CC BY
42
УДК 82-193/1 СТРУКОВА Т.В.
кандидат филологических наук, доцент, кафедра русского языка и литературы, Орловский государственный институт культуры E-mail: [email protected]
UDC 82-193/1 STRUKOVA T.V.
Candidate of Philology, Associate Professor, Department of Russian language and Literature, Orel, State Institute
of Culture E-mail: [email protected]
ЛОГИКО-СТРУКТУРНЫЕ ТИПЫ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ СТИХОТВОРНОЙ ЗАГАДКИ LOGIC AND STRUCTURAL TYPES OF THE RUSSIAN LITERARY POETIC RIDDLE
В статье впервые анализируются логико-структурные типы русской литературной стихотворной .загадки XVIII-XIX вв. в сопоставлении с фольклорными загадками. С точки зрения логической и семантической структуры загадки представляют собой суждения-тождества и суждения-противоречия. Загадки-тождества и загадки-противоречия в зависимости от способов построения их кодирующей части подразделяются на такие типологические группы, как конъюнктивные загадки, дизъюнктивные загадки, импликативные загадки, эквивалентные загадки и эскпликативные загадки.
Ключевые слова: энигмат, энигматор, загадка-тождество, загадка-противоречие, конъюнктивный, дизъюнктивный, импликативный, эквивалентный, эскпликативный.
In the article the logical and structural types of the Russian literary poetic riddle of the XVIII-XX centuries are analyzed for the first time in comparison with folklore riddles. From the point of view of the logical and semantic structure, riddles represent judgments-identities and judgments-contradictions. Riddles-identities and riddles-contradictions depending on the methods of constructing their coding part are subdivided into such typological groups as conjunctive riddles, disjunctive riddles, implicative riddles, equivalent riddles and explicative riddles.
Keywords: enigmat, enigmator, riddle-identity, riddle-contradiction, conjunctive, disjunctive, implicative, equivalent, explicative.
Специфика жанра загадки заключается в том, что она развивает у человека логическое и абстрактное мышление, формирует «способность образной категоризации, основанной на четком соотнесении категориальных признаков предметов и явлений, наблюдаемых в реальности» [20, с.132]. Знакомясь с завуалированным описанием энигмата (объекта действительности, закодированного в загадке, - термин Е.А. Денисовой), читатель приобретает определенные сведения и навыки, помогающие разобраться в нюансах и закономерностях окружающего его мира явлений. Каждый акт этого познавательного процесса, связанный с расшифровкой кодирующей части загадки, включает в себя, в той или иной степени, как наглядно-чувственные (эмпирические), так и абстрактные (рационалистические) элементы.
По сути, загадку можно уподобить механизму ассоциативного мышления, в процессе которого энигматор загадки (предмет замещения - термин Е.А. Денисовой) «отображает ассоциаты, а энигмат - то, что в ассоциативном эксперименте выступает как стимул» [5, с. 38]. В такой системе координат загадка может интерпретироваться и как «обращенный, перевернутый ассоциативный эксперимент: стимул задан по возможным ассоциативным реакциям на него» [5, с. 38]. Иными словами, интерпретационное поле загадки обязательно должно включать номинацию специфических свойств
и признаков подразумеваемого феномена, перечень характерных для него функций, количественных и пространственных характеристик, способствующих его узнаванию, но при этом сам энигматический образ по определению не может быть назван в тексте, а должен замещаться соответствующим семантическим аналогом или метафорическим эквивалентом.
Исходя из особенностей логической и семантической структуры, русские литературные стихотворные загадки подразделяются на загадки-противоречия и загадки-тождества. К загадкам-противоречиям относятся энигматические тексты, в кодирующей части которых одновременно утверждаются и отрицаются определенные свойства, признаки и функции имплицитного образа. Данный тип загадок впервые встречается в творчестве А.П. Сумарокова, загадки которого представляют собой суждения, раскрывающие наличие или отсутствие у энигмата определенных качеств и свойств или функциональных состояний. Отличительной особенностью загадок поэта является отсутствие в них энигматора (предмета уподобления). Называя специфические признаки имплицитного образа, автор перечисляет характерные для него действия. Описывая в иносказательной форме ветер, Сумароков называет взаимоисключающие функции, свойственные этому природному явлению:
© Струкова Т.В. © Strukova T.V
Хотя и не хожу, хотя и не летаю; Однако не в одном я месте обитаю, Пускаться вниз, наверх взноситься я могу, И не имея ног, куда хочу бегу [24, 411].
Для энигмата свойственно, с одной стороны, отсутствие ног и крыльев, а с другой - присуща способность быстро перемещаться в пространстве. Введение в текст, написанный александрийским стихом, приема двучастной глагольной градации, охватывающей практически весь художественный объем (не хожу, не летаю, пускаться, взноситься, бегу), призвано передать движение ветра. Масштабность природного явления отражает также пространственная антитеза «вниз» / «наверх». Автором загадки одновременно отрицается и утверждается способность энигмата к перемещению из одного места в другое. В результате первоначальные характеристики репрезентируемого образа, заданные отрицательными конструкциями, входят в противоречие с функциональными. Эта художественная особенность свидетельствует о том, что с точки зрения логической структуры загадка Сумарокова представляет собой суждение-противоречие, поскольку содержит презентацию взаимоисключающих признаков и функций закодированного образа. По мнению В.Н. Топорова, этот феномен объясняется «парадоксальностью» и «внутренней противоречивостью» загадки, «подвижностью и изменчивостью ее составных частей и даже способностью к мене их оппозиций» [26, с. 582].
