CC BY
63
Протоиерей Георгий Митрофанов (Санкт-Петербург)
Литургическая и просветительская традиции в Древней Руси
«Велика бо бываеть падза от ученья книжного; книгами бо кажеми и учи-ми есмы пути покаянью, мудрость бо обрЬтаемь и въздержанье от словес книжныхъ. Се бо суть рЬкы, напаяюще вселеную, се суть исходшца мудрости; книгамъ бо есть нешцетная глубина...»Эти выразительные слова «Повести временных лет» уже давно рассматриваются как одна из нашщнейших иллюстраций того, насколько высоко с древнейших времен оценивалось значение просвещения в Русской Православной Церкви. А между тем церковно-истори-ческий контекст этих слов упоминает и в каком-то смысле предопределяет разрешение другой, можегг быть еще более важной проблемы — проблемы соотношения в церковной жизни литургической и просветительской традиции. Действительно, подобно тому, как создание самой «Повести временных лет» явилось плодом деятельности нескольких поколений монахов Киево-Печер-ского монастыря, ставшего одним из первых оплотов не только православной литургической жизни, но и русского духовного просвещения, точно так же возникновение и развитие русской духовной культуры и в особенности русского просвещения со всей глубиной и разнообразием их мировоззренческой проблематики, со всей изысканностью и выразительностью их художественных форм стало возможным лишь благодаря богословскому творчеству и литургической жизни Русской Православной Церкви.
«Просвещение — не случайный результат влияния церкви, - писал один из ведущих русских церковных историков А. В. Карташев, — оно неизбежный ее спутник, хотя этим еще не определяется высота его уровня. Св. Владимир, когда вводил на Руси христианство, то вместе с переменой веры более всего заботился о превращении своего народа в просвещенную культурную нацию по подобию Византии» 2. И совершенно закономерно, что именно Византия, своим блистательным примером подвинувшая Древнюю Русь к принятию христианства и являвшаяся тогда просвещеннейшей страной христианского мира, должна была принять на себя сложную и ответственную миссию духовного просвещения огромного нового христианского народа.
Чуждая характерного для западной церкви поклонения «священным языкам» и вдохновленная подлинно апостольским стремлением донести истины Божественного Откровения до сознания многочисленных славянских народов, Православная Церковь усилиями своих великих миссионеров свв. братьев Мефодия и Кирилла и их многочисленных учеников, действовавших в Моравии и Болгарии, сумела создать славянский перевод почти всех книг Священ-
ного Писания и почти всего существовавшего тогда состава богослужебных книг, что было особенно важно для просветительской деятельности православного духовенства, традиционно рассматривавшего литургическую жизнь как основную сферу, в которой осуществляется богословское просвещение и нравственное воспитание православной паствы. Развернувшаяся в это же время в только что принявшей крещение Болгарии активная переводческая деятельность обеспечила не только дальнейшее расширение состава церковной литературы на славянском языке, но и заложила основы того единого литературного языка и той единой книжной культуры, которые должны были стать фундаментом духовного просвещения всего славянского мира и с самого начала придать этому просвещению характер православной миссии, осуществлявшейся прежде всего через сакраментально-литургическую жизнь и бого-словско-литургическое творчество.
«Византийская церковная традиция, — указывал замечательный знаток византийской церковной культуры архимандрит Киприан (Керн), — привыкла богословствовать в рамках и в духе свв. отцов, но все огромное богатство их творений, разбросанное в рукописях по библиотекам монастырей и частных лиц, не было не только правильно изучено... но и не было хотя бы приблизительно систематизировано...»3.
Открыв перед Древней Русью грандиозную перспективу новой духовной жизни в Православной Церкви, заключавшей в своей богословской мысли, богослужении, художественном творчестве величайшие достижения мировой религиозной культуры, Византия в то же время не обеспечила Русь многими необходимыми средствами для непосредственного приобщения к этой новой духовности, в том числе, одним из важнейших — просвещением. Это обстоятельство и предопределило тот факт, что уже на своем первоначальном этапе развитие русского духовного просвещения должно было пойти по пути, во многом отличном от тех исторических стандартов, которые сложились в этом отношении как в самой Византии, так и в странах средневековой Западной Европы.
