CC BY
6
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2021. № 6
К 90-ЛЕТИЮ Г.А. ХАБУРГАЕВА С.М. Толстая
ЛОМ КОПЕЙНЫЙ И СКРЕЖЕТАНИЕ МЕЧНОЕ: СИНТАГМАТИЧЕСКАЯ ДЕРИВАЦИЯ В ДРЕВНЕРУССКОМ ЯЗЫКЕ И В ЯЗЫКЕ ФОЛЬКЛОРА1
Институт славяноведения РАН
119991 Москва, Ленинский проспект, д. 32А
В статье рассматриваются древнерусские конструкции типа лом копейный и скрежетание мечное, встречающиеся летописях, житиях и других текстах в описаниях сражений. В дальнейшем в истории русского языка они сменились конструкциями с род. п. (т.е. ломание копий, скрежетание мечей). По мнению автора, они представляют собой продукт синтагматической деривации, т.е. деривации на основе не отдельных слов, а целых предикативных синтагм, которые трансформируются в номинативно-атрибутивную синтагму. В примерах лом копейный и скрежетание мечное предикативная синтагма (копья ломаются, мечи срежещут) трансформируется в номинативно-атрибутивную: S+V > A+S (или S+A). При этом предикат номинализируется (субстантивируется), а субъект или объект предикативной конструкции становится производящим для прилагательного (притяжательного или относительного): копья ломаются > лом копейный; мечи скрежещут > скрежетание мечное, носить меч > мечное ношение. Актантная структура глагола производящей предикативной конструкции (т.е. отношение субъект — предикат, объект — предикат) «наследуется» производной от нее номинативно-атрибутивной конструкцией (субъектное или объектное значение сохраняется в прилагательном копейный, мечное, а предикатное — в субстантивах лом, ношение). Подобные примеры синтагматической деривации встречаются в языке фольклора, например, в текстах севернорусских причитаний из сборника Барсова, где в качестве отглагольных имен выступают как nomina actionis, так и nomina agentis. При номина-лизации предиката прямой объект может принимать форму: родительного падежа (сберечь вольную волюшку > cберегатели вольной волюшки, впустить злодея супостата > злодея супостата запускальщик), дательного падежа («отложить»решетчатые двери >решетчатым дверям отложальщик, разжигать свечи > свечам разжигальщик), включаться в сложное слово (воду носить >
Толстая Светлана Михайловна — доктор филологических наук, профессор Института славяноведения РАН (e-mail: smtolstaya@yandex.ru).
1 Статья написана в рамках работы над проектом «"Причитанья Северного края" Е.В. Барсова: материалы к словарю», поддержанным грантом РФФИ (№ 20-012-00205 А).
водонощица, сено косить > сенокощица, рыбу ловить > рыболовщица), может преобразовываться в прилагательное (баню топить > баенный истопщик, блины печь > блинное печеньице). К сфере синтагматической деривации могут быть отнесены и разнообразные другие способы конденсации (компрессии) словосочетаний начиная с редукции и аббревиации (завхоз, райком) и кончая универбацией (удаленнаяработа > удаленка и т.п.).
Ключевые слова: древнерусский язык; язык фольклора; синтагматическая деривация; предикат; субъект; объект; притяжательные прилагательные; относительные прилагательные; сложные слова.
Введение. В древнерусских оригинальных и переводных текстах (в летописях, Житии Александра Невского, Истории Иудейской войны и др.) в описаниях сражений встречаются конструкции, подобные приведенным в заглавии или близкие к ним. Например, трускъ от копий ломления и звукъ от сечениямечнаго (Житие Ал. Невского); видити лом копеины (Галицкая летопись под 1240 г.); яко от грома тресновение бысть... от крепости ударения копейного (там же); бысть видети лом копийны и скрежетание мечное (История Иудейской войны); и ту бт видити лом копиины и звукъ оружьиныи (Киевская летопись под 1174 г.) [Демин, 2019: 16—25]. Ср. также: тоу бташе видити ломъ коптины и щетъ сктпание (ЛИ) [СДРЯ, 4: 262]; вар. щитом скепание инии оуязвены быша а (т) кртпости оударения коптинаго (ЛИ), [СДРЯ, 4: 262], а (т) мечнаго своего ношения [СДРЯ, 4: 526], како бо воиникъ познаваетсл иже по плоти не а (т) мечнаго ли своегоношенья [СДРЯ 4:526], а(т)нападанилвражия [СДРЯ, 1: 480].
Сразу обращает на себя внимание то, что в современном языке подобные атрибутивные конструкции А+8 или 8+Л (сочетания прилагательного с определяемым предикатным существительным) невозможны: мы употребляем в них вместо прилагательного род. пад. существительного, т.е. не скрежетание мечное, а скрежетание (или скрежет) мечей, не лом копейный, а лом (или ломание) копий, не звук оружный, а звук оружия, не мечное ношение, а ношение меча и т.д.
