CC BY
13
ЛИРО-ЭПИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ПРОЗЫ СЕРГЕЯ ПЕСТУНОВА
О.В. Янковская
Ключевые слова: сибирская проза, эпичность, лирика, синтаксис, лексика.
Keywords: Siberian prose, epic, lyric, syntax, vocabulary.
Проблема изучения регионального аспекта русской литературы достаточно актуальна на современном этапе и приобретает все большее значение в связи с наблюдающимся возрождением интереса к истории, культуре, литературе родного края. К сожалению, этот интерес чаще всего нечем удовлетворить, поскольку освещается и пропагандируется местная литература сегодня чрезвычайно слабо. В школах, колледжах, высших учебных заведениях сибирская литература практически не изучается, несмотря на свою давнюю историю и достойных писателей, без которых невозможно представить не только русскую, но и мировую историю литературы.
В частности, литературный процесс Хакасии второй половины XX века трудно представить без прозы и поэзии Сергея Пестунова. Уже первая его повесть «Белая птица - лебедь» была опубликована в центральной печати (во втором номере журнала «Молодая гвардия» за 1973 год, а затем - в двенадцатом номере «Роман-газеты» за 1974 год) и отмечена Первой премией ЦК ВЛКСМ.
Главное лицо его произведений - это сам рассказчик, причем не тот «условный» литературный рассказчик, задача которого «ввести в повествование», а тот, наличие которого характерно для лирической прозы.
Важно отметить, что творческое наследие С. Пестунова одинаково ярко представлено как прозаическими, так и поэтическими произведениями. Как поэт он проявил себя довольно рано - первое стихотворение было создано и опубликовано в Боградской районной газете «Знамя коммунизма», когда его автор учился в восьмом классе. Позже стихи С. Пестунова печатались во многих периодических изданиях: газетах «Красноярский рабочий», «Красноярский комсомолец», «Советская Хакасия», в альманахе «Енисей», коллективных сборниках, журнале «Молодая гвардия». Первый сборник его стихов - «Заповедная обитель» -
был выпущен Хакасским книжным издательством только в 1995 году, а второй - «Озорные посмеюшки» - в 1997, в год смерти автора.
Поэтическое творчество С. Пестунова имело ярко выраженный автобиографический и автопсихологический характер. В лирике отражались детские впечатления, первые дружеские симпатии и любовные увлечения. Лирические стихотворения складывались в обширный лирический «дневник».
Именно лирическая природа миропонимания, «поэтический» склад натуры С. Пестунова являются истоками лиризма его прозаических произведений. Стихи иногда «оживляют» прозу писателя («Песня отца», «Красные рубахи», «Пчела улетает на восход» и др.). Как утверждает литературовед Ю.И. Минералов: «Весьма сложно суметь перестроить органически присущее, природой данное поэтическое (то есть субъективно-ассоциативное) мировидение на мировидение прозаика (по типу своему едва ли не противоположное, поскольку оно предполагает объективный анализ окружающей действительности, а не созерцание движений собственной души). <...> Вполне понятно, что, даже перестав почему-либо писать стихотворные произведения, человек с поэтической творческой натурой неизбежно сохраняет (во всяком случае, на определенное - скорее всего, не короткое - время) субъективно-ассоциативное мировидение» [Минералов, 2004, с. 95-96].
Самые лиричные рассказы и повести С. Пестунова посвящены любви. Именно в них наиболее отчетливо проступают поэтические корни его творчества.
В лирическом рассказе, раскрывающем внутренний мир человека, его размышления и переживания, значительную роль играет выражение авторского отношения к окружающему миру, субъективное восприятие, чаще всего используется повествование от первого лица. По мнению литературоведа Э. Бальбурова, лирическая проза «.есть результат такой активизации образа автора в повествовании, которая не просто видоизменяет традиционные жанровые структуры, но делает их принципиально иными. Авторское сознание как бы «поглощает» собой весь предметно-образный, объективный материал произведения, выстраивая его в ассоциативные ряды впечатлений, раздумий» [Бальбуров, 1979, с. 72].
