CC BY
279
В исследованиях, выполненных под руководством профессора Л. А. Шкатовой в рамках психолингвистического, коммуникативного, социолингвистического и лингвокультурологического направлений (всего более 40 работ), основное внимание уделяется смыслопорож-дению и восприятию в разных типах дискурса, включая институциональный и интернет-дискурс, различными типами языковой личности и ограниченными разнообразными языковыми ситуациями.
Изучению общих закономерностей эволюции мифологического мышления, процессов мифологизации и идеологизации мифологем, анализу национально-культурных особенностей концептосфер, языковой картины мира, функционально-когнитивному анализу институционального и креолизованного дискурса посвящены исследования (25 диссертационных работ), выполненные под руководством профессора С. А. Питиной, объединяющие в себе когнитивный и лингвокультурологический подходы.
Основатель научной школы когнитивного терминоведения профессор Е. И. Голованова (под ее руководством защищено семь кандидатских диссертаций) успешно разрабатывает лингвокогнитивные, когнитивно-коммуникативные и лингвокультурологические аспекты специальных языков, профессионального сознания и профессиональной языковой личности.
В исследованиях профессора Т. А. Воронцовой (научный руководитель двух утвержденных диссертационных работ) анализируются когнитивно-коммуникативные аспекты речевого поведения и речевой агрессии.
Проблемами речевого воздействия как влияния, оказываемого субъектом на реципиента с помощью лингвистических, паралингвисти-ческих и нелингвистических символических средств в процессе речевого общения, обусловленного особыми предметными целями говорящего, включающими изменение личностного смысла того или иного объекта для реципиента, перестройку его категориальных конструктов, влияние на поведение, изменение эмоционального настроя либо психофизиологических процессов, плодотворно занимается профессор кафедры теории языка Е. В. Шелестюк.
В центре внимания ученых находятся основные понятия когнитивной науки: концепт, картина мира, концептуальная картина мира, концептуализация, категоризация, каждое из которых неизбежно затрагивает проблему соотношения языка и мышления, что позволяет говорить о когнитивной научной парадигме как центральной и системообразующей.
Список литературы
1. Актуальные проблемы современной лингвистики / сост. Л. Н. Чурилина. М., 2009. 410 с.
2. Комарова, З. И. Когнитивные функции цитаты в естественнонаучном тексте / З. И. Комарова, А. А. Шагеева. Екатеринбург, 2009. 249 с.
3. Кубрякова, Е. С. Эволюция лингвистических идей в конце ХХ века // Язык и наука конца 20 века / под ред. Ю. С. Степанова. М., 1995. С.144-238.
4. Попова, З. Д. Когнитивная лингвистика / З. Д. Попова, И. А. Стернин. М., 2007. 313 с.
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 24 (315).
Филология. Искусствоведение. Вып. 82. С. 37-47.
Е. В. Шелестюк
ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЙ ПЕРЕНОС КАК ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ОСНОВА ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ АДАПТАЦИИ
Рассматривается понятие лингвокультурного переноса в четырех оппозициях: а) локальный vs целостный; б) осознанный vs неосознанный; в) связанный с глубинными vs с поверхностными структурами оригинала и перевода; г) связанный с социальными статусами языков оригинала и перевода.
Ключевые слова: лингвокультурный перенос, адаптация, лакуна, форенизация и доместикация, языковая и культурная интерференция, поверхностные и глубинные структуры.
Известно, что языки при сопоставлении обнаруживают множество лакун - «пробелов», «пустых мест» в системе национально-специфических эквивалентов: как языковых (например, грамматические формы, синтаксические структуры, содержание и объем значений лексики, наименования реалий и др.), так и речевых (несовпадение средств описания референтной ситуации, узуальной сочетаемости, фразеологии и идиоматики, жанрово-стилистических норм). Выделяют также культурологические лакуны: субъектные, отражающие национально обусловленные характерологические и эмотивные особенности субъектов коммуникации, специфику национального юмора; когнитивно-коммуникативные, обусловливающие различия когнитивной обработки информации и разницу стратегий коммуникации; лакуны культурного пространства, отражающие своеобразие восприятия времени и пространства, бытового уклада, ритуалов, культурного фонда, концептов, символики; текстовые лакуны, выражающие различие текстового восприятия как в связи с присутствующим в нем «сверхтекстом» (реалиями, аллюзиями, скрытыми цитатами, скрытыми намеками и др.), так и с наличием иной интерпретационной перспективы [6; 8].
Лакунарность языков и концептуально-интерпретационные различия текстов разных лингвокультур побуждали исследователей поднимать проблему принципиальной непереводимости текста, а также искать пути ее решения. С этой целью были разработаны многочисленные модели перевода как процесса: трансформационная (Л. С. Бархударов и др.); компонентная, или семантическая (Дж. Кэт-форд и др.); «модель соответствий» Я. И. Рец-кера; пятиуровневая модель эквивалентности В. Н. Комиссарова; коммуникативно-прагматическая модель А. Д. Швейцера и другие.
Традиционно метод, позволяющий преодолевать лакунарность текста, называется адаптацией. Согласно В. Н. Комиссарову, адаптация - преобразование информации с целью изложить ее в иной форме, определяемой особой задачей межъязыковой коммуникации [3]. Основными видами адаптации выступают количественное сокращение оригинала, а также качественное преобразование его формы и содержания в соответствии с языковыми, культурными и когнитивными структурами реципиента. Целостная адаптация («адаптивное транскодирование») зачастую критикуется как
тип перевода, не дающий адекватного представления о культуре языка перевода и искажающий смысл оригинала. За рубежом противниками адаптации текста при переводе ради fluency - «сглаженности» («слитности») текста и «беглости» чтения, выступают такие известные филологи и переводчики, как А. Лефевр,
А. Берман, Л. Венути; они призывают переводчиков не сглаживать шероховатости перевода, обусловленные разницей лингвокультурных систем. Вместе с тем значительная часть пере-водоведов-традиционалистов признает неизбежность и значимость адаптации как фактора, облегчающего восприятие переводимого текста. Существует также взгляд, допускающий практически неограниченную адаптацию оригинала, это скопос-теория К. Райс, Х. Вермеера, К. Норд, утверждающая автономию перевода от оригинала, его самоценность, обусловленную функциями перевода в рамках принимающей культуры.