1. Конструкции с прилагательным и с род. п. существительного
Соотношение атрибутивных конструкций и конструкций с Род. п. неоднократно становилось объектом внимания историков славянских языков. Но при этом речь шла исключительно или прежде всего о сочетаниях с притяжательными прилагательными.
По мнению многих исследователей, притяжательные прилагательные изначально входили в словоизменительную парадигму существительного на правах особого падежа и лишь со временем были заменены конструкциями с род. п. Об этом еще в 1937 г. писал Н.С. Трубецкой: «<В староцерковнославянском языке> от каждого существительного, обозначающего одушевленное существо, об-
разуется притяжательное прилагательное, которое принадлежит к парадигме склонения этого существительного совершенно так же, как причастия принадлежат к парадигме спряжения глаголов» [Трубецкой, 1987: 220]. По данным А.А. Зализняка, «материал берестяных грамот показывает, что в древненовгородском диалекте Х1—Х1У вв. еще достаточно хорошо сохранялась древнейшая славянская система выражения принадлежности. Лишь с XIII в. появляются первые надежные примеры (еще весьма редкие), свидетельствующие о расширении первоначальной сферы употребления родительного принадлежности, т.е. о начале того процесса, который получил полное развитие в современном языке» [Зализняк, 1993: 275]2. Тем не менее в современном русском языке продолжают сосуществовать оба типа конструкций (с притяжательным прилагательным и с род. п. имени обладателя: отцов дом и дом отца); их соотношение не так давно описал в специальной статье А.Д. Шмелев, показавший, что эти конструкции не всегда являются взаимозаменимыми и употребляются в соответствии с определенными лексическими, синтаксическими и семантическими правилами [Шмелев, 2008].
Если же рассматривать этот вопрос в общеславянском масштабе, то нельзя не заметить, что разные славянские языки значительно отличаются друг от друга в употребительности конструкций с притяжательным прилагательным и конструкций с род. п. Так, в чешском, словацком или сербском языке конструкции с притяжательными прилагательными гораздо употребительнее, чем в русском, а конструкции с род. п. существенно ограничены. Если мы говорим Словарь Даля (хотя в XIX в. вполне нормальным было и Далее словарь), то сербы говорят Вуковречник (а не Речник Вука). Подробнее о категории притяжательности в славянских языках и соотношении адъективных конструкций и конструкций с род. п. см. [Категория, 1983, 1987: 133-153].
Но еще заметнее отличия разных славянских языков в том, возможны ли притяжательные прилагательные от неоднословных номинаций, когда имя обладателя (посессора) выражено не одним словом, а словосочетанием с зависимым словом (прилагательным или местоимением), например, не дом отца (от которого свободно образуется отцовский дом, отцов дом или отчий дом), а, например, дом моего отца или дом отца моего мужа. В русском языке возможность притяжательных прилагательных в таком случае весьма ограничена, хотя и не исключена, ср. комната дяди Миши > дяди Мишина комната. Но в некоторых славянских языках или диалектах (словацком, лужицких, группе чешских диалектов) такие притяжа-
2 Конструкции с родительным падежом есть и среди приведенных выше древнерусских примеров: трускъ от копий ломления, щетъ скюпания; не исключено, что они принадлежат позднейшим спискам.
тельные конструкции распространены гораздо шире. Например, в словацком языке не только нормальна конструкция mojej tetkina komora 'кладовая моей тетки', но и mojejmladsejsestrin muz 'муж моей младшей сестры'3.
Однако древнерусские конструкции, о которых шла речь в начале статьи, содержат притяжательные, а не относительные прилагательные. Тем не менее в них обнаруживается то же соотношение атрибутивных конструкций с конструкциями с Род. п. существительного.
2. Притяжательные и относительные прилагательные
Известно, что притяжательные прилагательные не удается категорически отграничить от относительных — ни по формальному (словообразовательному) признаку, ни по семантическому. Если говорить о формальной стороне, то значение притяжательности могут выражать не только прилагательные с суф. -ов-, -ин-, -bj-, как утверждается в грамматиках и справочниках (РГ, 1: 269—271, 543; ЭРЯ: 552—553), но и прилагательные с другими суффиксами. В особенности это характерно для дериватов с суф. -ск- (отеческие чувства), которые с древнейших времен могли выражать отношения посессивности. Ср. [Мароjевиfr, 1983] о посессивном значении дериватов с суф. -ск- в истории русского языка.
В то же время, если говорить о семантике, то «канонические» притяжательные прилагательные могут иметь не только собственно посессивные значения, но и другие; например, типично притяжательное (с формальной точки зрения) прилагательное щучий, кроме собственно посессивной (партитивной) семантики (ср. щучья пасть), может иметь и другие значения, например субъектное (ср. по щучьему велению)4. Некоторые из этих значений у притяжательных прилагательных вполне регулярны — кроме посессивных, это могут быть субъектное, объектное, сравнительное и др. (волчья шерсть, волчье логово, волчья хватка, волчий аппетит; медвежья берлога, медвежья шкура, медвежья сила, медвежья охота, медвежья походка и т.п.)5.