Критика посттоталитарного времени много писала о резко возросшем интересе к внутреннему миру личности, который «был связан с усилением гуманистических тенденций в середине 50-х годов» [Бальбуров, 1979, с. 57]. Тогда лирический рассказ явился своеобразным откликом на общественную потребность в нравственном самосознании личности, прежде всего, самого рассказчика. Появились рассказы В. Лихоносова «Брянские», «Родные», рассказы В. Белова «Бобришный
угор», «Холмы», многие рассказы В. Астафьева, С. Залыгина, В. Распутина и др. Усиление в лирических рассказах авторского начала позволило показать не только богатство внутреннего мира человека, но и гуманистические воззрения автора. Так, в рассказах В. Лихоносова - это лирические размышления о судьбах поколений русских крестьян, в ли-рико-философских рассказах В. Белова - о малой и большой родине, проблеме счастья, об историческом пути русского народа. Проза
B. Астафьева, одного их наиболее «субъективных» писателей современной литературы, невозможна без авторского начала. Его рассказ-миниатюра это, прежде всего, лирическая проза, но лиризм В. Астафьева более окрашен социально, чем у большинства других писателей.
Лирические рассказы С. Пестунова, такие, как «Ах ты степь, ты степь», «Проводы», «Осколок семейной вазы», «Пиалы под солнцем», «Цветы ко дню рождения» и многие другие, посвящены малой родине, проблемам человеческого общения и творчества, передают сложные перипетии человеческих чувств и переживаний.
Автор в этих рассказах - поэтическая душа. Эту сторону его образа
C. Пестунов акцентирует уже в первом рассказе цикла «Сватова деревня» («Ах ты степь, ты степь»). Читатель воспринимает как должное то, что его то и дело отвлекают от сюжетной линии для того, чтобы полюбоваться красотами родной природы, которая в свою очередь не остается безучастной к происходящим с героями событиям.
Мы уже неоднократно упоминали о той роли, которую играет пейзаж в произведениях С. Пестунова. В его лирических рассказах он наиболее часто выполняет функцию создания психологического настроя восприятия текста, помогает раскрыть внутреннее состояние героев, подготавливает читателя к изменениям в их жизни. Показателен в этом плане рассказ «Проводы», где сама природа скорбит вместе с людьми, уходящими и провожающими на фронт. «И тогда взвыли, не выдержав женского плача и раскатистого ржания лошадей, деревенские дворняги: трусливо поджав хвосты, сиганули прочь из села за околицу на самую Змеиную гору и там разноголосо жутко .завыли. <... > И не успела рассеяться пыльная мгла, налетела из-за Змеиной горы вместе с вихревым ветром - степняком толстая, клубастая, иссиня-черная туча, сыпанула по деревне градом, рясным, с голубиное яйцо, и хлобыстала шипящими молниями, загоняя людей в дома. И по всей широченной курганной степи раскатывалось тяжелое гулкое эхо» [Пестунов, 1979, а 86-87].
Душевная красота героев С. Пестунова вырастает не из отвлеченного понятия «патриотизм», а из переданного через пейзаж глубокого чувства природы, малой родины. Природа выступает здесь не только как
эстетическая ценность, но и как высшая этическая категория. Пейзажные образы в рассказах С. Пестунова приобретают богатую символику, становятся многозначными. Они символизируют и чувство родины, и романтику любви, и полноту бытия, счастье взаимопонимания.
Пейзажный образ, как знак определенного чувства, имеет место во многих произведениях С. Пестунова. Таковы, например, подсолнухи, ставшие символом любви Васени и Василия («Васенины подсолнухи» / «Сватова деревня»). Именно они в рассказе являются скрытым фундаментом возникающего чувства любви между героем и героиней. Близость их характеров, их ранимый и чуткий внутренний мир видны через одинаковое, внимательное и трепетное отношение к памяти погибших на войне супругов. Цветение подсолнухов символизирует в рассказе наступление мирной счастливой жизни взамен военного лихолетья: «через малое время к августовскому звездопаду увидели сельчане, что в Тимофеевом огороде на месте черного бурьяна заполыхали одни лишь желтые, как слитки золота, подсолнухи» [Пестунов, 1979, с. 149].
