CC BY
478
История медицины
© А. В. ЛИТВИНОВ, И. А. ЛИТВИНОВА, 2012
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО КАРДИОЛОГИИ
А. В. Литвинов, И. А. Литвинова
ГБОУ ВПО Смоленская государственная медицинская академия Минздравсоцразвития России
В моей груди — как царь на троне — сердце.
Шекспир. Ромео и Джульетта, акт VI, сцена 1
Какими словами опишешь ты это сердце, не наполнив целой книги? И чем тщательнее и подробнее ты пишешь, тем больше будешь смущать ум слушателя.
Леонардо да Винчи. Суждения о науке и искусстве
Сердце, как известно, является центральным звеном кровеносной системы человека и животных. Основоположник клинической медицины Гиппократ (460—377 до н. э.) полагал, что сердце является очагом тепла, а в левом его желудочке находится не кровь, а поступающая туда из воздуха особая жизненная сила — пневма [1]. В последующие времена, однако, основным органом в организме человека считалась печень. В Библии по этому поводу сказано: «Пусть враг преследует душу мою и настигнет, пусть втопчет в землю печень мою» (Библия, псалом VII, стих 5), т. е. — в современной трактовке — «жизнь мою». Читателей, испытывающих более глубокий интерес к описанию сердца в религиозной литературе, мы адресуем к интересной работе Е. Б. Яковенко «Сердце в библейской картине мира» [2].
Римский врач Гален (ок. 130 — ок. 200) на основании работ Гиппократа и обобщения представлений античной медицины сделал первое анатомо-физиологическое описание человеческого организма [3]. Согласно учению Галена, центром кровеносной системы являлась печень. Образующаяся в ней кровь разносится по телу, не возвращаясь обратно. В печени же происходит образование следующей партии крови для поглощения ее телом. Следует заметить, что примерно в это же время придворный врач китайского императора Ван-Шу-Хэ (210—285 гг.) полагал, что «кровь течет постоянно, циркулирует непрерывно ... Бесперебойное движение крови обеспечивается работой сердца», впоследствии Ван-Шу-Хэ и английский врач Уильям Гарвей (1578—1657) в своих работах большое внимание уделяли изучению пульса, о чем речь будет идти дальше.
Схема кровообращения, предложенная Галеном, просуществовала в медицинской науке вплоть до XVII века, когда Гарвей открыл и описал большой и малый круг кровообращения (1628). Кстати, именно Гарвей первым высказал мысль о том, что «все живое происходит из яйца», за что подвергался насмешкам со стороны своих коллег и гонениям со стороны церкви. С этого времени сердце становится основным объектом внимания не только врачей, но и писателей, поэтов и художников.
Характеризуя языковые особенности различных народов, великий русский писатель Н. В. Гоголь писал: «Сердцеведением и мудрым назначением жизни отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное, умнохудощавое слово
немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово» [4].
Многие писатели довольно часто обращались в своих произведениях к сердцу с целью раскрытия образов своих героев, используя такие выражения, как «память сердца», «любовь сердца», «жар (холод) сердца», «сердечная тревога», «мир в сердце» или, более красочно, «пылающее сердце», «ледяное сердце», «сердце матери», «мужественное сердце». В быту часто используются такие выражения, как «сердце чует», «сердце подсказало», «сердце кровью обливается», «скрепя сердце». «Заодно с жизнью люди бывают только тогда, когда изрекают — от чистоты сердца — банальности», — писал философ Мишель Сиоран.
Приступая к изучению основ медицины, студенты-медики сразу же сталкиваются со сравнениями клинических проявлений сердечно-сосудистой патологии с музыкальными, поэтическими и другими художественными образами, а также с примерами из обыденной жизни и общения с природой [6]. Особой виртуозности в этом деле достигли французские клиницисты с присущим им высоким художественным вкусом в отражении окружающей их действительности. Так, при осмотре и мануальном исследовании у больных с недостаточностью аортального клапана в области сердца можно выявить «выпуклый» (приподнимающий, куполообразный) верхушечный толчок — choc en dome. В области шеи у такой категории больных отмечается энергичная пульсация сонных артерий («пляска артерий» — фр. danse des arteres, лат. arteriae saltantes). Больного с такого рода пороком сердца еще называют «пульсирующим человеком».
При поражении митрального клапана сердца, митральном стенозе, клинические проявления заболевания могут быть несколько иными. Своеобразное дрожание грудной клетки над областью сердца у таких больных, имитирующее мурлыканье кошки, французские врачи называют fremissement cataire — кошачьим мурлыканьем. При аускультации определенной зоны сердца в этом случае выслушивается трехчленная мелодия за счет появления добавочного III тона отрывистого и щелкающего характера, названного французскими авторами «щелчком открытия митрального клапана» claquement d'ouverture de la mitrale. Сама же трехчленная мелодия при этом пороке названа ими bruit de rappel, так как она
напоминает сигнал армейского трубача для отхода ко сну. В отечественной медицинской практике широко используется сравнение этой мелодии известным терапевтом В. П. Образцовым с «ритмом перепела» [7].
Другая трехчленная мелодия ритма, выслушиваемая в верхушечной области сердца при тяжелом поражении миокарда желудочков, названа «сердечным галопом» или «ритмом галопа», по В. П. Образцову, который называл этот симптом «криком сердца о помощи». Всесторонне изучив этот звуковой феномен при инфаркте миокарда, В. П. Образцов дал уникальную характеристику этих тонов, заимствовав для этого различные стихотворные метры, образуемые трехсложными стопами: «Про-тодиастолический галоп имеет ритм дактиля (с ударением на первом слоге стопы), тогда как пресистоли-ческий галоп имеет ритм амфибрахия (с ударением на втором слоге). При тахикардии они оба превращаются в анапест (т. е. приобретают ударение на третьем слоге)» [6].
