CC BY
171
ные слова с собирательным значением, например, таунас-хай-хас собир. 'удивительное, невероятное'.
Выражение удивления на лице реализуется в следующих сочетаниях:
- рус. делать большие/круглые глаза, открыть /раскрыть / растянуть / разинуть рот / варежку, челюсть отвалилась, лицо вытянулось; хак. харах улуи ^р= (букв.: смотреть большим глазом), аас ас= (рот раскрыть), сырайы тарт= (лицо стянуть), ала• ас=.
Эмоция удивления выражается при помощи глаз: Он поворотился так сильно в креслах, что лопнула шерстяная материя, обтягивавшая подушку; сам Манилов посмотрел на него в некотором недоумении (Нг, с. 148). Почтмейстер тоже отступился и посмотрел на него с изумлением, смешанным с довольно тонкой иронией (НГ, с. 67). Хак. таунаснау ^рерге 'смотреть с удивлением'; харахтарында таунас к'р/нген 'в его глазах было удивление'. Нiске хараиастарында ярягiс тее, саиыссырас таа чох полиан (ХТ, с. 47) - В его узких глазках не было ни удивления, ни заботы.
Удивление вызывает движения головы/ качать/трясти/ мотать головой, наклонять голову набок/вбок/к плечу, хак. пас чайхириа.
Поза: Он остолбенел от удивления. Хак.: 1хе Ш ах-тик ле, ала• ас парып турыбысхан (АТ 40, 22) - Мать растеряна, застыла в удивлении.
Библиографический список
Локализатором удивления могут быть внутренности, в частности, в хакасском языке: Iстiмде хайхас. Чапсыс. Мындаи, иреннернЬ халын салаалыи холларына• к-яс хати ючг холыхах, хайдаи улуи тоиысха сыдапча! (АТ23 69) - Внутри меня изумление. Удивление. Вот такая ручка, меньше больших мужских рук в три раза, может справляться с такой тяжелой работой.
Эмоция удивления может совмещаться с другими: Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был собственный его нос! (НГ, Н, 30). Васька та-нап париан, киртiнминче, уйатча (ХЧ 254) - Васька удивился, не верит, стыдится. Jркеxек, саиаа даа саиын партырбын - уиаа чапсыхсы• маиаа (ХТ 1, 14) - Суслик, и по тебе я соскучился -ты очень удивителен для меня.
Таким образом, общими чертами сравниваемых языков является передача удивления как эмоционального состояния, вызываемого странностью/необычностью, непонятностью и неожиданностью чего-то, а изумление представляется как крайняя или высокая степень удивления. Различны механизмы формирования внутренней формы существительных, называющих эту эмоцию: в русском языке основой для создания слова удивление послужил «мотив», в хакасском - внешний вид удивленного человека. Специфическим для хакасского языка является образование парных слов из двух компонентов.
1. Вежбицка, А. Язык. Культура. Познание. - М., 1997.
2. Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живем / Дж. Лакофф, М. Джонсон. - М., 2008.
3. Телия, В.Н. Типы языковых значений: связанное значение слова в языке. - М., 1981.
4. Пименова, М.В. Особенности репрезентации концепта чувство в русской языковой картине мира // Мир человека и мир языка. -Кемерово, 2002.
5. Пименов, Е.А. Концепты эмоций // Язык. Этнос. Картина мира. - Кемерово, 2003.
6. Бабенко, Л.Г. Лексические средства обозначения эмоций в русском языке. - Свердловск, 1989.
7. Иорданская, Л.Н. Лексикографическое описание русских выражений, обозначающих физические симптомы чувств // Машинный перевод и прикладная лингвистика. - М., 1972. - Вып. 16.
8. Апресян, Ю.Д. Синонимический ряд ЗАМЕРЕТЬ 1.1, ЗАСТЫТЬ 2.1, ОСТОЛБЕНЕТЬ, ОЦЕПЕНЕТЬ 1, ОКАМЕНЕТЬ 2 / Ю.Д. Апресян [и др.]. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. - М., 2000.
9. Апресян, В.Ю. Метафора в семантическом представлении эмоций // Ю. Д. Апресян. Избранные труды. - М., 1995. Т. II. Интегральное описание языка и системная лексикография.
10. Шаховский, В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. - Воронеж, 1987.
11. Шаховский, В.И. Лингвистическая теория эмоций. - М., 2008.
12. Ильин, Е.П. Эмоции и чувства. - СПб., 2008.
13. Изард, К. Психология эмоций. - СПб., 2000.
14. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка [Э/р]. - Р/д: htpp: www.slowari.ru.
15. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка. - М., 2004.
