CC BY
56
литературная критика - =
пилот филологических дисциплин |
В. Г. Руделев
Исследование выполнено в рамках государственного задания Министерства образования и науки РФ, проект № 6.3796.2011
В настоящей статье (своего рода этюде) описывается роль литературной критики как ведущей отрасли филологии - во всех её отраслях и разделах.
Было бы трюизмом говорить о том, что вся наша филологическая наука в её главном разделе, касающемся художественных произведений, зиждется на трудах великих литературных критиков. Наверное, самое первое и самое замечательное открытие в области русской литературной критики было сделано В. Г. Белинским, усмотревшим в стихотворном романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» энциклопедию русской жизни.
Поэтема [См.: Серебренникова 2010; Подольская 2004] Белинского, созданная им для осмысления поэтического текста Пушкина, вовсе не похожего на научную энциклопедию, состоящую из множества научных статей, текста гораздо меньшего, чем энциклопедическое многотомье, удивляла и продолжает удивлять. Но эта поэтема точна, особенно тогда, когда она касается чувственных человеческих отношений в кругу русских людей, в частности и в особенности главных героев романа — Евгения Онегина и Татьяны Лариной [Руделев 2000: 208-211].
Пушкинская поэтема: «Татьяна — русская душой» — понятна только в её соответствии открытию великого критика, а не в любви девушки к русской природе, не в подаяниях нищим и т. п.! (ср.: [Благой 1975: 443-461]), хотя, конечно, это тоже важно, но это — только дополнительно. Между тем и сам смысл литературной критики после описанного нами открытия Белинского стало возможно представлять в виде следующей импликативной формулы, отражающей отношения между писателем (автором) и его читателем:
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: поэтема, энциклопедия русской жизни, писатель, читатель, критик, поэтическая глухота, амбивалентность текста, поэтические грамматики, герменевтический анализ, поэтическая полемика.
Ч * П,
где «Ч» — <читатель>, «П» — <писатель>. В принципе, элементы приведённой привативной оппозиции должны находиться в равновесии («писатель — пописывает, читатель — почитывает»), но это только идеальный случай, когда Автор (писатель: поэт, драматург, прозаик) находит своего Читателя, способного видеть в наборе авторских слов поэтему — некий аналог научного (энциклопедического) концепта, но представленного не понятийным, а чувственным (образным) материалом, способным вызывать
о
Г\|
о
гм
го
го
О! А
(К
го ^
и (V
о о
отклик в человеческом уме и сердце (так называемый катарсис) [См.: Руделев, Руделева 2012: 211-217].
Видимо существуют некоторые преграды к пониманию Читателем Писателя, связанные с поэтической глухотой (читатель не может, допустим, понять строку: «И твои серебряные руки / В тройке, промелькнувшей навсегда...»; с его точки зрения, руки могут быть золотыми, когда человек хорошо работает, а вот серебряные руки — это нарушение нормы русского языка!). Или, мешает политическая глухота Эпохи! Или — жёсткие правила установленного той же Эпохой «Выбора» (ср.: [Полякова 1996]) — как в известной русской сказке: «Лиса-Олисава — имечко хорошее, Кура-Окурова — имечко худое». В таком случае возникает надобность в третьем оппозите представленной здесь формулы — в Литературном критике (К), способном подняться в понимании поэтем и над Читателем (Ч), и над Писателем (П):
К ■ Ч П
Признаки а1 и а2 представленной здесь троичной оппозиции символизируют разницу в восприятии поэтического текста рядовым читателем (Ч) и квалифицированным литературным критиком (К); она всегда должна быть, эта разница, но иногда её всё-таки не бывает. Ср. известную нам неспособность понять есенинскую поэтему «Голова моя машет ушами, как крыльями птица... » маститым литературным критиком А. Воронским (1884-1943), увидевшим в этом собрании слов поэта Есенина явную шизофрению [Прокушев 1978: 242-265; 282-284]. Между тем герменевтический анализ, мощное орудие литературной критики [Руделев 2004], позволяет усмотреть в есенинской фразе подлинную, изумительную поэтему, лаконично описывающую тяжёлое, безвыходное, трагическое положение Поэта (его одиночество, панический страх перед грядущими событиями, невероятную усталость: именно в таком состоянии человек (как правило, мужчина) закидывает за голову руки, и на тени вокруг головы образуются крылья, похожие на крылья птицы или летучей мыши). В Венгрии, в Будапеште, я видел, стоя у памятника великому мадьярскому поэту Аттиле Йоже-фу (1905-1937), точно такой же отчаянный жест, и ещё раньше я понял смысл этого жеста, пытаясь вместе со своим учителем И. Н. Гавриловым ответить на вопрос о машущей крыльями голове поэта С. А. Есенина (помню: страшно стало от этого жуткого понимания!) [Руделев 2009: 192-194].
