Лингвоперсонологическое описание вторичных текстов Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Вестник

Челябинского

государственного

университета

Филология Искусствоведение Выпуск 30

НАУЧНЫЙ

ЖУРНАЛ

Основан в 1991 году № 10 (148)2009

СОДЕРЖАНИЕ

ФИЛОЛОГИЯ

Акашева Т. В. Интертекстуальность как средство разрушения мифов

в творчестве Эльфриды Елинек..............................6

Белоглазова Е. В. Прием сравнения как проявление дискурсной гетерогенности.10

Бондаренко А. В. Лингвистическая онтология от античности до наших дней....15

Борода Е. В. Художественная интерпретация мифологемы «мать - дочь»

в повести Е. Замятина «Наводнение».......................22

Гвоздева А. В. Отражение особенностей английского национального характера

на примере образа Шерлока Холмса.........................26

Каменева В. А., Коломиец С. В. Композиционно-смысловая структура дискурса газетных сообщений как эффективное средство корректировки гендерного дисплея российской и американской

лингвокультур............................................30

Карманова 3. Я. О смысловом потенциале слова (в развитие идей

А. А. Потебни)...........................................36

Коноваленко И. В. Языковая личность в личностно-ориентированном

конфликтном дискурсе.....................................44

Кошкарова Н. Н. Лингвистические механизмы речевой агрессии в СМИ.........48

Кузьмина С. Е. Проблема выделения структурных схем простого предложения

(на материале английского языка).........................53

Куницына Е. Ю. О дерзкий новый русский Шекспир..........................58

Лаврик Э. П. К вопросу о квалификации синтаксических связей...........66

Надергулов М. X. Башкирские поэтические родословия........................73

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ

А. Ю. Шатия — главный редактор

А. В. Мельников — зам. главного редактора

Л. А. Шкатова — главный редактор научного

направления Е. Н. Азначеева, Н. В. Александрова,

М. В. Загидуллина, Е. Н. Ковтун, В. А. Михнюкевич,

С. А. Питина, Н. Б. Попова, Н. Б. Приходкина

Редколлегия журнала может не разделять точку зрения авторов публикаций. Ответственность за содержание статей и качество перевода аннотаций несут авторы публикаций.

С требованиями к оформлению статей можно ознакомиться на сайте ЧелГУ www.csu.ru.

Адрес редакционной коллегии:

454084 Челябинск, пр. Победы, 162в Тел.: (351)799-71-34 Журнал зарегистрирован в Упринформпечати Администрации Челябинской области. Рег. № 87 Индекс 73855 в каталоге российской прессы «Почта России»

Редактор М. В. Загидуллина Компьютерная верстка А. А. Селютина

Подписано в печать 03.04.09 Формат 60x84 1/8. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс. Печать офсетная.

Уел. печ. л. 22,7. Уч.-изд. л. 14,9.

Тираж 1000 экз. Заказ 631.

Цена договорная

ГОУ ВПО «Челябинский государственный университет»

454021 Челябинск, ул. Братьев Кашириных, 129

Типография «Два комсомольца»

454084 Челябинск, Комсомольский пр., 2

Наличникова И. А. Социальные и психологические основы парадоксальности

(на материале немецких афоризмов)..........................76

Переводческие приемы передачи значений лексемы «meeting» на русский язык (на материале художественных текстов

XX-XXI веков)...............................................80

Синергетические принципы организации художественного

дискурса постмодернизма....................................84

Динамическая иерархия семиосферы парадоксального...........88

Коммуникативный типаж «притворщик».........................94

Петроченкова И. Л. Семантическая классификация «инструментальных» существительных с энергетическим значением

в английском языке.........................................99

Лексические средства выражения категории девиации

(на материале английского языка)...........................103

«Слияние элемента языческого с христианским»: интерпретация С. П. Шевыревым специфики творчества

Микеланджело Буонарроти....................................109

Характер ассимиляции культурных смыслов при переводе

(опыт лингвокультурного анализа)..........................114

Дейктические возможности категории квантитативности

в синтагматике художественного текста.....................121

Лингвоперсонологическое описание вторичных текстов.......126

«Предъевразийство» Ф. М. Достоевского (А. П. Версилов

и Ч. Ч. Валиханов)........................................131

Скорнякова Р. М. Метод субъективного шкалирования как способ верификации

результатов свободного ассоциативного эксперимента........135

Образ русской природы в творчестве Джозефа Конрада........138

Коммуникативный инцидент в русле межкультурной

коммуникации..............................................143

Башкирская народная сказка на сюжет AT 485А в современной

записи....................................................147

Словообразовательные потенции номинантов концептов цвета

(на примере концептов yellow и желтый)....................151

Шагиахметова Л. И. Функции паремиологических единиц..........................156

Нудельман М. А.

ОлизъкоН. С.

Палкевич О. Я. Панченко Н. Н.

Пташкин А. С.

Ратников К. В.

Рябова М. В.

Савельева И. П.

Сайкова Н. В. Сеитов М. М.

Соловьева Е. Е. Фешкина И. А.

Хусайнова Г.Р.

Чистякова Г. В.

ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ

Бобрихин А. А. Социальная прагматика ритуала в народной культуре...........159

Богатырёв В. Ю. Структура партии-роли.......................................164

Борщ Е. В. Приемы визуальной интерпретации литературного текста

во французской книжной иллюстрации XVIII века...............168

Бугаева Н. И. Особенности гравюр печатных трактатов по архитектуре

XVI-XVII веков и их роль в развитии в культуры..............174

Шамилли Г. Б. К истории зарождения музыкальной культуры исламской

цивилизации (610-661 годы)..................................178

ИНФОРМАЦИЯ. РЕЦЕНЗИИ

Высоцкая И. В.

Abstracts

Н. С. Олизько «Интертекстуальность постмодернистского художественного дискурса (на материале творчества Дж. Барта).

Попытка семиотико-синергетического анализа».................184

186

Сведения об авторах

192

ФИЛОЛОГИЯ

Т. В. Акашева

ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ КАК СРЕДСТВО РАЗРУШЕНИЯ МИФОВ В ТВОРЧЕСТВЕ ЭЛЬФРИДЫЕЛИНЕК

В статье рассматривается проблема включения чужого текста в художественное произведение. В ходе исследования ранней прозы Э. Елинек (Elfride Jelinek) доказано то, что интертекстуальность этих произведений в первую очередь направлена на реализацию авторской интенции - разрушить стереотип, речевое клише, а вместе с тем и современные мифы, которые порождены с целью манипуляции массовым сознанием.

Ключевые слова: Э. Елинек, интертекстуальность, ранняя проза, разрушение мифов.

Все творчество австрийской писательницы Эльфриды Елинек, нобелевского лауреата по литературе 2004 года (а оно составляет более

30 произведений, включая поэзию, драматургию, романы, самые известные из которых «Любовницы» (1975), «Пианистка» (1983), «Похоть» (1989), тексты для радиопостановок, переводы), начиная с самых ранних произведений (сборника стихов «Тени Лизы» (1967)) и заканчивая всеобъемлющим, основным ее романом («Дети мертвых» (1995)), посвящено разрушению социальных мифов и идеологий, которые принято называть стереотипами. Ее высказывание это подтверждает: «Мои тексты

- разрушение мифа. Я хочу вернуть вещам их историю и их правду»1. Наложение стереотипов на стереотипы и смешение понятий и образцов обуславливает многослойность ее текстов и связанную с этим языковую игру (метаязык и язык объекта по Р. Барту), что в свою очередь порождает фундаментальную интертекстуальность всех ее произведений2.

Поскольку Эльфрида Елинек в своем творчестве напрямую (эссе «Бесконечная невинность»3) или опосредованно обращается к работе Р. Барта «Мифология», то мы приведем именно его определение понятия «интертекста»: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, созданную из старых цитат...»3. Распознавание их, узнавание (часто бессознательное, на уровне прошлой памяти и опыта) в тексте и попытка их понимания и составляют то триединство: автор - текст - читатель, которое дает жизнь

(или забвение) литературному произведению.

С одной стороны, тексты Э. Елинек конкретны, сильно связаны с материальным и социальным миром, с другой стороны - ее героев трудно назвать реалистическими: персонажи целиком «составлены» из фраз, из устойчивых оборотов, складываются из клише сознания, созданы с помощью языковой игры, характеризуются этой игрой. «Говоря о склонности к языковым играм, я (как и участники Венской группы) имею ввиду самые разные их разновидности, вплоть до дешевого каламбура, но нужно уметь не бояться тривиального, и лучше всего сталкивать тривиальное с выхолощенным пафосом затасканных слов, чтобы начался процесс осознания.», - признается писательница в своем интервью4. Таким образом, становится очевидным, что интертекст в произведениях Елинек - не самоцель, и не просто художественное средство для придания повествованию образности и красочности, а средство разрушения привычных образцов, стереотипов мышления, то есть узнаваемой целостной картины действительности, что в современной культурологи и социологии принято называть мифом. Миф в современном обществе как обобщенное, иллюзорное, представление о действительности сочетает нравственные и эстетические установки и оказывает большое воздействие на массовое сознание. В этом смысле мифы «традиционные» и «современные» оказываются абсолютно равны, так как имеют одни и те же психологические основания и психосоциальные функции.

Если анализировать раннюю прозу Э. Ели-нек, то следует отметить, что наряду с такими формами интертекстуальности, как заимствование, переработка тем и сюжетов, аллюзия,

парафраза, пародия, наиболее частотными, несомненно, являются трансформированные, умышленно искаженные цитаты. Это обусловлено предпринимаемой ею деконструкцией, критикой языка. Для Елинек интертекст

- это прежде всего процесс метафоризации. Она использует цитату и вводит ее в контекст новой метафоры. В подтверждении этому приведем цитату самого автора: «Это как в калейдоскопе: внутри него все те же одинаковые стеклышки, но они раскладываются в разнообразные узоры. Цитаты изымаются из старого контекста и прописываются в новый, таким образом, они меняются, в них так сказать, вписывается новый смысл.»4.

Кроме того, характерной для раннего творчества Елинек является техника коллажа-монтажа и врезки для создания пародии на массовую культуру, в первую очередь, на телевидение, прессу и рекламу. Автор смешивает пласты реальности и фрагменты известных узнаваемых рекламных роликов, телесериалов, ток-шоу и т. д., вовлекая реальных персонажей во взаимоотношения с телевизионными героями, нелепость и абсурдность которых является средством против воздействия этой культуры и рекламы на общество и распространения ими мифов; кроме того, с этой же целью автор широко использует жанровую пародию, причем не только литературную, но и на кино- и телеиндустрию. Так, роман «Любовницы» композиционно и стилистически является пародией на сентиментальный роман, называемый автором романом с продолжением, которыми изобилуют женские журналы. Роман «Перед закрытой дверью» является пародией на буржуазный воспитательный роман, экзистенциальные постулаты которого жестко разрушены Елинек: ее герои, вопреки тезису о равных возможностях каждого и о том, что человек есть то, что он делает, не могут вырваться из своих классовых рамок и заканчивают преступлением. Роман «Похоть» с его пародией на порнофильм разрушает миф о природе женской сексуальности, жестко живописует мнимое благополучие женщины в браке и воспеваемое обществом гендерное равенство.

Чтобы проиллюстрировать вышесказанное, обратимся к конкретным примерам. Приведенные в качестве эпиграфа к роману «Похоть» стихи испанского мистика Йоханнеса Кройца (Johannes Kreuz), в которых идет речь об экстазе, восторге души, уже свидетельствуют о том, что в романе будет предпринята демистифика-

ция «святого эроса», «канонизации» мужской сексуальности5. Приведем эти строки в переводе А. В. Белобратова6:«Там в потаенном гроте / Устами друга / Я жажду утоляла. / И к свету дня оборотясь, / Исхоженного луга не узнала, / И стадо, что пасла, я растеряла!». Из этой строфы эпиграфа Елинек взят мотив «стада», который пронизывает весь текст «Похоти» в тех или иных модификациях, ставший метафорой, характеризующей женщину как товар, единицу стада, «пасущуюся» в природе, однако должную знать свой загон. Безликим «стадом» тянутся на фабрику ее работники, «стадом» их загоняют в хор, «стадом» мелькают кадры порнофильма в доме директора, «стадом» бредут горнолыжники по склонам горы. Эта метафора становится характеристикой безликости, универсальности, неизменности происходящего. Несомненно и то, что картинка упоения покоем и красотами ландшафта, мирно пасущегося стада, представленная строками эпиграфа, являет собой образец литературной традиции эротической пасторали, то есть по сути эпиграф предполагает сценарий «сельской жизни». Однако, в нарушение традиции эротической буколической поэмы, вместо любовных приключений знатных персон на природе в стиле барокко роман «Похоть» разворачивает нам неутешительную картину агрессивной, насильственно насаждаемой сексуальности главного персонажа - директора фабрики, постоянных надругательств над его женой Герти на фоне некогда живописной альпийской долины в Штирии, природа которой ныне выхолощена производством целлюлозной фабрики. Как пародию на картинку, воспетую в эпиграфе, Елинек представляет нам видеоряд «другой природы»:

“In saftiger Ruhe schiebt der Mann das Bild seiner Frau in den Schlitz des Betrachters. Schaudernd greifen die Wälder nach dem Haus, in dem die Bilder der Videos, eine bepackte Herde von Zeugungsfähigen, vor den Augenzeugen über den Schirm ziehen. An ihren Fesseln werden die Frauen ins Bild gezerrt, nur ihre tägl. Gewohnheiten sind erbarmungsloser. Der Blick der Frau überwuchert die Ebene der Bilder, die sie jeden Tag mit ihrem Mann zurückzulegen hat, bis sie sich selbst zurücklegen muß. Gar nicht geknickt von seinem voll für ihn verantwortlichen Beruf, steht der Direktor im Saft und saugt an ihren Zitzen und Ritzen, ruft nach dem Beginn der Nacht und der Nachtvorstellung. So grünen auch an den Berghängen lebende Bilder, und die Kletterer treten mit ihren festen Schuhen hinein”7-

В смачном спокойствии мужчина вставляет изображение своей жены в щель видеоплейера. Дрожа, трепещут леса за домом, в котором на экране двигаются картинки видео, словно навьюченное стадо способной производить потомство скотины. С силой тащат женщин с их оковами в картинку -безжалостнее лишь их повседневная рутина. Взгляд женщины устремляется поверх картинок, которые она каждый день должна просматривать со своим мужем, до тех пор, пока она не должна будет откинуться сама. Ничуть не сгибаясь под тяжестью своей ответственной, исключительно перед самим собой, работы, стоит директор, налитый соком, и сосет ее соски и щелки, призывает ночь, чтобы начать ночное представление. Также зеленеют на горных склонах живые картины, и скалолазы топчут их своими прочными башмаками (перевод наш - Т. А.).

В описанной в романе природе нет больше ничего настоящего, естественного, она полностью трансформирована в картинки культурной индустрии: (“wo der Bildschirm rauscht” или “Ewig singt die Stereoanlage”- «где шумит экран» или «вечно поет стереоустановка» (перевод наш - Т. А.)8. В конце концов, подвергаемая насилию героиня романа Герти становится частью испорченной идиллии разрушенной природы, над которой пронеслись и оставили свой след «стада» телевизионных картинок.

Другой пример иллюстрирует разрушение марксисткого мифа путем использования речевого клише в контрастивном контексте, а также его трансформации. Анализируя размышления рабочего Ханса, одного из главных героев романа «Перед закрытой дверью», о марксисткой идее о труде, дающем свободу, ставшей затем известным девизом Освенцима «Труд делает свободным», становится очевидным, что он в своих рассуждениях следует нацистской логике с ее цинизмом и что социалистические представления трудящихся о свободе являются лишь иллюзией: “Nachdem der Vater von Hans durch die Arbei frei gemacht worden war, starb er sehr schnell. Viele arbeiten ihr ganzes Leben und sind immer noch nicht frei” - После того, как труд сделал отца Ханса свободным, он очень быстро умер. Многие работают целую жизнь, и все еще не становятся свободными (перевод наш - Т. А.)9. Другие персонажи романа, близнецы Витковски, этот нацистский девиз принимают за истину, модифицируют его, заменив «труд» на «знания», которые они хотят полу-

чить и благодаря которым они смогут освободиться: “In dieser neuen Zeit macht Wissen frei und nicht die Arbeit” - В эти новые времена знания делают свободным, а не труд (перевод наш

- Т. А.)10. Свобода в из понимании - вырваться из рамок своего класса. В такой адской микстуре смешиваются марксистские и фашистские идеи - быть абсолютно свободным, пользоваться властью, безраздельно господствовать

- что извращает идею о свободе и идеологически оправдывает фашизм и дарвинизм героев романа, один из которых, Райнер Витковски, позиционируя себя «гением» и «фюрером», так и не получает свободу, несмотря на успехи в учебе, и заканчивает преступлением. Другой, Ханс, не смирившись с нищетой, уничтожает плоды труда своей матери, сжигая пачки конвертов в печи, как будто печь - это крематорий в миниатюре.

Следующий пример демонстрирует, как аллюзия может быть средством разрушения мифа. Помимо использования явной инверсии названия известной пьесы Ж. Сартра «За запертой дверью», в романе Э. Елинек «Перед закрытой дверью» можно предположить и другие отсылы к произведениям Сартра. Учитывая время, в которое разворачивается действие романа, а это 50-е годы XX века, и экзистен-циональную моду в Европе, следует заметить, что произведения французских мыслителей, в первую очередь Сартра, были кругом чтения, по ее собственному признанию, самой Ели-нек. Она в совершенстве владела французским языком, о чем свидетельствует ее блестящая переводческая литературная деятельность. Обратимся к его романной трилогии «Пути к свободе» («Les chemins de la liberte» (1945-1949)), а именно к ее первой части «Зрелый возраст» («Lage de raison»), вышедшей во Франции в 1945 году и переведенной на немецкий язык в 1949 году11. Во-первых, аллюзия на это произведение возникает на уровне персонажей романа: “In der Zeit der Reife von Jean-Paul Sartre will einer seine Katzen ersaeufen, und deshalb will man heute diese Katze ebenfals ersaeufen, obwohl auch diese Katze ein Recht auf ihre Existenz hat». - В зрелом возрасте Сартра один хотел утопить своих кошек, и поэтому сегодня опять хотят утопить эту кошку, хотя и кошка имеет право на свое существование (перевод наш - Т. А.)12. Поскольку название романа Сартра здесь не выделено кавычками, становится очевидным, что персонажи, читающие и цитирующие Сартра, путают реальность и вымысел. Они

блещут эрудицией, подражая героям Сартра, совершают определенные поступки, трансформируя тем самым философские понятия о праве выбора личности на самоопределение. Они рассуждают, что тоже не хотят лишать эту кошку «права на ее существование» (Райнер дополняет: и на ее не-существование), однако отправляются топить ее в ручье. То есть такой абсурдной сценой Елинек показывает, как ее герои подменяют понятия и путают связанный с поступками «язык-объект» с неизменными картинками и пустыми жестами искусственного «метаязыка», то есть вполне в соответствии с описанным Роланом Бартом функционированием тривиальных мифов. Так они преобразуют прочитанное, превращая философию Сартра и Камю о праве на существование в доступную им застывшую картинку, в тривиальный миф, где - вполне в духе определения Романа Барта о мистификации - едва ставшее «историей» превращается» в «природу». Такая трансформация экзистенционализма в тривиальный миф при наличии явной отсылки на роман Сартра «Зрелый возраст» становится не просто оппозициональной, а демистифицирующей.

Любой многослойный текст труден для восприятия. Этот интертекстуальный «калейдоскоп» Э. Елинек труден вдвойне, особенно если речь идет о переводе. Если идентификация цитаты, парафразы представляется нам возможной (при определенных условиях и подготовке читателя), то аллюзии, является ли она авторской или переводчика, практически нераспознаваемы без детального «деконструирования». Что же касается ее техники монтажа-демонтажа, врезки, где зачастую используются клише языка масс-медийной культуры, рекламы, то их узнавание, вычленение и понимание абсолютно невозможно для не немецкоязычного читателя. Да и немецкоязычного, но другого поколения. В австрийской прессе часто упоминается, что, например, для нынешних 15-17-летних молодых людей недоступно понимание ее романа «Михаэль. Молодежная книга для инфантильного поколения», написанного в 1972 году, с обилием цитат и «врезок» из популярных телепередач, бульварной прессы, рекламы, сентиментальных романов и телесериалов.

Относительно интертекстуальности произведений Эльфриды Елинек нам кажется уместным привести здесь отрывок из беседы с Александром Белобратовым, а именно о «пе-

реводимости» романа «Пианистка»: «... книга Елинек чрезвычайно интертекстуальна (Рильке, Кафка, Канетти, “массовая” литература) - и тут пришлось очень осторожно обходиться с аллюзивными ситуациями: пережмешь - будет манерно, искусственно, “недожмешь” - уйдет из текста совсем. Пускаться же в объяснения в сносках-примечаниях - дело очень сомнительное и единство книги разрушающее»13.

Такова привлекательность, многослойность и образность интертекстуальных произведений, что порождает сложность их перевода, а затем и их восприятия вообще, и Э. Елинек в частности.

Примечания

1 Залесова-Докторова, Л. Эльфрида Елинек

- совесть австрийской нации / Л. Залесова-Докторова // Звезда. - 2005. - № 3. - С. 91.

2 См.: Барт, Р. Мифология / Р. Барт; пер. с фр., вступ. ст. и коммент. С. Н. Зенкина. - М. : Изд-во им. Сабашниковых, 1996. - 312 с.

3 Die endlose Unschuldigkeit // Die endlose Unschuldigkeit : Prosa - Hoerspiel - Essay. - Sch-wifting, 1980. - S. 49-82.

4 Белобратов, А. Эльфрида Елинек : «Я ловлю язык на слове.» : интервью с Э. Елинек / А. Белобратов // Иностр. лит. - 2005. - № 7.

- С.233.

5 См.: Елинек, Э. Похоть / Э. Елинек; пер. с нем. А. Белобратова. - СПб. : Симпозиум,

2006. - С. 5.

6 Александр Васильевич Белобратов (1951)

- переводчик, литературовед-германист, редактор и составитель переводной серии «Австрийская библиотека». В его переводе в России вышли романы Э. Елинек «Любовницы» в 1996 году, «Пианистка» в 2001 году и «Похоть» в 2006 году.

7 Jelinek, E. Lust / Е. Jelinek. - Reinbek, 1992. -S. 53.

8 Ibid. - S. 53, 73.

9 Die Ausgesperrten : roman. - Reinbek, 1980. -S. 81.

10 Ibid. - S. 35.

11 Встречаются другие варианты перевода на русский язык: «Дороги к свободе», «Возраст зрелости».

12 Ibid. - S. 92.

13 Калашникова, Е. «Интерес к переводу был естественный, но не доминирующий» : интервью с А. Белобратовым / Е. Калашникова // Рус. журн. - 2004. - 15 янв.

ПРИЕМ СРАВНЕНИЯ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ ДИСКУРСНОЙ ГЕТЕРОГЕННОСТИ

Настоящая статья посвящена рассмотрению одного типа междискурсных отношений, материализующегося в тексте в виде сравнения. Материалом для анализа служит детская художественная литература, специфическая адресованность которой обусловливает своеобразие функционирования сравнения и особый набор специальных дискурсов. Проведенный анализ позволяет прийти к выводам касательно вовлекаемых в указанные отношения дискурсов и маркирования смены дискурса.

Ключевые слова: интердискурсность, полидискурсность, дискурсная гетерогенность, ког-

нитивная структура, маркер, сравнение, смена

В центре нашего внимания находится явление дискурсной гетерогенности текста, лежащее в основе таких категорий, как интердискурсность1, полидискурсность2, интерференция дискурсов3, составной дискурс4

Попытаемся разобраться, как соотносятся эти понятия, и что за ними стоит.

Концепция Д. Мэнгено, с одной стороны, представляет собой интерес, поскольку автор констатирует, что некоторым «дискурсам» свойственна дискурсная неоднородность. Мэнгено противопоставляет несоставные (self-constituting) и составные (constituted) дискурсы. Первые по природе являются чистыми, не содержат инодискурсных элементов, но сами содержатся в других дискурсах. С другой стороны, концепция не выдерживает критики, поскольку, не приводя сколь-либо исчерпывающего перечня первичных дискурсов, Мэнгено однозначно относит к ним художественную литературу4, являющуюся ярчайшим примером смешения дискурсов, подчиняющегося замыслу автора. Кроме того, такой оксюморон, как «интердискурсный дискурс» или «дискурсная гетерогенность дискурса» представляется не самым удачным терминологическим обозначением. Целесообразно все-таки проводить более четкую терминологическую границу между дискурсом и гибридным образованием, объединяющим в себе элементы нескольких дискурсов.

Обращаясь к термину интердискурсность, нельзя не обратить внимание на ряд фактов, свидетельствующих в его пользу:

- История. Термин интердискурс существует столько же, сколько и анализ дискурса. Он был введен представителем французской школы анализа дискурса, непосредственным

дискурса, детская художественная литература.

последователем М. Фуко, М. Пешё5. И, как отмечает в своем обзоре истории французского анализа дискурса П. Серио, под влиянием Пешё в последующих работах дискурсные объекты рассматривались «.под тройным напряжением: системности языка, историчности и интердискурсивности»6.

- Ареал распространения. Хотя данное направление теории дискурса, в рамках которого зародилось и разрабатывалось понятие интердискурса, относительно мало известно в англоязычном мире7, оно было воспринято в Европе8.

- Прозрачность.

- Корреляция с термином интертекстуальность.

В этой связи не может не вызвать недоумения введение альтернативного обозначения -интерференция дискурсов9, не имеющего ни одного из вышеперечисленных преимуществ своего «конкурента». Это терминологическое обозначение мы рассматриваем как дублирующее понятие интердискурсности и не привносящее в теорию дискурсной гетерогенности ничего нового.

В то же время интердискурсность и полидискурсность не подменяют друг друга. Несмотря на то, что в основе их лежит один и тот же механизм диалогичности, указанные понятия соотносятся с различными исследовательскими ракурсами. Полидискурсность фокусирует сложившуюся в силу дискурсной традиции совокупность специальных дискурсов, манифестирующихся в текстах, раскрывающих определенную идеологию. Полидискурс, таким образом, может соотноситься и исследоваться лишь в множестве текстов, в то время как интердискурсность описывает

один текст, характеризующийся дискурсной гетерогенностью. Полидискурс относительно стабилен и идеологически обусловлен, интердискурс индивидуален и спонтанен.

Поскольку, как сказано выше, в основе обоих явлений лежит один и тот же когнитивный механизм, мы здесь не будем их разграничивать, но поведем речь о сущности дискурсной гетерогенности, общей для обоих явлений.

Сущность же состоит в том, что дискурсы, на основе каких критериев бы их не выделяли, существуют не в изоляции, в строго заданных для них границах. Напротив, каждый дискурс неизбежно соприкасается с другими дискурсами, с которыми он может вступать в разные отношения - взаимодополнения или конфликта. И эти контакты размывают границы дискурса и формируют основу для естественного междискурсного диалога, обусловленного фактической смежностью дискурсов и входящих в них когнитивных структур.

Однако дискурсная гетерогенность не ограничивается таким естественным взаимопроникновением дискурсов в области их пересечения. Субъект может соотнести дискурсы на основе субъективных критериев, установить между ними отношения смежности, руководствуясь своей индивидуальной когнитивной картой.

Можно выделить ряд разновидностей данного типа дискурсной гетерогенности, но в настоящей статье мы хотели бы сосредоточиться на анализе одного из них, лежащего в основе сравнения.

Под сравнением здесь мы понимаем ментальную операцию соотнесения различных явлений и фактов реального мира, между которыми устанавливаются сходства и различия. Операция сравнения лежит в основе широкого спектра языковых средств.

Эксплицитно сравнение проявляется в стилистическом приеме с таким же названием, имеющем однозначные маркеры:

- лексические: глаголы seems, resembles, looks like;

- синтаксические: сравнительные обороты, сравнительные придаточные;

- морфологические: суффиксы -ish, -like, -some, -у10.

Имплицитно оно присутствует в таких стилистических приемах, как метонимия и метафора.

Интересно проанализировать проявление данного типа дискурсной гетерогенности в

детской художественной литературе. Обоснуем, почему.

Во-первых, художественная литература, как было отмечено выше, по определению не монодискурсна. Именно ее неоднородность послужила причиной споров о ее функционально-стилевом статусе11.

Во-вторых, дискурсная структура литературы для детей имеет четко прослеживаемую идеологическую обусловленность12.

В-третьих, ментальная операция сравнения, лежащая в основе познания в целом, играет очень важную роль в познавательной деятельности ребенка, осуществляемой, во многом, через книги, посредством которых он выходит за пределы своего ограниченного мира. Соответственно, большой мир книг в своей совокупности является чем-то непознанным. Чтобы приблизить его к читателю, автор соотносит его со знакомыми ребенку предметами.

В-четвертых, прием сравнения приобретает определенную специфику в литературе для детей, что обусловливается особенностями ее адресата.

С. К. Гаспарян13 выделяет два вида стилистического сравнения:

1. Простое, двухуровневое сравнение, основанное на внешнем сходстве предметов. Слова соотносятся с конкретными предметами. Их функция - создание зрительного, слухового и др. образа, воздействующего на чувства читателя. Такие сравнения характеризуются «одномерностью» и статичностью, нейтральностью с точки зрения авторской оценки.

2. Трехступенчатое сравнение, устанавливающее сложную взаимосвязь между словом, предметом и создаваемым при этом художественным образом. Образное содержание сравнения раскрывается при обращении к более широкому контексту.

В детской литературе сравнение служит задаче облегчения восприятия за счет создания конкретного чувственного образа. Сложные же взаимосвязи, предполагаемые трехступенчатым сравнением, напротив, усложняют тектонику произведения и, соответственно, задачу читателя по ее реконструкции. По этой причине в художественной литературе, адресованной детям, очевидное предпочтение отдается сравнению первого вида.

Аналогичным образом в оппозиции эксплицитное сравнение - имплицитное срав-

нение однозначно доминирует первое, что также обусловлено особенностями адресата, чьи способности по декодированию текста ограниченны.

В рассмотрении специфики приема сравнения в детской художественной литературе нас, прежде всего, интересует, какие специальные дискурсы вовлекаются в сравнение и как маркируется смена дискурса.

В том, что касается первого из поставленных вопросов, анализ текстов художественных произведений для детей позволяет прийти к достаточно предсказуемому выводу

о том, что дискурсы, привлекаемые для сравнения, коррелируют с областями реальности, наиболее близкими и знакомыми ребенку. Это объяснимо в свете основного предназначения сравнений - способствовать вящей доступности текста путем установления параллелей между потенциально незнакомыми явлениями и теми, что давно и хорошо известны адресату.

Так, наибольшее число примеров содержат параллели:

1) с игровым дискурсом, коррелирующим со сферой игры, репрезентируемым когнитивными структурами, строящимися вокруг концептов игр и игрушек:

E.g. It was exactly like winding a top - only the peg was the pillar, and the dragon’s tail was the string (Nesbit).

Раскрученный драконом остров сравнивается с волчком, где осью волчка выступает скала, возвышающаяся в центре, а хвост дракона уподобляется струне;

2) с домашно-бытовым дискурсом, репрезентирующим мир дома, семьи, обыденные события и вещи:

E.g. So Jane came on; and when they got close to the clear, tall, beautiful flames they saw that there was a great, queer-shaped lump of ice all around the bottom of the Pole-clear, smooth, shining ice, that was deep, beautiful Prussian blue, like icebergs, in the thick parts, and all sorts of wonderful, glimmery, shimmery, changing colors in the thin parts, like the cut-glass chandelier in Grandmamma’s house in London (Nesbit).

Северный полюс, на котором оказались герои Э. Несбит, представляет собой ледяную скалу, сверкающую, как хрустальная люстра в доме бабушки в Лондоне;

3) с гастрономическим дискурсом, естественно, включающем в себя только вкусные

вещи, прежде всего, различные сладости. При этом в английской литературе на первом месте по употребимости стоит пуддинг, с которым сравнивается мир в состоянии хаоса до его формирования в современном виде. Жадные люди описываются в терминах количества съедаемых порций пуддинга.

E.g. But they are greedy, grasping people, the kind who would take four helps of pudding, as likely as not, which neither Tom nor Mary Ann ever did (Nesbit);

4) с природоведческим дискурсом, относящимся, прежде всего, к миру животных, неизменно вызывающих интерес малышей.

E.g. Grandma Georgina ... was trumpeting and spitting like a rhinoceros (Dahl).

Бабушка сравнивается Р. Далем с бегемотом, о котором, в основном, известно, что он большой и славится дурным нравом, а значит пыхтеть и плеваться у него должно получаться хорошо;

5) с учебно-познавательным дискурсом, связанным с познавательной деятельностью детей, тем, что они познают, а также как и где они это делают. Так королевство сравнивается со школой:

E.g. Then, too, little things began to be missed. And you know how unpleasant that is, even in a private school, and in a public kingdom it is, of course, much worse (Nesbit).

Чувства, испытываемые персонажем М. Твена, передаются через сравнение с тем, что испытывает астроном, открывший новую планету:

E.g. He felt much as an astronomer feels, who has discovered a new planet (Twain).

Т е. можно заключить, что привлекаемые для сравнения дискурсы являются идеологически значимыми и стабильно воспроизводимыми в текстах детской художественной литературы, формирующими полидискурс художественной литературы для детей.

В том же, что касается второго из поставленных нами вопросов - о сигналах смены дискурса, этот разговор следует предварить одним замечанием. В целом смена дискурса рассматривается нами как дополнительная сложность при восприятии текста читателем, поскольку подразумевает когнитивную некогерентность текста, требует от читателя опознания нарушающей когерентность когнитивной структуры, ее логических связей с другими структурами и, как следствие, отождествления вводимой ментальной сферы,

лежащей в основе привносимого дискурса. Одни и те же концепты могут входить в разные когнитивные структуры и разные дискурсы, в которых у них актуализируются соответственные компоненты значения. Т. о., правильная идентификация модели и дискурса обычно требует усиленной маркированности, т. е. целого ряда маркеров, позволяющих однозначно отнести нарушивший когерентность фрагмент к его дискурсу и правильно интерпретировать его.

Так, английское school обычно значит «школа», но у этого слова есть и значение «стая, косяк (рыб)»14. Первое значение представляет собой более распространенный лексико-семантический вариант слова, к тому же оно относится к ядерному для детской литературы учебно-познавательному дискурсу. Подобную ситуацию, когда слово имеет лексико-семантические варианты, относящиеся к разным дискурсам, мы называем потенциальной интердискурсностью, которая обыгрывается в рассказе Л. Лионни Swimmy. В совокупности вышеуказанные факторы требуют введения большого количества маркеров, однозначно указывающих на природоведческий дискурс, в качестве которых выступают названия морских обитателей (fish, mussel shell, medusa, tuna fish, lobster, strange fish, seaweed, eel, anemone, etc.) и среды их обитания (sea)

Рассматриваемый же в настоящей статье тип междискурсных отношений не подразумевает развернутой системы сигналов и носит точечный характер. Соответственно, к сигналам смены дискурса при таком типе отношений предъявляются повышенные требования в плане однозначной принадлежности к вводимому дискурсу, в котором, как отмечают Э. Лакло и Ш. Муфф, фиксируется значение слова15.

Смена дискурса сигнализируется языковыми средствами выражения сравнения. Без них читатель может не почувствовать «шва» между дискурсами. Именно поэтому предпочтение в детской литературе отдается эксплицитному сравнению. Основным сигналом вводимого дискурса, позволяющим его идентифицировать, является наименование объекта, с которым делается сравнение, часто подкрепляемым указанием критерия для сравнения. Таким образом, мы выделили три сигнала дискурсной гетерогенности, выступающие как элементы программы интерпретации текста:

1) сигнал смены дискурса;

2) маркер вводимого дискурса;

3) маркер, указывающий на связь между участниками сравнения.

Рассмотрим, как распределяются сигналы дискурсной гетерогенности в приведенных выше примерах сравнения.

Grandma Georgina . was trumpeting and spitting like a rhinoceros (Dahl):

1) like;

2) rhinoceros;

3) trumpeting and spitting.

But they are greedy, grasping people, the kind who would take four helps of pudding, as likely as not, which neither Tom nor Mary Ann ever did (Nesbit).

1) the kind;

2) pudding;

3) greedy, grasping.

He felt much as an astronomer feels, who has discovered a new planet (Twain).

1) аs;

2) astronomer, planet;

3) felt.

В последнем примере учебно-познавательный дискурс маркирован сразу двумя однозначными концептами соответствующей научной области, что говорит о том, что число маркеров может варьироваться в сторону увеличения. Также можно себе представить сравнение, в котором отсутствует эксплицитное указание на критерий соотнесения сравниваемых явлений.

They were green with scales, and they had four legs and a long tail and great wings like bats ’ wings, only the wings were a pale, half-transparent yellow, like the gear-boxes on bicycles.

В приведенном выше примере присутствует сразу два сравнения крыльев драконов, с одной стороны, с крыльями летучих мышей, а с другой, с коробкой скоростей на велосипеде.

Для второго сравнения система маркеров стандартна по развернутости:

1) like;

2) gear-boxes on bicycles;

3) a pale, half-transparent yellow.

В первом же из сравнений отсутствует эксплицитное указание на критерий соотнесения, которым может оказаться форма, размер, строение, материал и т. п.

Суммируя наше размышление о разновидности междискурсных отношений, репрезентирующейся в приеме сравнения, подчеркнем следующее.

Во-первых, дискурсная гетерогенность подразумевает разного рода отношения между соотносимыми дискурсами. Мы рассмотрели тип отношений, материализующийся в приеме сравнения, и мельком отметили другой тип, обозначенный нами как потенциальная интердискурсность.

Во-вторых, анализ текстового материала подтвердил нашу гипотезу о неслучайном выборе дискурсов, привлекаемых для сравнения. Выбор этот, с одной стороны, обусловлен целью максимизировать доступность текста для читателя, а с другой, значимым статусом привлекаемых дискурсов в полидискурсе литературы для детей.

В-третьих, наш анализ подтвердит другую нашу гипотезу о необходимости однозначного и избыточного маркирования смены дискурса, представляющей трудность при восприятии текста. Даже такая точечная, неразвернутая разновидность дискурсной неоднородности обычно сопровождается системой из трех маркеров, хотя нами были отмечены и отклонения от указанного числа в обе стороны.

Примечания

1 Чернявская, В. Е. Интертекстуальность и интердискурсивность / В. Е. Чернявская // Текст - Дискурс - Стиль. Коммуникации в экономике. - СПб., 2003; Чернявская, В. Е. Открытый текст и открытый дискурс : интертекстуальность - дискурсивность - интерди-скурсивность / В. Е. Чернявская // Стиль-6.

- Белград, 2007; Архипов, И. К. Полифония мира, текст и одиночество познающего сознания / И. К. Архипов // Studia Linguistica.

- Вып. XIII. - СПб., 2004; Link, J. Diskurs / Interdiskurs und Literaturanalyse / J. Link, U. Link-Heer // Zeitschrift fur Literaturwissenschaft und Linguistik-20. - 1990 и др.

2 Белоглазова, Е. В. Роль идеологии в структурировании полидискурса детской художественной литературы / Е. В. Белоглазова // Лингвистика текста и дискурсивный анализ.

- СПб., 2007; Белоглазова, Е. В. Полидискурс в системе коммуникативной иерархии: к определению понятий / Е. В. Белоглазова // Стереотипность и творчество в тексте : сб. науч. тр. - Вып. 11. - Пермь, 2007.

3 Шевченко, В. Д. Интерференция ораторского и публицистического дискурсов / В. Д. Шевченко // Система языка и дискурс : междунар. сб. науч. ст. - Самара, 2007.

4 Maingueneau, D. Analyzing self-constituting discourses / D. Maingueneau // Discourse studies. - 1999. - № 1/2.

5 Пешё, М. Прописные истины. Лингвистика, семантика, философия / М. Пешё // Квадратура смысла : Французская школа анализа дискурса. - М., 1999.

6 Серио, П. Как читают тексты во Франции / П. Серио // Там же.

7 McHoul, A. Discourse / А. McHoul // The Encyclopedia of Language and Linguistics. - New York : Aberdeen : Pergamon Press : University of Aberdeen Press, 1991.

8 Link, J. Diskurs / Interdiskurs und Literaturanalyse / J. Link, U. Link-Heer // Zeitschrift fur Literaturwissenschaft und Linguistik-20. - 1990; Fairclough, N. Analysing Discourse - textual research for social research / N. Fairclough. - New York : Routledge, 2003.

9 Шевченко, В. Д. Интерференция ораторского и публицистического дискурсов.

10 Арнольд, И. В. Стилистика современного английского языка / И. В. Арнольд. - Л., 1981.

11 О близости понятий функциональный стиль и дискурс см.: Кожина, М. Н. Размышления над вопросом о соотношении функциональной стилистики и дискурсных исследований (с речеведческих позиций) / М. Н. Кожина // Stylistika XIV. Stylistics and Kozhina. - Opole,

2005.

12 См.: Белоглазова, Е. В. Роль идеологии в структурировании полидискурса детской художественной литературы.

13 Гаспарян, С. К. Сравнение как «изъяснение» в научной речи и как средство лингвопоэтического творчества в художественной литературе : автореф. дис. ... д-ра филол. наук / С. К. Гаспарян. - М., 1999. - C. 7-10.

14 Мюллер, В. К. Англо-русский словарь / В. К. Мюллер. - М. : Рус. яз., 1992. - C. 625.

15 Филлипс, Л. Дж., Йоргенсен М.В. Дискурс-анализ. Теория и метод / Л. Дж. Филлипс, М.

В. Йоргенсен. - Хельсинки, 2004.

ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ОНТОЛОГИЯ ОТ АНТИЧНОСТИ ДО НАШИХ ДНЕЙ

В статье прослеживается эволюция бытийных взглядов на язык, постулируются гносеологические принципы языковой онтологии, обсуждаются проблемы локализации сущности языка. Ключевым фактором языковой манифестации признаётся категория «различения», а экзистенциальной единицей языка - металингвистическое «высказывание». В статье также рассматривается смысловая архитектоника языковой личности, кратко излагаются методы лингвистической онтологии.

Ключевые слова: теория языка, философия языка, лингвистическая онтология, бытие и сущность языка.

У нас есть наука о языке, а бытие сущего, которое она имеет темой, туманно; даже горизонт для исследующего вопроса о нем загорожен.

Мартин Хайдеггер

Разговор наш пойдет о бытии и сущности языка, о лингвистической онтологии. «Лингвистическая онтология» - термин, чаще применяемый в информатике и вычислительной технике, нежели в науке о языке. Под ним, как правило, понимается специализированный информационно-поисковый тезаурус для автоматической обработки текстов, то есть разновидность программного обеспечения. Как наука о бытии и сущности языка лингвистическая онтология упоминается крайне редко. Но именно экзистенциальное определение языка, то есть вскрытие его сущности через анализ языкового бытия, более всего способно заложить теоретический фундамент для общей лингвистики. В ходе дальнейших рассуждений мы намерены проследить эволюцию онтологических взглядов на язык с античных времен до наших дней, обобщить накопленный наукой опыт и обеспечить теоретические предпосылки для создания фундаментальной онтологии языка.

История демонстрирует знаменательные вехи на пути к онтологической парадигме. Попытки, и небезуспешные, подобраться вплотную к сущности языка с онтологических позиций предпринимались со времен античности1. Греческие философы Парменид, Гераклит, Платон и их последователи создали мощный теоретический конструкт, имя которому - Логос. Парменид заложил основы античной теории бытия, отождествил Бытие с мыслью. Основные постулаты:

> Кроме Бытия нет ничего. Мышление есть Бытие, так как нельзя мыслить ни о чем.

Бытие никем и ничем не порождено2, иначе пришлось бы признать, что оно произошло из Небытия, но Небытия нет.

> У Бытия нет ни прошлого, ни будущего. Бытие есть чистое настоящее. Бытие сплошно (едино), то есть не имеет частей. Если имеет части, значит, части отграничены друг от друга Небытием. Его - нет.

> Если нет частей и если бытие одно, то нет движения и нет множественности в мире. В противном случае, одно Бытие должно двигаться относительно другого.

> Так как не существует движения и множественности и Бытие одно, то нет ни возникновения, ни уничтожения. Так при возникновении (уничтожении) должно быть Небытие. Если нет движения, возникновения, уничтожения, то и времени не существует. Бытие покоится, оно пребывает в вечности, а не во времени.

Органичным развитием (или дополнением) онтологии Парменида явилось учение Гераклита о Логосе - всеобщей закономерности, духовном первоначале, мировом разуме, абсолютной идее. «Хотя этот логос существует вечно, люди не понимают его - ни прежде, чем услышат о нем, ни услышав впервые»3. Ключевые категории философии Гераклита

- Логос, Судьба, Правда, Бог. По Гераклиту, «природа любит скрываться». Познание сущности бытия затруднено, количественное накопление знаний неспособно открыть Истину, «многознание уму не научает». Приобщение к Логосу - вот единственный способ хоть как-то приблизиться к трансцендентному.

Идеологически близким к воззрениям Гераклита можно считать учение Платона об Эйдосе - конкретной явленности Бытия. Согласно Платону, «.. .эйдос - наивысшая обобщенная, конкретная сущность вещи; и к нему неприложимы никакие не только вещные, но формально-логические квалификации»4. Платон определяет сущее как нечто нераскрытое. «Сущее» указывает только на то, что предмет существует, причем не ставится тут вопроса ни о том, что такое этот существующий предмет, ни того, как он существует»5. «Платонизм в сущности есть учение о трех или, если хотите, о четырех ипостасях, диалектически развертывающих бытие во всей его целости, - о Едином, Уме (Эйдосе, Идее), Душе и Космосе»6. По Платону, Единое - сверхсущее, Единое порождает Ум как способ самосознания. Ум через становление одушевляется. Душа отелеснивается в Космос.

Следующим этапом эволюции онтологических взглядов на язык стало аристотелевское понятие «чтойности». Чтойность это «1) смысл вещи, 2) данный как неделимая и простая единичность и 3) зафиксированный в слове»7. Бытие, по Аристотелю, многослойно. Сущие актуализируются, высвечивая то одну свою сторону, то другую. Границы между сущими условны и размыты. Имеет место обмен чтойностями. Смыслы трансформируются, вещи приобретают новое звучание, становятся новыми вещами. Онтологические взгляды Аристотеля нашли свое отражение в его учении о началах бытия под названием «Метафизика».

Пройдя сквозь века и столетия, плодотворная античная мысль дала новые всходы в евразийской филологической традиции нового времени, главным образом, немецкой и русской. В. фон Гумбольдт, основоположник теоретического языкознания, стал едва ли не первым лингвистом, помыслившим язык с позиций онтологии. В. фон Гумбольдт включает язык в круг фундаментальных свойств человека, утверждая, что «действие» человеческого языка простирается теоретически на всю бесконечную действительность, то есть охватывает мир именно как целое. Это не простое расширение горизонта, а приобретение нового измерения»8. Поразительным образом античное мировоззрение обретает новое звучание в словах великого немца. В. фон Гумбольдт, подобно Гераклиту, постулирует тотальную эзотерическую природу язы-

ка: «Конечно, язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов. Ему присуще очевидное для нас, хотя и необъяснимое в своей сути самодеятельное начало, и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба»9.

В последнее время бытийная проблематика языка всё чаще ассоциируется с именем выдающегося немецкого философа М. Хайдеггера, автора учения о бытии как об основополагающей стихии мироздания. По Хайдеггеру, говор бытия можно услышать посредством постижения сущности языка. Философия Хайдеггера по-новому ставит вопрос о смысле бытия. Опираясь на феноменологический метод Гуссерля, Хайдеггер развил некоторые идеи, которые впоследствии подтолкнули Сартра к созданию экзистенциализма. Однако сам Хайдеггер к этому направлению не примкнул, напротив, целиком и полностью погрузившись в феноменологию Гуссерля, приступил к созданию фундаментальной онтологии, чему и посвятил остаток своей жизни. Хайдеггер оставил после себя богатое научное наследие, однако его титульной книгой принято считать «Бытие и время». Программным же лозунгом всей лингвофилософской концепции мыслителя стала фраза «Язык есть дом бытия», разлетевшаяся на цитаты, главным образом, в трудах современных последователей экзистенциального направления в языкознании. Нынешнее состояние онтологической проблематики в науке о языке можно охарактеризовать как период затишья перед качественным скачком к синтезу нового знания. Учёные различных профилей, филологи, философы, эстетики, психологи, обращаясь к сущностно-бытийным вопросам языка, каждый по-своему дополняют единую картину языковой онтологии. То же попытаемся сделать и мы.

Бытие-Язык-Человек. Ключевым вопросом лингвистической онтологии являются взаимоотношения внутри экзистенциальной триады Бытие-Язык-Человек. Рациональным зерном в концепции Парменида, безусловно, является отождествление Бытия с «бодрствующим», сознающим разумом, то есть с Языком. Логос Гераклита это Мир, организованный Абсолютом в обеспечение гармонии

Человека и Природы. Иными словами, всё, что хоть как-то дано человеку в ощущении и восприятии, ассоциируется с говором Бытия. Такой же точки зрения придерживается и основатель философской герменевтики Х.-Г. Гадамер: «Человек, живущий в мире, не просто снабжен языком как некоей оснасткой - но на языке основано и в нём выражается то, что для человека вообще есть мир <...> подлинное бытие языка в том только и состоит, что в нём выражается мир»10. Где бы человек себя ни обнаруживал - он оказывается во власти Языка, постоянно пребывая в нём. «Живущий человек изнутри себя устанавливается в мире активно, его осознаваемая жизнь в каждый её момент есть поступление: я поступаю делом, словом, мыслью, чувством; я живу, я становлюсь поступком. Однако я не выражаю и не определяю непосредственно себя самого поступком; я осуществляю им какую-нибудь предметную, смысловую значимость»11. Тотальный характер языка распространяется на всё сущее в этом мире, что как-то может быть явлено, и, в первую очередь, на человека как носителя языка. Под сущим следует понимать единицу анализа сознания и психики, которая соответствует целостным, несводимым к сумме своих частей, образованиям сознания (кажущееся движение, ассоциативные образы, восприятие мелодии). Сущее есть квант вот-бытия индивида, предмет коммуникативной ситуации. Сущее в нашей интерпретации тождественно платоновскому эйдосу, чтой-ности Аристотеля, гештальту в психологии, но не совпадает с ними. Сущее эволюционирует как содержательно, так и формально. О словесной фиксации сущего можно говорить лишь условно. Вариантов такой фиксации множество из-за обилия языков и диалектов. Содержательное наполнение сущего также зависит от индивидуально пережитого опыта, личностной апперцепции, настроенности индивида в конкретный исторический момент.

Объектное позиционирование языка с позиций фундаментальной онтологии. Для человека язык выступает в качестве объекта познания и одновременно его (человека) сущности. Объективная гносеология языка затруднена (если вообще реализуема). То же мы слышим и у Ю. М. Лотмана, автора универсальной семиотической теории: «Мы погружены в пространство языка. Мы даже в самых основных условных абстракциях не можем вырваться из этого пространства, ко-

торое нас просто обволакивает, но частью которого мы являемся и которое одновременно является нашей частью»12. Патриарх Женевской лингвистической школы Ф. де Соссюр выступает за максимально широкий взгляд на язык, полагая, что «.цель лингвистики - понять сущность языка в самом широком смысле слова без всяких ограничений, изучить человеческий язык в целом во всех его проявлениях и связях, во всех его разновидностях вместе с историей их возникновения и причинами языкового разнообразия»13. В этом смысле инструментальный характер языка отходит на второй план, уступая место его сущностно-бытийным характеристикам.

Человек одержим языком, находится в его плену. По Э. Кассиреру, «.объектом лингвистики является язык, над свойствами которого воля отдельного индивида властна в такой же степени, в какой, например, соловей свободен сменить свою песню на песню жаворонка»14. Академик Э. А. Поздняков придерживается того же мнения: «Так оно и есть: мир человека - это мир слов. Человек опутан словами и связан ими по рукам и ногам. Слово есть деспот; оно держит нас в своем плену на короткой цепи - не разгуляешься. Мы считаем, что мы владеем словом. Ничего подобного!»15 Микросущность не может связать познавательной рефлексией макросущность целиком и во всех её свойствах, но способна приобщиться к ней субординарно, по крупицам собирая сведения о последней, привлекая междисциплинарный инструментарий. Нельзя познать язык его же методологией (гносеологический парадокс «барона Мюнхгаузена»). Даже такой апологет структурального подхода в лингвистике, как Ф. де Соссюр, признает: «Чтобы иметь здравый взгляд на лингвистику, необходимо посмотреть на неё извне <.> Лингвист, который является только лингвистом, и никем более, по моему мнению, не в состоянии найти верный путь классификации фактов»16. Вывод -необходима металингвистика языка, теоретической базой которой может и должна стать фундаментальная онтология.

Сокрытость-явленность. В постулатах Парменида кроется и неразрешимое противоречие, ибо, как полагает А. Ф. Лосев, «небытие как-то должно быть, и бытие как-то должно не быть»11. А верно ли поставлен сам вопрос: бытие - небытие? Ведь человек ничего не знает о небытии - он всегда имеет дело

с бытием! С нашей точки зрения, методологически более продуктивной выглядит антитеза ведение-неведение, способная преодолеть парадокс Парменида. Мы полагаем, что именно сокрытость и явленность причастны к речи, говорению, мышлению, вниманию, поскольку язык нисходит к человеку как некое откровение. Как верно замечает М. М. Бахтин: «До сих пор сказанное человеческое слово исключительно наивно; а говорящие - дети - тщеславные, самоуверенные, надеющиеся. Слово не знает, кому оно служит, оно приходит из мрака и не знает своих корней»18. Слово изречённое уходит в инобытие, унося с собой экспрессию автора в смысловой континуум, чтобы снова вернуться, но уже в ином качестве, с иным личностным смыслом.

Средостение сущности языка это, в первую очередь, речь, говорение. «Экзистенциальноонтологический фундамент языка есть речь»19. Х.-Г. Гадамер, подобно М. Хайдеггеру, находит онтологию языка в говорении: «Следует <.> подчеркнуть, что язык обретает своё подлинное бытие лишь в разговоре»20. Человек говорит всегда - наяву и в мечтах. Мы говорим постоянно, даже тогда, когда не произносим никаких слов, а только слушаем и читаем, и даже тогда, когда пребываем в труде и праздности. Мы, так или иначе, постоянно говорим. Говорим потому, что говорение естественно для нас и происходит не по нашему произволу. Фр.-В. фон Херрманн считает говор Языка промежуточной реальностью между чистой физиологической наличностью человека и «обволакивающим» его Бытием: «Звучащее слово как некое “мировое”, как сущее, - совершенно уникально. Оно занимает промежуточное положение между сущим, каким я сам являюсь в своих телесных отношениях, и внутримировым сущим, к которому я телесным образом отношусь»21. Сущность языка, посредством которого Бытие только и даёт о себе знать, полилингвальна, изоморфна. Эманация бытия осуществляется различными медийными средами - звуком, светом, температурой, влажностью, пространством и временем. И человек в свою очередь задействует все медийные возможности, доставшиеся ему от Бытия, - звук, графику, мимику, жест. Экзистенциальный поток Языка непрерывно стимулирует сознание человека. То, что человеку кажется дискретным (звуки, буквы, слова, предложения), первопричиной имеет непреходящий континуум Бытия.

Различение есть маркер «языковости». Через различение (аудиовизуальное, тактильное, температурное, темпоральное, семантическое, аксиологическое) Бытие раскрывает себя человеку. Различение можно считать универсальным маркером любой языковой манифестации. В основе элементарной фиксации некоего сущего в качестве объекта самого поверхностного внимания лежит различение, а значит, проявление языка. Переключение внимания с предмета на предмет, пассивное созерцание пейзажа, неосознанная череда ассоциативных образов обусловлены действием языка и без обязательной вербализации воспринятого, осмысленного, изречённого. Различение присутствует как в собственно Бытии (человек актуализирует, выделяет различные фрагменты Бытия), так и в самом способе, в котором Бытие воспринимается человеком, -Языке. Очевидно, данным обстоятельством и обусловлено языковое многообразие и чрезвычайно сложная системная типология.