3 Таким конструкциям в славянских языках, в которых обладатель обозначен не отдельным именем, а целым словосочетанием, посвящена недавно изданная книга С.С. Скорвида [Скорвид, 2019].
4 Словари, как правило, этих отличий в значении не фиксируют (ср. БАС s.v. щучий).
5 Существует, однако, более широкое понимание категории притяжательности, при котором оба типа (собственно притяжательный: отцовский дом и субъектно-предикативный: отцовское завещание) трактуются как посессивные конструкции. Ср. определение Ю.Д. Апресяна: «В понимании категории посессивности мы целиком следуем традиции и усматриваем это значение не только в словосочетаниях типа его книга, но и в словосочетаниях типа его мужество, его рука, его кабинет, его порция каши» [Апресян, 1983: 5].
Та же разнообразная семантика характерна для старославянских и древнерусских притяжательных (и относительных) прилагательных. Ст.-слав. притяжательное прилагательное божьи может иметь значение партитивности (Б. уста, лице, очи, пьрстъ, доухъ, тЪло), принадлежности (Б. члда, хл%бъ, домъ, црквь, црство), субъекта свойства (Б. милость, гн%въ, благодать, свАтостъ, трьпЪниш, щедроты), субъекта действия или состояния (Б. пов%даниш, трьп%ниш, любовь, сждь), прямого или косвенного объекта (Б. отьць, в%ра, освАщениш, страхъ) [СБР, 1: 105-108]. Ср. аналогичный спектр значений др.-рус. вражии: вражии пълкъ, законъ, сила, козни, брань, лъжа, гнтвь, ороужик, прельсти, стти, искоушеник, соблазны, проказа, нападаник, плтненьк и т.п. [СДРЯ, 1: 479-480]. Показательно хронологическое соотношение конструкций с притяжательным прилагательным и с род. п. в древнерусском языке: повелтникмь игоумьньмь УСт к. XII в. и повелтникмь игоумена ПКП 1406. [СДРЯ, 6: 460]; оуби и копиинымь прободеникмь ПрЛ 1282 и прободеньемь копья Надп. 1383 [СДРЯ, 8: 675].
3. Синтагматическая деривация в русском языке
Очевидно, что каждый элемент интересующей нас адъективной синтагмы Л+8 имеет значение для интерпретации всей конструкции. Если 8 — термин родства (мужнин брат), часть тела (волчий хвост) или предмет обладания (отчий дом), то Л будет иметь собственно посессивную семантику. Если же 8 — предикатное слово, т.е. отглагольное существительное или иное существительное со значением действия, состояния или свойства, то Л будет семантически связано с одним из актантов предикатного слова — субъектом действия или состояния (материнское проклятие, сыновняя любовь, отцовское завещание, детские страхи), объектом — прямым (рыбная ловля) или косвенным (медвежья охота), сирконстантом — локативным (деревенский отдых, дальняя поездка), темпоральным (зимние развлечения) или иным (музыкальное представление). Ср. в «Слове о полку Иго-реве» выражение «по замышленго бояню», в котором предикатное имя замышлетк сочетается с притяжательным прилагательным боянк, имеющим субъектное значение ('Боян замыслил'), или в «Успенском сборнике» адъективные конструкции с субъектными и другими синтаксическими значениями прилагательных: теченик крьвьнок (субъектное значение: 'кровь течет'); мечьнага и огньнаго моучения жидоу (орудийное значение: 'мучить мечом и огнем'), бещь-стия телесьнааго обнажения жидоу (объектное значение: 'обнажать тело') [УСб: 137-138].
Иначе говоря, конструкции Л+8, где 8 — предикатное слово, являются продуктом синтагматической деривации6, при которой объектом деривации (производящим элементом) является синтагма, состоящая из уегЬиш АпНиш и его актанта.
Вернемся теперь к нашим древнерусским примерам с относительными прилагательными. В них представлено именно предикатное 8. В атрибутивном сочетании лом копийны лом — определяемое существительное 8, представляющее собой семантический дериват глагола ломать; копиины — определяющее прилагательное А, производное (семантически и словообразовательно) от существительного копье (в собственно притяжательных конструкциях А соотносится с именем обладателя: отцовское поучение).
