не патриотического, а «вольтерьянского» умонастроения русского дворянства, на франкофильские симпатии которого, как известно, возлагал свои надежды Наполеон перед вторжением в Россию. Но в 1865 г. столетие со дня смерти гения было отмечено очень широко как в Петербурге, так и в Москве, о чем свидетельствует упомянутый выше А.Н. Пыпин. В 1877 г. во дворе Аудиторного корпуса Московского университета на Моховой улице был открыт памятник Ломоносову работы скульптора И.И. Козловского. С речью при его открытии выступил ректор университета, знаменитый историк С.М. Соловьев, который в лице Ломоносова славил великое прошлое нашего Отечества и говорил о необходимости «живого, деятельного употребления и приращения духовного наследства оставленного великим человеком» [Отчет и речи, произнесенные в торжественном собрании... 1877, с. 87].
Имея существенные различия в происхождении науки в России и на европейском Западе, ведущими производителями науки и научных знаний в Европе стали университеы, первый из которых возник в Болонье, в северной Италии, в 1088 г. В отличие от западных научных сообществ, складывавшихся в Средние века и Новое время вокруг философских и богословских факультетов университетов, наука в России формировалась первоначально не по «школьному» принципу, поскольку схоластики как таковой, как особого культурно-исторического этапа здесь не было (как, впрочем, и Возрождения, и Реформации). Главным рассадником книжности на Руси был не университет, а монастырь, а наиболее образованным сословием было духовенство. Начало процесса институцио-нализации науки и высшего образования связано с открытием Киево-Могилянской (1632) и Славяно-греко-латинской (1685)
академий, где читались собственно философские курсы. Первый же философский курс на территории нынешней России был прочитан Феофилактом Лопатинским в 1704 г. на латинском языке. Вместе с тем Россия как страна, принадлежащая к ареалу христианской цивилизации, издавна испытывала интерес к сочинениям многих античных и западных мыслителей, христианских писателей, философских и богословских мистиков. Например, «русские Ареопагитики», т.е. русские переводы сочинений псевдо-Дионисия Ареопагит, были известны на Руси еще с Х1У в. К этому следует добавить глубокий исконный интерес к наследию византийской духовности — исихазму, софиологии, кардиогнозису (метафизике сердца), имевший на Руси многовековую историю. Таким образом, мнение о возникновении просвещения в России на «пустом месте» не соответствует действительности.
В допетровскую эпоху в России естественно-научные знания развивались в контексте «теологического рационализма» [см.: В.В. Миль-ков, 2001, с. 110—126], в атмосфере, принципиально исключавшей возможность появления какого-либо выдающегося ученого, поскольку в среде ученого монашества само понятие научного авторства было не признано и размыто. Иная ситуация сложилась в Европе, где всякие объединения или корпорации (ишуегеНаз) — промышленные, купеческие, научные — складывались профессионалами своего ремесла, что с неизбежностью ставило вопрос о сохранении добытых знаний и о закреплении авторства их разработчиков и распространителей [В.А. Садовничий и др., 1995, с. 92]. Корпоративное университетское самоуправление при этом сохраняло свою неизменную независимость вплоть до эпохи Реформации, до того времени, когда в католических странах университеты подчинились влиянию Римско-католической церкви и «превратились в орудие Контрреформации» [А.Ю. Андреев, 2001, с. 29]. Рассматривая своеобразие процесса развития науки в России, В.И. Вернадский замечал, что на Западе «в недрах церкви» трудились тысячи ученых, среди которых были, например, основатель генетики Мендель и выдающийся астроном Секки, работавший в папской обсерватории. В России же, где наука развивалась без особого патроната церкви, «создавалось резкое деление на два мировоззрения, которые по возможности не сталкивались», поэтому в истории естествознания в России почти отсутствуют столкновения с церковью или ее служителями» [В.И. Вернадский, 1988, с. 67].