Конечно, мы встретились в данном случае с примером превращения критика (К) в рядового и очень отсталого читателя (Ч). Такой критик не поймёт и более сложную поэтему Есенина (в поэме «Пу-
гачёв»): «Пропустите, пропустите меня к нему! Я хочу видеть этого Человека!». Или не захочет её понять, потому что в этой фразе речь идёт не о Пугачёве, а о руководителе крестьянского восстания на Тамбовщине А. С. Антонове, и С. А. Есенин, вообразив себя Хлопушей, требует разрешения выставить Антонова героем своих поэм (ср.: [Руделев 2000, 3: 38-40]). Кстати говоря, именно эта поэтема скорее всего сделала жизнь поэта Есенина несовместимой с его жизненным бытием и поставила точку на его пребывании на Земле.
Не менее острое и опасное художественное предприятие совершает известный рязанский поэт Е. Маркин в поэме «Первая красавица» [Руделев 2000, 3: 22-27], строя поэтему, словно рассчитанную на чересчур уж наивного человека, этакого простачка (себе, конечно, на уме!):
Если б Зинку Пятакову всему свету показать, началось бы тут такое, что боюсь и предсказать! Короли бы да султаны, потрясённые до слёз, побросали свои страны — записались к нам в колхоз!
Амбивалентность текста, самый яркий признак художественности, в поэме «Первая красавица», как и в других поэмах и стихах представленного нами выдающегося рязанского автора (особенно в «Белом бакене»), не только присутствует ярко и многогранно, она становится очевидным способом создания острой и актуальной поэтемы. Точно так же — и в лучших баснях рязанца Е. Осипова («Космический Осёл», «Просвещённый Осёл», «Зуб мудрости» ) [Осипов 2003]. В последней басне поэт-баснописец замахнулся на очень высокие материи, которыми жила эпоха. Подумать только: устами басенного героя Медведя, у которого образовался зуб мудрости, а какой-то Журавль-врач хочет этот «недуг» излечить, Осипов предостерёг от трагической опасности бороться с «Мудростью» («От мудрости не лечатся, мой друг!») — подобно Пушкину, который, предупреждал о том, что «Гений и Злодейство — две вещи несовместные»! [Руделев 2000, 3: 192-195], открыв закон — почище всех великих законов Эйнштейна.
Наиболее редкий и крайне важный случай реализации формулы К ■ Ч 4 П — её превращение в структуру, где отражены два поэта (П1 и П2), между которыми происходит поэтическая полемика, соревнование в совершенствовании одной и той же поэтемы:
* * *
П1 ■ Ч * П2
Здесь признаки а1и а2 отличают от читателя (Ч) двух писателей (один из которых — П1 — играет роль критика (будучи писателем, полемизирует с другим писателем, развивает и преобразует его поэтему и т. д.).
... Усмотрев амбивалентность в слове пир (мн. ч. пиры), Е. Баратынский создал поэму «Пиры», в которой противопоставил прекрасным чувственным пирам самые возвышенные и ценные умственные пиры. А. С. Пушкин, который ревностно следил за поэтическими взлётами дорогого друга, затаил в душе желание ещё дальше развить поэтему пиров. И, конечно, одна из лучших трагедий Пушкина «Пир во время Чумы» сделана по художественной модели Баратынского [Руделев 2000, 3: 204-207]. В этом нет ничего удивительного или зазорного. Это — закон развития поэтического мышления общества, народа, космического подвига и т. д.