Bibliography
1. Vezhbicka, A. Yazihk. Kuljtura. Poznanie. - M., 1997.
2. Lakoff, Dzh. Metaforih, kotorihmi mih zhivem / Dzh. Lakoff, M. Dzhonson. - M., 2008.
3. Teliya, V.N. Tipih yazihkovihkh znacheniyj: svyazannoe znachenie slova v yazihke. - M., 1981.
4. Pimenova, M.V. Osobennosti reprezentacii koncepta chuvstvo v russkoyj yazihkovoyj kartine mira // Mir cheloveka i mir yazihka. - Kemerovo, 2002.
5. Pimenov, E.A. Konceptih ehmociyj // Yazihk. Ehtnos. Kartina mira. - Kemerovo, 2003.
6. Babenko, L.G. Leksicheskie sredstva oboznacheniya ehmociyj v russkom yazihke. - Sverdlovsk, 1989.
7. lordanskaya, L.N. Leksikograficheskoe opisanie russkikh vihrazheniyj, oboznachayuthikh fizicheskie simptomih chuvstv // Mashinnihyj perevod i prikladnaya lingvistika. - M., 1972. - Vihp. 16.
8. Apresyan, Yu.D. Sinonimicheskiyj ryad ZAMERETJ 1.1, ZASTIhTJ 2.1, OSTOLBENETJ, OCEPENETJ 1, OKAMENETJ 2 / Yu.D. Apresyan [i dr.]. Novihyj objhyasniteljnihyj slovarj sinonimov russkogo yazihka. - M., 2000.
9. Apresyan, V.Yu. Metafora v semanticheskom predstavlenii ehmociyj // Yu. D. Apresyan. Izbrannihe trudih. - M., 1995. T. II. Integraljnoe opisanie yazihka i sistemnaya leksikografiya.
10. Shakhovskiyj, V.I. Kategorizaciya ehmociyj v leksiko-semanticheskoyj sisteme yazihka. - Voronezh, 1987.
11. Shakhovskiyj, V.I. Lingvisticheskaya teoriya ehmociyj. - M., 2008.
12. Iljin, E.P. Ehmocii i chuvstva. - SPb., 2008.
13. Izard, K. Psikhologiya ehmociyj. - SPb., 2000.
14. Fasmer, M. Ehtimologicheskiyj slovarj russkogo yazihka [Eh/r]. - R/d: htpp: www.slowari.ru.
15. Ozhegov, S.I. Tolkovihyj slovarj russkogo yazihka. - M., 2004.
Статья поступила в редакцию 30.04.14
УДК 821.161.1
Shunkov A.V. LITERARY DEVICES IN A DOCUMENTARY TEXT OF THE TRANSITION PERIOD (GREGORY KOTOSHIKHIN, "ABOUT RUSSIA DURING THE REIGN OF ALEXEI MIKHAILOVICH"). The article analyzes the literary nature of the monument of business writing style in the second half of XVII century for the first time. Gregory Kotoshikhin's essay is defined as a special composition in the development of Russian literature of the transition period. The composition in its form, belonging to the documentary writing, at the same time has features of literariness. The usage of traditional techniques of the ancient Russian literature and the modern literature, and the techniques,
belonging to Baroque, are clearly visible in the examples of the texts. Historical and literary, hermeneutical methods are used in analyzing the literary monument. The literary approach for studying the author's text of the second half of XVII century brings in new facts into earlier findings about the nature of the processes occurring in the Russian literature of the transition period. The results of the study presented in this article may be used in the practical work of philologists, culture specialists and professionals interested in the history of ancient Russian literature, its final stage of development.
Key words: Russian literature of the transition period, literature and document, secularization of Russian culture and literature, problem of genre in Russian literature.
А.В. Шунков, канд. филол. наук, доц., проректор по научной и инновационной деятельности Кемеровского
гос. университета культуры и искусств, г. Кемерово, E-mail: [email protected]
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРИЕМЫ В ДОКУМЕНТАЛЬНОМ ТЕКСТЕ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА (ГРИГОРИЙ КОТОШИХИН «О РОССИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ АЛЕКСЕЯ МИХАЙЛОВИЧА»)
В статье впервые анализируется литературная природа памятника деловой письменности второй половины XVII века. Сочинение Григория Котошихина определяется как характерное произведение в развитии русской литературы переходного периода. Произведение, по своей форме принадлежащее документальной письменности, в то же время обладает и признаками литературности. В приводимых текстовых примерах отчетливо заметно использование приемов как традиционных для древнерусской литературы, так и современных для эпохи барокко. При анализе книжного памятника применены историко-литературный, герменевтический методы исследования. Литературоведческий подход в изучении авторского текста второй половины XVII века дополняет новыми фактами ранее сделанные выводы о природе процессов, происходивших в русской литературе переходного периода. Результаты исследования, представленные в статье, могут быть использованы в практической работе филологов, культурологов, специалистов, интересующихся историей литературы Древней Руси, ее завершающим этапом развития.
