CC BY
0ЛИТЕРАТУРА
Б01 10.24412/с1-37234-2024-1-473-482
ЛИТЕРАТУРНОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ ОБРАЗА ЭПИЧЕСКОГО КЕРИ ТОРОСА В ОДНОИМЕННОЙ ПОВЕСТИ М. ГАЛШОЯНА
С.С. Маргарян
Российско-Армянский (Славянский) университет Институт филологии и межкультурной коммуникации (ИФМК) sona.margaryan@rau.am
АННОТАЦИЯ
Появление в границах одного литературного ареала двух персонажей с одним и тем же именем - это знаковое явление, указывающее на внутрикультурный диалог, скрытую или откровенную интертекстуальность. В статье анализируется литературная переработка образа героя армянского эпоса, в которой Галшоян возвеличивает его до уровня символического обобщения, отразив дуализм мудрости и безумия как контрастных и органически сосуществующих граней национального характера.
Ключевые слова: эпос «Давид Сасунский», Кери Торос, Мушег Гал-шоян, армянская литература.
Когда в границах одного литературного ареала встречаются два персонажа с одним и тем же именем - это, конечно, знаковое явление, указывающее на внутрикультурный диалог, скрытую или откровенную интертекстуальность, которая достойна литературоведческого анализа. Тем более это актуально, если один из носителей этого имени возведен в ранг универсального архетипа, появившись впервые не где-нибудь, а в контексте народного эпоса. Итак, в центре нашего внимания два «Кери Тороса» - богатырь из «Давида Сасунского» и персонаж повести Галшояна с именем героя в названии.
Первый из них не только является одной из ключевых фигур эпоса на протяжении всех четырех ветвей, но и пользуется особым уважением и почетом, «добром» поминается в зачинах каждой части. Сказители любовно называют дядьку - по Туманяну, «грозу-великана», «исполина» - «Торосиком». Наири Зарьян приписывает к его имени эпитет <фиШитпг.и» («мудрый», в переводе Н. Любимова - «вещий»). Эпический Кери Торос - доблестный и сильный
воин, успешный дипломат, он действительно опытен и проницателен, способен видеть пророческие сны1, выступает мудрым наставником всех поколений сасунцев.
Кери, то есть дядькой, Торос назван еще при первом своем появлении в эпосе, когда он предстает семнадцатилетним юношей в качестве советника царя Гагика, причем слово его во многом оказывается решающим. Торос разрешает сложную дилемму, рассудив, что царская дочь должна быть отдана в жены багдадскому халифу: « <...> лучше потерять одну девушку, чем целый народ. Давай отдадим Цовинар-ханум и тем избавимся от напасти. Вообрази, как будто у тебя никогда дочери не было»2[1]. Вместе с другими юными бойцами Торос крушит-бьется в первой ветви с арабами, когда халиф, нарушив обещание, приходит за непосильной данью и семь лет осаждает Берд-Капу-тин. В дальнейшем время для Кери Тороса будто останавливается, возраст стирается, и отныне он практически не меняется до самой своей кончины, оставаясь почитаемым главой патриархального сообщества (у него в доме и на его попечении живут, например, 40 мужчин, Давид в их числе) и доблестным воином, уважаемым даже врагами.
Слово «Кери» («рЬп^» - дядя по материнской линии), видимо, позволяет связать происхождение образа с матриархатом, но в данном случае оно, скорее, условное: формально Торос не является кровным родственником ни одному из героев эпоса. И все же он выступает в качестве вечного наставника, сопровождающего все поколения героев, появившись в эпосе впервые в возрасте 17-18 лет - еще до рождения Санасара и Багдасара и умерев от горя, когда за Мгером Младшим «замкнулась, срослась» скала. Торос заменяет са-сунцам отца, без которого по разным причинам растут герои всех четырех ветвей. Это дает основание исследователю армянского эпоса Я. Василькову увидеть в Кери Торосе собирательный образ «кавора» - посаженого или крестного отца, который участвует в обряде посвящения неофитов, проходящих инициацию [2]. Э. Мирзоян в своих комментариях к эпосу отождествляет Кери Тороса с пураническим Дэвапи-Куру, «который, как гласит аллегория, живёт в Гималаях вместе с Мудрецом Мору на протяжении всех четырёх эпох (Юг)» [4]. Исследователь сравнивает имена героев, отмечая, что Торос - от
1 Справедливости ради нужно отметить, что снам в эпосе уделяется особое значение: многие герои и героини (Цовинар, Санасар, Горлан Оган, Исмил-хатун) видят пророческие сны и не сомневаются в том, что они сбудутся. В этом смысле «вещим» Тороса можно назвать с натяжкой: он скорее опытный и мудрый.