Следует отметить в этом отношении определенную типологическую линию: принцип противоречия лежит в основе кодирующей части большинства фольклорных загадок о ветре: «Без рук, без ног / Под окном стучится, / В избу просится»; «Без крыл летит, / Без ног бежит»; «Без рук, без ног, / А дверь отворяет»; «Без рук, без ног, / А дерево гнет»[17, с. 237]. В этих народных загадках одни предикаты употреблены в своем прямом значении, другие - в переносном: указание на отсутствие у зашифрованного образа рук и ног (или крыльев и ног) выступает в качестве способа первичной номинации энигматического объекта, а констатация его способности «стучать», «просить», «лететь», «бежать», «отворять» используется в качестве приема вторичной номинации. На данную синтаксическую и семантическую особенность фольклорных загадок указывает С.Я. Сендерович: «Структура загадочного предложения подсказывает единство субъекта всего двучастного выражения, создавая впечатление, что и предикаты в каждой из частей, занимающие параллельные места, однородны, между тем как они по смыслу разнородны, определяя субъект с нетождественных точек зрения» [22, с. 176].
По принципу противоречия построена загадка Сумарокова об отражении в зеркале. В описательной части поэтом сначала констатируется сходство энигматического образа с человеком, а затем последовательно опровергается:
Я видом человек, хотя не говорю, Не ем, не пью, в любови не горю:
Ума во мне хоть нет; однако много стою,
Нарциссу паче всех подобна красотою [24, с. 148].
Особое значение для преобразования кодирующей части загадки имеет мифологический элемент. Упоминание имени Нарцисса, несомненно, используется автором как своеобразная ассоциативная параллель, энигматический маркер, позволяющий соотнести завуалированное описание с объектом номинации. Человек, разглядывающий себя в зеркале, традиционно вызывает ассоциации с персонажем древнегреческой мифологии, с прекрасным юношей, увидевшем свое отражение в зеркально-чистом ручье и влюбившемся в себя, что, по мнению исследователей, «выражает характерную для первобытной магии боязнь древнего человека увидеть свое отражение - двойника, свое второе «я», находящееся вовне» [25, с. 46]. Возможно, именно потому основное внимание в тексте загадки Сумарокова направлено на описание признаков, отделяющих отражение в зеркале от воспринимающего его субъекта. Подобный подход к описанию имплицитного феномена, по-видимому, обусловлен универсальностью зеркального эффекта, способного, согласно народным представлениям, отражать не только материальный мир, но и мир иллюзорный, потусторонний.
Отражение в зеркале выступает своеобразным двойником человека, который представлен в тексте загадки и как субъект, и как объект познания. Будучи субъектом, он осознает только свой внутренний мир, а как объект - он постигает свой облик, который лишен духовного содержания. Зеркальный двойник полностью лишен человеческих качеств: «Не ем, не пью, в любови не горю». В результате создаваемый в загадке образ оказывается принципиально «нереалистичен», поскольку строится на «расчленении» загаданного объекта и выделении некоторых его свойств, на сочетании несочетаемого (отсюда частый прием негации), на преобразовании исходной ситуации и т. п. [18, с. 235].
Загадки с подобной логической структурой встречаются также в творчестве последователя сумароковского направления в русской литературе А. А. Ржевского. В загадке поэта о комаре, как и загадке Сумарокова о ветре, используется прием двучастной глагольной градации, позволяющий раскрыть дифференциальные свойства энигмата:
Хоть всяк меня на свете презирает,
Однако же забав никто так не вкушает:
Между красот ликую,
Кого хочу, того целую;
А кто меня убьёт,
Тот кровь свою прольёт [15, с. 204].
В основе кодирующей части загадки-противоречия Ржевского лежит прием семантического парадокса -высказывания, которое расходится с общепринятым мнением и кажется нелогичным из-за наличия двух противоположных утверждений, одно из которых явля-
ется отрицанием другого [4, с. 10]. В результате в рамках парадокса возникает противоречивость, которая достигается автором при помощи использования лексики с противоположной эмоционально-экспрессивной и семантической окраской: «презирает», «убьет», «прольет»// «ликую», «целую».
Обращает также внимание, что в загадках этого логико-структурного типа практически не используются эпитеты. Это обстоятельство существенно отличает литературные загадки от фольклорных загадок, в которых художественным определениям отводится особая смысловая нагрузка. По мнению В. П. Аникина, именно эпитету принадлежит важнейшая функционально-жанровая роль - «указание на признак, по которому угадывается предмет». Если загадку лишить эпитетов, «она утратит картинность» [1, с. 106]. В народной загадке о комаре способом создания имплицитного образа выступает метафора. Комар уподоблен птице: «Летит птица горбата,// Наперёд проклята,// Поёт громогласно,//Всему миру ужасно;//Кто её убьёт —// Тот кровь свою прольёт [29, с. 416]. Наряду с метафорой в интерпретационное поле загадки введены эпитеты «горбата», «проклята», «громогласно», «ужасно», передающие специфику национального самосознания, а также когнитивную картину мира в восприятии русского народа.