Традиционно констатируемый многими историками, хотя и кажущийся парадоксальным, факт довольно широкого распространения уже в Древней Руси некоторых элементов образованности был связан прежде всего с тем, что главной формой древнерусской образованности при ее подчеркнутой направленности на жизненную практику являлась грамотность, овладение которой очень часто оказывалось возможным помимо той или иной системы просвещения. Грамотность на Руси с самого начала выступила в качестве основного, доступного нередко представителям различных социальных слоев древнерусского общества путей приобщения к поистине неисчерпаемым богатствам православной книжной культуры, появление которой стало одним из важнейших последствий утверждения на Руси Православия. Именно книжной культуре Православной Церкви суждено было стать на многие столетия един-
ственной формой просвещения Руси, именно на основе этой книжности возникли и органично развивались разнообразные формы духовного творчества русских православных христиан.
Что же представляла собой православная церковная книжность? Как получилось, что эта книжность могла заменить так и не сложившуюся в Древней Руси формально определенную систему-образования? И, наконец, к каким результатам могло привести столь своеобразное развитие древнерусского духовного просвещения?
Церковная литература, распространившаяся на Руси уже в первые столетия после крещения, была весьма разнообразной как по характеру поднимавшихся в ней проблем, так и по тем авторам, произведения которых входили в их состав. И очень показательно, что среди них были весьма широко представлены многие крупнейшие произведения церковного творчества православного мира.
Среди книг догматического характера в этом отношении можно выделить «Точное начертание православной веры» св. Иоанна Дамаскина, являвшегося энциклопедически исчерпывающим завершением золотого века богословской мысли святых отцов Православной Церкви ранневизантийского и классического византийского периодов, слова «Против ариан» св. Афанасия Александрийского, слова «О богословии» св. Григория Богослова и «Огласительные и тайнодейственные поучения» св. Кирилла Иерусалимского. Конечно, многое в этих произведениях, представлявших собой результат духовно-творческой деятельности отцов Церкви, обладавших величайшей богословской культурой, оставалось вне поля зрения многих знакомившихся с ними христиан Древней Руси. Однако именно подобного рода литература позволяла еще совершенно неискушенному в богословском творчестве древнерусскому религиозному сознанию с самого начала верно сориентироваться во многих важнейших догматических вопросах православного вероучения. Размышления над этими вопросами приучали русских христиан использовать в своих религиозных «мудрованиях» категории разработанного богословского мышления, овладение которым было особенно затруднено в связи с отсутствием на Руси какой бы то ни было традиции богословско-философской культуры.
Не меньшее значение как для богослужебно-литургической жизни Русской Церкви, так и для развития общих представлений древнерусской культуры имела библейско-экзегетическая литература. Среди этой литературы необходимо прежде всего выделить «Шестоднев» Иоанна пресвитера и экзарха Болгарского, состоявший из шести слов о творении мира и являвшийся созданным на основе произведений св. Василия Великого и св. Севериана Гевальско-го истолкованием ветхозаветной космогонии. На протяжении многих веков это произведение, представлявшее не только продуманную христианскую концепцию мироздания, но и содержавшее некоторые важные элементы средневековой космологической науки с полным правом выступало на Руси в
качестве основного источника православных представлений о творении, приоткрывавшем перед древнерусской церковной мыслью великую тайну отношений между Богом и мирозданием.
Однако наиболее широко представленным и в то же время самым популярным жанром церковной литературы являлась литература нравоучительная, состоявшая, во-первых, из различного рода сочинений и слов на религиозно-этические темы и, во-вторых, из многочисленных житий святых. Так, среди произведений первой категории можно выделить «Лествицу» преп. Иоанна Лествичника, около 250 нравоучительных слов св. Иоанна Златоуста, собрание слов преп. Ефрема Сирина, известное под названием «Паренезис» собрание 124 слов преп. Феодора Студита, известное под названием «Малый катехизис».