Ключевые слова: русская литература переходного периода, литература и документ, секуляризация русской культуры и литературы, проблема жанра в русской литературе, литературная традиция и новаторство.
Григория Карповича Котошихина (Н"1630-1667), подьячего Посольского приказа и автора известного сочинения «О России в царствование Алексея Михайловича» [3], можно назвать одним из ярких исторических персонажей эпохи переходного времени. Во время своей дипломатической службы он совершил ряд неблаговидных поступков (в том числе получение взятки от шведского эмиссара Адольфа Эмерса) и вынужден был бежать из России в конце лета 1664 года. С позиции официальной истории все это характеризует его как государственного преступника, который, руководствуясь корыстными мотивами, передавал секретную военную информацию шведам. С позиции же культурологической Григория Котошихина можно отнести к незаурядным личностям, представителям своей эпохи, имевшим собственную точку зрения на происходящие события, деятельным, щедро одаренным литературными способностями, позволявшими им давать точные характеристики своим современникам, определявшим ход истории. В этой плоскости биография самого Григория Карповича Котошихина (Ивана-Александра Селиц-кого, имя, которое принимает бывший подьячий Посольского приказа, попав в Польшу) предстает не менее интересным «романом», главным героем которого является типичный герой для своей эпохи - герой-авантюрист, скиталец, «блудный сын»1.
XVII век в России, как неоднократно отмечалось в исследованиях, породил совершенно новый тип личности человека, отличающегося от средневекового. Тип личности, дерзнувшей заявить о своей самостоятельности и во взглядах, и в поступках. Подтверждением свободного волеизъявления человека переходной эпохи, не вписывающегося в привычные рамки средневековой традиции, как раз и могут служить не только литературные (книжные) герои (Фрол Скобеев, Савва Грудцын, безымянный молодец из «Повести о Горе-Злочастии», персонажи сатирических повестей и др.), аккумулирующие в себе общие черты «но-
1 Подробный биографический очерк о Григории Котошихине с опорой на два ранних издания сочинения (1840 и 1859 годов) содержится в предисловии к третьему изданию «О России в царствование Алексея Михайловича» [3, с. II—IX]. В этом же издании даны подробная история обнаружения рукописи памятника, а также дальнейшая история его изучения и публикации (с. 1Х—Х). Современному читателю биографический материал о Григории Котошихине доступен благодаря статье в «Словаре книжников и книжности Древней Руси» [7, с. 186—190].
вого человека» эпохи, но и реальные исторические персонажи, активно постигавшие мир во всем его разнообразии. Эпоха царя Алексея Михайловича во многом может быть названа прологом времени проведения кардинальных европейских реформ его сыном Петром I. Исторические же лица (как положительные, так и отрицательные с официальной, государственной точки зрения) этой эпохи являют собой определенные прототипы исторических персонажей Петровского времени.
Ряд биографических фактов из недолгой, но насыщенной неординарными событиями жизни Григория Котошихина позволяет видеть в нем воплощение уже не древнерусской концепции человека («раба Божия»), а личности, воспринимающей и оценивающей себя свободной от традиционных средневековых мировоззренческих основ, способной на совершение рискованных и авантюрных поступков, продиктованных личными интересами.
Бегство в Польшу, попытки добиться расположения короля Яна Казимира, скитание в Пруссии под новым именем, прибытие в Нарву, укрытие от розысков русских властей, на фоне всех этих событий переход из православия в лютеранство, наконец, бытовая ссора с хозяином дома, у которого Котошихин жил в Стокгольме, Даниилом Анастасиусом, приведшая к гибели последнего, и дальнейшая казнь самого беглеца — такова судьба известного бывшего русского чиновника, успевшего написать сочинение «О России в царствование Алексея Михайловича», в котором подробно изображены обычаи, нравы, устройство Московского государства. Таким образом, Григорий Котошихин волею судьбы оказался и в центре внешнеполитических событий, разворачивавшихся между Россией и Западом в 60-е годы XVII века, и главным героем банального сюжета, итогом которого стала смерть обманутого мужа от руки любовника жены, а затем и самого «ловеласа», раскаявшегося в своих грехах и сделавшегося набожным накануне собственной казни2.
В то же время короткая жизнь Котошихина, как театральная пьеса, стремительно разворачивавшаяся на огромном европейском пространстве, демонстрирует новое восприятие человеком времени, в котором он живет, его желание преодолеть пространственные и временные барьеры. Подобное новое ми-
2 «Перед смертью он (Котошихин. — А. Ш.) пожелал перейти в лютеранство, исповедался и причастился. По оценке посещавшего его в тюрьме человека, он дошел до чрезвычайной набожности» [5, с. 619].