Онтическая единица Языка есть высказывание, понятое как индивидуальная экзистенция, как вот-бытие личности, её поступок, её текст в контексте Бытия. И здесь мы постулируем принципиальную неделимость, неразложимость этой единицы в отличие от единицы языка как системы - предложения. Отрыв высказывания (как в прочем и элементов низших уровней - фразы, предложения, слова) от бытийного контекста невозможен (а если и допустим, то только с учетом целого и в интересах более глубокого познания целого, то есть высказывания). Ранее мы уже говорили о необходимости создания металингвистики, теоретическим фундаментом которой могла бы стать языковая онтология. Впервые идею создания такой науки ещё в 50-е годы прошлого столетия выдвинул классик отечественной филологии М. М. Бахтин. Металингвистика М. М. Бахтина это учение

о Слове (мы нарочито выделяем бахтинское «слово» в силу его принципиального отличия от слова как единицы языковой системы) как идеологическом знаке, о слове металингвистическом. «Изучение природы высказывания и речевых жанров имеет, как нам кажется, основополагающее значение для преодоления упрощенных представлений о речевой жизни. Более того, изучение высказывания как реальной единицы речевого общения позволит правильнее понять и природу единиц языка (как системы) - слова и предложения»22. Размеры

высказывания не имеют принципиального значения. Это может быть и междометийный окрик и многотомный роман. Главное - автор высказался, предоставив слово собеседнику. Именно в смене речевых субъектов проходит металингвистическая граница высказывания. В высказывании весь человек. Высказывание может быть молчаливым, отчасти овнешнен-ным, но от этого оно не перестает быть высказыванием. Переключение внимания и любая интуиция (пусть даже самая смутная и неосознанная) есть зов Бытия, а значит проявление Языка и его онтический квант - высказывание. Каково же экзистенциальное наполнение единицы явленного Языка? По М. Хайдеггеру, «.анализ высказывания занимает внутри фундаментально-онтологиче ской проблематики исключительное место, поскольку в решающих началах античной онтологии ^ôyoç служил уникальной путеводной нитью для подхода к собственно сущему и для определения бытия этого сущего. Наконец, высказывание исстари расценивается как первичное и собственное “место” истины»23. Пребывая в говоре Языка, человек имеет дело с различными сущими (видимыми, слышимыми, ощущаемыми, проговариваемыми). Язык конструирует из крупиц Бытия, именуемых сущими, ту расположенность человека, которая максимально соответствует контексту Бытия. Сущие, таким образом, формируют модус переживания вот-бытия и как целое есть метафизический смысл данности моей здесь и сейчас: что я ощущаю, переживаю, мои мысли, образы, неосознанные движения. Сущие возникает как force majeure, пусть и мотивы их «выбора» могут мною осознаваться. Моя рефлексия всегда post factum - Бытие через Язык диктует мне мой произвол. Отсюда высказывание есть экзистенциальный кон-ститутив смысла вот-бытия.

Смысловая архитектоника личности. Не я подбираю смыслы, но смыслы находят меня. Смыслы не только направляют поведение человека, но и формируют паттерн его языковой личности - социальный паттерн. Индивидуум есть частная реализация Человека и есть отражение (слепок) социума. Объективная психология, двигаясь в данном направлении, нивелирует антиномию индивидуального и социального в языковой конституции личности: «Другими словами, мышление легко обнаруживает свой социальный характер и показывает, что наша личность организо-

вана по тому же образцу, что и социальное общение <...> Правильнее было бы сказать, что мы знаем себя постольку, поскольку мы знаем других, или, еще точнее, что мы знаем себя лишь в той мере, в какой сами для себя являемся другим, то есть чем-то посторонним. Вот почему язык, это орудие социального общения, есть вместе с тем и орудие интимного общения человека с самим собой»24. Имеет место интериоризация смыслов, их перевод во внутреннее бытие человека. Личность, тем самым, есть некий общественный смысловой патент. «Архитектоника личности

- это архитектоника смыслов, воплощенных в личности - демиургической носительнице смыслов»25. Смыслы перемещаются в семи-осреде вместе со своими вещами. Они и есть вещи - смысловещи. Так называемая коммуникативная ситуация - это встреча человека с новым смыслом. Ю. М. Лотман называет сам факт такой встречи «смысловым взрывом», а работу сознания - вдохновением. Не об этой ли специфической открытости, явленности языка мы говорили несколько ранее?! Граница, отделяющая мир семиозиса от внесемио-тической реальности, проницаема. Сокрытое явствует, обретая смысл и расширяя тем самым пространство Культуры. Такое смыслоо-бразование свидетельствует о потенциальном характере Языка26. Вслед за В. В. Налимо-вым, мы полагаем смыслы предзаданными, предстоящими, потенциальными. Вероятностный характер смыслов заложен логикой бытия - Логосом. Мне смысл приходит на ум, а уж потом интенция, потом идея, получающая свое оформление, потом деятельность (причем различной степени осознанности). Смысловой континуум пронизывает всю нашу жизнь, но содержит смыслы в запакованном виде. Бытие через Язык подсказывает Человеку, какой конверт и с каким смыслом распечатать. Бытие подталкивает меня к разговору, мною говорит, через меня говорит. Я оформляю говор Бытия через дарованный мне язык - единственное средство познания себя и других, единственный способ достижения экзистенциальной гармонии.

Методология вопроса. Итак, мы высказались по самым общим, но наиболее фундаментальным вопросам лингвистической онтологии. В основу нашей методологии легли принципы философской герменевтики, а именно понимание гуманитарных феноменов, связанное с постижением мыслей,

чувств, ментальных процессов. В широком смысле это вживание во внутренний, духовный мир людей, то, что в психологии принято называть эмпатией, восприятие и анализ образов, реконструкция ассоциаций, установление связи аффекта с воспринятым текстом, с окружающим контекстом бытия. Интуиция и дискурсия органично сочетались в процессе научного поиска, основными принципами которого стали: системность, трансцендентность, конвергентность, дискуссионность.

Под системностью мы понимаем целостное рассмотрение, установление взаимодействия составных частей и элементов совокупности, несводимость свойств целого к свойствам частей. Примером тому может служить системный взгляд на вот-бытие человека, формирующее экзистенциальный модус в конкретный исторический момент, или принятие высказывания в качестве неделимой металингвистической единицы. Системный подход потребовал от нас выхода за пределы объекта, из чего вытекает следующий принцип - трансцендентности.

Трансцендентный подход к языку есть в большей степени подход к нему извне, с позиций сведений, относящихся к внешней сфере этого объекта. Обеспечить это можно лишь через синергетику знаний. Синергетический анализ научных воззрений позволил нам в кооперации с другими дисциплинами найти точки соприкосновения по базовым вопросам языковой онтологии, в результате чего был достигнут синергетический эффект - повышение объективности и достоверности теоретических выкладок. Наконец, все действия и операции по исследованию языковой онтологии на любом их этапе должны сводиться к единой конечной цели - максимально полному раскрытию бытия и сущности Языка, то есть сохранению своей конвергентности. Кроме того, бытийная проблематика в языкознании в силу своей незавершённости должна стать научной площадкой для оживленных дискуссий. В нашей статье мы также предприняли попытку придать данному вопросу дискуссионный характер.

В числе теоретических методов исследования следует назвать абстрагирование и идеализацию предметной области, метод верификации и включённого наблюдения, контрастный метод, каузальный метод, метод преодоления научных парадоксов.

В заключение отметим, что разработка онтологической проблематики в языкознании

позволит учёным по-новому - в терминах бытия - взглянуть на общепризнанные и глубоко изученные факты языка. Сама же лингвистическая онтология, будучи проблемой непара-дигмальной, своим содержанием выходящей за пределы возможностей имеющихся теорий, взглядов, представлений, наличных парадигм, потребует творческих усилий от учёных различных отраслей науки. Но именно решение неординарных проблем способно обеспечить качественно новое знание.

Примечания

1 Такой способ философствования Г. П. Мельников называет «греческим» и противопоставляет «вавилонскому» мировоззрению. Греческий обращен к сущности вещей, наиболее близок к реальности, за частностями стремится видеть общее, тогда как вавилонский стремится к технизации предметности, к дискурсивно-логическому анализу, структурированию объекта познания. Греческий стиль философствования характерен для классической немецкой философии, но максимальную реализацию получил в русской традиции с ее соборностью, космичностью, теософичностью. Подробнее см.: Мельников, Г. П. Системная типология языков : Принципы. Методы. Модели / Г. П. Мельников. - М.

: Наука, 2003.

2 Аналогичный взгляд на Абсолют мы обнаруживаем много позже, уже в арабомусульманской традиции. См.: Коран / пер. с араб. акад. И. Ю. Крачковского ; предисл. к изд. 1986 г. П. Грязневича ; предисл. к изд. 1963 г. В. Беляева, П. Грязневича. - М. : СП ИКПА, 1990. - С. 510:

Очищение (веры)

Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

1 (1). Скажи: «Он - Аллах - един,

2 (2). Аллах, вечный;

3 (3). не родил, и не был рожден [курсив мой.

- А. Б.],

4 (4). и не был Ему равным ни один!»

3 Фрагменты Гераклита [Электронный ресурс] / пер. М. А. Дынника. - электрон. статья (1 файл). - [200-?]. - Режим доступа: http://www. philosophy.ru, свободный. - Загл. с экрана.

4 Лосев, А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии / А. Ф. Лосев ; сост. А. А. Тахо-Годи ; общ. ред. А. А. Тахо-Годи и И. И. Ма-ханькова. - М. : Мысль, 1993. - С. 185.

5 Там же. - С. 504.

6 Там же. - С. 620.

7 Там же. - С. 724.

8 Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / В. фон Гумбольдт ; пер. с нем. ; общ. ред. Г. В. Рамишвили ; послесл. А. В. Гулыги и В. А. Звегинцева. - М. : ОАО ИГ «Прогресс», 2000. - С. 15.

9 Там же. - С. 49.

10 Гадамер, Х.-Г. Истина и метод : Основы философской герменевтики / Х.-Г. Гадамер ; пер. с нем. ; общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова.

- М. : Прогресс, 1988. - С. 512-513.

11 Бахтин, М. М. Автор и герой в эстетической деятельности / М. М. Бахтин // Автор и герой : К философским основам гуманитарных наук.

- СПб. : Азбука, 2000. - С. 160.

12 Лотман, Ю. М. Культура и взрыв // Ю. М. Лотман. Семиосфера. - СПб. : Искусство-СПБ, 2000. - С. 101.

13 Соссюр, Ф. де. Заметки по общей лингвистике / Ф. де Соссюр ; пер. с фр. ; общ. ред., вступ. ст. и коммент. Н. А. Слюсаревой. - М. : Прогресс, 2000. - С. 171.

14 Кассирер, Э. Философия символических форм. Т. 1. Язык. / Э. Кассирер. - М. ; СПб. : Унив. Кн., 2001. - С. 93.

15 Поздняков, Э. А. Философия культуры / Э.

А. Поздняков. - М., 1999. - С. 208.

16 Соссюр, Ф. де. Заметки по общей лингвистике. - С. 152.

17 Лосев, А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. - С. 495.

18 Бахтин, М. М. [Риторика, в меру своей лживости.] / М. М. Бахтин // Автор и герой : К философским основам гуманитарных наук. -СПб. : Азбука, 2000. - С. 236.

19 Хайдеггер, М. Бытие и время / М. Хайдеггер ; пер. с нем. В. В. Бибихина. - Харьков : Фолио, 2003. - С. 187.

20 Гадамер, Х.-Г. Истина и метод : Основы философской герменевтики. - С. 516.

21 Херрманн, Фр.-В. фон. Фундаментальная онтология языка / Фр.-В. фон Херрманн. -Мн. : ЕГУ : Пропилеи, 2001. - С. 74.

22 Бахтин, М. М. Проблема речевых жанров. Проблема текста / М. М. Бахтин // Автор и герой : К философским основам гуманитарных наук. - СПб. : Азбука, 2000. - С. 257-258.

23 Хайдеггер, М. Бытие и время. - С. 180.

24 Выготский, Л. С. Психология / Л. С. Выготский. - М. : ЭКСМО-Пресс, 2000. - С. 198.

25 Налимов, В. В. Спонтанность сознания : Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности / В. В. Налимов. -М. : Прометей, 1989. - С. 120.

26 См.: Налимов, В. В. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков / В. В. Налимов. - 2-е изд., перераб. и доп. - М. : Наука, 1979.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МИФОЛОГЕМЫ «МАТЬ - ДОЧЬ» В ПОВЕСТИ Е. ЗАМЯТИНА «НАВОДНЕНИЕ»

При создании мифологического пространства собственных произведений Замятин руководствуется устойчивым интересом к язычеству. В повести «Наводнение» внимание автора сосредоточено на естественной потребности женщины в материнстве. Замятин верно уловил жертвенную природу материнства и его устойчивость в психологической сфере. Интерпретация известной мифологемы «мать - дочь» обосновывает конфликт произведения.

Ключевые слова: Е. И. Замятин, повесть «Наводнение», мифологическое пространство, язычество, поэтизация природы, конфликт, интерпретация.

Опора на миф является одним из определяющих элементов целостной художественной системы Евгения Замятина. Подобный аспект замятиноведения стал предметом внимания таких исследователей, как А. Гилднер, Р. Гольдт, Т. Т. Давыдова, Н. Ю. Желтова, Н. Н. Комлик, Е. Максимова и Э. Эндрюс, Л. В. Полякова.

Судя по достаточно ранним замятин-ским произведениям, к примеру, повестям «Уездное» и «Алатырь», можно заметить, что уже в начале формирования художественной системы творчество Замятина перекликается с мифологической основой мировосприятия. Природное, языческое, дионисийское писатель рассматривает как ядро мироощущения человека. Оно находится под спудом наслоений цивилизации, потому не всегда распознаваемо. Но, между тем, именно в этом ядре заключается воля к жизни и изначальная энергия, которая во сто крат мощнее приобретенных, культурных навыков. Так, сам быт уездного и Алатыря-города представляет собой среду закосневшую, инертную по отношению к культуре и духовности, зачастую даже лишенную поэтизации. Но именно она является основой бытия.

Мифологическая основа мышления выражена прежде всего в борьбе хаоса с космосом. В соответствии с этим, мифологизация действительности у Замятина опирается на борьбу природы и культуры. Его типичный герой - одновременно «пещерный» и цивилизованный.

Помимо этого, можно отметить и другие тенденции в освоении писателем этой сферы, а именно: непреходящий интерес к языческой мифологии, поэтизация языческих мотивов, ситуативная интерпретация известных мифологем.

В повести «Наводнение» (1929) основной конфликт также обусловлен антагонизмом природного и рационального начал, прежде всего, конечно, в сознании главной героини. Однако, учитывая замкнутое пространство Васильевского острова и изолированное пространство семьи Трофима Иваныча и Софьи, конфликт можно представить едва ли не на уровне космогонии отдельного мирка.

Васильевский остров - и без того пространство замкнутое. В начале повествования автор подчеркивает, что война, революция - все это было где-то там, за его пределами. Диктатура мегаполиса - Петербурга, с его ровными проспектами, геометрически упорядоченным расположением улиц, - не довлеет над обитателями острова. В момент наводнения вообще всякая связь с городом, культурным центром, пропадает. То же самое происходит в сознании василеостровских обитателей. Наводнение - не что иное, как символическое нашествие хаоса, подчинение героев хаотическому безумию.

У Трофима Иваныча и Софьи нет детей. Понимание того, что существование их семьи ограничено во времени, не имея надежды на продолжение рода, приводит к взаимному отчуждению супругов друг от друга. Долгое время причину такого двусмысленного существования оба боятся назвать вслух, пока Трофим Иваныч однажды не увидит олицетворение их общей беды: хлопающего вхолостую ремня в мастерской, бесполезно работающих станков. Это и побуждает его словами высказать проблему, которая волнует его и Софью: бездетность, жизнь вхолостую.

Момент истины приходится на осень, когда все, что может приносить плоды, дает урожай. На фоне демонстрации всеобщего пло-

дородия Софья чувствует себя пустоцветом. Еще один год жизни прошел бесследно.

Несмотря на сдерживающий фактор сознания, Софья воспринимается безотрывно от природной среды. Окружающий мир как бы питает, поддерживает ту жажду, которая овладевает всеми помыслами женщины: желание иметь ребенка. Жажда продолжения рода выражается в соответствующем ряде образов, сближающих героиню с Землей: чрево

- как земля, кровь - вода в Неве. Образ Софьи сближается с хтоническим образом Матери-Земли, образом, может быть, даже далеким от поэтизации. Тут чистый инстинкт, сфера Диониса.

«Вода в Неве подымалась. И будто связанная с Невой подземными жилами - подымалась кровь»1. «Софье вдруг стало легче, как будто именно это ей и было нужно - вот такой ветер, чтобы все захлестнуло, смело, затопило. Она повернулась навстречу, губы раскрылись, ветер ворвался и запел во рту» (с. 486). Таково ощущение Софьи в момент буйства стихии. Разрешение внутреннего конфликта героини представляет собой преодоление замкнутости, настоящий взрыв, наводнение, ломающее преграды, которые существуют в сознании.

Женщина в супружестве - жена и мать. Матерью Софье быть не удается. Впрочем, и замужество ее тоже в большей степени ритуальное. Отношения Софьи с мужем - это не подлинная близость, а так, супружеская обязанность.

Свою потребность в материнстве Софья пытается решить, взяв в дочери Ганьку, дочь умершего соседа-столяра. Но решение это продиктовано рассудком, а не сердцем. Ганьку она не любит и не чувствует ее своей дочерью. «Ганька говорила, смеялась только с Трофимом Иванычем, а если оставалась вдвоем с Софьей, она молчала, топила печку, мыла посуду, разговаривала с кошкой. Только иногда медленно, пристально наплывала на Софью зелеными глазами, явно думая что-то

о ней, но что? <...> Софья набрасывала шу-гайку, теплый платок и шла куда-нибудь - в лавку, в церковь, просто в темноту Малого проспекта - только бы не оставаться вдвоем с Ганькой» (с. 482).

Маленькая женщина Ганька не может быть ей дочерью. Она становится соперницей Софьи, то есть в этой семейной иерархии претендует на роль жены. Тем самым, кстати, она

почти окончательно лишает Софью надежды стать матерью. Она прельщает Трофима Иваныча тем, чего не может дать Софья: необузданной жизненной силой, инстинктивным стремлением к полноте жизни.

Автор сравнивает ее с кошкой, тогда как Софье сопутствует образ птицы. Художественный зооморфизм определяет сферу влияния обеих героинь (телесную и духовную), а еще делает их антиподами.

Софья, действительно, не приемлет необузданность природной энергии, телесного начала. Точнее, наверное, боится. Такое состояние мучительно для героини. Она испытывает облегчение только когда чувствует движение стихии, созвучное ее внутреннему состоянию.

Убийство соперницы происходит под влиянием момента. И все же это не злодейство, совершенное в состоянии аффекта. По внутреннему содержанию оно сродни ритуальному убийству: ни страха, ни раскаяния

- четкие, выверенные действия, по наитию. Убийство Ганьки и в самом деле напоминает ритуал древнего жертвоприношения богам плодородия, во множестве вариантов описанный представителями самых разных мифологических школ (Фрэзер, Юнг, Афанасьев, Мелетинский и мн. др.). Предание земле, расчленение жертвы, омывание после обряда. В самом обряде содержится аналогия с зерном, которое должно прорасти.

Таким образом, Софья не просто устраняет соперницу. Она убивает ее, чтобы воскресить в естественном состоянии - в качестве дочери. Рождение девочки в этом качестве невозможно без прохождения через врата смерти, без того, чтобы она умерла. Кроме того, приняв Ганьку в себя, Софья получает ее силу, которой Софье не хватало.

Совершив бессознательное жертвоприношение, Софья отдается во власть матери-природы. Тут она впервые до конца раскрывается мужу. И, конечно, зачинает. Теперь она сама отождествляется с Матерью-Землей. И в ней зреет Ганька, которой предстоит воскреснуть в лице нового человека. Софья недаром уверена, что родит девочку.

Когда Замятин сравнивает чрево Софьи с землей, он употребляет намеренную двусмысленность. «Живот был круглый, это была земля. В земле, глубоко, никому не видная, лежала Ганька, и в земле, никому не видные, рылись белыми корешками зерна» (с. 495).

Ганька действительно лежит в земле, убитая и похороненная, и другая (такая же) Ганька находится в земле, которой является живот Софьи.

Центральная коллизия повести очень близко соотносится с мифом о Деметре и Персефоне и подобными календарными мифами древности. Сюжет мифа известен. Персефона - дочь Зевса и богини плодородия Деметры. Она похищена богом подземного царства Аидом. Пока плачущая Деметра разыскивает дочь, земля перестает плодоносить, наступает голод. После освобождения Персефоны из царства мертвых и возвращения Деметры на Олимп земля снова расцветает и дает урожай. Так продолжается до тех пор, пока Персефона не возвращается к мужу. Тогда все начинается сначала.

Мифы об исчезающих и возвращающихся богах считаются наиболее архаичными. Они связаны с культом плодородия и соотносятся с календарным циклом. Можно перечислить множество сюжетов, самые известные из которых - Изида и Озирис у египтян, Иштар и Таммуз у шумеров. Однако пара «мать -дочь» в единстве выступают еще и воплощением идеи бессмертия через смену поколений и продолжение рода. Нисхождение в царство мертвых - ритуальная смерть. Выход на землю - возрождение.

«Всеохватывающая идея рождения, идея вечно длящегося и повторяющегося начала жизни объединила мать, дочь и дитя в одно полное глубокого смысла целое. Смысл рождения заключается не просто в идее начала всех вещей и даже не в идее уникального, первичного начала, но в непрерывности постоянно возобновляющегося ряда рождений. В тождественности матери и дочери рождающая мать проявляет себя как вечное существо» (К. Г. Юнг)2.

В 1941 году всем известный К. Г. Юнг и его единомышленник, венгерский филолог-фольклорист К. Кереньи обнародуют совместный труд «Введение в сущность мифологии». Существенную часть книги составляет осмысление образа Коры (Персефоны). По мнению исследователей, мать и дочь, Деметра и Персефона, берут начало от одного образа и в психологическом аспекте воплощают архетип женской судьбы. Мысль такова: каждая женщина - Дева и Мать в одном лице. Когда она теряет девство, она становится Матерью. Дева умирает - Мать рождается. Род продол-

жает другая Дева - ее дочь. Потом и она становится Матерью, и так до бесконечности.

Разделение же мифологемы на два образа обусловлено особенностью мифологического мышления: то, что в научном анализе можно определить как разные признаки одного и того же предмета, в мифологии выглядит разделением на части3.

Исследования Кереньи - Юнга были, как видим, обнародованы гораздо позже. Художественная интерпретация Замятина, получается, во многом предвосхищает научное обоснование известной мифологемы, выражающей одну из любимых мыслей писателя: о бесконечном продолжении рода и в этом смысле - бессмертии.

Данное отступление было сделано для того, чтобы предоставить научное обобщение архетипа, воплощенного Замятиным в художественной форме. Думается, вряд ли писатель сознательно интерпретировал древний сюжет о Коре: слишком другая почва. Но какова глубина проникновения в архаические слои сознания человека!

Ведь, заметим, даже календарные соответствия вполне точны: убийство Ганьки совершается поздней осенью, зимой она (то есть дочь Софьи) зреет в земле (Софьином чреве). А примерно в августе героиня рождает девочку, на этот раз в полном согласии с плодоносящей землей. Героиня достигает, наконец, согласия между сознанием и сферой инстинкта. Однако полное разрешение конфликта происходит после того, как Софья признается в содеянном. Для человека подлинная гармония недостижима без нравственного очищения.

Таким образом, можно с некоторой долей вероятности определить способы освоения Замятиным мифологического ресурса. Во-первых, налицо устойчивый интерес писателя к языческой мифологии, оценка им язычества как неизживаемой формы мировоззрения. В художественном воплощении это зачастую проявляется в поэтизации языческих мотивов. Во-вторых, обнаружение мифологической основы действительности базируется, в понимании автора, на оппозиции природы и культуры. В-третьих, писатель предлагает собственную интерпретацию известных мифологем.

Так, в повести «Наводнение» известный сюжет о матери и дочери становится выражением бессмертия и вечного возрождения. Замятину близка сама идея бесконечности

развития. Но, помимо этого, автору важно показать взаимосвязь всего сущего: человека с природой, человека с человеком, - и абсолютную ценность макро- и микрокосма. Стержень мифологического мышления - борьба хаоса с космосом и гармонизация мира - приобретает в повести характер этического послания и выражается в нравственном искуплении героини.

Примечания

1 Замятин, Е. И. Избранные произведения. Повести. Рассказы. Роман. Пьесы / Е. И. Замятин. - М., 1987. - С. 479. Далее по тексту приводятся цитаты из этого издания.

2 Юнг, К. Г. Душа и миф : шесть архетипов / К. Г. Юнг ; пер. с англ. А. А. Юдина. - М., 1997.

- С. 164-165.

3 См. об этом: Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа. Исследования по фольклору и мифологии Востока / Е. М. Мелетинский. - М., 1976.

- С. 168.

ОТРАЖЕНИЕ ОСОБЕННОСТЕЙ АНГЛИЙСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА НА ПРИМЕРЕ ОБРАЗА ШЕРЛОКА ХОЛМСА

В статье рассматривается образ детектива Шерлока Холмса как типичного представителя английской культуры, в котором отражаются особенности английского национального характера.

Ключевые слова: национальный характер, лингвокультурный типаж, образ, персонаж, детектив, типичный представитель лингвокультуры, англичанин, рациональность, эксцентричность.

Целью данной статьи является подтверждение особенностей английского национального характера на примере образа знаменитого сыщика Шерлока Холмса, созданного английским писателем Артуром Конан-Дойлом и обобщающего типично английский литературный персонаж - детектив. Шерлок Холмс как собирательный образ является ярким примером для выделения и изучения лингвокультурного типажа «детектив». Именно лингвокультурный типаж становится объектом исследования при изучении национальных характеров, отраженных в языковом сознании.

Лингвокультурный типаж является особым типом лингвокультурных концептов, важнейшие характеристики которого состоят в ти-пизируемости определенной личности, значимости этой личности для лингвокультуры, возможности ее как фактического (реального), так и фикционального (вымышленного) существования, ее упрощенной и карикатурной репрезентации1 .

Литературный персонаж Шерлок Холмс объективируется и воспринимается читателями как реальный человек. Подтверждением тому является факт, что в Лондоне построен дом-музей Шерлока Холмса, интерьер которого в точности соответствует описаниям, присутствующим в произведениях Артура Конан-Дойла, и является классическим примером лондонского доходного дома конца XIX века. Кроме того, говорить о Шерлоке Холмсе как

о невымышленном персонаже позволяет и то, что Шерлок Холмс имеет реального прототипа

- хирурга Эдинбургской больницы Джозефа Белла.

Рассматривая образ Шерлока Холмса как типичного представителя английской лингво-культуры, необходимо определить, что есть национальный характер. Термин национальный

характер является описательным, а не аналитическим. Один автор, говоря о национальном характере, подразумевает темперамент, особенности эмоциональных реакций народа. Другой же фиксирует внимание на социальных ориентациях, нравственных принципах, отношении к власти, труду и т. п. Национальный характер подразумевает к тому же свойства не отдельного индивида, а целой человеческой группы, часто очень многочисленной.

В статье в качестве определения национального характера мы приняли дефиницию, приведенную в книге С. Г. Тер-Минасовой «Язык и межкультурная коммуникация»: «Национальный характер - это совокупность специфических психологических черт, ставших в большей или меньшей степени свойственными той или иной социально-этнической общности в конкретных экономических, культурных и природных условиях ее развития»2.

Английский характер характеризуют два понятия: способность владеть собой (культ самоконтроля) и умение подобающим образом реагировать на жизненные ситуации (культ предписанного поведения). Невозмутимость, самообладание, сдержанность и обходительность - черты, свойственные английским детективам. Самым ярким тому подтверждением является Шерлок Холмс, поведение которого полностью соответствует «принципам джентльменского поведения». Современные англичане считают самообладание главным достоинством человеческого характера. Чем лучше человек умеет владеть собой, тем он достойнее. Англичанина с детства приучают спокойно сносить холод и голод, преодолевать боль и страх, обуздывать привязанности и антипатии. Вспомним, как Шерлок Холмс в романе «Собака Баскервилей» (The Hound of Baskervilles, 1902) в целях раскрытия престу-

пления на протяжении недели жил в пещере в суровых условиях.

Как отмечает В. А. Сухарев в книге «Психология народов и наций», «.никто не умеет так строго распределять свое время и деньги, как англичанин. Он чрезвычайно много работает, но всегда находит время и отдохнуть. В часы труда он работает, не разгибая спины, напрягая все умственные и физические силы, в свободное время он охотно предается удовольствиям»3. Так, мистер Шерлок Холмс умело сочетает работу и отдых. Приведем несколько подтверждающих это примеров из произведений Артура Конан-Дойла.

В романе «Собака Баскервилей» коллега Шерлока Холмса доктор Уотсон поражается этой удивительной способности великого сыщика отрешаться от мыслей о делах, созерцая полотна художников:

Sherlock Holmes had, in a very remarkable degree, the power of detaching his mind at will. For two hours the strange business in which we had been involved appeared to be forgotten, and he was entirely absorbed in the pictures of the modern Belgian masters [здесь и далее выделено нами. - А. /!].

В романе «Знак четырех» (The Sign of Four, 1890) Шерлок Холмс признается, что лучший отдых для него - перемена занятия.

Well, I gave my mind a thorough rest by plunging into a chemical analysis. One of our greatest statesmen has said that a change of work is the best rest. So it is. When I had succeeded in dissolving the hydrocarbon which I was at work at, I came back to our problem of the Sholtos, and thought the whole matter out again.

Черта, о которой идет речь выше, свойственна всем англичанам. Это отмечает и Всеволод Овчинников в книге «Корни дуба. Размышления об Англии и англичанах». В заключительной обобщающей главе он пишет

о том, что «даже серьезные проблемы редко поглощают англичанина целиком, тем более надолго. Он каждодневно демонстрирует умение отключаться от забот»4.

Следующей характерной чертой, присущей англичанам, является деление на любителей и профессионалов. Такое деление идет из национальной игры англичан - крикета. Крикет явился первым видом спорта, где деление на любителей и профессионалов было официально зафиксировано в правилах. Как отмечает Всеволод Овчинников, «...помимо любителей и профессионалов, в крикете

существуют еще и параллельные термины: джентльмены и игроки. Это второе противопоставление помогает понять, почему любительское отношение к делу стало отождествляться с принадлежностью к избранному классу»5.

Так, в произведениях Артура Конан-Дойла происходит повсеместное противопоставление представителей официальной сыскной полиции Лондона (профессионалов) и частного сыщика-консультанта Шерлока Холмса и его друга доктора Уотсона (любителей). «Заниматься своим делом не ради денег или карьеры, а, так сказать, из любви к искусству, для собственного удовольствия - вот в представлении англичан кредо истинного джентльмена»6. Образ Шерлока Холмса амбивалентен: с одной стороны, он является непрофессионалом, так как не работает на государственную полицию, с другой стороны, он - исключительный профессионал сыскного дела.

Так, в романе «Собака Баскервилей» представитель официальной полиции, детектив Лейстред, признает превосходство любителя Шерлока Холмса и его теоретических изысканий перед практическими действиями официальной полиции.

We all three shook hands, and I saw at once from the reverential way in which Lestrade gazed at my companion that he had learned a good deal since the days when they had first worked together. I could well remember the scorn which the theories of the reasoner used then to excite in the practical man.

В произведении «Долина ужаса» (The Valley of Fear, 1915) описание детектива сыскной полиции Макдональда дается не без доли иронии:

He was a young but trusted member of the detective force, who had distinguished himself in several cases which had been intrusted to him.

В то же время, описывая Макдональда как человека способного, обладающего проницательностью и умом, в романе подчеркивается, что любитель Шерлок Холмс помогал этому достигшему широкой известности детективу в разрешении сложных задач:

Twice already in his career had Holmes helped him to attain success, his own sole reward being the intellectual joy of the problem. For this reason the affection and respect of the Scotchman for his amateur colleague were profound, and he showed them by the frankness with which he consulted Holmes in every difficulty.

Официальные представители сыскной полиции вызывают недоверие в глазах обыкновенных людей, в то время как непрофессионалам они доверяют и открывают им свои секреты. Вот пример из романа «Долина ужаса»:

I have been three times in his rooms, twice waiting for him under different pretexts and leaving before he came. Once - well, I can hardly tell about the once to an official detective.

В следующем примере из романа «Красным по белому» (A Study in Scarlet, 1888) частный детектив Шерлок Холмс противопоставляет себя профессиональным сыщикам:

Without meaning to hurt either of your feelings, I am bound to say that I consider these men to be more than a match for the official force, and that is why I have not asked your assistance.

Всеволод Овчинников также объясняет ценность общественного труда для англичанина. «Вера в ценность добровольного труда на общественных началах глубоко присуща англичанам; и такого рода деятельность весьма распространена, многообразна и уважаема. Англичане, по их словам, гораздо охотнее берутся за любое дело, если видят в нем не служебную обязанность, а общественный долг, так сказать, социальное хобби»7. Так, занимаясь сыскной деятельностью в качестве любителя, Шерлок Холмс помогает официальным полицейским органам расследовать преступления и тем самым выполняет общественно значимое дело.

Каждый истинный англичанин имеет хобби. Это свойство, являющееся общим для всех представителей английской нации. «Хобби для англичанина не только отдушина от повседневной рутины, но и возможность блеснуть мастерством в любимом деле. А любитель, ставший мастером в избранной им области, скорее обретет уважение в этой стране, чем удачливый бизнесмен, которого больше ничто в жизни не интересует»7. У Шерлока Холмса, рассматриваемого нами как собирательный образ англичанина, тоже имеется хобби - игра на скрипке. Во всех произведениях Артура Конан-Дойла о знаменитом детективе уделяется особое внимание увлечению Шерлока Холмса скрипкой, которое отвлекает его от работы и позволяет отдохнуть. В романе «Знак четырех» доктор Уотсон приводит описание процесса импровизации сыщика:

He took up his violin from the corner, and as I stretched myself out he began to play some low, dreamy, melodious air - his own, no doubt, for he had a remarkable gift for improvisation. I have a vague remembrance of his gaunt limbs, his earnest face and the rise and fall of his bow.

«Англичанин традиционно чурается излишней фамильярности, избегает проявлений душевной близости. В его духовном мире существует некая зона, куда он не допускает даже самых близких. Между личностью и семьей в Англии существуют, пожалуй, более высокие барьеры, чем между семьей и обществом»8. Так, Шерлок Холмс - это человек, сдерживающий душевные порывы уздой самоконтроля, не проявляющий чувств и эмоций по отношению к женщинам. Приведем примеры рассуждений героя романов Дойла о любви.

But love is an emotional thing, and whatever is emotional is opposed to that true cold reason which I place above all things. I should never marry myself, lest I bias my judgment.

Англичане придерживаются принципа хладнокровности и безэмоциональности, подавляют как открытые проявления симпатий, так и знаки раздражения, обиды, гнева. Шерлок Холмс придерживается принципа «не быть личным». Подтвердим этот факт цитатой из романа «Знак четырех»:

It is of the first importance not to allow your judgment to be biased by personal qualities. A client is to me a mere unit, a factor in a problem. The emotional qualities are antagonistic to clear reasoning. I assure you that the most winning woman I ever knew was hanged for poisoning three little children for their insurance-mon-ey, and the most repellent man of my acquaintance is a philanthropist who has spent nearly a quarter of a million upon the London poor.

В английском языке существует словосочетание «fair game» (честная игра), которое емко и точно характеризует принцип поведения, ставший национальной чертой англичан. «Заимствовав из спортивной этики такие понятия, как честная игра, командный дух, умение проигрывать, англичане придали им характер моральных критериев, основ подобающего поведения. Они привыкли уподоблять систему человеческих взаимоотношений правилам игры. Как в спорте, так и в жизни правила следует безоговорочно соблюдать, а нарушителей их строго наказывать. Однако в рамках этих правил человек должен чувствовать себя так же раскованно, как игрок в пределах площадки»9.

Шерлок Холмс как истинный англичанин подтверждает на страницах романа «Долина ужаса», что придерживается принципа «честной игры»:

On the other hand, I said that I would play the game fairly by you, and I do not think it is a fair game to allow you for one unnecessary moment to waste your energies upon a profitless task.

Всеволод Овчинников в книге «Корни дуба» поясняет причины поведения англичан, которое может вызвать недоумение у представителей других культур: «Англичане - законники до мозга костей. Подобная черта порой воспринимается на наш взгляд как бюрократическая черствость. Если они считают, что поступают по правилам, нечего пытаться разжалобить их ссылками на какие-то исключительные обстоятельства личного характера»9. Так, Шерлок Холмс никогда не делает исключений и придерживается этого принципа в своей деятельности. Приведем цитату из романа «Знак четырех»:

I never make exceptions. An exception disproves the rule.

Шерлок Холмс проявляет себя как англичанин и в том, что склонен к недосказанности. Он никогда не раскрывает перед своими друзьями ход ведения расследования. Все, что должно произойти, узнают его коллеги в определенный час. Англичане видят в недосказанности предусмотрительность, допуская тем самым поправки, дополнения и даже переход к противоположному мнению.

Анализируя черты и свойства английского национального характера, нельзя обойти стороной вопрос о том, что английский характер полон парадоксов. Парадоксальность англичан проявляется в образе Шерлока Холмса. Посмотрим на знаменитого детектива. Логика, здравый смысл, хладнокровность, беспристрастность - вот качества, присущие этому сыщику. Но в то же время ему свойственна эксцентричность: тот же Шерлок Холмс чудит, переодевается оборванцем, маскируется, имеет пристрастие к наркотикам, импровизирует на скрипке. Шерлок Холмс консервативен и привержен традициям, однако является сторонником инновационных подходов и методов ведения расследования, он любитель и профессионал одновременно, он индивидуалист и эгоцентрик (как типичный англичанин), но

тем не менее ему необходим слушатель, коим является в произведениях доктор Уотсон.

Исследователи Англии особенно подчеркивают, что нельзя разделить эти составляющие английского характера - рациональность и эксцентричность. Рациональность наравне с эксцентричностью находятся у англичан в почете, может быть, поэтому Шерлок Холмс, обладающий и тем и другим, является любимым героем англичан.

Как отмечает В. А. Сухарев в книге «Психология народов и наций», «.идеалом англичан служат независимость, образованность, достоинство, честность и бескорыстие, такт, изящество манер, изысканная вежливость, способность пожертвовать временем и деньгами для хорошего дела, умение руководить и подчиняться, настойчивость в достижении поставленной цели»10. Воплощением всех этих качеств является Шерлок Холмс, истинный англичанин.

Примечания

1 Дмитриева, О. А. Лингвокультурные типажи России и Франции XIX века : автореф. дис. ... д-ра филол. наук / О. А. Дмитриева. - Волгоград, 2007. - С. 3.

2 Тер-Минасова, С. Г. Язык и межкультурная коммуникация : учеб. пособие / С. Г. Тер-Минасова. - М. : СЛОВО^ОУО, 2000. -

С. 136.

3 Сухарев, В. А. Психология народов и наций / В. А. Сухарев, М. В. Сухарев. - Д. : Сталкер, 1997.- С. 103.

4 Овчинников, Вс. Корни дуба : Размышления и впечатления об Англии и англичанах. Гл. Джон Булль : слагаемые и сумма / Вс. Овчинников // Новый мир. - 1979. - № 4-6.

5 Там же. Гл. Любители и профессионалы.

6 Сухарев, В. А. Психология народов и наций.

- С. 104.

7 Овчинников, Вс. Указ. соч. Гл. Любители и профессионалы.

8 Там же.

9 Овчинников, Вс. Там же. Гл. Законопослушные индивидуалисты.

10 Сухарев, В. А. Психология народов и наций.

- С. 105.

В. А. Каменева, С. В. Коломиец

КОМПОЗИЦИОННО-СМЫСЛОВАЯ СТРУКТУРА ДИСКУРСА ГАЗЕТНЫХ СООБЩЕНИЙ КАК ЭФФЕКТИВНОЕ СРЕДСТВО КОРРЕКТИРОВКИ ГЕНДЕРНОГО ДИСПЛЕЯ РОССИЙСКОЙ И АМЕРИКАНСКОЙ ЛИНГВОКУЛЬТУР

В статье подробно исследуется дискурсная объективация гендерных ролей россиян и американцев согласно композиционно-смысловой структуре газетных сообщений. Критический анализ американской и российской прессы позволил имплицировать воздействие, оказываемое прессой на гендерный дисплей данных лингвокультур.

Ключевые слова: гендер, публицистический дискурс, композиционно-смысловая структура

дискурса.

Публицистический дискурс предполагает наличие двух коммуникантов - автора и реципиента. Публицистический дискурс передает информацию вместе с ее оценкой автором статьи. В первую очередь, тексты публицистического дискурса позволяют охватить большое количество адресатов. Информация, полученная по каналам публицистического дискурса, способствует формированию в общественном сознании политической1, языко-вой2, научной3, наивной картины мира4.

Для того чтобы адресаты интерпретировали сообщение в соответствии с замыслом автора, ему необходимо продумать смысловую организацию дискурса газетного сообщения. Только правильно организованный/структурированный дискурс5 способен оказать влияние на получателя сообщения и внести корректировки в его восприятие происходящих общественных изменений и привести к переоценке политических, социальных, культурных процессов. Данное влияние обусловлено тем фактом, что каждый компонент дискурса газетного сообщения выполняет определенную функцию в передаче информации6 и ее интерпретации реципиентом.

Другими словами, оценка7 информации адресатом8 будет варьироваться в зависимости от того, в каком сегменте сообщения она будет представлена9. Учитывая зависимость оценки информации реципиентом от ее расположения в публицистическом тексте, автор сообщения акцентирует значимые с его точки зрения факты, события и нивелирует менее необходимую информацию в достижении его целей.

Следовательно, оценка мужчины или женщины согласно их профессиональной деятельности и семейной роли в рамках публици-

стического дискурса может быть реализована не только в употреблении языковых средств, номинирующих их в данных категориях, но и их представленностью в данных ролях в композиционно-смысловой структуре10 дискурса газетного сообщения.

С целью определения доминанты оценки мужчины и женщины в подкатегориях «профессиональная занятость» и «семейное положение» согласно структурному делению газетного сообщения был проведен анализ американских и российских газет объемом 3000 страниц. В качестве материала исследования были использованы следующие издания: Chicago Tribune, Observer Reporter, Pittsburgh Post-Gazette, Time, The New Yorker, The New York Times, The Wall Street Journal, USA Today, U. S. News and World Report, Аргументы и Факты, Комсомольская Правда, Ведомости, Труд, Новые Известия за период с 1998 года по 2008 год.

Вслед за И. В. Алещановой, в данной работе рассматривается четырехчастная структура газетного сообщения: 1) заголовок, 2) вводная часть, 3) основная часть, 4) заключение11.

Как правило, заголовок призван привлечь внимание читателя, кратко проинформировать о содержании публикации, передать основную мысль автора. Анализ заголовков в американской прессе позволил установить следующую закономерность: в статьях, где было найдено описание семейного положения человека (мужчины или женщины), заголовок не включал лексических единиц, описывающих человека согласно его семейному положению. В таких статьях отсутствие номинации человека согласно его семейному положению в заголовках можно объяснить те-

матикой статьи, в которой информация о семье является второстепенной. Автор, приводя в статье информацию о семье в контексте статьи, освещающей другие темы, проблемы, оппозиционирует семейную роль роли работника, тем самым акцентирует внимание читателя на социальной оценке человека, как в подкатегории «семья», так и в подкатегории «профессиональная занятость», разграничивая их в противовес культурно-исторической традиции их совмещения для женской гендерной группы.

Исключением являются статьи криминальной хроники, повествующие о преступлениях, совершенных матерями или отцами.

Например, “When mom's behind bars: Alcohol and drugs robbed Michelle Minko of a normal life with her children” (Когда мать за барной стойкой. Алкоголь и наркотики лишили Мишель Минко нормальной жизни рядом с ее детьми) (Pittsburgh Post Gazette. 2006. May); 2 mothers face trial in fatal fire (две матери предстали перед судом за неумышленный поджог) (Pittsburgh Post Gazette. 2007. June); Father was at party, teens say (отец был на вечеринке, засвидетельствовали подростки) (Chicago Tribune. 2007. July).

В заголовках современной американской прессы независимо от того, о ком пойдет речь - о мужчине или женщине, используются лексемы андроцентричного либо гендерно нейтрального характера12. Не было зафиксировано лексем с маркировками женской гендерной группы.

• Auto Workers Set Strike Deadline in Talks With G.M. (Работники автомобильного концерна Дженерал Моторс объявили день забастовки) (New York Times. 2007. September);

• L. A. mayor admits affair with TV reporter (Мэр Лос-Анджелеса признался в связи с телерепортером) (USA Today. 2007. July).

Вводная часть служит отправной точкой в плане передачи информации и представляет собой буквально два-три предложения, функция которых заключается в кратком представлении основных фактов, проблем, событий.

Вводно-инициативный сегмент, как правило, сообщает, кто или что выступает предметом повествования. Анализ показал, что мужчина и женщина номинируются в данном сегменте либо как работники, либо как бывшие работники той или иной сферы занятости:

• In nine years as director of Washington County Community Foundation, Betsie Trew has

worked to increase local charitable donations (Девять лет работы в должности директора окружного фонда Вашингтона Бетси Тру посвятила благотворительности) (ObserverReporter. 2007. April);

• Many Arab TV news media criticized Secretary of State Condoleezza Rice’s visit last week to the Middle East, questioning her intentions and recent U.S. policies in the region (Многие арабские телеканалы критиковали государственного секретаря Кандолизу Райз, во время интервью о дальнейшей политике США на Ближнем Востоке) (USA Today.

2007. May).

Вероятно, данная тенденция свидетельствует об интенции авторов создать картину равной представленности мужчин и женщин на рынке труда. Полученные результаты можно трактовать также как и попытку отойти от стереотипного номинирования женщины в роли домохозяйки, матери, супруги.

В газетном тексте основная часть является самой объемной и соответственно обладает большой информативностью и воздействием на адресата. В основном/базово-аргументативном сегменте автор преподносит информацию с его собственной оценкой или с оценкой, выгодной владельцам данной газеты, акцентируя значимый для него аспект, приводит дополнительные факты, реализуя прямую (информировать аудиторию) и скрытую (сформировать определенное, идеологически корректное13 отношение массового читателя к событиям, героям статей) цели.

Следовательно, упоминание автором о социальном статусе или семейном положении героя/героини статьи необходимо рассматривать как социально значимую и идеологически корректную14 оценку человека в обществе.

В американской прессе в статьях, посвященных женщинам, в основной части публицистического текста может быть выделено три модели объективации образа женщины: 1) только как работницы, 2) только как жены, матери, 3) как женщины, совмещающей эти две роли:

• Rosalind Wiseman is the author of the many best-selliers (Розалинд Вайзмен - автор многих популярных романов) (New York Times. 2007. October);

• Senator Hillary Rodham Clinton took her campaign, and her husband, to Iowa this week (Сенатор Хиллари Клинтон с мужем отпра-

вилась со своей предвыборной кампанией в Айову) (New York Times. 2008. July).

Или только сообщение о ее семейном положении:

• _Hatun Surucu, mother of a 5-year-old, stood at a bus stop near her home in Berlin after a brother phoned to arrange a meeting one night. The Turkish woman, 23 and divorced, was studying to be an electrician (Хатун Суруку, мать пятилетнего ребенка, стояла на автобусной остановке недалеко от своего дома в Берлине, в ожидании брата, который позвонил и назначил встречу. Турчанке было 23 года, она была разведена и училась на электрика) (Chicago Tribune. 2005. November);

• She is tiny - a fragile, grandmother with a mop of gray hair and a little-girl voice (Она

- хрупкая, бабушка с поседевшей копной волос и голосом как у маленькой девочки) (New Yorker. 1998. August).

Говоря о третьей модели актуализации образа женщины, следует отметить варьирование анализируемых доминант в базово-аргументативном сегменте.

Так, например, в статье, посвященной женщине-политику, в основной части текста автор приводит краткое описание ее семейного положения «Her unusual status in Kenya as a highly educated woman married to a political ambitious man ...» (Ее необычный статус в Кении как высокообразованной женщины, которая замужем за политически амбициозным мужчиной.) и только затем дает информацию о ее профессиональной деятельности «Maathai is currently deputy environment minister in Kenya» (Маатхай в данный момент является заместителем министра экологии в Кении) (Pittsburgh Post Gazette. 2004. October).

В статье, посвященной М. Обама, жене тогда еще кандидата в президенты США, автор изначально преподносит информацию о ее профессиональной деятельности «For the first time in her adult life, Michelle Obama is about to be unemployed. She never aspired to be a stay-at-home wife or mother» (впервые в жизни Мишель Абама не работает. Она никогда не хотела быть домохозяйкой или просто матерью) и во вторую очередь о ее семейном положении: «now she is a wife of a man who could become the first black president of the USA. She said: “... my focus is on figuring out what's the right thing for me to do given where I am in my life, where my kids are”» (сейчас она - жена человека, который может стать первым чер-

нокожим президентом США. Она сказала: “я должна быть там, где мои дети”) (Washington Post. 2007. May).

Присутствие информации о семейном положении и профессиональной деятельности женщины в основной части публицистического текста позволяет сделать предположение о том, что в американском обществе постулируется значимость выполняемой женщиной социальной роли, но в то же время социум связывает ее сферой семьи, домашнего хозяйства.

В то же время акцентуация оценки мужчины в базово-аргументативном сегменте текста согласно его семейному положению не является характерной для современной американской публицистики, даже если речь идет о статьях-резюме, содержащих, как правило, информацию о семейном статусе человека. В процессе анализа статей американских средств массовой информации только лишь в одной было зафиксировано указание на семейное положение мужчины.

В данной статье сообщающей о назначении Г. Брауна на пост премьер-министра Великобритании после сообщения о его возрасте, он номинируется как женатый человек: married public relations executive Sarah Macaulay in 2000: two sons. (Женат на Саре Маклей с 2000 года, имеет двух сыновей), и только затем идет информация об образовании, карьере (USA Today. 2007. June).

В основной части газетного текста в американских средствах массовой информации наиболее употребительна номинация мужчины согласно его профессиональной деятельности:

• A businessman working several jobs while living in Washington, George perfected the contraption through the years. The rubber cord connected to the ball snaps to the collar of his shirt as a center point (Observer- Reporter. 2007. April);

• Thomas Heidenberger, a US Airways pilot whose wife, Michele, was a flight attendant on the American Airlines plane that crashed into the Pentagon, presented checks to the World Trade Center Memorial Foundation and groups raising funds for the Pentagon Memorial and the Flight 93 Memorial in Shanksville (Pittsburgh Post Gazette. 2007. June).

В заключительной части газетного текста автор, как правило, подводит итоги, логически завершает тему статьи. Но в то же время в заключении адресант информации нередко

формулирует иную точку зрения на сообщение, приводит новую, дополнительную информацию, требующую дальнейшего рассмотрения и принятия иных решений.

Если в статьях, посвященных женщинам, автор приводит информацию о ее семейном положении в основной части текста, то в статьях, описывающих мужчин, обозначение их семейной роли размещается автором в заключительной части статьи.

В статье, посвященной темнокожему оперному певцу, автор, описывая его карьеру, в заключительной части приводит слова певца о том, что он думает о семье, и сообщает информацию его сыне. Right now singer is thinking about his family. He has a son of 15 (Pittsburgh Post Gazette. 2005. September).

Однако в статьях о несчастных случаях информация о семейном статусе погибшего может расцениваться как акцентуация стереотипа мужчина-кормилец или смерть мужчины в семье - потеря кормильца.

Например, в статье о двух мужчинах, погибших в результате несчастного случая, в заключительной части автор пишет о них как отцах и мужьях: John Bodnar celebrated his wedding anniversary was father of 4 children ages from 3 to 15, Starkey was the father of 2 children (Pittsburgh Post Gazette. 2005. September).

В статье, повествующей об офицере полиции, погибшем при исполнении обязанностей, в заключительной части газетного сообщения автор описывает его как хорошего семьянина: Compton, a married father, had worked for the sheriff’s office for two years - first as a jailer and for the past 16 months as a deputy, Malone said. «Deputy Compton was an honorable man, he was a family man», said Malone, who called the deputy «one of the best officers I had» (Chicago Tribune. 2008. August).

Как правило, упоминание о семейном положении мужчины не связано с тематикой статьи. Целесообразно предположить, что автор намеренно подчеркивает семейный статус мужчины, напоминая читателю, что американский мужчина в семье выполняет роль не только кормильца, но и отца. Таким образом, в сегодняшнем американском обществе посредством публицистического дискурса формируется новая шкала ценностей американского общества, в которой на первом месте находятся его семейные обязанности, равно как и двойные экономические обязательства перед государством и семьей.

Необходимо отметить, что, в отличие от американской прессы, в публикациях российской прессы авторами статей довольно редко дается расширенное описание семейной роли мужчин и женщин, зачастую автор ограничивается сообщением семейного статуса героя/ героини статьи.

В заголовках российских газет мужчина представлен как в роли работника, так и семьянина:

• Актёр Сергей Гармаш: «Политики! Сейте хлеб, варите чугун» (Аргументы и факты. 2008. Март);

• Отец чемпиона мира Максима Чудова: «А мы думали, сын станет артистом» (Новые известия. 2008. Февраль).

Заголовок является сильным элементом текста, и наиболее часто упоминание семейной роли мужчины служит для привлечения внимания читателей, так как читателю интересно узнать об известном человеке глазами его близких (Отец чемпиона мира Максима Чудова: «А мы думали, сын станет артистом»), или для читателя презентация мужчины в данной семейной роли необычна, а значит и небезынтересна (Мне нравится быть домохозяином).

Женщина представлена в заголовках российских газет согласно выполняемой ею профессиональной деятельности. При этом используются: 1) лексемы, имеющие гендерную семантику: женщина, мать; 2) гендерно маркированное согласование слов; 3) слова, обозначающие типично женские аксессуары, предметы женского гардероба. Например, высокие каблуки, юбки и т. д.

• Сисадмин в юбке (Аргументы и факты. 2008. Март);

• Зачислить актрисой второй категории (Комсомольская правда. 2008. Июнь);

• Вторая мама для солдат (Аргументы и факты. 2008. Март).

Итак, в заголовках авторы газетных сообщений у мужчин подчеркивают семейный статус и профессиональную деятельность, а у женщин больший акцент делается на женственность в профессии.

Анализ вводно-инициативного сегмента позволил получить следующие данные. Как и в американских газетных сообщениях, данный сегмент статей российских газет служит для представления мужчин в их профессиональной деятельности:

• Капитана российской сборной по теннису Шамиля Тарпищева давно могли внести

в книгу рекордов Гинесса - на «капитанском мостике» он более тридцати лет (Аргументы и факты. 2008. Март);

• Скрипач Максим Венгеров заявил, что намерен отложить смычок и взять дирижерскую палочку (Власть. 2008. Апрель).

При этом, в вводно-инициативном сегменте статей российских газет отсутствует информация о женщинах вообще, в то время как в американской прессе акцентируется их профессиональная деятельность.

Базисно-аргументативный сегмент выступает продолжением вводно-инициативного сегмента. Он более объемный, и автор приводит в нем наиболее значимую информацию. В статьях российских газет авторы уделяют много внимания описанию профессиональной деятельности и мужчин, и женщин, акцентируя внимание на событиях и фактах:

• Знаменитый Юрий Григорович, руководивший балетом ГАБТа больше 30 лет, возвращается в Большой театр на должность штатного хореографа (Аргументы и факты. 2008. Февраль);

• Филипп Янковский начинал как актер и клипмейкер. Потом снял фильмы «В движении», «Статский советник» и «Меченосец», имевшие прокатный успех (Новые известия. 2008. Август);

• Уже более тридцати лет Людмила Доронина возглавляет фониатрическую службу при городской поликлинике № 13 в г. Омск (Аргументы и факты. 2008. Март).

Кроме того, в базисно-аргументативном сегменте образ работницы дополняется информацией о ее семейном положении и ее функциях в доме:

• Супруга президента России Светлана Медведева обладает всеми качествами, которые необходимы для создания законченного образа международного канона стиля. Природа подарила ей очень миловидную внешность, и это нужно подчеркивать. Госпожа Медведева элегантна и женственна (Новые известия. 2008. Август);

• Спортсменка Елена Сабитова была замужем за чемпионом мира по кикбоксингу Анатолием Носыревым. Они вместе жили в Новочеркасске. В прошлом году у них родилась дочь (Новые известия. 2008. Февраль).

Закономерность присутствия информации

о семейном положении мужчины в заключительной части статей американской прессы прослеживается и в статьях российской

публицистики. Но количество таких статей уступает количеству подобных публикаций в американской прессе.

Так, в статье о юбилее Леонида Рошаля в заключительной части автор приводит слова доктора о том, что главные дела в его жизни «.это Беслан, Институт неотложной детской хирургии и третье - сын, которому в этом году исполняется 50 лет» (Аргументы и Факты.

2008. Апрель).

В статье о погибшем офицере армии автор также приводит информацию о его семье в заключительной части статьи: «Су-25 майора авиации В. Едаменко был сбит над Южной Осетией ракетой “земля-воздух”. Владимир катапультировался слишком поздно, перед самой землей. У погибшего остались жена и трехлетний сын» (Новые Известия. 2008. Август).

Исходя из анализа расположения информации о семейном статусе и профессиональной деятельности мужчины и женщины согласно композиционно-смысловой структуре газетного сообщения в американской и российской прессе, можно сделать следующие выводы:

• в американских и в российских газетных сообщениях авторы подчеркивают и семейную роль женщины, и ее профессиональную деятельность. В российском обществе для женщины ведущей социальной оценкой остается выполняемая ею роль матери, жены, домохозяйки. В то время как американский социум признает значимость выполняемой женщиной профессиональной деятельности;

• в американском публицистическом дискурсе необходимыми составляющими образа американского мужчины являются его семейная роль и профессиональная деятельность;

• в российской прессе доминантной социальной оценкой мужчины остается его профессиональная деятельность.