Особое место в процессе формирования глубинных основ духовного самосознания православной Руси занимала литература агиографическая, наиболее органично воспринимавшаяся русскими православными христианами в контексте богослужебной жизни и литургического предания. В Византии этого рода литература существовала в двух формах — в форме пространных жизнеописаний, объединявшихся в месячные сборники — Минеи, и в форме сокращенных вариантов этих жизнеописаний, объединявшихся в Синаксарии. Если полные месячные Минеи были переведены в Древней Руси лишь для двух месяцев, хотя некоторые факты дают основание предполагать в это время наличие в обиходе богослужения Русской Церкви Миней и за другие месяцы, то все Синаксарии были переведены на славянский язык полностью уже в первые полтора столетия существования Русской Православной Церкви. Достоверность этих сведений настолько несомненна, что даже весьма скептически относившийся к уровню церковной книжной культуры Древней Руси Е.Е.Голубинский, оценивая характер переводной житийной литературы, пришел к выводу, что «жизнеописательной греческой литературой наши предки этого периода обладали более или менее всей»4.
Характер наиболее значительных из находящихся в поле зрения науки произведений древнерусской переводной литературы позволяет сделать вывод о том, что даже при условии не всегда широкого распространения и глубокого понимания многих из них на первоначальном этапе развития книжности Древней Руси, эти произведения не могли не привести к глубоким переменам в духовной жизни нашего народа, впервые соприкоснувшегося с сокровищницей вселенской христианской культуры. И, пожалуй, наиболее существенной и одновременно наиболее ощутимой в наше время среди этих перемен древнерусской духовной жизни явилась оригинальная церковная литература, возникшая на Руси уже через несколько десятилетий после утверждения у нас христианства и ознаменовавшая собой, по выражению академика Д.С.Лихачева, «скачок в царство литературы», совершейный Русью на заре своей истории5.
В древнерусской оригинальной литературе можно выделить те же тематические разделы, что-и в переводной литературе, с той лишь разницей, что произведения, составлявшие каждый из них, как по уровню содержания, так и по совершенству формы могут отличаться друг от друга значительно больше, нежели произведения переводной литературы. Подобного рода духовная и художественная неравнозначность основных произведений древнерусской христианской литературы представляется совершенно естественной для любой зарождавшейся литературы, тем более это должно было иметь место в Древней Руси, в которой формирование литературы приходилось на время освоения культуры как таковой. Конечно, церковный канон, во многом обусловивший высокий общий уровень средневековой литературы, положительно сказался и на древнерусской литературе, исключив из ее состава произведения, творческий уровень которых не удовлетворял требованиям, сложившимся в это время в церковной литературе вообще. Тем не менее необходимо отметить, что, достигнув высочайшего духовного и художественного совершенства в таких своих произведениях, как, например, «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, слова и молитвы св. Кирилла Туровского, «Слово о полку Игореве», житие преп. Сергия Радонежского, Епифания Премудрого, древнерусская оригинальная литература, конечно же, уступала тогда литературе переводной, состоявшей из превосходных образцов существовавшей к тому времени уже тысячу лет православной письменности.
Эта оригинальная древнерусская церковная литература в сочетании с постепенно увеличивавшейся переводной литературой Византии и составляла тот поистине бесценный мир православной книжности Древней Руси, который лег в основу духовного просвещения нашего народа, веками приобщавшегося к этому миру книжности через самое универсальное и общедоступное средство постижения — богослужебную жизнь Церкви.