Кроме поэтических сопоставлений, в медицине нередко используются заимствования и из музыкальной лексики. В кардиологии это касается характеристики сердечных шумов. Так, например, для обозначения нарастающего пресистолического шума при митральном стенозе ранее широко использовали термин crescendo, а убывающие, так называемые льющиеся шумы, выслушиваемые при недостаточности митрального или аортального клапанов, называли decrescendo или diminuendo.
При описании патологических тонов сердца также используются некоторые сравнительные характеристики [8]. Известный отечественный терапевт Н. Д. Стра-жеско назвал описанный им тон, периодически выявляемый при полной атриовентрикулярной блокаде сердца, «пушечным» в силу внезапности своего появления и громкости. Первый тон над верхушкой сердца при эндокардите, часто ревматической этиологии, кардиолог Л. Ф. Дмитриенко назвал «бархатным» по причине его соответствия звуковой картине, получаемой при ударе барабанной палочкой по туго натянутой материи с густым и длинным ворсом. Клиницистам хорошо известен также «хлопающий» I тон (словно хлопок в ладоши), выслушиваемый на верхушке сердца при митральном стенозе.
Боль в области сердца является признаком ряда серьезных заболеваний и требует немедленного обращения за медицинской помощью. Одним из опасных ее проявлений являются стенокардия и инфаркт миокарда. Стенокардия, или грудная жаба, — форма ишемической болезни сердца. В качестве самостоятельного заболевания она была выделена около 200 лет назад Геберденом (1710 — 1801), который так описывал ее проявления: «При ходьбе, особенно в гору, или вскоре после еды возникают сильные боли в груди: больному кажется, что он вот-вот лишится жизни, если боль усилится или продлится еще минуту. Как только больной останавливается, боль прекращается. Вне этих признаков больной чувствует себя совершенно здоровым. Боль локализуется иногда в верхней трети, иногда в середине или у основания грудины. Боли могут усиливаться при ходьбе против ветра, на холоде. Пульс на лучевой артерии во время припадка не изменяется, болезнь не имеет ничего общего с одышкой» [9, 10].
Проблема стенокардии нашла свое отражение в творчестве многих писателей. Механизмы ее развития подвергались тщательному исследованию учеными-медиками в конце XIX и начале XX века. Уже в то время А. П. Чехов, описывая свою встречу с писателем Д. В. Григоровичем, указывал на одну из причин ее развития: «Старичина поцеловал меня в лоб, обнял, заплакал от умиления, от волнения у него приключился
жесточайший припадок грудной жабы. Он невыносимо страдал, метался, стонал ...» [11].
А. П. Чехов рассматривал стенокардию у Д. В. Григоровича как проявление «атероматозного процесса». Как хороший популяризатор медицинской науки он так описывал журналисту и издателю А. С. Суворину механизм развития грудной жабы: «Об этой болезни Вы составите себе ясное представление, если вообразите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления потеряла свою эластичность, сократимость и крепость, стала более твердой и ломкой. Артерии становятся такими вследствие того, что их стенки делаются с течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения, чтобы такой сосуд лопнул. Так как сосуды составляют продолжение сердца, то обыкновенно и само сердце находят перерожденным. Питание при такой болезни плохое. Само сердце питается скудно, а потому и сидящие в нем нервные узлы болят» [12]. Известный советский кардиолог Г. П. Шульцев считал, что термин «ате-роматозный процесс» (жировое перерождение артерий) был применен А. П. Чеховым на 6—7 лет раньше, чем он вошел в широкую медицинскую практику.
Тесная дружба связывала А. П. Чехова с известным русским художником И. И. Левитаном, который страдал от тяжелого порока сердца. В письме от 1 марта 1897 г. А. П. Чехов пишет: «Художник Левитан (пейзажист), по-видимому, скоро умрет. У него расширение аорты». А еще через 6 дней: «Явыслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Вместо звука тук-тук слышится пф-тук. Это называется в медицине «шум с первым временем» [12]. Понимая серьезность заболевания И. И. Левитана, А. П. Чехов тревожился о его здоровье, консультировался по его поводу с А. А. Остроумовым.
Значительное внимание в художественной литературе уделяется одной из важных кардиологических проблем — нарушению сердечного ритма. Во многих литературных произведениях писатели использовали в описании душевного состояния своих героев внезапно возникающие у них так называемые перебои, «тревогу» в работе сердца, что подчеркивало высоту эмоционального напряжения. Особенно это характерно для любовной лирики, где сердце начинает страдать в период романтической влюбленности («Что так сердце, что так сердце растревожено»; «то забьется, то замрет») [13].
В одном из своих произведений Томас Манн пишет о жутком состоянии, «когда тело иногда выказывает автономию от души: например, неожиданные сердцебиения, когда сердце колотится по собственной инициативе, без причин и без всякой связи с душевным состоянием». В такие минуты человек отчетливо понимает: «Болезнь приближает человека к Богу, здоровье делает Его ненужным» (В. В. Ерофеев).
Яркое описание ночного приступа аритмии при стенокардии мы находим у одного из основоположников акмеизма поэта И. Ф. Анненского, страдавшего врожденным пороком сердца [14, 15]:
Эта ночь бесконечна была, Я не смел, я боялся уснуть: Два мучительно-черных крыла Тяжело мне ложились на грудь. На призывы ж тех крыльев в ответ Трепетал, замирая, птенец, И не знал я, придет ли рассвет Или это уж полный конец ... О, смелее ... Кошмар позади. Его страшное царство прошло; Вещих птиц на груди и в груди Отшумело до завтра крыло.
