Научная статья на тему 'Лингвистические классификации и их роль в полемике о статусе восточнославянских языков / наречий. 1830-1890-е гг'

Лингвистические классификации и их роль в полемике о статусе восточнославянских языков / наречий. 1830-1890-е гг Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
708
69
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ИСТОРИЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ КЛАССИФИКАЦИЙ / HISTORY OF LINGUISTIC CLASSIfi CATIONS / МАЛОРОССИЙСКИЙ ЯЗЫК / НАРЕЧИЕ / РУССКИЙ НАРОД / LITTLE RUSSIAN LANGUAGE / DIALECT / ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКАЯ ГРУППА ЯЗЫКОВ / EAST SLAVIC GROUP OF LANGUAGES / ВЕЛИКОРУСЫ / GREAT RUSSIANS / МАЛОРУСЫ / БЕЛОРУСЫ / BELARUSIANS / RUSSIANS / LITTLE RUSSIANS

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Лескинен Мария Войттовна

В статье рассмотрена эволюция этногенетический классификаций славянских языков в российской науке начиная с первой трети XIX и заканчивая рубежом XIX-XX вв. Показано, как в языковых таксономиях менялся статус восточнославянской группы языков и его наречий, как возобладала концепция, согласно которой «русскому триединому племени» соответствует русский язык, а «отраслям» т. е. великорусам, малорусам и белорусам три его наречия. В последней трети XIX в. и на рубеже веков в научной и учебной российской литературе малороссийское / малорусское наречие признавалось одним их трех наречий русского языка, не обладающим признаками языка литературного. Однако в то же время активно стала декларироваться конвенциональность подобной классификации

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Linguistic classifications and their role in the polemics about the status of the East Slavic languages / dialects. 1830-1890s

The article considers the evolution of ethnogenetic classifications of Slavic languages in Russian science from the first third of the 19th century and before the boundary of the 19th 20th cent. It shows how the status of the East Slavic group of languages and its dialects in language taxonomies was changing, and how prevailed the conception about three “branches” of Russians, consisting of Great Russians, Little Russians and Belarusians, with corresponding dialects. In the last third of the XIX century in the scientific and educational Russian literature the Little Russian dialect was recognized as one of three dialects of the Russian language, which did not possess the characteristics of a literary language. However, at the same time, the conventionality of such classifi cation was actively declared at the end of century.

Текст научной работы на тему «Лингвистические классификации и их роль в полемике о статусе восточнославянских языков / наречий. 1830-1890-е гг»

М. В. Лескинен (Москва)

Лингвистические классификации и их роль в полемике о статусе восточнославянских языков / наречий. 1830-1890-е гг.

В статье рассмотрена эволюция этногенетический классификаций славянских языков в российской науке начиная с первой трети XIX и заканчивая рубежом Х1Х-ХХ вв. Показано, как в языковых таксономиях менялся статус восточнославянской группы языков и его наречий, как возобладала концепция, согласно которой «русскому триединому племени» соответствует русский язык, а «отраслям» - т. е. великорусам, малорусам и белорусам - три его наречия. В последней трети XIX в. и на рубеже веков в научной и учебной российской литературе малороссийское / малорусское наречие признавалось одним их трех наречий русского языка, не обладающим признаками языка литературного. Однако в то же время активно стала декларироваться конвенциональность подобной классификации. Ключевые слова: история лингвистических классификаций, малороссийский язык / наречие, русский народ, восточнославянская группа языков, великорусы, малорусы, белорусы.

В конце XVIII - первой трети XIX в. язык считался главным и бесспорным критерием этнической принадлежности. Кроме того, язык оставался важным доказательством древности народов через установление совершенства его «наречия»1. Г. Ф. Миллер в 1770-е гг. писал: «Единственный безошибочный признак есть язык: где языки сходны, там нет различия между народами, где языки различны, там нечего искать единоплеменности»2. Для состояния лингвистических представлений эпохи Просвещения такое утверждение можно рассматривать как формулу-аксиому, однако с углублением сравнительно-языковых исследований с начала XIX в. всё более острым становился вопрос определения степени сходства и различия родственных языков и доказательства их близости. Но на протяжении всего XIX столетия теоретическая установка о том, что язык - главный этнический признак, неоднократно подвергалась сомнению.

Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (грант №2 16-01-00395 «Исторический опыт национальной и культурной политики Российской империи и Советского Союза в отношении Украины и ее населения»)

Для классификации языков и наречий племен Российской империи Е. Ф. Зябловский (1810) использовал два критерия: антропологический и лингвистический, однако второй считал более важным (он «достовернее»3). Ф. В. Булгарин в 1837 г. утверждал, что определять происхождение народов по языкам - «путь неверный»4. В программной для российского народоведения статье Н. И. Надеждина (1847) о предмете и методах исследования русской народности язык был признан важнейшим критерием этнографической идентификации человеческих сообществ: «До сих пор <.. .> не открыто другого вернейшего и удобнейшего средства различать и опознавать "народы", как по их "языку"»5. Если М. П. Погодин был убежден, что только «язык -<...> естественная граница народов. Где говорят по-польски - там Польша, где говорят по-русски - там Россия»6 (1859) (при этом не изменяя своей вере в то, что определить язык можно, не прибегая к лингвистическим методам исследования), а Н. И. Соловьев считал аксиомой прежние заключения о том, что язык - главный критерий национальной принадлежности7 (1866), то в нормативном тексте -словаре под редакцией И. Н. Березина - находим утверждение о том, что «в некоторых случаях именно при сходстве физического типа язык тоже может служить доказательством принадлежности народов к одному общему отделу человеческого рода, сам же по себе он еще ничего не доказывает и не решает вопроса»8 (1879). Итоговым для столетия стал, однако, возврат к позиции Н. И. Надеждина: в статье Д. Н. Анучина для Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1899) однозначно констатировалось: «основой для этнографической классификации является язык»9. Поэтому невозможно игнорировать трансформации языковых генетических таксономий и классификаций в науке, так как они напрямую были связаны с представлениями о происхождении племен и их наречий или народов и языков.

Генетические классификации славянских языков эпохи романтизма

Исследованием вопроса о времени разделения единого русского народа на три «поколения», три «племенные ветви» занимались ученые, изучавшие проблему формирования или разделения великорусского, малорусского и белорусского наречий. Рассмотрим основные научные направления, версии и гипотезы о месте русского языка / наречия в общелингвистических классификациях или в системе славянских языков и их соответствие концепциям этногенеза восточных славян. Важно подчеркнуть, что кажущаяся иногда

очевидной для второй половины столетия таксономия славянских языков сложилась лишь в 1820-1840-е гг., и потому эти вопросы в первой трети XIX столетия оказались в центре специально-лингвистических и историко-культурных штудий10. Значения, вкладываемые в определения «российский» и «славянский», в тот период также были довольно размыты. Как показывают современные исследования, термин «российский» в начале XIX в. был еще не очень привычен как для обозначения литературного языка, так и для научного лексикона (тезаурус только начинал разрабатываться11), и его соотношение с определениями «русский» и «славянский» еще не выработалось окончательно. Следует подчеркнуть также, что в связи с этим актуальность приобретает вопрос о значении понятия «язык» в имеющихся классификациях: в одних случаях (доминирующих в первой половине столетия) под ним понималась речь в узком смысле слова, т. е. вне соотношения с проблемой письменного языка, например церковнославянского, а в других определение применялось избирательно, с учетом различения литературного / нормативного языка и «живого» (т. е. разговорного). Особенно значимой такая дифференциация стала во второй половине столетия. Нас интересуют систематизации более общие, первого рода.

Н. М. Карамзин в первом томе своей «Истории» (1816) писал, что «славянские племена утратили единство языка, и в течение времени произошли разные его наречия, из коих главные суть: 1) русское, более всех других образованное и менее всех других смешанное с чужеземными словами»; «2) польское, смешанное со многими латинскими и немецкими словами»; 3) чешское - в Богемии, Моравии и Венгрии; 4) «иллирическое, т. е. болгарское», 5) «кроатское»12. В сноске к этому перечню историк, явно опираясь не только на указанные им в примечании в качестве источника «Сравнительные словари всех языков» П. С. Палласа (1787), перечислял «кроме общего, несколько особенных наречий (русских. - М. Л): украинское, суздаль-

13

ское, новгородское»13.