В результате такого своеобразного положения, когда наличие в христианской стране довольно значительной книжности не опиралось на четко организованную систему образования, в качестве просветителей в Русской Православной Церкви стали выступать, как правило, являвшиеся монахами книжные начетчики, т.е. люди, не получавшие какого-либо систематического образования, но приобретшие за многие годы самостоятельного изучения в процессе своего участия в литургической жизни церковной книжной традиции достаточную, иногда весьма широкую осведомленность в различных областях церковного предания и богословско-литургической культуры. Та самая систематичность, которой не доставало древнерусскому духовному просвещению, присутствовала на страницах книг, составлявших древнерусскую церковную письменность, и заключалась в глубокой церковной каноничности большинства произведений, известных в Древней Руси.
Православный мир, в котором чувство живого церковного предания всегда было особенно обострено, рассматривал это предание в качестве важнейшей,
несущей на себе зримую печать боговдохновенности основы жизни Церкви. Сохраняя и духовно преображая многие выдающиеся достижения мировой религиозной культуры, Предание Православной Церкви постепенно вырабатывало единый церковный канон, в котором проникновенность духовной церковной интуиции сочеталась с широтой взгляда на духовные завоевания творческой деятельности человечества. Этот церковный канон с самого начала был призван к тому, чтобы не только стать для Церкви универсальным мерилом религиозной истинности творчества, никогда не прекращавшегося среди членов Православной Церкви, но и позволить этому творчеству приобрести тот высокий духовный уровень, который должен был сделать церковную культуру подлинной сопричастницей богатств церковной веры и православного благочестия.
В результате все те многочисленные произведения, которые становились достоянием церковной жизни, испытав на себе созидательное влияние принципов церковной каноничности, приобретали характер произведений, связанных со всей предшествующей традицией человеческой культуры. Таким образом, на протяжении веков Церковь осуществляла отбор и систематизацию многих важнейших духовных и эстетических творческих нормативов, овладение которыми в процессе постижения лучших произведений церковной культуры позволяло многим творчески активным членам Церкви приобрести, порой даже при отсутствии у них систематического образования, способность глубоко и тонко воспринимать духовные ценности этой культуры, а иногда и участвовать в их создании.
Поэтому вряд ли окажется слишком смелым утверждение о том, что широкое распространение грамотности в Древней Руси в сочетании с достаточно значительным количеством содержавшей в себе громадные богословские знания и неисчерпаемый духовный опыт каноничной церковной литературы, которая привнесена на Русь Православной Церковью, позволило древнерусскому духовному просвещению, так и не выкристаллизовавшемуся у нас в ту эпоху в систему образовательных учреждений, заронить в сознание целых поколений русских-христиан представление о подлинной культуре, культуре прежде всего церковной и каноничной, далеко раздвинувшей их мировоззренческие горизонты, ибо, как писал замечательный русский богослов и ученый-энциклопедист священник Павел Флоренский: «Принятие канона есть ощущение связи с человечеством и сознание, что не напрасно же оно жило и не было без истицы, свое же постижение истины, проверенное и очищенное собором народов и поколений, оно закрепило в каноне»6.
Однако было бы в высшей степени несправедливым утверждать, что древнерусское духовное просвещение не знало других путей воздействия на людские умы и сердца, кроме грамотности и книжности, в которых веками проявлялось в жизни Русской Православной Церкви духовное просвещение. Пожалуй, основной, обращенной к действительно широким слоям русских христи-
ан со времен Крещения Руси формой духовного просвещения оказывалась литургическая жизнь Церкви.