роощущение, как известно, было порождено в эпоху русского барокко, и оно было присуще не одному Котошихину3. Чтобы почувствовать динамику жизни в России второй половины XVII века, можно, например, обратиться к эпистолярным сочинениям Алексея Михайловича, в которых он постоянно требовал от своих адресатов быстрого («тотчас не мешкая») решения вопросов, касающихся и внешней и внутренней политики, и повседневной жизни. В итоге, прочерченная фабула жизни Котошихи-на позволяет в нем самом увидеть тот тип героя, который был порожден временем и запечатлен литературой русского барокко. Герой, представляющий новую культурную парадигму жизни, смотрящий на мир и оценивающий его с новых позиций.
Барочной традиции принадлежит и сочинение Григория Ко-тошихина «О России в царствование Алексея Михайловича», представляющее собой один из образцов документально-художественной литературы Древней Руси. Из справочных источников известно, что Котошихин написал свой труд в 1666—1667 годах [7, с. 188], находясь на службе в Государственном архиве в Стокгольме, в ведомстве канцлера Делагарди. Г.М. Прохоров предполагает, что именно канцлер и мог являться заказчиком сочинения: «28 марта 1666 г. после его (Котошихина. — А.Ш.) письменных жалоб на безделие и прошений о какой-нибудь службе ему было выплачено 150 талеров, и государственный канцлер граф Магнус Де ля Гарди, возможно, предложил ему создать подробное описание Московии. Этим эмигрант и занимался в течение более полутора лет, прожитых им в Стокгольме» [5, с. 619].
При первом знакомстве с сочинением Котошихина нельзя не обратить внимания на масштабность самого произведения, состоящего из 13 объемных глав, каждая из которых дает обстоятельные сведения о жизни в Московском государстве эпохи царя Алексея Михайловича. Опыт, приобретенный во время службы в Посольском приказе, позволил Котошихину составить документальное описание повседневной жизни человека (царя, боярина, дворянина и чиновных людей), а также основных церемониальных действ, ритуалов, существовавших в Москве второй половины XVII века, иллюстрирующее разные социальные слои русского общества. Уже в этом стремлении автора содержится одна из характерных черт, свойственных историко-литературной эпохе русского барокко, — стремление к созданию произведений объемного энциклопедического и мозаичного характера, позволявших удовлетворить интерес человека в той или иной сфере. Таким образом, сочинение Котошихина вполне органично вписывается в литературный контекст эпохи, несмотря на исключительную, на первый взгляд, документальность книжного памятника. По своей природе оно близко стоит к статейным спискам XVII века, которые также создавались «по служебной необходимости с узко практической целью для определенного круга лиц» [4, с. 307]. Именно поэтому сочинение Котошихина, как и многие другие сочинения, относящиеся к разряду дипломатических, с одной стороны, имеют утилитарную природу документа, излагают основные сведения, которые будут полезны заинтересованным лицам. В этом случае автор должен быть предельно точен в изложении основных сведений, приводить только те факты, которые будут использованы в работе. С другой стороны, нельзя полностью обнулять творческие возможности автора-составителя документа, которые, безусловно, проявляли себя в процессе работы над текстом. В первую очередь здесь необходимо обратить внимание на такую сторону процесса, как авторское мировоззрение, воплощающееся в сочинениях любого рода (будь то литературное или документальное).
В исследованиях, посвященных литературе переходного периода, неоднократно отмечалось, что одной из отличительных ее особенностей становится проявление в книжных памятниках эпохи секуляризированного мировоззрения автора. Прежде всего, сочинение Котошихина (своеобразный «путеводитель»,
3 Общеизвестно, что в истории Древней Руси имеются примеры, свидетельствующие о бегстве русских людей в Литву и Польшу. Наиболее
известные имена, составляющие ряд «эмигрантов», — это монах Кирил-ло-Белозерского монастыря Феодосий Косой, первый книгопечатник Иван Федоров, князь Андрей Курбский, монах Гришка Отрепьев, еретик, сын А. Л. Ордина-Нащокина Воин. Однако, как считают историки, побег в Польшу совершали и много простых людей (о чем сохранились сведения в приказных документах). Таким образом, еще за столетие (и даже больше) до начала европеизации России, активно проводимой Петром I, Польша как пограничная славянская страна с Московской Русью уже играла роль «окна в Европу», через которое на Русь проникали идеи, увлечения, находившие поддержку среди московской знати.
представляющий иностранцам подробное описание обычаев и нравов Москвы) демонстрирует абсолютно новый тип писателя, работающего на заказ и получающего за это вознаграждение. Как известно, этот тип писателя, уже в Петровскую эпоху, станет распространенным и будет активно поддерживаться самой государственной властью — основным заказчиком литературных сочинений. Одним из родоначальников этого типа писательства на Руси был именно Посольский приказ, из которого вышел и сам Григорий Котошихин. Как пишет А.Н. Ужанков, «монах или белец становится чиновником; писатель, сочиняющий по обету или внутреннему убеждению, сменяется грамотеем, пишущим по заказу или прямо "по указу"» [8, с. 227]. Для Кото-шихина такой подход к делу, судя по документально-биографическим свидетельствам, приведенным выше, был вполне приемлем. «О России в царствование Алексея Михайловича» — это ангажированное произведение, демонстрирующее в русской литературе новый тип писателя-западника, сторонника европейских взглядов, представителя переходного периода в русской литературе.