Я продолжаю своё рассуждение рассмотрением одного, пожалуй, самого трудного и, как многие считают, до сих пор нерешённого вопроса (ср.: [Полякова 2012: 81-87]) об известной по-этеме А. Блока, когда Иисус Христос идёт впереди революционной толпы, явно несимпатичной, жестокой, безнравственной и т. д. (поэма «Двенадцать»). Что это — признание Блоком революции 1917 года? Или отрицание её? Одним было бы приятно первое (с некоторыми оговорками!). Другие порадовались бы второму (тоже с оговорками!). А речь в этой поэтеме, построенной на развитии евангельских текстов, идёт не о том и не о другом. Речь идёт о реакции Иисуса Христа на упрёк фарисеев в том, что Он избегает общения с ними, почти святыми, предпочитая дружбу с явными грешниками: налоговыми инспекторами (мытарями!), проститутками (прелюбодеицами) и т. п. На этот упрёк Господь отвечает так: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». И дальше: «Я пришёл призвать не праведников, но грешных к покаянию» (Мтф, 12: 13).
Согласитесь: такого решения вопроса о роли Иисуса Христа в революционном хаосе 1917 года у Блока в его поэме «Двенадцать» ещё не предлагалось (если не принимать во внимание рассуждения некоторых наших учеников — представителей Тамбовской лингвистической школы [Подольская 2004]). А оно, видимо, самое адекватное и имеющее наибольшую объяснительную силу, и оно обусловлено гением Блока.
Я хочу ещё рассказать о некоторых герменевтических находках, позволяющих более глубоко, чем пока что удавалось, вникнуть в содержание русских поэтических текстов, например, лермонтовского «Маскарада». Рассуждение коснётся маскарадного имени главной героини драмы М. Ю. Лермонтова Настасьи Павловны, Её превращение в Нину Арбенину вряд ли когда-нибудь кого-либо захватывало. А ведь «Маскарад» начинается с имени «ангела» Нины Арбениной святой Анастасии Узорешитель-ницы [Руделев 1994: 111-119]. Вот уж где был маскарад и полное равнодушие к несчастному мужу-язычнику Помплию, в котором Арбенин непременно усматривал своё подобие! Отсюда — и ревность, и в конце концов убийство, трагедия и всё иное! Ну, а отчество Павловна, несомненно, связано с именем святого Павла, ставшего апостолом уже после распятия Христа, но занявшего ведущее место в кругу иных, самых первых учеников Иисуса Христа. Итак, имя Анастасия — святое, имя Нина — ещё более святое, равноапостольное, а уж отчество Павловна — вообще сверхапостольское. Можно ли во всех отношениях святую женщину подозревать в грехопадении, как это сделал Арбенин! А уж если говорить о маскараде, то в драме Лермонтова всё — маскарад! Даже романс, который по просьбе гостей поёт Нина-Анастасия Павловна,— самый уж невероятный маскарад! Нина спела на балу («на бале») гостям весь текст, данный Лермнтовым,— от слов «Когда печаль... » до последней строки «... И целый ад в груди моей», а оказывается — не весь. Там есть ещё конец, который Нина якобы забыла, а муж её Арбенин (воскресший Помплий) — помнит («.если вам угодно, я напомню»). Нина отказывается петь романс до конца, ссылаясь на нездоровье — и это тоже маскарад: она просто боится это сделать. И читатели, и зрители так и не узнали конца романса. А ведь он есть! Не так ли у Л. Толстого в «Живом трупе» цыгане из какой-то жуткой, сумасшедшей песни-баллады «Невечерняя» поют всего два фрагмента: «Ой да невечерняя заря-зорька спотухала... » и «Ой да вы подайте мне, братцы, тройку-мангэ серопегих... ». Знал ли Толстой всю эту песню или от неё уже осталось только то, что цыгане поют в пьесе «Живой труп», а потом умолкают? На этот вопрос ответить трудно или невозможно. Церковнославянское прилагательное невечерний кочует по русским поэтическим текстам. Ср.: у Есенина «...Тот вечерний несказанный свет» — это ведь тоже рефлекс песни «Невечерняя», которую без памяти любил толстовский герой Федя Протасов. Надо ли всё это знать, читая «Маскарад» Лермонтова? Наверное, надо! И это — задача литературного критика и всей литературной критики, играющей ведущую роль в современной филологии — во всех её отраслях и разделах.
X ^
и
О! ^
О ^
О
о
го
а ^
к го
X
а
^
н го а
О!