Предложенная методика критического анализа оценки гендерных ролей согласно композиционно-смысловой структуре дискурса газетных сообщений может быть использована для проведения мониторинга дискурсной объективации наиболее социально значимых ролей мужчин и женщин в стремительно изменяющихся политических и социокультурных условиях других лингвокультур.

Примечания

1 Березин, В. М. Массовая коммуникация : сущность, каналы, действия / В. М. Березин.

- М. : Алетея, 2003. - 235 с.

2 Каменева, В. А. Лингвокогнитивные средства выражения идеологической природы публицистического дискурса (на материале американской прессы) : дис. ... д-ра филол. наук /

В. А. Каменева ; Кемер. гос. ун-т. - Кемерово,

2007. - 350 с.

3 Солганик, Г. Я. Язык и стиль средств массовой информации и пропаганды : Печать, радио, телевидение, докум. кино / Г. Я. Солганик ; М. : Изд-во МГУ, 1980. - 256 с.

4 Kress, G. R. Language as ideology / G. R. Kress ; in G. R- Kress, R. Hodge (eds.). - London ; Boston : Routledge and Kegan Paul, 1979. - 163 p.

5 Анисимова, Т А. Лингвистические характеристики публицистического текста (на материале аналитических статей современной британской прессы) : автореф. дис. . канд. филол. наук / Т. А. Анисимова ; Моск. гос. пед. ун-т. - М., 1998. - 18 с.

6 Зайцева, Е. Л. Выражение отрицательной оценки в политическом дискурсе (опыт сравнительно-сопоставительного исследования российских и французских средств массовой информации) : автореф. дис. . канд. филол. наук / Е. Л. Зайцева. - Чебоксары,

2006. - 24 с.

7 Чернейко, Л. О. Порождение и восприятие межличностных оценок / Л. О. Чернейко // Филол. науки. - 1996. - № 6. - С. 42-54.

8 Quasthoff, U. M. Social prejudice as a re^urse of power / U. M. Quasthoff // Language, power and ideology / in R. Wodak (eds.). - Amsterdam ; Philadelphia : John Benjamin Pub. Co., 1989.

- P. 181-196.

9 Roberts, C. Language and Discrimination / C. Roberts. - London : Longman Group UK limited, 1992. - 422 p.

10 Адзинова, А. А. Явление прецедентности в заглавиях креолизованных текстов (на материале языка глянцевых журналов) : дис. . канд. филол. наук / А. А. Адзинова. - Майкоп,

2007. - 222 с.

11 Алещанова, И. В. Газетный текст как разновидность массового-информационного дискурса / И. В. Алещанова // Языковая личность : институциональный и персональный дискурс : сб. науч. тр. / отв. ред. В. И. Карасик, Г. Г. Слышкина. - Волгоград : Перемена, 2000.

- С.131-140.

12 Кирилина, А. В. Гендер : лингвистические аспекты / А. В. Кирилина. - М. : Ин-т социологии РАН, 1999. - 189 с.

13 Водак, Р. Язык. Дискурс. Политика. / Р. Водак ; пер. с англ. В. И. Карасика, Н. Н. Трошиной ; Волгогр. гос. пед. ун-т. - Волгоград : Перемена, 1997. - 139 с.

14 Fowler, R. Language in the news : discourse and ideology in the press / R. Fowler. - London ; New-York : Routledge, 1991. - 254 p.

З. Я. Карманова О СМЫСЛОВОМ ПОТЕНЦИАЛЕ СЛОВА (В РАЗВИТИЕ ИДЕЙ А. А. ПОТЕБНИ)

А. А. Потебня одним из первых предпринял попытку найти место слова в ряду мыслей. Признав слово феноменологической сущностью и переведя таким образом проблему значения слова в феноменологическую плоскость, А. А. Потебня указал единственно верный путь решения проблемы значения слова - феноменологический подход, позволяющий познать слово в его глубинной сущности. Феноменологический подход предполагает (мета)смысловое измерение внутренней формы слова. Предлагаемая феноменологическая модель внутренней формы слова позволяет эксплицировать всю парадигму отношений мысли слова и различные параметры синергии мысли и слова.

Ключевые слова: феноменология слова; слово как проекция мысли; синергия мысли и слова; векторы мысли или представления уэ слово; феноменологическая модель внутренней формы слова.

А. А. Потебня считал, что мысль должна составлять основу современного языкознания, и одним из первых предпринял попытку найти место слова в ряду мыслей1. Он видел предназначение языкознания в исследовании «мысленного содержания слов» и установлении связей и отношений между мышлением и языком, мыслью и словом. Языкознание «.есть наука основная, рассматривающая, исследующая тот фундамент, на котором построяются высшие процессы мысли.»2. Признав слово феноменологической сущностью и переведя проблему значения слова в феноменологическую плоскость, А. А. Потебня указал единственно верный путь решения проблемы значения слова, позволяющий познать слово в его глубинной сущности. Феноменологический подход предполагает (мета)смысловое измерение внутренней формы слова. Феноменологическая модель внутренней формы слова делает возможным эксплицировать всю парадигму отношений мысли слова, а также различные параметры синергии мысли и слова.

Для осуществления анализа и описания смысловой структуры слова необходимы надежная методологическая база и соответствующий терминологический и понятийный аппарат, а также понимание механизмов соотнесения мысли и слова в рефлектирующем и мыслящем сознании языковой личности. Необходимо построение феноменологической модели слова, которая охватывала бы всю онтологическую парадигму связей и отношений слова и мысли, онтологически присущую

сознанию и языковому мышлению человека. В основании такой модели должен лежать принцип неразрывности слова и мысли. Слово способно отражать сущности сознания человека относительно мыслимого предмета во всем объеме их актуализаций. А. А. Потебня считал, что нельзя себе представить момента речи, который бы не был в то же время актом объективирования сознания, толкования мысли, и то, «.что слово одно только указывает на процессы, совершающиеся в нас, - это не подлежит сомнению.»3.

В феноменологической концепции слова А. А. Потебни сознание определяется как «. совокупность актов мысли, действительно совершающихся в данное мгновение»4, где акты сознания, участвующие в образовании новых мыслей, отождествляются с «апперципирующими массами», «массами мысли», или «представлениями». А. А. Потебня дает развернутое определение представления. «Действительная мысль - представление в самом обширном смысле этого слова»4. «Представление есть известное содержание нашей мысли, но оно имеет значение не само по себе, а только как форма, в какой чувственный образ входит в сознание; оно - только указание на этот образ и вне связи с ним, то есть вне суждения, не имеет смысла»5. Представление

- «.необходимая (для быстроты мысли и для расширения сознания) замена соответствующего образа или понятия.»6. Представления являются «знаками значения» и «непременной стихией возникающего слова»7. Феноменологическая сущность слова заключается

в его онтологической имманентной способности отражать и заключать в себе векторы мысли или представления.

А. А. Потебня понимал недостаточность слова «значение», поскольку то, что означает слово, не тождественно именованию, может выходить за рамки реально представимого и зачастую требует становления смыслов. «Значение слов в той мере, в какой оно составляет предмет языкознания, может быть названо внутреннею формою в отличие от внешней звуковой, иначе - способом представления внеязыч-ного содержания»8. Внутренняя форма представляет ту истинную действительность слова, которая скрывается за его внешней оболочкой. По определению А. А. Потебни, «. внутренняя форма слова есть отношение содержания мысли к сознанию: она показывает, как представляется человеку его собственная мысль»9. Именно представления являются проекциями мысли в слове и формируют его внутреннюю форму. Содержание внутренней формы слова формируется из совокупности тех представлений или векторов мысли, которые актуализуются в сознании в момент порождения или восприятия и понимания слова. Иными словами, это - (мета) смысловая матрица, которая представляет собой конвариантный аналог тех ментальнорефлексивных событий в сознании человека, которые проецируются на слово в процессе речемыследеятельности. Конструкт «представление» как стихия сознания и «непременная стихия возникающего слова» может служить единицей смыслового измерения внутренней формы слова (в дальнейшем рефлексивные векторы мысли будут обозначаться Я., г).

Для понимания, реконструкции и анализа внутренней формы слова необходимо установить парадигму тех представлений, которые могут проецироваться на внутреннюю форму слова и участвуют в ее становлении. Сознанию человека присущи определенные онтологические основополагающие функции, свойства и отношения, которые конституируют образы бытия, составляют его определение и доступны опыту рефлексии. Это - так называемые фундаментальные предикаты со-знания11. Именно в них заключается «общий механизм словесной мысли», о котором говорил А. А. Потебня. Фундаментальные предикаты сознания, которые находят отражение во внутренней форме слова в виде векторов мысли или представлений, могут быть специфицированы по следующим семи модулям.

Модуль 1. Феноменология рефлексивного мира языковой личности уэ слово: Щретроспективный); Щпроспективный); Щэкстенсивный); ^интенсивный); Щтранс-цендентный); Щинтроспективный); Щэмпа-тический); Щкритико-аксиологический); Щреконструктивный); ^конструктивный); Щгносеологический); Щлингвистический); Щкатегоризующий); Щинтенциональный); ЩИнтенциональный, с большой буквы, по Дж. Серлю); Щкоммуникативный); Щгипотетиче ский); Щабстрагирующий); ^аналитический); Щсинтезирующий); Щме-тодологический).

Отдельные рефлексивные векторы, в свою очередь, представляют собой разветвленные структуры, отражающие различные ракурсы преломления мысли в слове. Например, аксиологическая рефлексия предполагает классификацию представлений «положительной направленности духа» и «отрицательной направленности духа» (по

Н. А. Бердяеву), например: г(доброе - злое); г(хорошее - плохое); г(истинное - ложное); г(высокое - низкое); г(привлекательное -отталкивающее); г(красивое - безобразное); г(моральное - аморальное); г(честное - бесчестное) и др.

Модуль 2. Операциональные эгорефе-ренциальные параметры языковой личности уэ слово: г(интеллектуальные чувства); г(воображение); г(интерес); г(внимание); г (воля); г (ассоциации); г (память); г (языковая интуиция, языковой инстинкт, языковое чутье); г(интериоризация); г(экстериоризация).

Модуль 3. Феноменология понимания: полевая локализация мысли и слова (схема мыследеятельности Г. П. Щедровицкого): ЩмД) - пояс мыследействования (наличный опыт языковой личности); ЩМ) - пояс чистого невербального мышления; ЩМ-К) - пояс мысли-коммуникации.

Модуль 4. Феноменология понимания (П): таксономия типов понимания (по Г. И. Богину): П(эпифеноменальное); П(семантизирующее); П(когнитивное); П(распредмечивающее).

Модуль 5. Феноменология понимания: герменевтические круги (по Х.-Г. Гадамеру и М. Хайдеггеру): ЩмД) + (М-К); ЩМ) + (М-К); ЩмД) + (М-К) + (М).

Модуль 6. «Мозговая локализация» (по Р. Якобсону) языковых средств (межпо-лушарная асимметрия головного мозга): г(левополушарная); г(правополушарная).

Модуль 7. Собственно синергетические функции сознания и языкового мышления уэ слово: г(порядок); г(энтропия); г(флуктуации); г(аттрактор); г(диссипация); г(фрактал); г(момент или режим обострения); г(хаос).

Актуализованные в момент речемыслительной деятельности фундаментальные предикаты сознания и есть те представления относительно мыслимого объекта, которые являются проекциями мысли во внутренней форме слова и формируют ее (мета)смысло-вое содержание. А. А. Потебня также считал, что представления не являются однородными и могут представлять собой ментальные сущности нескольких планов. «В душе бывает несколько групп, из коих каждая, по-видимому, равно могла бы апперципировать данное восприятие, а между тем в одном случае, по поводу одного и того же, приходит в сознание одна, в другом - другая»12. Каждая конкретная дискурсная ситуация или контекст инициирует отбор наиболее адекватных для каждого данного момента речи векторов мысли или представлений.

Реконструкция внутренней формы слова возможна на основе «проглядывания» сознания (термин М. К. Мамардашвили) по «отпечаткам мысли», заключенным в слове. А. А. Потебня писал, что язык, будучи орудием сознания, сам по себе есть создание бессознательное и путь, которым идет язык в сознании, не ясен. Тем не менее, «.в языке человек объективирует свою мысль и, благодаря этому имеет возможность задерживать перед собой и подвергать обработке эту мысль»13. «Проглядывание» содержания внутренней формы слова возможно на основе концепции «радиантного мышления» и ментальных карт, предложенных Т. Бьюзеном14. Соответствующая феноменологическая ментальная карта может быть составлена для каждого из модулей фундаментальных предикатов сознания, так же как возможна объединенная карта, охватывающая все модули. Каждая ментальная карта в своем развернутом виде имеет радиантную структуру и представляет потенциально возможную совокупность векторов мысли относительно анализируемого слова. В центре ментальной карты помещается слово, от которого «радиусами» расходятся потенциально возможные рефлексивные векторы или векторы мысли. Становясь объектом феноменологической рефлексии исследо-

вателя, слово подвергается «сканированию» «мысленным видением» (термин Г. Гийома) исследователя по всему полю ментальной карты с целью установления непосредственно актуализованных векторов в данном слове, в данной ситуации или в данном контексте.

При «сканировании» устанавливается, какие именно «ветви» и «ответвления» ментальной карты актуализованы и имеют проекцию на слово дискурса в каждой конкретной ситуации или контексте. Из большого количества признаков выделяются лишь некоторые, которые группируются вокруг центрального смысла метасмысловой матрицы. Полученные в результате картирования «кустообразные картинки» эксплицируют совокупность представлений, заложенных ритором во внутренней форме слова, и слово обретает реальные смысловые контуры. Аналогичное описание процесса «проглядывания» векторов мысли находим у А. А. Потебни: «Если я говорю: “Я думаю то-то”, то это может значить, что я прилаживаю такую-то свою мысль, в свое мгновение поглотившую всю мою умственную деятельность, к непрерывному ряду чувственных восприятий, мыслей, чувств, стремлений, составляющих мое я; это значит, что я апперципирую упомянутую мысль своим я, из которого в эту минуту может находиться в сознании очень немногое15.

В речевой практике языковая личность пользуется либо готовыми, уже сложившимися матрицами с определенным набором рефлексивных векторов, либо конструирует их в речемыслительном континууме, как, например, при использовании стилистических приемов, где имеет место симультанная со-организация множества представлений относительно мыслимого объекта. При общении (мета)смысловая матрица слова одного человека включается в системную модель интеллекта другой языковой личности, и при ее восприятии и понимании происходит считывание (мета)смысловой матрицы слова его «мысленным видением» или «духовными глазами» (А. С. Пушкин). Считывание или (ре)конструкция внутренней формы слова ак-туализуются как поиск и утверждение места слова в парадигме потенциально возможных мыслей относительно мыслимого объекта и оно может осуществляться по-разному:

1. Эпифеноменально, когда (мета)смысло-вая матрица воспринимается как один итог, мгновенное впечатление в силу того, что ее

восприятие и осознание закреплено опытом и нет необходимости в ее рефлексивной обработке. Такие матрицы, как правило, сливаются с прежними представлениями и не предполагают движение в смыслах (рефлексия) и к смыслам. Слияние с прежними представлениями происходит беспрепятственно.

2. Через рефлексивную реконструкцию и интерпретацию, когда происходит становление смыслов, заявленных, но не явно обозначенных в слове. На этой стадии возможно «дрожание» или состояние неосознаваемых, но готовых перейти в сознание представлений; здесь не происходит слияния с прежними представлениями, и иногда возможно лишь ощущение «кончиков и хвостиков» мыслей, т. е. лишь отдельных представлений без осознания целого. При невозможности мгновенного считывания происходит замедление хода мысли и осуществляется разложение внутренней формы и рефлексивная обработка и (ре)кон-струирование мысли (например, при невозможности семантизации слова, когда прибегают к установлению этимологии слова).

Проблема считывания содержания внутренних форм разными людьми соотносится с мерой тождественности или конвариантно-сти считываемых матриц, что обусловлено онтологической уникальностью мыслительнорефлексивного подчерка каждой языковой личности. А. А. Потебня считал апперцепцию явлением сугубо внутренним. Значение слова не передается, и человек сам соединяет с ним определенные образы и восприятия, «составляющие его личную, исключительную собственность». А. А. Потебня допускал возможность тождества внутренней формы слова в нас самих и в говорящем и писал: «Понимание другого произойдет от понимания самого себя»16. Однако при этом он отмечает: «Внутренняя форма слова, произнесенного говорящим, дает направление мысли слушающего, но она только возбуждает этого последнего, дает только способ развития в нем значений, не назначая пределов его пониманию слова»17. Поэтому содержание, воспринимаемое посредством слова, есть только мнимоизвестная величина, и думать при слове именно то, что другой - значит перестать быть собой. Всякое понимание есть одновременно непонимание. Относительная тождественность считываемых матриц означает частичное несовпадение их конфигураций, которое зачастую не замечается или не пред-

ставляется существенной при общении. Субъективно обусловленная нетождественность может быть до такой степени значимой, что приводит к недоразумениям. Как например, непонимание анекдота может быть связано с невозможностью усмотрения значимых векторов мысли во внутренней форме слова или считыванием незапрограммированных ритором векторов мысли. По А. А. Потебне, «. всякое ложное понимание было бы невозможно, еслиб значение давалось извне, а не создавалось понимающим»18. Ценность общения заключается в возможности развивать содержание внутренних форм слов общающихся.

А. А. Потебня также говорил о разных степенях развития внутренней формы. По своей конфигурации, т. е. совокупности заложенных в них ритором векторов мысли, (мета) смысловые матрицы бывают трех типов.

1. Простые или упрощенные, состоящие из ограниченного набора рефлексивных векторов. Они - продукт «переработанной и покоренной» мысли (по А. А. Потебне). Такие матрицы присущи словам в их чисто номинативной или денотативной функции. Это -значение слова в узком смысле как отражение в сознании мыслимого объекта без указания его признаков, свойств и отношений (обыденное понимание).

2. Сложные, заключающие в себе разветвленную сеть векторов мысли. Формирование сложных матриц сопряжено с усложнением мысли и необходимостью выразить ее оттенки. А. А. Потебня отмечал, что «.замена простой формы сложною не есть только заплата на старое платье, а создание новой формы мысли»19. Это - функция «сгущения мысли», которое, по определению А. А. По-тебни, представляет собой «.тот процесс, в силу которого становится простым и не требующим усилия мысли то, что прежде было мудрено и сложно»20. Слово может быть орудием сгущения мысли единственно потому, что оно есть представление, то есть не образ, а образ образа. Это - естественный процесс, отражающий онтологическую способность сознания к синкретичному знанию, в результате чего в коммуникативной практике «выкристаллизовываются» отдельные языковые структуры с рефлексивно маркированной «мета»смысловой «аурой». К сложным структурам могут быть отнесены пословицы, поговорки, афоризмы, а также отдельные слова, ставшие устойчивыми поэтическими обра-

зами и словами-символами, словами-идеями. Значительный «энергийно-смысловой» потенциал таких структур проявляется через их способность служить веским аргументом, заменять целые тексты, и как трансценденции они обладают значительным обобщающим потенциалом.

В феноменологической концепции слова А. А. Потебни есть термины «расширение сознания» и «сужение сознания», которые связываются им с внутренней формой слова. Расширение - «как бы ни понимать это слово, зависит от той же причины, от которой и сила апперципирующих масс, именно от близости отношений между стихиями этих масс и от количества самих стихий»21. Если продолжить эту мысль, то всякое изменение «напора впечатлений» влечет за собой изменения во внутренней форме в сторону сужения или расширения ее конфигурации, также как и всякая внутренняя форма при ее восприятии способна производить изменения в сознании риторанта в сторону расширения или сужения. Отсюда, способность слова возвышать и принижать. Расширение сознания связывается им с духовностью и искусством. Чем выше развитие мысли, тем тоньше отношения, которыми она связывает между собой отдельные векторы мысли или представления, и тем больше расширяется сознание. Соответственно, чем выше развитие мысли, тем тоньше и полнее содержание внутренних форм слов дискурса. Качественный состав векторов мысли во внутренней форме слова также существенен. Риторические приемы строятся на основе соорганизации специфических для каждого приема векторов мысли. Мастерское слово или слово-событие выделяется из общего ряда качеством и способом (со)организации смысловых стихий. А. А. Потебня отмечал, что язык во всем объеме и каждое отдельное слово соответствуют искусству не только по своим стихиям, но и по способу их соединения.

В концепции слова А. А. Потебни «сгущенная» внутренняя форма слова, в которой все его стихии заменяются одним представлением, связывается с расширением сознания, поскольку она способна сообщать «возможность движения большим мысленным массам». К словам с развитой, «сгущенной» (мета)смысловой «аурой» можно отнести слово «дорога», как, например, у Гоголя в «Мертвых душах»: «Какое странное, и манящее, и

несущее, и чудесное в слове: дорога!» Слово «дорога» обнаруживает отсутствие «твердых» смыслов и в нем ощущается энергия мысли, потому что в нем пересекается множество смысловых векторов и оно выводит за рамки эпифеноменальности. Оно символично, а в символе, по точному определению С.

С. Аверинцева, есть «теплота сплачивающей тайны». В нем актуализован метасмысл жизненно важного события для любого человека. В феноменологическом контексте его матрица выглядит следующим образом:

Модуль 1: Щтрансцендентный); Я(ин-троспективный); Я(эмпатический); Щинтен-циональный: оптимизм и причастность);

ЩИнтенциональный с большой буквы, по Серлю: надежда, ожидания, переживания, вера, радость, тревога); Щретроспективный); Щабстрагирующий); Щсинтетический); Я (экстенсивный); Щаксиологический: зна-

чимость, целесообразность, полезность, привлекательность, необходимость); Я(гно-сеологический).

Модуль 2: г(эмоции, чувства); г(интерес); г(воображение); г(ассоциации); г(память); г(интериоризация).

Модуль 3: векторы Я(мД) как связь с наличным опытом человека и Я(М) как несомненное побуждение к размышлениям о жизненных путях и мысли о будущем.

Модуль 4: данное слово предполагает рас-предмечивающее понимание как выход за пределы «объективированных» или «овеществленных» представлений о его сущности.

Модуль 6: как сущность образного мышления, связанная с творческими функциями мышления, охватом проблемы в целом, с мечтами и фантазированием, озарениями, слово «дорога» несомненно правополушарной локализации.

Модуль 7: Данное слово является рефлексивным аттрактором и характеризуется диссипацией смыслов.

Именно наличие множества векторов мысли во внутренней форме данного слова делает его событийным.

3. Осложненная внутренняя форма слова. Внутренние отношения между мыслью и словом могут являться функцией смыслового становления. В этом случае внутренняя форма слова предстает как потенциальная сущность, в которой ментальные проекции лишь контурно обозначены и заложены основания для движения рефлексии в смыслах и к смыс-

лам для формирования новых или иных представлений и образов. Они не допускают непосредственного считывания их содержания (например, метафора). Это - те случаи, когда «на слово нельзя смотреть как на выражение готовой мысли»22, поскольку мысль не выражается, но совершается в слове, т. е. происходит внутреннее движение, развертывание мысли через целый ряд планов, в результате чего значение слова является продуктом становления. На принципе осложнения внутреннего (мета)смыслового потенциала слова строится вся стилистика - «усложненный язык как орган усложненной мысли»23. И сложная (многосоставная), и осложненная (предполагающая смысловое становление) внутренние формы слова являются «следствием усложнения мысли» (по А. А. Потебне), и риторант всегда активен в «бездонном» внутреннем смысловом поле таких языковых структур (ср. бахтинское «я становлюсь активным в форме.»). А. А. Потебня пишет: «.значение образа беспредельно, ибо практически назначить ему предел нельзя, как нельзя его назначить применению пословицы»24.

А. А. Потебня говорил о возможности развития и изменения значения слова, которые он связывал с увеличением или уменьшением «массы мыслей», вызываемых образами. Слово есть нечто постоянно созидающееся, поскольку оно живет и участвует в живой не-прекращающейся деятельности людей, и в его внутренней форме отражается «толкование действительности»25. «Слово как представление служит только точкою опоры или местом прикрепления разнообразных признаков. Жизнь слова с психологической, внутренней стороны состоит в применении его к новым признакам, и каждое такое применение увеличивает его содержание»26. Развитие внутренних форм может идти как по линии экспансии (обретение новых векторов), так и по линии редукции (утрачивание смысловых векторов). Первые связаны с новыми «приобретениями души» (А. А. Потебня), соответственно, вторые - с утратами души, и значение внутренних форм заключается в их способности «видоизменять и совершенствовать те агрегаты восприятий, какие застает в душе»27.

А. А. Потебня считал, что разрушение и рождение форм ближайшим образом зависит от «известной потребности мысли», и сложные образы могут бледнеть, затемняться, разлагаться, разрушаться и исчезать

из сознания28. Примером изменчивости внутренней формы слова может служить слово «перестройка», которое за относительно короткое время претерпело значительные изменения от «взлета» до падения и разрушения. В середине 90-х годов это простое и привычное слово, предполагающее эпи-феноменальную рефлексию и эпифеноме-нальное понимание, неожиданно и стремительно обрастает и обогащается смыслами и метасмыслами и выходит далеко за рамки привычного понимания, и в его внутренней форме проявляются векторы мысли, связанные с идеей развития и обновления общества: Щпроспективный); Я(трансцендентный);

^конструктивный); Щинтенциональный:

оптимизм); ЩИнтенциональный, с большой буквы, по Дж. Серлю: вера в идею, надежда, желание, гордость, одобрение, ожидание намерение, радость, удовлетворение, эйфория); Я(аксиологический:значимость,целесообраз-ность, необходимость, привлекательность). Капитализация слова во многих контекстах того времени свидетельствует о достижении этим словом определенного смыслового максимума, когда слово начинало восприниматься как идея и символ эпохи, соответственно,

- Я(абстрагирующий); Щэкстенсивный); Я(синтезирующий); ^конструктивный) и Щинтенциональный: социальный оптимизм, заинтересованность, вера, надежда, одобрение, ожидания, эйфория). Кроме того, это слово несло в себе определенный эмоциональный заряд, мощный ассоциативный потенциал, связанный с именем М. Горбачева, и волевое начало как осознание необходимости действий и движения вперед. К концу 90-х годов произошла значительная редукция внутренней формы данного слова, которое утрачивает проспективный, трансцендентный и конструктивный векторы, и «горбачевская перестройка» начинает связываться в сознании людей с интенциями другого плана: неуверенность, сожаление, сомнение, уныние и т. п. В настоящее время при употреблении этого слова в него закладываются отрицательные интенции, связанные с разочарованием, раздражением, иронией и сарказмом.

С изменением «аггрегатов» сознания относительно мыслимых объектов могут происходить изменения в степени ясности представлений или, по А. А. Потебне, «помрачение» представлений. А. А. Потебня различал слова с живыми представлениями и слова с

забытыми представлениями. Примером «помрачения» и забвения представлений могут служить следующие семантические ряды:

- добронравие, добропорядочность, до-бролюбие, добросклонность, доброжелательность, добродетель, добродеятельность;

- благонравие, благонравность, благоденствие, благость, благодатность, благожелательность;

- милосердие, милосердность, милость, милостыня, сестра милосердия.

Можно заключить, что развитие их внутренних форм шло и продолжает идти по линии «помрачения» ценностного полюса «положительной направленностью духа» и перехода к словам «с отрицательной направленностью духа» (по Н. А. Бердяеву). В приведенных семантических рядах «забытыми представлениями» являются «добро», «благо» и «милость». Особенно показательными являются слова «доброжелатель» и «благодетель», которые практически полностью утратили свою исконную связь с понятиями «добро» и «благо» и в настоящее время употребляются лишь с ироническим оттенком или в «потребительском» значении, как, например, в пожелании «всех благ». Объяснение процесса «забвения представления» можно найти у А. А. Потебни: «Причина забвения представления в слове заключается главным образом в той функции, для которой предназначено слово - функции собирания признаков около одного, служащего центром; как скоро их собралось столько, что признак, выраженный в представлении, оказался несущественным, - оно забывается. Таким образом, широкое и глубокое значение слова стремится оторваться от сравнительно ничтожного представления»28. Поскольку в развитии цивилизации наблюдается «откат» от жизненных ценностей «положительной направленности духа», представления о добре, благе и милости все больше и больше признаются несуще ственными.

Еще одним «фактом падения форм», при котором «прежде добытое мыслью теряется», является слово «ширять». А. А. Потебня пишет: «Высокое летание птиц имеет смысл ничем не стесняемой свободы; рус. ширять, парить значит не только высоко, но и привольно летать»29. В настоящее время данное слово связывается с наркотическим опьянением. Возможно также полное вымирание внутренних форм, что, например, могло бы

произойти со словом «ширять» в случае полного искоренения наркомании.

По А. А. Потебне, развитие языка совершается при посредстве затемнения представлений и возникновения новых слов с ясными представлениями, при этом отмечается обратимость этих процессов, когда слово с забытыми представлениями может возрождаться к жизни и обретать новые смысловые качества, и наоборот. Применение слова с забытыми представлениями к новым ситуациям порождает расширение значения и новые представления в его внутренней форме или же новое слово с ясными представлениями. Именно такая диалектика внутренней формы слова наблюдается в следующем примере: «Не пойду, - сказал Остап, - по причине гордой застенчивости. Во мне проснулись янычары». Здесь можно также говорить и о дальнейшем усложнении внутренней формы слова «янычары», поскольку оно используется в оксюморонном контексте («янычары» уэ «гордая застенчивость»).

А. А. Потебня отмечал, что «сознание не имеет места только для бессвязной множественности и оно не тесно для разнообразия», и «язык есть полнейшее творчество, которое только возможно человеку.»30. Многообразие проявлений слова в дискурсных ситуациях объясняется характером развертывания, динамикой и участной мерой векторов мысли, а также их структурными составляющими и особенностями их сочетаемости и соединения. Феноменологическая модель внутренней формы слова применительно к теории множеств и теории вероятности позволяет обосновать безграничность возможных актуализаций внутренних форм слов в речевой деятельности.

А. А. Потебня также говорил о «пределах сознания», «ограниченности сознания» и «напряженности сознания». Предельность сознания или обнаруживает себя в использовании неформальной лексики (мат), поскольку в нем заложены все признаки редуцированного сознания и «дикарского мышления», описанные Леви-Стросом и П. Рикёром: выхолощенные мысли, деградация и эклектика мыслей, дегенеративные состояния мысли, статичность мышления, обращение к крайнему пределу, к окончательной систематизации с ее ложной альтернативой другим интеллигибельным подходам, бессознательный план, несобы-тийность (событие играет роль угрозы, с ним связан какой-то сдвиг и неожиданное сопротивление), незначительность содержания,

другой стратегический уровень мышления

- чувственный; это - мышление, «которое не мыслит о самом себе» и «живет главным образом уловками, пользуясь причудливым материалом, смысловыми отходами». Исключительными характеристиками «дикой мысли», отражающей напряжение в глубине человеческого мышления, являются: неразличение момента наблюдения и момента интерпретации, вневременность, аналитичность и логика постижения, для которой содержания являются неотделимыми от формы31. Все эти признаки свидетельствуют о крайне измененных, деформированных состояниях сознания и проявляются в дискурсе через крайне ограниченный и специфический словарный состав. Качественное своеобразие речевой деятельности в условиях измененных состояний сознания такого плана состоит в актуализации примитивных логик и «заземлении» мыслей на однозначных и примитивных смыслах.

Феноменологическое описание слова также предполагает раскрытие «энергийно-смыслового» потенциала (термин А. Ф. Лосева) его внутренней формы. А. А. Потебня связывал энергию мысли с энергией слова. Это - энергия, понимаемая как полнота смысловых сил (по Плотину). Энергия мысли проявляется во внутренней форме слова через синергию актуализованных в ней векторов мысли. Чем выше соорганизованность векторов во внутренней форме слова (количественный и качественный аспекты), тем больше оснований говорить о силе, мощи, энергии, эффективности и воздейственности слова дискурса. Слабая энергия мысли, сопряженная с актуализацией незначительного или ограниченного набора представлений в сознании языковой личности, соотносится с (мета)смысловой матрицей неразвитой конфигурации. И наоборот, увеличение энергии мысли, обусловленной актуализацией множества представлений и смысловых стихий в сознании человека, порождает развитые конфигурации внутренних форм слов.

Таким образом, внутренняя форма слова представляет собой синергию отраженных в ней смысловых стихий, и она является функцией «непрерывной борьбы мысли со словом».

Примечания

1 Потебня, А. А. Из записок по русской грамматике / А. А. Потебня. - М. : Гос. учеб.-пед.

изд-во М-ва просвещения РСФСР, 1958. - Т. I-II. - С. 69.

2 См.: Потебня, А. А. Мысль и язык / А. А. Потебня. - М. : Лабиринт, 1999. - C. 202.

3 См.: Потебня, А. А. Из записок. - С. 58; Потебня, А. А. Слово и миф / А. А. Потебня.

- М. : Правда, 1989. - С. 221.

4 См.: Потебня, А. А. Мысль и язык. - С. 105.

5 См.: там же. - С. 126.

6 См.: там же. - С. 18.

7 См.: там же. - С. 17.

8 См.: там же. - С. 47.

9 См.: Потебня, А. А. Слово и миф. - С. 98.

10 Хоружий, С. С. Очерки синергийной антропологии / С. С. Хоружий. - М. : Ин-т философии, теологии и истории св. Фомы, 2005. - С. 21.

11 См.: Потебня, А. А. Мысль и язык.

12 См.: Потебня, А. А. Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка /

А. А. Потебня. - Харьков : Гос. изд-во Украины, 1930. - С. 112.

13 Бьюзен, Т. Суперинтеллект / Т. Бьюзен. -Мн. : Попурри, 2006.

14 Потебня, А. А. Мысль и язык. - С. 149.

15 Потебня, А. А. Слово и миф. - С. 126.

16 См.: там же. - С. 166.

17 См.: Потебня, А. А. Мысль и язык. - С. 185.

18 См.: Потебня, А. А. Из записок. - С. 66.

19 См.: Потебня, А. А. Слово и миф. - С. 197.

20 См.: там же. - С. 120.

21 См.: Потебня, А. А. Мысль и язык. - С. 165.

22 См.: Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. -М. : Учпедгиз, 1959. - С. 225.

23 См.: Потебня, А. А. Слово и миф. - С. 233.

24 См.: Потебня, А. А. Из записок по теории словесности / А. А. Потебня. - Харьков, 1905.

- С. 17-28.

25 См.: Потебня, А. А. Мысль и язык. - С. 221.

26 См.: Потебня, А. А. Слово и миф. - С. 169.

27 См.: Потебня, А. А. Мысль и язык. - С. 108-109.

28 См.: там же. - С. 221-222.

29 См.: Потебня, А. А. Слово и миф. - С. 287.

30 См.: Потебня, А. А. Мысль и язык. - С. 195.

31 Рикёр, П. Конфликт интерпретаций : Очерки о герменевтике / П. Рикёр. - М. : Academia

- Центр : Медиум, 1995. - С. 43; Леви-Строс, К. Первобытное мышление / К. Леви-Строс. -М. : ТЕРРА - Книж. клуб : Республика, 1999.

- С. 286-324.

ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ В ЛИЧНОСТНО-ОРИЕНТИРОВАННОМ КОНФЛИКТНОМ ДИСКУРСЕ

В статье представлен обзор современных исследований языковой личности, охарактеризованы типы языковой личности по отраслевым, аспектуальным, функциональным параметрам, в зависимости от типа речевой культуры. Предложена типология конфликтного общения в личностно-ориентированном дискурсе, определен набор ядерных (частотных) стратегий и тактик в данном типе дискурса с учетом перлокутивного эффекта.

Ключевые слова: конфликт, лингвоперсоналогия, личностно-ориентированный дискурс, стратегии, тактики, языковая личность

Лингвоперсоналогия, объектом которой является языковая личность, относящаяся как к определенному индивидууму, так и к типизированному образу, стремительно развивается в последнее десятилетие. Это становится возможным благодаря антропоцентризму современной лингвистики. «Мы живем в эпоху кристаллизации (уже даже не становления) новой научной парадигмы. Данная парадигма отмечена как антропоцентризмом, так и антропостремительными тенденциями <.> Мы по сути имеем “эпоху Возрождения в научной сфере”»1. Личность выходит на первый план лингвистических исследований. Языковая личность рассматривается в известных работах Ю. Н. Караулова2, в трудах А. Г. Баранова исследуется семиотическая личность, обладающая разными компетенциями: языковой, риторической, социальной3. Типы языковых личностей, по словам Н. Д. Голева4, могут строиться по «отраслевым» параметрам (например, «орфографическая языковая личность»); аспектуальным параметрам (временным, локальным, профессиональным, гендерным, например, «женская языковая личность»); по функциональным параметрам (по проявленности языковой личности в функциональных стилях или по их поведению в конфликтных ситуациях). Отметим также деление языковой личности в зависимости от типа речевой культуры: элитарная языковая личность5, диалектная языковая личность6.

Как мы уже отметили выше, понятие языковая личность активно разрабатывается современной лингвистикой. На наш взгляд, потенциал данного понятия огромен и раскрыт на сегодняшний день далеко не полностью. Мы попытаемся на основе этого определения представить типологию конфликтного обще-

ния в личностно-ориентированном дискурсе, а именно: определить набор ядерных (частотных) стратегий и тактик в данном типе дискурса на основании степени предсказуемости перлокутивного эффекта.

Зафиксируем тезис, необходимый для данной работы. Подчеркивая тот факт, что общение - процесс динамический, ежесекундно меняющийся, согласимся с точкой зрения В. И. Карасика: «Признавая некоторую степень непредсказуемости в естественном общении, можно предположить определенную иерархию возможных реакций на то или иное коммуникативное действие, можно построить типологию общения на основании степени предсказуемости перлокутивного эффекта применительно к той или иной ситуации общения»7. В этом, на наш взгляд, и есть значимость такого типа исследований: не просто констатировать, описать, классифицировать факт существующего в лингвистике, что тоже, несомненно, очень важно, но и в определенной степени «предсказать» возможное в лингвистике. Для конфликтного общения как раз этот факт наиболее ценен.

Под понятием языковой личности в данной работе понимается «человек воспринимающий, понимающий, интерпретирующий и говорящий». Рассмотрим вопрос, что же собой представляет языковая личность в личностно-ориентированном конфликтном дискурсе. Для этого дадим еще одно необходимое определение - определение конфликта. Современная бесконфликтная парадигма в лингвистике постепенно сменяется конфликтологической. И это верно не только потому, что категория конфликтности «высвечивается» более ярко на рубеже веков. Наше повседневное общение в различных сферах далеко

от идеала кооперативности. Да и кооперацию в речевом общении спустя два десятка лет после выхода работ П. Грайса понимают уже немного иначе. Вербальная агрессия, напряженность, диссонанс, разногласие - далеко не полный перечень синонимов конфликта. В данной работе признается широкое определение конфликта. По определению толкового словаря русского языка8, конфликт - столкновение, серьезное разногласие, спор. Ранее мы уже анализировали конфликтное общение в институциональном дискурсе, в СМИ на материале телевизионных программ9. При этом рассматривалась своего рода элитарная языковая личность. А. А. Леонтьев, анализируя психолингвистические особенности языка СМИ, отмечает, что массовая коммуникация -это социально ориентированное общение, содержанием которого является социальное взаимодействие внутри определенного социального коллектива, и противопоставляет такой вид общения предметно-ориентированному (содержанием является взаимодействие людей в процессе совместной деятельности) и личностно-ориентированному (содержание

- личностные, психологические взаимоотношения людей)10. Материалом для данного исследования послужили видеозаписи программы «Дом-2». Здесь необходимо подчеркнуть, что хотя это телевизионные записи, но формат программы налагает свои рамки и представляет собой не социально-ориентированный дискурс, а личностно-ориентированный. Данная телевизионная программа выбрана в силу нескольких причин. Во-первых, нам хотелось проследить особенности вербального поведения «народной» языковой личности, рамки именно данной программы как раз позволяют это сделать. Во-вторых, здесь представлен максимально конфликтный дискурс, что позволит, на наш взгляд, более полно раскрыть типологию конфликтного общения в личностно-ориентированном дискурсе. Как справедливо отмечает Н. А. Христова, «.за последние 10-15 лет кардинально изменился характер коммуникации в СМИ. На смену официально подготовленному, выверенному, нормированному общению приходит общение неподготовленное, непосредственное. Резкая граница между неофициальным и официальным публичным общением размывается. В публичном общении увеличивается число разговорных, жаргонных, просторечных, стилистически сниженных элементов»11.

Оставив в стороне вопрос формирования общественного сознания, воспитания аудитории современными СМИ, отметим лишь, что некоторая элитаризация арготивной лексики, завышение социального статуса сниженной лексики, свойственные современным СМИ, присутствуют в анализируемой программе.

Нами выделено две базовые стратегии в личностно-ориентированном конфликтном дискурсе: дискредитация собеседника; защита себя и отведение негативной информации. Рассмотрим стратегию дискредитации собеседника, представим прямые и косвенные способы (тактики) дискредитации оппонента и на основе перлокутивного эффекта проиллюстрируем стратегию защиты себя.

Стратегия дискредитации в личностноориентированном дискурсе может проявляться за счет прямых и косвенных тактик. Нами выявлены следующие прямые способы дискредитации:

- оскорбление за счет логического противопоставления «я» со знаком «+» / «другой» со знаком «-» («Мне не очень нравится Рита, на нее смотреть неприятно. Эстетически. А на нас смотреть очень приятно»);

- оскорбление, выражаемое лексикой с оценочным семантическим компонентом лексического значения («Да ты просто бездарность, а туда же»);

- оскорбление, выражаемое стилистически сниженной лексикой («Чмо позорное»);

- оскорбление, основанное на отрицательном сравнении («Ты вела себя так же, как она, и что теперь хочешь»);

- угроза («Еще раз - и буду бить») или угроза с развернутой аргументацией причины такого шага («Еще раз слово в мою сторону. Я при всех говорю. Я на личность не перехожу. На личность переходят слабые люди. Я человек и могу себя уважать. Еще слово, кто я такая, и буду бить»).

Косвенные тактики представлены менее частотно, чем прямые способы. Здесь необходимо отметить такие способы:

- форма совета, реализуемая как гипотетическая возможность («Если бы я был на твоем месте, если бы меня бросили, то я бы.»);

- форма совета с учетом констатации проблемы («Он гуляет, зачем тебе так унижаться, посмотри лучше на других»);

- отсылка к другому текстовому знаку («Останешься у разбитого глупого корыта» / «Бедная овечка»).

Представим спектр ответных реплик при реализации стратегии защиты себя и отведения негативной информации. Здесь преобладают прямые способы:

- ответное оскорбление по типу «Это ты такой» («Да это ты уродина»);

- ответное оскорбление по типу «Если ты такой, то я нет» («Если ты мужик слабый, то я не такой» / «Я не тряпка, я так делать не буду»);

- самопрезентация («Ты мне завидуешь»);

- опровержение негативной информации («Это неправда. Слухи все»);

- опровержение негативной информации в сочетании с тактикой «апелляция к вере» («Поверьте мне, это не так»);

- опровержение источника негативной информации («И кому вы верите?»)

К косвенным способам можно отнести лишь иронию («Я тебе вчера все сказала» -«Я плохо тебя слышал»).

Как показывает речевой материал, личностно-ориентированное конфликтное общение - эмоционально насыщенный дискурс, в отличие от предметно-ориентированного или социально-ориентированного конфликтного дискурса. Видеоряд позволяет также анализировать и невербалику конфликтного общения: эмоциональность общающихся,

тон, интонацию, прерывания, молчание, что, в свою очередь, помогает полнее, точнее раскрыть, проинтерпретировать исследовательский материал. «Зеркальность» ответных реплик (использование по сути тех же самых тактик инициирующих реплик) позволяет говорить об определенной степени предсказуемости перлокутивного эффекта в конфликтной ситуации в личностно-ориентированном типе дискурса. Учет представленной типологии, ядерных стратегий и тактик конфликтного общения позволит, на наш взгляд, не только более полно охарактеризовать поведение языковой личности в конфликтной ситуации, но и работать над совершенствованием общения. В век антропоцентризма и коммуникации эта задача становится уже не лингвистической, а междисциплинарной.

Примечания

1 Красных, В. В. Анализ дискурса в свете современной научной парадигмы (лингвокогнитивный подход) / В. В. Красных // Языковое бытие человека и этноса : психо-

лингвистический и когнитивный аспекты : сб. ст. / под общ. ред. В. А. Пищальниковой.

- Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2004. - С. 103116. - С. 103.

2 См.: Караулов, Ю. Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения / Ю. Н. Караулов // Язык и личность. - М. : Наука, 1989. - С. 3-8.; Караулов, Ю. Н. Языковая личность в когнитивной перспективе / Ю. Н. Караулов // Актуальные проблемы русского языка и методики его преподавания : X науч.-практ. конф. молодых ученых (РУДН, 25 апреля 2008 года).

- М. : Флинта : Наука, 2008. - С. 17-31.

3 См.: Баранов, А. Г. Понимание как семиозис / А. Г. Баранов // Языковое сознание : устоявшееся и спорное : XIV Междунар. симп. по психолингвистике и теории коммуникации : тез. докл. (Москва, 29-31 мая 2003 г.) / ред. Е. Ф. Тарасов. - М., 2003. - С. 23-24.

4 Голев, Н. Д. Лингвоперсоналогия, антропотекст, типы языковой личности (лингвоперсонемы) / Н. Д. Голев // Университетская филология - образованию : человек в мире коммуникаций : материалы Междунар. науч.-практ. конф. «Коммуникативистика в современном научном мире : человек в мире коммуникаций» (Барнаул, 12-16 апр. 2005 г.) / под. ред.

A. А. Чувакина. - Барнаул : Алт. гос. ун-т, 2005.- С. 84-86. - С. 85.

5 См.: Сичинава, Ю. Н. Особенности проявления языковой личности в окказиональном словотворчестве (на материале текстов

B. Маяковского и И. Северянина) : автореф. дис. . канд. филол. наук / Ю. Н. Сичинава. -Краснодар, 2007. - 25 с.

6 См.: Гынгазова, Л. Г. Концепты «Жизнь» и «Смерть» в языке диалектной личности / Л. Г. Гынгазова // Актуальные проблемы русистики : материалы Междунар. науч. конф. (Томск, 21-23 окт. 2003 г.) / отв. ред. - Т. А. Демешкина.

- Томск : Том. гос. ун-т, 2003. Вып. 2, ч. 1. - С. 103-111.

7 Карасик, В. И. Типы коммуникативной тональности / В. И. Карасик // Язык. - Сознание.

- Культура. - Социум : сб. докл. и сообщ. междунар. науч. конф. памяти профессора И.

Н. Горелова. - Саратов : Издат. центр «Наука»,

2008.- С. 421-433.

8 См.: Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка / С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова.

- М. : ИТИ Технологии, 2006. - 944 с.

9 См.: Коноваленко, И. В. Интенции и их речевое воплощение в публичной «дуэли» политических ораторов / И. В. Коноваленко //

Языковое бытие человека и этноса : психолингвистический и когнитивный аспекты : материалы IV Междунар. Березинских чтений. Вып. 14. - М. : ИНИОН РАН, МГЛУ, 2008.- С. 109-114.

10 См.: Леонтьев, А. А. Психолингвистические особенности языка СМИ / А. А. Леонтьев // Язык СМИ как объект междисциплинарно-

го исследования / отв. ред. М. Н. Володина : учеб. пособие. - М. : МГУ, 2003. - С. 66-88.

11 Христова, Н. А. Деструкция конвенционального стереотипа «власть» (на материале медиатекстов) / Н. А. Христова // Вестн. МГЛУ.

- Вып. 511. Языковое сознание и культура. Сер. «Лингвистика». - М., 2005. - С. 155-163.

- С. 155.

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ РЕЧЕВОЙ АГРЕССИИ В СМИ

Статья посвящена анализу лингвистических механизмов речевой агрессии в СМИ. В разработке лингвистических основ речевой агрессии исходным является анализ когнитивных аспектов порождения, структуры, семантики и прагматики исследуемого деструктивного явления. Речевая агрессия исследуется в рамках конфликтного дискурса, разновидностью которого является провокативный дискурс.

Ключевые слова: речевая агрессия, агрессивность, коммуникативный конфликт, конфликтный дискурс, провокативный дискурс, макроструктура вербальной агрессии, теория

аргументации, угроза, оскорбление, упрек.

Агрессия в процессе общения на современном этапе развития общества и различных научных направлений стала объектом исследования и анализа не только психологов, педагогов (представителей тех дисциплин, которые традиционно изучают это деструктивное явление), но и специалистов, которые по большей части ориентировались на исследование позитивных форм общения. В последнее время становится очевидной мысль

о том, что агрессия может исследоваться с лингвистической точки зрения, но несомненно, что с такой целью этот феномен должен быть рассмотрен на более общем, психологическом уровне.

Л. Берковиц [2] определяет агрессию как любую форму поведения, которая нацелена на то, чтобы причинить кому-либо физический или психологический ущерб. При этом автор рассматривает стимулирование агрессии, агрессию, гнев, враждебность и агрессивность как отдельные, различные, хотя и взаимосвязанные феномены. Л. Берковиц полагает, что особенно важно различать понятия гнев и агрессия. В случае с агрессией мы имеем дело с действием, направленным на достижение определенной цели - причинить ущерб другому лицу. Это действие, таким образом, направлено на определенную цель. Напротив, гнев вовсе не обязательно имеет какую-то конкретную цель, но означает определенное эмоциональное состояние. Это состояние в значительной степени порождается внутренними физиологическими реакциями и непроизвольной эмоциональной экспрессией, обусловленной неблагоприятными событиями: моторными реакциями (такими, как сжатые кулаки), выражениями лица (расширенные ноздри и нахмуренные брови) и т.

д.; определенную роль, вероятно, играют возникающие при этом мысли и воспоминания. Все эти сенсорные потоки комбинируются в сознании личности в переживание гнева.

Агрессивность - это относительно стабильная готовность к агрессивным действиям в самых разных ситуациях; это личностная черта, характеризующая предрасположенность реагировать агрессивно в тех или иных ситуациях. Не следует смешивать данное понятие с понятием враждебности. Людям, которым свойственна агрессивность, которым часто видятся угрозы и вызовы со стороны других людей и для которых характерна готовность атаковать тех, кто им не нравится, присуща враждебная установка к другим людям; но не все враждебно предрасположенные к другим люди обязательно агрессивны. Л. Берковиц также полагает, что было бы несправедливо делать социальное неодобрение необходимой частью определенной агрессии.

Аналогичного мнения по поводу признаков изучаемого нами явления придерживается Д. Майерс [7], характеризующий агрессию как физическое или вербальное поведение, направленное на причинение вреда кому-либо. В качестве рабочего Р. Бэрон, Д. Ричардсон [3. С. 26] принимают следующее определение агрессии: «Агрессия - это любая форма поведения, нацеленного на оскорбление или причинение вреда другому живому существу, не желающему подобного обращения».

Авторы диагностики состояния агрессии А. Басс и А. Дарки выделяют следующие формы агрессии:

1. Физическая агрессия - использование физической силы против другого лица.

2. Вербальная агрессия - выражение негативных чувств как через форму (ссора, крик,

визг), так и через содержание словесных обращений к другим лицам (угроза, проклятия, ругань).

3. Косвенная агрессия - использование окольным путем направленных против других лиц сплетен, шуток и проявление ненаправленных, неупорядоченных взрывов ярости.

4. Негативизм - оппозиционная форма поведения, направленная обычно против авторитета и руководства, которая может нарастать от пассивного сопротивления до активных действий против требований, правил, законов.

5. Раздражение - склонность к раздражению, готовность при малейшем возбуждении излиться во вспыльчивости, резкости, грубости.

6. Подозрительность - склонность к недоверию и осторожному отношению к людям, проистекающим из убеждения, что окружающие намерены причинить вред.

7. Обида - проявление зависти и ненависти к окружающим, обусловленное чувством гнева, недовольства кем-либо или всем миром за действительные или мнимые страдания.

8. Аутоагрессия или чувство вины - отношение к действиям по отношению к себе и окружающим, проистекающее из возможного убеждения самого обследуемого в том, что он является плохим человеком, поступает нехорошо, вредно, злобно или бессовестно.

Лингвистический аспект агрессивного поведения находится в области наблюдений социальной психолингвистики, которая имеет дело с повседневной межличностной коммуникацией языковых личностей. О. С. Иссерс [5] отмечает, что вербальная агрессия как законодательно наказуемое действие

- одна из актуальных и в то же время запутанных проблем юриспруденции. Она имеет достаточно длительную историю изучения в странах с развитой демократией - США, Канаде, Австралии, государствах Западной Европы. Наибольшую трудность в плане правовой квалификации представляют речевые действия, связанные с вербальной агрессией (fighting words). В соответствии с определением американских ученых, к случаям вербальной агрессии следует относить высказывания, цель которых заключается не в передаче какой-либо информации, а в провоцировании у слушающего немедленной отрицательной реакции (то есть своего рода эмоциональ-

ном ударе) [12]. Другие авторы понимают вербальную агрессию более широко: любая враждебная по отношению к партнеру речь (hate speech) рассматривается как наносящая ущерб и, соответственно, требующая законодательного запрещения [11; 13].

Критерием для определения «враждебности» является реакция реципиента: если высказывание порождает неконтролируемую ответную реакцию жестокости, если наносимый ими вред выше их «социальной значимости», то их следует расценивать как агрессию. Судить о подобной реакции авторы предлагают с позиций здравого смысла рядового носителя языка. Е. Н. Басовская [1] использует термин вербальная агрессия и рассматривает его в узком и широком смысле. При его узком понимании в качестве агрессивного на первый план автор выдвигает речевой акт, замещающий агрессивное физическое действие: оскорбление (в том числе грубая брань), насмешка, угроза, враждебное замечание, зло-пожелание, категоричное требование без использования общепринятых этикетных средств. При максимально широкой интерпретации термина вербальная агрессия - это все виды наступательного, доминирующего речевого поведения. В таком случае коммуникация вообще немыслима вне агрессивных проявлений. Е. Н. Басовская определяет вербальную агрессию как эксплицитно выраженную оппозиционность говорящего по отношению к собеседнику.

По нашему мнению, речевая агрессия является одной из составляющих частей следующей трихотомии: любой конфликт как столкновение интересов коммуникантов порождает речевую агрессию, которая затем воплощается в коммуникативном конфликте. Предложенная схема, в свою очередь, представляет процесс развертывания конфликтного дискурса во времени и пространстве. На наш взгляд, важным при изучении конфликтного коммуникативного поведения и поиске путей его искоренения (элиминации) является анализ прагматических характеристик конфликтного дискурса. Для достижения данной цели считаем важным выявить лингвистические механизмы речевой агрессии в СМИ.

В разработке лингвистических основ речевой агрессии мы исходим из анализа когнитивных аспектов порождения, структуры, семантики и прагматики исследуемого деструктивного явления. Лингвистический ана-

лиз речевой агрессии мы видим в построении макроструктуры, включающей в себя следующие компоненты:

1. Ситуационная модель высказывания, которая представлена следующими составляющими:

а) время интеракции;

б) место интеракции;

в) физический контакт собеседников;

г) социальные обстоятельства, влияющие на ход беседы (беседа на бытовую, общественно-политическую, культурную или другую актуальную тему).

2. Слушающий и его сознание, мотивация, прошлые действия и намерения.

3. Говорящий и его установки, прошлый опыт, причины вступить в беседу.

4. Культурный фон беседы (события, которые в той или иной мере могут повлиять на позитивный или негативный исход общения и создать условия для проявления элементов речевой агрессии со стороны одного из собеседников).

Данная макроструктура по количеству и содержательной части компонентов соответствует схеме описания ситуации, принятой в теории аргументации:

- субъект (отдельное лицо или сообщество, дающее описание);

- предмет (описываемая ситуация);

- основание (точка зрения, в соответствии с которой производится описание);

- характер (указание на истинность или ложность предлагаемого описания).

По нашему мнению, конфликтный дискурс представляет одну из сфер межчело-веческого интеллектуального общения, где коммуниканты при интеракции используют различные способы аргументации, выдвигают разнообразные предложения, убеждают собеседника в истинности и правоте своих доводов, делают партнера по коммуникации (изначально оппонента) своим единомышленником и сопричастником, то есть аргументируют. Не вызывает сомнения тот факт, что в конфликтном дискурсе используются специфические способы аргументации. Методы аргументации в конфликтном типе взаимодействия необходимо исследовать только после тщательного изучения компонентов и структуры аргументации в целом.