Кроме того, увидеть проявление авторского начала в документальном по своей природе тексте возможно, если постараться посмотреть на него с позиции того, какие приемы типизации используются автором-составителем. Л.А. Ольшевской и С.Н. Травниковым отмечено, что документальным памятникам так же, как и имеющим литературный характер, свойственны свои формы типизации, «которые условно можно назвать по аналогии с художественной документальной типизацией» [4, с. 308]. Автор, составляя документ, не в праве привносить в него то, что не имеет отношения к реальности или является плодом его личного творчества. Но он может из обилия фактов отбирать те, которые отражают его субъективный взгляд на событие, совпадают с его личными интересами. В итоге за фактами, вводимыми в документ, в их расположении, становится возможным разглядеть и позицию самого составителя (писателя-документалиста). По словам Л.А. Ольшевской и С.Н. Травникова, «авторское начало проявляется не только в отборе, но и в систематизации фактов: от воли писателя зависит то место, которое реалия займет в ряду других, ранее отобранных явлений действительности» [4, с. 308].
В связи с этим возникает вопрос, как проявляется авторское начало в сочинении Григория Котошихина? Прежде всего, обращает на себя внимание общая композиция произведения, расположение в ней глав, позволяющее последовательно ознакомиться с социальным иерархическим устройством русского общества второй половины XVII века и с теми законами, устоями, обычаями, традициями, на которых оно основано. В немногочисленной литературе, посвященной сочинению Котошихина, ранее было уже отмечено, что композиция произведения помимо того, что дает возможность охватить мир русской жизни в целом, несет на себе отпечаток барочной культуры, что, в свою очередь, говорит и об эстетических взглядах самого автора-составителя. И.П. Смирновым замечено, что «текст строится как нисходящая спираль, открываясь (если не считать краткого исторического вступления) рассказом о царской свадебной церемонии и завершаясь изложением свадебных обычаев "бояр, и ближних, и иных чинов людей"... Вслед за царскими ритуалами Котошихин последовательно воссоздает нормы, регулирующие отношение знати к самодержавной власти, дипломатические обычаи Московской Руси, систему управления государством, сословное членение нации... и заключает описание главами, посвященными торговле и домашнему быту. ... Таким образом, установку на изображение социального узуса и светских ритуалов Котошихин — в духе свойственного культуре барокко анти-номичного мышления — сочетает с интересом ко всякого рода отступлениям от обычая., а также к историческим эксцессам» [7, с. 188—189].
Свидетельством литературного начала в документальном тексте также могут быть и эмоциональная авторская выразительность, проявляющая себя в оценке описываемых исторических фактов, и привносимые в текст элементы беллетризации повествования, благодаря которым официально-деловой язык документа обретает эмоциональную окрашенность и публицистическое звучание. Такого рода фрагменты представлены уже в самом начале первой главы, в которую автор вводит рассказ о времени правления Ивана Грозного (у Котошихина он именуется Гордым) — первого венчанного на Руси царя. Первый эпизод содержит в себе краткое упоминание о присоединении Казанкого, Астраханского, Сибирского ханств, что в конечном итоге и приводит к созданию централизованного русского госу-
дарства, укреплению самодержавной власти великого князя и дает начало истории Московского царства: «И съ того время-ни учинился онъ велиш князь надъ Московскимъ государствомъ, и надъ тьми взятыми царствы, и над прежними княжствы, ца-ремъ и великимъ княземъ Иваномъ Васильевичемъ всеа Русш, и таковымъ обычаемъ въ Росшской земль началося царствоваже» (1).4
Обозначив точку отсчета истории Московского царства от времени Ивана Грозного (в этом можно увидеть прямую аналогию с русскими летописями), в дальнейшем автор дает краткую характеристику правления царя Ивана Васильевича. При всей лаконичности в этом небольшом по объему эпизоде присутствует стилистически окрашенная лексика, использованная автором при упоминании самого царя и характеризующая его как тирана: «Княжествовавше же той велиш князь и потом царствова, пра-вивше государство свое въ ярости и во злобь силнь (курсив наш. - А. Ш.), тиранскимъ обычаемъ, и имЬяй со окрестными государствы войну и розвратие» (1). Далее автор прибегает к гиперболизации при изображении тиранства первого русского царя, правление которого было ознаменовано постоянным кровопролитием: «Когда жъ ему не случися быти со окрестными государствы въ розвратш, и тогда плЬнил подданыхъ своихъ, единовЬрныхъ христанъ, и многи мучителства надъ князи и бо-ляры своими и простыми людми показа; понеже и сына своего смири на оный свЬтъ пробиша его осномъ своимъ, и единаго митрополита повелЬ задушити подушкою» (1-2). Литературность приведенного фрагмента подтверждается содержащимся в нем мотивом физических мук, на которые царь обрекает своих подданных. Мотив, имеющий агиографические истоки и, как известно, являющийся сюжетообразующим для жития-мартирия. Одновременно в этом же начальном эпизоде нельзя не заметить и традиционной для христианской книжной традиции антиномии: злодея (воплощенного в образе царя Ивана) и праведника, погибающего от руки тирана (в данном случае это не только многочисленные «князи и боляры», но и собственный сын Иван, и митрополит Филипп).
