CC BY
71
УДК 82-4
П. П. Каминский
«ЛИТЕРАТУРУ СОЗДАЕТ ЖИЗНЬ»:
ЭТИЧЕСКОЕ И ЭСТЕТИЧЕСКОЕ В ПУБЛИЦИСТИКЕ В. АСТАФЬЕВА И С. ЗАЛЫГИНА
Рассматриваются ценностные представления В. Астафьева и С. Залыгина об искусстве, выраженные в публицистике. Показывается, что эстетика обоих писателей детерминирована этикой - этика определяет представления о природе творчества и миссии художника, природе и предназначении литературы. Устанавливается, что публицистика писателей содержит в себе понимание литературы как инструмента познания жизни и человека, т. е. как явления чисто эстетического порядка; идея познаваемости бытия определяет реалистические принципы эстетического мышления писателей.
Ключевые слова: В. П. Астафьев, С. П. Залыгин, публицистика, эстетика, этика.
В науке понятие эстетического имеет два толкования. С одной стороны, под эстетикой понимается система ценностных представлений писателя о бытии - его аксиология, с другой - система ценностных представлений об искусстве. Оба варианта взаимосвязаны, отражают целостность феномена эстетического [1]. Понимание ценностного отношения писателя к искусству невозможно без понимания его ценностного отношения к реальности, так как аксиология является системообразующим элементом любой персональной эстетики, составляет основу художественного типа мышления (творческого метода) писателя. Точно так же полное понимание эстетических представлений писателя о мире и человеке невозможно без понимания его ценностного отношения к искусству.
Полная и научно корректная реконструкция эстетики писателей возможна лишь с привлечением (помимо художественных произведений) всего публицистического наследия и необходима для целостного понимания их творчества. Эстетика С. Залыгина и В. Астафьева детерминирована их этикой. Этика определяет представления о природе творчества и миссии художника в обществе, взгляды писателей на природу и предназначение искусства (литературы).
Писательство трактуется С. Залыгиным как «предназначение», долг и высокая миссия, требующая всего человека: «Для вас уже нет выбора -быть или не быть писателем, вы заложили головы. И свою судьбу, свою будущую биографию не представляете иначе, как в литературе... дело, как говорится, пропащее, отступлений нет и быть не может» [2, с. 45].
В эстетическом сознании В. Астафьева писательство - особый тип существования, связанный с перманентным духовным усилием, напряженными раздумьями о человеке и бытии: «.Не в его (писателя. - П. К.) силах оставить перо и бумагу, он обречен работать до последнего вздоха, „без выходных и отпусков”, и когда начнет умирать, последней его мыслью, наверное, будет: „Так вот она
какая, смерть-то! Всю жизнь неправильно писал, надо бы подняться, правильно написать.”» [3, с. 99]. На примере А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского В. Астафьев определяет миссию художника как мученическую: «.рано родились, не в то время мятежно и дерзко мыслили, шли на эшафот и костер за нас, за наше будущее. В дремучей тайге невежества, указуя нам просвет впереди.» [4, с. 275].
По В. Астафьеву, талант художника имеет сакральное происхождение - божий дар - и дается в виде предписания, обязательного к исполнению: «Дар Божий, Великий дар даром не дается, он требует отдачи.» [5, с. 369]. Художник - избранник, несущий ответственность за всех людей, ищущий и указующий на утраченную человеком истину: «Большой талант - это не только награда, но и мучение за несовершенную жизнь нашу, ниспосланную Богом, которого мы не слышим оттого, что не слушаем» [6, с. 102].
В. Астафьев осознает себя частью национального целого, понимает творчество как выражение не личной, а общей правды, когда опыт конкретного человека является лишь составной частью опыта всего народа: «Итак, “всю правду знает только народ”, - вот, как малая частица этого многотерпеливого, многострадального и героического народа, стану и я вспоминать правду, свою единственную, мной испытанную, мне запомнившуюся, окопную, потому что другой-то я и не знал» [7, с. 142].
И сами люди нуждаются в художнике, откликаются на его усилия. В одном из интервью В. Астафьев замечает, что истинные писатели «. сделались известными или знаменитыми не „по своей воле и охоте”, а потому, что народ сам отыскал их в гуще изданной литературы, и слово их людям, надеюсь, жить помогает» [8, с. 135].