Аргументация начинается с рассмотрения определенного положения. Положение, которое аргументируется, также можно на-

звать тезисом. Для того, чтобы доказать истинность тезиса аргументации, обосновать целесообразность его принятия, необходимо выдвинуть определенные соображения, привести факты, доводы в пользу рассматриваемого положения. Все это называется аргументами в теории аргументации. Понимание термина аргумент в теории аргументации очень многообразно, так как в процессе доказывания и убеждения с помощью одних аргументов устанавливается истинность тезиса, с помощью других - обосновывается целесообразность его принятия и т. д. Аргумент в теории аргументации понимается шире и в том смысле, что факт сам по себе также может стать наглядным доказательством в пользу того или иного утверждения. Разновидностью деструктивного аргумента является угроза, оскорбление и упрек, которые, по нашему мнению, представляют способы убеждения собеседника или аудитории с помощью речевого воздействия.

Как уже было отмечено выше, материалом нашего исследования являются тексты средств массовой информации. Как указывает

А. В. Олянич [8], массово-информационное общение является сегодня ведущим типом дискурса, проникая практически во все типы институционального и даже обиходного общения. Способ подачи материала в данном типе дискурса представляет собой систему презентационных стратегий и соответствующих этим стратегиям речевых жанров. Исходя из положения А. В. Олянича [9] о том, что мотивационной базой дискурса являются потребности во всем их многообразии, модифицируемые в зависимости от культурных, социальных, ситуативных и личностных обстоятельств общения, дадим краткую характеристику дискурса вообще.

Речевые жанры являются основой для рассмотрения дихотомии «предметно-логическая (интеллектуальная, дескриптивная, объективная, концептуальная, фактуальная) информация - прагматическая (оценочная, субъективная) информация». Баланс между двумя этими видами информации нарушается в сторону последней, то есть основной целью коммуникации в последнее время стало формирование мнения, а не знания. Следовательно, современный тип дискурса можно охарактеризовать как эмоциоцентрированный.

Как отмечает В. Н. Степанов [10], коммуникативные стратегии и речевые жанры со-

временной коммуникационной практики существуют в тесном взаимодействии с прово-кативными стратегиями, которые институци-ализируются в процессе творческой деятельности социально-культурных институтов, к которым относятся массовая коммуникация, образование, литература, искусство, религия, философия и наука. Автор рассматривает провокативные жанры как первичные текстовые образования, используемые для формирования вторичных текстов жанров массовой коммуникации (под вторичными текстовыми образованиями в данном случае понимаются жанровые системы журналистики, рекламы и PR-коммуникации). Таким образом, можно говорить о провокативном дискурсе (который является одной из разновидностей дискурса вообще) как сфере функционирования жанров особого типа и одновременно как о способе функционирования прагматической информации с целью продемонстрировать определенное психологическое состояние адресанта и вызвать аналогичное состояние у адресата. По нашему мнению, провокативный дискурс находится с конфликтным дискурсом в родовидовых отношениях (конфликтный дискурс намного шире провокативного дискурса) и с наибольшей полнотой реализуется в таком жанре современной публичной коммуникации, как (теле)интервью. На необходимость использования провокативных стратегий и тактик в ходе интервью указывает И. Иньиго-Мора [4]. При этом автор подчеркивает анти-номичный характер дискурсивных техник интервьюирования: журналисты не могут быть только рупорами интервьюируемых, напротив, интервьюеры должны провоцировать своих собеседников. Провоцирование интервьюируемых обусловлено необходимостью получить интервьюером как можно больше информации от своего собеседника. По этой причине, отмечает И. Иньиго-Мора [4], иногда приходится задавать вопросы, способные заставить интервьюируемого почувствовать себя неловко. Провокационные вопросы должны быть настолько «неудобными», насколько это возможно; иногда эти вопросы способны обидеть или разозлить интервьюируемого.

Таким образом, можно предположить, что способ подачи материала в провокативном дискурсе представляет собой систему презентационных стратегий и соответствующих этим стратегиям речевых тактик. Анализируя

конфликтный дискурс с прагмалингвистиче-ской точки зрения, мы считаем необходимым выделить два вида провокативного общения в рамках анализируемого типа дискурса - прямое провокативное общение и косвенное про-вокативное общение. В речевых актах прямого провокативного общения содержится эксплицитное выражение намерения адресанта вызвать у собеседника желаемое психологическое состояние. Косвенное провокативное общение выражается посредством речевых актов намека, запроса информации, этикетных речевых актов (изначально выгодных для адресанта и адресата - комплиментов, благодарностей, извинений и т. д.). В данной работе наибольший интерес для нас представляет косвенное провокативное общение, которые не всегда может рассматриваться журналистом в качестве такового, но вызывает негативную реакцию у собеседника и ощущается им как оскорбительное, неподобающее с данной ситуации, несущее в себе негативный потенциал. Так, например, в интервью Владимира Путина американской телекомпании СМК Мэтью Чанс при обсуждении ситуации на Кавказе поблагодарил собеседника за экскурс в историю империалистической России и поинтересовался судьбой бывших республик Советского Союза: «Можете ли Вы гарантировать, что <...> такие действия никогда не будут предприняты в отношении других соседей России?» Примечательна реакция Владимира Путина на этот вопрос: «Я категорически протестую против такой формулировки вопроса. Это не мы должны гарантировать, что мы на кого-то не нападем. Мы ни на кого не нападали. Это мы требуем гарантий от других, чтобы на нас больше никто не нападал и наших граждан никто не убивал. Из нас пытаются сделать агрессора». Таким образом, вполне нейтральный вопрос спровоцировал собеседника на негативную реакцию, дал интервьюируемому понять, что его позиция подвергается критике и журналист во многом не согласен с проводимой гостем студии политикой.

Таким образом, провокативное общение в рамках конфликтного дискурса характеризуется антиэтикетными целями, противоречащими позитивной направленности общения и ведет к дестабилизации отношений участников коммуникации. Провокативное общение анализируется нами в рамках конфликтного дискурса, прагмалингвистический анализ ко-

торого предполагает исследование лингвистических основ речевой агрессии. В разработке лингвистических основ речевой агрессии мы исходим из анализа когнитивных аспектов порождения, структуры, семантики и прагматики исследуемого деструктивного явления.

Список литературы

1. Басовская, Е. Н. Творцы черно-белой реальности : о вербальной агрессии в средствах массовой информации / Е. Н. Басовская // Критика и семиотика. Вып. 7. - 2004. - С. 257-263.

2. Берковиц, Л. Агрессия : причины, последствия и контроль / Л. Берковиц. - СПб. : Прайм-ЕВГО-ЗНАК : Нева ; М. : ОЛМА-Пресс, 2001. - 510 с.

3. Бэрон, Р. Агрессия / Р. Бэрон, Д. Ричардсон.

- СПб. : Питер, 1998. - 336 с.

4. Иньиго-Мора, И. Политическое телеинтервью : нейтралитет и провоцирование / И. Иньиго-Мора // Полит. лингвистика. - Вып. (3)23. - Екатеринбург : УрГПУ, 2007. - С. 78-90.

5. Иссерс, О. С. Свобода слова : две стороны медали (оскорбление в зеркале юриспруденции и лингвистики) / О. С. Иссерс // Юрислингвистика-1. - Барнаул :Алт. гос. ун-т, 1999. - С. 106-122.

6. Леонов, Н. И. Конфликты и конфликтное поведение. Методы изучения / Н. И. Леонов.

- СПб. : Питер, 2005. - 240 с.

7. Майерс, Д. Социальная психология / Д. Майерс. - СПб. : Питерком, 1999. - 684 с.

8. Олянич, А. В. Презентационная теория дискурса : дис. ... д-ра филол. наук /А. В. Олянич. - Волгоград, 2004. - 602 с.

9. Олянич, А. В. Драматургия политического и военно-политического конфликта в массово-информационном дискурсе (стратегии презентации «своих» и «чужих») / А. В. Олянич // Культурные практики толерантности в речевой коммуникации. - Екатеринбург : Урал. гос. ун-т, 2004. - С. 303-322.

10. Степанов, В. Н. Провокативный дискурс массовой коммуникации : дис. . д-ра филол. наук / В. Н. Степанов. - СПб., 2004. - 380 с.

11. Hodulik, P. Racist speech on campus / P. Hodulik. // Wayne Law Review. - 1991. - № 37.

- P. 1433-1449.

12. Nowak, J. Constitutional law / J. Nowak, R. Rotunda & J. Young. - St. Paul, MN : West, 1986.

13. Saad, H. The case for prohibitions of racial epithets in the university classroom / Saad H. // Wayne Law Review. - 1991. - № 37. - P. 13511362.

ПРОБЛЕМА ВЫДЕЛЕНИЯ СТРУКТУРНЫХ СХЕМ ПРОСТОГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА)

В статье на материале английского языка рассматриваются различные подходы к определению и критериям выделения структурной схемы простого предложения. Структурная схема трактуется как знак синтаксического концепта. Анализируются возможности установления структурных схем с опорой на валентность глагольного предиката и принцип информативной достаточности высказывания.

Ключевые слова: структурная схема, синтаксический концепт, валентность, информативная достаточность.

В 60-х и 70-х годах вопросы типологии простого предложения привлекали внимание многих отечественных и зарубежных ученых. Позднее больший интерес стали вызывать особенности функционирования предложения, его коммуникативный и прагматический аспект. В последнее время исследование системы структурных типов простого предложения в конкретных языках вновь становится весьма актуальным. Признавая знаковую природу синтаксических конструкций, ученые обратились к исследованию плана содержания структурных типов предложения с позиций когнитивной лингвистики1. Исследование плана содержания предложения в рамках когнитивной лингвистики предполагает выявление концепта, объективируемого типом его структуры, а для выявления системы концептов в синтаксисе того или иного языка необходимо установить имеющиеся в данном языке структурные типы простого предложения.

Для обозначения структурных типов простого предложения (иначе также называемых синтаксическими моделями, конструкциями, структурными образцами и т. п.) традиционно используется термин «структурная схема». Проблемой составления «инвентаря» структурных схем английского языка занимались многие лингвисты, представители разных направлений в грамматике. Исследователями английского синтаксиса были составлены списки структурных схем простого предложения, насчитывающие неодинаковое количество членов. Количество структурных схем, выделяемых разными авторами, колеблется от 3 до 392. Приведем некоторые примеры. Так, Б. Хетеуэй выделяет 3 модели ядерных предложений английского языка, З. Хэррис описывает 7 моделей, Х. Стейджберг - 9 моделей; Ч.

Фриз и авторы известного труда «Основные структуры английского языка» приводят набор из 10 структур, А. Хорнби выделяет 25 типов конструкций для глагольных предложений, а в работе Г. Г. Почепцова представлены 39 структурных моделей английского языка3. Разное количество структурных схем английского языка описывается в трудах Л. С. Бархударова, Ф. Пальмера, П. Робертса и других отечественных и зарубежных лингвистов4.

В некоторых случаях количественное различие между известными списками структурных схем может быть объяснено степенью их подробности - структуры, выделяемые одними авторами в отдельные типы, другими авторами рассматриваются недифференцированно в составе одного структурного типа. Например, Г. Г. Почепцов, в отличие от ряда других ученых, выделяет в самостоятельные типы структурные схемы предложений с глаголом в активном и пассивном залоге5. Автор не считает предложения в пассиве производными от активных конструкций, поскольку некоторые предложения в пассиве не имеют соответствия в активе и наоборот, например: I was born here6. Возможность выделения предложений с глаголом в страдательном залоге в отдельный логико-грамматический тип (применительно к немецкому языку) отмечает В. Г. Адмони, указывая на особое значение таких предложений (инфицированное состояние предмета) и их необязательную соотнесенность с предложениями, в которых глагол-сказуемое употребляется в активном залоге7. Однако большинство исследователей относят структуры с глаголом в пассивном залоге к трансформам структур с глаголом в активном залоге, при условии, что исходная и произ-

водные структуры тождественны по набору лексем и эквивалентны по содержанию.

Тождество пропозиционального содержания двух предложений можно установить на основании критерия логической эквивалентности: утверждение одного из них должно быть истинным тогда и только тогда, когда истинно утверждение другого, и наоборот8. Например, при истинности утверждения Не had been swallowed by a big fish, утверждение A big fish had swallowed him... также истинно. И, наоборот, из истинности предложения A big fish had swallowed him..., следует истинность предложения He had been swallowed by a big fish. Это означает, что данные предложения логически эквивалентны и пропозициональные компоненты их семантики тождественны. Такие предложения могут быть рассмотрены как разновидности одного структурного типа предложений, члены одной парадигмы.

Большая дробность некоторых списков структурных схем по сравнению с другими во многом также объясняется тем, что их авторы не ставят перед собой задачу разграничения структурных схем предложений и их регулярных реализаций в конкретных высказываниях (непарадигматических модификаций), а имеют своей целью дать подробное описание конструктивных особенностей предложения во всех их проявлениях. Поэтому отдельно рассматриваются единицы, построенные по одной структурной схеме, но различающиеся по способам выражения компонентов, экспли-цированности (неэксплицированности) отдельных компонентов, наличию (отсутствию) в составе сказуемого модального или фазисного глагола и т. п. Так, например, в работе

А. С. Хорнби как отдельные типы трактуются конструкции, содержащие подлежащее-имя, сказуемое-личный глагол и, с одной стороны, инфинитивный оборот в функции дополнения (I wonder how to get there), а, с другой стороны, дополнение, выраженное придаточным (I wonder why he hasn’t come). Множество конкретных построений, реализующихся в речи, не сводится автором к синтаксическому инва-рианту9.

Однако и совпадающие по количеству членов списки структурных схем английского языка разнятся содержательно, включают разные типы схем. В качестве примера приведем наборы структурных схем, описываемые в работе П. Робертса и грамматике С. Гринбаума и Р. Квирка. Так, П. Робертс выделяет следу-

ющие структурные типы простого предложения: 1) NP + VI: John worked; 2) NP + VT + NP: John paid the bill; 3) NP + be + substantive: John is heroic (a hero); 4) NP + be + Adv p.: John is in the room; 5) NP + Vb + substantive: John became a hero (heroic); 6) NP + Vs + Adj: John felt sad; 7) NP + Vh + NP: John had a car. В грамматике С. Гринбаума и Р. Квирка представлены следующие модели: 1) SV: The sun is shining; 2) SVO: That lecture bored me;

3) SVC: Your dinner seems ready; 4) SVA: My office is in the next building; 5) SVOO: I must send my parents an anniversary card; 6) SVOC: Most students have found her reasonably helpful; 7) SVOA: You can put the dish on the table10. Как видно, данные списки структурных схем включают одинаковое количество моделей, но пересекаются лишь частично.

Расхождения в имеющихся списках структурных схем английского (как и любого другого) языка во многом обусловливаются неизбежной субъективностью в интерпретации речевого материала, а также различиями в критериях выделения структурных схем, принимаемых разными авторами11, и, соответственно, различиями в толковании самого понятия структурной схемы.

При выделении структурных схем многие авторы используют прежде всего формальные критерии, придавая большое значение способам морфологического выражения элементов структурных схем и часто не принимая во внимание различия (сходства) в их содержании. Так, А. С. Хорнби относит к одному типу конструкции предложения наподобие The new building is to be six stories high и John and I are to meet at the station at six o’clock12. Между тем, очевидно, что первое из приведенных предложений содержит именное сказуемое и носит характер сообщения о свойствах предмета, выраженного подлежащим, тогда как второе предложение включает глагольное сказуемое и сообщает о действиях лица (лиц). Нельзя не согласиться с тем, что «.для процесса речевой коммуникации решающее значение имеют не те или иные конструкционные, или тектонические, особенности предложения,

а, прежде всего, выражаемый предложением смысл, т. е. его семантическая структура»13.

Обращение к плану содержания структурной схемы привело к переосмыслению самого понятия структурной схемы. В более ранних концепциях под структурной схемой понималось сочетание лишь главных членов

предложения. Как следствие, при вычленении структурной схемы из конкретных предложений исключались все члены предложения помимо подлежащего и сказуемого, составляющих грамматическую основу предложения. Дополнения и обстоятельства рассматривались как распространители минимальной структурной схемы. При таком подходе количество выделяемых структурных схем неизбежно оказывается меньшим.

Однако, как отмечали многие лингвисты, наличие только подлежащего и сказуемого в ряде случаев не обеспечивает выполнения предложением его важнейшей функции

- коммуникативной функции. Без второстепенных членов (в традиционном понимании) соответствующее высказывание часто является информативно недостаточным14. Ср.: Революция произошла и Революция произошла в 1917 году; He wanted - He wanted a room. Соответственно, в состав структурной схемы с необходимостью должны включаться и второстепенные члены, помогающие вместе с главными членами выразить ту информацию, ради сообщения которой и произносится высказывание, отразить фрагмент действительности так, как он осмысляется говорящим.

Установление компонентов, которые должны войти в состав структурной схемы наряду с главными членами предложения, представляет определенные сложности.

Многие исследователи, опираясь на вербоцентрическую концепцию предложения, развиваемую в трудах Л. Теньера, У. Чейфа, Дж. Лайонза, Ч. Филлмора, В. В. Богданова,

С. Д. Кацнельсона, А. А. Уфимцевой, А. А. Холодовича, В. С. Храковского и др., используют в качестве основного критерия выделения структурных схем валентностные характеристики глагола-сказуемого. Сразу же возникает естественное возражение против применения этого принципа, связанное с существованием во многих языках мира безглагольных предложений15. Но и последовательное применение этого принципа к исследованию глагольных предложений сталкивается с рядом трудностей.

Во-первых, сведение схемы предложения к валентностной модели глагольного предиката предполагает приравнивание статуса подлежащего к статусу других компонентов предложения, зависимых от глагола. Между тем, как неоднократно отмечалось в лингвистической литературе, интерпретация подле-

жащего как компонента, зависимого от глагола, вряд ли оправданна. Такая интерпретация противоречит сущности предикативной связи как связи между равноправными, взаимозависимыми компонентами, а также тому факту, что подлежащее способно определять некоторые характеристики глагола-сказуемого, например, его число или лицо16.

Во-вторых, необходимо рассмотрение большого объема материала, обобщение ва-лентностных свойств различных типов предикатов. Имеющиеся классификации структурных схем, учитывающие валентностные характеристики предиката, не всегда являются полными. Например, в классификации структурных схем, предлагаемой в пособии по теоретической грамматике английского языка под редакцией проф. Л. Л. Йофик17, очевидно, отсутствует схема, отражающая особенности функционирования глаголов, имеющих валентность объекта и места (направления): He put the book on the table, I placed the envelope there, They sent him to school. Между тем, данные валентности глагола являются обязательными, их реализация необходима для грамматической и семантической приемлемости предложения.

Кроме того, при применении валентност-ного подхода необходимо иметь в виду, что учитываться должны валентностные характеристики не глагола как такового, а глагола в определенном значении, то есть глагольного лексико-семантического варианта, или ЛСВ. В разных своих значениях глагол может обладать разными валентностными моделями. Например, глагольные ЛСВ со значением физического воздействия на предмет (kill, break, crush и т. п.) могут иметь валентности субъекта, объекта, инструмента или средства выполнения действия, тогда как ЛСВ тех же самых глаголов, обладающие переносным значением нефизического, эмоционального воздействия, характеризуются другими валентностями.

Представляется также, что не валентность глагола предопределяет тип структурной схемы, в которой он употребляется, а структурная схема предполагает употребление в ней глагольного ЛСВ, обладающего определенным значением, а значит, и определенной семантической валентностной моделью. (Это, конечно, не означает, что нельзя провести обратный анализ и, исходя из значения предиката, описать структуру предложения, в которой он может употребляться).

Последнее замечание согласуется с наблюдением З. Д. Поповой, согласно которому структурная схема «сильнее» лексического значения входящих в нее словоформ, что ее пропозиция подчиняет себе семантику попадающих в нее слов18. Это наблюдение, в свою очередь, соотносится с тезисом, сформулированным в рамках когнитивной лингвистики и указывающим на тот факт, что именно концепт определяет семантику языковых средств,

19

использующихся для его выражения19.

Выражаемая структурной схемой типовая пропозиция, или синтаксический концепт, -это определенная комбинация смыслов, составляемая говорящим из набора глубинных смыслов, имеющихся в его сознании, сообразно с его «видением» ситуации, целью сообщения. В предложении того или иного структурного типа реализуются (или, вернее, эксплицитно выражаются) не все возможные валентности глагольного ЛСВ, не все элементы его семантической валентностной модели, а только те из них, которые необходимы для информативной достаточности данного высказывания (ср. He pushed the door - He pushed the door open - He pushed the door with his shoulder)20.

Следует уточнить, что информативная достаточность высказывания в данном случае не абсолютное, а относительное понятие. Она обусловливается тем, какое значение намеревается передать говорящий, то есть, как им интерпретируется отношение предметов в действительности, о каком типе ситуации он хочет сообщить, и, соответственно, какой концепт выражается данным высказыванием. Поэтому в одном случае высказывание You will live (=You won ’t die) будет информативно достаточным, а в другом - оно окажется недостаточным для выражения подразумеваемого говорящим значения, потребуется введение еще одного, обязательного элемента: You will live in New York. Отметим также, что в приведенных типах структур глагол live употребляется в разных значениях («жить, существовать, быть живым» и «жить, обитать, находиться»); реализация того или иного значения (ЛСВ) глагола, как говорилось выше, зависит от типа структуры, в которой функционирует глагольный предикат. Поэтому, по-видимому, при выделении структурной схемы предложения, определения принадлежности (непринадлежности) тех или иных компонентов предложения к структурной схеме необ-

ходимо принимать во внимание неизменность значения глагола-сказуемого21. Если при элиминации отдельных компонентов глагол изменил свое значение - мы имеем дело с иной структурной схемой, а не с «расширенным» и «минимальным» вариантами одной схемы. Ср.: You will live и Was he still living when the doctor arrived?; He found himself и He found himself in a small room.

Сказанное позволяет сделать вывод о том, что выделение структурных схем предложений должно основываться, прежде всего, на смысловых, а не формальных критериях. Первостепенным критерием выделения структурных схем необходимо считать принцип информативной достаточности, понимая структурную схему как единицу с планом содержания, знак типовой пропозиции, или, в терминах когнитивной лингвистики, синтаксического концепта.

Примечания

1 См., в частности: Волохина, Г. А. Синтаксические концепты русского простого предложения / Г. А. Волохина, З. Д. Попова. - Воронеж, 1999; Казарина, В. И. Синтаксический концепт «состояние» в современном русском языке : (К вопросу о его формировании) : дис. ... д-ра филол. наук /

В. И. Казарина. - Воронеж, 2003; Фурс, Л. А. Синтаксически репрезентируемые концепты : автореф. дис. . д-ра филол. наук / Л. А. Фурс.

- Тамбов, 2004 и др.

2 См. об этом: Левицкий, Ю. А. От предложения к высказыванию : учеб. пособие / Ю. А. Левицкий. - Пермь, 1988. - С. 16; Структурный синтаксис английского языка / под ред. проф. Л. Л. Иофик. - Л. : ЛГУ, 1972.

3 См. соответственно: Hathaway, B.

Transformational Syntax. The Grammar of Modem American English / В. Hathaway. -New York, 1967; Harris, Z. Co-occurence and Transformation in Linguistic Structure / Z. Harris // Language. - 1957. - Vol. 33, No. 3; Stageberg, H. An Introductory English Grammar / Н. Stageberg. - New York, 1966; Fries, Ch. The Structure of English / Ch. Fries. - New York, 1956; Иртеньева, М. Ф. Основные структуры английского языка / М. Ф. Иртеньева, Н. К. Рязанова, М. В. Смолина, А. П. Шапкин. - М., 1971; Хорнби, А. С. Конструкции и обороты английского языка / А. С. Хорнби ; пер. с англ.

А. С. Игнатьева. - М. : Буклет, 1993; Почепцов,

Г. Г. Конструктивный анализ структуры предложения / Г. Г. Почепцов. - Киев, 1971.

4 Бархударов, Л. С. Структура простого предложения современного английского языка / Л. С. Бархударов. - М., 1966; Palmer, F. Grammar / F. Palmer. - L., 1971; Roberts, P. Understanding English / P. Roberts. - New York, 1958; Структурный синтаксис английского языка / под ред. проф. Л. Л. Иофик. - Л. : ЛГУ, 1972; Greenbaum, S. A Student’s Grammar of the English Language / S. Greenbaum, R. Quirk. - Longman, 1998; Longman Grammar of Spoken and Written English. - Longman, 2000; Whitehall, H. Structural Essentials of English / H. Whitehall. - New York, 1956.

5 Почепцов, Г. Г. Конструктивный анализ структуры предложения.

6 См. также: Иванова, И. П. Теоретическая грамматика современного английского языка / И. П. Иванова, В. В. Бурлакова, Г. Г. По-чепцов. - М., 1981. - С. 212.

7 Адмони, В. Г. Типология предложения и логико-грамматические типы предложения /

В. Г. Адмони // Вопр. языкознания. - 1973. -№ 2. - С. 77.

8 Кобозева, И. М. Лингвистическая семантика / И. М. Кобозева. - М., 2000. - С. 249; Ломтев, Т. П. Структура предложения в современном русском языке / Т. П. Ломтев. - М. : Изд-во Моск. ун-та, 1979. - С. 22.

9 Хорнби, А. С. Конструкции и обороты английского языка. - С. 66, 69. На эту особенность организации материала применительно к исследованиям структурных образцов предложения в русском языке указывает, в частности, М. П. Одинцова. См.: Одинцова, М. П. Главные члены и минимальная структурная схема : сопоставление двух подходов к описанию обязательного словесного состава простого предложения / М. П. Одинцова // Вестн. Ом. ун-та. - 1996. - Вып. 1. - С. 63-66.

10 См.: Roberts, P. Understanding English; Greenbaum, S. A Student’s Grammar of the English Language.

11 См. об этом, в частности: Шведова, Н. Ю. Спорные вопросы описания структурных схем простого предложения и его парадигм / Н. Ю. Шведова // Вопр. языкознания. - 1973.

- № 4. - С. 25-36.

12 Хорнби, А. С. Конструкции и обороты английского языка. - С. 118.

13 Богданов, В. В. Структурная схема и семантика предложения / В. В. Богданов // Исследования по семантике. Семантические аспекты синтаксиса : межвуз. сб. - Уфа, 1985.

- С. 23.

14 См. об этом: Белошапкова, В. А. Современный русский язык. Синтаксис : учеб. пособие для филолог, специальностей ун-тов / В. А. Белошапкова. - М., 1977. - С. 85; Золотова, Г. А. О структуре простого предложения в русском языке / Г. А. Золотова // Вопр. языкознания. - 1967. - № 6. - С. 94; Распопов, И. П. Что же такое структурная схема предложения? / И. П. Распопов // Вопр. языкознания. - 1976. - № 2. - С. 69-70; Распопов, И. П. Спорные вопросы синтаксиса / И. П. Распопов. - Ростов н/Д. : РГУ, 1981. - С. 85; Попова, З. Д. Минимальные и расширенные структурные схемы простого предложения как однопорядковые знаки пропозитивных концептов / З. Д. Попова // Традиционное и новое в русской грамматике : сб. ст. памяти В. А. Белошапковой. - М. : Индрик, 2001. - С. 218.

15 См. об этом подробнее: Адмони, В. Г. Синтаксис современного немецкого языка /

B. Г. Адмони. - Л. : Наука, 1973. - С. 56.

16 См.: Адмони, В. Г. Синтаксис современного немецкого языка. - С. 68-69; Бархударов, Л.

C. Структура простого предложения современного английского языка. - С. 145; Ильиш, Б. А. Строй современного английского языка / Б. А. Ильиш. - Л., 1971. - С. 198.

17 Структурный синтаксис английского языка / под ред. проф. Л. Л. Иофик. - Л. : ЛГУ, 1972.

- С. 16.

18 Попова, З. Д. Минимальные и расширенные структурные схемы... - С. 226.

19 Попова, З. Д. Очерки по когнитивной лингвистике / З. Д. Попова, И. А. Стернин. -Воронеж, 2001. - С. 151.

20 Ср. анализ предложений типа Fred danced the first waltz with his mother, I’d just danced with Jake Harrington и No one else had danced у Л. А. Фурс. См.: Фурс, Л. А. Синтаксически репрезентируемые концепты. - С. 19.

21 Ср.: Богданов, В. В. Структурная схема и семантика предложения. - С. 20.

Е. Ю. Куницына О ДЕРЗКИЙ НОВЫЙ РУССКИЙ ШЕКСПИР

Статья посвящена вопросам перевода трагедии У. Шекспира «Гамлет» на русский язык. В центре внимания автора новейшие переводы трагедии, выполненные А. Черновым и В. По-плавским. Два перевода эпохи постмодернизма - две революционные интерпретации классики. Анализ примеров сопровождается теоретическими наблюдениями, касающимися остра-нения, совместимости знаков культуры в переводе и сценичности.

Ключевые слова: перевод, понимание, тождество, дискурс, направление дискурса, сценичность, остранение, время культуры, совместимость знаков культуры.

Как редкий актер не мечтает сыграть Гамлета, как редкий режиссер не мечтает поставить своего «Гамлета», так и о переводчике, думается, уместно сказать: «Какой переводчик не мечтает перевести “Гамлета”?» XXI век едва начал свой отсчет, а список русских «Гамлетов» (всего до настоящего времени их было 18) пополнился еще двумя - Виталия Поплавского и Андрея Чернова. Следует упомянуть еще один - Виталия Рапопорта (1999 год, США). Мы остановимся на первых двух, но прежде несколько слов об истории русского «Гамлета».

Первый перевод «Гамлета» (1828 год), с которого, собственно, и начинается знакомство русской публики с Шекспиром, принадлежит Михаилу Павловичу Вронченко, заметим, офицеру-геодезисту по образованию. Переводчик стремился «.доставить соотечественникам сколько возможно точнейшую копию Гамлета Шекспирова»1, и ему это удалось. Невозможно переоценить важность этого перевода, несмотря на «гирьки», как сказал

об этом А. С. Пушкин, «привешенные к каждому его стиху»2. Именно эти «гирьки» и не позволяли переводу Вронченко стать приемлемым для театра, обрести сценичность (ср. рег/огтаЫИУ).

В 1837 году появляется вольный перевод Н. Полевого, сразу снискавший признание публики. Живость языка, трогавшая самые тонкие струны души зрителя, обеспечила переводу Полевого невероятную сценическую привлекательность. Как указывает Д. В. Аверкиев, также выполнивший перевод «Гамлета»

O brave new world ...

(Shakespeare, The Tempest, V, 1)

О дивный новый мир ... (пер. О. Сороки)

(1895 год), театральные режиссеры и актеры шли даже на то, что восполняли пропущенные Полевым места или заменяли его стихи более удачными, по их мнению, отрывками из других переводов4, создавая своего рода переводческий коллаж, лишь бы сохранить сценическую притягательность «Гамлета».

XX век отмечен четырьмя переводами трагедии: Н. Россов (1907), М. Лозинский (1933), А. Радлова (1937), Б. Пастернак (1940). Н. Россов - актер, много раз исполнявший роль Гамлета, сценическое переживание образа которого подвигло его самого взяться за новый перевод. Каноническими считаются три оставшиеся перевода. Перевод А. Радловой получил высокую оценку и публики, и товарищей по призванию, и даже своего безжалостного критика К. И. Чуковского. Перевод М. Лозинского Б. Пастернак оценил как идеальный и особо отметил: «Это и театральный текст, и книга для чтения»5. Однако, как известно, театральную славу снискал себе перевод Бориса Пастернака.

Казалось бы, следовало поставить точку -нужно ли снова переводить «Гамлета» (в свое время сам Пастернак задавался этим вопросом6), можно ли еще перевести его так, чтобы читали, смотрели, чтобы захватывало дух, чтобы будоражило и не давало покоя? Переводчики нового поколения уже самим фактом обращения к этой величайшей шекспировской трагедии доказывают, что переводить и нужно, и можно. На ум приходит известная метафора Х. Л. Борхеса «человек - несовершенный библиотекарь». Полагаем, что это в

наибольшей мере относится к переводчику, который, «.не найдя искомой книги, <...> пишет сам другую, ту же или почти ту же самую»1 [курсив наш. - Е. Л].

Читательский / зрительский суд однажды вынесет свой вердикт, может ли «Гамлет» А. Чернова или В. Поплавского претендовать на такую же литературную и театральную славу, такой же зрительский успех, как перевод Пастернака (ведь именно с ним соперничают современные переводчики) - главное, что русская традиция перевода «Гамлета» жива, что у нее есть продолжатели. Хотим сразу оговориться - мы не собираемся давать никаких оценок - мы лишь исследуем то, что стало частью языка, частью культуры, при этом готовы признаться себе и читателю в том, что относиться к отдельным фактам новейшей истории перевода Шекспира можно по-разному.

Итак, в 2001 году свет увидел перевод В. Поплавского, а в 2003 году был издан перевод А. Чернова. Однако перевод А. Чернова был представлен публике еще в 2001 году, а в 2002 году получил воплощение на сцене Московского театра им. Станиславского в дебютной постановке режиссера Дмитрия Крымова. При этом и сама постановка, и перевод вызвали неоднозначные и, скорее, критичные, нежели хвалебные отзывы в прессе8. Полемизирует с А. Черновым и известный шекспиро-вед И. О. Шайтанов9.

А. Ю. Чернов - переводчик, филолог, исследователь, много лет посвятивший изучению «Слова о полку Игореве». Скрупулезность исследования текста подлинника, филологическая, а в смысле М. Фуко археологическая, глубина анализа дискурса Шекспира позволили ему, в конечном итоге, представить свой перевод как попытку «... реконструкции шекспировского замысла и изменения ныне принятой “гамлетовской” парадигмы»10. Одним из ключевых звеньев в этой смене стала новая трактовка образа Горацио. Переводчик обращает внимание на имя героя, которое действительно «говорит»

о своем носителе и не случайно у Шекспира, у которого, в принципе, нет ничего случайного. Данное имя можно интерпретировать как провозглашающее славу разуму, ибо английское ^ означает восклицание ого, нечто вроде «Да здравствует разум!»11 Сюда же можно отнести и такие значения, связанные с тНо(па1Щ), как рациональность, расчет. Но

А. Ю. Чернов усматривает дополнительные, скрытые в имени смыслы, которые не могли не повлиять на трактовку образа Горацио в целом. Если Горацио верный друг12, пишет переводчик, то имя своему герою Шекспир дал самое неподходящее - у Фонвизина оно звучало бы так - Курвец-Разумник13. Таким образом, из стоика, последователя Сенеки Горацио в переводе Чернова превращается в хитрого, расчетливого функционера, из друга - в предателя. Горацио - единственный в лучшем случае свидетель загадочной гибели Офелии, не пожелавший спасти девушку.

И. О. Шайтанов не согласен с таким у-виденьем Горацио, однако справедливо отмечает, что основания задуматься над очередной загадкой Шекспира есть14. Главным достоинством данного перевода, и это подчеркивает критик, является то, что он вновь с необходимостью отсылает нас к ТЕКСТУ и заставляет обратить пристальное внимание на то, что раньше от него ускользало в силу своей привычности. Здесь, думается, нелишним было бы обратить внимание на сходство переводчика и критика - оба - самые внимательные, проницательные, искушенные читатели (ср. close reader). Э. Паунд в одном из своих сочинений отмечал, что критик (и, следовательно, переводчик) способен извлечь, вытащить на поверхность, раскопать (dig out) (ср.: археология знания М. Фуко) то, что без него могло остаться и наверняка осталось бы незамеченным15. Это как раз тот самый случай.

Итак, перевод А. Чернова в самом деле можно охарактеризовать, в терминах Т. Куна, говорившего о революционной смене научных парадигм, и на которого ссылается в своем предисловии переводчик, как идеологическую революцию в восприятии шекспировского «Гамлета». Не менее революционным представляется и перевод В. Поплавского, только здесь мы откажемся от понятия «идеологическая» и будем говорить о революции дискурсивно-семиотической.

В. Поплавский - филолог и театральный ре -жиссер с опытом постановки шекспировских пьес. Это второй после упомянутого выше Н. Россова человек, имеющий непосредственное отношение к театру. Чтобы продолжить, необходимо ввести одно понятие - понятие времени культуры16. Мы не будем вдаваться в определения термина, скажем только, что образ времени культуры «переплетен с

определенными метафорами и обусловлен ими»17. В этом смысле перевод В. Поплавско-го радикальным образом отличается от всех других переводов «Гамлета», выполненных в разное время. В нем, как, пожалуй, ни в каком другом переводе, получает свое воплощение Zeitgeist.

Обратимся к примерам этого радикального отличия, манифестированного в лексике анализируемого перевода вообще и метафорах в частности: массовый гипноз, конструктивный диалог, подъем в оружейном производстве, чистка кадров в воинских частях, сплошных авралов, трехсменных вахт, потогонная система, кодекс единоборств, упрежденье социальных взрывов, дипломатических накладок, курс алкоголизма, в предстоящем триллере ночном, А этот Призрак - стоящий мужик, похмельного синдрома, назревает кризис, давать подписку о неразглашенье, бюро по утешенью вдов, социальный статус, культурную программу, Работа на стационаре, эпатируют публику, делают на них свой бизнес, кардиограмма внутреннего мира, микроинсульт чувств, психотерапия не пройдет, таможенный контроль и т. д., которые в предисловии издателя получили шутливое терминологическое обозначение - «контемпораньки» (от англ. contemporaneous - современный)18 [выделено нами. - Е. Ä!].

Приведенные примеры лексических предпочтений переводчика заставляют усомниться, а перевод ли это вообще, не переделка ли, не римейк? Вот, по-гамлетовски, прямо скажем, в чем вопрос, вот, в чем трудность. Возникает желание пришить переводу В. Поплав-ского ярлык «постмодернистский перевод». Театровед Е. Сальникова, предвидя возможность подобной квалификации, подчеркивает: «Это не модернизация классики - это элементарная адекватность вечному драматизму Шекспира. Не стоит видеть в работе автора перевода постмодернистских игр с формами и временными координатами»19 [курсив наш.

- Е. Ä!]. Следует заметить, что постмодернистский перевод, а точнее, постмодернистская концепция перевода, уже давно обсуждается в научных публикациях20. При этом значительный интерес представляет постмодернистский перевод не-постмодернистской литературы.

Так, В. П. Руднев, известный филолог и философ, один из авторов перевода сказки А. А. Милна о Винни-Пухе, отстаивает идею анали-

тического перевода, основная задача которого «.не дать читателю забыть ни на секунду, что перед его глазами текст, переведенный с иностранного языка, совершенно по-другому, чем его родной язык, структурирующего реальность; напоминать ему об этом каждым словом с тем, чтобы он не погружался бездумно в то, что “происходит”, потому что на самом деле ничего не происходит, а подробно следил за теми языковыми партиями, которые разыгрывает перед ним автор, а в данном случае также и переводчик...»21. Аналитическому переводу противостоит перевод синтетический, задачу которого ученый видит в том, чтобы, наоборот, «заставить читателя забыть не только о том, что перед ним текст, переведенный с иностранного языка, но и о том, что это текст, написанный на каком-либо языке»21.

Но Шекспир не был бы Шекспиром, если бы и в переводе его можно было просто втиснуть в прокрустово ложе какой-либо одной идеи, теории, классификации, типологии. И перевод В. Поплавского служит наглядным тому подтверждением. Мы читаем (или смотрим?) вроде нечто свое, до боли родное и знакомое. «Гамлет» Поплавского в какую-то минуту воспринимается, как сказали бы немцы, Ganz unser. Весь парадокс в том, что со-временный, со-звучный, свой Шекспир, «полученный» в результате тотальной доместикации и / или синтеза в переводе в определенный момент начинает звучать странно, инаково (иначе, чем ожидает даже самый горячий сторонник прозрачного перевода), иностранно, аналитически.

В своем стремлении сделать «Гамлета» доступным современному читателю / зрителю, сделать его сценичным переводчик «разыгрывает» перед ним такие неожиданные «партии», которые на самом деле не дадут читателю / зрителю «бездумно погрузиться» в то, что происходит. Нам не известны другие мнения о переводе В. Поплавского, но те два - издателя и театрального критика, на которые мы ссылаемся, - единогласно находят язык данного перевода ярким, органичным, сценичным (что в их переводческом дискурсе равнозначно оценке «хороший перевод»), задевающим «за живое, а не за музейное»22. Читатель / зритель действительно уже «... не проскочит мимо таких “контемпоранек”, скользя вполглаза по привычному сюжету, остановится, задумается и именно о смысле событий и их соотнесенности со временем и,

прежде всего, со своим собственным»22 [курсив наш. - Е. Л!].

Здесь четко обозначились несколько важных для нас теоретических принципов. Первый принцип - остранение как прием искусства, как механизм удивления, способ затруднения и продления восприятия23. В нашем понимании, остранение это не только прием искусства и не только стратегия перевода, а условие и одновременно способ иноязычного бытования произведения как произведения искусства. При этом остраненными, странными могут оказаться не только переводы, в основе которых лежит стратегия форенизации, но и те, где доминирует стратегия доместикации (ср. bring home, at-homeness24). Мы полагаем, что «странные» в разной степени интерпретации (переводы) сообщают произведению ту самую ценность, на которой зиждется Мир Вечности, Мир Ценности25, которому принадлежит, безусловно, и «Гамлет».

Второй принцип - герменевтический закон преломления художественного произведения в акте интерпретации, посттворчество, которое, согласно Г.-Г. Гадамеру, «... относится к облику сотворенного произведения и имеет целью воплотить его с индивидуальным осмыслением»26. А иначе, действительно, ради чего, вопрошает издатель перевода В. Поплавского, авторы адресуют в пространство и время свои творения? «Не для того же, чтобы мы засыпали над ними с умной гримасой.»27. С проблемой остране-ния, с одной стороны, и законом преломления произведения в акте интерпретации, с другой, а также с понятием времени культуры неразрывно связанной оказывается следующая проблема - совместимости знаков культуры в переводе, в свою очередь, требующая изучения в контексте тождества и сценичности перевода. Вернемся к русскому Шекспиру.

Поскольку речь идет о драматическом произведении, то здесь «монархической» (термин П. А. Флоренского), то есть «особливой по ценности»28, точкой пространства дискурса перевода мы считаем статусноролевые отношения коммуникантов или, иначе, направление дискурса (тональность29): кто говорит кому и как. Эксперименты с направлением дискурса дают основания говорить о дискурсивно-семиотическом перевороте в интерпретации «Гамлета» В. Поплавским.

Обратимся к примерам. В одном из эпизодов Гамлет разрешает старому лорд-канцлеру

покинуть его и добавляет: Кидать не советую (II, 2)30. В данном случае переводчик предпочел передать игру слов, но серьезно исказил смысл (у Шекспира Гамлет говорит о готовности, о желании расстаться с жизнью) (позже мы вернемся к этому примеру). Знакомым актерам он, напротив, говорит Критерий вкуса - адекватность (III, 2). Вполне достоверно, пожалуй, что друзьям детства Розен-кранцу и Гильденстерну он мог сказать Вот и раскололись (II, 2) (заметим, что Гамлет произносит эту реплику в сторону) или - в одном из своих знаменитых и очень поэтичных (!) монологов - И мне так хреново (II, 2). Ярким примером трансформации направления дискурса в сторону недопустимой фамильярности и грубости в дискурсе Гамлета является его обращение к Призраку, к тени своего отца: Отвяжись: не до тебя. И уж совсем «революционное»: Как тебе не надоело, разведчик хренов? (I, 5).

Большим откровением стал образ Полония, который в исследуемом переводе предстает не столько велеречивым, нудным, забывчивым, подобострастным и при этом немного наивным сановником, сколько не в меру деловым, забывающимся в смысле забывающим о своем подчиненном положении при дворе и всякий раз демонстрирующим, как «хвост виляет собакой». Полоний В. По-плавского может сказать королеве, объясняя причину странного поведения Гамлета, например, Сын ваш - ненормальный, И он, поняв, что здесь ему не светит (II, 1), он по вестибюлю часами шляется один (II, 2), он всем осточертел (III, 4) или королю о предстоящем разговоре Гертруды с сыном Она ему по полной вломит (III, 3). Узнав, что Лаэрт говорил с Офелией о Гамлете, он требует от дочери ответа: Колись (I, 3) - в данном случае, на наш взгляд, имеет место своего рода ювенальная (или криминальная?) арготизация дискурса отца семейства.

Последний пример заставил нас обратить внимание на следующий теоретически значимый момент. Гамлет Шекспира полифони-чен31. Полифоничность протагониста мы связываем с так называемой прерывностью дискурса (термин М. Фуко32) - субъект говорит «из» различных планов прерывности, система отношений которых обусловлена спецификой дискурсивной практики32, - Гамлет говорит с другими на «их» языке. Проблема тождества при передаче оригинальной полифонии в пе-

реводе - это отдельная тема для обсуждения

- ограничимся важным в данный момент фактом, что отмеченная нами арготизация переводчиком языка Полония - это часть, которая не может не оказать влияния на другие части произведения и его целое. Таким образом, слова Гамлета Кидать не советую, обращенные к Полонию (см. выше), оказываются созвучными регистру самого Полония - Гамлет приспосабливается к имеющему уголовный «акцент» языку Полония.

Итак, в плане передачи речевой «мимикрии»33 Гамлета переводчик абсолютно верен оригиналу. Однако здесь возникает проблема пресуппозиции и импликатуры в переводе34. Отдельные высказывания героев в переводе В. Поплавского представляются чреватыми прагматическими выводами, т. е. импликатурами, не содержащимися в оригинале. Так, можно предположить, что к моменту, когда происходит рассматриваемый диалог, Гамлет уверен, что Полонию известна

35

истинная причина смерти короля35, и поэтому предупреждает, а точнее, угрожает ему. Тогда получается, что Гамлет, убивая Полония, приводит угрозу в исполнение, но это не так -хотя принц не слишком сожалеет о содеянном, убийство Полония не было умышленным.

Предлагаем вниманию читателя еще один пример, своего рода панораму отражения направления дискурса в разных переводах, включая, разумеется, новейшие. Взволнованная встречей с Гамлетом, который только что общался с Призраком, испуганная насмерть девушка вбегает (пер. А. Чернова) к отцу. В ответ на вопрос Полония, что случилось, Офелия взволнованно (о чем свидетельствует восклицательный знак) говорит: Alas, my lord,

I have been so affrighted! (II, 1)36. В переводах читаем: Ах, мой родитель, я так испугалась! (М. В.), Ах! боже мой! Я вся дрожу от страха (Н. П.), Ах, как я испугалась, о мой боже! (А. К.), Отец мой, ах отец! Я так перепугалась! (К. Р.), Ах, отец мой, я так перепугалась! (Н.Р.), О господин мой, как я испугалась! (М. Л.), Милорд, милорд, как испугалась я! (А. Р.), Боже правый! Я вся дрожу от страха! (Б. П.), Отец, отец, я так напугана!.. (А. Ч.)37.

В переводе В. Поплавского Офелия входит и говорит: <«Милорд, клянусь - какой-то тихий ужас!» Переводчик, во-первых, сталкивает присущую семейному дискурсу эпохи Шекспира институциональность38, выраженную статусным обращением милорд, и персо-

нальность39 далее развертываемого дискурса. Во-вторых, избранный переводчиком регистр (какой-то тихий ужас), на наш взгляд, карна-вализует происходящее: Офелия, испытавшая в оригинале потрясение от того, каким она только что видела возлюбленного, предстает в переводе данного эпизода чуть ли не любительницей экстрима, минуту назад ставшей свидетельницей странного поведения своего «приятеля», если не сказать «бойфренда». Этой репликой Офелия блестяще демонстрирует, что она - дочь своего отца40. Что касается ремарки входит, то в данном случае, учитывая диалектическую зависимость части и целого, можно набросить примерно такой круг сценической ее интерпретации: «Входит Офелия, удобно устраивается в кресле» или подобное. Есть все основания полагать, что зритель не заснет с умной гримасой (возможно, вообще долго не заснет41).

Подводя итог сказанному выше, хотелось бы еще раз обратить внимание на параллель между переводчиком и критиком. В отличие от писателя, изучающего мир, критик, в нашем случае критик-переводчик, изучает литературу, иными словами, мир знаков. Однако, как пишет Ж. Женетт, «.то, что у писателя было знаком (произведение), у критика становится смыслом (объектом критического дискурса) [в случае с переводчиком - объектом перевода и переводческого дискурса. - Е. К.], а с другой стороны, то, что у писателя было смыслом (его видение мира), у критика становится знаком - темой и символом некоторой литературно осмысленной природы»42. Переводы «Гамлета» являются убедительным доказательством непрестанного круговращения знака и смысла43: пусть звучит несколько вольно, но то, что было знаком у Шекспира, например, имя - Горацио - у А. Чернова стало смыслом, впервые извлеченным «из недр» текста; то, что у Шекспира было смыслом, у

В. Поплавского стало знаком, знаком культуры эпохи постмодернизма.

В рамках статьи, основной задачей которой было представить уважаемому читателю знаменитую шекспировскую трагедию в двух новейших русских переводах, мы не стремились решить обозначенные нами проблемы. Важным было показать, что новые переводы Шекспира заставляют по-новому взглянуть на, казалось бы, хорошо известные и достаточно изученные факты, что они ставят перед исследователями новые вопросы, ответы на

которые следует искать, опираясь на новейшие достижения лингвистики, литературоведения, философии и лингвофилософии, культурологии и искусствоведения, теории межкультурной коммуникации и переводове-дения, науки о самом Шекспире.

Каждой эпохе, каждому времени культуры нужен свой Шекспир. Мы живем в новое, дивное время в новом, дивном, дерзком мире. И мы имеем возможность знакомиться с новыми, порой дерзкими, переводами Шекспира. Они дерзки и «дивны» одновременно, они «странны», а значит, заставляют обратить на себя внимание, снова вернуться к ТЕКСТУ, к ДИСКУРСУ. Новые переводы заставляют нас вернуться к Шекспиру Полевого и Пастернака, Вронченко и Лозинского, Кронеберга и Радловой. Неизбежно вечное возвращение к Шекспиру... Так совпало, что, напомним, первый русский переводчик Шекспира, М. П. Вронченко, был военным геодезистом, а у Г.-Г. Гадамера переводчик сродни землемеру Кафки, ищущему путь к Замку, т. е. к Богу, что применительно к переводу означает к Пониманию. И со времен первого геодезиста вот уже 180 лет переводчики Шекспира, Землемеры, не переставая, ищут свой путь к Замку, к Замку в Эльсиноре.

Примечания

1 Вронченко, М. От переводчика / М. Вронченко // Гамлет : трагедия в пяти действиях. Сочинение В. Шекспира / пер. с англ. М. В. [Вронченко]. - Спб., 1828. - С. XV.

2 Левин, Ю. Русские переводы Шекспира / Ю. Левин // Мастерство перевода. Сб. 9. - М., 1973.- С. 10.

3 Со ссылкой на Г. Тури - Г. Андерман. См.: Anderman, G. Drama Translation / G. Anderman // Routledge Encyclopedia of Translation Studies / ed. by M. Baker. - Shanghai, 2001. - P. 71.

4 Аверкиев, Д. В. <Предисловие переводчика> / Д. В. Аверкиев // Гамлет, принц датский : трагедия в пяти действиях, В. Шекспира / пер. с издания 1623 г. Д. В. Аверкиева. - М., 1895. - С. 4.

5 Пастернак, Б. Гамлет, принц датский (От переводчика) / Б. Пастернак // Пастернак, Б. Полн. собр. соч. - М., 2004. - Т. V. - С. 43.

6 Пастернак, Б. Письмо родителям 23 апреля 1939 г. / Б. Пастернак // Пастернак, Б. Полн. собр. соч. - М., 2005. - Т. IX.

7 Женетт, Ж. Фигуры : в 2 т. [Электронный ресурс] / Ж. Женетт. - М., 1998 - Режим доступа : http://yanko.lib.ru . - С. 90.

8 См.: Театр им. Станиславского. Пресса о спектакле [Электронный ресурс]. - Режим доступа : http://www.smotr.ru/2002/2002_stan_ hamlett.htm

9 Шайтанов, И. «Гамлет» или «Горацио»? [Электронный ресурс] / И. Шайтанов // Шекспир, У. Трагедия Гамлета, принца Датского / У. Шекспир ; пер. А. Чернова. - М. : Изо-графус ; Париж : Синтаксис, 2003 - Режим доступа : http://www.theatre-studio/ru/library/ shakespeare/shakespeare_112html

10 Чернов, А. Предисловие ко второму изданию / А. Чернов // Шекспир, У. Трагедия Гамлета, принца датского.

11 Вера во всесилие разума была присуща гуманистам Высокого Возрождения. Для Позднего Возрождения, когда создавался «Гамлет», характерным стал новый взгляд, отражающий сомнения в безграничной способности разума (см.: Аникст, А. А. Трагедия Шекспира «Гамлет» / А. А. Аникст. - М., 1986), о чем, как известно, замечает Гамлет Горацио.

12 Ср.: Горацио - друг, наперсник, поверенный принца. См.: Аникст, А. А. Трагедия Шекспира «Гамлет». - С. 44.

13 Чернов, А. Предисловие ко второму изданию.

14 Шайтанов, И. «Гамлет» или «Горацио»?

15 Ср.: «The critic, normally a bore and a nuisance, <...> may dig out and focus attention upon matter of interest that would otherwise have passed without notice» в статье: Pound, Е. Guido’s Relations / Е. Pound // The Translation Studies Reader / еd. by L. Venuti. - New York, 2004. - P. 87.

16 Проблема соотношения «слов» и «вещей» двух взаимодействующих в переводе эпох и культур отсылает нас к понятию эпистемы М. Фуко (см.: Фуко, М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук [Электронный ресурс] / М. Фуко. - Режим доступа : http:// files.zipsites.ru/books/yanko/foucalt_les_mots_ et_les_choses_ru), однако серьезное философское осмысление проблемы выходит за рамки настоящей статьи.

17 Пигалев, А. И. Время культуры [Электронный ресурс] / А. И. Пигалев // Культурология. ХХ век : энциклопедия. - Режим доступа : http://www.psylib.ukweb.net.

18 Журавлев, Н. «О брате нашем, Гамлете род-

ном.» : предисл. изд. [Электронный ресурс] / Н. Журавлев // Трагическая история Г амлета, датского принца / пер. В. Поплавского. - М., 2001 - Режим доступа : http://Hb.ru/SHAKE-SPEARE/shks_hamlet7. txt.

19 Сальникова, Е. Шекспир и мы : предисл. театроведа / Е. Сальникова // Там же.

20 См., напр.: Маркштайн, Э. Постмодернистская концепция перевода (с вопросительным знаком или без него) [Электронный ресурс] / Э. Маркштайн // Иностр. лит. - 1996. - №

9. - Режим доступа : http://magazines.russ.ru/ inostran/1996/9/mark.html.

21 Руднев, В. П. Аналитические статьи и комментарии [Электронный ресурс] / В. П. Руднев // Милн, А. Дом в медвежьем углу / Алан Александр Милн ; пер. В. Руднева, Т. Михайловой. - Режим доступа : http://yankolib.ru

22 Журавлев, Н. «О брате нашем, Гамлете родном.».

23 См.: Шкловский, В. Б. Искусство как прием / В. Б. Шкловский // Шкловский, В. Б. Гамбургский счет / В. Б. Шкловский. - М., 1990.

- С. 58-72.

24 См.: Steiner, G. After Babel. Aspects of Language and Translation / G. Steiner. - Oxford, 1998.

25 Термины А. Уайтхеда. См.: Уайтхед, А. Н. Избранные труды по философии / А. Н. Уайтхед. - М., 1990.

26 Гадамер, Г.-Г. Истина и метод / Г.-Г. Гада-мер. - М., 1988. - С. 166.

27 Журавлев, Н. «О брате нашем, Гамлете родном.».

28 Флоренский, П. А. У водоразделов мысли / П. А. Флоренский // Флоренский, П. А. Соч. : в 4 т. / П. А. Флоренский. - М., 2000. - Т. 3(1). - С. 88.

29 См.: Карасик, В. И. Язык социального статуса / В. И. Карасик. - М., 2002.

30 Здесь и далее см.: Трагическая история Гамлета, датского принца [Электронный ресурс] / пер. В. Поплавского. - М., 2001 - Режим доступа: http://lib.ru/SHAKESPEARE/shks_ham-let7.txt.

31 См.: Харитонова, Е. В. Драматическая функция метафоры в пьесах Шекспира (Трагедия «Гамлет», комедия «Сон в летнюю ночь») : автореф. дис. .канд. филол. наук / Е. В. Харитонова. - М., 1995; Куницына, Е. Ю. Историко-функциональный аспект шек-спиризмов : дис. . канд. филол. наук / Е. Ю. Куницына. - Иркутск, 1998.

32 Фуко, М. Археология знания / М. Фуко. -Киев, 1996.

33 В терминах теории Ч. Дарвина - cryptic coloration - характеризует своего героя Дж. Фаулз в романе «Женщина французского лейтенанта». См.: Fowles, J. The French Lieutenant’s Woman / J. Fowles. - Boston ; Toronto, sine anno. - P. 155.

34 См.: Чернов, Г. В. Коммуникативный контекст сообщения и смысловой вывод / Г. В. Чернов // Основы синхронного перевода. -М., 1987; Baker, M. In other Words : A course-book on translation / М. Baker. - L. ; New York, 1997.