Антиномичность как литературный прием автором будет использована и в последующем рассказе о событиях, связанных с правлением Федора Ивановича и восхождением на российский престол Бориса Годунова. Своим смирением, кротостью, богобоязненностью Федор Иванович противопоставлен своему отцу-злодею - «зЬло тих и боголюбивъ, не таков, яко отецъ его» (2) и коварному Борису Годунову - «зломышленый болярин» (3). Котошихин, рассказывая о событиях прошлого, свидетелем которых он не являлся, прибегает к использованию устойчивых литературных «формул», хорошо известных ему. Одними из таких являются приемы агиографической традиции, ярко себя проявляющие в описании Федора Ивановича, царя-праведника, поступки которого сопоставимы с поведением святого в житии. Его тяготит бремя земной царской власти, поэтому он передоверяет ее своему боярину Борису Годунову, в то время как сам постоянно предается смирению и молитве. Абсолютно в традиции житийной литературы герой показан и далее, когда узнает о гибели царевича Дмитрия, проливая при этом потоки слез: «и очей своихъ ни на единъ час от слез не осушилъ» (2).
«Литературен» и образ Бориса Годунова, выступающего в роли героя-антагониста. Следуя агиографическому канону, Ко-тошихин при создании образа героя вписывает его в известную ему книжную традицию. Все поступки, которые совершает Годунов, мотивированы его корыстными планами, продиктованными дьяволом: «Проклятый же и лукавый сотана, искони ненавидяй рода человЬча, возмути его разум: всЬм бо имЬжемъ, богатсвом и чест1ю исполнен, но еще несовершенно удоволенъ, понеж жи^е и власть имЬяй царскую, славою ж нЬсть» (2). Здесь явно видна традиционная оппозиция героев, имеющая книжный характер. Один герой (законный царь), имея от природы власть, тяготится ею и готов принести её на жертвенный алтарь во имя спасения души. Другой, наоборот, идет на преступления (с радостью, что еще больше очерняет образ Годунова и делает его литературным) ради обретения земной власти, которая ему не предназначается.
В приведенных примерах заметна еще одна важная тема, которую Котошихин вводит в самом начале своего сочинения.
4 Все цитаты в дальнейшем приводятся по изданию «О России в царствование Алексея Михайловича. Современное сочинение Григория Ко-тошихина. Издание третье СПб., 1884» с указанием страницы в скобках.
Это размышление о природе власти, как известно, ставшее отдельным самостоятельным мотивом в публицистике Древней Руси. В небольшом начальном фрагменте, открывающем все сочинение, возможно уловить и отдельные смысловые оттенки этого мотива: законности и незаконности власти, расплаты за «воровство» царского престола, должного и недолжного использования монархом данной ему (от Бога или взятой самостоятельно) власти: «Каковым обычаем достал онъ (здесь имеется ввиду Гришка Отрепьев. - А. Ш.) себЬ царство вскорЬ и царствовал неистинно, и такова ему скоро смерть учинилась» (4).
В восьмой главе своего сочинения Котошихин, продолжая тему природы царской власти, объясняет смысл царского титула «всеа Великия и Малыя и БЬлыя Росии самодрержецъ», раскрывает значение каждой лексической единицы, входящей в именование и представление царя в официальных правительственных документах, особое внимание уделяя слову «самодержец». Чем это объясняется? Служба в Посольском приказе и исполнение поручений, непосредственное участие в дипломатических переговорах Котошихина не могли не развить в нем определенные способности, позволившие ему сделать свои собственные заключения относительно складывающейся в России при Алексее Михайловиче самодержавной формы правления. Он отмечает, что до Алексея Михайловича все русские цари, начиная с Ивана Грозного, были избираемы на царство, но при этом якобы давали обет «быть не жестоким и не палчивым, без суда и без вины никого не казнити ни за что и мыслити о всяких дЬлах з бояры и з думеными людми сопча, а без вЬдомости ихъ тайно и явно никакихъ дЬлъ не дЬлати» (141). При Алексее Михайловича, как сообщает Котошихин, сложилась иная ситуация - царь стал единодержавным правителем, который «правитъ по своей воли. И с кЬмъ похочетъ учинити войну и покой, и по покою что кому по дружбе отдати, или какую помочь чинити, или и иные всяюе велиие и малые своего государства дЬла похочет по своей мысли учинити, з бояры и из думныхъ людми спраши-ваетца о том мало: в его воле - что хочет, то учинити может. ... А отецъ его блаженныя памяти царь Михайло Федоровичь хотя "самодержцем" писался, однако без боярского совЬту не мог дЬлати ничего» (142).