Используя удачно найденную метафору, поэт сравнивает работу сердца с неуклюжими движениями слабых крыльев неоперившегося птенца, трепетание которых с периодами замирания свидетельствует о сложном нарушении сердечного ритма у больного с тяжелой сердечно-сосудистой патологией.
В апреле 1873 г., незадолго до своей смерти, другой поэт — Ф. И. Тютчев — в стихотворении «Бессонница» [16] описывает ночной приступ стенокардии с нарушением ритма:
Ночной порой в пустыне городской Есть час один, проникнутый тоской, Когда на целый город ночь сошла, И всюду воцарилась мгла. И сердце в нас подкидышем бывает, И так же плачет, и так же изнывает. Но тщетно плачется и молится оно: Все вкруг него и пусто, и темно! Час и другой все длится жалкий стон, Но наконец, слабея, утихает он.
Первый известный по имени древнегреческий поэт Гесиод (VIII—VII век до н. э.) писал: «Болезни дневные и болезни ночные... Они приходят, когда хотят, и несут смертную муку — в молчании, ибо Зевс не наделил их даром слова». «С венами, отягченными ночными бдениями, ты не более уместен среди людей, чем эпитафия в центре цирка», — писал французский философ Мишель Сиоран.
Известный русский философ Н. А. Бердяев (1874— 1948), принадлежавший, по его словам, «к расе людей чрезвычайно вспыльчивых, склонных к вспышкам гнева», страдал расстройством психики [17]. Таким же характером обладали его отец и старший брат Сергей, а его дед, генерал-лейтенант М. Н. Бердяев, страдал психическим заболеванием, что свидетельствует о наследственном характере психических нарушений в этой семье. Н. А. Бердяева постоянно преследовали ощущения тьмы и хаоса, что особенно проявлялось по ночам. По воспоминаниям его друзей, у которых он нередко подолгу гостил, из его комнаты по ночам доносились ужасные крики, от которых просыпался весь дом. Наутро гость смущенно рассказывал о том, что среди сна он испытывал ощущение ужаса от присутствия якобы в спальне клубка змей или гигантского паука, спускавшегося сверху к нему на грудь и готового непременно задушить его. От этого чувства он разрывал на себе ворот рубашки. С клинической точки зрения проявления такого рода могут быть связаны с развитием у Н. А. Бердяева по ночам нарушения сердечного ритма с наличием длительных компенсаторных пауз или временной остановки дыхания (апноэ).
Как известно, остро возникшее нарушение ритма сердца может грозить фатальной катастрофой. В одном из своих писем к А. С. Суворину (от 21 апреля 1894 г.). А. П. Чехов пишет: «На днях едва не упал, и мне минуту казалось, что я умираю: хожу с соседом-князем по аллее, разговариваю — вдруг в груди что-то обрывается, чувство теплоты и тесноты в ушах, я вспоминаю, что у меня подолгу бывают перебои сердца — значит, недаром, думаю; быстро иду к террасе, на которой сидят гости, и одна мысль: как-то неловко падать и умирать при чужих» [11].
Трагически закончилась поездка 30 ноября 1909 г. в гости на Загородный проспект Петербурга И. Ф. Ан-ненского, который умер, возвращаясь домой, на ступеньках Царскосельского (в настоящее время — Витебского) вокзала от сердечного приступа. Рядом не нашлось никого, кто мог бы оказать помощь автору этих строк [14]:
О сердце! Когда, леденея, Ты смертный почувствуешь страх, Найдется ль рука, чтобы лиру В тебе так же тихо качнуть И миру, желанному миру, Тебя, мое сердце, вернуть?.
В рассказе А. И. Куприна «В цирке» [18, 19] описан случай развития нарушения сердечного ритма у циркового борца Арбузова накануне его решающего выступления на арене: «Было уже совсем темно, когда Арбузов вдруг вскочил и сел в кровати, охваченный чувством дикого ужаса от нестерпимой физической тоски, которая начиналась от сердца, переставшего биться, наполняла всю грудь, поднималась до горла и сжимала его. Легким не хватало воздуху, что-то изнутри мешало ему войти. Арбузов судорожно раскрывал рот, стараясь вдохнуть, но не умел, не мог этого сделать и задыхался. Эти страшные ощущения продолжались всего три-четыре секунды, но атлету казалось, что припадок начался много лет тому назад и что он успел состариться за это время. «Смерть идет!» — мелькнуло у него в голове, но в тот же момент чья-то невидимая рука тронула остановившееся сердце, как трогают остановившийся маятник, и оно, сделав бешеный толчок, готовый разбить грудь, забилось пугливо, жадно и бестолково. Вместе с тем жаркие волны крови бросились Арбузову в лицо, в руки и в ноги и покрыли все его тело испариной».