35 Любопытно заметить, что в переделке А. П. Сумарокова, первом «Гамлете», которого узнали в России (1748 год), Полоний именно таким и предстает - он действительно знает, что Клавдий убил короля (более того, он поддерживает Клавдия в намерении убить королеву и позже готов лишить жизни собственную дочь за отказ выйти замуж за Клавдия).

36 Цит. по изданию: Shakespeare, W. Hamlet, Prince of Denmark / W. Shakespeare // The Complete Works of William Shakespeare. - New York, sine anno. - P. 1071-1112.

37 Примеры приводятся по изданиям: Гамлет : трагедия в пяти действиях. Сочинение В. Шекспира / пер. с англ. М. В. [Вронченко]. -СПб., 1828 (М. В.); Гамлет, принц Датский : трагедия в 5 действиях / пер. с англ. Н. А. Полевого. - СПб., 1887 (Н. П.); Гамлет (принц датский) : трагедия в пяти актах Вильяма Шекспира / пер. с англ. Н. Россова. - СПб., 1907 (Н. Р.); Гамлет / пер. М. Лозинского // Шекспир, В. Трагедии / В. Шекспир. - М., 1981. - С. 135-295 (М. Л.); Гамлет / пер. А. Кронеберга // Шекспир, У. Собр. соч. : в 8 т. / У. Шекспир. - М., 1997. - Т. 8. - С. 163-322 (А. К.); Гамлет / пер. Б. Пастернака // Шекспир, У. Собр. соч. : в 8 т. / У. Шекспир. - М.,

1997. - Т. 8. - С. 4-162 (Б. П.); Гамлет / пер.

А. Радловой // Шекспир, У. Собр. соч. : в 8 т. / У. Шекспир. - М., 1997. - Т. 8. - С. 485-650 (А. Р.); Трагедия о Гамлете, принце Датском / пер. К. Р // Шекспир, У. Собр. соч. : в 8 т. / У. Шекспир. - М., 1997. - Т. 8. - С. 323-484 (К.Р.); Трагическая история Гамлета, датского принца [Электронный ресурс] / пер. В. Поплавского. - М., 2001 - Режим доступа : http:// lib.ru/SHAKESPEARE/shks_hamlet7.txt (В. П.); Шекспир, У. Трагедия Гамлета, принца Датского [Электронный ресурс] / У. Шекспир

; пер. А. Чернова. - М. ; Париж, 2003 - Режим доступа : http://www.theatre-studio/ru/library/ зЬаке8реаге/8Ьакезреаге_112Ьіт1 (А. Ч.).

38 См.: Ракитянская, Е. В. Опыт лингвистической реконструкции женской коммуникативной личности ХУІ-ХУІІ вв. (на материале произведений В. Шекспира) : автореф. дис. ... канд. филол. наук / Е. В. Ракитянская. -Иркутск, 2007.

39 См.: Карасик, В. И. О типах дискурса / В. И. Карасик // Языковая личность : институциональный и персональный дискурс : сб. науч. тр. / под ред. В. И. Карасика, Г. Г. Слышкина.

- Волгоград, 2000.

40 А. А. Аникст отмечал манеру выражаться сентенциями, унаследованную Лаэртом и Офелией от Полония (См.: Аникст, А. А. Трагедия Шекспира «Гамлет»). В переводе, как видим, это касается не только сентенций.

41 Жанр научной статьи не позволяет использовать такой знак электронной коммуникации как «смайлик» - ©, - он был бы там весьма кстати.

42 Женетт, Ж. Фигуры. - С. 97.

43 См.: Ж. Женетт со ссылкой на Леви-Стросса, указывавшего на взаимопревращение означающего и означаемого. Там же.

Э. П. Лаврик К ВОПРОСУ О КВАЛИФИКАЦИИ СИНТАКСИЧЕСКИХ СВЯЗЕЙ

В статье рассматривается специфика согласования как языкового явления и способа синтаксической связи, выявляется его объем и дифференциальные признаки, состав категорий, по которым устанавливается согласование в предложении и тексте.

Ключевые слова: синтаксические связи, согласование, дифференциальные признаки.

Вопрос о квалификации синтаксических связей, несмотря на свою длительную историю и значительную разработанность, продолжает оставаться актуальным и активно обсуждаемым в синтаксической науке. Это связано как с многообразием проявлений, подводимых под категорию синтаксической связи, так и с теми позициями, тем углом зрения, под которыми представители различных научных направлений рассматривают данное явление.

В синтаксическом учении изучение типов связи слов в предложении является средством, через которое раскрывается внутренняя закономерность взаимоотношений компонентов предложения.

Понимание синтаксиса как учения о сочетании слов мы находим еще в работах древнегреческих ученых. Но задачи, которые стояли в то время перед синтаксисом, имели прикладной характер: ставилась цель установить определенные правила связной речи, решить вопрос о расстановке слов, описать способы их соединения в предложении, выявить их формы. Решение вопроса о предложении, его строении и значении не являлось синтаксической проблемой, а входило в задачи логики. Первым синтаксическим трудом принято считать работу александрийского грамматика Аполлония Дискола (второй век до н.э.) «Peri syntaxeos» («О синтаксисе»), и синтаксис в ней понимается как учение о соединении слов в предложении. В работе А. Дискола делается попытка выяснить причины сочетаемости отдельных слов, исходя из их семантики, описать наиболее употребительные типы сочетаний.

В России изучение грамматики опиралось на античные традиции. Учение о частях речи, как грамматическое учение, восприняло теорию античности о восьми частях речи. Синтаксические исследования имели самостоятельный характер и ставили своей целью

описание грамматических способов сочетания слов в предложении и словосочетании.

В российской грамматической традиции к проблеме синтаксических связей первым обратился М. В. Ломоносов. «Сложение знаменательных частей слова, или речений, производит речи, полный разум в себе составляющие через снесение разных понятий. Вещь иметь должна прежде свое бытие, потом деяния. Того ради между речениями, речь [предложение, в терминологии М. В. Ломоносова.

- Э. Л.] составляющими, первое место иметь должно имя, вещь знаменующее, потом глагол, изъявляющий оныя вещи деяние»1, например: «облака покрыли небо». Начиная с М. В. Ломоносова, всеми исследователями безоговорочно выделяются два способа синтаксической связи: согласование и управление и - несколько позже - примыкание.

Понятия «согласование», «управление» и «примыкание» по-разному трактуются различными лингвистами и имеют разный объем включаемых в каждое из понятий случаев.

Согласование и управление как способы синтаксической связи первыми были выделены исследователями потому, что имели маркеры связности, продиктованные прежде всего морфологическими особенностями сочетающихся компонентов. Критериями выделения способов синтаксической связи служили морфологическое выражение главного и зависимого компонентов подчинительного словосочетания и характер отношений между ними, способы их взаимной сочетаемости, или, по образному выражению Я. Г. Биренбаума, «... технические приемы, связанные со свойствами и сочетаемостью частей речи»2.

Далее понятие синтаксических связей в простом предложении уточнялось по линии формального устройства словосочетаний, характера синтаксических отношений между его компонентами, морфологических характеристик его компонентов, обобщенного

грамматического значения, являющегося результатом их взаимодействия.

Традиционно согласование относят к наиболее «простым» синтаксическим связям в силу «прозрачности» способа связи, наличия определенного списка грамматических категорий, по которым оно устанавливается между компонентами подчинительного словосочетания (род, число, падеж) и компонентами предикативной основы (род, лицо, число): «По сравнению с управлением согласование является гораздо более простым и гораздо более “формализованным” способом установления связи между словами. Соответственно гораздо проще и прозрачнее те основания, исходя из которых избирается та или другая форма согласуемого слова. В обычных случаях подчиненное слово при согласовании воспроизводит грамматические категории, присущие господствующему слову. Естественно, что более или менее механически могут воспроизводиться только категории, общие [выделено Е. С. Скобликовой. - Э. Л.] для подчиненного и господствующего слова»3.

Наиболее сложной связью грамматисты называют управление, прежде всего в силу особенностей грамматических взаимосвязей между его «участниками», компонентами конструкции с управлением. Рассмотрим дифференциальные признаки управления, которые предлагают академические грамматики.

«Управлением называется такой вид синтаксической связи, когда употребление определенной формы косвенного падежа существительного, предметно-личного местоимения или субстантивированного прилагательного (без предлога и с предлогом) обусловлено грамматическимилилексико-грамматическим значением другого, господствующего слова. Это слово для раскрытия и распространения своего смысла как бы требует определенной зависимой от него формы косвенного падежа имени или местоимения с личным или предметным значением, напр.: решить задачу, войти в лес и т. п.»4. Академическая грамматика 1970 года дает следующее определение управления: «Управление - это такой вид подчинительной связи, при которой категориальными свойствами главенствующего слова

- глагола, имени, наречия или компаратива -предопределено наличие при нем зависимого имени в форме косвенного падежа, причем между словами устанавливаются отношения объектные, субъектные или комплетивные»5.

Русская грамматика 1980 года также в основу характеристики управления кладет валентностные возможности и характер отношений: «Управление - это подчинительная связь, которая выражается присоединением к главенствующему слову существительного в форме косвенного падежа (без предлога или с предлогом) и означает отношения восполняющие или объектные либо контаминирован-ные: объектно-восполняющие или объектноопределительные <...> Главным словом при управлении может быть знаменательное слово любой части речи»6.

Таким образом, основным критерием выделения управления является то, что главное слово требует при себе наличия зависимого, стоящего в определенной форме.

Релевантными для дифференциации синтаксических связей, и в особенности управления, являются три критерия, предложенные

В. А. Белошапковой: обязательность/необязательность связи, предсказуемость/непредсказуемость и характер синтаксических отношений. Они характеризуют главный компонент подчинительной связи: его структурные (грамматические) и семантические особенности, а также валентностные возможности.

Обязательность/необязательность связи В. А. Белошапкова определяет как «.жесткую необходимость, регулярность или, напротив, только возможность, нерегулярность появления зависимого компонента словосочетания при главном»7.

«Предсказуемость/непредсказуемость связи определяется свойствами главного (определяемого) компонента словосочетания и его ролью в оформлении связи. При предсказую-щей связи главный компонент определяет (предсказывает) форму зависимого»8.

Третий критерий, определяющий тип синтаксической связи, - природа синтаксического отношения, которая «.может быть двух родов: синтаксические отношения не обусловливаются лексическими свойствами зависимого компонента словосочетания или обусловливаются ими»9.

Все перечисленные признаки выделяются по типу бинарных оппозиций, не предполагают градуальности, большей или меньшей степени проявления признака, а, следовательно, основаны на понимании этих свойств как ка-чественных10. Использование этих признаков эффективно для дифференциации сильного и слабого управления: предсказуемость, обяза-

тельность и собственно синтаксические отношения характерны для сильного управления; если связь не удовлетворяет хотя бы одному из этих параметров, речь идет о слабом управлении. При управлении происходит заполнение синтаксических валентностей главного слова за счет распространения его зависимым.

Примыкание как способ синтаксической связи было выделено позже согласования и управления, хотя его описания (без использования термина) встречаются уже в работах исследователей девятнадцатого века.

Грамматика 1954 года так определяет примыкание: «Примыканием называется такой вид синтаксической связи, когда зависимость одного слова от другого, господствующего над ним, выражается не флективными изменениями зависимого слова, не его формами, а лишь его местоположением, его зависимой грамматической функцией, его смыслом, несамостоятельным характером выражаемого им грамматического отношения, напр.: внимательно выслушать, побежать вприпрыжку, поверить на слово, потребность высказаться, слушать молча»11.

АГ - 70: «Примыкание - это такая подчинительная связь, при которой к глаголу, имени или наречию присоединяется либо а) слово, не имеющее форм словоизменения: наречие (включая компаратив и деепричастие), неизменяемое прилагательное или инфинитив, либо б) форма косвенного падежа существительного (без предлога или с предлогом), и при этом устанавливаются отношения собственно- или обстоятельственно-характеризующие либо комплетивные»12.

РГ - 80: «Примыкание - это подчинительная связь, существующая в двух видах, из которых каждый получает самостоятельное определение. Различается примыкание в узком смысле слова (или собственно примыкание) и примыкание в широком смысле слова (падежное примыкание). Собственно примыкание - это связь, при которой в роли зависимого слова выступают слова неизменяемые: наречие, неизменяемое прилагательное, а также инфинитив, компаратив или деепричастие <...> Падежное примыкание - это присоединение к знаменательному слову (любой части речи) падежной (без предлога или с предлогом) формы имени с определительным значением: приехать пятого мая, прийти к вечеру, ложка из дерева, город на Волге, домик в два окошка, серый

в клеточку, красивый лицом (разг.), крышка чайника, впереди на шаг, кто-то в голубом, первый в шеренге. При падежном примыкании возникают отношения определительные, субъектно-определительные или - при информативно недостаточных словах, требующих обстоятельственного распространителя,

- обстоятельственно-восполняющие (находиться на берегу, числиться на заводе, обойтись в сто рублей, задолго до рассвета)»13.

Таким образом, общим для всех определений примыкания является трактовка его как связи главного слова с зависимым (чаще неизменяемым словом) «по смыслу».

А. М. Пешковский дает определение примыкания «методом исключения»: «1)

“Управление” есть подчинение существительного какому бы то ни было другому слову, 2) “согласование” есть подчинение прилагательного тому существительному, к которому оно относится, и подчинение глагола тому именительному падежу существительного, к которому он относится, 3) “примыкание” есть такое подчинение, которое не является ни управлением, ни согласованием»14.

А. Е. Кибрик определяет примыкание «. негативно по отношению к управлению, а именно: примыкание имеет место между парой связанных слов X и У, если ни одно из них не управляет другим»15. При этом допускается, что «.возможно наличие в одном словосочетании примыкания и согласования, например в конструкции «прилагательное + существительное»15.

Вместе с тем, некоторые лингвисты ставят вопрос о правомерности выделения примыкания вообще16. Данный вопрос возникает в связи с направленностью исследований, связанных с прикладными вопросами языкознания, например, в теории лингвистических моделей «смысл - текст», призванной первоначально найти теоретические основания для описания процессов автоматизированной обработки языка.

В опыте теории лингвистических моделей «смысл - текст» имеет место определение и дальнейшая трактовка согласования и управления как не синтаксических, а морфологических зависимостей. Такое понимание позволяет выстроить четкую систему морфологических зависимостей синтаксических мишеней (зависимых компонентов) от их синтаксических хозяев (контролеров), необходимую для автоматизированной обработки

языка. Поскольку взаимодействие главных и зависимых компонентов идет по линии уподобления (для согласования) или выбора (для управления) морфологических категорий, И.

А. Мельчук предлагает «.называть их “морфологическими”: ведь они представляют собой именно МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ [выделено И. А. Мельчуком. - Э. Л.] зависимости, противопоставленные синтаксическим»17.

Поскольку управление и согласование определяются как разновидности морфологической зависимости, то «примыкание» в модели «смысл - текст» тоже должно было бы рассматриваться как разновидность морфологической зависимости. «Это, однако, - пишет И.

А. Мельчук, - логически невозможно: “примыкание” характерно как раз для морфологически неизменяемых лексем, т. е., стало быть, для лексем, которые в принципе не участвуют в морфологических зависимостях. Тем самым, “примыкания” быть не может, и этот термин должен быть оставлен»17. Вследствие этого случаи падежного примыкания И. А. Мельчук предлагает рассматривать в системе управления как не синтаксическое, а семантическое употребление падежей: Он бежал целую милю или в городе Одесса.

В русской грамматической традиции согласование, управление и примыкание понимаются как типы синтаксической связи, проявляющиеся на синтаксическом уровне языковой системы. Но нельзя не отметить, что при определении грамматической и семантической сущности каждого из способов связи критерии выделения синтаксической связи выявляются не единообразно, на различных основаниях. Так, для управления основным критерием его выделения являются морфологические и семантические особенности главного слова словосочетания, для примыкания

- зависимого, для согласования - возможности их уподобления в роде, числе и падеже, что с первого взгляда, легко устанавливается. Согласование, управление и примыкание в узком понимании являются связями уровня предложения и в этом смысле являются инвариантными, но в широком понимании имеют аналогии и на других уровнях языка, что в полной мере относится и к согласованию.

Кажущаяся, на первый взгляд, простота согласования таковой на самом деле не является.

Во-первых, согласование, если рассматривать его в широком понимании (как уподобле-

ние), представляет собой универсальное явление, охватывающее различные уровни языковой системы - от фонетического до уровня текста. Во-вторых, если говорить о синтаксическом понимании согласования (узком и общепринятом) и рассматривать особенности его проявления только на синтаксическом уровне языковой системы, то и здесь круг его проявлений достаточно широк.

Согласование обладает свойством изофункциональности, и потому в определенной степени идентичными можно считать те отношения между главным и зависимым компонентами, которые устанавливаются: 1) в подчинительном словосочетании: Природа жаждущих степей его в день гнева породила (А. С. Пушкин. Анчар); 2) в атрибутивных оборотах разных типов (причастном, адъективном): Прежние разработки, как правило, подразумевали повторное использование воды, образующейся в результате реакции, для получения смеси с метанолом, поступающим из специального резервуара (Концепция DMFC совершенствуется // Computerworld. -2004. - 30 июля); Целая стена отведена под образцы домовой резьбы, традиционной для Рязанской области (Музей-ларец // Народное творчество. - 2004. - 16 августа); 3) в аппозитивных конструкциях: ... Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы... (А.

С.Пушкин. Евгений Онегин); 4) в атрибутивноанафорических конструкциях: Молодая девушка взошла; но это была не та молчаливая, застенчивая сирота, которую они знали (А. И. Герцен. Былое и думы); 5) в пространстве текста (при тексто-анафорическом согласовании): Русский возница имеет доброе чутье вместо глаз; от этого случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает (Н. В. Гоголь. Мертвые души).

К согласовательным связям относится и связь сказуемого с подлежащим. Этот традиционный подход к квалификации связи компонентов предикативной основы подвергался пересмотру и уточнению.

Так, в академических грамматиках и вузовских учебниках связь подлежащего и сказуемого традиционно описывалась как согласование.

Например, в концепции АГ - 54 к согласованию «относится в структуре предложения и уподобление форм прошедшего времени глагола - сказуемого форме именительного па-

дежа подлежащего - имени в роде и числе, во множественном - только в числе (Наступила весна; Скворцы прилетели и т. п.).

Согласованием считается также координация личных форм настоящего-будущего времени глагола с местоимением 1-го и 2-го лица, напр.: Я вижу.. ,»18.

Или в учебнике «Современный русский язык» под ред. В. А. Белошапковой: «Синтаксическая традиция рассматривает как согласование и связь между формами слов: формой именительного падежа существительного (подлежащее) и спрягаемой формой глагола (сказуемое). По своему формальносинтаксическому механизму эта связь имеет много общего со связью между существительным и формами прилагательного, на которую ориентировано традиционное определение согласования как уподобления зависимого компонента словосочетания главному в одноименных грамматических формах»19.

Н. Д. Арутюнова, указывая на тождественность конструкций Дети играют и играющие дети, пишет: «Элементы обеих конструкций синтагматически между собою связаны. Их сцепление достигается способом согласования. Главным элементом и в том и в другом случае является существительное. В обеих конструкциях выражается отношение признака к его носителю. Наличие морфологического согласования (или иного типа связи), выражающего значение определительности, делает правомерным анализ отношений между подлежащим и сказуемым в рамках син-

20

тагматического синтаксиса»20.

Н. Ю. Шведова, полемизируя с общепринятой точкой зрения на предикативную связь как согласование, развивает мысль о специфических отличиях связи в предикативном сочетании от связей в словосочетании подчинительном. Вслед за Д. Н. Овсянико-Куликовским,

В. В. Виноградовым, А. И. Смирницким, она отмечает, что связь между подлежащим и сказуемым - особый вид связи, основанный

на равноправии ее компонентов, и выражает

21

«синтаксические отношения координации»21. Дифференциация собственно подчинительной связи - согласования - и связи уровня предложения - координации - проводится прежде всего по линии уровневой принадлежности: согласование предопределяется внутренними категориальными свойствами слов, то есть их морфологическими характеристиками, а связь координация предопреде-

ляется их синтаксическими позициями, и, следовательно, рассматриваемые явления отличны уже тем, что они относятся к разным уровням языковой системы22. Таким образом, Н. Ю. Шведова выявила дифференциальные признаки согласования и координации как явлений, относящихся к разным уровням грамматической системы. Эти ее взгляды нашли отражение и в Русской грамматике 1980 года23.

Однако, рассматривая согласование как изофункциональное явление, нельзя не отметить, что наиболее общие механизмы взаимодействия компонентов разных языковых уровней, основанные на уподоблении, одинаковы, и в широком смысле можно говорить о согласовании как о явлении универсальном.

Обычно говорят о том, что согласование действует в пределах предложения и устанавливает связи между синтаксемами в составе словосочетания, однако согласование прослеживается и в строе синтаксических конструкций более высокого синтаксического уровня. Согласование пронизывает всю синтаксическую структуру языка.

Универсальность согласования основывается прежде всего на структурных особенностях данного явления. Для существования согласования как отношения и проявления связи необходимо два элемента (компонента согласования), которыми могут быть в зависимости от уровня представленности согласования словоформы, компоненты простого и простого осложненного предложения, предикативные единицы в составе сложного, компоненты текста.

Сущность согласовательной модели состоит в том, что единицы, участвующие в согласовании, находятся в некоторой согласовательной зависимости, устанавливающейся на основе грамматических характеристик. Формальные условия согласования следующие: наличие двух компонентов согласовательной связи; обязательность подразделения их на главный и зависимый, хотя степень автономности/зависимости компонентов может быть различной в зависимости от уровня синтаксического яруса языка, на котором реализуется эта связь; набор некоторых грамматических характеристик, которые служат установлению грамматического согласования.

Главный член в конструкциях с согласованием предопределяет форму зависимого. Наиболее прозрачна такая корреляция в соб-

ственно подчинительных словосочетаниях и атрибутивных обособленных конструкциях: Стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться (Л. Н. Толстой. Война и мир); В 1961 году вышла его работа, где предлагался формализованный подход к описанию задач распределения памяти, получивший название «схемы Лаврова» (Наталья Дубова. Орбита Лаврова //Computerworld. - 2004. - 30 июля). Но говорить о полном совпадении форм рода, числа и падежа главного и зависимого компонента можно лишь условно: грамматические характеристики рода, числа и падежа главного и зависимого компонентов нельзя считать идентичными: они имеют разную грамматическую природу и разное семантическое наполнение. Так, если для главного компонента словосочетания с согласованием категория рода является словообразующей, то для зависимого - словоизменительной.

Однако в согласовании возможна и такая ситуация, когда при одинаковом наборе грамматических категорий главный и зависимый компонент не уподобляются во всех возможных формах. В этом случае расподобление главного и зависимого компонентов служит средством актуализации смысла и способом снятия энтропии высказывания. Например, в тех случаях, когда зависимый компонент актуализирует реальный пол главного - референта высказывания: А я тобой гордился, я-то говорил: умница такая, такая чуткая! [Юрий Домбровский. Факультет ненужных вещей]; У нас на квартире жил один учёный - такой умница, такой башковитый, добрый тоже такой, а ширинку вечно забывал застегнуть. [Василий Шукшин. Печки-лавочки]24.

Таким образом, анализ конструкций с согласованием позволяет говорить об одинаковом механизме уподобления главного и зависимого компонентов согласовательной конструкции на разных уровнях языковой системы, единстве грамматических категорий, в которых происходит это уподобление, единстве характера отношений, возникающих между главным и зависимым компонентами, наличии единой коммуникативной задачи - актуализации смысла, содержащегося в зависимом компоненте. Все это делает возможным широкое понимание согласования как сложного языкового явления, имеющего многоуровневую систему представления.

Примечания

1 См.: Ломоносов, М. В. Полн. собр. соч. / М.

В. Ломоносов. - М., 1952. - Т. 7 : Российская грамматика. - Гл. 5, § 80, 81. - С. 418.

2 См.: Биренбаум, Я. Г. Категории синтаксической связи внутри предикативного ядра предложения / Я. Г. Биренбаум // Языковые категории в лексикологии и синтаксисе / под ред. Н. А. Лукьяновой. - Новосибирск : Новосиб. ун-т, 1991. - С. 170-178.

3 См.: Скобликова, Е. С. Согласование и управление в русском языке / Е. С. Скобликова. - М. : Просвещение, 1971. - 240 с.

4 См.: Грамматика русского языка. - М. : АН СССР, 1954. - Т. II, ч. 1. - С. 22.

5 См.: Грамматика современного русского литературного языка / под ред. Н. Ю. Шведовой.

- М., 1970. - С. 484.

6 См.: Русская грамматика : науч. тр. : репр изд. / РАН. Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова ; Е.

А. Брызгунова, К. В. Габучан, В. А. Ицкович, И. И. Ковтунова, И. Н. Кручинина, М. В. Ляпон, А. Ф. Прияткина, И. П. Святогор, Н. Ю. Шведова. - М., 2005. - С. 21.

7 См.: Современный русский язык : учеб. для филол. спец. высш. учебных заведений / В. А. Белошапкова, Е. А. Брызгунова, Е. А. Земская и др. ; под ред. В. А. Белошапковой. - М. : Азбуковник, 1999. - С. 627.

8 Там же. - С. 625.

9 Там же. - С. 628.

10 См.: Шмелева, Т. В. Поведение главного компонента подчинительной связи / Т. В. Шмелева // Синтаксис : изучение и преподавание : сб. работ учеников В. А. Белошапковой.

- М. : Диалог - МГУ, 1997. - С. 47-57.

11 См.: Грамматика русского языка. - М. : АН СССР, 1954. - Т. II, ч. 1. - С. 23.

12 См.: Грамматика современного русского литературного языка / под ред. Н. Ю. Шведовой.

- М., 1970. - С. 511.

13 См.: Русская грамматика : науч. тр. : репр. изд. - С. 21.

14 См.: Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. -М,1954.- С. 5.

15 См.: Кибрик, А. Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания (универсальное, типовое и специфичное в языке) / А. Е. Кибрик. - М. : МГУ, 1992. - С. 121.

16 См.: Мельчук, И. Согласование, управление, конгруэнтность / И. Мельчук // Вопр. языкознания. - 1993. - № 5. - С. 55-56.

17 Там же. - С. 55.

18 См.: Грамматика русского языка. - М. : АН СССР, 1954. - Т. II, ч. 1. - С. 23.

19 См.: Современный русский язык. - С. 633.

20 См.: Арутюнова, Н. Д. Вариации на тему предложения / Н. Д. Арутюнова // Инвариантные синтаксические значения и структура предложения : докл. на конф. по теоретич. проблемам синтаксиса / под ред. Н. Д. Арутюновой. - М., 1969. - С. 40.

21 См.: Грамматика русского языка. - М. : АН СССР, 1954. - Т. II, ч. 1. - С. 24.

22 См.: Шведова, Н. Ю. Согласование и координация : их сходство и различия / Н. Ю. Шведова // Проблемы истории и диалектологии славянских языков : сб. ст. к 70-летию чл.-кор. АН СССР В. И. Борковского. - М. : Наука, 1971. - С. 312-319.

23 См.: Русская грамматика : науч. тр. : репр. изд. - С. 241-244.

24 Языковой материал извлечен из

Национального корпуса русского языка. Режим доступа: www.ruscorpora.ru.

М. Х. Надергулов БАШКИРСКИЕ ПОЭТИЧЕСКИЕ РОДОСЛОВИЯ

Среди башкирских повествовательных родословий XIX - начала XX века особое место занимают поэтические сочинения. Их анализ показывает, что башкиры излагали историю родов, опираясь в основном на традиции устно-поэтического творчества. Традиции же письменной поэзии преобладают в тех сочинениях, которые составлены известными поэтами. Это наглядно видно на примере усерганского и ирактинского родословий.

Ключевые слова: башкирские повествовательные родословия, устно-поэтическое

творчество, усерганское и ирактинское родословия.

В настоящее время в различных архивах и библиотечных фондах страны хранятся более 150 башкирских родословий - шежере. По формальным, внешним признакам они делятся на два основных вида: номинальные и нарративные. Первый вид представляет из себя список мужских имен, расположенных в хронологической последовательности по разным направлениям и исходящих из одного общего корня. Внешне он напоминает дерево с многочисленными ветвями. Отсюда и название «шежере», что в переводе из арабского языка означает «дерево» или «древо». Второй вид - нарративные шежере - обычно также имеют хронологию имен, но в нем, в отличие от первого вида, содержатся еще и повествовательные тексты.

Внимание литературоведов, естественно, привлекает второй вид, ибо некоторые из них представляют ценность не только как исторические и лингвистические источники, но и как своеобразные памятники словесного искусства. В них имена чередуются с живыми эмоционально окрашенными рассказами о былых событиях. Составители часто используют образные сравнения, диалоги, монологи и другие художественно-изобразительные средства. Включенные в тексты мифы, легенды, предания, поговорки и пословицы еще более поднимают литературно-эстетическую ценность родословий. Таковы шежере юр-матинского, карагай-кипчакского, минского, бурзянского, усерганского, мамбетского, айлинского, табынского и некоторых других башкирских родов и племен.

По своей структуре повествовательные шежере состоят из 2 частей: введения и основной части. Заключения как такового у них не бывает, поскольку этот жанр предполагает бесконечное продолжение текста последующими поколениями.

Шежере присущ специфический стиль. Он характеризуется краткостью и выразительностью. В освещении древности обычно приводятся мифы, легенды и предания, затем используются рассказы, а иногда и сведения из документальных источников. Своеобразие стиля отдельных башкирских родословий связано с тем, что в них прозаический текст местами сменяется со стихотворными строфами. Включенные в рукописи поэтические строки во многих случаях имеют фольклорное происхождение и отличаются сочностью, образностью языка. Это наглядно видно из шежере мамбетского, тамьян-катайского и усерганского родов.

Приведем небольшой отрывок из мамбет-ского шежере: «Кочевья наши прекратились к 14-му, 15-му годам. В результате у деревенского башкира не осталось земли, раз не осталось земли, то кончился скот, раз кончился скот - разорвалась душа башкира, он лишился достоинства, потерял уважение. Мы стали свидетелями верности выражения “У кого больше земли - у того страна богаче”. Ваша покорная слуга (по этому поводу) скажет:

Не продавайте землю, башкиры,

Лучше земли богатства нет.

Все растет и исходит из земли,

У нас же ей почета нет (перевод подстрочный)»1 .

Нетрудно заметить, что самые сокровенные мысли и чувства составителя шежере относительно проблемы башкирских земель выражены в стихотворных строках.

Поэтические же строки, включенные в одну из полных версий шежере рода Усерган, по своему внешнему строению и формальным признакам напоминают кубаира - эпического жанра башкирского фольклора. Эти строки, состоящие в основном из 7 слогов, рифмуют-

ся в строфах либо по схеме: а-а-б-а, либо по схеме: а-а-а-а. Ср. отрывок из текста: Могущество Бога - Всевышнего, Упоминаю (всегда) Его,

В стране нашей происходило это Во времена Чингиз-хана.

Предок башкир -Сын бея Туксабы.

Называем его Муйтеном С того дня, как Бог создал его...2 Одна из версий усерганского шежере целиком написана в поэтической форме, точнее, в форме кубаира. Здесь нет полного генеалогического перечня имен, присущего прозаическому и смешанному текстам родословия. Имена потомков Муйтен-бея сопровождаются небольшими, но меткими характеристиками: Сын Муйтена - Усерган,

Его род был многолюден.

В то время четыре волости Назывались усерганскими.

Сын Усергана - Шигали,

Попона его лошади Из отличного сукна.

Умирая, свой род Благословил он

Святой молитвой... (перевод подстрочный)3. Однако не всем поется хвала в шежере. Об отдельных представителях рода говорится с едким сарказмом и иронией:

Его сын - Уралбай,

Обед у него обильный,

Тело его жирное,

Если он ляжет, то не может встать ...

Его сын - Казаксал,

На спине его было четверть аршина жира ...

Изложение родословия в форме кубаира, видимо, издревле было популярным у башкир. Слово «кубаир» (башк: кобайыр) в смысловом плане переводится как «песня о богатырях». Произведения этого жанра строились в основном на прославлении той или иной личности, народа. Составители шежере, как известно, также не лишены стремления возвеличивать свой род, своих предков.

Родословия в форме кубаира встречаются и в памятниках устно-поэтического творчества. Для примера можно назвать произведение «Баит Киньякая», созданное в конце XVIII века незадолго спустя после народного восстания 1773-1775 годов. В нем, в частности, говорится:

...В старину жил Тура-хан -В стороне своей тархан,

На горе его сардак [резиденция. - М. Н.] Там его был зимний стан,

Славен всюду был тот хан ...

Расторопной была жена.

Было трое у них сыновей,

Трое могучих богатырей;

Каждый - как батыр-арслан:

Ишей, Салих и Карайган... (перевод Г. Г. Шафикова)4.

Далее в баите дается характеристика сыновьям, внукам и правнукам Тура-хана.

До наших дней дошло еще одно поэтическое родословие. Это - шежере ирактинских башкир, составленное поэтом Гали Сокрыем (1826-1889) в середине XIX века. Оно представляет большой интерес в том плане, что написано в строфической форме мураббы, которая была весьма популярна в средневековой восточной поэзии. Произведение состоит из четырехстрочных строф, зарифмованных по схеме: а-а-а-б, в-в-в-б, г-г-г-б и т. д. Причем все строки имеют по восемь слогов.

В данном шежере генеалогия имен еще более краткая, неполная. Составитель больше внимания уделяет описанию событий из прошлого башкир-ирактинцев:

... Предки мои проживали (в древности) На долинах Тобола, Иртыша.

Какой религии придерживались -арцев или черемиссов,

Никто не знает, мой дорогой.

Один из них был очень мудрым,

Вышел странствовать с бодрой душой, Нашел много земли, оставил (богатое) наследие

Когда ушел из жизни, мой дорогой... (перевод подстрочный)5.

Г. Сокрый довольно подробно освещает взаимоотношения соседствующих башкирских родов и племен и в конце произведения призывает всех жить в дружбе и согласии «как одна семья».

Таким образом, есть основание утверждать, что у башкир поэтическое описание истории рода опиралось на традиции как устного народного творчества, так и письменной литературы. Но в связи с тем, что родословия обычно составлялись не единичными авторами, а представителями нескольких поколений, предпочтение отдавалось общеизвест-

ным и близким к простому народу традициям устно-поэтического творчества. И поэтому, наверное, шежере, написанное в форме куба-ира, воспринимается как классический образец стихотворного изложения истории предков. Оно по всем признакам соответствует традиционному повествовательному шежере. Тогда как сочинение Г. Сокрыя стоит несколько особняком, ему больше присущи признаки произведений письменной поэзии, индивидуализм языка и стиля.

Примечания

1 Шежере мамбетского рода // Башкирские шежере : филол. исслед. и публ. - Уфа : БФАН СССР, 1985. - С. 144-145.

2 Там же. - С. 56-57.

3 Башкирские шежере / сост., пер. текстов, введ. и коммент. Р. Г. Кузеева. - Уфа : Баш-книгоиздат, 1960. - С. 82.

4 Башкирское народное творчество. Баиты. -Уфа : Башкнигоиздат, 1978. - С. 44-48.

5 Восточный сектор отдела рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского государственного университета. Р. 632. Л. 1.

СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ПАРАДОКСАЛЬНОСТИ (НА МАТЕРИАЛЕ НЕМЕЦКИХ АФОРИЗМОВ)

В статье рассматриваются социальные и психологические основы парадоксальности афористического дискурса, представляющие собой позицию автора-афориста и определенного круга читателей. Особое внимание уделяется важным чертам определенного круга читателей: склонность к рефлексии, способность к образному мышлению, стремление понять себя и выбрать определенную линию поведения в социуме.

Ключевые слова: афоризм, парадоксальность, позиция афориста, остранение, сознательноактивное восприятие, остроумие.

Парадоксальность афоризмов выражает языковую личность его автора, они обладают индивидуально-авторской спецификой. Авторская принадлежность считается одной из важных характеристик афористического дискурса. Установка на парадоксальность позволяет автору выразить собственный взгляд на мир и создать независимую мировоззренческую концепцию. При этом в качестве социальных и психологических основ парадоксальности мы рассматриваем позицию афориста и определенного круга читателей, релевантными чертами которого являются: склонность к психоанализу, способность к образному мышлению, стремление понять себя и выбрать определенную линию поведения в социуме. Позиция афо-риста - позиция мыслителя, погруженного в раздумье над человеческой натурой и над ходом событий. Он находит важное в явлениях, внешне незначительных, и обнажает слабые стороны совершенных, на первый взгляд, идеалов и воплощений добродетели. Афорист видит и не скрывает от читателя контрасты и диспропорции действительности. Главная его цель - «срывание всех и всяческих масок» и обнаружение сути явлений.

Парадоксальность афоризма связана с эстетическим понятием, которое в 1916 году ввел в поэтику В. Б. Шкловский и определил как «остранение» (первоначально «остран-нение»). Этот термин «означает описание в художественном произведении человека, предмета или явления, как бы впервые увиденного, а поэтому приобретающего новые признаки. Отсюда даже привычный и признанный предмет, как всякое новое явление, может показаться необычным, странным» [3. С. 188]. В понимании В. Б. Шкловского

«остранение» призвано участвовать в формировании поэтической семантики. В статье «Искусство как прием» он отмечал: «.если мы станем разбираться в общих законах восприятия, то увидим, что, становясь привычными, действия делаются автоматическими. Так уходят, например, в среду бессознательноавтоматического все наши навыки, т. е. пропадает, ни во что вменяясь, жизнь. И вот для того, чтобы вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи, существует искусство. Целью искусства является дать ощущение вещи, как видение, а не как узнавание; приемом искусства является прием “остранения” вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия, т. к. процесс восприятия в искусстве самоцелен и должен быть продлен; искусство есть способ пережить деланье вещи, а сделанное в искусстве не важно» [6. С. 60]. Об «остранении» В. Б. Шкловский говорит в тех случаях, когда описываемые вещи и явления представлены прежде всего как странные и неожиданные, т. е. у хорошо знакомых вещей появляются новые признаки, им дается другое наименование. Таким образом, В. Б. Шкловский и его последователи под «остранением» понимают «... изображение чего-то нового, неожиданного, странного и непонятного, требующего адекватных языковых средств» [5. С. 71]. В этих словах заключается ответ на вопрос, почему парадоксальность необходима афористам: для создания особого ракурса, особого измерения обыденного сознания. Почувствовать, увидеть обыденность во всех ее проявлениях, понять ее суть можно только отстранившись (отстраняясь) от нее, нередко даже противостоя ей. Парадоксальные афоризмы способны обратить внимание читателя на нечто незаме-

ченное, противоречивое, они содержат в себе меткие остроумные наблюдения о действительности и неожиданную интерпретацию того или иного явления. Рассмотрим пример:

In der Ehe pflegt gewöhnlich immer einer der Dumme zu sein. Nur wenn zwei Dumme heiraten

- das kann mitunter gut gehen. (K. Tucholsky) [8. С. 217]

В браке обычно один дурак. Только когда два дурака женятся, из этого иногда может что-то получиться.

Отстраняясь от действительности, данный парадоксальный афоризм проливает новый свет на тему супружеской жизни, которая кажется хорошо знакомой, и указывает на не обнаруженные еще до сих пор ее последствия при условии, если женятся два дурака. Парадоксальные афоризмы побуждают к мышлению и дают возможность подойти к сути проблемы ближе, чем это можно сделать подчас публицистической и философской литературе. Острота всегда совершает какое-либо неожиданное открытие, обнажает противоречивость близких друг другу явлений, указывает на сходство вещей далеких, изменяет односторонние взгляды и представления читателей и, наконец, обнаруживает неожиданные качества в явлениях, казалось бы, хорошо знакомых.

Представляется естественным предположить, что у каждого типа текста есть свой читатель. Программной работой в изучении соотношения автор-читатель является статья Н. Д. Арутюновой «Фактор адресата» (1981). По мнению автора, «.всякий речевой акт рассчитан на определенную модель адресата. Удовлетворение прессупозиции адресата составляет одно из важных условий его эффективности» [1. С. 358]. Исследуя прагматику и структуру речевых актов, автор приходит к выводу, что можно выделить жестко адресованные речевые акты, которые утрачивают смысл с устранением адресата, и нежесткие речевые акты. Утрата конкретного адресата изменяет коммуникативный статус речи, превращая вопрос в риторический всплеск, восклицание или проблему, а императив - в заповедь, этическую рекомендацию или сентенцию неопределенного назначения [1. С. 361].

Применительно к исследованию адресата афоризмов интересной представляется мысль немецкого ученого Р. Мейера, который впервые рассмотрел данный вопрос: афоризм не предназначен для широкого круга читателей,

адресатом афоризма является узкий круг интеллектуалов, способных, обнаружив в нем зерно мудрости, импровизировать на заданную автором тему [10. С. 36]. Вслед за Р. Мейером, дальнейшие попытки охарактеризовать потенциального читателя афоризмов подчеркивали, в первую очередь, его предрасположенность к творческому восприятию [10. С. 37], к активному чтению, самостоятельному мышлению [11. С. 157], к готовности предпринять значительные когнитивные усилия [9. С. 53]. Высказывались также мнения, что читатель афоризмов придает большее значение творческому импульсу, содержащемуся в афоризме, чем результату чтения [11. С. 160]. Как отметил Г. Марголиус: «Aphorismen reizen mehr als sie befriedigen, regen mehr an. als sie geben». Однако существует и другая точка зрения применительно к исследованию адресата афоризмов: по мнению Ван Лин, афорист пишет не для узкого круга лиц, а для широких читательских масс, для «массового человека» с различным интеллектуальным и моральным уровнем и наделенных в различной степени чувством юмора. В своей диссертации «Композиционно-синтаксическая организация русских афоризмов второй половины XIX в.» он выделяет основные черты «массового человека»:

• отсутствие индивидуальности, самобытности;

• обыденное мышление, подражательность;

• механистичность мышления и поведения;

• односторонние взгляды и представления [2. С. 72].

• На наш взгляд, парадоксальность заведомо требует сознательно-активного восприятия и активного отношения со стороны адресата, т. е. декодирование афоризма - это активный мыслительный процесс, поскольку в парадоксальных афоризмах основная мысль не прямо сказана, а к ней подводится читатель. Более того, необходимость так называемого «медленного чтения», подразумевающего активную, творческую мыслительную работу адресата по интерпретации смысла и расшифровке сложной индивидуальной авторской символики, позволяет назвать афоризмы достаточно трудными для восприятия. Существенно важным моментом для успешности проведения операций семантического вывода имеют, вероятно, и

врожденные особенности психики адресата, его способность к образному мышлению.

• Остроумная манера выражаться, афористический стиль, исполненный намеков, иносказаний, неожиданных ассоциаций, четко выраженных мыслей, присущий, например, Г. К. Лихтенбергу, открывает большие возможности для умственной работы адресата и побуждает к рефлексии, заставляет задуматься над правомерностью наших воззрений, демонстрирует относительность наших представлений о действительности, ставит под сомнение существующую иерархию явлений, подвергает переоценке концепции, способы мышления, реакции и действия и т. д., стимулирует духовный рост современного человека, например:

Eine goldene Regel! Man muß die Menschen nicht nach ihren Meinungen beurteilen, sondern nach dem, was diese Meinungen aus ihnen machen. (G. C. Lichtenberg).

Золотое правило: о людях следует судить не по их воззрениям, а по тому, что делают из них эти воззрения.

Молниеносная расшифровка сути остроты у Г. К. Лихтенберга является источником интенсивного познавательного удовлетворения для адресата.

Парадоксальность как средство разоблачительного, сатирического изображения действительности, едкая острота, насмешка и шутка могут быть важны для «общественной психической гигиены» как средство, способное снять напряжение одной из конфликтующих сторон, разрядить недовольство, бессильный гнев, негодование и прочие подавляемые до поры эмоции. Комическая парадоксальность может служить утешением в личных неудачах и разочарованиях, а также быть своего рода компенсацией за страх и нерешительность, т. е. парадоксальные афоризмы, выполняя функцию разрядки, играют терапевтическую роль. Развлекая и разгоняя тоску и скуку, они помогают нередко преодолеть скованность и найти выход из щекотливой ситуации, посмотреть на проблему с другой стороны, как это показано в следующем афоризме:

Das Leben ist kurz, aber es dauert manchmal ewig, bis der Bus kommt. (Michael Richter).

Жизнь коротка, но иногда она длится вечно, пока автобус не приедет.

Автор точно подметил, что нет ничего хуже и дольше ожидания. В данном случае серьезное прячется за шутку, которая достав-

ляет удовольствие, радость читателю, помогает снять напряжение и психический стресс, связанный с тяготами жизни, и поднимает настроение. Комическую парадоксальность можно рассмотреть и как «защиту» от уныния, отчаяния, пессимизма, депрессии, сомнения в собственных силах и возможностях. Способность взглянуть с улыбкой на собственные неудачи - это, без преувеличения, очень важная сторона «трудной науки жизни». Эта способность продемонстрирована в следующем афоризме:

Zähl die Dummheiten, die du begangen hast, dann wirst verstehen, inwieweit du klüger geworden bist. (N. Kraus) [4. С. 16]

Посчитай, сколько ты совершил глупостей, и тогда поймешь, насколько ты стал умней.

Н. Краус успокаивает адресата в содеянной глупости, советует посмотреть с улыбкой на эту проблему и извлечь из этого только пользу и вдохновение на будущее.

Поскольку тематика афоризмов всегда ан-тропоцентрична, а главной целью является получение нового индивидуализированного знания и модификация индивидуализированной картины мира, следует отметить, что способность обнаруживать алогизмы и нелепость в окружающем, вслед за афористом, вызывает удовольствие и помогает ориентироваться в жизни, т. е. повышает приспособляемость к жизни в обществе. Кроме того, адресату приятно осознавать свою способность к обнаружению парадоксального в повседневном окружении. Соответственно, можно предположить, что адресат афоризмов способен получать удовольствие от успешного решения интеллектуальной задачи, которая заключается в выводе имплицитной информации, более того, он склонен к психоанализу, стремится понять себя и выбрать определенную линию поведения в социуме, соответствующую его представлениям.

Из вышеизложенного следует, что позиция автора и определенного круга читателей является социальной и психологической основой парадоксальности. Более того, на адресата парадоксальные афоризмы оказывают терапевтическое влияние, поэтому этот жанр пользуется огромной популярностью в наше время.

Список литературы

1. Арутюнова, Н. Д. Фактор адресата / Н. Д. Арутюнова // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. -1981. - Т. 40, № 4. - С. 356-367.

2. Ван, Лин. Композиционно-синтаксическая организация русских афоризмов второй половины XIX в. : дис. ... канд. филол. наук / Лин Ван. - СПб., 2005. - 157 с.

3. Квятковский, А. Поэтический словарь / А. Квятковский. - М. : Сов. энцикл., 1966. - 376 с.

4. Краус, Н. Новые афоризмы на немецком и русском языках : учеб. пособие / Н. Краус. -М. : Астель, 2007. - 127 с.

5. Шашкова, С. И. Речевые средства выражения парадоксальности в произведениях И. Бунина : дис. . канд. филол. наук / С. И. Шашкова. - Брянск, 1998. - 185 с.

6. Шкловский, В. Б. Искусство как прием / В. Б. Шкловский // Гамбургский счет : статьи, воспоминания, эссе (1914-1933). - М. : Сов. писатель, 1990. - С. 580.

7. Aphorismen [Электронный ресурс]. - Режим доступа : http://AphorismEn.de. 2008 / свободный.

8. Harenberg Lexikon der Sprichwörter und Zitate : mit 50000 Einträgen das umfassendste Werk in der deutschen Sprache. - 2. Auflage. -Harenberg Verlag, 2001. - 1600 S.

9. Lubimova-Bekman, L. Rezeption von Aphorismen. Eine textlinguistische Studie / L. Lubi-mova-Bekman. - Berlin : Erich Schmidt, 2001.

- 128 S.

10. Meyer, R. Deutsche Stilistik. Handbuch des deutschen Unterrichts an höheren Schulen / R. Meyer. - München : BECKsche Verlagsbuchhandlung Oskar Beck, 1906. - 237 S.

11. Stölzel, Th. Rohe und polierte Gedanken : Studien zur Wirkungsweise aphoristischer Texte / Th. Stölzel. - München, 1998. - 333 S.

ПЕРЕВОДЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ ПЕРЕДА ЧИ ЗНА ЧЕНИЙ ЛЕКСЕМЫ ‘MEETING ’НА РУССКИЙ ЯЗЫК (НА МАТЕРИАЛЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТОВ XX-XXI ВЕКОВ)

В данной статье проводится лингвистический анализ приемов, используемых переводчиками для передачи семантики английской лексемы ‘meeting ’ на русский язык. Примененные методы количественного анализа и сплошной выборки позволили выявить четыре переводческие тенденции в интерпретации данной лексической единицы на материале оригинальных англоязычных прозаических текстов XX-XXI веков.

Ключевые слова: переводческие тенденции, контекст, ядерная лексема, концепт ‘встреча’, количественный анализ.

Предположив английскую лексему ‘meeting’ ядерной в рамках исследования вербальной репрезентации концепта ‘встреча’ в английском языке, целесообразно проанализировать функционирование данной лексической единицы в оригинальных англоязычных художественных текстах XX-XXI веков.

Используя количественный анализ, можно выяснить частотность употребления значений ядерной лексемы ‘meeting’ в оригинальных художественных текстах на английском языке.

Отмечается проявление следующих значений этой лексемы в оригинальных англоязычных художественных текстах:

1) случайная, неожиданная встреча ‘I forgot,’ said Harry, which was perfectly true; his meeting with Cho in the Owlery had driven everything before it out of his mind1;

4) сами люди на собрании ‘OK. The actors who play Darcy and Elizabeth? Come on, come on,’ he said, boxing at the meeting4

Частотность проявления этих значений можно представить в виде диаграммы.

Сравнение количественных показателей выявило лидерство такого значения ядерной лексемы ‘meeting’ при ее функционировании в художественной прозе ХХ-ХХ1 века, как «организованная встреча» (51%). Реже в английских художественных текстах можно встретить проявление такого значения данной лексемы, как «собрание людей с какой-либо целью» (35,3 %). Весьма нечасто в текстах можно наблюдать ее функционирование со значением «сами люди на собрании» (7,8 %). И довольно редко (5,9 %) ядерная лексема ‘meeting’ реализует значение «случайная встреча».

17,80% □ 5,90%

□ 35,30%

□ 1 □ 2 □ 3 ■ 4

2) организованная, намеренная встреча

He looked at his watch. ‘Good. I've started already. I'm half an hour late for a meeting with the chief of police.’ He rose to his feet laughing2;

3) собрание по поводу чего-либо

At the far end was a large oblong table where the meeting was in progress. Everyone turned and stared as we approached3;

Для выяснения возможностей передачи значений ядерной лексемы ‘meeting’ в переводных художественных текстах на русском языке анализу подверглись примеры, извлеченные методом сплошной выборки.

Анализ примеров показал присутствие в текстах четырех тенденций переводческой интерпретации данной лексемы на русский язык:

1) использование значений, указанных в словаре;

2) создание собственных переводов;

3) пропуск при переводе ядерной лексемы;

4) применение собственного перевода или пропуск ядерной лексемы, представленной неологизмом.

При этом вторая, третья и четвертая тенденции тесно взаимосвязаны между собой, так как в этом случае переводчик художественного текста осуществляет собственную интерпретацию значений, содержащихся в ядерной лексеме ‘meeting’.

Проанализируем каждый из представленных случаев подробно.

При учете словарных значений переводчик художественного текста пользуется данными не только переводных, но и толковых словарей.

Это может быть неожиданная встреча.

Even more he shunned the mise en scène for each of these acts in the play — the meeting at a party, the restaurant, the taxi, his flat, her flat, then the week-end by the sea, then the flats again, then the furtive alibis and the final angry farewell on some doorstep in the rain5.

«Даже более он избегал мизансцен в каждом акте этой пьесы: встреча на вечеринке, ресторан, такси, его квартира, ее квартира, уик-энд у моря, затем снова квартиры, потом изощренные алиби и в финале разгневанное прощание на пороге под дождем».

«Более того, он старательно сокращал в каждом действии этой пьесы количество мизансцен: встреча на приеме, ресторан, такси, его собственная квартира, ее собственная квартира, уик-энд на берегу моря, снова квартиры, потом уловки, алиби и под занавес - бурная сцена разрыва на пороге дома под дождем»6.

Содержащееся в этой лексеме значение организованной, намеренной встречи может передаваться такими русскими эквивалентами, как «встреча», «совещание».

‘The meeting’s over, Dung,’ said Sirius, as they all sat down around him at the table. ‘Harry’s arrived’7.

«Встреча окончена, Данг, - сказал Сириус, когда все уселись за стол вокруг него, - Гарри приехал».

«Совещание закончилось, Донг! - сказал Сириус, когда все расселись вокруг него, -Гарри приехал»8.

‘Hel-lo, Bridget, Richard Finch's office here. Richard's in Blackpool this morning so he won't be able to make the meeting’’9.

«Здра-авствуйте, Бриджит, это из офиса Ричарда Финча. Ричард уехал в Блэкпул утром, так что он не сможет быть на встрече».

«Здра-авствуйте, Бриджит. Вас беспокоят из офиса Ричарда Финча. Сегодня утром Ричард уехал в Блэкпул, так что он не сможет встретиться с вами»10.

Интересно отметить в данном случае возможность некоторой вольности переводчика особенно тогда, когда ядерная лексема ‘meeting’’ переводится словом «встреча» (намеренная). В оригинальных английских текстах это множественное число существительного, которое переводится единственным числом.

‘This sort of thing ought to be cleared away promptly at the end of meetings,’ she snapped, before sweeping off towards an ancient dresser from which she started unloading dinner plates11.

«Вещь такого рода должна быть непременно убрана в конце встреч, - отрывисто выкрикнула она перед тем, как с энтузиазмом начать разгружать с древнего костюмера тарелки с едой».

«Эта вещь должна быть убрана в конце встречи. Она застыла перед видом древнего костюмера, с которого она начала разгружать тарелки с едой»12.

И наоборот, переводчик использует множественное число «встречи», передавая значения ядерной лексемы ‘meeting’, представленной единственным числом.

Then he say, ‘Look here, I have a meeting to go to, why don’t I walk you to the door?’13

Потом он говорит: «Послушайте, у меня сейчас встреча, почему бы мне не проводить вас к двери?»

Потом он говорит: «Ладно, у меня тут есть еще кое-какие встречи, давайте, я провожу вас до выхода?»14

Следует более подробно остановиться на третьей тенденции из представленных выше. В этом случае ядерная лексема ‘meeting’ используется в значении «намеренная встреча» в оригинальном английском тексте. При художественном переводе на русский язык она опускается, но ее значения передаются контекстом.

‘I was thinking,’ said Hermione, frowning at Fred, ‘more of a name that didn't tell everyone what we were up to, so we can refer to it safely outside meetings’15.

«Я думала, - сказала Гермиона, неодобрительно глядя на Фреда, - больше о названии, которое не говорило бы всем, что мы замыш-

ляем, так что мы могли бы без опаски использовать его вне встреч».

«Я думала, - сказала Гермиона, нахмуренно смотря на Фреда, - о названии, которое ничего не говорило бы посторонним, и тогда мы могли бы свободно его произносить за пределами этой комнаты»16.

Четвертой по счету тенденцией можно считать случаи использования ядерной лексемы ‘meeting’’ в необычных словосочетаниях в оригинальных текстах, которые еще не зафиксированы словарем, типа:

- meeting-rooms (помещения для проведения встреч);

- sales-meeting (встреча, организованная для продажи чего-либо).

И опять же в этих случаях ядерная лексема реализуется со значением «намеренная встреча».

Как переводятся данные словосочетания на русский язык?

Здесь переводчик может употребить в тексте, на его взгляд, более приемлемое, подходящее словосочетание. Сравните: meeting-rooms - конференц-залы.

Designed by May & Pinska, the building contains over one hundred bedrooms, six dining rooms, libraries, living rooms, meeting rooms, and offices17.

Спроектированное фирмой «Мей и Пинска», это здание содержит более сотни спальных комнат, шесть столовых, библиотеки, гостиные, помещения для проведения встреч и офисы.

Авторами проекта были архитекторы из бюро «Мей и Пинска», в здании находилось свыше ста спален, шесть столовых, библиотеки, гостиные для отдыха, конференц-залы, офисы18.

Или же для передачи значения подобного словосочетания переводчик задействует контекст.

“Sales meeting”, - Teabing said, wondering how much it would cost him to persuade his pilot to perform one highly irregular maneuver19.

«Совещание по сбыту», - промолвил Тибинг, недоумевая, сколько будет стоить уговорить пилота, чтобы он совершил один категорически запрещенный маневр.