Моральный авторитет истинного художника в обществе способствует его нравственному самосознанию, заставляет людей корректировать свое существование. Как пишет В. Астафьев в хрестоматийном очерке о С. П. Залыгине: «Есть какая-то
естественная и постоянная необходимость присутствия в жизни общества нужного этому обществу человека. Он всегда ко времени и к месту, даже если время зовется безвременьем, он, независимо от него и обстоятельств, ему сопутствующих, творит себя и влияет на окружающих.» [9, с. 422].
Сострадая человеку, автор сублимирует его страдания и выступает как исповедник: «Художник, если он истинный художник, достигает ответного чувства посредством сострадания, переболе-вая болезнями каждого человека, раньше других пропуская через себя, через свое сердце токи времени, порой болезненные, рвущие сердце, и, приняв уж на себя удар, ослабливая своей болью боль ближнего, выходит к людям со своими мыслями, со своим видением и толкованием действительности» [10, с. 471].
Художник способен занять позицию объективного, беспристрастного наблюдателя, осмыслить жизнь в контексте вечности и вынести ей нравственные оценки: «Писатель всегда, если он настоящий писатель, был над жизнью. Всегда немножко впереди, выше. И всегда должен иметь возможность оглянуться назад, осмыслить время» [11, с. 570].
Природа «замысла» для С. Залыгина таинственная, «необъяснимая» - писатель фиксирует невозможность рационального постижения импульса творчества: «Я уже говорил, что самое необъяснимое в искусстве - это замысел: никогда нельзя сказать, откуда он пришел, почему именно он, а не другой?» [2, с. 53]. Что-то начинает тревожить художника, и он вынужден садиться за работу, откладывая текущие планы: «Даже и чувствуешь, что он - не самое главное для тебя, но все равно знаешь, что пока не сделаешь этого, не подойдешь к главному - к следующей теме, к следующему произведению» [2, с. 53]. С. Залыгин отрицает трансцендентный характер вдохновения. Оно объяснимо как результат духовного усилия, долгой, утомительной, «неприметной» работы: «.оно <.> не приходит неизвестно откуда, как наитие, как дар божий, и больше ничего, оно приходит известно откуда - из подготовки к нему» [2, с. 48].
Исток творчества обнаруживается в социальном. С точки зрения писателя, разгадка тайны стихотворения А. С. Пушкина «Наполеон» состоит в том, что 22-летний поэт лишь выражает общую мысль: «.дело в личности Пушкина, в его гении, или в том, что к 1821 году, когда стихотворение было написано, передовая часть русского общества уже достаточно осознала и поняла те потрясения, которые только что пережил мир, и Пушкину оставалось лишь выразить это понимание?» [12, с. 1718]. Рассуждая о поэме А. Т. Твардовского «Василий Теркин», С. Залыгин полагает, что «военное
время 1941-1945 гг. потребовало пристального внимания к русской истории, психологии русского человека за более продолжительный период, - тогда-то и появляется Теркин» [13, с. 24].
Литература, по С. Залыгину, связана с эпохой и воплощает духовные запросы общества - осмысление новых идей, духовно-нравственную ориентацию и целеполагание данного исторического этапа. Ее природа - историческая («Каждому времени свойственны свои песни» [14, с. 39]); литература фиксирует характерный для определенного этапа образ мышления, способ восприятия мира (например в жанровой системе). Творчество - диалогический процесс, отражающий жизнь не как внешнюю данность, а как переживаемые обществом факты, явления, состояния. При этом писатель не волен в определении рамок своего творчества. Повинуясь требованиям коллективного целого, он исполняет трансперсональный долг, служение.
С. Залыгин рассуждает о народе как особой форме социальности. Современное состояние народной жизни требует художественного воплощения, обнаружения национальной идентичности в ходе трансформаций, которым подвергается русский народ в историческом процессе. Так, «деревенскую литературу» писатель трактует как национальную - исследование русского характера в исторической перспективе. В качестве примера он приводит прозу В. Распутина. По его мнению, образы повести («Живи и помни») «. вносят свою - очень серьезную - лепту во все то, над чем по-своему работает каждая национальная литература, в создание обобщенного, не только сегодняшнего, но и исторического русского характера.» [2, с. 58].
Представления о природе творчества и долге художника в публицистике С. Залыгина и В. Астафьева разворачиваются в рефлексию природы и предназначения искусства (литературы).