В целом, выделяются четыре основных стратегии преодоления лакунарности в процессе адаптации: а) снятие лакуны, утрата при переводе непереводимой единицы текста (пример А. Нойберта: I came to Warley on a wet September morning with the sky the gray of Guiseley sandstone. - В Уорли я приехал дождливым сентябрьским утром. Небо казалось высеченным из серого песчаника); б) краткое пояснение имплицитного культурного смысла реалии - экспликация (It was Friday. So they will soon go out and get drunk (J. Brain). - «Была пятница, день получки. Скоро они пойдут домой и напьются»); в) компенсация при помощи аналогичного языкового или речевого явления в ПЯ (You could tell he was very ashamed of his parents and all, because they said “he don’t” and “she don’t” and stuff like that... (J. Salinger) -Сразу было видно, что он стесняется своих родителей, потому что они говорили «хочут» и «хочете», и все в таком роде); г) наконец, формальная передача единицы оригинала (с помощью калькирования, транскрипции, транслитерации или лексико-семантических замен), часто с элементами экспликации (например, словосочетание Knitter’s Frolic - «Проделки вязальщиков» (фестиваль вязальщиков в Торонто, выставка-продажа и семинары для мастеров и начинающих). Первый случай переводческой работы с лакунами можно назвать «нейтрализацией» смысла оригинала, а три других правомерно отнести собственно к вариантам прагматической адаптации.
Понятие лингвокультурный перенос (ЛП), которое мы развиваем в настоящей работе, напрямую связано с лакунарностью и адаптацией текста. Лингвокультурный перенос обусловлен фоновыми знаниями (пресуппозициями) переводчика, побуждающими его к выбору той или иной стратегии перевода, к расстановке приоритетов и определенному способу передачи конкретных единиц оригинала.
Если говорить о лингвокультурном переносе par exellence, то он относится к онтологии, это психическое (точнее, этнопсихолинг-вистическое) явление. Понятие трансфера, или переноса, было введено З. Фрейдом (он именовал его словом Übertragung) для обозначения проекции индивидом своих субъективных оценок и иллюзий из мира чувствований во внешний мир [12]. К. Г. Юнг связывал трансфер с переносом архетипов, символических образов на объекты окружающей действительности (работы «Психология и алхимия», «Психологии переноса», “Mysterium Coniunctionis”), т. е. указывал не столько на субъективно-эмоциональную, сколько на культурную составляющую трансфера. И хотя в концепции Юнга такой перенос связывается скорее с универсальными, генетически врожденными протообразами бессознательного, аналогии которых он находит в алхимических символах, в мифологии, в искусстве, несомненно, что и стереотипы, благоприобретенные через культурную среду и язык, обусловливают перенос уже усвоенных концептуальных структур на вновь осваиваемые объекты действительности.
Лингвокультурный перенос можно понимать широко - как культурно обусловленную субъективность интерпретации оригинала, как концептуальный и этнопсихолингвистиче-ский крен, отражающий пресуппозиции переводчика относительно родного и иностранного языков и культур, а также как пресуппозиции переводчика относительно текста и его смыслов, автора текста, реципиента как интерпретатора.
В описании проявлений лингвокультурного переноса большой объяснительной силой обладает, на наш взгляд, трансформационная модель перевода Л. С. Бархударова. Согласно этой модели, переводчик имеет дело с поверхностными текстовыми структурами оригинала, которые он передает при помощи эквивалентных структур ПЯ, а также с глубинными структурами оригинала, которые он пытается
проинтерпретировать и раскрыть с помощью глубинных структур ПЯ и воплотить в соответствующих поверхностных структурах. Заметим, что наше понимание глубинных структур является не столько формально-лингвистическим, сколько психолингвистическим. Под глубинными структурами мы понимаем имплицитные семантические компоненты высказывания, побочные смыслы и весь совокупный образно-ассоциативный комплекс, который имеется у носителя той или иной лингвокуль-туры при производстве / восприятии высказывания. Под поверхностными же структурами понимаются слова и грамматические структуры, образы и символы, которые выбираются для представления (репрезентации) мысли.
В свете этого подхода лингвокультурный перенос может приводить:
к трансформации содержания оригинала, когда происходит перенос концептуальных структур с одной культуры на другую и, соответственно, замена глубинных структур оригинала инокультурными глубинными структурами; замена или приращение смыслов, компенсация образности, идиоматики, реалий и др.;
к трансформации поверхностных структур перевода, когда русский перевод начинает звучать «по-иностранному», а иностранный -«слишком по-русски».
Лингвокультурный перенос как психолингвистическое явление обнаруживает ряд оппозиций, среди которых наиболее существенными нам представляются: а) локальный vs целостный; б) осознанный vs неосознанный; в) связанный с глубинными vs с поверхностными структурами оригинала и перевода; г) связанный с социальными статусами языков оригинала и перевода. В рамках этих оппозиций мы и будем описывать это явление.