После бессонной ночи на следующий день борец выходит на ринг, чтобы добиться победы в трудной схватке с известным чемпионом по имени Ребер. К предстоящему поединку Арбузов был готов психологически, но не физически, так как страдал ишемической болезнью сердца. И на ковре в решающий момент схватки разыгрывается трагедия: «И вдруг прежняя, знакомая физическая тоска разрослась у Арбузова около сердца, наполнила ему всю грудь, сжала судорожно за горло, и все тотчас же стало для него скучным, пустым и безразличным: и медные звуки музыки, и печальное пение фонарей, и цирк, и Ребер, и самая борьба». Схватка была проиграна. Дальше наступила трагическая развязка: «Шатаясь, он добрался до уборной. Вид сваленного в кучу хлама напомнил ему что-то неясное, о чем он недавно думал, и он опустился на него, держась обеими руками за сердце и хватая воздух раскрытым ртом. Внезапно вместе с чувством тоски и потери дыхания, им овладела тошнота и слабость. Все позеленело в его глазах. Потом стало темнеть и проваливаться в глубокую черную пропасть. В его мозгу резким, высоким звуком — точно там лопнула тонкая струна — кто-то явственно и раздельно крикнул: бу-ме-ранг! Потом все исчезло: и мысль, и сознание, и боль, и тоска. И это случилось также просто и быстро, как если бы кто дунул на свечу, горевшую в темной комнате, и погасил ее ...».
В приведенном выше отрывке поражает достоверность в описании писателем, не обладающего медицинскими знаниями, клинической картины проявления ишемической болезни сердца. Известно, что А. И. Куприн делал наброски этого рассказа, находясь в гостях на даче у А. П. Чехова в Ялте. По воспоминаниям М. К. Куприной—Иорданской, являвшейся свидетельницей этой ситуации: «Он (Чехов) как врач делал Куприну указания, на какие симптомы болезни атлета (гипертрофия сердца) автор должен обратить внимание и выделить их так, чтобы характер болезни не оставлял сомнения» [11].
В ряде случаев фатальное развитие сердечной патологии может явиться следствием интоксикации, вызванной передозировкой препаратов или применением наркоза при хирургических вмешательствах. Внезапная остановка сердца при масочном наркозе хлороформом
во время операции на желудке описана в произведении Б. А. Пильняка «Повесть непогашенной луны» [20].
Особое место в художественной литературе занимает описание картины развивающегося инфаркта миокарда. В произведениях ряда авторов имеется несколько довольно удачных с медицинской точки зрения описаний этого грозного заболевания, поражающих как своей клинической достоверностью, так и художественной выразительностью. Известный российский терапевт проф А. И. Борохов [21] многие годы зачитывал на лекции об инфаркте миокарда отрывок из романа «Доктор Паскаль» Эмиля Золя: «Паскаль, уснувший наконец после бессонницы, полный лучезарных надежд и мечтаний, внезапно пробудился от ужасного приступа. Ему казалось, что какая-то огромная тяжесть, что весь дом обрушился ему на грудь и его грудная клетка сплющилась до самого позвоночника. Он задыхался, боль охватила плечи, шею, парализовала левую руку. Но, несмотря на это, он ни на минуту не потерял сознания: у него было такое чувство, что сердце его останавливается и жизнь вот-вот погаснет в этих ужасных тисках удушья. Обливаясь холодным потом, он ... упал на кровать; он не мог больше ни пошевельнуться, ни вымолвить слово. В глазах Паскаля еще сохранилась жизнь: челюсти его были сжаты, язык прикушен, лицо изуродовано мукой».
Не менее известный отечественный терапевт профессор Я. С. Циммерман [6] считает одним из лучших описаний развития инфаркта миокарда в художественной литературе эпизод, представленный в романе французского прозаика Робера Мерля «За стеклом», фрагмент из которого мы приводим ниже [22].
«... Профессор Н ... все еще мучился от сердечного приступа, который начался под вечер. Невыносимо болело за грудиной, казалось, на грудь навалилась скала и вот-вот раздавит ребра своей страшной тяжестью. Боль растекалась, захватывая левую руку. <...> Струйки пота не переставая текли по шее, между лопаток, струились из-под мышек. Ощущение, что он задыхается, было таким нестерпимым, что хотелось разорвать грудь и высвободить легкие. <... > Две гигантские руки стиснули его грудную клетку и сжимали ее с такой силой, что она должна была вот-вот треснуть. ... Пароксизм наступил не сразу, клещи сжимались постепенно, точно на средневековой пытке. Мало-помалу палач превосходил самого себя, боль достигала немыслимой остроты, хотелось закричать, но голоса не было. Внезапно наступило временное затишье, профессор Н... поглядел на часы, он был поражен, его страдания длились всего два часа.
Спустя мгновение он ощутил, что боль возвращается, наклонил голову вперед и весь напрягся, чтобы ее встретить. Она обрушилась на него с устрашающей силой. Жестокая, неотступная, она превосходила все, что он уже вынес. Он откинул голову назад, губы его дрожали, он судорожно хватал воздух короткими, прерывистыми глотками. На бесконечно долгое время он впал в полузабытье, мозг его был во власти нелепых кошмаров».
Следует сказать, что сам эпизод развития инфаркта миокарда в романе занимает в романе гораздо большее место, однако каждый его фрагмент, не только приведенный выше, заслуживает особого внимания в силу своей клинической и художественной выразительности и достоверности.
Не менее интересное, на наш взгляд, описание сердечного приступа, закончившегося развитием инфаркта миокарда, представлено Н. В. Думбадзе в романе «Закон вечности» [23]:
«Боль возникла в правом плече. Затем она поползла к груди и застряла где-то под левым соском. Потом будто чья-то мозолистая рука проникла в грудь, схватила сердце и стала выжимать его, словно вино-
градную гроздь. Выжимала медленно, старательно: раз-два, два-три, три-четыре ... Наконец, когда в выжатом сердце не осталось ни кровинки, та же рука равнодушно отшвырнула его. Сердце остановилось. Нет, сперва оно упало вниз, как падает налетевший на оконное стекло воробушек, забилось, затрепетало, а потом уже затихло. Но остановившееся сердце — это еще не смерть, это широко раскрытые от неимоверного ужаса глаза и мучительное ожидание — забьется вновь или нет проклятое сердце?!