Пейзаж существует в лирических рассказах С. Пестунова и как форма присутствия автора, когда, данный глазами автора и психологически близких ему героев, он одновременно «закрыт» для персонажей -носителей чуждого автору мировоззрения. Например, Петрован Лам-ский, абсолютно не видящий красоты окружающей природы, который еще в детстве «.. .удивлялся способностям подсолнухов вести свои шляпы за солнцем, смотреть ему прямо в глаза. Утром подсолнухи смотрят на восток, на закате уже на запад - встречают и провожают солнце. «И как это они умеют?» - не мог понять тогда Петрован. И один даже привязал на распорках, чтоб не вертел он своей золотой головой. Привязал его и получил потом большое удовольствие: подсолнух без солнца зачах» (рассказ «Чужак») [Пестунов, 1979, с. 144-145]. Диссонансом к всеобщему утреннему умиротворению звучит и весть о смерти Петрована: «....на спелой заре уже, когда зацветающие подсолнухи подставили восходящему солнцу свои пушистые желтые мордашки, когда уже пчела вокруг них делала утренний облет, когда уже и петухи охрипли, трубя дружно побудку, и где-то уже громыхнуло у колодезного сруба пустое ведро, - раздался в бане выстрел, разнося по селу глухое эхо... » [Пестунов, 1979, с. 147-148].
Важную роль в создании художественной атмосферы рассказов С. Пестунова играет синтаксис, который традиционно используется автором «как средство экспрессивного выделения каких-либо предметов, признаков, действий, как прием косвенной символизации сопутствующего описываемым или повествуемым объектам общего настроения -например, грустно-лирического, взволнованно-тревожного, торжествен-
но-патетического и т.п. или как своего рода техническое средство (как у художника - краски) для создания описательных «полотен» с большей или меньшей степенью детализации изображаемого, для рассказа, повествования о событиях, которые развиваются либо стремительно, быстро, либо, наоборот, неторопливо, медлительно» [Иванчикова, 1977, с. 210].
В основном в рассматриваемом виде рассказов употребляются традиционные средства изобразительного синтаксиса - такие как акцентирующие повторы, перечислительные ряды однородных членов, разнообразные ритмообразующие средства (инверсии, параллелизм строения следующих друг за другом фраз и др.), комбинации разных приемов изобразительного синтаксиса.
Часто в речевой обрисовке изображаемого объекта основная роль принадлежит не синтаксису, а, например, лексике, фонетическим средствам языка. В следующем отрывке - отображение состояния души героя, разрывающегося между городом, в котором он живет с постылой женой, и родным селом, где ждет его возвращения «засидевшаяся в девках агрономша Любка»: «Он услышал их и остолбенел. Так и остался стоять посреди просыпающейся улицы все еще чужого и душного города. Ему просто не верилось, даже показалось, что мерещится чудо, продолжает сниться родное село...
Голубые птицы детства невидимыми звонарями заполнили городское пасмурное поднебесье, чтобы снова оживить в груди святую тре-вогу.<... >
Жаворонки пели невообразимым голубым хором, в такт этим трелям лопотали пробудившиеся тополя, заиграли веселыми бликами окна, и даже рык проезжающих мимо машин не омрачал эти солнечные звуки. Когда небо поет, и душа просветляется» (рассказ «Жаворонки над городом») [Пестунов, 1979, с. 208-209].
Здесь полярные чувства Василия рисуются семантикой самих слов, называющих с одной стороны негативные признаки города (чужой, душный, пасмурное поднебесье, рык машин), а с другой - состояние «святой тревоги», овладевшей героем при звуках песни жаворонков (чудо, голубые птицы детства, невообразимый голубой хор, лопотали тополя, заиграли веселыми бликами, солнечные звуки, небо поет, душа просветляется).
Синтаксис в данном случае играет вспомогательную роль. Неожиданность, внезапность возникновения «разлада» в душе героя под впечатлением пения жаворонков рисуется коротким, лаконичным первым предложением. Состояние «остолбенения» поддерживается и углубляет-
ся вторым предложением, где отсутствие подлежащего создает эффект недосказанности и растерянности.
В некоторых других случаях синтаксис в рассказах С. Пестунова выполняет роль основного изобразительного средства. В рассказе «Проводы» слово «горе», поставленное приемом повтора в акцентированную позицию, становится смысловым центром всего абзаца: «Алексей, весельчак и балагур, бледный, покрытый испариной, старался изо всей моченьки на своей русской голосухе - гармонике расплескать весь этот разноголосый вой. Силился заглушить, заткнуть развеселыми переборами зевастое горло нахлынувшему на сельчан горю. Но горе продолжало расти, дыбиться» (рассказ «Проводы») [Пестунов, 1979, с. 86].