С. Залыгин характеризует литературу как способ познания действительности, проводя аналогию с наукой. Выясняя отличия литературы от научного познания, он выявляет своеобразие ее гносеологической стратегии.
Гносеологическую природу литературы определяет ее предмет. Предмет художественного познания составляет «эмпирический мир» - непосредственная, первичная реальность, данная через органы чувств и познаваемая опытным путем, т. е. путем, предшествующим теоретическому - абстрактному, идеализированному логическому познанию в науке (в ряде эссе используются сравнения с математикой - высшей формой научной абстракции).
В понятие реальности включается все многообразие бытия, пребывающее в сложных отношениях. Реальность понимается писателем не как статическая данность, в ней происходят процессы
постоянного становления и изменения, всестороннее теоретическое обобщение которых средствами науки (формальная, математическая логика) невозможно. Наука использует аналитический подход, расчленяет реальность на области, создает фрагментарную, дискретную картину мира, в которой нивелируются междисциплинарные связи и отношения. При этом реальность как сложная динамическая система всегда оказывается шире и богаче специальных теоретических моделей в науке: «.ученые не говорят о том, о чем сказать не умеют, и это их незнание всегда будет больше, чем их знание. Мир эмпирический, неопознанный, „неузаконенный” в формулах всегда будет больше опознанного.» [14, с. 42-43].
Познание в литературе синтетично. Синтетизм познания обеспечивает художественный образ, в котором создается целостная, семиотически завершенная модель реальности, обеспечивающая универсальность видения, преодолевающая фрагментарность восприятия, свойственную науке.
В поле зрения литературы, в отличие от науки, нацеленной на открытие, оказывается известное, очевидное, обыкновенное: «Литература ведь ничего не открывает, если слову „открытие” придавать тот же смысл, который придает ему наука. Писатель не открывает явлений и фактов совершенно неизвестных, прежде чем они появились и проявились. В этом смысле литература всегда - путешествие в известное.» [12, с. 19]. Открытия в литературе связаны с выяснением этического содержания реальности: «.и ее (литературы. - П. К.) дело -показать это уже известное и существующее со своей точки зрения, увидеть в существующем нечто истинное и нечто ложное, жизнедеятельное и безжизненное» [12, с. 19].
В эстетическом мышлении С. Залыгина можно выделить следующие уровни обращения к реальности: человек; социум; бытие.
В центре внимания литературы находится человек, взятый во взаимоотношениях с другими людьми, их общностями, обществом в целом и окружающей средой. То есть человек понимается С. Залыгиным, во-первых, как неповторимая индивидуальность, личность; во-вторых, как представитель коллективного целого (общества, народа, человечества), субъект социальных отношений; в-третьих, субъект онтологии.
Человек и его отношения задают ракурс рассмотрения реальности, которая постигается через сознание героя. Так, в произведениях на историческом материале (рефлексия творчества Л. Н. Толстого, А. А. Фадеева, А. Т. Твардовского, собственной трилогии «На Иртыше», «Соленая Падь», «Комиссия» и т. д.) в центре стоит не событие как объективная последовательность соци-
альных действий, а человек как его непосредственный участник. Литература исследует поведение человека, процесс его самоопределения в исторических обстоятельствах, благодаря чему достраивается понимание самого исторического процесса, его закономерностей. При этом масштаб, историческая значимость человека не имеют значения: «.люди как участники исторических событий - не массы, а именно совершенно конкретные личности, пусть даже с неприметными и недоступными по их малости для истории именами и судьбами.» [15, с. 8].
Таким образом, основным принципом изображения в литературе становится психологизм: «.для него (писателя. - П. К.) прежде всего возникает вопрос „кто? ”, а не „что?” и „как?”» [15, с. 9]. При этом эстетической значимостью обладают лишь психологические процессы и состояния, испытываемые человеком в период социализации, в момент самоопределения в отношении коллективного целого - общества (народа).
Общество, составляя важную часть реальности, также определяется как система отношений: внутренних - между людьми, и внешних - со средой обитания (пространством существования). Критерием этической оценки состоятельности человека является социальность, а общества - его отношение к личности: «Общество, если оно пренебрегает личностью, стоит немного, но и личность, когда для нее не существует общественного интереса, -тоже явление уродливое» [2, с. 62].