2 Эпос цитируется по переложению Наири Зарьяна в переводе Н. Любимова.
греческого Теодорос, как и Дэвапи в переводе с санскрита означают «божественный», а Кери и Куру (название индийского царства Кауравов), по его мнению, этимологически связаны со словом «гуру». «На божественность Кери Тороса указывает и его диковинный конь Лазги о шести ногах, подобно коню парсийского царя Гушенга. Данный конь как у парсов, так и у армян являл собой космический цикл, - отмечает Мирзоян. - Относительно шести ног коня Лазги следует отметить, что они вместе с самим конём - седьмым Принципом, символизируют Семь этапов прохождения космического цикла -Юги. Каждая из Юг состоит из семи кругов. Таким образом, учитывая, что Девапи Куру и Кери Торос тождественны, и предстают живущими на протяжении одной Маха Юги (четырёх Юг), становится понятным, почему этот "са-сунский" старец является обладателем столь чудесного коня о шести ногах»
[4].
С одной стороны, долголетие Кери Тороса объясняется тем, что древние сказители избегают «перенаселения» эпоса и вводят в свое повествование новых героев крайне сдержанно, поскольку это «утяжеляет» сюжет и замедляет действие. Долгая жизнь практически не меняет черты Тороса: он гиперболизировано сильный воин и в юности, когда сражается с багдадским халифом, и в старости, когда бьется плечом к плечу с Младшим Мгером с войсками семи царей и Чымшкик-султан.
Однако есть и другая точка зрения на долголетие Тороса, образ которого трактуется на этот раз в символическом ключе как воплощение национальной идеи о свободе и независимости Армении. И в этой связи уместно обращение к историческому прототипу Кери Тороса, в котором угадываются черты прославленного армянского полководца Теодороса Рштуни - государственного деятеля VII века, который ратовал за освобождение Армении как от Восточной Римской Византийской империи, так и от Сасанидской Персии. Будучи дальновидным политиком, он разорвал невыгодный союз с Византией, и после победы в Васпуракане был назначен верховным правителем Армении, Грузии и Кавказской Албании. Рштуни сумел заключить с арабами довольно выгодный для армян договор, благодаря которому Армения, по сути, на долгие годы сохранила самоуправление и государственность.
Мудрость Кери Тороса не вызывает никаких сомнений, но, с другой стороны, в ряду остальных героев армянского эпоса в его характере проявились также безумие и сумасбродство, характерные для всех сасунцев и закрепленные в подлинном названии армянских эпических сказаний - «ишиЬш ЬпЬр», которое дословно переводится как «Сасунские безумцы», «Неистовые са-сунцы» или «Сасунские удальцы».
Армянское слово «&ntn» означает «кривой», «искаженный», «косой». Применительно к героям эпоса его надо понимать, как «сумасбродный», «шальной», «сорвиголова». Я.К. Васильков в своей статье «О ключевом термине армянского эпоса «Сасунские безумцы» в связи с индо-армянскими эпическими параллелями» отсылает к Дж. Клэксону, который отмечает, что «в индоевропейских языках слова, выражающие идею "кривизы" имеют тенденцию использоваться для обозначения "моральных или религиозных отклонений", откуда, например, английское crook (добавим сюда и русское криводушный). Армянское &ntn очевидно стало обозначать несколько иное отклонение, а именно - некоторое состояние психики, измененное или искаженное по отношению к "норме"» [3].