Таким образом, в наших примерах лом копейны и скрежетание мечное мы имеем дело с трансформацией предикативной синтагмы (копьяломаются, мечи срежещут) в атрибутивную: 8+У > Л+8 (или 8+Л), при которой предикат номинализируется (субстантивируется), а субъект или объект предикативной конструкции становится производящим для прилагательного (8 > А): копья ломаются > лом копиины; мечи скрежещут > скрежетание мечное, носить меч > мечное ношение. Мы видим, что актантная структура глагола производящей предикативной конструкции (т.е. отношение субъект — предикат, объект — предикат) «наследуется» производной от нее номинативной конструкцией (субъектное или объектное значение сохраняется в прилагательном копиины, мечное, а предикатное — в субстантивах лом, ношение).
Это явление «наследования валентной структуры производящих слов» (мы воспользовались здесь термином И.А. Богуславского
6 Это понятие отличается от понятия синтаксической деривации, которое, в свою очередь, употребляется в разных смыслах. В известной статье Е. Куриловича 1936 г. дается такое определение: «Синтаксической деривацией мы называем такое отношение между лексемами, когда они принадлежат к разным частям речи, но имеют тождественное значение [Курилович, 1962: 57—70]. Этому определению следуют в своих работах И.А. Богуславский и Л.Л. Иомдин, но трактуют синтаксическую деривацию в более широком смысле: синтаксическими дериватами считаются не только случаи переехать — переезд, привыкнуть — привычка, но и такие дериваты, которые лексически (словообразовательно) вообще не связаны с производящим словом, например, врач считается синтаксическим дериватом глагола лечить, а мнение — синтаксическим дериватом глагола считать [Богуславский, Иомдин, 2020: 12]. Понятие синтаксической деривации следует отличать от понятия семантической деривации [Падучева, 2003]. Учитывая эту неоднозначность термина «синтаксическая деривация», мы предлагаем термин и понятие «синтагматическая деривация», которое (в отличие от словообразовательной деривации) относится к производящим единицам ббльшим, чем слово. В наших примерах и производящая, и производная синтагмы представляют собой конструкции с одним и тем же составом лексических основ (ломать копья > лом копейный).
и Л.Л. Иомдина7) весьма распространено при синтагматической деривации и не до конца изучено. Оно имеет определенные ограничения. Степень отражения актантной структуры производящего слова (и самого предиката) зависит от типа деривата: актантная структура глагола более полно отражается в случае nomina actionis, чем nomina agentis.
При синтагматической деривации может наследоваться не только субъектная или объектная валентность (мать любит > материнская любовь и т.п., ловить рыбу > рыбная ловля), но и также и другие валентности (учить в школе > школьный учитель, плавать под водой > подводное плавание). Ср. в современном языке распродавать товары летом > летняя распродажа товаров (обстоятельство времени летом передается атрибутивной формой летний).
В сущности, то же самое явление синтагматической деривации мы наблюдаем при словосложении. Сложные слова образуются не от соединения отдельных слов, а от словосочетаний [Бенвенист, 1974], т.е. синтагматических конструкций, в которых эти слова связаны определенными синтаксическими отношениями. Как и в случае с трансформацией одной синтагмы в другую (предикативной в атрибутивную, как в древнерусских примерах), актантная структура исходных (производящих) словосочетаний сохраняется в структуре и семантике сложного слова. Часть сложного слова не только функционально, но и лексически соответствует одному из актантов производящего глагола. Например, в слове водопад морфема пад- имеет семантику предиката пасть/падать, а морфема вод- обозначает субъекта исходной ситуации «вода падает». А в слове водонос аналогичной словообразовательной структуры при такой же предикативной морфеме нос- морфема вод- обозначает не субъекта, а объект исходной ситуации «Х несет воду». Таким образом, сложные слова, производные от глагола (точнее от целой предикативной конструкции с verbum finitum), включают в качестве компонентов сложного слова различные актанты этого глагола исходной предикативной конструкции: субъект действия: водопад, водосток, ледоход, бурелом, листопад, камнепад, снегопад, звездопад; объект действия:
7 Ср. «Наследование валентной структуры при синтаксической деривации предикатных слов — явление, бесспорно существующее в языке, и оно требует адекватного грамматического и лексико-графического описания. Однако оно, по-видимому, никогда не является простым (straightforward). Дериваты, даже если они наследуют валентности исходного слова: 1) наследуют лишь часть этих валентностей (как в случае лечить — врач, ср. лечить Петра — врач Петра, но лечить грипп <от гриппа> при невозможности *врач гриппа <от гриппа>); 2) требуют соблюдения определенных условий для наследования; 3) выражаются более периферийными средствами (скажем, реализуются не активно, а пассивно или разрывно)» [Богуславский, Иомдин, 2020: 22].