Социально-психологический модус литературы делает возможными обобщения универсального порядка - исследование «закономерностей человеческого существования», решение универсальных общечеловеческих задач. Через человека и общество, их отношения литература выходит к исследованию реальности в целом, приближается к пониманию всеобщих закономерностей бытия: «.для него (писателя. - П. К.) очень важно и понимание, и глубокое ощущение того, как отношение человека к самому себе становится отношением этого человека к миру. <.> А отношение человека к другим людям - опять-таки только часть целого, т. е. часть его отношения ко всему окружающему миру, часть, которая это целое отражает» [14, с. 43].
В смежных значениях литература в публицистике С. Залыгина может трактоваться как форма самосознания жизни и коллективного целого (общества, народа, человечества). Рассуждая о рассказах В. Шукшина, С. Залыгин видит в них, что автор подчинен жизни, которая использует его для того, чтобы быть осмысленной. Художник оказывается несвободным в своем творчестве: жизнь («происшествия и впечатления») требует своего
отражения в искусстве1, обрекая художника на «. постоянное и безоговорочное расходование себя на все эти требования» [16, с. 432].
Взгляды В. Астафьева на предназначение литературы определяют понимание человека, в природе которого заложены как духовные, так и брутальные начала - человек генетически предрасположен к агрессии и саморазрушению, в нем дремлет звериная сущность; человеческое существо «. испытывает неодолимое желание вернуться к зверю и довольно уже преуспело на этом пути» [17, с. 47]. При этом лучшее в человеке стремится к воплощению: формирует культуру, упорядочивающую человеческое существование, регламентирующую проявления человека.
Искусство (в том числе литература) является базовым, системообразующим элементом культуры. Его предназначение состоит в духовном строительстве, поддержании и развитии в человеке человеческого начала и нейтрализации деструктивных начал человеческой природы. Как полагает писатель, «если б не Пушкин, не Лермонтов и деяния десятков других творцов слова с их врачующей и вразумляющей музой, если б не музыка Бетховена, Шуберта, Моцарта, Чайковского, Баха, Верди иль Вагнера, не бессмертные полотна Тициана, Рафаэля, Гойи, Нестерова иль Рембрандта, человечество давно бы одичало, опустилось на четвереньки и уползло обратно в пещеры, тем более, что его все время неодолимо тянет туда» [5, с. 370].
Человеческая природа определяет противоречивость существования человека в социальном, национальном, онтологическом планах, а искусство направлено на разрешение этих противоречий: «. все состоит из видимых и невидимых противоречий, все и вся живет вечным усилием одолеть эти противоречия, а литература в первую голову» [10, с. 467].
Так, литература предостерегает человека о гибельных путях развития. Желание В. Астафьева показать войну такой, какой она была в действительности, - грубой, неприглядной и страшной, объясняет желание предупредить, не допустить повторения: «. Одна из задач моих - хоть маленько напомнить людям о войне и попугать. Впрочем, и
пугать не надо, надо только писать правду о том, что было, - и все, этого достаточно для людей, которые окончательно не потеряли рассудка» [18, с. 310].
В. Астафьев указывает на главное противоречие человеческого существования - его конечность. Смертность человека обнаруживает его бытийную малость, беззащитность в бытии. Размышляя о творчестве Ю. Нагибина, В. Астафьев воспроизводит удивление писателя «. казалось бы близко лежащему открытию: человек знает о своем конце, животное - нет». «. И в этом же знании, - полагает В. Астафьев, - его спасение от тьмы, безвестности, от покорности и забвения. Человек сопротивляется, ищет спасения от смерти, стремится к бессмертию» [10, с. 467], способен к духовному усилию, самовозвышению. Поэтому в литературе воплощается поиск человеком опор существования, выяснение его духовного потенциала, позволяющего преодолеть трагизм осознания смертности: «Только мысль человеческая пытается объять необъятное, постигнуть глубину прошедшего и бездонность будущего, только мысль способна защитить человека от беспомощности перед окружающим его миром, перед страшным смыслом бытия, только память дает ему радость и горечь воспоминаний» [10, с. 467].