О каком же отклонении идет речь в армянском эпосе? В самой архаичной форме образ героя-первопредка отражен в образе шамана, учредителя рода, который герой уже хотя бы потому, что может преодолеть границу между «своим» и «потусторонним» мирами и принести блага для своего племени. Это и своего рода божество, и эпический, и сказочный герой, которого в науке принято называть «культурным героем». Известный мифолог А. Баркова отмечает, что у героя шаманского мифа, а вслед за ним и сказочных, и эпических богатырей, есть ряд характерных черт - таких, как традиционный облик, маркировка ног (безногость), каменотелость, эротизм, мудрость, гиперболизированная физическая сила и т.д. Среди прочего, исследовательница подчеркивает особый темперамент героев, который проявляется в буйном нраве, гневливости и беспричинной ярости. Когда герой перестает контролировать свою необычайную силу, она становится разрушительной для окружающих. Так, обиженный Илья Муромец сшибает луковки с церквей, а другой русский богатырь - Василий Буслаев - с самого детства, не рассчитав силы, отрывает друзьям по играм руки-ноженьки. Тот же мотив описан в поведении Мгера Младшего: «Мгер что в Сасуне, что в Капуткохе вел себя одинаково: бил и калечил малых ребят, деревья вырывал с корнями, лазал на неприступные скалы - яйца у орлиц воровал. У Горлана Огана сердце радовалось.
- Мгер в отца пошел - Давид точно таким в детстве был» [1].
Его мать Хандут-хатун просит братьев забрать мальчика с собой на охоту, поскольку «соседям от него житья нет», а Мгер в приступе гнева убивает родных дядей, которым вздумалось его отколотить.
На окружающих людей подобные проделки оказывают неизгладимое впечатление и могут нанести такого страха, что они начинают видеть в герое черты антигероя, и потому на каком-то этапе изживают его из сознания, что в
эпических сказаниях реализуется в сюжетах «ухода» героя. Отсюда, например, «заточение» Мгера младшего в камень, в горы.
Поведение героев армянского эпоса, такое непредсказуемое и пугающее, порой кажется настоящим безумием. Так, например, старший богатырь Са-насар приходит в бесконтрольную ярость, когда видит, как халиф пытается убить Багдасара, и «как безумный» (ЬпшЬшЦ) набрасывается на противников. Уличные «шалуны-сорвиголовы» избивают гусанов, которых Хандут посылает к Давиду. Кери Торос, рассердившись, пинает спящего Давида, да так, что «будь на Давидовом месте другой, ушел бы он в землю на семь шагов» [5: 210]. Священник называет самого Давида «сумасбродом», когда тот похищает из церкви котел с арисой для своих друзей-пастухов: «Не ходите, сасунский он сумасброд, он вас побьет!» - предупреждает он прихожан [5: 214].
В состоянии аффекта армянские богатыри проявляют неуправляемое бешенство и исступленную ярость, переставая адекватно реагировать на происходящее. Показателен в этом смысле эпизод битвы между братьями Санаса-ром и Багдасаром, которые в пылу сражения не узнают друг друга. Кровью наливаются глаза Давида и Кери Тороса, когда они сражаются с мсра-мели-ковским войском, и они также начинают бороться между собой, не сумев распознать друг друга. Таким образом, в эпосе речь идет не только о бесконтрольной физической силе, которая порой рассматривается как «детскость», «ребячливость», но и о боевом безумии, об опьянении гневом, подобно «волчьей ярости» в древнегреческом эпосе или боевому бешенству ирландского Куху-лина, которые делают воинов непобедимыми.
В эпическом произведении находят отражение архетипические универсалии, которые отражают национальный дух, культуру и образ мышления, а значит, так или иначе проявляются и в письменной литературе. Примерно в таком же ключе интерпретируются в более поздней армянской литературе образы безумцев-сумасбродов, например, в «Неистовых толпах» Е. Чаренца и в «Хенте» («Безумце») Раффи, повествующих о героях - носителях универсальных черт настоящего армянина. Мнимое их безумие - это не что иное, как гражданская совесть и героизм персонажей, способных на горение и самопожертвование.
Тема Геноцида армян в Западной Армении явилась ключевой для истории армянской литературы и шире - армянской идентичности. Безумие и ужас, пережитые и на генетическом уровне унаследованные армянской нацией, не могли не сказаться на психологическом уровне, оставив серьезные последствия не только на людей, непосредственно переживших эту трагедию, но и
на их потомков. «Осмысление истории народа не может основываться на сухих исторических датах и событиях. История народа представляет собой живой организм, хранящий в себе все пережитые травмы. И, очевидно, это единственные травмы, вытеснять которые преступно. Это единственные травмы, которые должны быть осознаны в любом случае», - пишет в связи с этим Артур Кобелян в своей статье «Геноцид как крайнее проявление этнической ин-толерантности» [6: 63].