водопой, водонос, лесоруб, пулемет, скотовод, свинопас, землекоп, землемер, градоносный, хлебохранилище, словораздел, казнокрад, волнорез, костоправ, посудомойка; орудие, инструмент действия: глазомер, рукопись, губошлёп,рукоятка; результат, продукт действия: дырокол, стеклодув, рифмоплёт; локус действия: мореход, пустынножитель, домосед, водолаз, скалолаз, вездеход, круговерть; время действия: долгострой, новодел, новосёл, свежеиспеченный; способ действия: вертолёт, самолёт, самосуд, пустоцвет, пустомеля, молниеносный, двуспальный, дармоед, пустобрёх, тугодум, дальнобойный и т.п. (подробнее см. [Толстая, 2020]). Обращает на себя внимание и порядок следования компонентов сложного слова: как и в конструкциях с притяжательными и относительными прилагательными, «актанты» и производные от них прилагательные или части сложного слова предшествуют предикатам, к которым они относятся: сын любит (мать) > сыновняя любовь, ловить рыбу > рыбная ловля и рыболов, тогда как в конструкциях с род. п. порядок составляющих обратный: любовь сына, ловля рыбы. В древнерусских словосочетаниях с притяжательным (и относительным) прилагательным если не предпочитался, то был обычным порядок 8+Л с постпозицией определения (лом копиины, скрежетание мечное)8.
4. Синтагматическая деривация в языке севернорусских причитаний
Любопытные примеры такого рода наследования синтаксической структуры предикативных конструкций при их номинализации можно наблюдать в языке фольклора, где также могут сохраняться не только синтаксические роли субъекта и объекта, как в рассмотренных древнерусских атрибутивных конструкциях, но и функции других актантов (объектов, определителей, обстоятельственных сирконстантов). Иначе говоря, при трансформации целых синтагм с уегЬиш АпНиш в номинативные словосочетания каждый актант предикативной синтагмы (прямой и косвенный объект, атрибут, локативное или темпоральное обстоятельство) может найти свое выражение в производной номинативной конструкции. Рассмотрим несколько примеров такой номинализации предикативных конструкций в языке русского фольклора.
В севернорусских свадебных причитаниях, собранных в известном сборнике Е.В. Барсова [Барсов, 1997] и других изданиях, мы встречаем такие номинализованные конструкции, производные от
8 О порядке слов в атрибутивных сочетаниях в древнерусском языке см. [Евсти-феева, 2008; Минлос, 2008]; о порядке слов в предикативных синтагмах см. [Пичхадзе, Родионова, 2011; Пичхадзе, 2020]. Там же литература вопроса.
предикативных синтагм с verbum finitum. В свадебном причитании мать предупреждает дочь, выходящую замуж: «И там не будет тебе рано положеньице, / И тебе поздного не будет пробуженьица» [Барсов, 1997 2: 305], что значит: 'И там (т.е. в новой семье) ты не будешь рано (спать) ложиться, и поздно пробуждаться' (с характерными для языка фольклора уменьшительными формами nomina actionis).
Глагол исходной предикативной конструкции может номинали-зироваться не только в nomen actionis, как в предыдущем примере (и в древнерусских примерах), но и в nomen agentis. Опять же мать говорит дочери: «И будешь летнамне, горюше, водонощичка, / И будешь зимня на гумни да замолотщичка, / И будешь баенна родителям истопщичка» [там же: 301], что означает: 'Будешь летом мне воду носить, будешь зимой на гумне молотить, будешь баню родителям топить' (выделены курсивом унаследованные и трансформированные актанты глагола). Косвенный объект (адресат) действия мне становится косвенным объектом при имени, носить воду преобразуется в сложное слово (водонощица), где объект действия трансформировался в первую часть сложного слова, а темпоральный сирконстант летом из собстоятельства времени исходной конструкции (носить воду летом) превратился в атрибутив при имени: летна (водонощица).
Еще один пример с nomina agentis: «Кто решетчатым дверям был отложальщиком, / Кто злодея супостата запускальщиком?» [РСЗ: 44], что означает: 'Кто отложил 'открыл' решетчатые двери, кто запустил 'впустил' супостата?'. Здесь при деривации сохраняется валентность объекта действия (открывать двери, впустить супостата, т.е. жениха).
Таким образом, при номинализации предиката прямой объект может принимать форму: род. п. при nomina agentis (сберечь вольную волюшку > сберегатели вольной волюшки, впустить злодея супостата
> злодея супостата запускальщик), дательного падежа («отложить» решетчатые двери > решетчатым дверям отложальщик, разжигать свечи > свечамразжигальщик), инкорпорироваться в сложное слово (воду носить > водонощица, сено косить > сенокощица, рыбу ловить
> рыболовщица), может преобразовываться в прилагательное (баню топить > баенный истопщик).
Косвенный объект в номинативной конструкции сохраняет свою форму (будешь мне воду носить > будешь мне водонощица). Сиркон-станты (обстоятельства) могут сохраняться (на гумне молотить > на гумне замолотщичка), но могут и трансформироваться в адъективное определение к nomen agentis (летом воду носить > летна водонощица).