Загадки-противоречия встречаются в творчестве поэтов XIX века Бориса Федорова и Николая Плисского. В загадке Федорова о стреле энигматический образ создается посредством использования приема семантического парадокса, который демонстрирует как истинность приведенного суждения, так и реальность его отрицания. При этом в процессе расшифровки кодирующей части оказывается, что оба суждения являются истинными:
Хоть я не птица, а летаю, Могу пробить, а не клюю, И с перьями всегда бываю, Но я свищу, а не пою [28, с. 301].
Применение приема семантического парадокса позволяет автору указать на то, что для энигматора не свойственно (и одновременно свойственно) наличие определенных качеств и функций. Для того чтобы расшифровать кодирующую часть загадки, необходимо найти предмет, который обладает приведенными свойствами, то есть энигмат.
В качестве способа вторичной номинации в загадке Федорова используется отрицательное сравнение. Имплицитный образ сопоставляется с птицей, поскольку он обладает способностью летать и имеет перья, но при этом автор обращает внимание читателей на то, что у него нет клюва, и он не умеет петь. Семантический парадокс возникает в поэтическом тексте преимущественно за счет использования «негаторов» - слов, которые выступают в качестве элементов, отрицающих некоторые суждения, но к утверждению истинности которых может привести преобразованное описание [10, с. 291].
Введение в интерпретационное поле слов-негаторов характерно и для загадок-противоречий Н.Н. Плисского, автора и составителя сборника загадок, изданного в 1874 году в г. Кременчуг. В книгу поэта вошли как фольклорные загадки, так и стихотворные загадки, сочиненные им. В загадке о воздушном змее автор применяет прием логического парадокса, который заключается в том, что семантические компоненты, входящие в состав кодирующей части, вступают в некоторое противоречие друг с другом. К дифференциальным признакам энигма-та автор относит отсутствие у него крыльев и голоса и при этом указывает на его способность высоко летать и издавать громкие звуки:
Хотя нет крыльев у меня, Но высоко я поднимаюсь; Без голоса шумлю там я... И хоть я сам не забавляюсь, Но забавляю всех других, Любителей меня немало; Подолгу тешу я иных. Ну что же кто я? Отгадали? [13, 20].
По сути, кодирующая часть загадки содержит два противоположных утверждения, каждое из которых подтверждается убедительными аргументами и, как следствие, оказывается истинным. В связи с этим суждения поэта об имплицитном образе, излагаемые им, формируют логически правильное рассуждение. Как отмечают современные исследователи, «предпосылкой оригинальности загадок, основанных на парадоксе, выступает умение видеть связи между объектами, которые традиционно считаются несовместимыми, или (реже) заострить различия между близкими явлениями» [19, с. 243].
Прием логического или семантического парадокса в загадках Н. Плисского, как и в загадках его предшественников, используется для описания энигматических образов, не имеющих семантических аналогов и метафорических эквивалентов. Изображая первости-хии мироздания, поэт перечисляет характерные для них функциональные свойства:
Меня чуть не везде встречая,
Вы мало цените меня,
Мной иногда пренебрегая,
Хоть очень вам полезна я,
Ног не имея, я хожу,
Без крыльев я парю высоко,
Я с гор в долины нисхожу
Пребыстро, иногда глубоко
От вас я в пропасти скрываюсь. [13, с. 206-207].
Энигмату одновременно свойственны отсутствие ног и способность быстро передвигаться в пространстве, отсутствие крыльев и наличие умения высоко летать. Обращает внимание, что семантический парадокс в загадках этого логико-структурного типа образуется
в нарративе, посредством которого излагается последовательность событий: «хожу», «парю», «нисхожу», «скрываюсь».
Наряду с суждениями-противоречиями поэтами ХУШ-Х1Х вв. были созданы загадки, в которых характеристики имплицитного образа остаются постоянными и неизменными в процессе всего рассуждения о нем. Так, в загадке Сумарокова о ржаном хлебе изначально репрезентированные автором характеристики энигмата не подменяются в ходе описания другими. В основе интерпретационного поля загадки лежит номинация внутренних свойств имплицитного образа (способов его употребления и происхождения):
Отечество мое прямое нива,
Не сокрываюся; я тварь не горделива,
И откровенное имею сердце
От сердца честь и знать моя:
Со всеми знаюсь я, кто честен иль бесчестен,
Европе всей мой вид известен,
Живу без рук, без ног, без головы;
Как меня зовут, скажите сами вы [7].
Важную смысловую нагрузку в тексте приобретают определения с эмоционально-экспрессивной окраской: «не горделива», «откровенное», «честен», «бесчестен», «известен», посредством использования которых автор характеризует атрибутивные признаки зашифрованного образа. Употребление эпитетов в качестве основного компонента энигматического описания сближает произведение Сумарокова с фольклорными загадками, в которых эпитеты, по наблюдениям В.П. Аникина, «одновременно удерживают свою соотнесенность как с реальным загаданным предметом, так и с реальной предметностью иносказательного образа» [1,с. 106].