Ожидаемо, что подобное искажение национального сознания отразилось на героях армянской литературы. В этом смысле интересным представляется образ Кери Тороса в одноименной повести Мушега Галшояна.
Кери Торос уже прожил целую жизнь после трагических событий, которым сам стал свидетелем. У него семья, новая реальность, но воспоминания неотступно сопровождают его, мучают и омрачают его старость.
О его героическом прошлом и о подспудной коренной связи галшоянов-ского Тороса с сасунским богатырем свидетельствует забытый на сеновале старый меч. Неизвестно, когда в последний раз Кери Торос доставал его из ножен, но теперь оружие совсем заржавело. Торос будто чувствует перед ним вину, потирает его, но обиженный клинок не признает ладони бывшего хозяина. И все же находка будто возвращает ему силу: Торос вдруг выпрямляется, замечает, что не нуждается в трости, без которой давно уже не мог передвигаться (опять же, акцентируется маркировка ног героя), и несет свой меч к кузнецу, чтобы тот почистил и наточил его.
Между двумя Торосами много общих черт: это - характерная житейская мудрость, долголетие, неистовость/безумие, а также возраст инициации: обоим было по 17 лет, когда они в произведениях впервые проявляют себя как воины, отстаивающие достоинство и интересы своего народа. Галшоянов-ского героя, совсем как и его тезку из народного эпоса, прозвали «Дядькой» еще в юности. Он пользуется большим уважением односельчан, в памяти которых осталась байка о том, как когда-то, еще 17-летним юношей, Торосик с вызовом подал турецкому жандарму огонь прямо голыми руками, чем очень напугал Мехмета Эфенди и заставил того уйти восвояси вместе с его приспешниками, поначалу пришедшими, чтобы провести перепись армянских юношей военнообязанного возраста. «Зажигай, ага, что за турецкий военный, кто не берет огонь пальцами (у кого нет огня в руках - С.М.), - полицейский отступал, - Зажигай свою трубку, ага, - Торос со стиснутыми зубами смотрел в глаза Мехмет-бея. - Прикури!». Шахид в ужасе посмотрел на своих полицейских, и они поняли, что надо убираться из деревни...» (перевод мой - С.М.) [7: 28].
Это была не первая встреча Тороса с Мехметом. Он помнил еще детскую обиду, когда Мехмет, откинув мальчика, забрал все собранные им с собственного дерева орехи. Этот орешник стал символом родного дома, взлелеянной и плодоносящей жизни, на которую покушались турки.
Кери Торосу постоянно снится один и тот же сон. Он видит Мехмета - с тем же знакомым лицом с наполненными кровью глазами и противной ухмылкой, но с другим, обрюзгшим, омерзительным, ужасающим телом, слившимся в один сплошной черный шар, без рук, без ног, без груди и живота, зато с огромным количеством длинных змеевидных когтей-щупалец. И снится Торосу, как эти упругие, сжимающиеся щупальца то вздувались, то опадали, оплетая родной орешник своими мерзкими кольцами, управляемые со дна кровавых глаз Мехмета и его отвратительной злой и самодовольной улыбкой. Торос во сне пытается достать саблю и сорвать с лица Мехмета эту ухмылку, но не может: его не слушаются руки, как вкопанный, окаменелый, он стоит и смотрит неотрывно в эти жестокие глаза. И вдруг он видит, как шахид уменьшается в размерах, съеживается черным комком, превращается в черный уголь, обвитый щупальцами, и неожиданно оказывается в его, Тороса, горле. Он просыпается от кашля и не может избавиться от ощущения, что что-то застряло в гортани, чешется и царапается изнутри, мешает дышать. Торос один в комнате, пытается прийти в себя, прогнать тяжелое впечатление от сна, откашляться, но вдруг его мятущийся, полный слез взгляд падает на подушку, под которой он хранил свой меч. Каждый день носил он его в кузницу и натачивал лезвие, и каждую ночь видел один и тот же сон, от которого просыпался в холодном поту, боялся заснуть снова, даже не раздевался, ходил по дому и двору, метался, измученный, падал на кровать без сил и забывался, пока его не разбудит все тот же проклятый кашель. Поехать к врачу в Ереван Кери Торос отказался: «Моя боль мне известна, джанм, - торжественно раскачивал он головой, - своего врага я своими глазами видел, размером с мышь, что-то черное и склизкое, с жалами скорпиона: я скажу сто, ты скажи 1000 жалящих хвостов. своими глазами видел. встрепенулся и влез в мое горло. и так. - Кери Торос передернул пальцами, - и так колыхается. Сидит на моем дыхании, колыхается и жилы мне тянет» (Перевод мой - С.М.) [7: 32-33].