Первая оппозиция; локальный vs целостный ЛП
Локальный лингвокультурный перенос означает замену отдельных реалий, идиоматики, элементов комического (например, каламбуров), трансформации образности, идиолектных особенностей речи и др., а целостный - изменение самих концептуальных структур оригинала, его целостную адаптацию.
Локальный перенос ведет к реализации переводческого приема компенсации, когда реалия, идиома, метафорический образ, каламбур или характерные особенности идиолекта героя заменяются подобранными для них аналогами на языке перевода.
Приведем несколько примеров компенсации реалий:
“He plied her with scones and jam” (J. Galsworthy) - «Он угощал ее оладьями с вареньем» (перевод Н. Вольпин). Здесь происходит замена реалии ИЯ иной реалией ПЯ, поскольку в лингвокультурах оригинала и перевода наблюдается лакунарность соответствующих понятий. Аналогичные примеры:
“I didn’t have a date or anything, so I and this friend of mine, Mal Brossard, that was on the wrestling team, decided we’d take a bus into Ag-erstown and have a hamburger and maybe see a lousy movie” (J. Salinger). - «Делать мне было нечего, и мы с моим приятелем, с Мэлом Брос-саром из команды борцов, решили поехать на автобусе в Эгерстаун съесть по котлете, а может быть, и посмотреть какой-нибудь дурацкий фильм» (перевод Р. Райт-Ковалевой).
“She said maybe she’d eat a cheeseburger later on. Just what is this cheeseburger business? From what I gather, she’s practically been living on cheeseburgers and Cokes all semester so far... Christ lived on cheeseburgers and Cokes. For all we know, he probably fed the mult-... ” (J. Salinger, “Zooey”) - «Она сказала, что попозже, может, съест сырник. Но при чем тут сырники? Насколько я понимаю, она и так весь семестр питалась сырниками и кока-колой. ... Христос питался сырниками и кока-колой. Как знать, может, он и толпы кормил...» (перевод М. Ковалевой).
Еще пример. «Молдаванка шла толпами, как будто во дворе у Криков были перекидки» (И. Бабель «Одесские рассказы», последующий контекст - «Люди расселись в палисаднике и вынули угощение»). “The Moldavanka was arriving in droves, as if a wake were being held in the Kriks’ yard.” Перевод многозначного одесского слова перекидки - «ярмарка, балаган, шум, семейная склока; также тип аттракциона на ярмарке» производится с помощью слова wake в его религиозном значении - «бдение, всенощная в канун местного праздника», что реализует сему зрелищности, добавляя в смысл фразы сему сакральности, зато упуская сему потасовки, склоки.
Компенсация идиоматики и образности:
“Snail, snail, glister me forward,/ Bird, soft-sigh me home, /Worm, be with me” (Roethke). «Несите ж домой меня, ты, переливчатая улитка,/ и птица, взмах крыльев которой легок, как вздох, / и червь дождевой». Глагольные метонимии “glister” и “soft-sigh”, образован-
ные в результате конверсии существительных, свойственны английскому языку и принципиально отсутствуют в русском, чем вызывают определенные трудности при переводе. В нашем примере компенсация образности, создаваемой этими метонимиями, производится при помощи экспрессивного эпитета и образного сравнения.
Компенсация может быть связана не только с заменами реалий и трансформацией образности, но и с изменением самих концептуальных структур оригинала, с переносом когнитивных и интерпретационных стратегий своей линг-вокультуры на чужую и наоборот. Тем самым предполагается иная интерпретация произведения, в переводе появляются иной подтекст и выводы. Упомянутый выше представитель культурологического направления в переводо-ведении А. Лефевр отмечает распространенность «адаптации оригинала к конкретной идеологии или поэтике иноязычной аудитории». При этом идеология в теории А. Лефевра получает тройственное выражение: как идеологическая установка самого переводчика, которая выражается в элементе субъективности при восприятии оригинала; как идеология власти, которая реализуется в требованиях цензуры; как идеология целевой читательской аудитории, которая предопределяется идеологией власти и всем социокультурным контекстом эпохи (цит. по: [4], см. также [17]).
Например, в цитированном выше романе Дж. Брэйна «Место наверху» герой, с презрением описывая внешность молодого человека «из низов», говорит, в частности, что у него “the face behind the requests on Forces Favourites”, т.е. «лицо человека, который посылает заявки для исполнения по радио в концерте для военнослужащих». Как поясняет В. Н. Комиссаров, подобная ситуация вряд ли будет воспринята читателем русского перевода как уничижительная характеристика. Поэтому переводчики (Т. Кудрявцева и Т. Озерская) предпочли установить эквивалентность с совершенно иной ситуацией: «такие лица видишь на плакатах...» [3].
В качестве примера целостного концептуального переноса (т. е. переноса на уровне текста) можно привести перевод В. Н. Топоровым второй части триптиха У. Х. Одена “In Memory of W.B. Yeats”, в котором появляются перефразированные образы, не вписывающиеся в концептуальную программу оригинала и в кон-цептосферу Одена в целом [4]. На культурноконцептуальном уровне наиболее бросается в
глаза актуализация концепта РОДИНА, характерного для русского менталитета: «отчие места», «державна», «державныйрот» - вместо нейтрального country в оригинале. По мнению автора вышеуказанной статьи, результатом введения в перевод подобного культурологически и эмоционально нагруженного символического концепта становится «концептуальная дисгармония двух текстов». В этом же переводе, наряду с этноконцептуальным переносом отмечаются стилистические и идеологические замены: вместо нейтрального «Ирландия» использовано архаично-возвышенное «Эйре»; вместо строк “executives / would never want to tamper” - строки «где никто из главных / Главы не преклонит», что отражает замещение ирландской колониальной реалии «чиновники, наместники» имперской реалией «главы», а также замещение прагматики нежелания прагматикой невозможности и т. п. Можно сказать, что все аспекты упомянутого выше переноса: концептуальный, стилистический, идеологический - влекут за собой значительную трансформацию глубинных структур оригинала.