Необходимо подчеркнуть, что главные инициативы в развитии науки в России взяло на себя государство, благодаря которому было обеспечено то, что В.И. Вернадский назвал «непрерывностью научного творчества в России с начала XVIII столетия». В этом же отношении А.С. Пушкин совершенно справедливо называл правительство «единственным европейцем в России».
Будучи убежденным патриотом, Ломоносов отчетливо представлял, что только силами государства, а не каких-то меценатов, благотворителей может быть обеспечено развитие науки и образования. Отсюда прославление Петра Великого и его дочери Елизаветы Петровны, перераставшее у него в гимны Российскому государству, его величию и могуществу. Основатель русской интеллигенции А.Н. Радищев, принадлежавший к иному, чем государственник Ломоносов, а именно к радикальному крылу отечественного Просвещения, как известно, порицал Ломоносова за «ласкательство царям, нередко недостойным не токмо похвалы. но ниже гудочного бряцания» (см. его «Слово о Ломоносове»). Правда, и самому Радищеву не чуждо было подобное «ласкательство», поскольку он пользовался, в том числе и в сибирской ссылке, покровительством влиятельного сановника — графа А.Р. Воронцова. Не будь покровительства Воронцова, не было бы и философского трактата «О человеке, о его смертности и бессмертии», написанного Радищевым в Илимске, по той причине, что именно Воронцов снабжал его всем необходимым в ссылке, прежде всего, книгами.
Улучшить жизнь общества, по Ломоносову, можно не радикальными антиправительственными мерами, как у Радищева, но лишь посредством просвещения, совершенствования нравов и установившихся общественных и государственных форм, для России — самодержавия. Именно благодаря самодержавию, считал он, Россия «усилилась. умножилась, укрепилась, прославилась». Отсюда понятно, что историю Ломоносов понимал как процесс органический, где всякая предшествующая фаза связана с последующей. История — не «вымышленное повествование», а достоверное, основанное на конкретных источниках изучение опыта «праотцев наших», включающее исследование летописей, историко-геогра-фические сведения, статистику, демографию и т.п.
Разумеется, только благодаря правительственной поддержке мог быть реализован проект Ломоносова об открытии Московского университета. В настоящее время доказано, что фактическое авторство поданного в Правительствующий Сенат «Доношения об учреждении в Москве университета и двух гимназий» принадлежит Ломоносову, хотя его официальным автором был И.И. Шувалов — просвещенный вельможа, фаворит императрицы Елизаветы Петровны. В то же время нет сомнения, что проект доношения и Устав университета были продуктами сотворчества Ломоносова и Шувалова. В советское время роль Шувалова принижалась, но в постсоветский период была пересмотрена: к 250-летнему юбилею Московского университета перед зданием Фундаментальной библиотеки МГУ имени М.В. Ломоносова был открыт памятник И.И. Шувалову. А.С. Пушкин справедливо утверждал, что «Шувалов
основал университет по предначертанию Ломоносова» [А.С. Пушкин, 1976, т. 6, с. 339]. Шувалов, по свидетельству его современника И.Ф. Тимковского, корректировал проект в сторону избавления его от предложенных Ломоносовым «несовместных вольностей» по образцу Лейденского университета [А.Ю. Андреев, 2001, с. 54]. Ломоносов отстаивал всесословную модель университета, тогда как Шувалов был заинтересован в специальном выделении интересов дворянского сословия. Ломоносов считал, что необходима гимназия при университете, «без которой Университет, как пашня без семян» (письмо И.И. Шувалову, 1754). Однако Шувалов настоял на образовании двух гимназий — дворянской и разночинской, что было отражено уже в проекте доношения в Сенат. Но все же некоторые корпоративные вольности университета были сохранены и прежде всего его неподвластность никакому государственному учреждению, кроме Сената. При этом в университет допускались «вольноотпущенные из крепостных, а также и все другие категории податного населения (черносошные крестьяне, посадские и проч.)» [там же, с. 57]. Ломоносов предложил вести преподавание в университете на трех факультетах — юридическом, медицинском и философском. На последнем в число преподававшихся дисциплин он включал философию (логику, метафизику и нравоучение), физику, ораторию (красноречие), поэзию и историю. Новаторским и не встречавшимся нигде в Европе было отсутствие в ломоносовском плане теологического факультета, что впоследствии было воспроизведено в структуре всех российских университетов. Для профессиональной философии решение не включать в состав университета богословский факультет имело особое значение и оказалось весьма дальновидным. В образованных в XIX в. четырех духовных академиях преподавание философии велось собственными профессорами и не имело тех ограничений, которые испытала университетская философия в 1821—1845 и в 1850—1861 гг. [см.: Записка на имя императора Николая I... 2010] В стенах духовных академий также работали философы-профессионалы, которые наряду с университетскими профессорами оказали существенное влияние на судьбы русской философии. Достаточно назвать имена П.Д. Юр-кевича, В.И. Несмелова и П.А. Флоренского.