К загадкам-тождествам относятся энигматические тексты, содержащие однозначные, непротиворечивые суждения, либо утверждающие, либо отрицающие наличие у энигмата определенных качеств и свойств, которые, как правило, репрезентируются посредством использования разнообразных эмоционально-оценочных эпитетов. В загадке продолжателя сумароковской традиции, «поэта из народа» М. И. Попова имплицитный образ свиньи создается при помощи употребления лексики с негативной эмоционально-экспрессивной окраской:
Доколе я жива, гнусна всем жизнь моя: Почти никто смотреть не хочет на меня, И именем моим мерзятся все, браня, И чтоб кто ни сшалил, кричат, виновна я, И наконец из всех бесед меня гоняют, Но кончу только жизнь, за стол меня сажают [8].
Образ свиньи в фольклорных произведениях всегда наделялся отрицательной семантикой. Практически во всех пословицах и поговорках это животное изображается как всеми презираемое существо, являющееся предметом язвительных насмешек и ругательств:
«Свинья мне не брат, а пять рублев не деньги»; «Не помнит свинья полена, а помнит, где поела»; «Свинья не боится креста, а боится песта»; «Не свиным рылом лимоны нюхать».
В загадке Попова нашло отражение двойственное отношение человека к изображенному животному, которое сформировалось еще в древние языческие времена. С одной стороны, упитанная и плодовитая свинья являлась воплощением сытости, богатства и благополучия. С другой стороны, склонность этих животных к грязи, неразборчивость в еде, упрямство и жадность, доставшиеся от диких собратьев, принесли им дурную славу. В этом отношении нельзя не отметить, что в основе интерпретационного поля загадки Попова лежит эта, свойственная именно фольклорному сознанию, когнитивная картина мира.
Загадки-тождества и загадки-противоречия, созданные поэтами ХУШ-Х1Х вв., в зависимости от способов построения кодирующей части подразделяются на такие типологические группы, как конъюнктивные загадки, дизъюнктивные загадки, импликативные загадки, эквивалентные загадки и эскпликативные загадки.
Конъюнктивные загадки представляют собой соединительные суждения, имеющие союзную связку «и», а способом создания энигматического образа в них выступают многосоюзие и градация. Конъюнктивные загадки представляют собой номинацию функций и действий, перцептивных признаков, пространственной и количественной характеристики энигмата.
Энигматический образ ветра создан в загадке М.М. Хераскова, интерпретационное поле которой включает в себя совокупность имплицитно выраженных компонентов когнитивных структур, представляющих собой определенный способ осмысления окружающего мира, формирования конкретных знаний о нем, поскольку понятийная сторона концепта включает не только описание его дифференциальных признаков, но и сопоставительные характеристики данного элемента действительности по отношению к другим, не существующим изолированно. В основе кодирующей части в загадке Хераскова лежит номинация внутренних свойств энигмата (указание на способ его происхождения и функции, им производимые). Создавая имплицитный образ ветра, автор моделирует ситуацию, воспроизводящую метафорически представленные свойства природного явления:
Я вдруг из ничего рождаюсь, И вдруг я в силу прихожу; Со всеми смело я сражаюсь, И всех в смятенье привожу. Быстрее птиц я протекаю, И что в пути я ни встречаю, Клоню, срываю и ломлю; Незапно силы все гублю, И сам не знаю, где деваюсь [6, с. 44]. Семантическое поле загадки включает подробную характеристику энигмата, перечисление специфиче-
ских признаков, отличающих его от других объектов внешнего мира. Зашифрованный Херасковым объект соотносится с определенной системой действий, характеризующих его как стихийную силу, способную все разрушить на своем пути. Отгадка заключена в семантико-композиционной структуре текста: важную смысловую нагрузку приобретают однородные сказуемые, передающие динамичность описываемого явления, стремительность его перехода из одного состояния в другое. Наряду с развернутым олицетворением в тексте загадки активно используются различные виды повторов, которые позволяют автору, с одной стороны, сконцентрировать внимание читателей на отличительных признаках энигмата, а с другой стороны - передать его масштабность, процессы возникновения и передвижения в пространстве, а также - последствия, которые влечет за собой его появление.
Необходимо также отметить, что глаголы в тексте загадки образуют своеобразный градационный ряд, который можно назвать нарративным, то есть описывающим довольно полно процесс возникновения стихийного явления, постепенно набирающего силу: «рождаюсь», «прихожу», «сражаюсь», «привожу», «протекаю», «встречаю», «клоню», «срываю», «ломлю», «гублю». Градация действий, совершаемых эниг-матом, а также звуковые повторы позволяют раскрыть специфические особенности природного явления. Употребление поэтом лексических единиц со значением динамичного и даже агрессивного действия является дифференциальным признаком жанра литературной стихотворной загадки в отличие от народной загадки, в которой, как отмечают исследователи, преобладает номинативная функция и мир, как правило, изображается в своей неизменной статичности.