«Немного поторговаться», - ответил Тибинг. А сам подумал: интересно, сколько придется выложить пилоту, чтобы убедить его совершить один категорически запрещенный маневр?20

Следовательно, сопоставление оригинальных текстов на английском языке и переводных текстов на русском языке художественной прозы ХХ-ХХ1 веков показывает проявление четырех тенденций передачи значений: дословная передача с учетом значений, зафиксированных в двуязычных словарях; употребление собственных переводных эквивалентов, незафиксированных в словарях; задействование контекста с опущением эквивалентного варианта перевода данной лексемы на русский язык; собственная интерпретация с подбором собственных переводных эквивалентов или использование контекстного окружения для передачи новых значений, встречаемых в словосочетаниях, незафиксированных толковым словарем английского языка.

Примечания

1 Rowling, J. Harry Potter and the Order of the Phoenix / J. Rowling. - Arthur A. Levine Books, 2003. - P. 264.

2 Fleming, I. Casino Royale / I. Fleming. -England : Penguin Modern Classics, 2004. - P. 33.

3 Fielding, H. Bridget Jones’s Diary / H. Fielding. - New York : Picador, 2001. - P. 106.

4 Ibid. - P. 133.

5 Fleming, I. Casino Royale. - P. 36.

6 Флеминг, Й. Казино «Рояль» / Й. Флеминг ; пер. С. Козицкого. - М. : Эксмо, 2006. - С. 40.

7 Rowling, J. Harry Potter and the Order of the Phoenix. - P. 68.

8 Роулинг, Дж. Гарри Поттер и Орден Феникса / Дж. Роулинг ; пер. М. Спивак. -М. : Росмэн, 2004.- С. 73.

9 Fielding, H. Bridget Jones’s Diary. - P. 105.

10 Филдинг, Х. Дневник Бриджит Джонс / Х. Филдинг ; пер. Г. Багдасарян. - М. : Амфора, 2007. - С. 109.

11 Rowling, J. Harry Potter and the Order of the Phoenix. - P. 68.

12 Роулинг, Дж. Гарри Поттер и Орден Феникса. - С. 73.

13 Groom, W. Forrest Gump / W. Groom. -Pearson Education Limited, 1999. - P. 116.

14 Грум, У. Форрест Гамп / У. Грум ; пер. С. Зинина. - М. : Амфора, 2004. - С. 123.

15 Rowling, J. Harry Potter and the Order of the Phoenix. - P. 343.

16 Роулинг, Дж. Гарри Поттер и Орден Феникса. - С. 369.

17 Brown, Dan. The Da Vinci Code / Dan Brown. - Bantam Books, 2006. - P. 28.

18 Браун, Дэн. Код Да Винчи / Дэн Браун ; пер. Н. Рейн. - М. : АСТ, 2008. - С. 31.

19 Brown Dan. The Da Vinci Code. - Bantam Books, 2006. - P. 327.

20 Браун, Дэн. Код Да Винчи. - С. 356.

Н. С. Олизько

СИНЕРГЕТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ОРГАНИЗАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ДИСКУРСА ПОСТМОДЕРНИЗМА

В статье представлена лингвосинергетическая трактовка постмодернистского художественного дискурса как нелинейно-саморазвивающегося единства открытых и подвижных, разомкнутых в интердискурсивном пространстве семиосферы интертекстуальных структур. Основными принципами организации художественного дискурса постмодернизма выступают такие категории, как иерархичность, неустойчивость, нелинейность, эмерджент-ность, симметричность/асимметричность, открытость.

Ключевые слова: лингвосинергетика, семиосфера, художественный дискурс, интертекстуальность, интердискурсивность, иерархичность, неустойчивость, нелинейность, эмерджент-ность, симметричность, асимметричность, открытость, самоорганизация, точка бифуркации,

креативный аттрактор.

Опираясь на основные положения когнитивно-дискурсивного подхода, мы считаем возможным трактовать дискурс в качестве речемыслительного процесса, объективированного в некотором множестве текстов, обладающих общими для соответствующего типа текстов когнитивными стратегиями порождения и понимания, имеющими согласующуюся с этими стратегиями внутреннюю организацию и служащими для передачи и генерирования смысла, а также для декодирования других текстов. Художественный дискурс как разновидность бытийного общения представляет собой развернутый, предельно насыщенный смыслами диалог автора, читателя и текста, выявляющий взаимодействие авторских интенций, сложного комплекса возможных реакций читателя и структуры текста, выводящей произведение в безграничное пространство се-миосферы (под семиосферой понимается совокупность всех знаковых систем, используемых человеком, включая как текст, язык, так и культуру в целом). Изучение постмодернистского художественного дискурса с позиций лингво-синергетики позволяет нам выделить следующие принципы организации последнего.

Иерархичность. Основным смыслом структурной иерархии является составная природа вышестоящих уровней по отношению к нижестоящим: «.то, что для низшего уровня есть структура-порядок, для высшего есть бесструктурный элемент хаоса, строительный материал»1.

С точки зрения иерархичности семиос-фера состоит из микро- (интертекст), макро-(дискурс) и мега- (интердискурс) уровней.

Способность каждого уровня находиться в состоянии относительного равновесия определяется параметрами порядка - факторами, управляющими его функционированием. Порядок в системах с взаимными связями между элементами возникает вокруг так называемых «аттракторов» (от англ. to attract - притягивать) -«притягивающих множеств, которые помогают создавать и поддерживать устойчивое состояние системы»2. Параметры порядка, задающие язык макроуровня, ассоциируются с авторским замыслом как креативным аттрактором, обеспечивающим устойчивое состояние дискурса. Короткоживущие переменные, задающие язык нижележащего микроуровня, - различного рода интертекстуальные включения - служат для макроуровня дискурса бесструктурным хаотическим материалом. Вышележащий над макроуровнем мегауровень интердискурса образован сверхмедленными «вечными» переменными (системообразующими концептами), которые выступают для макроуровня управляющими параметрами. Другими словами, интердискурсивное пространство семиосфе-ры образовано разнородной совокупностью дискурсов, среди которых мы выделяем художественный постмодернистский дискурс, состоящий из множества текстов-интертекстов, обеспечивающих многомерную связь частей соответствующего текста между собой, текстов одного автора с другими текстами данного автора, а также текста с прецедентными феноменами. Автор, используя интертекстуальный «строительный материал», под влиянием системообразующих концептов постмодернизма («маска автора», «текст-игра», «миф» и другие)

организует художественный дискурс, отличительными особенностями которого выступают сближение элитарной и массовой культур, активное смешение художественных языков, стилей и жанров, цитатность, игровое начало, акцентированная поливариантность и повышенная ироничность.

Неустойчивость. Состояния неустойчивости принято называть «.точками бифуркаций, которые появляются в любой ситуации рождения нового качества и характеризуют рубеж между старым и новым»3.

Система «интертекст-дискурс-интердис-курс» характеризуется неустойчивостью в том смысле, что изменения в сфере интертекстуальных включений приводят к преобразованию соответствующего типа дискурса, трансформирование которого, в свою очередь, оказывает воздействие на интердискурс семиосферы. В процессе восприятия постмодернистского произведения динамические процессы на уровне автор-текст-читатель, формирующем художественный дискурс, приводят к возникновению случайных хаотических колебаний (флуктуаций), которые, усиливаясь, могут так влиять на систему, что она приближается к точке ветвления (бифуркации) - переломному моменту в выборе дальнейшего пути понимания произведения. Поведение системы в точке бифуркации кажется парадоксальным: она подчиняется вроде бы случайным, второстепенным факторам, которые начинают играть главную роль и оказывают решающее воздействие на переход всей системы на тот или иной эволюционный сценарий. Речь идет о возможности привлекать к интерпретации художественного произведения практически неограниченное количество смысловых элементов, как-либо связанных с доминантным смыслом. Это, в частности, объясняет тот факт, что в момент бифуркации состояния системы возможно не одно, а множество вариантов структурного преобразования дискурса.

Благодаря своим внутренним энергоресурсам в результате реакций на информацию, поступающую как извне, так и изнутри, художественный дискурс самоорганизуется. «По мере “взросления” замысла его развитие во все большей степени начинает зависеть не от художника, а от самого созревающего произведения, то есть становится в точном смысле этого слова процессом самоорганизации»4. Как отмечает Дж. Д. Эткинс, на определенном этапе в жизни текста наступает самопроизвольный

момент, когда «.текст начинает отличаться от самого себя, выходя за пределы собственной системы ценностей, становясь неопределимым с точки зрения своей явной системы смысла»5. В результате провозглашается принципиальная относительность «правильности» любого понимания и право каждого на свое собственное толкование. Каждое прочтение текста дает прирастание нового смысла, что приводит к «бездне» возможных смысловых значений и «свободной игре активной интерпретации», а значит - и «интерпретирующего сознания»6.

Нелинейность есть нарушение принципа суперпозиции в некотором явлении: «.результат суммы воздействий на систему не равен сумме результатов этих воздействий»7. Идея нелинейности в своем мировоззренческом ракурсе может быть эксплицирована посредством идеи многовариантности, выбора из данных альтернатив.

Текстовое значение в рамках постмодернистского дискурса в принципе не может быть воспринято и оценено как линейное: методология текстового анализа Р. Барта эксплицитно «.требует, чтобы мы представляли себе текст как <...> переплетение разных голосов, многочисленных кодов, одновременно перепутанных и незавершенных»8. В силу своей имманентной нелинейности и неустойчивости текстовая среда интерпретируется постмодернизмом как непредсказуемая, всегда готовая породить новые версии смысла.

Эмерджентность. Постмодернистский дискурс представляет собой образец эмер-джентного (от emergent - неожиданно возникающий) образования. Термин «эмерджент-ность» означает самопроизвольное возникновение таких свойств, которые присущи некоторому образованию в целом, но не свойственны ни одному из его элементов в отдельности.

Этот принцип описывает возникновение нового качества системы по горизонтали, то есть на одном уровне, когда медленное изменение управляющих параметров мегауровня-интердискурса приводит к бифуркации, неустойчивости системы на макроуровне - уровне дискурса и перестройке его структуры. В точке бифуркации параметры порядка макроуровня возвращают свои степени свободы в хаос микроуровня-интертекста, растворяясь в нем. Затем в непосредственном процессе взаимодействия мега- и микро- уровней рождаются новые параметры порядка обновленного макроуровня. Другими словами, под эмерджент-

ностью постмодернистского дискурса следует понимать появление спонтанно возникающих свойств, не характерных для отдельно взятых иерархических уровней (интертекста, дискурса или интердискурса), но присущих системе как целостному функциональному образованию.

Симметричность/асимметричность. Симметрия и асимметрия как диалектическое единство повторяющегося и различного обладают универсальностью на всех известных современной науке масштабных уровнях организации систем. Элементы языка также способны «.взаимодействовать на разных уровнях организации как симметричные или асимметричные. При этом факт симметричности какого-либо проявления структуры или функции позволяет квалифицировать его как стандартный и малоинформативный. Асимметрия несет высоко информативное разнообразие»9. Под симметрией понимается соразмерность между частями целого, образуемая повтором соответствующих языковых структур. В случае «выпадения» (перехода в разряд скрытых смыслов) одного или нескольких элементов симметрии речь идет об асимметрии, характеризующейся «.отступлением от упорядоченности, регулярности в строении и функционировании языковых единиц»10.

В современной науке категория симметрии объединяет в себе, наряду с классическим понятием симметрии как соразмерности, довольно разнообразные виды симметрии, такие, как диссимметрия, антисимметрия, изометрия и прочие. Мы останавливаемся на разграничении упомянутых выше симметрии и асимметрии, так как «.выявляя симметричные - асимметричные моменты и оценивая их значимость в системном развитии, можно установить законы динамики смысловой системы художественного произведения и на их основе достаточно объективно охарактеризовать мировоззренческую концепцию автора»11.

Учитывая тот факт, что живому - самоорганизующемуся - организму симметрия менее свойственна, Г. Г. Москальчук отмечает, что в тексте (составляющем элементе дискурса) наиболее вероятны асимметричные структуры. Однако обнаружить последние можно только на фоне инвариантных (симметричных) проявлений структурной организации текста, так как только «.. .симметричный фон, существующий на всех уровнях языка, служит стабилизатором системы, синхронизатором текста и рече-мыслительной деятельности»12. Отсюда

очевидно: «.чтобы сохранить феноменальную целостность, текст должен стремиться к симметрии, но никогда ее не достигать, поскольку симметрия его структуры ведет к резкому снижению информативности, свойственной открытым нелинейным диссипативным, то есть синергетическим системам»13. Другими словами, субстанция дискурса организуется, стремясь к симметрии, но одновременно и самоорганизуется, стремясь к асимметрии. Доминантный смысл, синхронизирующий симметричные (находящиеся в динамическом равновесии) и асимметричные (находящиеся в динамическом неравновесии) компоненты, выступает креативным аттрактором, организующим художественный дискурс.

Открытость предполагает взаимодействие системы со своим окружением и позволяет эволюционировать от простого к сложному, так как каждый иерархический уровень может развиваться и усложняться только при обмене веществом, энергией, информацией с другими уровнями.

Принципиально открытое постмодернистское пространство вбирает в себя максимальное число текстов, написанных в различные эпохи. Любое постмодернистское произведение может быть рассмотрено как место пересечения уже существовавших текстов - «нитей ризомы», то есть место преломления и переплетения всего многообразия текстов культуры. Ризоматичность находит воплощение в калейдоскопичности, мозаичности, «лоскут-ности» многочисленных образов постмодернистской эстетики, представленных в формах коллажа и пастиша. Поскольку современный мир человеческого бытия как бы «сшит» из различных «лоскутков» представлений, ценностей и взглядов, культурных кодов и следов, то коллаж в определенной степени является их отражением. В результате постмодернизм характеризуется принципом свободного компилятивного использования и переоценкой различных сложившихся форм искусства.

На языке иерархических уровней принцип открытости подчеркивает два важных обстоятельства. Во-первых, это возможность явлений самоорганизации в форме существования стабильных неравновесных структур макроуровня - уровня дискурса (открытость дискурса к интертексту при фиксированных управляющих параметрах). Во-вторых, возможность самоорганизации становления, то есть возможность смены типа неравновесной структуры, типа

аттрактора (открытость дискурса к интердискурсу меняющихся управляющих параметров системы).

В целом, для осуществления процесса самоорганизации художественного дискурса необходимо выполнение следующих условий: во-первых - обеспечение постоянного притока информации из семиосферы для создания новых структур, что повышает нелинейность системы, и, во-вторых - осуществление рассеивания (диссипации) возникающей неоднородности. В постмодернистском художественном дискурсе диссипация означает самоподобное переструктурирование чужого в свое и рассеивание лишнего в случае неспособности читателя распознать авторские намеки и отсылки. Замысел художественного произведения, то есть его конечная цель, нередко весьма смутно осознаваемая творцом, включает в действие механизм диссипации и как бы «ведет» данную структуру от первых набросков до завершения произведения. Случайное сочетание отдельных образов актуализирует ассоциативную память адресата и рождает не один, а множество смыслов. Случайность в данной ситуации - это тот самый высший тип детерминизма, когда соединение разных дискурсов, случайное на первый взгляд, направлено к определенной цели, к некому аттрактору.

Замысел как креативный аттрактор, с одной стороны, задает «путь» восприятия текста, сужает его, с другой - позволяет привлекать к его интерпретации практически неограниченное количество смысловых элементов. Автор, создавая произведение, предлагает некоторую структуру, принципиально открытую и свободную, которая вызывает у читателя определенные ассоциации, способные сложиться во что-то принципиально отличное от исходного сообщения. Осознавая тот факт, что текст изначально богаче, чем то, что он (адресант) хочет сказать, автор отдается во власть текста, во власть культурной традиции и сложившихся образов. Другими словами, речь идет об изменении качества авторского сознания: а именно

о том, что разрушается прерогатива монологического автора на владение высшей истиной. Авторская истина релятивизируется, растворяясь в многоуровневом диалоге различных точек зрения.

Подводя итог, отметим, что в рамках лингвосинергетической трактовки постмодер-

нистский художественный дискурс выступает нелинейно-саморазвивающимся единством от-

крытых и подвижных, разомкнутых в интердискурсивном пространстве семиосферы интертекстуальных структур.

Примечания

1 Буданов, В. Г. Синергетика : история, принципы, современность [Электронный ресурс] / В. Г. Буданов. - Режим доступа : http://spkurdyumov. narod.ru/SinBud.htm.

2 Аршинов, В. И. Синергетика как феномен пост-неклассической науки [Электронный ресурс] /

B. И. Аршинов. - Режим доступа : http://www.i-u. ru/biblio/archive/arshinov%5Fsinergetika/02. aspx.

3 Князева, Е. Н. Основания синергетики. Синергетическое мировидение / Е. Н. Князева,

C. П. Курдюмов. - М. : КомКнига, 2005. - С. 89.

4 См.: Фещенко, В. В. Autopoetica как опыт и метод, или о новых горизонтах семиотики /

В. В. Фещенко // Семиотика и Авангард : антология / под общ. ред. Ю. С. Степанова. - М. : Академ. проект : Культура, 2006. - С. 100.

5 См.: Ильин, И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм / И. П. Ильин. - М. : Интрада, 1996. - С. 187.

6 Нестерова, Н. М. Текст и перевод в зеркале современных философских парадигм /

Н. М. Нестерова. - Пермь : Перм. гос. техн. ун-т, 2005. - С. 54.

7 См.: Буданов, В. Г. Синергетика: история, принципы, современность.

8 См.: Постмодернизм : энциклопедия / сост. и науч. ред. А. А. Грицанов, М. А. Можейко ; отв. ред. А. И. Мерцалова. - М. : Интерпрессервис : Книж. дом, 2001. - С. 334.

9 Манаков, Н. А. К основаниям текстосим-метрики / Н. А. Манаков, Г. Г. Москальчук // Лингвосинергетика : проблемы и перспективы : материалы второй школы-семинара / под общ. ред. В. А. Пищальниковой. - Барнаул : ААЭП, 2001. - С. 61.

10 Фещенко, В. В. Autopoetica как опыт и метод... - С. 94.

11 Мышкина, Н. Л. Внутренняя жизнь текста : механизмы, формы, характеристики /

Н. Л. Мышкина. - Пермь : Изд-во Перм. ун-та,

1998.- С. 51.

12 Манаков, Н.А. К основаниям текстосимме-трики. - С.62.

13 Герман, И. А. Введение в лингвосинергетику : монография / И. А. Герман, В. А. Пищальникова.

- Барнаул : Алтайс. гос. ун-т, 1999. - С. 52.

ДИНАМИЧЕСКАЯ ИЕРАРХИЯ СЕМИОСФЕРЫ ПАРАДОКСАЛЬНОГО

Настоящая статья рассматривает принцип иерархии как единую основу для описания концептов, категорий и семиосфер. Непосредственным объектом анализа является семиос-фера парадоксального, включающая комическое, трагическое и абсурд. Иерархия семиосферы образуется микроуровнем, организуемым концептами, макроуровнем, конституируемым категориями, и мегауровнем, включающим в себя собственно семиосферы. Выявляются параметры, управляющие существованием данных феноменов.

Ключевые слова: семиосфера, иерархия, уровень, параметр.

Одной из актуальных междисциплинарных исследовательских программ в настоящее время является синергетика, или теория макроскопических, сложных саморазвиваю-щихся систем, понимаемых как комплекс «человек - технико-технологическая система - экологическая система - культурная среда, принимающая новую технологию»1. Основным преимуществом синергетической методологии в приложении к гуманитарным исследованиям является возможность ком-пактизации, сжатия знания за счет выделения новых значимых объектов описания - параметров, организующих и направляющих деятельность говорящих по созданию и восприятию дискурсов разных типов.

Предметом обсуждения в настоящей статье является принцип иерархичности, как раз и позволяющий выделить указанные выше параметры. Основным смыслом структурной иерархии является составная природа вышестоящих уровней по отношению к нижестоящим. То, что для низшего уровня есть структура-порядок, для высшего есть бесструктурный элемент хаоса, строительный материал. Следовательно, Космос предыдущей структуры служит Хаосом последую-щей2. В языке уже выделен один уровень иерархии: слова, фразы, тексты, мы попытаемся представить мегасемантический уровень языка как динамическую иерархическую систему, то есть описать на единой основе понятия концепта, категории и семиосферы.

Говоря об иерархии, в любой системе выделяют три произвольных ближайших временных последовательности: микро-, макро-и мегауровень. На каждом уровне действуют переменные, определяющие поведение элементов данного уровня. Долгоживущие кол-

лективные переменные, задающие язык среднего макроуровня, называют параметрами порядка. Сами они образованы и управляют быстрыми, короткоживущими переменными, задающими язык нижележащего микроуровня. Последние ассоциируются для макроуровня с бесструктурным хаотическим движением, неразличимым на его языке в деталях. Следующий, вышележащий над макроуровнем, мегауровень образован сверхмедленны-ми «вечными» переменными, которые выполняют для макроуровня роль параметров порядка, но теперь, в этой триаде уровней, их принято называть управляющими параметрами. Сами же переменные макроуровня - параметры порядка, победившие хаос, - задают онтологию, закон существования, порядок вещей, порядок бытия данного уровня2.

Рассмотрим действие принципа иерархии на примере семиосферы, или семиотического пространства, состоящего из различных естественных и искусственных языков и являющегося необходимой предпосылкой любой коммуникации и культуры3. Остановимся при этом подробнее на семиосфере парадоксального. Парадоксальное представляет собой мир альтернативного, контрдетерминированного смысла, дополнительное информационное пространство, зону будущего, мир человеческой креативности. Анализ теоретической литературы и наблюдения над эмпирическим материалом позволили включить в данную семиосферу ряд ментальных сущностей -комическое, трагическое и абсурд. В первом приближении мы определяем названные феномены как укрупненные семантические категории, многоуровневые концептуальные пространства, модусы бытия человека, связанные с выражением комплексного

эмоционально-оценочного смысла широкой (стереоскопической) семантики и предназначенные для приспособления (адаптации) человека к окружающей социальной среде и выживания в ней.

Первый уровневый элемент семиосферы

- концепты - представляют собой менталь-

го характера, образование которых определяется формой абстрагирования, модель которого задается самим концептом. Концепт, таким образом, не только описывает свой объект, но и создает его7. Концепт возникает, как мы видим, в ходе аналитической деятельности мышления. В отличие от понятия,

Уровневая стратификация семиосферы парадоксального

Микроуровень Макроуровень Мегауровень

Концепты (ирония, сатира, сарказм, теракт, катастрофа, страх, смерть и др.) Категории (комическое, трагическое, абсурд) Семиосфера парадоксального

Коротко-живущие переменные Интенции адресанта; концептуальные признаки; стилистические средства: окказиональные авторские метафоры, оксюмороны и др.

Параметры порядка Семантические признаки, гиперсемы (парадоксальность, многомерность, неожиданность)

Управляющие параметры Бинарная оппозиция; асимметрия; диффузность

ные образования с необозримой процедурой выводного знания. Концепты отсылают адресата к денотату и его концептуальной структуре как совокупности множества соответствующих признаков4. Концепты выбираются адресантом в ходе его ономасиологической речевой деятельности, когда адресант проделывает путь от референта к значению имени, способного указать на референт5. По справедливому замечанию С. Г. Воркачева, концепт представляет собой протермин, обретающий наполнение только в контексте соответствующей научной теории или области знания6. Тем не менее, возможно выделить общее ядро или сухой остаток различных употреблений данного понятия, превративших его действительно в «зонтиковый» термин. При любом понимании концепт есть операционная единица мысли, способ и результат квантификации и категоризации знания. Объектом концепта являются ментальные сущности признаково-

концепт включает не только описательноквалификационные, но и чувственно-волевые и образно-эмпирические характеристики. Концепты не только мыслятся, но и пережи-ваются8.

Итак, концепт является ментальной сущностью, отражающей обыденные представления человека о некотором фрагменте внеязыковой действительности, которые могут быть зафиксированы в языке в виде имени. Концептуальный анализ предполагает поэтому исследование значения, распыленного по языковым формам, то есть изучение языковых единиц в парадигматике. Короткоживущими, сиюминутными параметрами, задающими бытие концептов как объектов микроуровня, являются нелинейные интенции адресанта, концептуальные признаки, фокусируемые адресантом для достижения желательного перлокутивного эффекта, и отбираемые им с этой целью лабильные стилистические средства. Обратимся к примеру.

(1) «Но вернемся в реальность. Здесь борьба за чистоту выборов принимает совершенно гигиенический характер. Поверх жуткой грязи зальют хлоркой, а там уж — кто выживет, тот выживет! На прошлой неделе Государственная Дума приняла в первом чтении президентские поправки к закону о СМИ в Уголовный и административный кодексы. Если эти поправки пройдут еще два чтения, то наступит такая законность, что мама не горюй!»9.

В примере (1) автор, писатель Виктор Шендерович, реализует интенциональное состояние КРИТИКА. С этой целью для указания на реальный денотат он использует концепт ‘чистота’, для отсылки к фиктивному денотату - концепт ‘законность’. При этом фокусируются такие концептуальные признаки, лежащие в зонах пересечения обоих названных концептов, как ‘нарушение’, ‘безопасность’, ‘угроза’. Данные признаки актуализируют следующие стилистические средства: определение ‘гигиенический’, создающее контрдетерминирующий контекст для существительного ‘характер’, и окказиональная метафора ‘залить хлоркой’. Двойная денотативная соотнесенность высказывания в сочетании с контрдетерминацией позволяют рассматривать его как ироничное, то есть реализующее один из элементов микроуровня семиосферы парадоксального.

Основным элементом макросемантическо-го уровня языка являются категории - ментальные образования, характеризующиеся также необозримой процедурой выводного знания. Категории отсылают адресата к знаку и его значению с соответствующей семантической структурой - семантическими признаками. Референцию к категории осуществляет адресант, адресат же декодирует выводное знание категории, осуществляя семасиологическую речемыслительную деятельность в ходе распаковки семантического континуума.

Выделяют две основных структуры категории: полевую и прототипическую. В случае полевой организации план содержания категории определяется наличием семантической доминанты и одного или нескольких второстепенных признаков. План выражения категории структурируется в соответствии со следующими параметрами: 1) максимальная концентрация признаков в центре, 2) диффуз-ность этих признаков на периферии, 3) сосредоточение связей и отношений в центре и их ослабление на периферии10.

В лингвистических работах часто речь идет о грамматических, коммуникативнопрагматических, понятийных и семантических категориях. Условно понятие категории можно разделить на сферу формальных категорий, выражаемых в строе языка, и сферу понятийных категорий, выражаемых посредством языка11. Формальные категории понимаются как «.ряд форм слов, или форм словосочетаний, или тех и других, объединенных со стороны значения и имеющих свою собственную звуковую или интонационную характеристику»12. Понятийные категории являются ментальными сущностями, организующими человеческий опыт («понятия, существующие в данной общественной среде») в соответствии с действующими законами мышления13. Данная трактовка понятийных категорий позволяет определить их как естественную функцию мозга в процессе отражения действительности в сознании человека. Поскольку эти категории выявляются в языке, в его материальной части, можно сказать, что они представляют собой и «. мыслительный аппарат, необходимый для существования системы средств и правил их актуализации в структурах, и механизм, необходимый для осуществления конкретного высказывания»14.

Те понятийные категории, которые получают определенное преломление в системе данного языка, за которыми закрепляется фиксированная, регулярно избираемая носителями языка система формальных средств выражения, интерпретируются как семантические категории15.

Семантические категории представляют собой «.основные инвариантные категориальные признаки (семантические константы), выступающие в тех или иных вариантах в языковых значениях и функциях»16. Так же, как понятийные, семантические категории отличаются высокой степенью обобщенности. Основные семантические категории считаются универсальными; это качество обусловлено единством мира и единством его восприятия людьми в процессе их деятельности. В отличие от понятийных, семантические категории всегда связаны с конкретными средствами данного языка, то есть с определенной формой языкового выражения. Семантические категории выделяются на основе их регулярной представленности (в той или иной модификации) в содержании высказываний, в

значении языковых единиц и их разнообразных сочетаний17. Единицей анализа по отношению к семантическим категориям является высказывание как минимальный и достаточный носитель признаков категории.

Итак, семантические категории представляют собой двусторонние единства, обобщающие (синтезирующие) некий фрагмент реальности, отражаемой в сознании и мышлении людей и пропущенной через язык. С онтологической позиции анализируемые категории отражают структуру научно-практической деятельности (служат описанию научной картины мира).

Параметрами, задающими существование категорий как единиц макроуровня семиос-феры, являются семантические признаки -гиперсемы, стягивающие семантическое пространство парадоксального. Однако анализ гиперсем семиосферы парадоксального выходит за рамки проблематики, обсуждаемой в данной статье.

Элементы мегасемантического уровня -семиосферы - являют собой ментальные образования, интерпретативные конструкты, создаваемые исследователем в целях анализа для сокращения описательных процедур. Управляющие параметры, задающие бытие объектов мегауровня, являются медленно меняющимися переменными. Существование семиосферы парадоксального обеспечивают бинарность, асимметрия и диффузность.

Бинарная оппозиция является универсальным средством познания мира, предельным проявлением свойств мышления. Любое мышление начинается с отрицания, так как человек изначально противопоставляет свое «Я» миру, который для него «Не-Я», и только после этого субъект начинает членить мир на остальные его составляющие18. Существование бинар-ности обусловлено физиологически, наличием функциональной асимметрии головного мозга. Другим проявлением бинарности является наличие двух когнитивных типов мышления: пространственно-образного, выражающегося в холистической стратегии переработки многих параметров поступающей информации, и знаково-символического, связанного с аналитической переработкой существенных для анализа свойств и отно-шений19. Крайние члены бинарной оппозиции вступают в медиативные отношения, то есть посредничают между собой. В контексте наших рассуждений особую значимость приобретает

следующее методологическое положение: бинарная оппозиция не ограничивается с необходимостью только двумя членами. Модальные оппозиции включают третий срединный член, который нейтрализует два противоположных Данная характеристика позволяет рассматривать бинарную оппозицию в качестве адекватного методологического элемента не только аналитического, но и синтетического подходов в науке.

Понятие асимметрии выступает в науке рубежа XX-XXI веков в качестве одного из важнейших методологических компонентов исследования и принципов построения научной теории. Оно предполагает нарушение упорядоченности, регулярности, разнообразие. «В асимметрии проявляются нарушения равновесия и устойчивости, связанные с изменением в организации системы, составных частей целого»21. Асимметричное устройство семиосферы как элемента мегасемантического уровня обеспечивает появление вакантных мест для новых элементов макро- и микроуровней, дислокацию уже наличных элементов, то есть придает пространству лабильность и позволяет носителю и творцу семиосферы - человеку

- раскрыть свой креативный потенциал. Другим аспектом проявления асимметрии в языке является асимметричная языковая деятельность говорящего и слушающего: деятельность говорящего имеет ономасиологический, а слушающего - семасиологический характер22. Говорящий проделывает путь от референта к значению имени, способного указать на референт; слушающий же начинает речемыслительную деятельность с имени, значение которого ведет его от прототипа к типовому образу, к осмыслению его и соединению с референтом22.

Следующий управляющий параметр -диффузность или неоднородность - проявляется в том, что различные по своей природе языки, входящие в семиотическое пространство, относятся друг к другу в диапазоне от полной взаимной переводимости до столь же полной взаимной непереводи-мости23. Неоднородность находит свое выражение в семиосфере парадоксального в виде отсутствия четких границ между компонентами, наполняющими семантическое пространство, что проявляется в наличии зон их семантического объединения и семантической спецификации.

(2) Swami Durchananda: «I was maybe Jesus Christ!»

Heute verkündet uns der Swami die frohe Botschaft, es seien vielleicht Häschen unter dem Kreuz von Jesus herumgehoppelt, wir möchten zu Ostern bitte Inder-Schokolade verzehren und er sei evtl. Jesus Christus gewesen! Frohe Ostern!24.

Наложение концептуальных признаков, относящихся к религиозному празднику Пасхи (Kreuz - Jesus - Ostem), и характеризующих его народные традиции (Häschen - Schokolade - Ostern) позволяют рассматривать данную статью из сатирического журнала «Titanic» как сочетающую комическое и абсурдное. Обе универсалии позволяют журналистам нагляднее обрисовать картину религиозной жизни обывателей Германии, не всегда четко осознающих происхождение праздников и умеющих выбрать соответствующую обрядовость.

В следующем фрагменте статьи из сатирического журнала «Titanic» довольно сложно провести границу между комическим и абсурдом; сочетание обеих универсалий позволяет более наглядно представить себе картину параллельного мира - мира мигрантов, давно сложившегося в Германии, живущего по собственным законам, мира, наличие которого не осознается коренными жителями страны:

(3) Berlin-Neukölln, Knoblauchstraße Ecke Dönerweg. Ayse Ayran kommt aus dem Aldü, schwer bepackt mit Suppe und viel Schaf. Sie geht kurz nach Hause, läßt sich von ihrem betrunkenen arbeitslosen Sohn Yüksel (11) grün und blau schlagen und geht dann in den Schlachthof zum Putzen, um die dreißigköpfige Familie durchzubringen. Ihr Mann Ayatollah sitzt derweilen im Teehaus, wirft acht Stücke Zucker in den Mokka und verhandelt mit seinem Vetter Osman die Ablöse für dessen höchst minderjährige Tochter Ürsülü, die im Frühjahr ihren Cousin Rüdi (70) heiraten soll. Dann geht der Familientyrann in die Moschee, und weil er beim Beten einschläft, kommt er in die Hölle25.

Таким образом, применение элементов категориального аппарата синергетики, в частности, принципа динамической иерархичности, позволили в первом приближении выявить зоны сближения и спецификации концептуализации и категоризации, описать внутреннее устройство и уровневую стратификацию мегасемантического уровня языка и охарактеризовать организующие параметры микро-, макро- и мегасемантического уровней применительно к семиосфере парадоксального.

Примечания

1 Степин, В. С. Синергетика и системный анализ / В. С. Степин // Синергетическая парадигма. Когнитивно-коммуникативные стратегии современного научного познания. - М. : Прогресс-Традиция, 2004. - С. 58.

2 Буданов, В. Г. Синергетика : История. Принципы. Современность [Электронный ресурс] / В. Г. Буданов. - Режим доступа : http:// spkurdyumov.narod.ru/SinBud.htm.

3 Лотман, Ю. М. Семиосфера / Ю. М. Лотман.

- СПб. : Искусство СПб., 2001. - 704 с.

4 Хахалова, С. А. Метафора как стимул к восприятию мира : модель фрактального дерева / С. А. Хахалова // Язык и межкультурная компетенция : сб. ст. по материалам науч.-практ. конф.

- Петрозаводск : КГПУ, 2007. - С. 81-84.

5 Телия, В. Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты / В. Н. Телия. - М. : Шк. «Языки русской культуры», 1996. - 288 с.

6 Воркачев, С. Г. Счастье как лингвокультурный концепт / С. Г. Воркачев. - М. : Гнозис, 2004. - С. 11.

7 Там же. - С. 42.

8 Степанов, Ю. С. Константы : Словарь русской культуры : Опыт исследования / Ю. С. Степанов. - М. : Шк. «Языки русской культуры», 1997. - 824 с.

9 Бесплатный сыр. - 2003. - 30 марта.

10 См.: Беляева, Е. И. Функциональносемантические поля модальности в английском и русском языках / Е. И. Беляева. - Воронеж : Воронеж. гос. ун-т, 1985. - 180 с.; Теория функциональной грамматики : Введение. Аспектуальность. Временная локализо-ванность. Таксис / А. В. Бондарко и др. - Л. : Наука, 1987. - 347 с.; Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность / под ред. А. В. Бондарко. - Л. : Наука, 1994. -264 с.

11 Мещанинов, И. И. Члены предложения и части речи / И. И. Мещанинов. - Л. : Наука, 1945. - С. 196.

12 Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении / А. М. Пешковский. - М. : Учпедгиз, 1938. - С. 58.

13 См.: Мещанинов, И. И. Члены предложения и части речи; Мещанинов, И. И. Соотношение логических и грамматических категорий / И. И. Мещанинов // Язык и мышление. - М., 1967.- С. 3-17.

14 Кобрина, И. И. Понятийные категории и их реализация в языке / И. И. Кобрина // Понятийные категории и их языковая реализация.

- Л., 1989. - С. 45.

15 Бондарко, А. В. Грамматическое значение и смысл / А. В. Бондарко. - Л. : Наука, 1978.

- 175 с.; Васильев, Л. М. Современная лингвистическая семантика / Л. М. Васильев. - М. : Высш. шк., 1990. - 176 с.

16 Теория функциональной грамматики : Введение. Аспектуальность. Временная локали-зованность. Таксис. - С. 28.

17 Там же. - С. 31.

18 Ганеев, Б. Т. Парадокс : Парадоксальные высказывания : монография / Б. Т. Ганеев. -Уфа : БГПУ, 2001. - 400 с.

19 Меркулов, И. П. Когнитивные типы мышления : эпистемологический статус математи-

ческих и логических истин / И. П. Меркулов // Мысль и искусство аргументации. - М. : Прогресс-Традиция, 2003. - С. 288.

20 Руднев, В. П. Словарь культуры ХХ века / В. П. Руднев. - М. : Аграф, 1997. - С. 39.

21 Гак, В. Г. Языковые преобразования / В. Г. Гак. - М. : Шк. «Языки русской культуры», 1998. - С. 107.

22 Телия, В. Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. - С. 98.

23 Руднев, В. П. Словарь культуры ХХ века. -С.265.

24 Titanic. - 2008. - № 4.

25 Titanic. - 2005. - № 1.

Н. Н. Панченко КОММУНИКАТИВНЫЙ ТИПАЖ ‘ПРИТВОРЩИК'

Статья посвящена анализу коммуникативного типажа ‘притворщик’, рассматриваются дифференциальные признаки понятия соответствующего концепта, средства описания и выражения. Анализируются особенности коммуникативного типажа ‘притворщик ’ как одного из лгущих субъектов, имеющих установку на недостоверность информации, выявляются интегральные признаки с такими типажами, как ‘лицемер’, ‘симулянт’.

Ключевые слова: коммуникативный типаж, концепт, лгущий субъект, интегральные при-

знаки.

Как отмечает А. А. Залевская, «... тело текста, взятое само по себе, без означивающего его человека, не содержит какой-либо внутренней энергии, не может самооргани-зовываться структурно»1. Другими словами, текст, рассматриваемый отдельно от говорящего субъекта, его намерений, есть неодушевленная, абстрагированная, безликая субстанция. Современная лингвистическая парадигма характеризуется явно выраженной антропоцентрической ориентацией. Переход к антропоцентрической лингвистике, повышенный интерес к человеку приводит к сосредоточению внимания лингвистов на изучении языковой личности, лингвокультурных, социальных, коммуникативных типажах.

В настоящем исследовании мы рассматриваем термин «коммуникативный типаж», абстрагируясь от социальных и этнических признаков, основываясь на определении, в котором коммуникативный типаж понимается «.как типичный представитель группы коммуникативных личностей, объединенных общими признаками коммуникативного поведения <...> данный тип личности в принципе не зависит от этнических и социальных характеристик и проявляется исключительно в специфике коммуникативного поведения»2. В соответствии с этим, моделирование постоянных характеристик коммуникативного поведения притворщика опирается на рассмотрение параметра речевой деятельности (цель, стратегия, способ реализации речевых действий, особенности коммуникативного поведения).

А. Мустайоки выделяет 3 основные цели говорящего с точки зрения соответствия содержания высказывания действительности:

1) цель говорящего - говорить правду; 2) цель говорящего - обманывать; 3) цель говоряще-

го - говорить неправду, но и не обманывать3. Очевидно, что типажи, соотносимые с семантическим полем правды, и типажи, соотносимые с полем фраудации4, в количественном отношении представлены непропорционально: с одной стороны, человек, говорящий правду, - правдолюб и его стилистические корреляты - правдолюбец, правдоруб, с другой стороны, человек лгущий - враль, льстец, клеветник, лицемер, притворщик и т. д., как и всегда в подобных случаях в языке виды отклонений от истины, от нормы превалируют.

Следуя упомянутой классификации, мы проанализируем один из коммуникативных типажей, придерживающихся установки на обманное поведение и преследующих корыстные цели, - притворщика. Для этого уточним понятийное содержание соответствующего концепта, выявим его образные и ценностные характеристики, проанализируем дискурсивные особенности изучаемого типажа.

В качестве единиц исследования рассмотрим контексты, включающие вербальную оценку коммуникативного типажа, а также семиотические описания коммуникативного поведения изучаемого типажа (объем проанализированного материала - 1534 контекстов, описывающих характер поведения притворщика, и около 500 контекстов рефлексии, источник анализа - дискурс Интернет-чатов, публицистическая литература и художественные произведения). Комплексное описание зафиксированных в речевом материале коммуникативных характеристик позволит обобщить признаки данного коммуникативного типажа и создать типизированный речевой портрет личности, практикующей притворное поведение.

Словарные дефиниции исследуемого коммуникативного типажа ‘притворщик’ и

результатов его деятельности представлены следующими толкованиями: притворщик -человек, любящий притворяться, ложно принимать на себя какой-н. вид с целью ввести в заблуждение; притвориться - принять какой-н. вид с целью ввести в заблуждение, повести себя неискренне; притворный - обманно выдаваемый за истинное или искреннее5. В конститутивных понятийных признаках соответствующего концепта, таким образом, эксплицирована 1) референция к обманному поведению, 2) корыстные намерения, 3) указание на способ - внешняя презентация искренности и истинности.

Поведение притворщика характеризуется двухслойной структурой. Оно, во-первых, включает сокрытие, которое, по мнению Е. И. Морозовой, «.сопутствует любой лжи; даже если говорящий сообщает о чем-то несуществующем в действительности, то он тем самым скрывает факт, что данное положение вещей не имеет места»6. Во-вторых, притворщик предлагает адресату альтернативное действие, состояние, в итоге оказывающее влияние на достоверность полученной информации. На двойственность поведения притворщика указывает этимология глагола притворяться, который «сложился на основе синтеза значений притворять и -ся, т.е. ‘притворять себя, свои намерения и чувства’»7. В. В. Виноградов для сравнения приводит пример церковнославянского и древнерусского притворити себе и определение слова притворщик: «Кто иным себя притворяет, показывает наружно иным, нежели в самой вещи есть, поступающий лукаво, с притворством»1. В 79 % ответов респондентов (120 человек, возраст - от 20 до 70 лет; соотношение мужчин и женщин

- 24 : 96), которым было предложено сформулировать свое определение притворщика и указать ассоциацию с известной личностью, эксплицируется двуличность притворщика (‘неискренний’; ‘двуличный человек’; ‘прикидывается добрым, а в душе - злоба’; ‘под видом правдивости’; ‘способен представляться не тем, кто есть на самом деле’; ‘не всегда можно понять, кто он’). В качестве эталонного обозначения притворщика можно рассматривать универсальный фразеологизм ‘волк в овечьей шкуре’: «Х такой, как если бы был волком, одетым в овечью шкуру». Сквозь призму подобия рождается инференция - следовательно, человек, прикрывающий дурные намерения, действия маской добродетели, и

это знание стимулирует отрицательную квалификацию обозначаемого.

Очевидна взаимосвязь исследуемой языковой личности с понятиями «роль», «маска/ личина», «игра», формирующими внешнее впечатление и отсылающими к сфере сценического искусства, соответственно, к лингвосемиотическим категориям «театральность» и «презентационность», являющимся инструментом реализации намерений притворщика для извлечения определенной выгоды, удовлетворения потребностей. О наличии элемента актерского мастерства, маскировки в поведении притворщика свидетельствуют, во-первых, ответы респондентов, наивно мотивирующие имя ‘притворщик через признак ‘творчество’, во-вторых, примеры обозначения коммуникативного поведения анализируемого типажа: делать /сделать вид, принять вид, показывать вид, показной, напустить вид, лицедейство, лицедействовать, лицедейский, представляться, (представился больным), прикидываться, прикидываться лисой, подделаться, играть роль кого, наигранный, разыграть, изображать /строить/ разыгрывать / корчить из себя кого, маска, носить / надеть / надевать маску (личину), личина, скрываться под личиной, рядиться в кого, рядиться (облекаться) в тогу кого, принимать / напускать / брать на себя вид кого, какой, напустить на себя важность, делать /сделать веселую (хорошую) мину при плохой игре, фарс, ломать / играть, разыгрывать комедию, спектакль, разыграть / устроить спектакль, инсценировать, разыгрывать из себя, придуриваться, валять / ломать, корчить дурака, ваньку валять, разыгрывать дурака / шута горохового, прикинуться дураком, простодушничать, волк в овечьей шкуре, выдавать себя за кого, симуляция, симулировать, выдержать роль, лицемерие. Неслучайно, большинство респондентов ассоциативно связывают притворщика с представителями творческих профессий - А. Волочковой, Ф. Киркоровым, Н. Басковым, А. Заворотнюк (53 % информантов).

Притворство содержит идеи неискренности и имитации: «создание-внешнего-вида-как-будто-Р»8, преднамеренное сокрытие истинного/ искреннего свойства, намерения, состояния и внешняя манифестация неискреннего (иногда противоположного) свойства или состояния. Согласно Ю. Д. Апресяну, прототипическая ситуация имитации «.

состоит в том, что человек Х, не имеющий свойства Р или не находящийся в состоянии Р, воспроизводит в своем поведении типичные внешние проявления этого свойства или состояния, обычно с целью сделать так, чтобы потенциальный получатель информации считал, что Х обладает свойством Р или находится в состоянии Р.»9. Другими словами, притворщик презентирует некое неискреннее действие с намерением, чтобы оно было воспринято как искреннее, внешне демонстрирует следование принципу Кооперации и максимам коммуникации, что в результате декодирования приводит к подрыву доверия к притворщику. В связи с этим с нравственных позиций притворство есть нарушение доверительных отношений: - Послушайте, сударыня, - начал он, наконец, тяжело дыша и по временам стискивая зубы, - нам нечего притворяться друг перед другом; я вашему раскаянию не верю; да если бы оно и было искренно, сойтись снова с вами, жить с вами -мне невозможно (И. С. Тургенев. Дворянское гнездо).

Анализ средств номинации и дескрипции притворного поведения позволяет сделать вывод, что притворщик может рассматриваться как некий обобщенный типаж, объединяющий ряд семантически и функционально близких типажей: лицедей, лицемер, симулянт, интегральными признаками которых являются неискренность, двойственность (несоответствие реального состояния и демонстрируемого адресату/ наблюдателям), адресованность Другому: В своей, например, комнате и наедине - для кого притворяться? (К. Н. Леонтьев). Подобное несоответствие фиксируется в атрибутивной разоблачительной характеристике неискренности поведения притворщика, когда Другой (адресат, наблюдатель/интерпретатор) подвергает сомнению истинность манифестируемого состояния: показной, притворный, мнимый, фальшивый, напускной, деланный, наигранный, поддельный и др.

Дифференциальными признаками притворщика и лицедея служит противопоставление «обыденное - профессиональное», интенциональность (лицедей использует эстетическую установку на творческое притворство, которое является ожидаемым, а не дезориентирующим для адресата): Он - отличный политический шоумен, актер, лицедей и даже певец («Лебедь», 2003); Ведь,

вообще-то, за длинную капитанскую жизнь каждый из капитанов научается лицедействовать не хуже Смоктуновского (В. Конецкий. Начало конца комедии); В этот день я все время был в центре внимания, как актер на сцене, а лицедействовать мне нравилось с самого раннего детства (В. Спектр. Face Control); Николай, дом - это, наверное, единственное место, где ты - не звезда, где не надо играть, лицедействовать («Мир & Дом. City», 2003).

‘Лицемерие’ и ‘симуляция’ являются разного рода семантическими сужениями ‘притворства’, противопоставленными последнему по характеру имитируемого свойства или состояния. Объектом имитации симулянта является болезнь, ее признаки и симптомы: - Я своей подписи не даю, - сказал Петр Иванович громким и ясным голосом. - Это симулянт, и завтра я буду иметь честь показать его и вам и хирургу (В. Т. Шаламов. Колымские рассказы); Вот он, первый ловчила, симулянт, предшественник всех «косящих» призывников («Звезда», 2003)

Любопытно отметить, что значение глагола ‘симулировать’ шире значения лексем ‘симулянт’ и ‘симуляция’ и распространяется на больший спектр притворных действий, нежели болезнь, о чем свидетельствуют данные лексикографии: симулянт - человек, который симулирует болезнь; симуляция - изображение болезни или отдельных ее симптомов человеком, не страдающим данным заболеванием10; симулировать - притворяясь, создать ложное представление о наличии чего-л.1 и примеры сочетаемости: симулировать талант, взволнованную импровизацию, демократию, патриархальную простоту, инфаркт, непринужденность, обморок, сердечный приступ, тяжелое нервное расстройство, страсть, борьбу, гнев, дружбу, внезапную занятость, искренне симулировать возмущение, талантливо симулировал интеллект и т. д. В бизнесе выгодней симулировать здоровье (В. Левашов. Заговор патриота).

Объектом имитации лицемера выступает положительное, добродетельное, чистосердечное отношение к партнеру по коммуникации (ср. лицемерие - поведение, прикрывающее неискренность, злонамеренность притворным чистосердечием, добродетелью11): Читая эти советы и поучения, невольно вспоминаешь обвинения Гоголя со стороны некоторых его близких, что он был двуличный

человек, лицемер и Тартюф; действительно в этих оправданиях - фальшь, хитрость, раздражительность, черствость к друзьям под личиной смирения и богобоязненности (А. Воронский. Гоголь); Тщетно думает лицемер обмануть читателей и под златою одеждою пышных слов сокрыть железное сердце; тщетно говорит нам о милосердии, сострадании, добродетели! (Н. Карамзин. Что нужно автору?).

Притворщик целенаправленно формирует альтернативное представление / впечатление, фальсифицирующее и имитирующее весь спектр чувств, психических и физических состояний и поступков, включая болезнь, положительные и отрицательные эмоции: притвориться здоровым, больным, идиотом, тупицей, знающим и умелым, чуточку хмельным, спящим, скучной, жалостной и т. д.

Притворщик противопоставлен 1) по признаку искренность / неискренность человеку правдивому, откровенному: Он очень рано <...> почувствовал себя полновластным и почти всемогущим; стараниями Ивана Долгорукова познал все прелести достаточно распутной жизни; научился лукавить и притворяться, осознав, что откровенность лишь мешает добиваться своего (Ф. Анцыферов, «Вокруг света», 2004); при этом нравственный выбор человека носит дизъюнктивный характер -или-или, жить, руководствуясь правдой или ложью: Надо было, присутствуя при этих службах, одно из двух: или притворяться (чего он со своим правдивым характером никогда не мог), что он верит в то, во что не верит, или, признав все эти внешние формы ложью, устроить свою жизнь так, чтобы не быть в необходимости участвовать в том, что он считает ложью (Л. Н. Толстой. Воскресение); 2) по возрастному критерию -ребенку / детям, не умеющим, неспособным притворяться: Полно притворяться, - твердил я сам себе, - ты уж больше не мальчик (С. Надсон. Дневники); .дети еще не умеют так притворяться и маскировать свою натуру, как взрослые (А. Зиновьев. Русская судьба, исповедь отщепенца).

Способность притворяться связана с умением человека скрывать эмоции, контролировать невербальное поведение, в частности, управлять выражением лица: Да и что я могла делать при нем, лишенная способности притворяться, главной в жизни царей и их клевретов, я, на лице которой выражалось любое

движение души - чувство досады, презрения и гнева (Е. Р. Дашкова. Записки).

Таким образом, притворщик - особый тип коммуникативной личности, а) притворяющийся «по случаю», ситуативно, используя притворство как определенную стратегию, посредством которой он манипулирует адресатом, формируя некое внешнее, недостоверное впечатление и скрывая истинные намерения, дезориентирует адресата; б) практикующий притворство как перманентное состояние, способ существования. Притворщик как постоянная роль маркируется дескрипциями: мастер притворяться, привык, закоренелый притворщик, искусный притворщик, опытный притворщик, уметь /научиться притворяться, известный как притворщик, ловко притворяться, навык притворяться и др.:

И люди так привыкли лгать и притворяться, что уже не понимают, как можно поступать иначе (А. Толстая. Дневник 1903 года).

Как пишет Лернер, «.pretending потенциально является наиболее серьезной формой обмана, потому что оно может привести скорее к жизни по лжи, чем к ее высказыванию <...> незаметно вплетается в структуру ткани повседневной жизни и таким образом ведет к построению ложного “я”»12: Он научился так хорошо, ловко притворяться перед самим собой, что никто, никто и он сам не замечали этого притворства (В. Гроссман. Все течет). На потенциальную опасность притворства указывают и афористические выражения: Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой (Ларошфуко); примеры дискурсивного отражения коммуникативного типажа а) в контекстах рефлексии: «ненадежен, в определенных ситуациях способен на предательство», б) в сочетаниях, фиксирующих семантическую близость разным видам отклонений от истины и вследствие этого получающих негативную оценку: обманщик и притворщик; человек самой низкой души, обманщик, притворщик и развратник; хитрить и притворяться; притворяться и лицемерить; лукавить и притворяться; лицемерно притворяться; врать и притворяться; бесстыдная притворщица; ужасная притворщица; лгать, притворяться, прикидываться, обманывать себя и всех тоже и пр.

Мы разделяем точку зрения С. Деннингхаус, что жанр ‘притворство’ «.в

континууме речи пересекается с другими жанрами и речевыми актами», в частности, в качестве манифестаций притворства исследователем рассматриваются лицемерие и лесть13. Коммуникативный типаж ‘притворщик’ демонстрирует определенное сходство с льстецом по признакам неискренность, ин-тенциональность, корыстные цели. В частности, в наивном сознании русскоязычных носителей лицемер нередко отождествляется с льстецом: Лично мне встречались в жизни

3 категории льстецов: 1) - самая отвратительная, когда лицемер сюсюкает, а на физиономии написано «глаза бы мои тебя не видели» (Интернет-форум).

Необходимо также упомянуть о специфической разновидности женского обмана - так называемом женском притворстве, включающем в свое понятие «.чуть ли не все точки континуума перехода от сознания к бессознательному»14. На наш взгляд, притворщица - особый коммуникативный типаж, в основе поведения которого в большинстве случаев лежит самообман, выполняющий функцию психологического тренинга и самовнушения. Поведение притворщицы, мотивированное обманом «психологических врагов» человека - лишнего веса, возраста, маскирующее их согласно социальным представлениям

0 молодости, красоте, не преследует корыстных целей и не может считаться тождественным злонамеренной лжи. Коммуникативный типаж ‘притворщица’, безусловно, заслуживает отдельного рассмотрения и является перспективой дальнейшего исследования.

В заключение подчеркнем, что коммуникативное поведение притворщика имеет сложную двойственную природу. Выражение неистинных состояний, недостоверных высказываний трансформирует реальную картину мира, вводит в заблуждение адресата, что в результате декодирования стимулирует недоверие со стороны адресата.

Примечания

1 Залевская, А. А. Некоторые проблемы теории понимания текста / А. А. Залевская // Вопр. языкознания. - 2002. - № 3. - С. 64.

2 Мироненко, М. В. Шутник как коммуникативная личность : дис. ... канд. филол. наук / М. В. Мироненко - Волгоград, 2005. - С. 39.

3 Мустайоки, А. Причины и мотивации лжи в свете комментариев рассказчика / А. Мустайоки // Логический анализ языка. Между ложью и фантазией / отв. ред. Н. Д. Арутюнова. - М. : Индрик, 2008. - С. 495-497.

4 Термин Деннингхаус. См.: Деннингхаус, С. Под флагом искренности : лицемерие и лесть как специфические явления речевого жанра «притворство»/ С. Деннингхаус // Жанры речи : сб. науч. ст. - Саратов : Изд-во гос. учеб.-науч. центра «Колледж», 1999. - С. 213-227.

5 Ожегов, С. М. Толковый словарь русского языка / С. М. Ожегов, Н. Ю. Шведова ; РАН, Российский фонд культуры. - 2-е изд. - М. :АЗЪ, 1994. - 955 с.

6 Морозова, Е. И. Ложь как дискурсивное образование : лингвокогнитивный аспект / Е. И. Морозова. - Харьков : Экограф, 2005. - С. 172.

7 Виноградов, В. В. История слов / В.

В. Виноградов ; отв. ред. чл.-корр. РАН

Н. Ю. Шведова. - М. : Толк, 1994. - 1138 с.

8 Деннингхаус, С. Под флагом искренности...

9 Апресян, Ю. Д. От истины до лжи по пространству языка / Ю. Д.Апресян // Логический анализ языка. Между ложью и фантазией / отв. ред. Н. Д. Арутюнова. - М. : Индрик, 2008.- С. 32-33.

10 Советский энциклопедический словарь. -М. : Сов. энцикл., 1990. - 1630 с.

11 Ожегов, С. М. Толковый словарь русского языка / С. М. Ожегов, Н. Ю. Шведова ; РАН, Российский фонд культуры. - 2-е изд. - М. :АЗЪ, 1994. - 612 с.

12 Lemer, H. G. The Dance of Deception. Pretending and Truth telling in Women’s Lives /

H. G. Lemer. - New York, 1993. - Р. 122.

13 Деннингхаус, С. Под флагом искренности.

- С. 217.

14 Знаков, В. В. Половые различия в понимании неправды, лжи и обмана / В. В. Знаков // Психол. журн. - 1997. - № 1. - С. 47.