Отмеченная особенность, привнесенная автором в документальный по своей природе памятник, не является исторически подтверждаемым фактом и выполняет здесь сугубо «литературную» функцию. С ее помощью создается портрет царя, который отличает его от предшественников, придает ему индивидуальный облик. А это уже можно интерпретировать как привнесение в документ авторского начала, выражающего субъективную точку зрения на предмет изображения.
Субъективизм по отношению к тому, о чем пишет Котоши-хин, проявляется и в других моментах его труда. В ряде случаев он использует не точные исторические факты, которые необходимо было бы вписать в сочинение, призванное создать для иностранца целостное представление о Московской Руси, а доверяется слухам, противоречащим реальному положению дел. Так уже в первой главе Котошихин, рассказывая о семье царя Михаиле Федоровиче, дает ошибочные сведения о наличии у него двух сыновей: Алексея и Дмитрия. Однако среди 10 детей царя царевича Дмитрия, о котором Котошихин пишет, у него не было. Котошихин здесь ошибается, когда пишет о том, что царевича Дмитрия бояре намеренно отравили еще в детстве, увидев в нем проявляющиеся склонности к жестокости, тем самым обезопасив себя и государство в будущем от тирана: «вто-рый Димитрш с младенческих лЬтъ велми был жесток, уродился нравом прадЬда своего, первого Московского царя. Людiе же роду великого и среднего, которые блиски приходити к царю и к царевичам, мысляше о нем, что еще в младых суще лЬтехъ зла творит много, понеже по смерти отца своего наипаче болше зла творити начнетъ, усмотривше времяни час, упоиша его отравами; и оттого скончася, никто же о томъ домыслися, якобы пришел ему час смерти» (4-5).
5 В. В. Калугин пишет: «Эпистолярная техника предполагала имитацию диалога. Начиная с античных теорий стиля послание понималось "как бы одна из сторон в диалоге" и "письменная беседа отсутствующего с отсутствующим". В этом разговоре отправитель был рассказчиком, а адресат -слушателем» [2, с. 141].
6 Примером может служить послание царя, датированное 6 мая 1660 года и адресованное боярину В. Б. Шереметеву [1, с. 750-753].
Однако данный фрагмент, содержащий в себе сведения, не являющиеся исторически достоверными, имеет литературную ценность. Во-первых, здесь мы видим зеркальное повторение уже известного исторического сюжета (вошедшего в литературу и получившего распространение) о гибели царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного. Во-вторых, это доказательство мысли, что Котошихин как автор своего текста не всегда следовал за фактом истории и позволял себе использовать материал, не имевший документальной природы. Подобные случаи в сочинении Котошихина встречаются не раз. Они в свое время уже были приведены в предисловии к первому изданию памятника (1840). Отмеченные ранее документально не подтверждаемые факты, вошедшие в сочинение Котошихина, с историко-литературной точки зрения демонстрируют если не проявление художественного вымысла, то, по крайней мере, активную позицию автора, не ограничивающего себя в использовании источников в процессе работы над текстом. Именно по этой причине рассматриваемый книжно-документальный текст презентует позицию его создателя, его отношение к выбранному объекту повествовании, демонстрирует личное восприятие, понимание и объяснение явлений и процессов, происходивших в русском обществе второй половины XVII века.
В итоге, социальное устройство, повседневная жизнь как царя, так и простого человека, обычаи и нравы, культура становятся объектом рассмотрения для Котошихина. Находясь на удаленном расстоянии от России, будучи исключенным из кон-
Библиографический список
текста национальной культуры, Котошихин смотрит на многие явления русской жизни и оценивает их со стороны, пытаясь дать детальное их описание и комментарий к ним. Этим, возможно, и обусловлено композиционное построение самой книги, где каждая глава имеет дробное членение на отдельные статьи, конкретизирующие моменты общего рассказа, выстраиваемого в отдельных моментах книги в форме диалога с предполагаемым собеседником. И опять-таки в этих случаях Котошихин органично вписывается в книжную традицию благодаря приему вопроса-ответа, использованному при построении повествования. Названный риторический прием можно встретить, например, в эпистолярном жанре, для которого была характерна установка на имитацию диалога5. Он имеется и в посланиях царя Алексея Михайловича6, что подтверждает хрестоматийность данного приема для жанра послания.