В рассказе «Цветы ко дню рождения» отрывистые короткие фразы передают чувство горечи, охватившей автора, крайнюю степень его усталости, возникшей от постоянного столкновения с людской злобой: «Вот и все. Не надо никакого деревянного креста и даже ржавых гвоздей в запястья: пусть лежат эти цветы, не поставленные в банку с водой, и злая записка под ними... И этого уже достаточно, чтобы рас-пнуть душу.
Боже! Что же мы за люди?!» [Пестунов, 1997, с. 90].
С. Пестунов обильно насыщает тексты своих рассказов различными типами восклицательных фраз (формами экспрессивного синтаксиса), передающими эмоциональное состояние автора, героев или их эмоциональное отношение к происходящим событиям: «Вот в этом боярышнике я поймал когда-то лисенка. Радости-то сколько было!» (рассказ «Ах ты степь, ты степь.») [Пестунов, 1979, с. 6]; «Ну, как же я могу обидеть маму! Я, конечно, ем все, что приготовили ее ласковые руки. Ах, какое наслаждение!» [Пестунов, 1979, с. 7]; «Зато хорошо Николай запомнил войну. А кто ее может забыть, если прикоснулся к ней, хотя и жил в далеком тылу!» [Пестунов, 1979, с. 9]; «Но сельчане на этом не смирились: принцип на принцип, коса на камень! <...> Такой уж они закваски и норова, такого характера. Один за всех, все за одного!» [Пестунов, 1979, с. 118].
Придает рассказам лирический характер, усиливая живописующую функцию, традиционный прием насыщения текста рядами однородных членов-эпитетов: «дети его веселы и добродушны, отзывчивы и просты», «люди... чистые, доверчивые, добрые, как вешнее тепло, несуетные и святые даже в своих грехах, справедливые в любых своих поступках», «песенная, чудная, родниковой прозрачности любовь», «глаза голубые да тихие, ровно заводь енисейская». С. Пестунов охотно «украшает» свое повествование многочисленными олицетворениями: «мороз в окнах кружева вяжет да дремучую тайгу рисует, дымок из труб синими
столбами небо подпирает», «ждут меня горячие блины, парное молоко», «медведем навалилось горе», «каждая травинка умывается росой», «заря взлетела рыжим петухом на хребет Змеиной горы», «ворковала весна», «о чем-то шептались черемуха с тополем». А любимым из его тропов можно по праву назвать сравнение: «горочка, как треснутое яйцо», «водокачка... облепленная голубями, как рыба чешуей», «дворняги, как медведи, лохматые, здоровенные», «кобель... рыжий, как огонь», «дед. как воробей под стрехой» и т.д.
Интересно проследить функции, исполняемые вещами в разных типах рассказов С. Пестунова. В частности, его лирические рассказы наполнены вещами-знаками, вещами-символами: гармонь-голосуха Василия Смелого, являющаяся в начале рассказа его неразлучной подругой, в конце заменяет безъязыкому Василию голос (рассказ «Чудный месяц» из одноименного сборника) [Пестунов, 1982]. Значимость вещей автор еще больше подчеркивает, вынося их в заглавие произведения: рассказ «Пастебуха» (пастебуха - символ одиночества, оторванности от людей для Семена Дрыги), рассказы «Васенины подсолнухи», «Цветы в оконной раме» (цветы как символ любви героев).
Эпичность рассказа проявляется в широком охвате действительности, повествовании о большом отрезке человеческой жизни, прослеживании пути развития личности персонажей, преобладании в нем повествования над изображением. Поэтическая сторона деревни в подобных рассказах отходит на второй план, изображается трудная, иногда трагическая жизнь военной и послевоенной деревни, глубокие нравственные конфликты. И поставленные в них сложные проблемы духовной жизни исследуются и анализируются писателями через человеческие характеры.
Эпический подход к осмыслению жизни характерен и для многих рассказов о войне, но если в рассказах 40-х - начала 50-х годов господствовал героический пафос, изображалось мужество защитников родины, то в произведениях более позднего времени, таких, как «Индия», «Ясным ли днем», «Жизнь прожить» В. Астафьева, «Красное вино победы», «Шопен, соната номер два» Е. Носова, «Миль пардон, мадам!» В. Шукшина, остро ставится проблема духовных утрат, понесенных людьми из-за войны.