Таким образом, эстетические представления писателей, выраженные в публицистике, органично связаны с опытом художественного творчества и вписываются в его контекст. Эстетика С. Залыгина и В. Астафьева - и как система ценностных представлений о бытии, и как система представлений о сущности и ценностях искусства - находит свое прямое и непосредственное выражение в публицистике, осмысляется теоретически и выражается в понятиях. Публицистика писателей содержит в себе понимание литературы как инструмента познания жизни и человека, т. е. явления чисто эстетического порядка. Идея познаваемости бытия определяет реалистические принципы эстетического мышления писателей. Они утверждают необходимость следования логике самой жизни (правде жизни, понимаемой в значениях реальных жизненных законов и этического смысла реальности).
Список литературы
1. Видгоф В. М. О специфике и структуре эстетического сознания как формы освоения действительности // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State Pedagogical University Bulletin). 2001. Вып. 3 (28). С. 38-43.
2. Залыгин С. Литературу создает жизнь // Залыгин С. П. Критика, публицистика. М.: Современник, 1987. С. 45-66.
3. Астафьев В. Сгорит божественная скрипка. Два письма-ответа на вопросы корреспондента журнала «Российская провинция» // Астафьев В. П. Собр. соч.: в 15 т. Т. 12. Публицистика. Красноярск: Офсет, 1998. С. 94-100.
1 «...Жить среди людей, происшествий и впечатлений, каждое из которых требует своего, причем законного, места в твоем искусстве, каждое, расталкивая все другое, рвется через тебя на бумагу, на сцену, на экран, настоятельно требуя и ропща, - это очень трудно» [16, с. 432].
4. Астафьев В. Об одном горьком покаянии // Там же. С. 275-279.
5. Астафьев В. Награда и мука. К юбилею Пушкина // Там же. С. 369-371.
6. Астафьев В. Сквозь февраль // Там же. С. 101-109.
7. Астафьев В. Там, в окопах. Воспоминания солдата // Там же. С. 141-165.
8. Астафьев В. «Выбрал бы ту же самую...». Интервью на 13-й стр. «Недели» // Там же. С. 130-138.
9. Астафьев В. Необходимый человек // Там же. С. 422-427.
10. Астафьев В. Под тихую струну. Из неоконченной статьи о творчестве Ю. Нагибина // Там же. С. 467-472.
11. Астафьев В. Дорога домой («Комсомольская правда». Беседа с Евгением Черных) // Там же. С. 570-579.
12. Залыгин С. От науки - к литературе // Залыгин С.П. Критика, публицистика. М.: Современник, 1987. С. 16-22.
13. Залыгин С. О художественном языке и художественном образе // Там же. С. 23-30.
14. Залыгин С. Искусству много дела на земле // Там же. С. 37-44.
15. Залыгин С. Интервью у самого себя // Там же. С. 3-15.
16. Залыгин С. Герой в кирзовых сапогах. (К творчеству Василия Шукшина) // Залыгин С. П. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. Рассказы 1981-1989 гг.; Литературно-критические статьи. М.: Худож. лит., 1991. С. 429-436.
17. Астафьев В. Подводя итоги // Астафьев В. П. Собр. соч.: в 15 т. Т. 1. Рассказы. Тают снега: роман. Красноярск: Офсет, 1997. С. 5-64.
18. Астафьев В. Край жизни // Там же. Т. 12. Публицистика. Красноярск, 1998. С. 310-318.
Каминский П. П., кандидат филологических наук, доцент, докторант, доцент кафедры.
Томский государственный университет.
Пр. Ленина, 36, Томск, Россия, 634050.
E-mail: [email protected]
Материал поступил в редакцию 13.01.2011.
P P Kaminskiy
“LIFE CREATES LITERATURE”:
ETHICAL AND AESTHETICAL ISSUES IN ESSAYS BY V. ASTAFIEV AND S. ZALYGIN
The article considers the valuable representations about the art expressed in the essays by V. Astafiev and S. Zalygin. It is shown, that the aesthetics of both writers is determined by ethics - the ethics determines the representations about the nature of creativity and about mission of the writer. It is found out, that the essays of two writers comprises understanding of the literature as a tool of life and man’s cognition, that is as phenomenon of an aesthetic character; the idea of life cognoscibility determines the realistic principles of V. Astafiev and S. Zalygin’s aesthetic thinking.
Key words: V.P. Astafiev, S.P. Zalygin, publicism, aesthetics, ethics.
Tomsk State University.
Pr. Lenina, 36, Tomsk, Russia, 634050.
E-mail: [email protected]