И. Л. Петроченкова СЕМАНТИЧЕСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ «ИНСТРУМЕНТАЛЬНЫХ,» СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ С ЭНЕРГЕТИЧЕСКИМ ЗНАЧЕНИЕМ В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ

В статье предложен логический метод проведения семантической классификации английских «инструментальных» существительных с энергетическим значением, приводятся примеры энергетических «инструментальных» существительных. Анализируются словарные определения понятия «инструмент», описывается энергетический тип семантических состояний, рассматривается семантическая оппозиция между конвергентным и дивергентным результативными состояниями.

Ключевые слова: инструмент, инструментальные существительные, энергетический, дивергентный, конвергентный, семантический тип состояний, результативное состояние.

Прежде чем заниматься исследованием состава, организации и семантики «инструментальных» существительных, необходимо выяснить содержание и объем понятия «инструмент».

При сопоставлении большого количества лексикографических определений, данных разными авторами этому понятию, можно установить ряд общих характеристик.

Слово «инструмент» в переводе с латинского языка (1пзйитеп1ит) означает «орудие» [12].

Большая советская энциклопедия определяет это понятие как орудие человеческого труда или исполнительный механизм машины, который «. захватывает предмет труда и целесообразно изменяет его» [3. С. 384]. Инструментами также называются приборы, устройства, приспособления, применяемые в науке и технике для различных измерений и других операций.

Владимир Даль определяет это понятие как «орудие, снаряд, прибор; всякого рода ручное пособие или устройство для какой-либо работы, дела, начиная от рычага, ножа, топора, до компаса и секстана» [4].

В других источниках помимо прямого значения слова «инструмент» были обнаружены его собирательное и переносное значения.

Так, «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова определяет это понятие следующим образом: «инструмент

- 1. Ручное орудие для производства каких-либо работ; 2. только ед., собир. Совокупность ручных орудий; 3. То же, что музыкальный инструмент [13].

В «Словаре русского языка» под редакцией М. С. Шевелевой находим следующее опреде-

ление: «Инструмент - 1. Орудие, преимущественно ручное, для производства каких-либо работ. (Измерительные инструменты) // (со-бир.) Совокупность ручных орудий, используемых в какой-либо специальности или для какой-либо операции. (Слесарный инструмент) // (перен.) Орудие, средство, применяемое для достижения чего-либо. (Инструмент познания (об истине)).

2. Орудие для извлечения музыкальных звуков [11].

По мнению С. И. Ожегова, «инструмент -это:

1. Орудие для производства каких-нибудь работ. (Ручной инструмент. Станочный инструмент. Контрольно-измерительный инструмент. Хирургический инструмент).

2. Совокупность инструментов.

3. То же, что музыкальный инструмент.

4. (перен.) Средство, способ, применяемый для достижения чего-нибудь» [5].

Итак, на основе определений русских толковых словарей можно заключить, что инструмент - это:

1. Орудие для работы [4; 5; 11; 13];

2. Совокупность ручных орудий для производства той или иной работы [5; 11; 13];

3. Орудие или средство, применяемое для достижения чего-либо [5; 11];

4. Способ, применяемый для достижения чего-нибудь [5];

5. Прибор для извлечения музыкальных звуков [5; 11; 13];

6. Орудие для целесообразного изменения предмета труда [3];

7. Прибор, устройство для различных измерений [3].

В современном английском языке понятие «instrument» рассматривается по-разному. Например, Shorter Oxford English Dictionary on Historical Principles [17] дает следующую дефиницию:

1. A thing used in or for performing an action; a means.

2. A contrivance or device for producing musical sounds by vibration, wind, percussion, etc.

3. A formal legal document.

4. A part of the body having a special function; an organ.

5. a) A tool, an implement, esp. one used for delicate or scientific work;

b) A device whose function is to register and measure; a measuring device in an aeroplane etc. serving to determine the position or speed; c) Apparatus.

Collins Cobuild English Dictionary for Advanced Learners [1] определяет «инструмент» следующим образом:

1. A tool or device that is used to do a particular task, esp. a scientific task.

2. An object such as a piano, guitar or flute, which you play in order to produce music.

3. A device that is used for making measurements of something such as speed, height or sound, for example on a ship or plane or in a car.

1. Something that is an instrument for achieving a particular aim is used by people to achieve that aim.

Longman Dictionary of Contemporary English [15] представляет следующие дефиниции:

1. A small tool used in work such as science or medicine where very careful movements are necessary.

2. An object such as a piano, horn, violin etc., used for producing musical sounds.

3. A piece of equipment for measuring and showing distance, speed, temperature etc.

Рассмотрение английских толкований существительного “instrument” в сопоставительном аспекте с русскими дефинициями позволяет выявить схожие и различные стороны изучаемого концепта. Так, например, в английском языке слово “instrument” имеет более широкое значение. Ср.: a formal legal document and an organ [4].

Посредством метода компонентного анализа было выявлено большое количество сем, входящих в семантическую структуру существительного “instrument”, что свидетельствует о многоаспектности и разноплановости выбранного объекта исследования.

К числу важных сем, входящих в понятие “instrument” относятся следующие:

1. Специализированность или предназначенность инструмента для выполнения определенной работы (a tool or device that is used to do a particular task).

2. Целеполагание (an instrument for achieving a particular aim).

3. Включенность инструмента в действие (a small tool used in work).

4. Результативность или эффективность, т. е. достижение конечного результата при помощи инструмента (to determine the position of speed, showing distance, temperature etc.).

Итак, подводя итоги всему вышеперечисленному, можно отметить, что для нашего исследования актуально следующее определение понятия «инструмент»: Инструмент - это все то, что использует человек в своих целях для совершения определенного действия и достижения планируемого результата.

Поэтому результат (или результативное состояние), полученный в ходе применения инструмента, является одним из главных критериев для семантической классификации английских ИС.

При классификации результативных состояний ИС применяется система основных семантических типов состояний, разработанная Г. Г. Сильницким [8. С. 219-224]. Согласно этой системе, различаются три основных семантических типа состояний: энергетический, информационный, онтологический.

В данной статье рассматривается только энергетический тип результативных состояний, т. к. класс ЭИС представляет собой наибольшую в количественном отношении группу слов (357 лексических единиц или 51 % от общего количества ИС). Полная классификация «инструментальных» существительных в английском языке представлена в работах автора [6. С. 137-141; 7. С. 248-258].

Энергетические состояния отображают такие объективные процессы, которые определяются различными способами преобразования энергии. Сюда относятся значения «движения», «местонахождения», «формы / структуры», «физических процессов», «физиологических / органических процессов».

Частотные характеристики энергетических ИС (в процентном отношении от общего количества энергетических ИС) по подтипу результативного состояния могут быть представлены следующим образом:

1) изменение формы, структуры объекта

- 55,5 %;

2) физические, химические, физиологические процессы - 27,7 %;

3) движение - 16,8 %.

Инструменты, вызывающие различные изменения формы или структуры объекта, представлены наибольшим количеством ИС. В данном, наиболее обширном, подклассе ЭИС наблюдается семантическая оппозиция между конвергентным и дивергентным результативными состояниями. Таким образом, изменение формы или структуры объекта может происходить следующим образом:

I. Через сближение (носить конвергентный характер) или разъединение (дивергентный характер) частей (190 ИС).

II. Через изменение общей конфигурации объекта, не предполагающей ни сближения, ни разъединения элементов (2 ИС).

К конвергентным результативным состояниям (41 ИС) относятся следующие значения:

1. Соединение или уплотнение (16 ИС): brad, dowel, fastener, manacle, nut, oarlock, pin, stapler, tack, tie-pin, trusser и т. д.

2. Создание новой структуры (7 ИС): darner, knitting machine, loom, needle, sewing machine, spinning wheel и т. д.

3. Смешение (5 ИС): blender, mixer, rotator, spatula, swizzle stick.

4. Соприкосновение (сближение) с поверхностью (13 ИС): loader, paintbrush, snow cannon, sprayer, sprinkler (разбрызгиватель), mascara wand, trowel (мастерок), snow-blower, muck spreader и т. д.

Дивергентные результативные состояния (149 ИС) подразделяются на следующие значения:

1. Разделение (65 ИС): centrifuge, separator, sickle, sieve, skimmer, slotted spoon, strainer, colander, nut-cracker, brush, card (чесальный аппарат), tambour, axe, billhook (топорик, секач), cutter, chopper, circular saw, clasp-knife, cleaver (большой нож мясника), clippers, crowbar, cultivator, digger (копалка), fish-carver, fish-knife, fretsaw (лобзик для резки дерева), hack, knife, lancet, lawnmower, mattock, meatchopper, mortiser, pilers, pinking shears, rotavator, saw, scalpel, scissors, secateurs, shovel, snippers, spade, splicer, tweezers и т. д.

2. Извлечение, удаление или устранение (55 ИС):

2.1. С поверхности объекта (38 ИС): pencil sharpener, plane (рубанок), planer (продольнострогальный станок), pooper-scooper, sander (рубанок), sharpener, buffer, file, grindstone,

dredge, razor-blade, lathe, poker, broom, carpet-sweeper, dishwasher, mop, peeler, rake, razor, scraper, shaver, toothbrush, toothpick, vacuum cleaner, washboard, washer, washing machine, windscreen wiper и т. д.

2.2. Изнутри объекта (17 ИС): slot machine, vending machine, lemon squeezer, curry-comb, filter, claw-hammer, corkscrew, ejector seat, ear-pick, gaff, grapnel, rod, spinner, curette, pipe cleaner, plunger, scutcher.

3. Измельчение (7 ИС): food processor, mill, pestle, shredder, threshing machine, watermill и т. д.

4. Нарушение внутренней структуры объекта (22 ИС): auger, awl, bodkin, bradawl, drill, gimlet (бурав), steel (стальной бур), thumbscrew, turbodrill, piton (крюк для скалолазов), hammer, nailer, screwdriver, mallet (деревянный молоток), spanner (гаечный ключ) и т. д.

Существуют инструменты, результатом воздействия которых является изменение формы или структуры объекта, не предполагающее сближения или разъединения элементов (2 ИС): curler, steam iron.

Таким образом, результативное состояние объекта со значением «изменение формы, структуры» носит преимущественно дивергентный характер. Дивергентное результативное значение оказывают 149 ИС, в то время как всего 41 ИС приводят к конвергентному терминальному состоянию.

Энергетическое результативное состояние, представленное значением «физические, химические и физиологические процессы» представлено 96 ИС. Подтипы энергетического результативного состояния с выше упомянутым значением выражены следующими частотными характеристиками:

1. Физические процессы - 63 ИС: accumulator, alembic, alternator, autoclave, boiler, bellows, breeder reactor, carburetor, catalytic converter, charger, compressor, condenser, convector, cooker, cooler, cyclotron, detonator, diesel, drier, dynamo, battery, ejector, engine, fast breeder, fire extinguisher, fridge-freezer, fuel cell, gridiron, grill, heater, humidifier, ionizer, nuclear reactor, percolator, radiator, refrigerator, rheostat, shock absorber, solar cell, spin-drier, steam-engine, steamer, supercharger, thermostat, toaster, transformer, transistor, turbogenerator, wind turbine, wringer и т. д.

2. Физиологические (органические) процессы - 33 ИС: aqualung, aspirator, catheter, cutlass, dagger, dirk, dropper, guillotine, gun, incubator, inhalator, inhaler, knuckleduster,

languet, life support system, night stick, oxygen mask, oxygen tent, photocoagulator, pipette, plessor, poniard (кинжал), rapier, resectoscope, scimitar, snorkel, spear, stomach pump, sword, syringe, truncheon, weapon, zapper.

Энергетическое результативное состояние, представленное значением «движение», оказывают 60 ИС. Понятие «движение» характеризуется рядом дополнительных семантических признаков:

1. Направление:

1.1. Общее (22 ИС): blower, cam, launcher, motor, oar, paddle, palette, piston, propeller, robot, roller, rotor, sprocket (цепное колесо), stick (клюшка), tappet (толкатель клапана, кулачок), teleoperator, tumbler, turboprop, turbojet, wheel, walking stick, zimmer.

1.2. Горизонтальное (7 ИС):

а) одностороннее: вперед (6 ИС): ballista, bat, catapult, club, flame-thrower, water cannon;

б) двустороннее: вперед - назад (1 ИС): see-saw.

1.3. Вертикальное (12 ИС):

а) одностороннее: вверх (7 ИС): lever, pulley, ski lift, stacker; portfire (пусковая установка), winch (лебедка, ворот), windlass (брашпиль, лебедка).

б) двустороннее: вверх - вниз (5 ИС): crane, elevator, jack, lift, trampoline.

1.4. Круговое (4 ИС): swivel (вертлюг, шарнирное соединение), skewer, spit (шампур), capstan (кабестан, ворот);

1.5. Хаотическое (2 ИС): fan, ventilator.

2. Интенсивность (6 ИС): accelerator, goad (бодец, стрекало), pace-maker, pedal, spur, whip.

3. Модальность движения:

3.1. Возможность движения (3 ИС): key, latch-key, skeleton key.

3.2. Невозможность движения (4 ИС): lock, mortise lock, pad-lock, row-lock.

Таким образом, результативные состояния энергетических ИС представлены различными значениями. Большая часть проанализированного фактического материала (190 ИС) приводит к изменению формы или структуры объекта (причем изменения носят преимущественно дивергентный характер - в 149 случаях из 190); 96 ИС оказывают физическое или физиологическое воздействие на объект и лишь 60 лексических единиц изменяют динамическое состояние объекта.

Список литературы

1. Англо-русский учебный словарь Collins Cobuild English Dictionary for advanced Learners : в 2 т. Т. I : A - L. - М. : Астрель : АСТ, 2006. - 1583,[I] c.

2. Англо-русский учебный словарь Collins Cobuild English Dictionary for advanced Learners : в 2 т. Т. II : M - Z. - М. : Астрель : АСТ, 2006. - 1500,[4] c.

3. БСЭ - Большая советская энциклопедия : в 30 т. Т. 23. - М. : Сов. энцикл., 1972.

4. Даль, В. Толковый словарь живого великорусского языка / В. Даль. - М., 1955.

5. Ожегов, С. И. Словарь русского языка / С. И. Ожегов ; под ред. Н. Ю. Шведовой. - 23-е изд., испр. - М. : Рус. яз., 1991.

6. Петроченкова, И. Л. Семантическая классификация английских «инструментальных» существительных / И. Л. Петроченкова // Вестн. Бурят. гос. ун-та. Романо-германская филология. - 2008. - № 11. - С. 137-141.

7. Петроченкова, И. Л. Системный анализ английских существительных со значением «инструмента» / И. Л. Петроченкова // Вестн. Че-ляб. гос. пед. ун-та. - 2007. - № 7. - С. 248-258.

8. Сильницкий, Г. Г. Семантика. Грамматика. Квантитативная и типологическая лингвистика. Т. I / Г. Г. Сильницкий. - Смоленск : ФГУ «Смоленский ЦНТИ», 2006. - 255 с.

9. Сильницкий, Г. Г. Семантические и ва-лентностные классы английских каузативных глаголов : дис. .д-ра филол. наук / Г. Г. Сильницкий. - Смоленск, 1974. - 343 с.

10. Сильницкий, Г. Г. Семантические типы ситуаций и семантические классы глаголов / Г. Г. Сильницкий // Проблемы структурной лингвистики. - М., 1973. - С. 373-391.

11. Словарь русского языка / под ред. М. С. Шевелевой. - 3-е изд., стереотип. - М. : Рус. яз., 1985.

12. Словарь современного русского литературного языка. - М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1956.

13. Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. - М. : АСТ, 2007.

14. Хорнби, А. С. Учебный словарь современного английского языка / А. С. Хорнби. - М. : Просвещение, 1984. - XII, 769 c.

15. Longman Dictionary of Contemporary English. - Ldn. : Longman, 2000. - 1668 p.

16. MacMillan English Dictionary. - Ldn. : MacMillan Education, 2002. - 1689 p.

17. Shorter Oxford English Dictionary on Historical Principles. - Fifth Edition. - New York : Oxford University Press, 2002. - 3750 p.

А. С. Пташкин ЛЕКСИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ КАТЕГОРИИ ДЕВИАЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА)

Категория девиации выражается словами широкой семантики с корнем dévia-, значения которых могут быть разделены на четыре группы. Конкретизация значений вышеназванных слов происходит посредством анализа их контекстуальных корреляций с языковыми единицами, репрезентирующими концепты, включенные в сферу девиации.

Ключевые слова: норма, девиация, лексема, понятийная категория, концепт, семантика, амбивалентно сть.

Вопрос о существовании в сознании людей понятийных категорий впервые был сформулирован в труде датского лингвиста Отто Есперсена «Философия грамматики» (1924). В отечественной лингвистике описанию языков с позиций понятийных категорий большое внимание уделял И. И. Мещанинов. В частности, он писал: «Понятийные категории, о которых идет речь, оказываются при таких условиях также и категориями сознания, в том или ином виде выражающимися в языке. В то же время они же оказываются и языковыми категориями, поскольку выявляются именно в языке»1.

И. И. Мещанинов рассматривал понятийные категории как способ передачи в самом языке понятий, существующих в данной общественной среде. Эти понятия не описываются при помощи языка, а выявляются в нем, в его лексике и грамматическом строе.

Понятийные категории в современном языкознании - это смысловые компоненты общего характера, свойственные не отдельным словам и системам их форм, а обширным классам слов, выражаемые в естественном языке разнообразными средствами. Они рассматриваются безотносительно к тому или иному конкретному способу выражения (прямому или косвенному, явному или неявному, лексическому, морфологическому или синтаксическому). Иногда понятийные категории называются в специальной литературе также онтологическими, внеязыковыми, когнитивными, концептуальными, мыслительными, семантическими и т. д.2

Исследователи используют термин понятийные, или семантические, категории как единый и вместе с тем допускающий разные степени (ранги) обобщенности. Иначе говоря, предполагается, что понятийные категории

могут быть более общими и более частными. Основания понятийных категорий коренятся во внеязыковой действительности, отражаемой в сознании и мышлении людей. Это не исключает, а предполагает и явления «обратного воздействия» языка, его категорий и форм на мышление. Таким образом, в истолковании семантических категорий важнейшее значение имеет принцип онтологизма. Он заключается, с одной стороны, в признании детерминации рассматриваемых категорий восприятием окружающей действительности, а с другой - в стремлении лингвистической теории раскрыть способы существования семантических категорий в реальных процессах мыслительно-речевой деятельности (вторая сторона тесно связана с первой)3.

Сложность изучения понятийной категории девиации связана с тем, что трудно перечислить все явления, события, поступки людей и т. д., которые могут быть отнесены к плану девиации. Критерии нормы и девиа-тивности более чем неоднозначны4. В частности, девиантность в контексте философских размышлений о человеке означает не только отклоняющееся поведение (на внешнем социальном уровне), но и отклонение человека от своей человечности5.

Следует отметить, что существуют многочисленные девиации, которые выражаются в английском языке при помощи большого числа слов, относящихся к разным частям речи. Семантический анализ лексики, традиционно ассоциирующейся с девиацией, позволил определить круг лексем, репрезентирующих категорию девиации в самом широком ее понимании. Это лексемы с корнем dévia- от deviate - turn aside. XVII. f. pp. stem of late L. dëviâre, f. de DE- 2+via way. So deviaTION. XVII; - F. - medL.6: deviation (n), deviance (n),

deviancy (n), deviant (a), deviant (n), deviation-ism (n), deviationist (n), deviational (a), deviate (v), deviate (a), deviator (n), deviatory (a), etc.

Лексема deviation (русск. отклонение, отступление, отход), как одна из наиболее частотных единиц данного лексикограмматического поля, представлена в словаре следующими дефинициями: 1. (a) the action of deviating: there was little deviation from his usual routine; (b) an instance of this: a deviation from the rules; 2. (politics) the action of moving away from the beliefs held by the group to which one belongs: Party ideologists accused her of deviation; 3. (techn.) the amount by which a single measurement differs from the average: a compass deviation1. Таким образом, основные области использования лексемы deviation формулируются как отклонение от правил; отход от политических идей или принципов; (тех.) отклонение стрелки компаса под воздействием внешних факторов. Указанные словарные определения не отражают всего разнообразия видов девиации. В аспекте когнитивного истолкования семантики вышеназванных лексем следует упомянуть, что категория девиации, как и большинство других категорий, существует в виде определенного многоуровневого комплекса, в основе которого лежат гиперо-гипонимические отношения. В таком образовании, как правило, различают высший уровень категоризации, средний, или базовый, и низший. Лексемы базового уровня образуют основу общеупотребительного словарного запаса языка. По отношению к базовому уровню на вышележащем уровне указывается абстрактное имя категории, оно наименее употребительно, главным образом, используется в определенных областях нау-ки8, а на нижележащем уровне - самые кон-

^ 9

кретные представители той же категории9, напр.: девиация - грех - чревоугодие, девиация - преступление - кража, девиация - обман - лжесвидетельство.

В связи с исследованием девиации и средств ее языкового выражения особое значение приобретает определение «нормы». С. Е. Родионова считает, что нормой следует признать, во-первых, узаконенный, требуемый (в частности, обществом) порядок вещей, а во-вторых, - все обычное, повседневное, не привлекающее к себе внимания и т. д.10 С этой точкой зрения согласуются и определения других исследователей. Я. И. Гилинский пишет, что «.норма определяет

исторически сложившийся в конкретном обществе предел, меру, интервал допустимого (дозволенного или обязательного) поведения, деятельности людей, социальных групп, социальных организаций»11. Н. Д. Арутюнова рассматривает термин «норма» как родовой, которым обозначаются все виды и формы порядка, как естественные нормы природы, так и созданные человеком правила и законы12. Е. М. Вольф отмечает, что норма соотнесена с той частью шкалы оценок, на которой помещается стереотипное представление о данном объекте с соответствующим признаком. Когда говорят о норме, подразумевают признаки стереотипа и их положение на оценочной шкале. Иными словами, норма отражает признаковые характеристики стереотипа оцениваемого объекта. Отклонение от нормы, в том числе в сторону увеличения признака, как отрицательного, так и положительного, язык может рассматривать как сдвиг в сторо-

13

ну «хуже»13.

Изучение фактического материала, с учетом существующих точек зрения на особенности проявления нормы и девиации в социуме, в психике и поведении индивида, в окружающей природной среде и т. д., позволило разделить выявленные значения лексемы deviation на четыре основные группы: 1) отклонение от норм общественного поведения (преступление; нарушение узаконенного, требуемого обществом порядка вещей; несоблюдение норм морали и т. д.); 2) отклонение от каких-либо планов, функций, стандартов, правил, включая этикет; 3) отклонение от общепризнанных норм психического, физиологического развития и состояния человека;

4) отклонение как результат внешнего воздействия.

Значения лексемы deviation, принадлежащие к первой группе, связаны с резким неприятием, осуждением девиаций такого рода со стороны определенных групп людей или всего сообщества, что может повлечь за собой наказание, предусмотренное законом или традицией. Значения второй группы обычно не несут в себе резко отрицательной окраски, хотя реакция на девиации в этом случаи тоже часто бывает негативной. Это может быть, напр., поступок, выразившийся в изменении решений, планов, несоблюдении обрядов, традиций и т. д., существенно не подрывающий, однако, общественные устои. Значения третьей и четвертой групп характеризуют,

соответственно, психические и физиологические особенности человека и характер внешнего воздействия на живые и неживые объекты окружающей среды.

К первой группе относятся такие значения лексемы deviation, как 1) ложь (от неверного истолкования событий, утаивания информации, известных кому-л. фактов и т. д. до преднамеренной дезинформации, предательства); 2) нарушение закона (от несоблюдения определенных узаконенных правил до преступления); 3) социальные, религиозные и др. конфликты; 4) грех (нарушение религиозных заповедей, несоблюдение норм общепринятой морали; нетрадиционное сексуальное поведение и т. д.).

Вторая группа объединяет следующие значения названной лексемы: 1) пересмотр принятого решения; отход от принципов, взглядов, планов, стандартов; 2) несоблюдение традиций или распорядка жизни; 3) невыполнение положенных функций; 4) процесс нарушения чего-либо (но не результат), напр. непослушание в поведении ребенка;

5) изменение тона голоса, выражения лица, манеры поведения и т. д., напр., при сильном эмоциональном напряжении; 6) особенности моды в определенный исторический период;

7) отступление от шаблона, образца, стиля, напр., отступление от образцов традиционной архитектуры; 8) неграмотное использование языка; 9) порочные спортивные практики, напр., (а) использование запрещенных лекарственных средств, (б) договоренность спортсменов о результатах соревнований и т. д.; 10) различия догматического характера; различия в проведении религиозных и других обрядов и т. д.

К третьей группе относятся различные отклонения от норм психического и физиологического развития и состояния человека, которые обусловливают специфику и степень его социализации. Девиации этой группы имеют, как правило, особую лексическую репрезентацию: psychopath «психопат», sociopath «социопат», idiot «идиот», moron «дебил», invalid, cripple «инвалид» и др.

Четвертая группа включает в себя значения, которые репрезентируют отклонения как результат воздействия окружающего мира, напр., изменения направления или характера движения живых или неживых объектов, сбои в функционировании приборов, механизмов и др.

При большом числе явлений различного характера, которые в определенном сообществе в определенное время принято рассматривать как девиативные, возникает вопрос, в какой мере девиация может быть выражена в языке лексическими единицами с корнем dévia-. Если в русском языке лексемы «девиация», «девиативный» используются только как научные термины и, следовательно, частотность их употребления в ситуациях повседневной коммуникации невелика, то в английском языке deviation и некоторые другие лексемы, в основе которых лежит корень dévia-, занимают прочное место в языковом сознании образованных носителей языка. Высокая частотность употребления лексемы deviation в литературных и публицистических произведениях различных авторов позволяет изучать ее семантику применительно к выявлению понятийных компонентов, составляющих категорию девиации.

Следует отметить, что изучение конкретного языкового материала дает основания считать содержание лексемы deviation амбивалентным. «Многие культурные концепты амбивалентны: они имеют верхнюю и нижнюю оценочную шкалу»14. Таким образом, одно и то же явление может рассматриваться по-разному в зависимости от ситуации. Например, «девиация», репрезентирующая «ложь», может рассматриваться как с негативной, так и с позитивной или нейтральной оценкой - «невинная ложь» (англ. white lie).

Рассмотрим несколько примеров, демонстрирующих особенности семантического потенциала слов с корнем dévia-. Так, некоторые значения лексемы deviation можно выявить в следующих контекстах:

In some strange way (the boy felt) Morse’s eyes were looking straight into his thoughts, alerted immediately to the slightest deviation from the truth (Dexter. The Dead of Jericho).

Пример отражает ситуацию, в которой молодой человек дает показания полицейскому инспектору: любые попытки скрыть или исказить факты являются противозаконными. Употребление лексемы deviation в словосочетании deviation from the truth способствует актуализации значения «ложь» (группа 1).

This structure of serious road-traffic offences was recently examined by the North Committee, which came to the conclusion that the criminal law does not treat traffic offences with the gravity they deserve, given the potential consequences

of any deviation from proper standards of driving (Ashworth. Principles of Criminal Law).

Во втором примере отмечается, что в уголовном кодексе дорожно-транспортные происшествия не рассматриваются с той серьезностью, которой они заслуживают. Значение лексемы deviation - «нарушение правил вождения транспорта, которые могут повлечь серьёзные последствия» (группа 1).

«Men of the world» - whose philosophy is a creature of circumstance and accepted things

- find any deviation from the path of their convictions dangerous, shocking, and an intolerable bore. Herr Paul had spent his life laughing at convictions; the matter had but to touch him personally, and the tap of laughter was turned off. That any one to whom he was the lawful guardian should marry other than a well-groomed man, properly endowed with goods, properly selected, was beyond expression horrid (Galsworthy. Villa Rubein).

В данном случае речь идет о существующих в определенных слоях общества убеждениях и предрассудках, отклонение от которых считается опасным, вызывает протест и осуждение. Значение лексемы deviation можно определить в этом случае как «несоблюдение узаконенного (в определенной части общества) порядка вещей, на которое следует отрицательная реакция» (группа 2).

I then made her, according to certain established regulations from which no deviation, however slight, could ever be permitted, a glass of hot wine and water, a slice of toast <.> (Dickens. David Copperfield).

В контексте этого примера рассматривается жизнь отдельной семьи. Лексема deviation имеет значение «несоблюдение сложившегося, или намеренно установленного, распорядка жизни» (группа 2).

Следующие примеры показывают, что язычество, его доктрины, ритуалы и символы, а также использование некоторыми христианами в церковных практиках элементов язычества, в контексте христианства (и других мировых религий) тоже относятся к области девиации. У одних людей все, что связано с язычеством, вызывает резкое осуждение, которое может привести к открытому конфликту (группа 1), у других - снисходительное прощение (группа 2).

The arrival of Christianity in Birka sparked off one of the sternest tussles between Christianity and paganism anywhere in this peri-

od (McManners. The Oxford Illustrated History of Christianity).

After all, it is no fault of the Church that the peasants have introduced some paganism into our rituals. Since we are all intelligent men without superstition, we can ignore the deviations of our less enlightened co-religionists ... (Vidal. The Judgment of Paris).

В данном случае лексема deviation имеет значение «язычество; языческие доктрины, ритуалы» и т. д.

Как уже отмечалось выше, одно и то же явление может рассматриваться по-разному: «paganism» как девиация, с одной стороны, воспринимается с резко отрицательной оценкой (tussles between Christianity and paganism), с другой - вполне нейтрально (we can ignore the deviations of our less enlightened co-religionists).

Dr. Meier suggested that it was not so much chronological age that was significant in determining whether sex was psychologically harmful, but rather the deviation from socially normal age (Bakalar. New Findings Add Nuance to Discussion of Early Sex).

В этом примере речь идет о том, что при оценке отрицательного влияния ранней половой жизни на развитие и формирование личности следует учитывать не только физиологический возраст человека, но и существующие в обществе соответствующие возрастные стандарты. Следовательно, лексема deviation используется для передачи значения «отклонение от социально установленных стандартов» (группа 2).

The disorder has been known by several names. In 1977, Dr. John Money, an expert on sexuality at Johns Hopkins University, named it apotemnophilia (literally, love of amputation). He considered it a form of paraphilia - that is, a sexual deviation (Henig. At War With Their Bodies, They Seek to Sever Limbs).

В данном случае рассматривается отклонение, при котором человек умышленно наносит серьезный ущерб своему здоровью (например, ампутация совершенно здоровых конечностей), получая при этом удовольствие сексуального характера. Лексема deviation представлена значением «психическое отклонение на сексуальной основе» (группа 3).

«If you are right, it might account for much of the deviation of the compass during the past two days, » I suggested. «Caprona has been luring us upon her deadly rocks. Well, we’ll ac-

cept her challenge. We’ll land upon Caprona» (Burroughs. The Land That Time Forgot).

В этом примере использование лексемы deviation способствует актуализации такого значения, как «отклонение от выбранного курса под воздействием внешних факторов» (группа 4).

If we continued on the same course, we are now to the north of Cape Blanco, near the unexplored country which skirts the great Sahara. All we can do is to rectify our instruments as far as possible and start afresh for our destination.

8.30 P.M. We have been lying in a calm all day. The coast is now about a mile and a half from us. Hyson has examined the instruments, but cannot find any reason for their extraordinary deviation (Doyle. The Captain of the Polestar).

В данном контексте также отмечается отклонение в работе механизмов на корабле. Значение лексемы deviation совпадает со значением, выявленным в предыдущем примере (группа 4).

Таким образом, изучение конкретного текстового материала показывает, что девиация является понятийной категорией, которая в языке организуется семой-доминантой, выраженной корнем devia-, на основе которого формируются слова, относящиеся к классу лексических единиц широкой семантики.

Рассматривая понятие как обобщенную мысль о сущем и явлениях (вещах, признаках, отношениях, ситуациях и т. д.) в их целостности, в полноте их свойств, следует отметить, что понятийная категория девиации, как и другие категории подобного типа, предстает в качестве сложной, иерархически организованной структуры15. Особенности этой структуры можно выявить, анализируя варианты значений лексемы deviation. Они являются средством доступа к содержанию ментальных единиц, входящих в понятийное пространство девиации. Они указывают на такие концепты, как ложь, язычество, болезнь и т. д. Хотя вербализация не является для концепта обязательным условием его существования, большинство концептов находит свое выражение в языке16. Любой языковой знак, в том числе слово, является средством доступа как к содержанию отдельно взятого концепта, так и к содержанию категорий. Именно контекстуальная связь лексем, образованных от корня devia-, с языковыми средствами выражения концептов, объединенных понятийной категорией девиации, позволяет конкрети-

зировать семантику этих лексем и, соответственно, изучить многочисленные аспекты исследуемой категории.

Примечания

1 Мещанинов, И. И. Члены предложения и части речи / И. И. Мещанинов. - М. ; Л. : Наука, 1978. - С. 386.

2 Ярцева, В. Н. Лингвистический энциклопедический словарь / В. Н. Ярцева. - М. : Сов. энцикл., 1990. - С. 685.

3 Бондарко, А. В. Теория функциональной грамматики. Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис / А. В. Бондарко. - Л. : Наука, 1987. - С. 348.

4 Щур, Э. М. Наше преступное общество. Социальные и правовые источники преступности в Америке / Э. М. Щур ; пер. с англ. В.

Н. Кудрявцевой. - М. : Прогресс, 1977. - С. 326; Matza, D. Defining Crime / D. Matza. - New Jersey : Oxford University Press, 1978. - P. 300; The Sleep of Reason : Erotic Experience and Sexual Ethics in Ancient Greece and Rome / еd. by M. C. Nussbaum and J. Sihvola. - Chicago : The University of Chicago Press, 2002. - P. 457.

5 Журнал Сретенского монастыря / под. ред.

А. Л. Анисина. - М. : Изд-во Сретен. монастыря, 2004. - № 16 - С. 7.

6 Onions, C. T. The Oxford Dictionary of English Etymology / C. T. Onions. - Oxford : The Clarendon Press, 1976. - P. 1025.

7 Hornby, A. S. Oxford Advanced Learner’s Dictionary of Current English / A. S. Hornby.

- Oxford : Oxford University Press, 1982. - P. 1428.

8 Turner, B. S. The Cambridge Dictionary of Sociology / B. S. Turner - L. : Oxford University Press, 2006. - P. 688.

9 Murphy, G. L. The Big Book of Concepts / G. L. Murphy. - Cambridge, Mass. : The MIT Press,

2004. - P. 555.

10 Родионова, С. Е. Семантика интенсивности и ее выражение в современном русском языке / С. Е. Родионова // Проблемы функциональной грамматики. Полевые структуры / под ред. А. В. Бондарко. - СПб. : Наука, 2005. - С. 150-168.

11 Гилинский, Я. И. Девиантность, преступность, социальный контроль / Я. И. Гилинский.

- СПб. : Юрид. центр-пресс, 2004. - С. 320.

12 Арутюнова, Н. Д. Язык и мир человека / Н. Д. Арутюнова. - М. : Языки русской культуры, 1999. - С. 896.

13 Вольф, Е. М. Функциональная семантика оценки / Е. М. Вольф. - Изд. 2-е, доп. - М. : Едиториал УРСС, 2002. - С. 280.

14 Брагина, Н. Г. Метафоры игры в описаниях мира человека (межличностные отношения) / Н. Г. Брагина // Логический анализ языка. Концептуальные поля игры / отв. ред. чл.-кор. РАН Н. Д. Арутюнова. - М. : Индрик, 2006. -С. 120-143.

15 Никитин, М. В. Курс лингвистической семантики : учеб. пособие / М. В. Никитин. -СПб. : Науч. центр проблем диалога, 1996. - С. 760 ; Murphy, G. L. The Big Book of Concepts.

- P. 555

16 Попова, З. Д. Когнитивная лингвистика / З. Д. Попова, И. А. Стернин. - М. : АСТ : Восток-Запад, 2007. - С. 314.

«СЛИЯНИЕ ЭЛЕМЕНТА ЯЗЫЧЕСКОГО С ХРИСТИАНСКИМ.»: ИНТЕРПРЕТАЦИЯ С. П. ШЕВЫРЕВЫМ СПЕЦИФИКИ ТВОРЧЕСТВА МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ

В статье рассматривается один из аспектов искусствоведческой концепции русского историка искусств и художественного критика Степана Петровича Шевырева (1806-1864), посвященный анализу особенностей творчества крупнейшего представителя ренессансного искусства Микеланджело Буонарроти.

Ключевые слова: С. П. Шевырев, искусствоведческая концепция, Микеланджело Буонарроти.

Проблема эстетической рецепции наследия мировой художественной классики решалась в русском искусствоведении различными путями. Один из наиболее перспективных подходов принадлежит авторитетному в свое время историку искусства и художественному критику Степану Петровичу Шевыреву (1806-1864), профессору русской словесности и педагогики Московского университета. Не являясь по образованию профессиональным искусствоведом, Шевырев тем не менее имел основательную подготовку в сфере изучения истории художественной культуры, находясь в 1829-1831 годах в Италии, где он непосредственно на месте знакомился с выдающимися памятниками искусства античности и Ренессанса. Стремясь к активному распространению эстетических знаний в России и более близкому знакомству русской публики, прежде всего учащейся молодежи, с лучшими образцами классического искусства, Шевырев совместно с известной меценаткой княгиней З. А. Волконской разработал и опубликовал специальный «Проект Эстетического музея при императорском Московском университете», предполагавший эскпозицио-нирование тщательно выполненных копий со скульптурных и живописных шедевров мастеров прошлого, начиная с античных ваятелей и завершая новейшими произведениями Антонио Кановы и Бертеля Торвальдсена. К большому сожалению, в силу возникших материальных затруднений и отказа московских властей участвовать в финансировании этого проекта, Эстетический музей так и не был тогда создан, но сама идея основания художественного музея оказалась весьма плодотворной и была позднее отчасти использована И.

В. Цветаевым при создании Музея изящных

искусств, хотя и в значительно трансформированном виде.

Учитывая столь ярко выраженную искусствоведческую составляющую научных и культурных интересов Шевырева, вполне закономерно, что по возвращении в Россию, приступив к преподаванию в университете, свою первую пробную лекцию, прочитанную им в 1833 году в качестве конкурсного испытания на соискание «степени адъюнкта», он посвятил рассмотрению развития изящных искусств в XVI столетии, сосредоточив преимущественное внимание на освещении итальянской живописи и ваяния. По не зависевшим от Шевырева причинам, связанным с упразднением в 1835 году кафедры изящных искусств и археологии, он вынужден был на время отойти от первоначального направления исследований и переместиться на поприще филологии, став адъюнктом по кафедре всеобщей и отечественной словесности, однако искусствоведческих штудий не оставлял, и когда вновь в 1838-1840 годах находился за границей, то не преминул прислать из Италии на имя университетского попечителя обширное письмо «О древностях и искусстве в Риме», напечатанное тогда же в «Московских ведомостях».

Кульминацией трудов Шевырева по истории европейского искусства стал прочитанный им в марте 1851 года публичный курс из четырех лекций, озаглавленный «Очерк истории живописи италиянской, сосредоточенной в Рафаэле и его произведениях». Лекции Шевырева были изданы в следующем году вместе с материалами публичных чтений других профессоров университета в составе большой книги, весь сбор от продажи которой пошел на поддержку нуждавшихся студентов. Так

искусствоведческая наука, благодаря стараниям Шевырева, осуществила не только просветительскую миссию, но и послужила действенным филантропическим средством.

Глубокий интерес к итальянскому искусству оставался присущ Шевыреву и в дальнейшем. Уже в последние годы жизни, в третий раз оказавшись в Италии, Шевырев присутствовал на открытии в сентябре 1861 года во Флоренции всеитальянской промышленной и художественной выставки. Подробный отчет

о своих многообразных впечатлениях от знакомства с новейшими плодами эстетической жизни Италии Шевырев дал в целой серии писем-статей, отправленных им в Россию для обнародования в отечественной периодике. Эти «Письма из Флоренции о национальной выставке Италии» явились своего рода логическим итогом многолетнего вдумчивого изучения Шевыревым итальянского искусства на всем протяжении его исторического развития.

Рамки данной статьи позволяют коснуться лишь одного аспекта оригинальной и, несомненно, заслуживающей обстоятельного рассмотрения искусствоведческой концепции Шевырева. Речь пойдет о его интерпретации творчества величайшего представителя ренессансного искусства - Микеланджело Буонарроти (1475-1564), которого Шевырев справедливо считал наряду с Леонардо да Винчи и Рафаэлем наиболее полным и совершенным олицетворением не только итальянской, но и общемировой художественной культуры. Не случайно поэтому еще в «Проекте Эстетического музея» Шевырев отводил скульптурным произведениям этого титана искусства особое отделение, которое «должно изобразить нам христианство, воскресшее под чудесным резцом Микель-Анжело, и потому будет заключать лучшие его произведения, как-то: 1. Pietà, т. е. св. Марк с бездыханным Спасителем на коленах, в храме Св. Петра; 2. Моисей, в Риме, San. Pietro in Vincoli; 3. Христос, в Риме, Minerva; 4. Ночь и День, во Флоренции, в часовне Медицисов, на гробнице Лаврентия; 5. Памятник Павла

III, Вильгельма делла Порта, под руководством Микель-Анжело, в храме Св. Петра» [1. С. 387]. Как видим, молодой Шевырев наглядно демонстрирует, что он является не только любителем, но и знатоком искусства, включив в свой перечень действительно наиболее значительные и характерные для твор-

ческой манеры Микеланджело произведения. Впрочем, Шевыревым не был упущен из виду и ценнейший вклад Микеланджело в развитие монументальной живописи: предлагая в особом отделе разместить копии с образцовых произведений четырех крупнейших школ живописи Италии, Шевырев первым пунктом указывает «Страшный суд, Микель-Анжело, как представителя флорентинской школы» [1.

С. 396].

В Микеланджело Шевырева восхищал прежде всего подлинный титанизм его личности, величие и многогранность таланта, масштабность художественных свершений. Для характеристики неповторимой и непревзойденной уникальности искусства Микеланджело Шевырев счел необходимым прибегнуть к выразительному параллелизму с грандиозными образами природного мира. Вот как точно и емко объяснил он потрясающий психологический эффект, вызываемый у зрителей творениями ренессансного мастера: «Чудную силу вложила природа в этого человека. Он владел равно тремя искусствами: циркуль, резец и кисть были одинаково ему покорны. Ему суждено было и строить храм Св. Петра, и ваять огромную статую Моисея, и живописать картину Страшного суда. Всё являлось этому человеку в самых необыкновенных размерах. Мир, как он есть, казался для него слишком мал. Можно было подумать, что этот гений родился на высотах Монблана, где все пропорции так колоссальны и с тем вместе так стройны, так соразмерны друг другу, что огромное кажется сначала естественным, а вырастает над вами по мере того, как вы к нему подходите и с ним сравниваете свою ничтожность. Необъятная льдина похожа издали на обыкновенный кусок льду: подошли, она поднялась над вашей головой, как огромный дворец. Такое же точно действие бывает над вами, когда вы смотрите на произведения М. Анджело. С гигантскою силою гения соединена была в нем такая же сила характера» [4. С. 282]. По мнению Шевырева, именно специфические особенности личности Микеланджело налагали такой сильный и неизгладимый отпечаток на его творчество: «Глазомер у этого человека не походил на обыкновенный: размеры природы, как она создана, казались ему слишком тесны. Ему хотелось всё пересоздать на свой глаз, всё представить в преувеличенном виде. Он никак не мог созерцать образы иначе, как в ис-

полинских размерах. Выпал однажды снег во Флоренции: он слепил из него колоссальную статую. Привезли огромный кусок мрамора: не нашлось во Флоренции ваятеля, который бы мог за него приняться, и вот принялся за этот мрамор Микель-Анжело, и явилась огромная статуя Давида» [6. С. 55-56].

Но одновременно с восхищением мощью художественного гения Микеланджело Ше-вырев проницательно отмечал неустранимое внутреннее противоречие, свойственное его творчеству. Противоречие это заключалось, с точки зрения Шевырева, в несоответствии используемых итальянским мастером эстетических средств тем духовным, точнее сказать

- религиозным целям и задачам, которые призвано было решать христианское искусство, вдохновляемое и направляемое церковью. Шевырев полагал, что «идеалы христианской религии не согласуются со способами и элементами ваяния» [3. С. 108]. Такая концепция была в высшей степени характерна для глубоко религиозного мировоззрения Шевырева. Отдавая предпочтение живописным произведениям Рафаэля на сюжеты из священной истории перед скульптурными творениями Микеланджело, Шевырев подкреплял свое не лишенное некоторой доли субъективизма восприятие четкой теоретической аргументацией: «Вообще ваяние христианское можно справедливо назвать живописным. Оно и служило как бы вспомогательным искусством для живописи. Никогда не могло оно стать наравне с произведениями древнего ваяния, хотя современники М. Анжело и уверяли, что его статуи выше образцов древности» [3. С. 108-109].

Резкое противопоставление языческого и христианского начал в искусстве, убежденность в неизбежности непримиримой борьбы между ними составляли основу концепции Шевырева, проецированную им на творчество Микеланджело, которого Шевырев склонен был расценивать как сознательного поклонника античного, то есть дохристианского, а значит языческого по духу своему ваяния. Для доказательства этой гипотезы Шевырев обратился к фактам биографии Микеланджело, отраженным в сочинениях его учеников и последователей - Джорджо Вазари и Асканио Кондиви: «Рано вступил он в школу древнего ваяния, которую учредил Лаврентий Медичи, собрав в ней множество языческих памятников. В доме Лаврентия, вместе с будущим па-

пою Львом Х, воспитывался Микель-Анжело. Его окружали все славные мужи, глубоко изучавшие древнюю словесность и искусство. Подделаться под какую-нибудь древнюю статую - было первою задачею, в решении которой обнаружилось своеобразное стремление художника. Так, с самого начала, он вылепил голову древнего фавна: Лаврентий, взглянув на нее, изумился» [б. С. 54-55]. Согласно интерпретации Шевырева, именно внутренняя борьба в душе и сознании Микеланджело языческой стихии с христианскими идеалами, что появлялось в эстетическом плане как «стремление к естественности, с одной, и к язычеству, с другой стороны» [б. С. 45], обусловили невозможность достижения гармонии в его творчестве и даже могли привести в конечном счете к невольному «разрыву искусства с верою» [б. С. 45]. «Слияние элемента языческого с христианским» [б. С. 96] виделось Шевыреву наиболее уязвимой стороной искусства Микеланджело, а сам художник вопринимался его интерпретатором как убежденный «питомец языческого ваяния» [б.

С. 94]. Главной причиной такого определяющего влияния античной пластической традиции на деятельность величайшего скульптора Италии Шевырев считал психологический фактор созвучия личности Микеланджело величавым канонам древнего ваяния: «При его взорах открыли Геркулеса Фарнезского, Торсо и Лаокоона. Сии произведения отвечали исполинскому духу художника и дали печать высокого стиля его произведениям» [3.

С. 110].

Однако, согласно концепции Шевырева, соединение языческого и христианского элементов в одном произведении не могло не сказаться пагубным образом на самом характере искусства, возникавшего в результате такого сложного и противоречивого синтеза. Вот почему Шевырев неоднократно подчеркивал, что «есть большое различие между ваянием древним и ваянием Микель-Анжело. В его статуях нет того спокойствия, какое видим в древних. Он внес в скульптуру новый элемент, страсть души. Это ваяние взволнованное. Микель-Анжело не мог изобразить тела человеческого в спокойном, обыкновенном состоянии: ему надобно было непременно представить его в каком-нибудь напряжении» [б. С. 56]. Шевыреву казалось, что как раз на фоне гармоничных и совершенных классических образцов античного ваяния нагляднее

выявлялись недостатки творческой манеры Микеланджело: «Сила его граничит, может быть, иногда с грубостию или резкостию; желание щеголять анатомиею доходит до напряженности» [3. С. 99]. Языческие элементы отчетливо проступали сквозь внешние формы христианских образов, изваянных Микеланджело, и это существенно искажало их общий замысел, внося чужеродную и неуместную стихию в духовный мир христианского искусства: «Моисей его недостойно отзывается древним сатиром, как заметил еще Милиция. Его Pieta, несмотря на превосходство бездыханного Спасителя, показывает, что Св. Дева недоступна резцу ваятеля. Лучшие его произведения суть Ночь и День в часовне Медичи. Здесь видно особенно влияние Бельведер-ского Торсо» [3. С. 110]. Кроме того, по наблюдению Шевырева, смешение языческого и христианского начал проявилось не только в скульптурах, но и во всем творчестве Микеланджело, который своим живописным произведениям нередко придавал некоторые черты стиля языческого ваяния, причем это относится даже к такому вершинному его творению, как знаменитая роспись плафона Сикстинской капеллы, где воссозданные кистью Микеланджело «пророки и сивиллы - высшая степень величавого стиля в италиянской живописи» [5. С. 4]. «Но, отдавая всю справедливость колоссальному величию искусства в этих произведениях Микель-Анжело,

- указывал с сожалением Шевырев, - нельзя не заметить, что здесь везде нарушены предания. Поклонник скульптуры ввел язычество в христианскую живопись - и позднее, в той же капелле, на картине Страшного Суда изобразил Спасителя в виде гневного Аполлона Бельведерского» [5. С. 4].

Важное место в искусствоведческой коне-цепции Шевырева занимал вопрос о соотношении творчества Микеланджело и Рафаэля, являвшегося для Шевырева наивысшим воплощением истинно религиозного искусства. Признавая немалую роль, которую сыграли художественные достижения Микеланджело в развитии элементов драматизма монументальной живописи Рафаэля, Шевырев вместе с тем акцентировал внимание на принципиальной противоположности характера их произведений: «Но какое бесконечное различие между драмою у Микель-Анжело и у Рафаэля! Драма Микель-Анжело в нем самом; он влагает свою внутреннюю тревогу насильствен-

но в каждое из своих творений. Отсюда напряженное состояние всех его лиц. В Рафаэле же самом нет драмы, а совершенное спокойствие художника, вполне развившего все свои силы» [6. С. 94]. Шевырев объяснял причину существенного отличия творческих устремлений Микеланджело и Рафаэля не столько особенностями личности каждого из этих великих мастеров, сколько их индивидуальным подходом к освоению классического наследия античного искусства: «Микель-Анжело вносил свою страсть в древнее ваяние. Его статуя не есть древняя статуя. Она одушевлена тою страстию, которою жила душа самого художника, беспрерывно взволнованная. Рафаэль, напротив, умел переносить спокойствие и веселость древнего ваяния в новую живопись, и между тем он не нарушал ни духа, ни прав жизни своего искусства» [6. С. 113-114]. Закономерным следствием столь различных подходов Микеланджело и Рафаэля к использованию художественных форм античной классики стало очевидное несходство и внешних образов, и внутреннего содержания их творений. По верному наблюдению Шевырева, то, «что у М. Анжело величаво, колоссально и даже напряженно, то у Рафаэля прелестно, стройно, свободно» [5. С. 4]. Коренной причиной такого резкого расхождения творческих манер двух крупнейших мастеров ренессансного искусства было, как полагал Шевырев, принципиальное различие их мировоззрений. Если Микеланджело, «который ввел в живопись языческое ваяние», сроднившийся душой с античным, дохристианским миром, мысленно погрузившийся в стихию древнего язычества, испытывал «отвращение» к «чистому стилю религиозной школы» [6. С. 121], «ненавидел строгую чистоту этой религиозной кисти» [6. С. 43], то «божественный Рафаэль» [4. С. 268], напротив, всецело посвятил свое искусство служению идеалам христианства и являл собой пример истинно религиозного, благочестивого человека и художника.

Концепция Шевырева, несмотря на присущие ей некоторые полемические преувеличения, в целом согласуется с представлениями современного искусствоведения о специфике творчества ведущих представителей Высокого Ренессанса. Так, историк искусства В. Да-жина признает, что «влияние Микеланджело на Рафаэля несомненно, как несомненна разность их творческих темпераментов» [2. С.

561], и указывает, что после знакомства с ми-келанджеловскими росписями плафона Сикстинской капеллы Рафаэль в своих фресках «усилил драматизм и напряженность в трактовке сюжетов, смелее использовал ритм пространственного движения в глубину, богаче и разнообразнее стали ракурсы его фигур, более подчеркнутой пластическая моделировка тела, сложнее и свободнее композиции фигурных групп» [2. С. 561]. Тезис Шевырева о «слиянии язычества с христианством» как характерной черте искусства Ренессанса также находит подтверждение у В. Дажиной, отметившей, что «примирение светских и языческих идеалов с христианским вероучением» [2. С. 558] являлось одной из отличительных черт итальянской классической гуманистической культуры начала XVI века.

Что же касается итогового воззрения Ше-вырева на личность и творчество Микеланджело, то, по знаменательному совпадению, оно оказалось выражено в поэтической форме буквально за несколько дней до кончины Ше-вырева. Как известно, в год смерти Микеланджело, 1564-й, родился Шекспир, и Шевырев склонен был видеть в этом символическое значение: «Если б мы верили в переселение душ, то должны б были принять, что гений юга не умер, а только перелетел на север и принял иной образ по иному народу, в коем явился» [3. С. 128]. Шевырев считал, что между искусством Микеланджело и творчеством Шекспира существует глубинное типологическое сходство: они оба стремились, каждый по-своему, раскрыть сложность и масштабность человеческой личности. Именно поэтому, откликаясь на предстоявшее в апреле 1864 года празднование трехсотлетия со дня рождения Шекспира, Шевырев в посвященном этой дате стихотворении не мог не вспомнить о Микеланджело, воздав ему торжественное и проникновенное поминовение:

Тогда сошел, исполнен лет и славы,

С лица земли художник в мир теней:

Он тело наше разложил в составы,

Познав его до мышец и костей.

Он покорил его резцу и кисти,

В возможные изгибы изгибал И тайну ту всем школам без корысти В бессмертное наследье завещал [7. С. 8]. В этих гармоничных строках - неоспоримая историческая истина: человечество уже четыре с половиной столетия благодарно хранит великое наследие одного из прославленных титанов Ренессанса.

Список литературы

1. Волконская, З. А. Проект Эстетического музея при императорском Московском университете / З. А. Волконская, С. П. Шевырев // Телескоп. - 1831. - № 11. - С. 385-399.

2. Дажина, В. Послесловие к монографии Ласло Пашута «Рафаэль» / В. Дажина // Пашут, Л. Рафаэль / Л. Пашут ; пер. с венг. - М.

: Искусство, 1981. - 568 с.

3. Шевырев, С. П. Изящные искусства в XVI веке / С. П. Шевырев // Учен. зап. император. Моск. ун-та. - 1833. - № IV. - Отдел В. История изящных искусств. - С. 77-133.

4. Шевырев, С. П. Жизнь Рафаэля / С. П. Шевырев // Библиотека для воспитания. - 1844.

- Отд. I, ч. I. - С. 267-293.

5. Шевырев, С. П. Общий взгляд на историю искусств и поэзии в особенности / С. П. Шевырев // Моск. город. листок. - 1847. - 3 и 4 января (№ 3 и 4).

6. Шевырев, С. П. Очерк истории живописи италиянской, сосредоточенной в Рафаэле и его произведениях / С. П. Шевырев // Публичные лекции ординарных профессоров Гейма-на, Рулье, Соловьева, Грановского и Шевыре-ва. Читаны в 1851 году в императорском Московском университете (М., 1852). С. 1-135, раздельная пагинация.

7. Шевырев, С. П. Дань памяти Шекспира в день трехсотлетнего юбилея его рождения /

С. П. Шевырев // День. - 1865. - № 6. - С. 8.

ХАРАКТЕР АССИМИЛЯЦИИ КУЛЬТУРНЫХ СМЫСЛОВ ПРИ ПЕРЕВОДЕ (ОПЫТ ЛИНГВОКУЛЬТУРНОГО АНАЛИЗА)

Данная статья посвящена проблеме культурной обусловленности перевода. В статье предпринимается попытка обнаружить наличие «культурного компонента» в научных направлениях теории перевода и охарактеризовать его проявления в процессе ассимиляции смыслов текста при переводе.

Ключевые слова: фоновые знания, реалия, лингвоэтнический барьер, ассимиляция, лакунарность.

Перевод как один из видов человеческой деятельности играет огромную роль в культурном развитии человечества, а учёт культурной составляющей позволяет иначе интерпретировать его сущность и предназначение. В настоящее время имеет смысл говорить о становлении новой парадигмы переводоведения

- культурологической. Основной причиной этого послужило более пристальное изучение процесса межкультурной коммуникации.

В процессе становления переводческой науки исследователями неоднократно подчёркивалось, что в процессе перевода имеет место «.контакт представителей двух лингвокультурных общностей, каждый со своим мировосприятием и определённым фондом культурного наследия: фоновыми знаниями, морально-этическими нормами и речевым этикетом»1. Вместе с тем, переводческие концепции часто подвергались критике за недостаточное освещение вопросов культурной обусловленности перевода. Вероятно, основная причина существующих противоречий состоит в том, что современное переводове-дение сформировалось как самостоятельная научная дисциплина только во второй половине ХХ в., явившись результатом междисциплинарных исследований в области литературоведения, этнографии, культурологии, языкознания, когнитивной и экспериментальной психологии и испытав влияние каждой из этих дисциплин. Тем более интересным представляется обнаружить наличие культурологического компонента в различных научных направлениях теории перевода, а также определить степень актуальности вопроса о смысловой ассимиляции.