Ф. П. Аделунг относил «русские наречия» к славянской группе и полагал, ссылаясь на труды А. С. Шишкова, что их существует всего два: суздальское и украинское (1820)14. Н. И. Греч в «Опыте краткой истории русской литературы» (1822)15 подробно останавливался на проблемах лингвогенеза. Он утверждал, что славянский язык имеет общее «азиатское» происхождение с другими европейскими языками. В глубокой древности существовало, по его мнению, одно наречие, позже разделившееся на две группы: восточное (славянское) и

западное (антское)16, от которых уже сформировались многочисленные «отрасли». В составе первой группы Греч выделял восточную и западную «отрасли», к первой относя русский, церковнославянский, сербский (состоящий из сербского, боснийского, болгарского, славонского, долматского, черногорского и др. наречий), кроатский и краинский языки. Н. И. Греч предложил классификацию русских наречий, объявив «главным» великороссийское наречие и обозначив несколько «второстепенных», из которых «важнейшим» именовал малороссийское, «различествующее от главного многими выражениями, оборотами и грамматическими формами»17. На белорусском наречии, по его мнению, говорят жители Волыни и Литвы, и то же наречие, именуемое «руським», было книжным языком некоторых писателей XVI-XVII вв. Близкими к великороссийскому наречию и мало отличными от него он считал суздальское, олонецкое и новго-родское18. Великороссийское и малороссийское наречия, таким образом, выступают у него как равные единицы одного языка - в сущности, представая в качестве диалектов русского; однако их статус различен.

В интерпретации 1820-х гг. отчетливо прослеживается теоретическая схематизация, присущая и разработке этнических иерархий: близкородственные региональные этнические группы зачастую трактовались как образовавшиеся в результате завоевания одним народом другого или физического «смешения» разных племен. Языки, согласно этой логике, также могли формироваться путем «смешения» - т. е. активного заимствования. При этом факт смешения / заимствования лексики из других языков расценивался как негативный. Самой сложной и спорной частью идентификации языка была методика выявления заимствований: на рубеже веков она опиралась на сравнительный анализ в первую очередь лексического состава. Сравнением языков, казавшимся довольно очевидным и простым способом идентификации племенного и лингвистического родства, руководствовались многие и разные по уровню компетентности авторы 1820-1830-х гг.: установив в каком-либо языке лексические сходства, они объявляли их заимствованием, в особенности если оно могло быть подтверждено известными историческими процессами (завоеваниями, некогда общей государственностью, длительным соседством и т. п.). Обнаружение «чуждых» слов давало основания полагать, что они заимствованы, а наличие их значительного числа порождало заключения о «промежуточном», переходном характере, несамостоятельности языка. Так, О. И. Сенковский был убежден,

что, «.коль скоро известная часть одного племени <.> соединится с частию другого племени, <. ..> через некоторое время рождается новый язык, составленный из смешанных начал (этих двух. - М. Л) языков, и с установлением языка утверждается нравственный быт народа - его народность. Материальная часть этого нового языка состоит обыкновенно в простом перемешании слов (этих языков. -М. Л.)» 19. Более многолюдное племя «оставит» в новом языке свои формы и произношение, а заимствования будут видоизменены. Одинаковый уровень развития племен или их «равные отношения» приведут к тому, что лексика, «формы» (т. е. грамматика) и произношение (фонетика) «сольются вместе, перепутаются, проникнут друг в друга». Именно так, по мнению автора, создавался в том числе и славянский язык20. Авторы научной языковой классификации - например, П. И. Кеппен21 - считали, что изменения древнего славянского языка в разных регионах Европейской России происходили по-разному, в зависимости от включения в его состав слов неславянских языковых групп - путем простого, механического заимствования. « Кривичское» (т. е. употребляемое в Белоруссии) наречие ученый

представлял как «нечто среднее» между малороссийским и поль-

22

ским22, а малороссийскому приписывал включение множества слов «немецкого происхождения», а также влияние на него «латинского языка науки»23. В том говоре, который можно соотнести с собственно великорусским (суздальским), он усматривал еще один источник «слияний» - язык завоевателей (татар и монголов): «. северная или, лучше сказать, собственно так называемая Великороссия и в особли-вости восточные губернии оной более приняли слов татарских, нежели Малороссия»24.