— Сердце нельзя проклинать ... Его нужно лелеять, дуть на него осторожненько, как на закипающее молоко, — проговорила фельдшерица.
Уважаемая, не до художественной литературы мне! Помогите!».
Дальше автор описывает реанимационные мероприятия по поводу развивающегося кардиогенного шока, которые заканчиваются успешно:
«— Кажись, выкарабкался, — сказал стоявший у монитора.
— Скатилось, — вздохнул больной.
— Что скатилось? — переспросил удивленный врач.
— Колесо скатилось, — повторил больной.
— Какое колесо? Откуда? — голос у врача задрожал.
— Отсюда, вот отсюда... — больной приложил руку к сердцу и улыбнулся.
Врач, облегченно вздохнув, вытер со лба больного холодный пот.
— Спасли как будто! — проговорил он.
Гм, инфаркт в его годы ... Не рановато ли?»
В этом отрывке Н. В. Думбадзе, так же как и поэт И. Ф. Анненский, сравнивает работу больного сердца с неловкими движениями крыльев травмированной птицы, а его внезапную остановку — с ощущением отсутствия выброшенного из грудной клетки сердца, что создает яркий и запоминающийся образ осложненного течения инфаркта миокарда.
В повести А. А. Лиханова «Инфаркт миокарда» [24] описан уникальный случай развития острой сердечной патологии у единственного ребенка в семье педагогов, сверх заботливо опекавшей своего сына и вынуждающего его учиться только на «отлично». Получив за аттестат в конечном итоге общую пятерку, герой повести Олег, «светловолосый мальчик интеллигентного вида, любимец и бесценное сокровище семьи», должен был поступать в вуз:
«Олегу его будущий экзамен казался адовым огнем, судом, окончательным и бесповоротным решением участи... Будущая, если он не поступит, жизнь казалась мрачной чернотой, судьба подводила его к краю крутого обрыва.
— Если ты не поступишь, это же катастрофа! <... > Пирамида, возводимая нами столько лет, рухнет в один миг! Нет, ты представляешь, как надо собраться, в какой кулак сжать свою волю, энергию, знания, сообразительность, — наставляли его родители. Олегу захотелось броситься на диван, завыть в полный голос».
В таком состоянии он пришел на экзамен.
«Первым было сочинение. <... > Он задумался, стал выбирать тему, тут же покрылся потом, похолодел. Одна тема казалась просто замечательной, он принялся писать, но вспомнил отца, подумал, что ведь нужна непременная пятерка, иначе смерть, в общем ужасно, и, что будет дома, представить невозможно.
... Руки дрожали, он был бледен и все думал про отца — только отец не выходил из головы».
Не выдержав напряжения, Олег не справляется с эмоциями. Написанное им показалось ему убогим («на уровне седьмого класса»), и он разорвал его. Очутившись после экзамена вечером на душном и людном вокзале, он упал и потерял сознание. Окружающие вызвали
«неотложку». «В больнице установили дикий диагноз: инфаркт миокарда в семнадцать лет».
Сердце поэта является меридианом, через который проходят все беды, горести и переживания людей, в результате чего появляются строки настоящей поэзии, напоминающие неспокойную электрокардиограмму. «Чашу с темным вином подала мне богиня печали», — писала молодая А. А. Ахматова [25]. Ее творчество, оцененное в свое время Ждановым как «поэзия взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и молельней», навлекло после посещения Анны Андреевны английским историком Исайей Берлином гнев «самого» Сталина. Итогом этого явилась публикация в журналах «Звезда» и «Ленинград» известного постановления партии, в котором М. М. Зощенко назывался «литературным хулиганом», а сама А. А. Ахматова — «блудницей». «Зачем великой стране надо пройти танками по грудной клетке одной больной старухи?» — писала в то время А. А. Ахматова.
«Сердце каждым ударом наносит нам рану, и жизнь вечно бы истекала кровью, если бы не поэзия», — писал Г. Гейне [26]. Так и у А. А. Ахматовой:
Сегодня я с утра молчу, А сердце — пополам...
Впереди было три как минимум инфаркта (май 1950 г., январь 1962 г. и ноябрь 1965 г.) с последующим развитием тяжелого и неизлечимого сердечного заболевания и массой других болезней. В 1961 г., находясь на лечении в Гаванской больнице (ныне — Городская Покровская больница Санкт-Петербурга) А. А. Ахматова написала:
Недуг томит — три месяца в постели. И смерти я как будто не боюсь. Случайной гостьей в этом страшном теле Я, как свой сон, сама себе кажусь.
«Если бы я мог распоряжаться своим телом, я бы выбросил его в окно, — писал современник А. А. Ахматовой ирландский прозаик и драматург Сэмюэл Беккет. Героиня рассказа Э. В. Лимонова «Красавица, вдохновляющая поэта» [27], пожилая женщина, так описывает ощущение своего возраста: «Самое неприятное ... что чувствую я себя лет на тридцать, не более. ... однако, я не могу быстро ходить, согнуться или подняться по лестнице для меня большая проблема, я скоро устаю ... Я как бы посажена внутрь тяжелого, заржавевшего водолазного костюма. Костюм прирос ко мне, я в нем живу, двигаюсь, сплю ... Тяжелые свинцовые ноги, тяжелая неповоротливая голова... В несоответствии желаний и возможностей заключается трагедия моей старости».