В качестве еще одного примера целостной адаптации возьмем фрагмент перевода песни Джонни Кэша “Man in Black”: “But ‘til we start to make a move to make a few things right, / You’ll never see me wear a suit of white. / Ah, I’d love to wear a rainbow every day, /And tell the world that everything’s OK, /But I’ll try to carry off a little darkness on my back,/ ‘Till things are brighter, I’m the Man In Black. (Дж. Кэш) - «О, если бы всё это было так / Я напялил бы малиновый пиджак / Я сел бы в Кадиллак оттенка кофе с молоком / И песни пел, как мил мне отчий дом. / Я б не таскал в кармане динамит, / Но никто не застрахован от обид. / И нынче ты на воле, а завтра сел в тюрьму / И я черного прикида не сниму» (перевод исполнителя песни Дж. Кэша).
В приведенном переводе ключевые образы оригинала существенно меняются, вводятся элементы инокультурного колорита и гротеска. Утрачен центральный посыл оригинала: социальный подтекст песни в интерпретации переводчика сглаживается, сознательной протест героя превращается в иррациональный бунт. Думается, что мотивацией переводчика в данном случае явилось желание приблизиться через текст к читателю (действительно, текст в переводе стал звучать более фамильярно, даже панибратски) и выразить в переводе свое понимание реальности. Как и в предыдущих
случаях, данный перевод являет пример концептуальной адаптации, однако здесь мы наблюдаем явно неправомерные трансформации прагматики и глубинных смыслов оригинала, искажающие восприятие.
Вторая оппозиция: осознанный га бессознательный ЛП
Перенос может осознаваться переводчиком в контексте его пресуппозиций, фоновых знаний и направляться общими стратегиями «сглаживания» текста, а также специфическими интенциями переводчика, определяемыми его сверхзадачей. Ряд типичных стратегий «сглаживания» и интенций переводчика обозначен А. Берманом [15].
Результатом осознанного лингвокультурного переноса при переводе является преднамеренная адаптация, когда единицы текста, не имеющие эквивалентов в лингвокультуре перевода, компенсируются соответствиями ПЯ (квази-эквивалентами) с неизбежной трансформацией смыслов. Однако зачастую лингвокультурный перенос является неосознанным и обусловливает непреднамеренную адаптацию, влекущую за собой неадекватность перевода.
Рассмотрим на нескольких примерах непреднамеренную подмену глубинных концептуальных структур оригинала. Оговоримся, что мы считаем приведенные ниже примеры явлениями неосознанного лингвокультурного переноса, поскольку переводчики текстов являются профессионалами, отражающими сложившийся в новое время переводческий канон сочетания мастерства с высокой точностью передачи смысла и формы, а также постольку, поскольку не заявлена и не очевидна иная переводческая задача (сверхзадача), чем просто передать структуру, содержание и прагматику оригиналов.
Прежде всего приведем классический пример перевода, приводящего к изменению концептуально-интерпретативных структур оригинала: это сюжет Гейне о сосне и пальме в изложении Лермонтова. Как пишет литературовед И. С. Чистова, «Лермонтов не принял во внимание существенных для Гейне грамматических родовых различий: в немецком языке «сосна» - мужского рода, «пальма» - женского. Поэтому стихотворение Лермонтова написано не о разлуке влюбленных, как у Гейне, а о трагедии одиночества, непреодолимой разобщенности людей». Это один из тех случаев, когда грамматика, точнее грамматический род, существенно видоизменяет глубинные
структуры оригинала. И, по всей видимости, это один из случаев именно непреднамеренной адаптации, в основе которой изначально лежал бессознательный перенос образа сосны из русской лингвокультуры на немецкий оригинал при его восприятии.
В качестве еще одного примера неосознанного лингвокультурного переноса можно привести трансформацию образа Йоссариана, героя романа «Уловка-22» Джозефа Хеллера (трусливого члена экипажа бомбардировщика времен Второй Мировой войны), произведенную переводчиками М. Виленским и В. Титовым. Переводчики усилили негативные и экспрессивные коннотации, относящиеся к описанию героя, и снизили сам стиль этого описания, добавив просторечную идиоматику: «злой» взгляд вместо «внимательного», «окончательно потерял мужество» вместо «ему изменило хладнокровие» (“lost his nerve”), «душа ушла в пятки», «в ужасе взмолился» там, где в подлиннике «ему стало не по себе» (“was unnerved”), «он почувствовал, как к сердцу подступает страх» - “in incipient panic”, «спасать свою шкуру» всякий раз, когда речь идет о борьбе за жизнь. Причины искажения образа - в его субъективной оценке, обусловленной лингвокультурным переносом: подсознательным осуждением малейшей трусости во время войны, и, в целом, восприятием борьбы с фашизмом как героического дела, соответственно, вынесением резкой моральной оценки всему тому, что из этой концепции выбивается. Как отмечает М. Лорие, «Йоссариан отнюдь не положительный герой. Он напивается и буянит и развратничает не хуже других, когда попадает по увольнительной в Рим, а то и у себя на базе. Он не исполнен высоких патриотических чувств и благородных мыслей о необходимости избавить мир от фашизма. Но, думается, нельзя судить его нашими мерками. <...> Роман Хеллера - подлинная хрестоматия, в которой, пусть с гротескными преувеличениями, показано, чего ищут на войне американские генералы и полковники, как безграничная власть, которой наделяет их армейская субординация, будит в них худшие инстинкты - стяжательство, жестокость. И вот перед нами герой, которому очень не хочется умирать на этой «гнусной и грязной войне» (<...> это определение войны в восприятии Йоссариана в переводе исчезло)» [5].