Жестокий трагизм войны, ее влияние на личность, судьбу и жизнь человека раскрываются в рассказах С. Пестунова «Юбилейная медаль», «Песня отца», «Шаровая молния», «Когда молчали жаворонки» и многих других. Эпическая природа проявляется в творчестве С. Пестунова, когда в характерах и судьбах людей деревни, воссозданных во всей их сложности, утверждаются нравственно-этические ценности. Часто геро-
ями рассказов являются старики, выступающие как хранители крестьянской, общечеловеческой морали, а их прожитая жизнь имеет огромный поучительный смысл.
Фаина - героиня рассказа «Кукушка в сердце» - родилась в день, когда пришла похоронка на отца. Рассказывая об этом, автор украшает свою речь элементами фольклорно-повествовательного стиля. «Укрыв дочурку кожухом, не знала мать, не ведала, что ждет ее дома похоронка на мужа, эта самая страшная бумага войны, что воронье крыло над умершим. А когда приехала с поля домой с новорожденной, ее добрая свекровь металась, что залетная пташка в силках, не знала, как ублажить дорогой невестушке, не знала, как отвести от ее чуткого, ранимого сердца такую черную смертельную беду <... > Пошла невестку мыть да обихаживать, а у самой-то ноги от горя подсекаются, язык спекся за зубами, губы от жара потрескались, глаза умольно что-то просят, к Богу обращаются, иконы ласкают. Невестка чуткая все видит, сердце в догадках усмиряет, а оно все равно прыгает в груди тревожно, больно, до ребер достает, вот-вот выскочит наружу, чего-то страшное вещует, неотвратное... » (рассказ «Кукушка в сердце») [Пестунов, 1997, с. 75]. Показателем фольклорно-повествовательного стиля в приведенном отрывке является и строение предложений - конструкции с двумя или несколькими однородными сказуемыми, обрамляющими подлежащее. Одно из сказуемых выносится в начало предложения перед подлежащим, остальные следуют после него.
Подобные отрывки, отличающиеся законченностью формы и своеобразным ритмико-интонационным рисунком, встречаются в рассказе в самые драматичные моменты: сошедшая с ума мать взбирается ночью с привязанной вожжами к спине Фаей к кресту «на самой большой луковице церкви, до бога, до самого сотворителя, к самым звездам, чтобы показать ему дочь свою, чтобы он увидел очами своими, какая она у нее красивая и хорошая, рожденная в любви и ласке, от суженого, богом дарованного мужа, чтобы спас ее он от лютых врагов, каждую ночь наседавших на нее» [Пестунов, 1997, с. 76-77]; убивает во время помутнения рассудка собственного зятя. Эти лирические отступления напоминают плачи-причитания, свойственные речи рассказчика из народа, и характеризуются наличием постоянных эпитетов и определенных фразеологических оборотов, присущих просторечной лексике.
Так причудливо переплелись в судьбе Фаины смерть любимого мужа, самоубийство матери и давно прошедшая война: «Я еще родиться не успела, а фашисты для меня готовили беду неизживную, -завершает она рассказ о своей судьбе. - И пуля их в моем сердце до сих
пор сидит. Вот беду они какую нашим людям принесли...» [Пестунов, 1997, с. 84].
Широко использует С. Пестунов и прием повтора. Актуальность этого приема подчеркивает в своей статье литературовед Е. Иванчикова, говоря о том, что «благодаря своей синтаксической гибкости и практически неограниченной вариативности этот способ экспрессивно-смысловой акцентуации свободно включается в контексты самой разной тональности» [Иванчикова, 1977, с. 211-212].
Яркой иллюстрацией может послужить отрывок из вышеупомянутого рассказа «Кукушка в сердце»: «Марии Ивановне всегда казалось, что вот-вот придет и обнимет ее незабвенный Александр, что вот-вот, только надо ждать-ждать, улыбнется он ей своей приветливой улыбкой, и будут они вместе навсегда. Но только надо ждать, только ждать. И ждала солдатка, вот уже двадцать с лишним лет ждала...» [Пестунов, 1997, с. 80].