«Случайной гостьей в этом страшном теле», — какой удивительный образ тяжело больного человека создает А. А. Ахматова! «Сердце усмиряют правильным дыханием, — пишет она в письме к А. Г. Нейману и сетует: "Я про больницу знаю все. Изо всех сил запрещаю своему "дырявому сердцу"реагировать"» (январь 1966 г.). В письме к И. А. Бродскому 20 октября 1964 г. она наставляет его: «Обещайте мне одно — быть совершенно здоровым. Хуже грелок, уколов и высокого давления нет ничего на свете, и еще хуже всего то, что это — необратимо» [28]. Пройдет некоторое время, и уже сам И. А. Бродский в стихотворении «Памяти Феди Добровольского» [29] напишет строки, напоминающие классификацию проявлений сердечной недостаточности: И когда вспоминаем, то начинаем жалеть себя, свои сутулые спины,
свое отвратительно работающее сердце, начинающее неудобно ерзать в грудной клетке уже после третьего этажа.
«Нет ничего хуже высокого давления ...». Гипертоническая болезнь преследует человека, вероятно, во все времена его существования. Особую актуальность и опасность она приобрела в последние столетия, являясь расплатой за блага цивилизации.
Известный отечественный хирург, проф., акад. РАМН Ф. Г. Углов, писал: «Многие тяжелейшие заболевания, нередко заканчивающиеся инвалидностью, а то и смертью больного, возникают или развиваются только как следствие постоянных или очень тяжелых отрицательных эмоций. Им обязаны своим происхождением гипертоническая болезнь, грудная жаба, инфаркт миокарда и даже атеросклероз ...» [30]. Выдающийся кардиолог проф. Г. Ф. Ланг писал: «Фактором, вызывающим гипертоническую болезнь, является перенапряжение и психическая травматизация эмоциональной сферы». В настоящее время достоверно установлено, что перенапряжение нервной системы и отрицательные психологические раздражители являются ведущими факторами в развитии многих сердечно-сосудистых заболеваний.
В древнерусских летописях, когда еще не существовало литературных героев в нашем понимании, мы находим описание развития острого коронарного синдрома на фоне гипертонического криза и последующей смерти князя Владимира Галицкого. После эмоционального и весьма неприятного для него разговора и обвинения «в нарушении крестного целования», «Владимир ... рече: «Оле те некто мя удари за плече» — и не може с того места ни мало поступити и летети; и ту подхытиша и под руце, и несоша и в горенку и вложиша и в укроп и молвяхуть, яко дна есть доступила, инии же друго ша яко молваху, и много прикладывахуть. И бысть вельми вечер, Владимир же нача изнемогати вельми: и якоже бы влягамо, и тако Володимир Галицьский князь представился» [31].
В романе «Поднятая целина» [32] М. А. Шолохов так описывает картину развившегося инсульта у одного из главных героев — деда Щукаря.
«Похоронив своих друзей, заметно сдал и неузнаваемо изменился дед Щукарь: он стал нелюдим, неразговорчив, еще более, чем прежде, слезлив. <...> ...пролежал после похорон дома, не вставая с кровати, четверо суток, а когда поднялся, — старуха заметила, не скрывая своего страха, что у него слегка перекосило рот и как бы повело на сторону всю левую половину лица.
— Да что же это с тобой подеялось?! — в испуге воскликнула старуха, всплеснув руками.
Немного косноязычно, но спокойно дед Щукарь ответил, вытирая слюну, сочившуюся с левой стороны рта:
— А ничего такого особого. Вон какие молодые улеглись, а мне давно уж там покоиться пора. Задача ясная?
Но когда медленно пошел к столу, оказалось, что приволакивает левую ногу. Сворачивая папироску, с трудом поднял левую руку...
— Не иначе, старая, меня паралик стукнул, язви его!».
В романе «Сельский врач» Оноре де Бальзак описывает развитие инсульта у доктора Бенасси, страдавшего гипертонической болезнью, причиной которого явились срочный вызов к больному на фоне травмирующих психику эмоциональных переживаний [34].
Одним из классических произведений, в котором ярко и клинически достоверно описывается течение двух грозных кардиологических состояний, является повесть А. С. Пушкина «Дубровский» [35].
Первый эксцесс происходит на суде, в момент предложения Андрею Гавриловичу Дубровскому подписать бумаги: «Секретарь поднес ему бумагу... Дубровский молчал. Вдруг он поднял голову, глаза его засверкали,
он топнул ногою, оттолкнул секретаря с такой силою, что тот упал и, схватив чернильницу, пустил ею в заседателя. Все пришли в ужас. «Как! не почитать церковь Божию! прочь, хамово племя!» Потом, обратясь к Ки-рилу Петровичу (Троекурову. — Прим. А. Л.): «Слыхано дело, ваше превосходительство, — продолжал он, -псари вводят собак в Божию церковь! собаки бегают по церкви. Я вас ужо проучу ...». Сторожа сбежались на шум и насилу им овладели. Его вывели и усадили в сани. <...> Внезапное сумасшествие Дубровского сильно подействовало на его воображение».
Вернувшись в Покровское, Дубровский был уложен в постель, доктор пустил ему кровь, приставил пиявки и шпанские мушки. «К вечеру ему стало легче, больной пришел в память».
Клиническая практика свидетельствует о том, что действие отрицательных эмоций на организм человека не исчезает сразу после их прекращения и продолжается еще долгое время спустя. Находящаяся в состоянии перенапряжения нервная система, как правило, гиперболизирует и аккумулирует отрицательный эмоциональный потенциал. На этом фоне любое новое отрицательное влияние на психику человека будет восприниматься организмом значительно серьезнее и может привести к тяжелому острому поражению сердечнососудистой системы с развитием нередко фатального исхода.