Г. Петросян в своей статье «Психопатогенные последствия геноцида» отмечает, что «геноцид, как исторический факт, приводит к искажению реальности, препятствует самопознанию, способен спровоцировать патогенные изменения в психике человека» [6: 73].
Галшоян опускает в повести описание турецкой резни. Непонятно, стал ли Кери Торос свидетелем зверств геноцида или все, что он знает о нем уже
по рассказам, саккумулировалось в образе ненавистного Мехмета. Так или иначе, показательно, что в снах Тороса образ этот получает символическое обобщение, а в видениях ему мерещится, как черные щупальца шахида и обвивают всю землю, тянутся к горлу мирных, ни в чем не повинных людей, закрывают траурным саваном все вокруг. Кери Торосу кажется почти цинизмом то, что после всех этих злодеяний опять встает солнце, встречая, как ни в чем не бывало, такой невинный и прекрасный, как младенец, новый рассвет. А потом он мысленно возражает сам себе: «В чем виноваты небо и земля? Боль и болезни. Болезни и боль - ни от неба, ни от земли <...>, это дело рук человекоподобных душегубов и сатанистов...» (перевод мой - С.М. ) [7: 37].
Саморазрушение Тороса очень напоминает поведение героя рассказа «Красный цветок» Гаршина. Подобно больному, в образе Кери Тороса также отражаются защитные механизмы, выделенные Фрейдом. Однако в контексте общенациональной трагедии личные переживания героя получают несколько иное преломление. Так, своеобразное чувство вины, которое мучает Тороса и проявляется в его сне, в котором он не способен остановить ненавистные черные щупальца, проецируется на небо и чарующий рассвет. Как может мир существовать дальше, если он видел такое злодеяние? Этот вопрос подспудно заключает в себе бессознательное вопрошание к себе: как мог Торос жить после произошедшего, просыпаться изо дня в день и наслаждаться тем же восходом?
Подобно больному из гаршинского рассказа, в психике старика включается такой защитный механизм, как замещение, когда Торос, чувствуя собственное бессилие, сосредотачивает все зло и ужас геноцида в образе турка-жандарма, а затем представляет его в том, что он способен победить. Если таким воплощением зла для гаршинского героя был красный цветок, то для старика Тороса это собственное горло, в которое заключен, как в плену, Мех-мет-бей. Кери Торосик даже разговаривает с собственным горлом, которое будто существует отдельно от него, царапается, а потом трепещет перед его силой, затихает в ужасе, когда герой решает свести с ним счеты. «Нет, нет тебе больше спасения!» - говорит Торос, проводя по горлу ребром указательного пальца [7: 39]. Реализуется в повести и механизм рационализации, когда Торос, уже с сорванным голосом, в безмолвном последнем обращении к сыну пытается объяснить ему, что не кончает с собой, а идет в последний бой, чтобы победить врага в славной схватке. Регрессия проявилась в том, как Торос перед самоубийством любуется красотой неба, ловит себя на том, как хочет увидеть глаза своего младшего внука и испить студеной воды, попрекая
себя за то, что тем самым оттягивает встречу с врагом. Несмотря на внутреннее отрицание болезни, как, собственно, и само замещение раковой опухоли образом Мехмета-скорпиона, Торос все же дает ей логическое толкование. Хотя очевидно, что для окружающих его поведение выглядит как безумные выходки, обессмысленные речи, страшные из-за потери рассудка глаза. Появляется мотив бессонницы, опять же - намеренной, как способа борьбы или защиты от преследующего и мучающего образа. И победа героя над злом ознаменовано самопожертвованием, смертью, принесшей облегчение - на похоронах все отмечают счастливое и спокойное лицо Кери Тороса.