со
О! ^
О! ^
а.
со
* * *
о
гм
О
гм
го
го
OI Œ
(К
го
OI
о о
Мне осталось как-то подтвердить мысль о том, что литературная критика влияет положительно и на грамматику. Уж, кажется, здесь никакие нити не выдержат. Ну, можно ли искать литературную критику и видеть какое-то её влияние на современную школьную, вузовскую и даже академическую теорию частей речи или словообразование, не говоря уж о пунктуации и орфографии? Оказывается, можно и нужно. Идеи поэтических грамматик, которые витают в умах наших учеников и старых товарищей, составляющих мозговой центр Тамбовской лингвистической школы, сейчас невероятно актуальны и притягательны. И они давно отражены в лучших работах, созданных в рамках Тамбовской лингвистической школы,— начиная от диссертации О. А. Руделевой, посвящённой частям речи в поэтическом творчестве А. Вознесенского [Руделева 1991] и кончая самыми последними работами, посвящён-ными поэтическому творчеству А. Фета, А. Пушкина, М. Лермонтова, «Слову о полку Игореве» и т. д. [Руделев 2012; Руделев, Руделева 2012; Руделев В. Г., Руделева, Шарандин А. Л. 2012; Руделев 2011]. Завершается работа над стихотворным творчеством советского поэта В. Маяковского, и в этой работе возникает немало нового для нас грамматического новшества. Работа, посвящённая Маяковскому, уже подготовлена к печати.
литература
Благой Д. Д. «Евгений Онегин» // А. С. Пушкин. Собр.
соч.: в 10 т. Т. 4. М., 1975. Осипов Е. В. Избранное. Рязань, 2003. Подольская И. В. Языковые средства создания художественного образа (на материале поэтических текстов Евгения Харланова). Тамбов, 2004.
Полякова Л. В. Выбор. Страницы литературно-краеведческой критики. Тамбов, 1996.
Полякова Л. В. Защищена докторская диссертация «Историософский текст русской революции в художественной литературе и публицистике ХХ века» // Филологическая регионалистика. 2012. № 2 (8).
Прокушев Ю. Л. Эпос Сергея Есенина // Есенин С. А. Собр. соч.: в 6 т. Т. 3. М., 1978.
Руделев В. Г Воспоминания о Чёрной земле. История слов, имён и народов. Тамбов. 1994.
Руделев В. Г., Руделева О. А., Шарандин А. Л. Временная и видовая глагольные системы на службе русской поэзии (М. Лермонтов. «Бородино») // Вестник Тамбовского университета. Сер.: Гуманитарные науки. 2012. Вып. 2 (106).
Руделев В. Г, Руделева О. А. Пушкинский эпитет // Вестник Тамбовского университета. Сер.: Гуманитарные науки. 2012. Вып. 8 (112).
Руделев В. Г Рязанский окоём. Рязань, 2009.
Руделев В. Г. «Слово о полку Игореве» в аспекте пре-цедентности // Феномен прецедентности и преемственность культур. Воронеж, 2004.
Руделев В. Г Смысл и цель Половецкого похода северского князя Игоря Святославича в 1185 году // Вестник Тамбовского университета. Сер.: Гуманитарные науки. 2011. Вып. 2.
Руделев В. Г Собр. соч.: в 6 т. Тамбов, 2000.
Руделева О. А. Существительное и его семантические классы (на материале поэзии Андрея Вознесенского): автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Саратов, 1991.
Руделев В. Г «Шёпот, робкое дыханье, трели соловья.» (к уточнению частеречной семантики субстантивного слова) // Сб. научных статей к юбилею доктора филологических наук, профессора А. А. Кретова. Воронеж, 2012.
Серебренникова Н. Г. Поэтема в системе изобразительных средств // Вестник Тамбовского государственного технического университета. 2010. Т. 16. № 3.
ФГБОУВПО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина».
Поступила в редакцию 23.06.2013 г.
* * *
udc 81-13 literature critics — pilot of philology discipline
V. G. Rudelyov
The article (etude) describes the role of literature critics as the leading branch of philology — in all branches and sections.
KEY WORD S : poetema, encyclopedia of Russian life, writer, reader, critic, poetical deafness, ambivalence of text, poetical grammatics, germeneutic analysis, poetical polemics.