Соединительные суждения, объединенные союзной связкой «и», лежат в основе кодирующей части загадки А.А. Ржевского о земле, которая изображается автором в нескольких ипостасях: как первооснова бытия, как плодородная почва и как место для захоронения усопших:
Я прежде всех была и буду после всех,
Причина горестей, причина и утех;
Я всех кормлю, пою, я всех и одеваю;
Я всякого рощу, и всех я погребаю.
И словом всю что есть, везде я и одна,
Но токмо не Творец, а им сотворена [15, с. 216].
Употребление контрастных понятий («прежде» / «после»; «горести» / «утехи», «рощу» / «погребаю») позволяет автору воспроизвести отличительные признаки энигмата, связанные между собой в тексте общей композиционной упорядоченностью и внутренним смыслом. Интонационный и смысловой акцент на повторе однотипных местоимений («всех», «всякого», «всю») отражает всеобъемлющую универсальную сущность создаваемого образа. Наряду с этим Ржевским делается акцент на неоднозначном восприятии человеком образа земли, для чего им вводится прием нисходящей
градации («кормлю», «пою», «одеваю», «рощу», «погребаю»), которая как бы отражает содержание всего жизненного пути человека - от рождения до смерти. С завуалированно представленным образом соотносятся многочисленные блага, но в то же время он ассоциируется в сознании православного человека и с местом погребения.
Дизъюнктивные загадки представляют собой разделительные суждения, имеют союзную связку «или» и, как правило, построены на антитезе. Энигматический образ описывается в них посредством сопоставления двух бинарных понятий, противоположных по семантике.
Изображение объектов и явлений материального мира лежит в основе интерпретационного поля загадки Сумарокова о дне и ночи (солнце и луне). С точки зрения формальной логики этот поэтический текст, как и другие загадки поэта, представляет собой суждение-противоречие. В первых трех строках автором констатируется отличие одного времени суток от другого, их полная противоположность, что подчеркивается введением в текст антитез «да» / «нет», «тьма» / «свет». Но в четвертой строке поэт, напротив, указывает на их общность:
Мы разны естеством, как да и нет,
Или как тьма и свет,
И повинуемся со всем мы разной воле;
Друг с другом сходствуя всего на свете боле,
Мы видны, движемся, не тронет нас никто,
Тому причина та, что оба мы ни что [24, с. 411].
Сумароков намеренно использует противоречащие друг другу характеристики: приведенные в начале дифференциальные признаки имплицитных образов опровергаются введением антиномичных оценок - раз-ны / сходны. Очевидно, что именно антитеза является основным стилистическим и композиционным приемом, позволяющим автору сопоставить изображаемые явления, подчеркнуть одновременно их сходство и различие. Противоположность описываемых понятий подчеркивается также введением в третьей строке мифологического подтекста: «И повинуемся совсем мы разной воле». Согласно славянским мифологическим воззрениям, день ассоциировался с божеством света, а ночь - с божеством мрака. «Между богами света и тьмы, тепла и холода идет нескончаемая борьба за владычество над миром. День и Ночь - это высшие бессмертные существа, причем День - первоначальное верховное божество света (Солнце), а Ночь - божество мрака. Они так же враждебны в преданиях, как и в самой природе. В народных загадках день и ночь всегда называются «раздорниками» (ссорящимися). «Двое стоячих (небо и земля), двое ходячих (солнце и месяц), два здорника (день и ночь)»[2].
Но в загадке Сумарокова смена времени суток изображается как закономерный, естественный процесс («мы видны, движемся.»), и мифологический смысл
заметно ослабляется («не тронет нас никто», «оба мы ничто»). Использование автором отрицательных конструкций указывает на что, что день трактуется им исключительно как светлая часть суток - от рассвета до заката солнца, а ночь - как темная. Таким образом, в загадке оказывается представлена естественнонаучная картина мира.
Противопоставление дня и ночи, как света и темноты, лежит в основе концептосферы народных загадок ХУШ века, собранных и изданных И.А. Худяковым. В одной из них день и ночь уподоблены сестрам: «Две сестры: / Одна светлая, / Другая темная» [29, с. 409]. Имплицитные образы описываются здесь как родственные феномены, обладающие разными свойствами. В качестве дифференциального признака выступает свето-цветовая гамма. При этом структура фольклорной загадки предельно лаконична и в то же время представляет собой развернутую метафору, составленную как описание по атрибуту, когда основная семантическая нагрузка лежит на эпитетах.
Разделительные суждения характерны также для философско-символических загадок, объектом иносказательного описания в которых становятся умозрительные категории и понятия. В загадке Н. Плисского об осуждении (порицании) именно антитеза служит средством воспроизведения стереотипных свойств энигмата:
Легко меня произносить,
Коль говорите о других;
Но трудно или неприятно
В сужденьях о делах своих [13, с. 42].
Основная смысловая нагрузка отведена автором контрастным понятиям «легко» / «трудно», отражающим специфику восприятия этой этической категории человеком. И здесь следует сказать о том, что осуждение трактуется поэтом с позиций христианского вероучения, утверждающего следующую истину: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Толкования на Матф. 7:1 , Свт. Иоанн Златоуст, Ст. 1-4 ). Обращение поэта к прецедентному тексту и его интерпретация в кодирующей части загадки служит своеобразным эниг-магическим маркером, отражающим категориальные признаки имплицитного феномена.