Следующий пример касается не перевода, но научной филологической статьи, в которой автор интерпретирует постмодернистский ро-
ман М. Каннингема «Часы», повествующий об одном дне трех женщин разных эпох и стран, связанных с романом В. Вульф «Миссис Дэл-лоуэй». Автор комментирует: «каждая из женщин понимает, что мир полон не только радости и неисчерпаемых возможностей, но лжи, страдания и зла». Такого рода интерпретацию, несмотря на присутствие трагических мотивов в романе - три сюжета так или иначе связаны со страданием и смертью, можно безусловно назвать лингвокультурным переносом, видением морального и экзистенциального смысла там, где его не предполагалось автором. Такой перенос стал, вероятно, возможен как в связи с иной традицией изображения действительности, принятой в отечественной литературе (признано, что действительность интерпретируется в ней более глубоко в социальном, этическом и духовном аспектах), так и по аналогии с упомянутым в романе реалистическим произведением «Анна Каренина» Льва Толстого.
Подобных примеров искажений при переводе и литературно-критической интерпретации англоязычной художественной литературы встречается много. Впрочем, не меньше их наблюдается при переводе русской литературы англоязычными переводчиками. Как отмечает английский филолог и переводчик Ро-налд Хингли, бездумный язык переводческих штампов, «translatюnese», который так часто использовался в переводе русской литературы, придает ей особый, какой-то «рыхлый» стиль, не имеющий никакого отношения к оригинальным русским текстам ([16], цит. по:[20. Р. 4]). Примеры этого явления хорошо продемонстрированы в переводоведческих работах К. И. Чуковского [10 и др.].
Третья оппозиция: перенос глубинных
структур лингвокультуры га перенос поверхностных структур языка при переводе
С одной стороны, существует перенос глубинных структур - т. е. реалий, образов, концептуальных структур - принимающей культуры на переводимый текст, обусловливающий лингвокультурную адаптацию. С другой стороны, есть перенос поверхностных структур при переводе, обусловливающий языковую адаптацию текста. Поскольку практически все вышеприведенные примеры иллюстрируют содержательно-смысловой перенос, здесь мы остановимся на переносе поверхностных структур ИЯ или ПЯ на переводимый текст.
Следует отметить, что в целом, можно выделить две стратегии перевода: доместикацию
оригинала и форенизацию перевода (терминология Л. Венути) [20]. Доместикация предполагает этноцентрическое уподобление иностранного текста языковым нормам языка перевода, образно говоря, «приглашение авто-ра-иностранца в родную языковую культуру», форенизация же - преднамеренное отклонение от этих норм с тем, чтобы зафиксировать необычность, «отличие» иностранного текста, образно говоря, «отправка читателя за границу». В первом случае принимается прозрачный, удобочитаемый стиль, позволяющий минимизировать странность иностранного текста для читателей языка перевода, во втором - конвенциональные нормы ПЯ сознательно нарушаются, сохраняя ощущение иностранного происхождения оригинала [18. P. 59].
В истории перевода доместикация преобладала примерно до середины XX в., она часто проявлялась в стилизации к родной культуре - «целостной компенсации», подстраивании формы оригинала под родную словесность. Если рассматривать изменения в переводческой практике в России, то можно видеть, что в переводах XIX и даже XX в. такая стилизация была весьма распространена, о чем свидетельствуют, в частности, некоторые переводы, в которых текст оригинала подвергался полной русификации. Как крайнее проявление такого подхода, можно привести приписываемый Осипу Ивановичу Сенковскому перевод баллады Р. Бернса «Джон Ячменное Зерно»: «Были три царя на Востоке, / Три царя сильных и великих, / Поклялись они, бусурманы, / Известь Ивана Ерофеича Хлебное зернышко...» (There was three kings into the east, / Three kings both great and high, / And they hae sworn a solemn oath / John Barleycorn should die). Как отмечает А. Д. Швейцер, переданное ритмизованной прозой в духе русской народной былины, включающее стилизованное имя, а также элементы русского просторечия (бусурманы, известь), это произведение может расцениваться как стилизованное переложение [11].
Если до XX в. бытовала традиция стилизации переводного текста, стремление добиться такого его звучания, как если бы он был создан в принимающей лингвокультуре, то в советское время основным правилом стало переводить с максимальной точностью, сохранением «инокультурного» колорита и одновременно - с русскоязычной лингвокультурной стилизацией. Это требование обозначено классиками теории и практики переводоведения:
Ю. М. Лотманом, Е. Г. Эткиндом, М. Л. Гаспа-ровым, А. Б. Федоровым, А. Д. Швейцером и другими. Лаконично и емко выразил эту мысль М. Л. Гаспаров: перевод должен вписываться в стилистическую перспективу родной словесности.
В XXI в., с отходом от канонов классического переводоведения и депрофессионализацией перевода, использование компенсации и адаптации как переводческих приемов сократилось, но заметно увеличился процент калькирования, транскрибирования, транслитерации, т. е. тенденция форенизации англо-русского перевода возобладала над доместикацией. Эта тенденция отражает общемировое доминирование английского языка, растущее сближение англоязычных оригиналов и их переводов на иностранные языки, унификацию (вестернизацию) языков и культур.