Так и произошло по ходу действия повести. Мучимый совестью, Троекуров едет к Дубровскому мириться, которого при виде врага «разбивает паралич». «В это время больной сидел в спальной у окна. Он узнал Кириллу Петровича, и ужасное смятение изобразилось на лице его: багровый румянец заступил место обыкновенной бледности, глаза засверкали, он произносил невнятные звуки. <... > Больной указывал пальцем на двор с видом ужаса и гнева. Он торопливо подбирал полы своего халата, собираясь встать с кресел, приподнялся... и вдруг упал. Сын бросился к нему, старик лежал без чувств и без дыхания — паралич его ударил».
И далее: «Вдруг Владимир явился между людьми и отрывисто сказал: "Не надобно лекаря, батюшка скончался». <...> Он лежал в креслах. правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь — не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною"».
Таким образом, А. С. Пушкин в повести «Дубровский» дает описание двух клинических ситуаций: в первом случае развития психоза на высоте гипертонического криза, а во втором — острого коронарного синдрома с летальным исходом.
Обладая неторопливой внимательностью в изучении окружающей действительности, а также удивительной глубиной восприятия человеческих эмоций, Л. Н. Тол -стой в романе «Война и мир» [36] с поразительной реалистичностью описывает клиническую картину развития инсульта у князя Болконского:
«Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время ...
Старый князь был в беспамятстве, он лежал, как изуродованный труп. Он не переставал бормотать что-то, дергая бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное — это то, что он страдал и чувствовал потребность еще выразить что-то».
Далее у автора следует описание тягостной картины угасания человека от кровоизлияния в мозг: «Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его
были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда-нибудь, или он говорил слишком многое. <...> Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени его отец был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук... Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели "».
Отсутствие в описании тяжести состояния умирающего графа чисто медицинских деталей позволяет тем не менее автору передать все нюансы восприятия окружающими трагичности ситуации. Реалистичность описания Л. Н. Толстым фатальной картины развития инсульта у князя Болконского по силе своей художественной образности напоминает описание классической тяжелой картины раневого шока у солдат, сделанной в свое время хирургом Н. И. Пироговым, и не имеет себе равных в художественной литературе.
В романе А. Б. Чаковского «Неоконченный портрет» [37] также описывается развитие инсульта с летальным исходом на фоне гипертонической болезни у американского президента Франклина Рузвельта.
Позируя художнику во время написания портрета, Рузвельт с большой тревогой и волнением думал о возможных трагических последствиях для американских солдат развивающейся политической ситуации с Японией 10 апреля 1945 г.
«— Очень болит голова... — глухо сказал Рузвельт.
Он закрыл глаза. Лицо его исказила гримаса страдания. И все же никто еще не понимал, что с ним происходит. Даже когда его рука упала с подлокотника и безвольно свесилась.
Говард Брюнн впоследствии вспоминал: «Президент был на грани смерти, когда я добрался до него. Он обливался холодным потом, лицо его было пепельно-серым, и дышал он с трудом. Пульс едва прощупывался.»
—Джентльмены! — медленно проговорил он. — Мой печальный долг состоит в том, чтобы сообщить вам, что сегодня, в три часа пятнадцать минут, президент скончался» [36].
А. А. Ахматова, как и многие ее современники, прожила жизнь, полную тревог и лишений. (В 1933 г. О. Э. Мандельштам писал: «Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны»). Проведя в страшные годы ежовщины семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде, она обещала незнакомой «женщине с голубыми глазами» описать все происходящее в то время в стране. Итогом этого была ее поэма «Реквием»:
Это было, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался Возле тюрем своих Ленинград.
Тема тюремной медицины в художественной литературе особая и требует отдельного внимания. Обозначим хотя бы коротко некоторые ее фрагменты кардиологической направленности.
Оскар Уайльд, современник А. П. Чехова, вынужден был провести несколько лет в Редингской тюрьме Ее Величества. Свои личные переживания, связанные также и с его болезнью в тюрьме, он выразил в «Балладе Рединг-ской тюрьмы» [38]:
Не всем — тюремного врача Выдерживать осмотр. А врач брезгливо тороплив И безразлично бодр, И кожаный диван в углу Стоит, как смертный одр.
В сочетании с моральным физическое насилие над человеком также оказывает выраженное негативное влияние на состояние сердечно-сосудистой системы. В произведении Джека Лондона «Межзвездный скиталец» (39) автор устами своего героя говорит:
«Меня крепко скрутили и оставили на сто часов (в смирительной куртке. — А. Л.). Три раза в сутки мне давали глоток воды. <... > К концу ста часов тюремный доктор Джексон несколько раз выслушивал... меня. Я видел людей, на всю жизнь искалеченных курткой. Вот, например, Вильсон Косоглазый, со слабым сердцем, который скончался в смирительной куртке в первый же час, в то время как ничего не подозревавший тюремный доктор смотрел на него и улыбался.
— Исследуйте его! — приказал он (смотритель. — А. Л.) доктору Джексону.
Это жалкое подобие человека стащило с меня заскорузлую от грязи рубашку. Медицинский осмотр был произведен бесстыдно поверхностно.
— Выдержит? — спросил смотритель.
—Да, — ответил доктор Джексон.
— А как сердце?
— Великолепно».
Аналогичную ситуацию мы встречаем в произведении А. П. Чехова «Остров Сахалин» [40]: «Доктор, молодой немец, приказал Прохорову раздеться и выслушал сердце для того, чтоб определить, сколько ударов может вынести этот арестант». «В отличие от других веков, применявших пытки небрежно, наш, более требовательный век привносит в них своеобразный пуризм, делающий честь нашей жестокости», — писал философ М. Сиоран.