В начале своего становления перевод рассматривался только как литературоведческая проблема и ограничивался произведениями

художественной литературы. Главной проблемой перевода на данном этапе были вопросы переводимости. Идея о принципиальной невозможности перевода долгое время соотносилась с именами В. фон Гумбольдта, А. А. Потебни, Э. Сепира и Б. Уорфа. Это объяснялось особенностями их научных взглядов на роль языка в жизни общества. Например, в трудах В. фон Гумбольдта язык служит формой выражения духа народа, доминирует над культурой и оказывает влияние на его мышление, что приводит к формированию своеобразного мировидения2. Несмотря на то, что впоследствии идея непереводимости была признана некорректной, заметим, что она, как правило, объяснялась несовпадением не только языковых, но и культурных систем, которое могло привести к ассимиляции смысла.

Проблема переводимости постепенно переросла в другую актуальную проблему

- адекватности перевода, или достижения переводческой эквивалентности, формальной или динамической. При первом подходе эквивалентность трактовалась как определённая разновидность «закономерных функциональных соответствий»3, либо создавалась на уровне текста, в результате взаимодействия компонентов его содержания и «элементарных смыслов» его единиц4, представляя собой «общность содержания (смысловую близость) текстов оригинала и перевода»5. В исследованиях обычно упоминалось и о том, что различия языков, проявляющиеся на прагматическом и текстовом уровнях, оказывались обусловленными отношением разных языковых коллективов к окружающей действительности, что также являлось следствием особенностей их культур.

Концепция динамической (коммуникативной) эквивалентности перевода, широко пред-

ставленная как в русских, так и в зарубежных переводческих школах, придавала особое значение культурно-этническим аспектам перевода, в том числе и культурной адаптации текста при переводе. На данном этапе культурная составляющая ещё не признавалась необходимым и неотъемлемым условием успешного перевода, а лишь способствовала тому, чтобы перевод выполнял свою главную функцию - являлся полноценной коммуникативной заменой текста оригинала. Несмотря на это, коммуникативный подход к переводу был ценен тем, что именно в его рамках происходила постепенная актуализация двух понятий, имеющих непосредственное отношение к его культурной обусловленности и смысловой ассимиляции, - «фоновые знания» и «лингвоэтнический барьер».

Учёт фоновых знаний адресата считался одним из непременных условий переводческой компетенции, поскольку фоновые знания представляют собой «.реальные сведения о действительности той страны и того народа, о которых идет речь в переводе»6. В более узком понимании фоновые знания сводились к знанию «реалий» - «слов, обозначающих предметы и явления действительности одной культуры, не имеющие соответствий либо обозначений в другой культуре»7. Более широкая трактовка предполагала знание исторического и социального контекста и усвоение «реалий-сведений», то есть «фактов смыслового уровня сознания», «обобщенных образов», регулирующих вербальное и невербальное поведение участников общения8. С этого времени в теории перевода всё чаще предлагалось рассматривать художественный текст как часть культуры иностранного языка, то есть с учётом его социокультурного фона.

К проблеме исследования и классификации реалий и выявления оптимальных способов их передачи на язык перевода в переводоведении также применялись разные подходы. Так, например, в основу одной из классификаций был положен принцип учета функциональной роли, которую они играют в сообщении, поэтому среди реалий различали «денотативные», «коннотативные» и «ситуативные»9. По другой версии, «лингвокультурологические реалии», или «лингво-культуремы», классифицируются в зависимости от степени проявления «культуроносного компонента значения»10, который служит их отличительным признаком. В разных словах

он выражается неодинаково, так как восприятие чужой культуры всегда избирательно. Для выражения культуроносного компонента значения язык не изобретает каких-либо приемов, а использует имеющиеся в его арсенале ресурсы, комбинируя их определённым образом. Наиболее подробная классификация реалий была разработана С. Влаховым и С. Флориным11, заслуга которых видится, прежде всего, в многоаспектном освещении данной языковой и культурной единицы. В качестве способов перевода, как правило, назывались устранение реалии в тексте перевода, если в языке перевода отсутствуют национально-культурные ассоциации с определенным предметом, использование описательного перевода, особенно при передаче некоторых специфических имен собственных, которые могут быть неизвестны адресату перевода, и т. д.

Понятие «лингвоэтнический барьер» обозначало совокупность возможных трудностей перевода и складывалось из следующих культурно обусловленных различий: между языковыми системами, участвующими в переводе, их языковыми нормами, речевыми нормами, а также преинформационными запасами носителей языков. По мнению исследователей, в значениях слов усматривается культурный компонент (сигнификативные коннотации), сфера узуса зависит от организации культуры общества, а преинформаци-онные запасы носителей языков представляют собой экстралингвистические знания и сведения культурно-исторического характера и утвердившиеся в обществе оценки явлений настоящего и прошлого, которые используются при восприятии и интерпретации текстов. На лингвоэтнический барьер влияют не объективные условия общения, а коммуникативная компетенция и компоненты ценност-

12

ной ориентации участников коммуникации12. Совокупность всех лингвоэтнических аспектов данных факторов составляет лингвоэтническую компетенцию переводчика, перед которым стоит достаточно непростая задача: в процессе перевода он должен нейтрализовать лингвоэтнический барьер и предотвратить нарушение смыслового восприятия, не допустив национально-культурной ассимиляции перевода, чтобы «.партнёр не потерял в процессе коммуникации своей национально-

^ 13

культурной идентичности»13.

Итак, с одной стороны, в этот период признавалось наличие лингвоэтнического барье-

ра, который возникает вследствие несовпадения фоновых знаний автора иноязычного текста и адресата перевода и неизбежно приводит к ассимиляции смыслов. Из этого следует, что коммуникативный эффект и культурная адаптация текста при переводе должны быть взаимосвязанными. С другой стороны, параллельно разрабатывалась идея о функциональной доминанте текста как инварианта перевода. Согласно данной теории, процесс работы переводчика заключается в выработке стратегии перевода и в выборе особых переводческих трансформаций, составляющих технологию перевода14. В конечном итоге, все действия переводчика должны быть ориентированы на смысловой инвариант текста, формируемый контекстом и ситуацией общения.

Впоследствиисторонникикультурологиче-ского направления подвергли функциональнодинамический подход критике за статичное, идеализированное понимание смысла, которое, как показывает изучение процесса восприятия текста, в действительности осуществляется не как некая данность, а как комплекс пред-мнений и пред-убеждений читателя. Пред-мнения не являются явно выраженными и определяются как в целом культурой и языком, так и личным опытом субъекта, усваивающим культурную традицию индивидуально. Смысл не может быть дан однозначно в тексте, а складывается из нескольких компонентов: смысла, изначально заложенного автором текста, творческого опыта читателя, интенции автора и смысла, детерминированного контекстом. Поэтому текст перевода представляет собой интерпретацию оригинала переводчиком и отражает его усилия по ориентации текста на инокультурного адресата, который, в свою очередь, понимает его в соответствии со своим индивидуальным опытом и своими культурными моделями. Неизбежно возникающий «смысловой сдвиг» при переводе обусловлен его природой и движением смыслов текста, их ассимиляцией. Причина ассимиляции заключается в том, что потенциальный текст перевода контактирует с особенностями культурно-языкового контекста адресата и утрачивает связь с текстами своей культуры15. Поэтому текст перевода превращается в новом контексте в другой текст, обладающий иной литературной и культурной значимостью.

Степень ассимиляции смысла исходного текста зависит от нескольких факторов,

создающих трудности при его извлечении и сохранении. К ним относятся наличие переводческой программы, невозможность сохранить авторский стиль и различие культурных моделей восприятия оригинала и перевода.

В процессе выполнения переводческой программы переводчик пытается выразить смысл оригинала на языке перевода, основываясь на своем восприятии и понимании текста, которое обусловлено его культурными моделями. Ему приходится создавать текст в новых для него языковых и культурных условиях и пытаться сохранить в переводе языковые и стилистические особенности оригинала. Особенно сложно это осуществить в том случае, когда автор текста отклоняется от языковых и культурных норм и канонов. Поэтому переводческие решения могут носить в большей или меньшей степени творческий, индивидуальный характер, а переводчика по праву можно считать автором текста, который он создал на языке перевода. Его прочтение оригинала и творческая интерпретация смысла определяют место перевода в культуре-реципиенте, то есть его «гетерогенность» по отношению к тексту оригинала16. Также значительное влияние на процесс ассимиляции оказывают культурные контексты, в которых функционируют оригинальный и переводной тексты. В каждой культуре действуют собственные культурные и языковые модели (например, ценности и установки общества), а тексты данной культуры обладают специфическими взаимосвязями. Вступая в интертекстуальные отношения, текст перевода, в отличие от оригинала, неизбежно приобретает другой смысл17.

Итак, суть культурологической концепции перевода состоит в том, что текст перевода является «.репрезентантом оригинала в условиях другого языка и другой культуры»18, поэтому перевод «.не столько выступает проявлением культуры, сколько являет культуру»19. Процесс перевода представляет собой «.некоторые каналы переключения

произведения из одного языка (культуры) в

20

другой»20, а удачным переводом для читателя следует считать текст, который отличается от текстов родной ему культуры, то есть даёт ему возможность ощутить уникальность двух культур. Перевод не может оставаться «вечным» заместителем оригинала, так как с течением времени культурные и языковые модели могут меняться, однако он всегда имеет

место там, где есть межкультурное общение, при котором переводчик выполняет функцию посредника.

В современных исследованиях, делающих особый акцент на культурологическом аспекте перевода, в качестве основной задачи фигурирует выявление принципиальных различий между оригиналом и переводом, обусловленных не столько языковой формой, сколько факторами культуры. Для этого переводчику необходимо осуществить лингвокультурный анализ текстов, участвующих в переводе. Первые попытки анализа текстов переводов в культурологическом аспекте были предприняты в рамках этнопсихолингвистики. Цель таких исследований заключалась в определении составляющих этнических картин мира с помощью языковых данных с национальнокультурным компонентом и в «.установлении меры лакунизации языковых систем относительно друг друга»21. Специально разработанная методика анализа текстов переводов представляет собой обнаружение лакун в данных текстах. В настоящее время она традиционно используется для описания культурологического взаимодействия носителей двух сопоставляемых языков, так как с её помощью можно выявить «.коннотативно-аксиологические составляющие, которые играют роль специфических ориентиров в пространстве представлений / смыслов индивида»22. Соответственно, под лакунами при восприятии инокультурного текста понимается «.все то, что в инокультурном тексте реципиент не понимает, что является для него странным и требует интерпретации», что воспринимается им как «.непонятное, непривычное, экзотичное, чуждое, неточное, ошибочное»23, то есть то, что может остаться незамеченным или же интерпретированным не так, как это было бы типичным для носителя культуры-источника.

Поскольку текст одновременно является одной из форм существования культуры и высшим уровнем языка, то проявления его культурно-обусловленных особенностей можно охарактеризовать как лингвокультурные доминанты, которые, с одной стороны, наиболее ярко характеризуют ту или иную культуру, а с другой - являются вербально выраженными. Сопоставив вербальное выражение лингвокультурных доминант в разных языках, можно получить представление об их культурной специфике, а также о характере

движения смыслов текста при переводе. Проведённый анализ лингвокультурных доминант ‘поведение’, ‘внешность’, ‘эмоциональное состояние’ в тексте романа Э. М. Ремарка «Три товарища» и его русскоязычных переводах (В.1, В.2 и В.3)24 позволил выявить следующие разновидности ассимиляции смыслов: декомпрессию (53 % от общего числа примеров); диффузию (33 %); компрессию (14 %).

Компрессия представляет собой частичную или полную утрату национально-культурных смыслов и ассоциаций, например:

Na, das ist nun eine Übertreibung. Sie sind nur voll. Voll wie eine Strandhaubitze.

В.3: Не стоит преувеличивать. Просто вы накачались. Как говорится, пьяны в стельку.

Образное значение транслемы voll wie eine Strandhaubitze сохранилось в переводе за счёт употребления устойчивого сравнения «пьяный в стельку». Однако стержневым компонентом немецкого сравнения является лексема Strandhaubitze, имеющая отношение к военной сфере, в то время как предложенное русское сравнение чаще встречается в разговорной речи. Поскольку главный герой

- бывший военный, то для него данное выражение вполне естественно. Однако в переводе эта специфика не сохранилась.

In dem halbdunklen Raum taumelte ein Gespenst umher.

В.2: Там в полутьме маячила какая-то призрачная фигура.

Транслема umhertaumeln является лексической лакуной для русского языка, и её значение складывается из значений компонентов umher («взад-вперёд», «вокруг») и taumeln («шататься», «нетвердо ступать», «плохо держаться на ногах»). «Маячить» означает «виднеться в отдалении» и предполагает удалённость от объекта, однако не вызывает ассоциаций «перемещаться», «шататься».

В результате декомпрессии транслемам сообщаются дополнительные смыслы и ассоциации, иногда не характерные для культуры-источника и не имеющие постоянного вербального выражения в языке оригинала, например:

... und mit dumpfer Stimme das Lied vom treuen Husaren sang.

В.2: . и глухим голосом распевала песенку о верном гусаре.

Транслема singen имеет в русском языке вербальное соответствие «петь». «Распевать» означает «петь, разучивая или репетируя» и

предполагает следующие ассоциации: «громко», «эмоционально».

“Jesus Christus”, stammelte Mathilde ...

В.3: «Иисусе Христе.» - с трудом пробормотала Матильда и уставилась на меня красными глазами.

Транслема stammeln имеет соответствие «заикаться», однако в русском языке отсутствует форма прошедшего времени совершенного вида данного глагола, поэтому для заполнения грамматической лакуны было использовано словосочетание «пробормотать с трудом». Русская лексема «пробормотать» означает «говорить невнятно» и вызывает следующие ассоциации: «запинаясь», «с трудом». Следовательно, значение транслемы было гиперболизировано.

Protestierend hob sie die Hände.

В.3: Она протестующе замахала руками.

Транслема die Hände heben имеет русское соответствие «поднять руки» и указывает на направление - «вверх». Русское выражение «махать руками» вызывает ассоциации «испуг», «отказ», то есть предполагает дополнительное проявление эмоций.

...obwohl er ein Bündel Spannung war.

В.1: .хотя к тому времени он уже превратился в сплошной комок напряженных нервов.

Образное значение транслемы ein Bündel Spannung с русским соответствием «комок нервов» было гиперболизировано из-за одновременного добавления прилагательных «сплошной» и «напряженный», что обычно характерно для русского узуса в случае высшей степени эмоциональности.

Uns schwoll das Herz.

В.2: Наши сердца забились бодрее.

Транслема schwellen имеет русское соответствие «наполняться» и в сочетании с лексемой das Herz приобретает образное значение. Предложенный вариант «биться» означает «пульсировать», то есть приводит к утрате образности. Кроме того, значение транслемы было гиперболизировано за счёт добавления лексемы бодрее.

Sie umklammerte meine Hand und schüttelte

sie.

В.3: Она вцепилась в мою руку и принялась её трясти.

Транслема umklammern имеет русское соответствие «обхватить» и предполагает следующие ассоциации «со всех сторон», «полностью». «Вцепиться» вызывает более

негативные ассоциации, например: «очень крепко», «с силой», «до боли».

Диффузия предполагает взаимное проникновение смыслов, сопровождающееся их частичной потерей и частичным обогащением. Утраченные и приобретённые ассоциации, в целом, не противоречат ни культуре-источнику, ни культуре-адресату, например:

Wie angenagelt blieben wir stehen.

В.1: Мы замерли, словно пригвожденные.

Русским соответствием для транслемы wie angenagelt является устойчивое сравнение «как вкопанные». Выражение «словно пригвожденные» семантически более точно передаёт понятийное значение транслемы (der Nagel - «гвоздь»), но требует в русском языке сочетания с определенными существительными, например, «словно пригвожденные к полу», «словно пригвожденные взглядом».

Sein Hals war ganz zerrissen.

В.3: .а шея была вся искромсана - он пытался разодрать её ногтями, чтобы дышать.

При переводе транслемы zerrissen русское причастие «искромсана» вступает в противоречие с ассоциацией «ногти», которая подразумевается в русских вербальных соответствиях - «изорванный», «разорванный». «Кромсать» означает «грубо, неаккуратно резать на части», то есть предполагается наличие какого-либо лезвия, а в тексте речь идёт только о ногтях пострадавшего.

Es trug ein schmutziges weißes Kopftuch, eine blaue Schürze, dicke Pantoffeln, .

В.1: Оно было в грязном белом платке, синем переднике и толстых мягких_туфлях.

В.3: На нем были испачканная белая косынка, голубой передник и толстые мягкие шлепанцы.

Транслеме Schürze соответствуют следующие русские лексемы: «фартук», «передник», «платье-передник», «халатик». Поскольку уборщицы чаще носят специальные халаты, то описание внешнего вида героини представляется не совсем завершённым, ведь передник

- это «одежда, защищающая перед платья от грязи», но не заменяющая платье. В данном случае диффузия смыслов привела к появлению контекстуальной лексической лакуны.

Транслема Pantoffeln соотносится в русском языке с лексемами «домашние туфли», «шлепанцы» и вызывает ассоциации «удобные», «без задников». Словосочетания «мягкие туфли» в В.1 и «мягкие шлепанцы» в В.3 представляют собой попытку компенсировать

культурологическую лакуну в сознании русских читателей при помощи прилагательного «мягкий».

... fragte er Köster, der ihm am nächsten stand, mit einem Gesicht wie eine Essiggurke.

В.2: ... обратился он с уксусной гримасой к стоявшему ближе всех к нему Кестеру.

Транслема Gesicht wie eine Essiggurke имеет образное значение. Русская лексема «уксусный» представляет собой буквальный перевод одного из компонентов сложного слова

- Essig-, для правильного понимания которой читателю необходимы дополнительные ассоциации с данным словом. Наиболее точным и образным русским вербальным соответствием могло быть «с кислой миной», менее образным - «с недовольной гримасой».

Результаты лингвокультурного анализа убедительно доказывают неравномерный характер смыслового сдвига при переводе художественного текста. В русском переводе лингвокультурные доминанты приобрели смыслы, которыми не обладали в немецкой культуре - «эмоциональность», «интенсивность», «громкость», либо утратили некоторые из них - «образность», «пространствен-ность», «движение». Несомненно и то, что неполное совпадение смыслов в процессе перевода является нормой и, вероятно, выполняет при этом важную функцию, так как способствует приращению и продуцированию нового смысла.

Таким образом, изучение культурологического аспекта перевода и явлений, связанных с его культурной обусловленностью, позволяет в полной мере оценить его значимость для процесса взаимодействия культур и считать его одной из важнейших составляющих мировой культуры. Осознание неизбежности смыслового сдвига приводит к изменению прежних представлений о статусе текста перевода и роли переводчика как создателя нового текста. Перевод приобретает статус социально-культурного явления, при котором переводчик выполняет функцию посредника межкультурного коммуникации, и становится необходимой составляющей современной культуры общения.

Примечания

1 Томахин, Г. Д. Перевод как межкультурная коммуникация / Г. Д. Томахин // Перевод и коммуникация. - М., 1996. - С. 130.

2 См.: Гумбольдт, В. Язык и философия культуры / В. Гумбольдт ; пер. с нем. - М., 1985.

3 Рецкер, Я. И. Теория перевода и переводческая практика / Я. И. Рецкер. - М., 1974. - С. 8-9.

4 Комиссаров, В. Н. Слово о переводе : (Очерк лингвистического учения о переводе) / В. Н. Комиссаров. - М., 1973. - С. 78.

5 Комиссаров, В. Н. Теория перевода : (лингвистические аспекты) : учебник для ин-тов и фак. иностр. языков / В. Н. Комиссаров. - М.,

1990. - С. 47.

6 Федоров, А. В. Основы общей теории перевода : (лингвистические проблемы) / А. В. Федоров. - М., 1983. - С. 120.

7 Томахин, Г. Д. Перевод как межкультурная коммуникация. - С. 130.

8 Крюков, А. Н. Фоновые знания и языковая коммуникация / А. Н. Крюков // Этнопсихо-лингвистика. - М., 1988. - С. 28.

9 Томахин, Г. Д. Перевод как межкультурная коммуникация. - С. 132-134.

10 Веденина, Л. Г. Теория межкультурной коммуникации и значение слова / Л. Г. Веденина // Иностр. языки в шк. - 2000. - № 5. - С. 73.

11 Влахов, С. Непереводимое в переводе / С. Влахов, С. Флорин. - М., 1980.

12 См.: Латышев, Л. К. Перевод : проблемы теории, практики и методики преподавания / Л. К. Латышев. - М., 1988. - С. 81-91.

13 Там же. - С. 12.

14 См.: Швейцер, А. Д. Перевод и лингвистика / А. Д. Швейцер. - М., 1973. - С. 68-76.

15 См.: Пшеницын, С. Л. О смысловых различиях при переводе / С. Л. Пшеницын // Когнитивнопрагматические и художественные функции языка : сб. ст. - СПб., 2000. - С. 82.

16 См.: Пшеницын, С. Л. Культурологический подход к переводу : теоретическое значение /

С. Л. Пшеницын // Языковая картина в зеркале семантики, прагматики и перевода : сб. ст.

- СПб., 1998. - С. 195-196.

17 См.: Пшеницын, С. Л. О смысловых различиях при переводе. - С. 81.

18 Чернов, Г. В. Чем текст перевода отличается от оригинального текста / Г. В. Чернов // Перевод и коммуникация. - М., 1996. - С. 116.

19 Клюканов, И. Э. Динамика межкультурного общения / И. Э. Клюканов. - Тверь, 1998. - С. 19.

20 Базылев, В. Н. Интерпретативное переводо-ведение : пропедевтический курс : учеб. пособие / В. Н. Базылев, Ю. А. Сорокин. - Ульяновск, 2000. - С. 7.

21 Сорокин, Ю. А. Этническая конфликтология (Теоретические и экспериментальные фрагменты) / Ю. А. Сорокин. - Самара, 1994. -

С.4-8.

22 Сорокин, Ю. А. Переводоведение : статус переводчика и психогерменевтические процедуры / Ю. А. Сорокин. - М., 2003. - С. 16.

23 Сорокин, Ю. А. Культура и её этнопсихо-лингвистическая ценность / Ю. А. Сорокин, И. Ю. Марковина // Этнопсихолингвистика. -М., 1988. - С. 10.

24 См.: Remarque, E. M. Drei Kameraden : roman / E. M. Remarque. - Köln, 1998; Ремарк, Э. М. Три товарища : роман / Э. М. Ремарк ; пер. с нем. Ю. Архипова. - Харьков, 1998; Ремарк,

Э. М. Три товарища : роман / Э. М. Ремарк ; пер. с нем. И. Шрайбера. - М., 2000; Ремарк,

Э. М. Три товарища : роман / Э. М. Ремарк ; пер. с нем. И. Шрайбера и Л. Яковенко. - М., 1959.

И. П. Савельева ДЕЙКТИЧЕСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ КАТЕГОРИИ КВАНТИТАТИВНОСТИ В СИНТАГМАТИКЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА

Данная статья посвящена исследованию дейктических возможностей категории кванти-тативности в синтагматике художественного текста на материале немецкого и русского языков. На основе синтагматической оси описывается потенциал категории квантитатив-ности в художественной литературе.

Ключевые слова: категория квантитативности, дейктические проекции, синтагматическая ось, пространство, время.

Данная статья сфокусирована на проблемах дейксиса и роли дейктических проекций в художественном тексте. Исследование направлено на изучение категории квантитатив-ности и важности дейктических проекций с пространственным и временным значениями. Пространство и время являются основополагающими понятиями, существующими в сознании человека, чем объясняется важность их изучения. Осмысление и описание пространственных и временных отношений в разных языках представляет особый интерес как в когнитивном, так и в лингвистическом плане. Изучение квантитативного потенциала, передающего пространственные и временные отношения, дает возможность выявить закономерности пространственного и временного восприятия мира, преломленного в значениях этих языковых единиц. Кроме того, исследование функциональных характеристик указателей выявляет особенности ориентации человека в пространстве и во времени, способы их восприятия. В статье рассматриваются дейктические механизмы, позволяющие авторам художественных текстов оптимальным образом передать происходящие события. Новизна данного исследования состоит в том, что в нем впервые предпринята попытка проследить особенности квантитативного потенциала дейктических проекций лица, пространства и времени.

При анализе категории квантитативности следует принимать во внимание наличие в любом тексте синтагматической оси, которая

наиболее полно может раскрыть весь потенциал исследуемой категории.

В художественном тексте синтагматическая ось создается за счет членения текста на эквивалентные сегменты (главы). Внутри главы текст формируется по принципу фразы, а между сегментами господствует присоединительная связь, возникающая между абзацами, главами и т. д. «Большая структурная отмеченность границ сегментов (при отсутствии структурно отмеченных категорий начала и конца текста) создает иллюзию структуры, воспроизводящей речевой текст и поэтому могущей быть оборванной и продолженной в любой точке» [2. С. 95]. Вводя понятия начала и конца текста как обязательно наличествующих структурных элементов, мы даем возможность рассматривать весь текст в виде одной фразы. Но и составляющие его сегменты, имея свои начала и концы и строясь по определенной синтагматической схеме, являются фразовыми [2. С. 100].

В формировании синтагматической оси текста принимают участие такие понятия, как заголовок, начало и конец текста, начала абзацев и глав. В современной лингвистической литературе подобные позиции текста именуются как «опоры текста» [1. С. 136].

Первой опорной позицией является заголовок, который связан с определенными характеристиками дейксиса. Перечень заглавий произведений, принадлежащих одному автору, по-своему представляет поэтический мир писателя, отражая его эпоху, выражая его ин-

Дейктический потенциал категории квантитативности в заголовках художественных

текстов

Всего заголовков Содержат квантитативные дейктические проекции

300 85

Дейктический потенциал категории квантитативности в заголовках художественных текстов: распределение по категориям дейксиса

Дейктические проекции Персонаж Место Время

85 55 (65 %) 17 (20 %) 13 (15 %)

дивидуальный стиль. Нами было исследовано 300 заголовков немецкой художественной литературы. В результате установлено, что немалое количество заголовков содержат указания на персонаж, место и время действия в корреляции с категорией квантитативности.

При анализе заголовков мы учитывали и ядро, и периферию категории квантитативности в одинаковой мере. Значительное число дейктических проекций представляет собой указания на персонаж произведения, где квантитативный потенциал в большинстве заголовков реализуется с помощью имен числительных (Drei Männer im Schnee - Трое в снегу, Drei Kameraden - три товарища), либо категории числа имен существительных (Der Mann mit den Messern - Человек с ножами) -65 % всех дейктических проекций.

Указаний на место (Das Haus am Meer -Дом на море) - 20 % и время действия (Mein Jahrhundert - Моё столетие) значительно меньше - 15 %. В дейктических проекциях места и времени чаще всего представлена периферия поля квантитативности (совокупное множество, неопределенно большое количество, субстантивированные единицы меры).

Исследование показало, что значительную часть заголовков представляют собой указания на главный персонаж произведения. Локативные и темпоральные заголовки встречаются реже. Вынесение персонажа в заголовок произведения существенно повышает его роль и в определенной степени помогает раскрыть замысел автора и идею произведения. При употреблении заглавного имени во множественном числе (Drei Meister), автор подготавливает читателя к разветвленному повествованию о судьбах нескольких людей. Указания на родственные отношения организуют жизнеописание упомянутых лиц (Joseph und seine Brüder, das Ehepaar). Одновременно без прочтения произведения невозможно говорить о какой-либо идее произведения. Только подойдя к его финалу, можно до конца понять заголовок художественного текста.

Таким образом, заголовок в художественном тексте является одной из сильных позиций в произведении и принимает участие в

формировании композиционной структуры текста. Это позволяет сделать вывод, что категория квантитативности обладает значительным потенциалом для активного участия в формировании композиционной структуры произведения и подтверждением того, что дейктический потенциал данной категории способствует формированию структуры произведения.

Начало и конец художественного текста также являются его сильными позициями и имеют свои средства формирования. Это рамка текста. По мнению Лотмана, «.рамка литературного произведения состоит из двух элементов: начала и конца» [2. С. 207]. Начало произведения всегда представляет собой композицию из указаний на персонаж, место и время действия. Опорные позиции текста всегда семантически нагружены, и квантитативные единицы являются значимыми указателями в структуре произведения. Поскольку семы персонажа, пространства и времени часто коррелируют с квантитативными единицами, мы исследовали потенциал категории квантитативности в формировании начала и конца текста. Кроме того, исследование начал глав и частей помогает выявить квантитативные возможности дейктических проекций в формировании синтагматической оси текста и обеспечение его членимости.

Личностно-пространственно-временные координаты являются всегда началом текста, которые формируют все произведение. Почти все исследуемые произведения художественной литературы, за редким исключением, начинаются с указаний на персонаж, место и время действия. Достаточно открыть любое произведение, чтобы уже на первой странице найти подтверждение вышесказанного. Это является традиционным путем формирования текста, и, скорее, отклонение от этой схемы, чем соблюдение ее говорит об индивидуальном стиле автора. Анализируемые нами авторы не являются исключением.

В результате исследования текстовых начал было установлено, что хотя бы один из трех указателей коррелируют с категорией кван-титативности. Личностно-пространственно-

временные координаты произведения невозможны без категории квантитативности.

Erich Maria Remarque. Im Westen nichts Neues. Wir liegen neun Kilometer hinter der Front. Gestern wurden wir abgelöst; jetzt haben wir den Magen voll weißer Bohnen mit Rindfleisch und sind satt und zufrieden.. Мы стоим в девяти километрах от передовой. Вчера нас сменили; сейчас наши желудки набиты фасолью с мясом, и все мы ходим сытые и довольные.

Hermann Hesse. Der Steppenwolf. Der Tag war vergangen, wie eben die Tage so vergehen; ich hatte ihn herumgebracht, hatte ihn sanft umgebracht, mit meiner primitiven und schüchternen Art von Lebenskunst; ich hatte einige Stunden gearbeitet, alte Bücher gewälzt, ich hatte zwei Stunden lang Schmerzen gehabt... День прошел, как и вообще-то проходят дни, я убил, я тихо сгубил его своим примитивным и робким способом жить; несколько часов я работал, копался в старых книгах, в течение двух часов у меня были боли...

Конкретизация пространственно-

временных координат, которые всегда заданы в первом абцазе произведения, без категории квантитативности невозможна. В конце произведения также часто происходит корреляция категории квантитативности с анализируемыми дейктическими проекциями. При этом дейктические указания образуют классическую полную рамку произведения с помощью квантитативного потенциала.

Erich Maria Remarque. Im Westen nichts Neues. Er fiel im Oktober 1918, an einem Tage, der so ruhig und still war an der ganzen Front, daß der Heeresbericht sich nur auf den Satz beschränkte, im Westen sei nichts Neues zu melden. Он был убит в октябре 1918 года, в один из тех дней, когда на всем фронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной только фразы: «На Западном фронте без перемен».

В конце произведения, как правило, главный персонаж употребляется в контексте подведения итогов отрезка его жизненного пути, который был описан в произведении. Исследование финальных абзацев показало, что конечные компоненты обладают высокой степенью смысловой завершенности благодаря квантитативному потенциалу дейктиче-ских проекций.

Рамка произведения формируется не только за счет указаний на место и время событий

в начале и конце произведения, а также за счет других факторов, таких, как лексические повторы. Так, например, в произведении Г. Гессе «Степной волк» временные указатели на протяжении всего повествования часто реализуются с помощью лексемы der Tag в окружении квантитативной семантики: in acht Tagen, seinen fünfzigsten Geburtstag, diese wenigen Tage, eines Tages, Tag für Tag, seit einigen Tagen, jeden Tag, alltags, in diesen paar Tagen, in jenen paar Tagen, diesen ganzen Tag, einen halben Tag, nur acht Tage, Eintagsmusik, am selben Tage,mit solchen Halbundhalbtagen и т. д.

Пространственная рамка в произведении Э. М. Ремарк «На западном фронте без перемен» представлена так, что лексические средства указывают на логическое развитие событий.

Wir liegen neun Kilometer hinter der Front

[S. 1]. Мы стоим в девяти километрах от передовой.

Jeder gibt es zu, denn jeder weiß, daß nur im Schützengraben der Drill aufhört, daß er aber wenige Kilometer hinter der Front schon wieder beginnt [S. 34]. Все соглашаются, так как каждый из нас знает, что муштра кончается только в окопах, но уже в нескольких километрах от передовой она начинается снова.

Die von drüben können im Laufen nicht viel eher etwas machen, als bis sie auf dreißig Meter heran sind [S. 84]. На бегу солдаты противника почти ничего не смогут сделать, сначала им надо подойти к нам метров на тридцать.

Ein Heulen, eine Kniebeuge, und schon rasen sie über die fünfzig Meter freies Feld [S. 175]. Вой снаряда, приседание, - и вот уже они мчатся, преодолевая пятьдесят метров незащищенного пространства.

Квантитативные указатели места и времени создают у читателя предварительные представления, способствуют точному созданию ассоциаций. Такие указатели, как neun Kilometer hinter der Front, Sommer 1918 [E. M. Remarque, Im Westen nichts Neues] и т. д. являются информативными знаками. Все пространственно-временные координаты символичны, за всеми из них стоит историческая эпоха, которая вызывает у читателя определенные чувства и эмоции. Поэтому роль пространственно-временных дейктиков в корреляции с категорией квантитативности очень велика. Квантитативный потенциал помогает очертить границы пространства и вроемени в произведении.

Дейктические проекции пространства и времени выполняют важную роль в создании структуры произведения, а квантитативные единицы создают четкую пространственновременную рамку, ограничивая события в пространстве и во времени, а также формируют рамку, которая обеспечивает цельность и связность текста. Без квантитативных единиц читатель бы не смог придать образам и событиям произведения своеобразную, присущую только данному произведению, окраску.

При исследовании дейктических возможностей дейксиса в синтагматике текста в центре анализа находится формирование, взаимодействие и соединение частей текста. Первый вопрос, предшествующий исследованию членимости текста, - это то, на какие самостоятельные отрезки может делиться текст. Ю. М. Лотман разбивает текст на группы по уровням синтагматических сегментов. Для прозаического текста цепочка выглядит следующим образом: слово - предложение - абзац - глава [2. C. 100].

В крупном произведении с функцией членения текста на большие смысловые отрезки справляется глава или часть. Глава - это «наименьшая относительно законченная часть художественного произведения, выделенная графическими средствами» [3. C. 79]. Анализируя сегментирование текста на главы и части, следует отметить, что в крупных художественных произведениях они являются обязательным фактором членимости текста. Глава или часть начинается, как правило, с понятий «персонаж», «пространство» и «время». Кроме того, указание на персонаж, пространство и время в тексте часто осуществляется с помощью категории квантитативности.

Erich Maria Remarque. Im Westen nichts Neues. Часть первая. Wir liegen neun Kilometer hinter der Front. Gestern wurden wir abgelöst. Мы стоим в девяти километрах от передовой. Вчера нас сменили.

Часть вторая. Es ist für mich sonderbar, daran zu denken, daß zu Hause, in einer Schreibtischlade, ein angefangenes Drama «Saul» und ein Stoß Gedichte liegen. Manchen Abend habe ich darüber verbracht. Странно вспоминать о том, что у меня дома, в одном из ящиков письменного стола, лежит начатая драма «Саул» и связка стихотворений. Я просидел над своими произведениями не один вечер.

Часть третья. Wir bekommen Ersatz. Die Lücken werden ausgefüllt, und die Strohsäcke

in den Baracken sind bald belegt. Zum Teil sind es alte Leute, aber auch fünfundzwanzig Mann junger Ersatz aus den Feldrekrutendepots werden uns überwiesen. Sie sind fast ein Jahr jünger als wir. К нам прибыло пополнение. Пустые места на нарах заполняются, и вскоре в бараках уже нет ни одного свободного тюфяка с соломой. Часть вновь прибывших - старослужащие, но, кроме них, к нам прислали двадцать пять человек молодняка из фронтовых пересыльных пунктов. Они почти на год моложе нас.

Часть четвертая. Es ist beschwerlich, die einzelne Laus zu töten, wenn man Hunderte hat. Die Tiere sind etwas hart, und das ewige Knipsen mit den Fingernägeln wird langweilig. Tjaden hat deshalb den Deckel einer Schuhputzschachtel mit Draht über einem brennenden Kerzenstumpf befestigt. Wir sitzen rundherum, die Hemden auf den Knien. Хлопотно убивать каждую вошь в отдельности, если их у тебя сотни. Эти твари не такие уж мягкие, и давить их ногтем в конце концов надоедает. Поэтому Тьяден взял крышечку от коробки с ваксой и приладил ее с помощью кусочка проволоки над горящим огарком свечи. Мы уселись в кружок, голые по пояс...

В приведенных отрывках текста видно, что в началах частей присутствуют все три указателя - на персонаж, пространство и время -или хотя бы два из них. Сменяемость одной из координат является основанием для начала новой главы или части. Для того, чтобы вызвать у читателей яркие ассоциации, автор использует категорию квантитативности. Приведенные выше примеры показывают, что в начале каждой части обязательно фигурирует категория квантитативности в корреляции с дейктическими проекциями персонажа, пространства либо времени.

Хотя начальные предложения абзацев обладают большой организующей силой, при дальнейшем членении художественного текста на абзацы уже не наблюдается обязательное введение дейктических прекций в корреляции с категорией квантитативности.

Таким образом, указания на персонаж, место и время действия, представляющие собой дейктические проекции, принимают активное участие в членении художественного произведения. Самые крупные текстовые сегменты

- главы и части - формируются с помощью дейктических проекций в корреляции с категорией квантитативности. Поэтому данную

категорию можно рассматривать как средство членения текста на пространственные и временные отрезки. Поскольку сменяемость одной из координат является средством начала новой части или главы, то богатый квантитативный потенциал дейктических средств дает читателю возможность отчетливо представить полную картину описанных в произведении событий.

Список литературы

1. Залевская, А. А. Текст и его понимание : монография / А. А. Залевская. - Тверь : Твер. гос. ун-т, 2001. - 177 с.

2. Лотман, Ю. М. Структура художественного текста / Ю. М. Лотман // Об искусстве. - СПб. : Искусство-СПб, 2000. - С. 14-288.

3. Солганик, Т. Я. Стилистика текста : учеб. пособие / Т. Я. Солганик. - М.: Флинта, 2005.

4. Сребрянская, Н. А. Дейксис в единицах языка : монография / Н. А. Сребрянская. - Воронеж : ВГПУ, 2003. - 136 с.

5. Сребрянская, Н. А. Дейксис и его проекции в художественном тексте : монография / Н. А. Сребрянская. - Воронеж : ВГПУ, 2005. - 270 с.

6. Hesse, H. Der Steppenwolf / Н. Hesse. - Frankfurt am Main : Suhrkamp Verlag, 2000. - 319 S.

7. Remarque, Erich Maria. Im Westen nichts Neues / Erich Maria Remarque. - СПб. : Каро,

2005. - 218 S.

ЛИНГВОПЕРСОНОЛОГИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ ВТОРИЧНЫХ ТЕКСТОВ

Исследование выполнено при поддержке гранта Президента Российской Федерации МК-

2724.2008.6

В статье представлено лингвоперсонологическое описание вторичных текстов разных типов (изложений, сочинений-подражаний и стилизаций), созданных на базе одного текста, и показано, что их разнообразие обусловлено существованием разных типов языковых личностей.

Ключевые слова: лингвистическая персонология, лингвоперсонология текста, персонотекст,

параметры лингвоперсонологических различий, чество языковой способности.

В современном языкознании в связи с огромным вниманием лингвистов к человеку, языковой личности1 есть все основания говорить о формировании лингвистической персонологии как новой отрасли знания, о необходимости выделения которой вслед за обобщением философских идей Н. С. Трубецкого, Ш. Ренувье и Э. Мунье писал В. П. Нерознак2. Внутри данной дисциплины определился свой объект изучения, формируется понятийно-терминологический аппарат, разрабатывается методология и методика лингвоперсонологического анализа.

В концепции персонализма Э. Мунье3 выделяются две основные тенденции, действующие при формировании личности: к персонализации и деперсонализации, мы наделяем их вслед за В. П. Нерознаком лингвистическим содержанием и понимаем под ними прояв-ленность/непроявленность свойств языковой личности, проецируя эти качества в том числе и на текст.

Выделяется два исследовательских подхода: персонология в языковом измерении и лингвистика в персонологическом измере-нии4. Персонология в языковом измерении является аспектуальным направлением пер-сонологии - науки о личности, которая выступает в качестве предмета изучения, а в типологию личности, комплексный портрет личности включают в числе прочих и языковые характеристики.

Лингвистика в персонологическом измерении предполагает описание языка, текста, речевой деятельности в персонологическом аспекте. Предметом изучения здесь выступают языковые категории, которые рассматри-

языковая личность, тип языковой личности, ка-

ваются сквозь призму характеристик личности.

Это позволяет нам выделить внутри лингвистической персонологии отдельное направление исследований - лингвоперсонологию текста, которое может реализоваться в одном из двух вариантов: персоноцентрическом и текстоцентрическом.

В первом случае мы идем вслед за пониманием Ю. Н. Карауловым самого понятия «языковая личность» - это «.совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются: а) степенью структурно-языковой сложности; б) глубиной и точностью отражения действительности; в) определенной целевой направленностью. В этом определении соединены способности человека с особенностями порождаемых им текстов» (выделено мной. - Н. С.)5. При этом мы исходим из того, что разнообразие текстов обусловлено разным качеством языковой способности создаваемой их личности6.

Во втором случае мы исходим из того, что за языковым многообразием «... скрывается нечто общее, единая сила, а именно языковая одаренность, языковая способность (Sprachfahig-кей) человека» (выделено автором. - Н. С.)7. Все это позволяет говорить о гипотезе лингвоперсонологической вариативности языка

Н. Д. Голева8, которая предполагает введение таких понятий, как лингвоперсонологическое функционирование языка и в связи с этим -его лингвоперсонологическое варьирование (имеется в виду функционирование языка в пространстве качественного разнообразия

языковых способностей и вариативность результатов такого функционирования - персо-нотекстов). Персонотекст при таком подходе есть текст в аспекте проявления в нем свойств персоны - языковой личности автора и/или адресата.

В связи с преодолением узкого структуралистского понимания вариативности возникает проблема поиска методики описания текстовой вариативности, что приводит к необходимости обращения к категориям антрополингвистики. Однако более глубокое изучение данного вопроса возвращает нас вновь к исследованию языка, в онтологии которого заложены основания для лингвоперсонологического исследования собственно языковых категорий, в том числе и текстовых. Все это позволяет говорить о новом течении внутри системно-структурной лингвистики, которое можно обозначить как неоструктурализм. Вышесказанное вписывается в гипотезу лингвоперсонологического функционирования языка Н. Д. Голева, согласно которой язык устроен так, а не иначе еще и потому, что он обслуживает разные типы языковой лично-сти8. И тогда обычные языковые категории (например, части речи9 или местоимения10) наполняются лингвоперсонологическим содержанием.

Исследование проводилось на материале вторичных текстов разных типов. Поиск адекватной материалу методики описания начинается с выбора критериев типологи-зации, основным является степень близости вторичного текста к исходному. Таким образом, мы описываем результаты свертывания/ развертывания речевых сообщений, а потому обращаемся лишь к одному уровню описания языковой личности - деривационному, в то же время как универсальность принципа деривации заключается в том, что он охватывает не только разные уровни (от фонетического до текстового), но и разные планы (формальный, содержательный, функциональный) исследования объекта11.

Производство вторичных текстов имеет деривационный характер по той причине, что в его основе лежат процедуры свертывания и развертывания, коррелирующие с двумя взаимосвязанными речемыслительными процессами - восприятием и воспроизводством речевого сообщения. При восприятии текста происходит его свертывание в некий «смысловой сгусток» (инвариант), который при

репродукции развертывается в новую текстовую форму (варианты)12. В результате мы можем квалифицировать вторичные тексты как своеобразные «кодовые трансформации», в основе которых заложен субъективный момент, придающий производным текстам не столько жестко детерминированный, сколько статистико-вероятностный характер, а потенциальная вариативность вторичных текстов делает актуальным ее первый компонент.

В результате анализа материала было выявлено, что вторичные тексты построены по

2 принципам:

1. Деривационному: а) семасиологического типа (креативные и копиальные); б) ономасиологического типа (креативные и копиаль-ные).

2. Детерминационному: а) семасиологического типа (креативные и копиальные); б) ономасиологического типа (креативные и копиальные).

Деривационный принцип текстопострое-ния предполагает отношения включения (полного или частичного) первичного текста во вторичный при определенной степени инноваций формального, семантического и/или функционального плана. Этот принцип является основным при создании изложений, в результате его реализации появляются тексты в разной степени эквивалентные исходному.

Детерминационный принцип текстопо-строения такого включения не предполагает, первичный текст во многом (а именно формально, семантически и/или функционально) предопределяет появление вторичного, который, однако, не тождественен и не эквивалентен исходному. Пределом деривационного варьирования является разрушение тождества на всех уровнях при сохранении, а в дальнейшем и утрате отношений детерминации.

Создание вторичного текста изложения представляет собой акт семантической деривации, то есть речь идет прежде всего о создании/воссоздании макроозначаемого исходного текста, которое, свернувшись в процессе восприятия/понимания, будет развернуто в новое макроозначающее, составляющее единство с макроозначаемым и обусловленное макроозначающим исходного текста, в результате появляется текст, построенный по семасиологической модели. Создание вторичного текста по ономасиологической модели происходит прежде всего по линии создания/ воссоздания означаемого в отрыве от перво-

начального единства с означающим, что приводит к инновациям и в плане содержания, и в плане выражения.

Создание же вторичного текста стилизации идет по другому пути, однако при этом действуют аналогичные модели. При стилизации речь идет о воссоздании не макроозначаемого, а макроозначающего текста, которое во вторичных текстах, построенных по семасиологической модели, подкрепляется единством с макроозначаемым, а в текстах, построенных по ономасиологической модели, никак не коррелирует с ним или же, напротив, эти тексты строятся по антонимическому принципу в широком смысле, результатом чего является создание пародии.

При создании сочинения-рассуждения деривационный и детерминационный принципы взаимодействуют, последовательно доминируя на разных стадиях создания текста.

Копиальность и креативность с их акцентами соответственно на данном (то есть исходном тексте) и новом (то есть вторичном тексте) также в своем аспекте раскрывают степень близости вторичного текста к исходному. В результате получается, что копиальность и креативность присущи и деривационным, и детерминационным текстам, построенным и по семасиологической, и по ономасиологической модели, но природа этой копиальности/ креативности разная, хотя при поверхностном анализе может показаться, что семасиологическая модель коррелирует с копиальностью, а ономасиологическая - с креативностью. Создание вторичного текста по семасиологической модели протекает по линии создания означаемого, но подкрепляется его единством с означающим, что в какой-то степени сдерживает развитие означаемого и приводит к меньшим семантическим инновациям в текстах, построенных по данной модели.

Основные теоретические положения, выдвинутые в результате анализа вторичных текстов разных типов, проиллюстрируем относительно однородным материалом -сочинениями-стилизациями по стихотворению в прозе И. С. Тургенева «Сфинкс», созданными студентами 4 курса факультета филологии и журналистики Кемеровского государственного университета.

Перед нами стилизации, а потому все тексты построены по детерминационному принципу (по крайней мере, он доминирует), согласно которому исходный текст во многом

обусловливает создание вторичных, а именно: прежде всего, формально, результатом чего является построение текста по семасиологической модели:

Бирюзовые, иссиня-коричневые, потрепанные беспощадным временем, потерявшие былой, так манящий блеск и запах книги... стеллажи, уходящие в перспективу лоджии и теряющиеся за горизонтом балкона!

А на фоне этой игры корешков в прятки с историей, над лучами драгоценной интеллектуальной пыли, взгромоздившийся на табурет поднимаюсь я.

Что-то суровое в жадном, поиском сдобренном взоре; полуоткрытый от немого вопроса рот, губы которого точно желают впитать всю мудрость веков; согнутые в локтях и оканчивающиеся скрюченными, как у «чахнущего над златом» Кощея, пальцами руки!

Что ищу я? К какому знанию алкаю причаститься! Мои жесты молчат и ждут, когда приблизится к ним их Эдип и разговорит их.

Стоп! Но почему же я спускаюсь, теряя только что присущее мне величие, в какую бездну темного пола я ныряю, обрадованный и разочарованный одновременно! Неужели обнаружился среди фолиантов этого космоса библиотеки свой Эдип? Неужели ему удалось легко, грациозно, бескровно - а главное, просто раскрыть тайну моих телопредставле-ний? Часы томительных мучений и поисков в кладовых памяти уничтожить в секунду, повергнув Сфинкса?

И ведь истинно Сфинксом был я! Сея тайна бытия была известна мне, но, как солнце за облаком, скрылась - чтобы, ослепляя, благодаря этому Эдипу, - книге явиться вновь.

И часто мы оборачиваемся Сфинксами, попадаем в них. Оттого ли, что вопросительные речи наши загадочны даже для нас? Не знаю!

Да только безмолвие ответа, к счастью, всегда победит обретенный нами Эдип, великая и малая, известная и забытая - книга, книжечка, книжулька! (ВТ-1).

В итоге в первую очередь семантической обусловленности возникают тексты, построенные по ономасиологической модели:

Да и сам я - не сфинкс ли себе? Такой вопрос может задать себе каждый человек, если задумается над загадкой своего существования. Человек не может понять, почему природа его именно такова. Кто-то от

природы стремится к кротости и смирению, а кто-то же мечтает о благополучие и наживе. Да и в легенде сфинкс по-разному относится к людям. Существует поверье, что если положить в пасть сфинксу руку и попросить его о чем-нибудь, то твое желание сбудется. Но если человек попросит о богатстве, то сфинкс откусит ему руку. Загадкой является и сам сфинкс. Почему у него такое двоякое отношение к людям? Каждый человек -загадка, каждый человек уникален как сфинкс. Мы все разные, мы отличаемся по внешности, по социальному положению, по характеру, по цвету глаз и форме носа, но каждый из нас это индивидуальность, личность. Всю жизнь человек пытается разгадать себя или другого как загадку. Так же как Эдип способен разрешить загадку сфинкса (ВТ-2);

Да и сама я - не сфинкс ли себе? Ведь и мои черные дуги бровей, бездонные, словно морская пучина, глаза, мягкие алые губы говорят о той загадке, что скрыта в моем сердце, в моей душе. Каждый человек - индивидуальность, неповторимое создание щедрой природы. Невозможно, как бы нам не хотелось, до конца познать окружающих нас людей, выведать их тайны, пробраться в самые темные, скрытые от посторонних глаз уголки души...

Внешность, мимика, жесты помогают в определенной мере понять человека, но разгадать его загадку - никогда!

Бывает, смотришь на кого-то и думаешь: «Что же у тебя в душе, незнакомец?

О чем ты сейчас думаешь? Какие у тебя самые заветные мечты? Я об этом никогда не узнаю!»

Да и надо ли? Ведь человек, не важно какой - русский, грек ли, француз - это загадка! Так пусть он ей и остается!.. (ВТ-3)

Реализация семасиологической стратегии текстопорождения в ВТ-1 приводит к тому, что в нем сохраняется композиционное, абзацное членение ИТ, его структура и даже лексическое, морфологическое и синтаксическое наполнение. Ср. начало текстов:

Изжелта-серый, сверху рыхлый, исподнизу твердый, скрыпучий песок... песок без конца, куда ни взглянешь!

И над этой песчаной пустыней, над этим морем мертвого праха высится громадная голова египетского сфинкса (ИТ).

Бирюзовые, иссиня-коричневые, потрепанные беспощадным временем, потерявшие

былой, так манящий блеск и запах книги... стеллажи, уходящие в перспективу лоджии и теряющиеся за горизонтом балкона!

А на фоне этой игры корешков в прятки с историей, над лучами драгоценной интеллектуальной пыли, взгромоздившийся на табурет поднимаюсь я (ВТ-1).

Подобная корреляция формы характерна, как мы видим, и для последующих текстовых компонентов, в ВТ-2 и ВТ-3 этого не наблюдается, реализация ономасиологической стратегии не предполагает ни формального, ни стилистического единства с ИТ.

При этом в данных текстах по-разному представлена копиальность и креативность, которые могут реализовываться как формально, так и семантически: в ВТ-1 реализована креативность на уровне формы и ее единства с содержанием, в ВТ-2 присутствуют и копи-альность, и креативность с доминированием последней, но уже по линии продления семантики: Существует поверье, что если положить в пасть сфинксу руку и попросить его о чем-нибудь, то твое желание сбудется. Но если человек попросит о богатстве, то сфинкс откусит ему руку. Загадкой является и сам сфинкс, а ВТ-3 во многом стандартен, что свидетельствует о его копиальности.

Общие положения могут быть проиллюстрированы конкретными примерами, в частности местоимение в свете развиваемой концепции предстает как лингвоперсонологическая категория. Так, в текстах реализованы разные типы повествования: Я - МЫ - ОН

- повествование идет по линии от персонализации к деперсонализации. В ВТ-1 реализуется Я -повествование, этот текст по данному признаку в большей степени персонализирован, в ВТ-2 и ВТ-3 намечается движение к деперсонализации от Я-повествования к МЫ-повествованию (ВТ-2) и от Я-повествования к ОН-повествованию (ВТ-3).

Категория рода (гендерный аспект) также наполняется лингвоперсонологическим содержанием. Например, реализация мужского рода в ВТ-1 (И ведь истинно Сфинксом был я!) соотносится с полом реального автора, в ВТ-2 (Да и сам я - не сфинкс ли себе?) не соотносится с полом автора, что свидетельствует о нерелевантности для ВТ-1 признака персонализации / деперсонализации по линии рода и о проявленности последнего компонента в ВТ-2. В ВТ-3 же, напротив, действует тенденция к персонализации, что доказывает

тот факт, что мужской род заменяется женским родом ВТ-3 (Да и сама я - не сфинкс ли себе?), что совпадает с полом автора ВТ-3.

Последний пример показывает, что персонализация / деперсонализация и креативность / копиальность - категории разного порядка: проявленность свойств языковой личности может быть и стандартной.

Таким образом, мы видим действие тенденций к персонализации и деперсонализации на уровне текстопорождения, в результате реализации разных порождающих стратегий возникает разнообразие вторичных текстов, обусловленное качественным отличием языковой способности создававшей их языковой личности.

Примечания

1 Богин, Г. И. Модель языковой личности в её отношении к разновидностям текстов : дис. ... д-ра филол. наук / Г. И. Богин. - Л., 1984; Караулов, Ю. Н. Русский язык и языковая личность / Ю. Н. Караулов. - М., 1987.

2 Нерознак, В. П. Лингвистическая персоно-логия : к определению статуса дисциплины /

В. П. Нерознак // Язык. Поэтика. Перевод : сб. науч. тр. - М., 1996.

3 Мунье, Э. Манифест персонализма / Э. Мунье. - М., 1999.

4 Голев, Н. Д. Лингвоперсонология : проблемы и перспективы / Н. Д. Голев, Н. В. Сайкова // Вопросы лингвоперсонологии : межвуз. сб. науч. тр. Ч. 1. - Барнаул, 2007.

5 Караулов, Ю. Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения / Ю. Н. Караулов // Язык и личность. - М., 1989. - С. 3.

6 Голев, Н. Д. Лингвистические и лингводидактические проблемы языкового образования в техническом вузе (опыт построения концепции) / Н. Д. Голев // Прикладная филология в сфере инженерного образования : коллект. моногр. Т. 1. Методология и методика языкового обучения в техническом вузе. -Нортхэмптон ; Томск, 2004.

7 Вайсгербер, Й. Л. Родной язык и формирование духа / Й. Л. Вайсгербер. - М., 2004. - С. 36.

8 Голев, Н. Д. Лингвоперсонологическая вариативность языка / Н. Д. Голев // Изв. Алт. гос. ун-та. Серия «История, филология, философия и педагогика». - 2004. - № 4.

9 Головина, Т. А. Лингвоперсонологическое функционирование частей речи : статистический аспект : дис. ... канд. филол. наук / Т. А. Головина. - Кемерово, 2008.

10 Синельникова, Л. Н. Альтерэгоцентричский тип коммуникативной рефлексии / Л. Н. Синельникова // Жанры и типы текста в научном и медийном дискурсе. Вып. 6. - Орёл, 2008.

11 Мурзин, Л. Н. Основы дериватологии / Л. Н. Мурзин. - Пермь, 1984.

12 Жинкин, Н. И. Речь как проводник информации / Н. И. Жинкин. - М. : Наука, 1982; Кацнельсон, С. Д. Типология языка и речевое мышление / С. Д. Кацнельсон. - Л. : Наука, 1972; Мурзин, Л. Н. Текст и его восприятие / Л. Н. Мурзин, А. С. Штерн. - Свердловск,

1991.