При этом, при преобладании англоязычных глубинных структур, поверхностные структуры текста могут быть как форенизированы (англизированы), так и доместицированы (русифицированы). В качестве примера англизированной стилизации возьмем дублирование кинофильмов. Наиболее ярким представителем калькирования, т. е. дословного воспроизведения текстов фильмов является Дмитрий Пучков (Гоблин). Его «серьезные» (не пародийные) переводы отличаются максимальной аутентичностью, реплики героев в переводах соответствуют по смыслу и экспрессии оригинальным репликам, включая нецензурные выражения. Некоторые переводчики критикуют Д. Пучкова за достоверную вплоть до букваль-ностви неэвфемизированную передачи англоязычных оригиналов, за остутствие сглаженности, за окказионализмы. Сам Пучков в ответ указывает на неточность, неаутентичность официальных дублированных версий.
В качестве русифицированной стилизации поверхностных структур, приведем новый, 2008 г., перевод романа “The Catcher in the Rye” Дж. Сэлинджера, выполненный М. Немцовым («Ловец на хлебном поле»). Переводчик стилизует речь американского подростка 1950-х гг. под речь современного русского подростка: «...сидел в своей, нафиг, берлоге...», «Возле меня пацанчик стоял...», «Вот путевая фигня с каруселями...», «И глядит на меня при этом как-то уматно...». Для сравнения можно привести отрывок этого перевода и старого перевода Р. Райт-Ковалевой. М. Немцов: «Я глянул на Фиби, только она такая не засмеялась.
Сами знаете же, как малявки злиться могут. Ни смеются, ничего», Р. Райт-Ковалева: «Я посмотрел на Фиби, но она даже не засмеялась. Знаете, как ребята обижаются. Они даже смеяться не станут, ни в какую». Оригинал: “I looked at old Phoebe, but she wouldn’t laugh. You know kids when they’re sore at you. They won’t laugh or anything...”. Новейший перевод, рекламируемый рядом литературных изданий, подвергся критике литературоведов и переводчиков, так,
В. Н. Топоров назвал его «актом литературного вандализма», «покушением на убийство». Действительно, советские переводчики (в данном случае, Р. Райт-Ковалева) часто облагораживали оригинал, акцентируя его психологическое и социальное звучание, задевая в читателе тонкие душевные струны. Зачастую перевод превращался в самостоятельное и самоценное произведение (по меткому выражению С. Довлатова, «Курт Воннегут страшно проигрывает в оригинале»). Поэтому, как пишет А. Борисенко, «новый перевод плох по определению уже тем, что «замахнулся на святое», на «священную корову канонического перевода». Но только ли в этом, т. е. в наличии «канонического перевода» причина частого неприятия таких переводов?
Следует признать, что переводы Д. Пучкова и М. Немцова в большей степени соответствуют форме оригиналов, их поверхностным структурам. Однако есть одно обстоятельство, делающее восприятие таких переводов затруднительным. Дело в том, что под влиянием мас-скульта: поп-музыки, литературных поделок и голливудской продукции - в западном менталитете выработалось достаточно терпимое отношение к фразам и образам сниженного стиля, тогда как в русской культурной традиции порог терпимости к ним все еще достаточно низок. С этим связано распространенное правило нейтрализовать сниженную и обсценную лексику, жаргон, грубые шутки при переводе, цензурировать особо неприличные эпизоды и т. п. Однако тогда возникает другая проблема: эвфемистический перевод не передает специфику чужой речи и существенно модифицирует образ реальности (вспомним, каким лиричным и рефлексивным становится Холден Колфилд в переводе Райт-Ковалевой). Поэтому кредо таких неординарных переводчиков, как Д. Пучков, не эвфемизировать сниженную лексику при переводе можно понять. Такой подход, несомненно, будет в большей степени способствовать донесению иностранной культуры до зрителя, чем «канонический» перевод.
Другое дело, если такие переводы станут общепринятыми, они неизбежно повлияют и на русскую традицию использования обсцен-ной лексики. Вместо исключительного, маркированного использования, она станет звучать повсеместно. Процесс этот и так идет высокими темпами, и, на наш взгляд, не стоит усугублять его, отказываясь от модерации текстов зарубежных фильмов и текстов, заполонивших наше лингвокультурное пространство.
Лингвокультурный перенос может быть связан не только с намеренной форенизацией или доместикацией, но и со случайными ошибками чрезмерной адаптации и буквализма, вызванными интерференцией поверхностных структур ИЯ и ПЯ при переводе. Например, у начинающих переводчиков лингвокультурный перенос РЯ > ИЯ часто приводит к чрезмерному усложнению конструкций, пояснительному многословию. Например, фраза “What do they want to see me about?” вместо короткого «Зачем я им понадобился?» переводится как «Что они хотят - увидеть и убедиться, что у меня всё в порядке?». С другой стороны, неосознанный лингвокультурный перенос ИЯ > РЯ может приводить к буквализму, например, «Следует абсолютно избегать техники держать постоянно нажатой эту педаль», «Эта болезнь может быть излечена и большинство людей выздоравливают быстро» (вместо «Болезнь излечима, улучшение обычно наступает быстро»).
Буквализм, сплошное калькирование благодаря лингвокультурному переносу ИЯ > РЯ в настоящее время встречается в переводах с английского языка текстов всех письменных стилей, что делает эти переводы форенизирован-ными. Но особенно заметно «нерусское звучание» переводов художественной и публицистической прозы. В отличие от русского языка, соответствующим стилям в английском языке свойственны сжатый синтаксис, имплицирующий подчинительные связи и обеспечивающий смысловую емкость, меньшая экспрессивность и образность, другая сочетаемость и частотность слов. Все это часто не учитывается переводчиками, и английский текст переносится прямым калькированием в русские переводы. Возьмем фрагменты непрофессионального перевода сиквела Джоан Роулинг о Гарри Поттере: «Сама погода была в упадке», «Премьер-министр стоял неподвижно и понимал, что, пока он жив, ни одна живая душа не узнает об этом случае, потому что никто во всём мире ни за что ему не поверит», «Маленький чело-
вечек в обычной черной мантии встал со стула и подошел к телу Дамблдора. Он не слышал, что он говорил. Странные слова доходили к ним через сотни голов: «Благородство духа... умственный вклад.величество сердца».. .это все ничего не значило. Это мало относилось к Дамблдору, которого знал Гарри».