Современная наука уже давно в качестве само собой разумеющейся аксиомы констатирует тот факт, что вся средневековая, в том числе и древнерусская, культура, осуществляла свою главную просветительскую миссию в стенах храмов посредством совершения богослужения, в которое активно вовлекались люди самого различного духовного и интеллектуального уровней развития и конечно же составлявшие значительное большинство средневекового населения люди совершенно неграмотные. В Древней Руси подобное просветительское воздействие богослужебной жизни было тем более очевидно, потому что на протяжении веков для основной массы христиан православные храмы, разбросанные как одинокие островки православной культуры в необозримом море языческих суеверий, были единственным путем к тому миру подлинно духовной реальности, которого так часто жаждет человеческая душа и который так редко является человеку в повседневной жизни мира сего. В то же время православный храм в поразительной гармонии объединял в себе такие разнообразные проявления величайших творческих вдохновений человеческого гения, что невольно становился не только своеобразным зримым олицетворением православного понимания от века предустановленного единства горнего и дольнего, но и активно воспринимаемой моделью вселенской религиозно-эстетической культуры. Действительно, архитектура и живопись храма являли собой замечательные произведения, часто включавшие в себя лучшие достижения изобразительного искусства различных эпох и культур. Богатейшая гимнография православного богослужения в сложной системе своих образов и художественных форм синтезировала многие величайшие проявления поэтического и музыкального творчества народов, внесших огромный вклад в мировую культуру. И, наконец, само литургическое действие, объединявшее разнообразные эстетические про-явления богослужения с неисчерпаемым духовным смыслом истории Божественного домостроительства, достигшей своего метаисторического апогея в событии Боговоплощения, возвещало в стенах храма ту вселенскую Богочеловеческую премудрость, которая всегда оказывалась неизмеримо выше мудрости только человеческой, столь многим в своих лучших культурных проявлениях обязанной премудрости Откровения. Конечно, лишь немногие из созерцавших православные иконы становились художниками и иконописцами, и в крайне редких случаях внимавшие церковным песнопениям начинали ощущать в себе поэтическое и музыкальное дарование, и даже далеко не все, слышавшие Евангелие, приобретали простую грамотность. Но тем не менее в каждом христианине, переступавшем порог православного храма, происходили такие глубокие изменения, которые отнюдь не всегда могли достигаться даже при самой разработанной
разработанной системе духовного образования, — преображалось глубинное миросозерцание, а вместе с ним, что особенно важно, преображалась жизнь огромного народа, обратившегося к Истине Христовой.
Многовековой опыт Русской Православной Церкви предлагает нашему времени уникальный синтез институционально неформализованного духовного просвещения и догматико-канонически выкристаллизованной литургической жизни, когда элементы духовного просвещения органично присутствовали в литургическом предании и богослужебной жизни, являвшихся поколениям русских христиан в стенах православных храмов. Православная Церковь веками богословствовала в контексте Своего богослужения, вдохновляясь благодатными дарами сакраментально-литургической жизни, и просвещала своих пасомых посредством сложной, но выразительной системы образов и понятий, формировавшихся в недрах ее литургической жизни и богослужебного творчества. Этот замечательный опыт духовного просвещения на основе сакраментально-литургической жизни и посредством богослужебного творчества представляется особенно актуальным для нашего времени, когда традиционный богословско-литургический язык Церкви и сиюминутный культурно-исторический «новояз» стандартизированного секуляризованного мира в своем взаимном отчуждении все чаще вызывают ассоциацию с вавилонским смешением языков. Нередко в XX в. вдохновляясь икономийно-рас-ширительным толкованием слов святого апостола Павла, миссионерско-про-светительская деятельность исторической Церкви делала ее «для всех всем», но при этом не спасала даже «по крайней мере некоторых» {IКор. 9, 22). Лишь возвещение Церковью Божьего благовестия на традиционном богословско-ли-тургическом языке, в понятиях святоотеческого богословского мировоззрения и посредством образов каноничного богослужебного творчества позволят Православной Церкви сформировать систему образования, органично произрастающую из того средоточия церковной жизни, которым во все времена являлась Божественная Литургия.
Примечания
1 Повесть временных лет. Подготовка текста Д. С. Лихачева. М.; Л., 1950. С. 37.
2 Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви. Париж, 1950. Т. I. С. 254-255.
3 Киприан (Керн), архим. Антропология св. Григория Паламы. Париж, 1950. С. 34-35.
4 Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. М., 1901. Т. I. С. 734.
5 Лихачев Д. Великое наследие. М., 1979. С. 7.
6 Флоренский Павел, свящ. Иконостас/ Богословские труды. Сб.9. М., 1972. С. 106.