В основе импликативных загадок лежат суждения, в структуре которых содержатся предпосылка и следствие. В качестве связки в данном виде загадок используются такие союзы, как «если...то». Первая часть импликации представляет собой основание (высказывание, которому предпослано слово «если»), а вторая часть - результат (высказывание, следующее за словом «то»). Причем для расшифровки интерпретационного поля этих загадок наибольшее значение имеет преобразование второй части. Именно в ней содержится указание на «неотчуждаемые свойства» (термин А.В. Головачевой)
энигмата (его признаки, функции, объекты обладания). В загадке анонимного автора о розе, изданной в 1784 году в журнале «Покоящийся трудолюбец», стереотипные свойства художественного образа репрезентированы в последней строке текста:
Красавицей меня зовут
И все прелестной почитают.
Меня Царицей называют,
Меня с почтеньем берегут.
Кто бережно меня в руках своих имеет
Красой своей его я чувства веселю;
Но есть ли нагло кто коснуться мя посмеет,
Без жалости колю [14, с. 221].
Предпосылка данного энигматического дискурса представляет собой вербализацию объектов вторичной номинации зашифрованного образа: «красавица» и «царица». Однако данные понятия не выражают дифференциальных свойств имплицитного феномена и могут использоваться для репрезентации других объектов материального мира. Стереотипные свойства энигмата заключены в суждении-следствии «без жалости колю». Именно это умозаключение (указание на наличие шипов) служит своеобразной подсказкой для расшифровки кодирующей части загадки.
В импликативных загадках, как правило, изображаются предметы и объекты материального мира. Их семантическая структура предполагает как метафорическое, так и прямое преобразование смысла. В загадке анонимного автора о зеркале, напечатанной в журнале «Трудолюбивый муравей», в предпосылке воспроизведены метафорически представленные функции эниг-мата, а в суждении-следствии - его «неотчуждаемые» свойства:
С смеющимся смеюсь, а с плачущим рыдаю,
Но если от кого удары получаю,
То распадаюся на мелки части я,
И кажда от меня оставила часть мя
Подобные моим явленья представляешь,
И мне во всех делах взаимно подражаешь [27, с. 64].
Эквивалентные загадки представляют собой энигматические тексты, кодирующая часть которых содержит суждения, последовательно раскрывающие специфику и дифференциальные свойства закодированного объекта. Они построены на сопоставлении или уподоблении одного объекта другому и являются равнозначными (равноценными) по смыслу умозаключениями. Для создания энигматического образа в них активно используются метафора, сравнение и отрицательное сравнение.
Для имплицитного описания концептов предметно-вещного мира в русской поэзии часто используются когнитивные метафоры, отражающие специфику национального мировосприятия. В одной из загадок Н.А. Львова уголь уподоблен автором драгоценному
камню на основе сходства их цветовой гаммы:
Какой-то бриллиант меж камушков лежит,
Но схватит кто его, лишь только отбежит
И плюнет на него с болезнью и тоской;
Нельзя, знать, бриллиант взять голою рукой?
Часа три полежав, он весь вдруг почернеет;
И всякий уж его тогда брать в руки смеет [9, с. 21].
Прием использования метафорического эквивалента для замысловатого описания объекта восходит к народной традиции, когда «описание действия, внешнего вида, признаков, свойств предмета загадывания дается, но сам он, полностью или по частям, замещается другим» [12]. При этом, выбирая метафорический эквивалент для обозначения подразумеваемого образа, автор использует для этого аналог из числа предметов материального мира, не свойственных крестьянскому быту. Таким образом, можно говорить о том, что интерпретационное поле загадки Львова ориентировано на восприятие окружающего мира дворянским обществом и отражает стереотипы его мышления и сознания.
Однако в эквивалентных загадках энигмат не всегда наделяется метафорически описанными свойствами. Помимо метафоры поэтами используется прием сравнения, позволяющий сопоставить сходные предметы и объекты материального мира. Сравнение активно используется в энигматических текстах для детей, созданных Б. Федоровым и П. Соловьевой. Подобная тенденция, несомненно, обусловлена стремлением авторов создать зрительно-осязаемые, наглядные образы. Именно поэтому в загадках поэтов преобладает описание перцептивных признаков энигмата: цвета, размера, формы: «Я бел, как снег,// В чести у всех,// Но нравлюсь вам- //Во вред зубам»[28, с. 303]; «Я как песчинка мал, а землю покрываю//Я из воды, а с воздуха летаю;// Как пух - лежу я на полях,//Как бриллиант - блещу при солнечных лучах»[28, с. 304]; «Я прекрасен, как цветок,// Легче, тоньше, чем пушок, // Я рождаюсь от дыханья,// Весь - полет, весь - колыханье, // Перламутром озарен.// Исчезаю, словно сон»[23, с. 30].