Интерференция поверхностных структур встречается не только у переводчиков-люби-телей, но и у профессионалов. Ю. Я. Яхнина в статье «Три Камю» показывает, что три перевода «Постороннего» Камю, выполненные Георгием Адамовичем, Норой Галь и Наталией Немчиновой, воспринимаются как совершенно разные произведения. Но если у двух переводчиц это объясняется разницей понимания их прагматической «сверхзадачи», отличием восприятия героя и индивидуального идиостиля, то в случае Георгия Адамовича она объясняется, скорее, интерференцией поверхностных структур французского оригинала: известный поэт и переводчик большую часть жизни прожил за рубежом.
Пример выхолащивания образности и нейтрализации стиля в результате переноса АЯ > РЯ обнаруживается в переводе Б. Г. Герни гоголевского «Ревизора». К. И. Чуковский комментирует этот факт так: «мистер Герни лишает их (эти фразы) всякого подобия крылатости. <...> Мудрено ли, что, читая такой перевод, иностранцы при всем желании не могут понять, почему же русские люди считают этого унылого автора одним из величайших юмористов, какие только существовали в России, почему <...> «Ревизор» воспринимается нами не как исторический памятник, а как живое произведение искусства» [10]. Игнорирование стилевого разнообразия русского языка и неадекватную передачу идиоматичности, эмоциональности текста довольно часто можно наблюдать в англоязычных переводах.
Четвертая оппозиция. Социальный статус языков оригинала и перевода, доминантный и второстепенный коды
Мы считаем важным включить в наше описание и четвертую оппозицию - социальный статус языков оригинала и перевода, их линг-вокультур в целом, поскольку статус во многом определяет направление лингвокультурного переноса и адаптации. Согласно нашей гипотезе, в настоящее время при переводе наблюдается тенденция к предпочтению актуализации глубинных (и часто поверхностных) структур англоязычной культуры вне зависимости
от направления перевода: АЯ > РЯ или РЯ > АЯ. Это объясняется восприятием английского языка как более статусного по сравнению с русским языком, а также доминантным статусом англоязычной лингвокультуры в мире в целом.
Поясним механизм упомянутого переноса. При переводе с английского языка (доминантного кода) на русский язык адаптация имеет тенденцию происходить по линии облагораживания («улучшения») и, часто, усложнения глубинных структур оригинала, т. е. в попытке приспособить текст к культурно-историческому и пространственно-временному контексту русскоязычного реципиента происходит замена более простых глубинных структур оригинала более сложными. Что касается поверхностных структур, то при переводе АЯ > РЯ могут быть варианты: либо преобладает форенизация (англизация) переводного текста, либо производится его частичная доместикация (русификация), хотя тенденция к форенизации, когда читатель помещается в иноязычную культуру, преобладает, особенно в публицистических и научных текстах. При переводе с русского языка на английский, который воспринимается как доминантный код, основной стратегией становится адаптация по линии упрощения, глубинные структуры оригинала доносятся в доступной форме, содержание и смыслы приспособливаются к глубинным структурам реципиентов. Поверхностные структуры русского языка также адаптируются к нормам английского языка, во всяком случае, такой перевод считается более правильным; таким образом, и в случае перевода РЯ > АЯ стандартом является форенизация (англиза-ция) переводного текста, но на этот раз уже текст и его автор помещаются в иноязычную культуру.
Приведем несколько примеров. Переводчик порой достаточно вольно обходится с культурными реалиями родного языка, интерпретирует текст оригинала, пытаясь воссоздать его глубинные структуры при помощи модификаций, которые, с его точки зрения, максимально адекватно описывают ситуацию «глазами иностранца». Например, переводчик может начать щеголять своим знанием идиоматики, что производит эффект утриривания, гиперболизации и часто вводит в заблуждение реципиентов. Надо помнить, что любые культурно маркированные единицы, включая идиомы, очень реля-тивны: они часто сохраняют свою внутреннюю
форму, имеют определенный узус употребления, наполнены закрепившимися в культуре коннотациями, тянут за собой ассоциативный шлейф, привязаны к определенному месту и времени.
Именно поэтому перевод фраз с использованием иноязычной идиоматики порой вызывает возражение стилистов. Так, в передаче Би-би-си, посвященной идиоматике, разбирался перевод фразы, сделанной носителем японского языка, смысл которой заключается в том, что экономическое положение в Японии остается довольно тяжелым: “The Japanese economy is still hamstrung”. Как отмечалось в передаче, такой перевод может вызывать некоторый когнитивный сбой у реципиентов. Слово hamstrung (hamstring - «калечить; подрезать поджилки») является слишком экспрессивным и негативно-оценочным, к тому же оно подразумевает намеренные действия по ослаблению, лишению дееспособности.
Та же тактика часто рекомендуется русской школой переводоведения: чем меньше текст загружен фразеологизмами и чем точнее подобрано нейтральное слово, тем легче и естественнее перевод будет восприниматься носителями языка. Так, в качестве лучшего перевода идиомы «довести до ручки» во фразе «спортивный комплекс «Мои» назван в честь того самого диктатора, чуть не доведшего страну до ручки...» был рекомендован вариант “nearly ruined the country”, а не варианты “plagued the life out of the country”, “took the country down the drain”, “ran the country into the ground” или “nearly screwed up the whole country”.