Таким образом, отмеченные в сочинении Григория Котоши-хина приемы, имеют литературное происхождение, что подчеркивает книжную образованность самого автора. А в масштабах историко-литературного процесса переходного периода подтверждает общую тенденцию развития деловой письменности во второй половине XVII века, для которой было характерно обращение к традиции литературных жанров, приводившее в конечном итоге к взаимопроникновению и взаимодействию в рамках одного произведения двух традиций, к разрушению границ между литературными жанрами и деловой письменностью.
1. Записки отделения русской и славянской археологии. - СПб., 1861. - Т. 2.
2. Калугин, В.В. Андрей Курбский и Иван Грозный (Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского писателя). -М., 1998.
3. О России в царствование Алексея Михайловича. Современное сочинение Григория Котошихина. - СПб., 1884.
4. Ольшевская, Л.А. «Шереметев - украшение России.» / Л.А. Ольшевская, С.Н. Травников // Путешествие по Европе боярина Б.П. Шереметева. 1697-1699. - М., 2013.
5. Прохоров, Г.М. Григорий Котошихин. О Московском государстве в середине XVII столетия // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. - М., 1989. - Кн. 2.
6. Севастьянова, С.К. «Умозрение» в облачении (к вопросу о богословско-антропологическом учении патриарха Никона) // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств. - 2013. - № 25.
7. Смирнов, И.П. Котошихин Григорий Карпов // Словарь книжников и книжности Древней Руси. - СПб., 1993. - Вып. 3 (XVII век). - Ч. 2.
8. Ужанков, А.Н. О специфике развития русской литературы XI - первой трети XVIII века. Стадии и формации. - М., 2009.
Bibliography
1. Zapiski otdeleniya russkoyj i slavyanskoyj arkheologii. - SPb., 1861. - T. 2.
2. Kalugin, V.V. Andreyj Kurbskiyj i Ivan Groznihyj (Teoreticheskie vzglyadih i literaturnaya tekhnika drevnerusskogo pisatelya). - M., 1998.
3. O Rossii v carstvovanie Alekseya Mikhayjlovicha. Sovremennoe sochinenie Grigoriya Kotoshikhina. - SPb., 1884.
4. Oljshevskaya, L.A. «Sheremetev - ukrashenie Rossii.» / L.A. Oljshevskaya, S.N. Travnikov // Puteshestvie po Evrope boyarina B.P. Sheremeteva. 1697-1699. - M., 2013.
5. Prokhorov, G.M. Grigoriyj Kotoshikhin. O Moskovskom gosudarstve v seredine XVII stoletiya // Pamyatniki literaturih Drevneyj Rusi. XVII vek. - M., 1989. - Kn. 2.
6. Sevastjyanova, S.K. «Umozrenie» v oblachenii (k voprosu o bogoslovsko-antropologicheskom uchenii patriarkha Nikona) // Vestnik Kemerovskogo gosudarstvennogo universiteta kuljturih i iskusstv. - 2013. - № 25.
7. Smirnov, I.P. Kotoshikhin Grigoriyj Karpov // Slovarj knizhnikov i knizhnosti Drevneyj Rusi. - SPb., 1993. - Vihp. 3 (XVII vek). - Ch. 2.
8. Uzhankov, A.N. O specifike razvitiya russkoyj literaturih XI - pervoyj treti XVIII veka. Stadii i formacii. - M., 2009.
Статья поступила в редакцию 18.04.14
УДК 81.42
Yarygina Z.A. INTRODUCTORY, MODAL WORDS AS REPRESENTATIVES OF METAMEANINGS IN MODERN EDUCATIONAL TEXTS. The article deals with the role of introductory, modal words in modern educational texts on disciplines of social, humanitarian and natural sciences. A linguistic analysis is applied to the study of the largest group of these means, which are fixed as representatives of two selected metacomponents types - informative and intentional. The article reveals its formal grammatical and semantic characteristics, particular syntactic position in the sentence, which allows reviewing the basic functions of these means in educational texts. The article states that introductory, modal words of different morphological nature, which actualize metameanings within informative metacomponents, are united by general meaning of 'an indication of specific relationship between the scientific information' and are used mostly in educational texts on disciplines of natural sciences in functions of generalization, separation, clarification, etc.; verbal, introductory, modal means with the value of persuasiveness, which represent metameanings within intentional metacomponents, dominate in educational texts on disciplines of social, humanitarian, focus addressee attention on the whole sentence statement, at least part of it and point to absolutely reliable, probable or questionable information. Introductory, modal words functions are closely connected with communicative, pragmatical intensions within these two metacomponents types.
Key words: metastructure of text; metacomponents types; metameanings; textual modality; introductory, modal words.