В первой половине столетия считалось возможным установить «коренные» и привнесенные элементы в родственных славянских языках, не прибегая к специальным аналитическим процедурам, а опираясь исключительно на собственный опыт и интуитивное сравнение со своим родным языком - оценивая в первую очередь понятность и фонетические особенности речи, - т. е. по «внешним», «на слух», признакам. Наблюдатель воспринимал их как отличные от «своей» речи или непонятные (такая квалификация, очевидно, была произвольной, поскольку диктовалась субъективными представлениями о языковой норме - как литературной, так и разговорной). Здесь можно провести аналогию с установлением путешественником того времени этнической принадлежности изучаемого объекта на основании собственного визуального наблюдения; «на глаз», как

полагали народоописатели вплоть до конца XIX в., возможно установить этнического «своего» и «чужого», а по физическому облику и костюму - выявить региональные инварианты этнического типа и даже близкое или дальнее родство племен / народов. Следует подчеркнуть, однако, то обстоятельство, что сравнительно-исторические исследования языков отнюдь не ограничивались сопоставлением лексики, гораздо более важную роль играли морфология и фонетика, но для неискушенных в филологических изысканиях авторов такой анализ не был доступен. Путешественник и автор записок о Малороссии А. И. Левшин, например, не приводя никаких дополнительных аргументов, кроме понятности для «великороссиянина» (т. е. для него самого), постулировал: малороссийский язык происходит от «древнего славянского, но смешан с немецкими, латинскими и польскими, перековерканными словами, отчего делается почти непонятным великороссиянину»25.

Отношение к малороссийскому наречию как к русскому, «испорченному» польским влиянием, было довольно распространенным в первой трети XIX в.26 Н. И. Греч писал, что «малороссийское наречие родилось и усилилось от долговременного владычества поляков в Юго-Западной России и может даже называться областным польским»27. И. А. Кулжинский также усматривал в малороссийском « нечто среднее между польским языком и русским, так точно, как уния в свое время была среднею религиею между католичеством и православием»28. П. П. Свиньин различия между великорусским и малороссийским объяснял не западным, польским, а татарским воз-действием29. Закономерным казался в этом случае и вывод о том, что «по присоединении Малой Руси к Великой влияние польской словесности ощутительно ослабевало»30. Однако упреки в смешанности предъявлялись и русскому языку (смесь славянского с финскими наречиями и с языком русов).

Русский язык и его состав в иерархии славянских языков:

1840-50-е гг.

Для создания логичной и обоснованной таксономии народов по языкам необходимо было создать и сам лингвистический лексикон, понятийный тезаурус иерархических элементов этой структуры - т. е. языковой системы, в особенности уровней и единиц языка (то, что сегодня именуется языковой семьей, ее ветвями, языками и диалектами). Эта задача стала привлекать исследователей 18301840-х гг. Во всех современных лекционных курсах, учебниках и

очерках по истории российского и славянского языкознания описывается эволюция лингвистических систематизаций31. Не подлежит, в частности, сомнению, что и двух-, и трехкомпонентная классификации славянских языков / наречий не были идеальными вариантами, хотя их сугубо лингвистические обоснования для своего времени были убедительны.

Из авторов, определивших позицию русского языка в системе славянских, следует назвать прежде всего чешских ученых Й. До-бровского и П. Шафарика, труды которых стали известны в России в первой трети XIX в. Разделение славянских языков на две группы впервые обосновал Й. Добровский (1822)32: это восточнославянские (с русским, церковнославянским, иллирийским, хорватским, словенским и «виндским») и западнославянские языки. Аналогичное двучленное деление было представлено и в трудах П. Й. Шафари-ка, изменилось лишь наименование подразделений: юго-восточная и северо-западная группы. По инициативе М. П. Погодина О. М. Бо-дянский перевел на русский язык сочинение П. Й. Шафарика «Славянское народописание» (1843)33. И тезаурус Шафарика, и предложенный Бодянским перевод на русский язык его терминосистемы продемонстрировали трудности создаваемой классификации - не только понятийно-лингвистические, но и историко-культурные. И. Й. Добровский, и П. Й. Шафарик, и их российские последователи в обоснованиях лингвогенетических гипотез исходили из принципа соответствия лингвистической и этнографической классификаций всё тем же (что и Шлёцер в XVIII в.) естественнонаучным системам. П. Й. Шафарик начинал свое сочинение с того, что выдвигал схему разделения всего «человеческого рода», который «по своим телесным признакам и свойству языков делится на различные племена, колена, поколения и народы»34. Народы, в свою очередь, подразделяются на ветви, или «отрасли» (все понятия / таксоны даны в переводе О. М. Бодянского)35. Всего Шафарик выделял 4 племени человеческого рода; индоевропейское племя состоит из колен, одно из которых - колено славянское с «поколениями» славянским и литовским36. Общности (этнокультурной и языковой?) каждого исторического этапа соответствовало определенное состояние или уровень развития языка: у племени это - группа языков, у поколения - язык (подразделяющийся на «отделы речи» или говоры), у народа - речь, у ветвей и «отраслей» народа - наречия, которые могут разделяться на подречия, а те, в свою очередь, на разноречия. Исходя из такого соположения все славянские поколения являются носителями славянско-