Завершить эту работу [41], посвященную кардиологии, мы бы хотели строками из стихотворения Ф. И. Тютчева «О, вещая душа моя» [42] (1885):
О вещая душа моя! О сердце, полное тревоги, — О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия ...
В Грузии, в местечке Гелати, находится знаменитый собор, построенный царем Давидом IV (1089—1125), при входе в который он похоронен. Над его могилой на грубо отесанной гранитной плите, стертой за прошедшие века множеством ног, написано завещание грузинского царя: «Пусть каждый входящий в этот храм, наступит на сердце мое, чтобы слышал я боль его...» [43]. Мудрая печаль мудрых и вечных слов заставляет замирать сердце и сдерживать дыхание каждого входящего в этот храм.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гиппократ. Избранные книги. Ч. I. Сердце. М.: «Сварог»; 1994:
175—183.
2. Яковенко Е. Б. Сердце в библейской картине мира. Человек
2009; 5: 105—121.
3. Гален Клавдий. О назначении частей человеческого тела.
М.; 1971.
4. Гоголь Н. В. Мертвые души. Собр. соч. М.; 1984. т. 1.
5. Сиоран М. Горькие силлогизмы. М.: ЭКСМО Алгоритм; 2008.
6. Циммерман Я. С. Медицинские термины и их связь с искусством и литературой. Клин. мед. 1998; 1: 67—70.
7. Сорокина Т. С. История медицины. М.: ПАИМС; 1994.
8. Пропедевтика внутренних болезней. Под ред. В. Х. Василенко, А. П. Гребенева, 2-е изд. М.: Медицина; 1983.
9. Тополянский А. В., Бородулин В. И. Синдромы и симптомы в клинической практике: эпономический словарь-справочник; 2010.
10. Heberden W. Commentaries of the Histori and Cure of Diseases. London; 1802.
11. Чехов М. П. Вокруг Чехова. М.: Московский рабочий; 1964.
12. Чехов А. П. Полное собрание соч. Письма. М.: Наука; 1974.
13. Ерофеев В. Записные книжки. М.: Захаров; 2005.
14. Анненский И. Стихотворения. М.: Советская Россия; 1987.
15. Богданов Н. Н. Сердце Иннокентия Анненского. В кн.: Три века русской литературы. Вып. 1. Иркутск; 2002. 77—83.
16. Тютчев Ф. И. Собрание соч. т. 2. Классика; 2005.
17. Бердяев Н. А. Смысл творчества и философия свободы. М.: Правда; 1989.
18. Куприн А. И. В цирке. В кн.: Собр. соч. М.: Художественная литература; 1972; т. 3: 137—146.
19. Ионов А. Ю. Медицина в творчестве А. И. Куприна. В кн.: Школа и здоровье: Материалы межвузовской заочной науч.-метод. конф. Вып. 10. Редактор-сост. С. С. Тверская. Коломна; 2010. 64—67.
20. Пильняк Б. А. Повесть непогашенной луны. В кн.: Собр. соч. М.: Лада; 1994.
21. Борохов А. И. Этюды врачевания и не только. 3-е изд. Смоленск; 2005.
22. Мерль Р. За стеклом: Роман. М.; 1972. 304—306.
23. Думбадзе Н. В. Закон вечности: Романы. Повесть. Рассказы: Пер. с груз. М.: Художественная литература; 1988.
24. Лиханов А. А. Инфаркт миокарда, или Повесть об испепеляющей родительской любви. В кн.: Собр. соч. М.: Молодая гвардия; 1986; т. 4.
25. Ахматова А. А. Сочинения. М.: Правда; 1990.
26. Генрих Гейне. Проза поэта. М.: Вагриус; 2001.
27. Лимонов Э. Великая мать любви. 2006.
28. Ахматова Анна. Полное собрание сочинений в одном томе. Альфа-книга; 2010.
29. Бродский Иосиф. Стихотворения 1960 г. В кн.: Малое собрание сочинений. Азбука; 2012.
30. Углов Ф. Г. Сердце хирурга: Автобиографическая повесть. Л.: Детская литература; 1981.
31. Владимир Галицкий. СПб.: «САТИС»; 1993.
32. Шолохов М. А. Поднятая целина. М.: Художественная литература; 2005.
33. Диккенс Ч. Сочинения. М.: Художественная литература; 1957— 1958; том 13—14.
34. Бальзак О. Собр. соч. М.: Художественная литература; 1982.
35. Пушкин А. С. Дубровский. М.: Художественная литература; 1984.
36. Толстой Л. Война и мир. М.: Художественная литература; 1955.
37. Чаковский А. Б. Неоконченный портрет. В кн.: Собр. соч. М.: Художественная литература; 1974—1976.
38. Уайльд О. Баллада Редингской тюрьмы. В кн.: Уайльд О., Киплинг Р. Избранные произведения. М.: Художественная литература; 1976. 179—244.
39. Лондон Д. Межзвездный скиталец. М.: Прибой; 1992.
40. Шульцев Г. П. Медицинские вопросы в сочинении А. П. Чехова «Остров Сахалин». Клин. мед. 1988; 9: 143—149.
41. Литвинов А. В., Литвинова И. А. Медицина в литературно-художественном пространстве. М.: МЕДпресс-информ»; 2012.
42. Тютчев Ф. И. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель; 1957.
43. Астафьев В. П. Затеси. Красноярск: Красноярское книжное изд.; 1982.
Поступила 14.02.12