Основание Московского университета было венцом творчества Ломоносова и резонансным событием для всей русской культуры. Указ императрицы Елизаветы об основании университета, подписанный в Татьянин день 12 января 1755 г., знаменовал собой закрепление за российским государством особой роли в развитии науки и образования. Есть надежда, что следование этой российской модели, обеспечивавшей России во всех формах ее исторического бытия непрерывный рост научного творчества в течение трех последних
столетий, будет гарантией уже нынешней ее модернизации. Ведь именно такая модель обусловила появление на свет гения русской культуры — Михаила Васильевича Ломоносова.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Андреев А.Л. Российское образование: социально-исторические контексты. М., 2008.
Андреев А.Ю. Лекции по истории Московского университета. М., 2001.
Биллингтон Дж.Х. Икона и топор: Опыт истолкования истории русской культуры. М., 2001.
Боднарский М.С. Ломоносов как географ. М., 1912.
Вернадский В.И. Статьи об ученых и их творчестве. М., 1997.
Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. М., 1988.
Вернадский В.И. Несколько слов о работах М.В. Ломоносова по минералогии и геологии // Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. М., 1988.
Доля О.В. Философия Н.И. Пирогова. М., 2009.
Достоевский Ф.М. Человек есть тайна. М., 2003.
Записка на имя императора Николая I министра народного просвещения князя П.А. Ширинского-Шихматова // Павлов А.Т. Философия в Московском университете. М., 2010.
Зеньковский В.В. О мнимом материализме русской науки и философии // Зеньковский В.В. Собр. соч. М., 2008. Т.1.
Избр. произв. русских мыслителей второй половины XVIII века. М., 1952. Т. 1.
Козиков И.А. М.В. Ломоносов, Д.И. Менделеев, В.И. Вернадский о России. М., 2011.
Ломоносов М.В. Полн. собр. соч.: В 11 т. М.; Л., 1957. Т. 10.
Ломоносов М.В. Избр. филос. произв. М., 1950.
Ломоносов М.В. Для пользы общества. М., 1990.
Маслин М.А. Историко-философское россиеведение: Ценностные измерения // Философия и будущее цивилизации: В 5 т. М., 2005. Т. 2.
Материалы для истории Императорской Академии наук. СПб., 1885— 1900. Т. 10.
Менделеев Д.И. К познанию России. СПб., 1907.
Отчет и речи, произнесенные в торжественном собрании Императорского Московского университета за 1877 год. М., 1877.
Очерки по истории философской и общественно-политической мысли народов СССР. М., 1955. Т. 1.
Пыпин А.Н. Ломоносов и его современники // Вестник Европы. 1895. № 3.
Ректоры Московского университета (Биографический словарь). М., 1996.
Симонов Р.А. 300 лет «Арифметике» Леонтия Магницкого // Селигер — родина Л.Ф. Магницкого, первого выдающегося русского учителя. Тверь, 2010.
Соколов В.В. Философия как история философии. М., 2010.
Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1976. Т. 6.