Экспликативные загадки представляют собой энигматические тексты, интерпретационное поле которых содержит разъяснение (объяснение) качеств, свойств и функций зашифрованного образа. Отличительной особенностью этих загадок является отсутствие в них метафорических эквивалентов, семантических аналогов и других тропов. Слова, служащие вербальным обозначением энигмата и его дифференциальных признаков, употребляются в тексте, как правило, в своем прямом значении. Экспликативные загадки распространены, преимущественно, в поэзии для детского чтения и имеют образовательную, воспитательную и эвристическую направленность.
Кодирующая часть экспликативных загадок содержит перечисление перцептивных признаков энигматического образа, номинацию его внешних свойств: цвета («Мы цвЬт имЬем розъ, // Не портит насъ мо-розъ, // БЬлилы делают на лицах женских глянецъ, // А мы на ихъ щеках лишь делаем румянецъ» [3, с. 14]; формы («Я вещь кругла собою, // И дЬвушки всЬ мною, // И женщины всегда, // Коль есть у них когда, // Стараются меня на пальцы надевать// И мной рукамъ своим красивость придавать.» [3, с. 28]; материала, из которого он изготовлен («Железной иногда, чугунной я бываю, // На корабляхъ, стругахъ всегда я обитаю, // Рогатъ собою я, бываю и о трехъ // Рогахъ, а иногда я есмь о четы-рехь...») [3, с. 44].
Наряду с номинацией внешних свойств энигматического образа в экспликативных загадках отображаются функции и действия, производимые зашифрованным объектом («Я камень, о своемъ хочу упомянуть, // О действии, могу железо притянуть; // И тЬмъ я отъ дру-гихъ каменьевъ отличаюсь. // Скажи читатель! Какъ особо называюсь?») [3, с. 15], а также способы его происхождения и употребления («Меня для украшенья // И для увеселенья // Все ставятъ на стЬнахъ, // Не въ градЬ, а в домах. // Я виды иногда людей изображаю, // И въ видЬ иногда собакъ, коровъ бываю. // Какой изобразятъ, стою такой во вЬкъ...» [3, с. 40].
Таким образом, русские литературные стихотворные загадки разнообразны по своей логической структуре, которая обусловлена, прежде всего, их функциональным назначением и стереотипными свойствами энигмата. В загадках-противоречиях, построенных на парадоксе, изображаются, как правило, объекты и реалии материального мира, не имеющие семантических аналогов и метафорических эквивалентов. В основе кодирующей части этих загадок лежит использование таких приемов создания имплицитного образа, как градация, отрицательное сравнение (негация) и антитеза. В загадках-тождествах описываются преимущественно элементы окружающего мира посредством репрезентации их перцептивных признаков (формы, цвета, размера), пространственной и количественной характеристики, а также указания на способы их происхождения и употребления. Интерпретационное поле этих загадок включает вербализацию дифференциальных свойств энигмата посредством употребления эмоционально-оценочной лексики, как правило, эпитетов. Загадки-тождества и загадки-противоречия в зависимости от способов построения интерпретационного поля подразделяются на пять типологических групп: конъюнктивные загадки, дизъюнктивные загадки, им-пликативные загадки, эквивалентные загадки и эскпли-кативные загадки.
Библиографический список
1. Аникин В.П. Эпитет в загадках// Фольклор как искусство слова. Вып. 4. Эпитет в русском народном творчестве. М., 1980.
2. Белякова Г.С. Славянская мифология. М.: Просвещение, 1995. [Электронный ресурс] http://royallib.com/read/.
3. Г. Б. Сто и одна загадка. М.: В Сенатской Типографии у В. Окорова, 1790.
4. Демина Л.А. Парадоксы нереференциальности // Логический анализ языка: Противоречивость и аномальность текста/ Ин-т языкознания; отв. ред. Н.Д. Арутюнова. М.: Наука, 1990.
5. Денисова Е.А. Энигмопорождающая функция синтагматического ассоциата// Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Вопросы образования: языки и специальность. 2008. С. 36-42.
6. Ежемесячные сочинения. 1755. №11.
7. И то и сьо. 1769. Январь. 6 неделя.
8. И то, и сьо. 1769. Март. 12 неделя.
9. КокоревА.В. «Труды разумных общников» (Рукописный журнал Н.А. Львова и др.) // Ученые записки Московского областного педагогического института им. Н.К. Крупской. Труды кафедры русской литературы. М.: МОПИ, 1960. Т. 8. Вып. 7. С. 3-46.
10. Левин Ю.И. Семантическая структура загадки// Паремиологический сборник: Пословица. Загадка. М.:Наука, 1978.
11. Левченко М.Н. Загадка как тип текста // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Лингвистика. 2011. № 2.
12. Митрофанова В.В. Художественный образ в загадках // Современные проблемы фольклора. Вологда, 1971. С.141-151.
13. Плисский Н. Загадки. Кременчуг, 1874.
14. Покоящийся трудолюбец. 1784. Ч. 1.
15. Полезное увеселение. 1761. № 18.
16. ПорусВ. Метафора и рациональность // Высшее образование в России. 2005. № 1.
17. Садовников С.Н. Загадки русского народа. СПб., 1876.
18. Седакова И.А., Толстая С.М. Славянские древности. Этнолингвистический словарь под ред. Н.И.Толстого. Т. 2. М., 1999.