Различные актанты глагола могут трансформироваться в адъективные формы при nomina actionis: блины печь > блинное печеньице,
долго спать > долгое усыпаньице, поздно пробуждаться > позднее пробуждение, бить по рукам (брачный ритуал) > ручное рукобитье, рано петухи запевают > раннее петунье воспеваньице; обливаться слезами >слезное обливание, за столом тесто сочить ('раскатывать') > столовое соченьице и т.п. Ср. еще заговор, читаемый при доении коровы: «Не дай ей, Господи, ни ножного ляганья, ни хвостового маханья, ни рогового боданья», т.е. 'Дай господи, чтобы она (корова) ногой не лягала, хвостом не махала' [Майков, 1994: 110].
Заключение. Таким образом, синтагматическая деривация отличается от словообразовательной деривации тем, что в ней производящим служит не единичное слово, а целая синтаксическая конструкция (синтагма, словосочетание). Если это предикативная синтагма с глаголом, то все или некоторые актанты глагола наследуются производной конструкцией. К типу синтагматической деривации, относится не только трансформация предикативной конструкции с verbum finitum в адъективную конструкцию и конструкцию с род. п., но и словосложение, т.е. образование одного слова из словосочетания. И в том, и в другом случае производные конструкции и композиты сохраняют синтаксическую и семантическую структуру производящих словосочетаний, а также в порядок следования компонентов (постпозиция предикативных составляющих), характерный для древнерусского языка. В конечном счете к сфере синтагматической деривации могут быть отнесены и разнообразные другие способы конденсации (компрессии) словосочетаний начиная от редукции и аббревиации (завхоз, райком) и кончая универбацией (удаленнаяработа > удаленка и т.п.).
Список литературы
1. Апресян Ю.Д. Синтаксические средства выражения посессивности // Категория притяжательности в славянских языках. Тезисы совещания. М., 1983. С. 4-9.
2. Причитанья Северного края, собранные Е.В. Барсовым / Изд. подготовили Б.Е. Чистова, К.В. Чистов. СПб., 1997. Т. 1-2 [серия «Литературные памятники»].
3. Бенвенист Э. Синтаксические основы именного сложения // Бенве-нист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 341-356.
4. Богуславский И.М., Иомдин Л.Л. О наследовании валентностей при синтаксической деривации // Труды Ин-та русского языка им. В.В. Виноградова. № 3. От семантических кварков до вселенной в алфавитном порядке. К 90-летию акад. Ю.Д. Апресяна. М., 2020. С. 11-25.
5. Демин А.С. Историческая семантика средств и форм древнерусской литературы. Источниковедческие очерки. М., 2019.
6. Евстифеева Р.А. Порядок слов в атрибутивных словосочетаниях Новгородской Первой летописи // Русский язык в научном освещении. 2008. № 16 (2). С. 162-202.
7. Зализняк А.А. К изучению языка берестяных грамот. Выражение принадлежности // Янин В.Л., Зализняк А.А. Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1984-1989 гг. М., 1993. С. 270-275.
8. Категория притяжательности в славянских и балканских языках. Тезисы совещания. М., 1983.
9. Категория посессивности в славянских языках / Отв. ред. Вяч. Вс. Иванов. М., 1989.
10. Курилович Е. Деривация лексическая и деривация синтаксическая // Курилович Е. Очерки по лингвистике. М., 1962. С. 57-70.
11. Великорусские заклинания. Сборник Л.Н. Майкова. 2-е изд. СПб., 1994.
12. Маро]евиН Р. Суффикс -sk- у посесивноj функцщи у русском jезику (у исторщском развоjу и данас // 1ужнословенски филолог. XXIX. Бео-град, 1983. С. 159-178.
13. Минлос Ф.Р. Позиция атрибута внутри именной группы в языке Псковской летописи // Русский язык в научном освещении. 2008. № 16 (2). С. 203-216.
14. Падучева Е.В. Глаголы создания образа: лексическое значение и семантическая деривация // Вопросы языкознания. 2003. № 6. С. 30-46.
15. Пичхадзе А.А. О порядке слов в сочетаниях «личная форма глагола — прямое объектное дополнение в древнерусском языке» // Очерки древнерусского и старорусского синтаксиса / Под ред. А.А. Пичхадзе. М.; СПб., 2020. С. 36-140.
16. ПичхадзеА.А., Родионова А.В. О порядке слов в сочетаниях «личная форма глагола — прямое объектное дополнение» в древнерусском языке» // Русский язык в научном освещении. № 21 (1). С. 127-161.
17. Русская грамматика. Т. 1. М., 1982.
18. Кузнецова В.П., Логинов К.К. Русская свадьба Заонежья (конец XIX — начало XX в.). Петрозаводск, 2001.
19. СБР — Старобългарски речник. Т.1. София, 1999.
20. СДРЯ — Словарь древнерусского языка (XI-XIV). М., 1988-. Т. 1-.