Мелодика этого отрывка как бы имитирует неспешное течение времени, заполненного лишь утомительным, непрерывным, неустанным ожиданием возвращения любимого с войны.
Прием повтора усиливает контраст между предгрозовой тишиной в начале и радостным звучным финалом рассказа «Когда молчали жаворонки»: «Я почему-то обратил внимание на то, что все в округе молчит. Молчит тревожно. Молчит страшно. Молчали женщины, молчал Иван Скотников, молчали волокушники и грабельщицы. И самое печальное - молчала степь» [Пестунов, 1979, с. 100]; «А дождь все шел и шел, и пели жаворонки. Люди слушали шум дождя, и песни веселых птиц. Никому не хотелось зла. Все были добрые, разговорчивые. Жаворонки пели, как не пели, казалось, за все это лето» [Пестунов, 1979, с. 104].
Правдиво воспроизводит С. Пестунов в своих эпических рассказах далекие военные воспоминания. Непомерная тяжесть свалившейся на женские и неокрепшие детские плечи работы воссоздается семантикой самих слов: «Бабы остервенело, с широким размахом втыкали вилы в копны пересохшего сена. Оно хрустело и трескалось, как мелкое стекло. Натужно поднимая навильники над головой, женщины, пошатываясь, несли сено на зарод» (рассказ «Когда молчали жаворонки») [Пестунов, 1979, с. 99].
Затронул автор и проблемы национального характера. Преемственность поколений - тема, довольно часто встречающаяся в его эпических рассказах. Показателен разговор автора с отцом:
«Батя, подавая мне конфеты в хрустящих бумажных обертках, говорил:
- Главное, во всем будь мужчиной. Вырастешь, не обижай слабых, особенно женщин. И ничего никогда не бойся. Страх - это, сынок, гадость. <... > И не жмурь глаза. Пусть даже слезы, как искры, из глаз, но никогда их не жмурь. На все смотри прямо и честно. <...> Вот так-то, дружище! И грома не бойсь. Если ты грешен, он тебя и под горшком убьет. Потому в открытую живи» (рассказ «Шаровая молния») [Пестунов, 1979, с. 89-90].
Распространенной в эпических рассказах С. Пестунова является сюжетно-композиционная функция вещей. В рассказе «Юбилейная медаль» рукоятка трактора, «убившая» Полю Вострикову, рисуется автором как нечто живое, получая такие эпитеты как «постылая», «гадюка» и т.д. Детское сознание Сережи находит понятное для него сказочное сравнение: «рукоятка, откованная в кузнице неумелой женой кузнеца Матреной, была что клюка бабы-яги. На конце острая, сама шершавая, как неоструганная кочерга» [Пестунов, 1979, с. 201].
Из вышесказанного можно сделать вывод о том, что для творчества С. Пестунова характерна ярко выраженная установка на поэтизацию быта. Понятие «лирический рассказ» включает не только выражение чувств, переживаний, тип повествования, характеризующийся ис-поведальностью, наличием ярко выраженной авторской речи, но и комплекс вопросов, объединенных вокруг центральной проблемы личности. Генетика лиризма прозы С. Пестунова - в самом складе его мышления, которое изначально было поэтическим. Поэтому не просто провести четкую границу между лирическим и эпическим началами его прозы. Эпическим рассказам С. Пестунова присущ определенный тип проблематики, традиционно относимый исследователями к эпическим рассказам: проблемы национального характера, взаимоотношения человека и мира, человека и природы, народа и истории. Вся его проза пронизана авторскими чувствами и переживаниями, идущими из глубин сердца и разума. Эпичность и лиризм придают творчеству С. Пестунова и стремление к циклизации - подспудное желание автора объединить все свои прозаические произведения в один большой роман.
Литература
Бальбуров Э.А. Лирическая проза в литературном процессе 1950-1960-х годов // Русская литература. 1979. № 2.
Иванчикова Е.А. Синтаксис текстов, организованных авторской точкой зрения // Языковые процессы современной русской художественной литературы: проза. М., 1977.
Минералов Ю.И. История русской литературы: 90-е годы XX века. М., 2004.
Пестунов С.А. Жизнь бы текла да людей радовала: повести и рассказы. Абакан,
1997.
Пестунов С.А. Сватова деревня. Красноярск, 1979. Пестунов С.А. Чудный месяц. Красноярск, 1982.