Однако есть одна существенная черта в психопатологии героя Галшояна. В его механизмах бессознательного совершенно особым образом вытеснение не является средством защиты. Кери Торос не использует «мотивированное забывание», чтобы переместить из сознания в область бессознательного то, что вызывает у него страдания. Напротив, не стирая из памяти, а именно воссоздавая все снова и снова в своих воспоминаниях, он обретает силу и преодолевает свои страхи.
Подобно эпическому Кери Торосу галшояновский герой символизирует самоотверженную борьбу за право быть свободным и появляется тогда, когда поднимается проблема национального самоуправления и самосохранения. Думается, Галшоян не упустил из внимания эту параллель, более того, намеренно назвал своего героя именем эпического князя, возвеличив его образ до уровня символического обобщения, отразив дуализм мудрости и безумия как контрастных и органически сосуществующих граней национального характера.
ЛИТЕРАТУРА
1. ЗарьянН. Давид Сасунский. [Эл. ресурс]. Режим доступа: Ьйр8://сооШЪ.сош/Ь/451287-nairi-zaryan-david-sasunskiy/read (Дата обращения 16.01.2024).
2. Васильков Я.В. Армянский эпос о неистовых сасунцах и индийская «Махабхарата»: сходство этнографического субстрата / Археология, этнография и антропология Евразии. Т. 47, № 2, 2019. С. 143 [Эл. ресурс]. Режим доступа: https://journal.archaeol-ogy.nsc.ru/jour/article/viewFile/692/628 (Дата обращения: 16.01.2024).
3. Васильков Я.В. О ключевом термине армянского эпоса «Сасунские безумцы» в связи с индо-армянскими эпическими параллелями [Эл. ресурс]. Режим доступа: https://cyЪerleninka.ru/article/n/o-klyuchevoш-terшine-arшyanskogo-eposa-sasunskie-Ъe-zumtsy-v-svyazi-s-indo-armyanskimi-epicheskimi-parallelyami/viewer (Дата обращения: 16.01.2024 г.)
4. Мирзоян Э.А. Космогонические и антропогонические легенды Армении. Философский анализ эпоса «Сасна Црер». [Эл. ресурс]. Режим доступа: http://www.facets.ru/in-dex.htm?article=5730 (Дата обращения: 16.01.2024).
Давид Сасунский. Армянский народный эпос. Изд-во «Советский писатель», 1982, 360с. [Эл. ресурс]. Режим доступа: https://imwerden.de/pdf/david_sasunsky_armyan-sky_narodny_epos_1982_ocr.pdf (Дата обращения: 16.01.2024).
Патопсихологические и социально-психологические последствия геноцида. Материалы конференции. Ер.: Изд-во ЕГУ, 2015г [Эл. ресурс]. Режим доступа: http://publish-ing.ysu.am/files/Pil_ceghaspanutyun.pdf?fbclid=IwAR1Bqm8EpDdndSd5SyUHjdS8Mksi 4wmHJxaBszOJFawqKW9IOtQgooCtviQ (Дата обращения: 16.01.2024). O-m^njmh U.Z. Umpnipm ump^ mtf^tpp: ^.mmtf^m&pütp. bp.: «Un^tm. Ч-pnq», 1981, 308 tg: [Эл. ресурс]. Режим доступа: https://lib.mskh.am/images/books/Maruta-Sari-amper.pdf (Дата обращения: 16.01.2024).
LITERARY EMBODIMENT OF THE IMAGE OF THE EPIC KERI TOROS IN THE STORY OF THE SAME NAME BY M. GALSHOYAN
S. Margaryan
Russian-Armenian (Slavonic) University Institute of Philology and Intercultural Communication (IPIC)
ABSTRACT
The appearance within the boundaries of one literary area of two characters with the same name is a significant phenomenon, indicating an intracul-tural dialogue, hidden or overt intertextuality. The article analyzes the literary reworking of the image of the hero of the Armenian epic, in which Galshoyan exalts it to the level of symbolic generalization, reflecting the dualism of wisdom and madness as contrasting and organically coexisting facets of the national character.
Keywords: Epic "David of Sassoun", Keri Toros, Mushegh Galshoyan, Armenian literature.