Лингвокультурный перенос, приводящий к подмене реалий, нередко вызывает нежелательный комический эффект. Достаточно нелепо, на наш взгляд, звучат образцы лингвокультурного переноса при переводе несовпадающих по содержанию реалий с русского на английский язык в таких случаях как: преподавание, образование - “training” или “instruction” (ср. переведенные на американский манер фразы типа “Our university provides excellent instruction in...”); аналогично воспринимается перевод университетских званий и степеней: старший преподаватель, доцент - senior instructor. Возьмем пример из книги Линн Виссон с разбором типичного перевода этого примера на английский: «... высшее образование было у 8 тысяч, из них -42 кандидата и 11 докторов наук. / 8,000 had higher education and those included 42 candi-
dates of science and 11 people with doctorates». Как полагает автор, данный перевод ведет к коммуникативной неудаче: иностранные слушатели, не знакомые с российской системой образования, многое не поймут в сообщаемой информации. В условиях отсутствия точных эквивалентов автор предлагает прибегнуть к культурной адаптации: “42 people with the equivalent of a Ph.D and 11 with advanced degrees”. Однако, вероятно, более точным и оптимальным был бы перевод, сохраняющий и русские реалии, и английские пояснения: “8,000 had higher education and those included 42 candidates of science, that is, the equivalent of a Ph.D, and 11 people with doctorates, that is, with advanced degrees”.
В заключение отметим, что проблема лингвокультурного переноса теснейшим образом связана с глобализацией, и, в определенной степени, со стандартизацией и унификацией лингвокультур. И хотя в таких условиях создаются предпосылки для обогащения всех языков, в реальности ситуация иная: в связи с распространением и доминированием англоязычной культуры в мире английский язык воспринимается как доминантный код, а другие языки - как второстепенные. При переводе и других видах межкультурной коммуникации глубинные и поверхностные структуры доминантного языка преобладают и вытесняют соответствующие структуры подчиненных языков. Это может привести к упадку национальных языков и их постепенному забвению. Поэтому ради сохранения баланса, на наш взгляд, в переводе с национальных языков не надо препятствовать лингвокультурному переносу, когда реалии и языковые структуры национальных языков и культур переносятся на переводимый текст, а через тексты - и на сам английский язык как язык международного общения.
Список литературы
1. Бархударов, Л. С. О поверхностной и глубинной структуре предложения // Вопр. языкознания. 1973. № 3. С. 50-61.
2. Борисенко, А. Сэлинджер начинает и выигрывает [Электронный дискурс]. URL: http:// magazines.russ.ru/inostran/2009/7/bo16.html.
3. Комиссаров, В. Н. Теория перевода (лингвистические аспекты). М., 1990. 253 с.
4. Леонтьева, К. И. Верность интерпретации vs. «нейтрализация» при переводе поэзии
[Электронный дискурс]. иЯЬ: М1р:/Л^£1^егеи. ru/node/642.
5. Лорие, М. Ф. Уловки переводчиков // Мастерство перевода. Вып. 7. М., 1970. 542 с.
6. Марковина, И. Ю. Культура и текст. Введение в лакунологию / И. Ю. Марковина, Ю. А. Сорокин. М., 2010. 144 с.
7. Марова, Н. Д. Диалоги о перспективе текста (на материале немецкоязычных художественных текстов). Алма-Ата, 1989. 84 с.
8. Сорокин, Ю. А. Опыт систематизации лингвистических и культурологических лакун: Методологические и методические аспекты / Ю. А. Сорокин, И. Ю. Марковина // Лексические единицы и организация структуры литературного текста. Калинин, 1983. С. 35-52.
9. Текст как явление культуры / Г. А. Антипов, О. А. Донских, И. Ю. Марковина, Ю. А. Сорокин. Новосибирск, 1989. 197 с.
10. Чуковский, К. И. Высокое искусство. Принципы художественного перевода. СПб., 2008. 442 с.
11. Швейцер, А. Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты. М., 1988. 342 с.
12. Юнг, К. Г. К вопросу об изучении пси-
хологических типов [Электронный дискурс]. иЯЬ: http://www.yourdreams.ru/biblio/pages/
carl-gustav-jung-spt-1.php.
13. Яхнина, Ю. Я. Каждый перевод - интерпретация [Электронный дискурс]. URL: http:// www.langinfo.ru/index.php?sect_id=1540.
14. Яхнина, Ю. Я. Три Камю [Электронный дискурс]. URL: http://www.vavilon.ru/noragal/ yahnina.html.
15. Berman, A. Translation and the Trials of the Foreign // The Translation Studies Reader. Routledge, 2000. P. 284-297.
16. Hingley, R. (ed. and trans.) The Oxford Chekhov. Vol. III. London ; New York, 1964. 174 p.
17. Lefevere, A. Translation: Its Genealogy in the West // Susan Bassnett and André Lefevere (eds.) Transaltion, History and Culture. London ; New York, 1990. P. 14-28.
18. Shuttleworth, M. Dictionary of Translation Studies / M. Shuttleworth, M. Cowie. Manchester, UK, 1997. 233 p.
19. Stang^Zhirovova, N. Different Types of Language Transfer: The Case of Russian Immigrants in Francophone Belgium // Meeting of the American Association of Teachers of Slavic and East European Languages (December 1996, Washington). Linguistic Abstracts. P. 39-40.
20. Venuti, L. The Translators Invisibility: A History of Translation. London ; New York, 1995. 353 p.