19. Сибирцева В.Г. Некоторые языковые особенности современных детских загадок// Социальные варианты языка IV Н.Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, 2006.
20. Семененко Н.Н. Проблема описания функционально-категориального статуса загадок как паремического жанра // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. 2011. № 127. С 129-135.
21. Семененко Н.Н. Когнитивно-прагматическая парадигма паремической семантики. Автореф. дисс...доктора филол. н. Белгород, 2011.
22. Сендерович С.Я. Морфология загадки. М., 2008.
23. Соловьева П. Разгадай-ка! Сборник ребусов, шарад и загадок. Ч.1. СПб.: Тропинка, 1910.
24. Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие. 1758. Т. 8. Октябрь.
25. Столович Л.Н. Зеркало как семиотическая, гносеологическая и аксиологическая модель // Ученые записки Тартуского государственного университета. Зеркало. Семиотика зеркальности. Труды по знаковым системам. Вып. 831. Тарту, 1988.
26. ТопоровВ.Н. Из наблюдений над загадкой. Происхождение и функции загадок / Топоров В.Н. Исследования по этимологии и семантике. Т.1: Теория и некоторые частные ее приложения. М., 2005.
27. Трудолюбивый муравей. 1771.
28. ФедоровБ.М. Детский павильон. СПб.: бр. М. и М. Заикины, 1836.
29. ХудяковИ.А. Великорусские сказки. Великорусские загадки. СПб., 2001.
References
1. Anikin V.P. Epithet in the riddles // Folklore as the art of the word. Number 4. Epithet in Russian folk art. M., 1980.
2. Belyakova G.S. Slavic mythology. M .: Enlightenment, 1995. [Electronic resource] http://royallib.com/read/.
3. G.B. One hundred and one riddle. M .: In the Senate Printing House in V. Okorov, 1790.
4. Demina L.A. Paradoxes of non-referentiality // Logical analysis of the language: Conflict and anomaly of the text / Institute of Linguistics; otv. Ed. N.D. Arutyunova. M .: Nauka, 1990.
5. Denisova E.A. Enigmopodding function of the syntagmatic associate // Bulletin of the Russian University of Peoples' Friendship. Series: Education issues: languages and specialty. 2008. P. 36-42.
6. Yezhemesyachnyye sochineniya. 1755. №11.
7. I to i s'o. 1769. January. 6 week.
8. I to, i s'o. 1769. March. 12 week.
9. KokorevA.V. «Trudy razumnykh obshchnikov» (handwritten journal of N.A. Lvov and others.) // Scientific notes of the Moscow Regional Pedagogical Institute. Proceedings of the Department of Russian Literature. Moscow: MOPI, 1960. Vol. 8. Number 7. P. 3-46.
10. Levin Yu.I. Semantic structure of the riddle // Paremiological collection: Proverb. The riddle. M.: Science, 1978.
11. LevchenkoM.N. Riddle as a type of text // Bulletin of the Moscow State Regional University. Series: Linguistics. 2011. № 2.
12. Mitrofanova V. V. Artistic image in riddles // Modern problems of folklore. Vologda, 1971. P. 141-151.
13. Plisskiy N. The riddles. Kremenchug, 1874.
14. Pokoyashchiysya trudolyubets. 1784. Part. 1.
15. Poleznoye uveseleniye. 1761. № 18.
16. Porus V. Metaphor and rationality // Higher education in Russia. 2005. № 1.
17. Sadovnikov S.N. Riddles of the Russian people. St. Petersburg., 1876.
18. Sedakova I.A., Tolstaya S.M. Slavic antiquities. Ethnolinguistic dictionary Ed. N.I. Tolstoy. Vol. 2. M., 1999.
19. Sibirtseva V.G. Some Language Features of Modern Children's Riddles// Social Variants of Language IV. N. Novgorod, 2006.
20. Semenenko N.N. The problem of describing the functionally-categorical status of riddles as a paremic genre // Proceedings of the Russian State Pedagogical University of A.I. Herzen. 2011. № 127. P. 129-135.
21. SemenenkoN.N. Cognitive-Pragmatic Paradigm of Paremic Semantics. Author's abstract. diss ... of the doctor philol. n. Belgorod, 2011.
22. Senderovich S.Ya. Morphology of the riddle. M., 2008.
23. Soloveva P. Guess it! A collection of puzzles, charades and riddles. Part 1. SPb .: Path, 1910.
24. Sochineniya i perevody, k pol'ze i uveseleniyu sluzhashchiye. 1758. Vol. 8. October.
25. Stolovich L.N. Mirror as a semiotic, epistemological and axiological model // Scientific notes of Tartu State University. Mirror. Semiotics of specularity. Proceedings on sign systems. - Btm. 831. - Tartu, 1988.
26. Toporov V.N. From observations over the riddle. Origin and function of riddles / Toporov V.N. Studies on etymology and semantics. T.1: Theory and some of its particular applications. M., 2005.
27. Trudolyubivyy muravey. 1771.
28. Fedorov B.M. Detskiy pavil'on. St. Petersburg: br. M. and M. Zaikiny, 1836.
29. Khudyakov I.A. Great Russian fairy tales. Great Russian riddles. St. Petersburg, 2001.