21. Скорвид С.С. Атрибутивные посессивные конструкции в истории славянских языков. М., 2018.
22. Толстая С.М. Сложные слова и словосочетания: синтаксис и семантика // Rocznik slawistyczny. 2020. T. LXIX. S. 143-166.
23. Трубецкой Н.С. О притяжательных прилагательных (possessiva) староцерковнославянского языка // Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. М., 1987 (1937). С. 219-222.
24. УСб — Успенский сборник XII-XIII вв. / Под ред. С.И. Коткова. М., 1971.
25. Шмелев А.Д. Посессивы в современной русской грамматике // Динамические модели. Слово. Предложение Текст. М., 2008. С. 927-942.
26. Энциклопедия «Русский язык». 3-е изд. М., 2020.
Svetlana Tolstaya
LOM KOPEINYI 'SPEAR BREAKING' AND SKREZHETANIE MECHNOE 'SWORD SCREECHING': SYNTAGMATIC DERIVATION IN THE OLD RUSSIAN LANGUAGE AND IN THE LANGUAGE OF FOLKLORE
Institute of Slavistics, Russian Academy of Sciences 32A Leninsky Prospekt, Moscow, 119991
The article deals with ancient Russian constructions such as lom kopeinyi 'spear breaking' and skrezhetanie mechnoe 'sword screeching', which are found in chronicles, hagiographies and other texts describing battles. Later in the history of the Russian language, they were replaced by constructions with the Genitive case (i.e., 'breaking of spears', 'screeching of swords'). It is assumed that they are a product of syntagmatic derivation, i.e. derivation based not on individual words but on whole predicative syntagmas (S+V), which are transformed into a nominative-adjective syntagmas (S+A or A+S). In the examples under analysis, we see the transformation ofpredicative syntagmas 'spears break', 'swords screech' into substantive-attributive ones: 'spear breaking', 'sword screeching', in which predicates become substantives, and the subjects of the predicative constructions become adjectives. The actant structure of the verb of the generating predicative construction is "inherited" by the construction derived from it. Similar examples of syntagmatic derivation can be found in the language of folklore, specifically, in the texts of Northern Russian lamentations from the collection of Barsov. Here both nomina actionis and nomina agentis act as verbal names (pech' bliny 'bake pancakes' > blinnoe pechenie 'pancakes baking', topit' banyu > 'heat bathhous' > baennyi istopshchik 'bathhouse stoker'). When nominalizing a predicate, a direct object can take the form of a genitive case, a dative case, can be included in a compound word or converted into an adjective (possessive or relative). The sphere of syntagmatic derivation also includes many other ways of thickening (compressing) phrases, including reduction, abbreviation, and univerbation.
Key words: Old Russian language; folklore language; syntagmatic derivation; predicative constructions; subject; object; possessive adjectives; relative adjectives; compound words.
About the author: Svetlana Tolstaya — Prof. Dr., Department of Ethnolinguis-tics and Folklore, Institute of Slavistics, Russian Academy of Sciences (e-mail: smtolstaya@yandex.ru).
References
1. Apresyan Ju. D. Sintaksicheskie sredstva vyrazheniya posessivnosti. [Syntactic ways of expressing possessiveness] Kategoriya prityazhatel'nosti v slavyan-skikh yazykakh. Tezisy soveshchaniya. Moscow: Indrik, 1983, pp. 4—9.
2. Prichitaniya Severnogo kraya, sobrannye E.V. Barsovym. [Lamentations of the Northern Region, collected by E.V. Barsov] Ed B.E. Chistova, K.V. Chis-tov, Sankt-Peterburg: Nauka, 1997. T. 1-2.
3. Benvenist E. Sintaksicheskie osnovy imennogo slozheniya. [Syntactic bases of complex names] In: Benvenist E. Obshchaya lingvistika. Moscow: Progress, 1974, pp. 341-356.
4. Boguslavskii I.M., Iomdin L.L. O nasledovanii valentnostei pri syntaksiches-koi derivacii [On valency inheritance in syntactic derivation]. Trudy Instituta russkogo yazyka im. V.V. Vinogradova. № 3. Ot semanticheskikh kvarkov do vselennoi v alfavitnom poryadke. K 90-letiju akad. Ju.D. Apresyana. Moscow, 2020, pp. 11-25.
5. Demin A.S. Istoricheskaya semantika sredstv i form drevnerusskoi literatury. Istochnikovedcheskie ocherki [Historical semantics of the means and forms of Old Russian literature. Source studies essays]. Moscow: YaSK, 2019.
6. Evstifeeva R.A. Poryadok slav v atributivnykh slovosochetaniyakh Novgoro-dskoi Pervoi letopisi. In: Russkii yazyk v nauchnom osveshchenii. 2008. № 16 (2), pp. 162-202.
7. Zaliznyak A.A. K izucheniyu yazyka berestyanykh gramot. Vyrazhenie prityazhatel'nosti. [To study the language of birch bark letters. The expression of possessiveness] In: Yanin V.L., Zaliznyak A.A. Novgorodskie gtamoty na bereste. Iz raskopok 1984-1989gg. Moscow, 1993, pp. 270-275.
8. Kategoriya prityazhatel'nosti v slavyanskikh i balkanskikh yazykakx. Tezisy soveshchaniya. [The category of possessiveness in Slavic and Balkan languages. Abstracts] Moscow: Nauka, 1983.
9. Kategoriya posessivnosti v slavyanskikh yazykakh. [The category of possessiveness in Slavic languages] Red. Vyach.V. Ivanov. Moscow: Nauka, 1989.
10. Kurilovich E. Derivaciya leksicheskaya i derivaciya sintaksicheskaya. [Lexical derivation and syntactic derivation] Kurilovich E. Ocherkipo lingvistike. Moscow, 1962, pp. 57-70.
11. Maikov. Ed. Velikorusskie zaklinaniya. Sbornik L.N. Maikova [Great Russian spells. Collection of L.N. Maykov]. Sankt-Peterburg, 1994. Ed. 2.
12. Marojevid R. Suffiks -sk- u posesivnoj funkcii u ruskom jeziku (u istorijskom razvoju i danas). [The suffix-sk- in the possessive function in the Russian language (in historical development and today)] Juznoslovenskifilolog. XXIX. Beograd, 1983, pp. 159-178.
13. Minlos F.R. Poziciya atributa vnutri imennoi gruppy v yazyke Pskovskoi letopisi. [The position of an attribute within a name-group in the language of the Pskov Chronicle] Russkii yazyk v nauchnon osveshchenii. 2008. № 16 (2), pp. 203-216.
14. Paducheva E.V. Glagoly sozdaniya obraza: leksicheskoe znachenie i seman-ticheskaya derivaciya. [Verbs of image creation: lexical meaning and semantic derivation] Voprosy yazykoznaniya. 2003. № 6, pp. 30-46.
15. Pichkhadze A.A. O poryadke slov v sochetaniyakh "lichnaya forma glago-la — pryamoe ob'ektnoe dopolnenie" v drevnerusskom yazyke [About the word order in the combinations "the personal form of the verb — a direct object" in the Old Russian. Ocherki drevnerusskogo i starorusskogo sintaksisa.
Ed. A.A. Pichkhadze. Sankt-Peterburg; Moscow: Nestop-Istoriya, 2020, pp. 36-140.
16. Pichkhadze A.A., Rodionova A.V. O poryadke slov v sochetaniyakh "lichna-ya forma glagola — pryamoe ob'ektnoe dopolnenie" v drevnerusskom yazyke. [On the word order in verb — direct object combinations in the Old Russian] Russkiiyazyk v nauchnon osveshchenii. 2011. № 21 (1), pp. 127-161.
17. Russkaya grammatika [Russian grammar]. Moscow: Nauka, 1982. V. 1. 783 pp.
18. Kuznetcova V.P., Loginov K.K. Russkaya svad'ba Zaonezh'ya. (konec XIX — nachalo XX v.). [Russian wedding of Zaonezh'e (late 19th-early 20th century)]. Petrozavodsk, 2001.
19. Starobylgarski rechnik. [Old Bulgarian Dictionary] V.I. Sofiya, 1999.
20. Slovar' drevnerusskogo yazyka (XI—XIV vv.) [Dictionary of the Old Russian language (XI-XIV c.)], 1988-. V. 1-.
21. Skorvid S.S. Atributivnye posessivnye konstrukcii v istorii slavyanskikh ya-zykov. [Attributive possessive constructions in the history of Slavic languages] Moscow: MIK, 2018.
22. Tolstaya S.M. Slozhnye slova i slovosochetaniya: sintaksis i semantika. [Complex words and phrases: syntax and semantics] Rocznik slawistyczny. 2020. T. LXIX. S. 143-166.
23. Trubetskoi N.S. O prityazhatel'nych prilagatel'nykh (possessiva) starocer-kovnoslavyanskogo yazyka. [About possessive adjectives (possessiva) of the Old Church Slavonic language] Trubetskoi N.S. Izbrannye trudy po filologii. Moscow: Progress, 1987, pp. 219-222.
24. Uspenskii sbornik XII-XIII vv. [Uspenski sbornik XII-XIII c.] Ed. S.I. Kot-kov. Moscow: Nauka, 1971.
25. Shmelev A.D. Posessivy v sovremennoi russkoi grammatike. [Possessives in modern Russian grammar] Dinamicheskie modeli. Slovo. Predlozhenie. Tekst. Moscow: YaSK, 2008, pp. 927-942.
26. Enciklopediya "Russkii yazyk" [Encyclopedia "Russian Language"]. Moscow: AST-Press-Shkola, 2020. Ed. 3.