го языка, состоящего из двух говоров: юго-восточного и западного. Юго-восточный говор подразделяется на три «речи»: русскую, болгарскую и иллирийскую. Русская речь, в свою очередь, имеет более дробное деление: великорусское, малорусское и белорусское наречия. Всего, резюмирует Шафарик, в славянском языке 2 говора, 7 речей, 14 наречий и 2 подречия37. Именно концепция Шафарика определила последующие варианты классификаций славянских языков, а также наименование ее таксонов (наречия / подречия / оттенки).

В конце 1830-х - начале 1840-х гг. в российском языкознании формируется и аргументируется иная концепция состава или разделения славянских языков. Она основывалась на том, что русский язык объявлялся теперь «средним» вариантом между западными и южными славянскими языками. Первым ее выдвинул чешский ученый Ф. Палацкий, однако принято считать, что его трехсоставная структура славянских языков восходит к сочинению А. Х. Восто-кова «Рассуждения о славянском языке» (1820)38. Палацкий писал, что в некоторых своих формах (признаках) русский язык ближе к западным, нежели юго-восточным «диалектам» славянских языков по классификации Й. Добровского39. О. И. Сенковский также отвергал имеющиеся классификации славянских языков (прежде всего Й. Добровского, который включал русский в восточнославянскую группу): «Что касается до великороссийского наречия или нынешнего русского языка, то весьма ошибаются те, которые относят его к восточным славянским наречиям: наш язык, по коренным своим формам, принадлежит к западным; только произношение его заимствовано из восточных наречий, и оно еще значительно изменилось <.> от влияния финнизма.. .»40

Вначале не предполагалось выделять русский язык в третью категорию, несогласие с чешскими славистами выражалось лишь в нежелании включать его в одно из двух подразделений «речей» славянских. В статье «Европеизм и народность»41 (1836) Н. И. На-деждин с восторгом констатировал, что ошибочная идея Й. Добро-вского о причислении русского языка к общей с южнославянскими языками группе уже опровергнута в новых работах П. Шафарика (Н. И. Надеждин ошибочно приписывал заслугу изменения классификации славянских говоров с русским как самостоятельным третьим элементом переменившему свою позицию П. Шафарику, но в действительности за это следовало «благодарить» Ф. Палацкого42). Весьма важна аргументация Надеждина, как лингвистическая, так и идеологическая: принимать русский язык, пишет он, «за второсте-

пенное наречие южной отрасли славянского семейства, причитать в родные братья наречиям южным. и в двоюродные - наречиям западным... значит. не иметь об нем верного и точного понятия»43. Гораздо правомернее признавать «русский язык третьей, чисто восточной отраслью славянских языков, во всех отношениях равной двум первым: южно-западной (задунайской) и северо-западной (прибалтийской). Это восстановление русского языка в своем достоинстве весьма важно, не столько по мелочным расчетам народного самолюбия, сколько потому, что, определяя настоящие отношения его к другим, избавляет от опасности чуждого, несвойственного вли-яния»44, - убеждал Надеждин. Отрицая «расчеты народного самолюбия», но упоминая о них, Н. И. Надеждин самим фактом подобной трактовки «проговаривается» о возможных мотивах данной классификации. Очевидно, что необходимость выделения русского языка в отдельную, третью группу, была продиктована не столько сугубо лингвистическими критериями, сколько стремлением повысить его статус, создав из него одного группу того же уровня и места в иерархии, в которую внесен только один язык. Единственный, но равный «по достоинству» нескольким.

Вторым важным его аргументом является всё тот же, столь острый для предыдущего десятилетия, вопрос о «влиянии чуждом». Самостоятельность языка так или иначе соотносилась с критерием незначительности внешнего воздействия (в данном случае со стороны южнославянских языков). Через год в статье для Энциклопедического лексикона (1837) Н. И. Надеждин идет дальше. Он уже безо всяких оговорок отождествляет место племени в этнической иерархии с положением его наречия в лингвистической системе. Иначе говоря: народу соответствует язык, племени в его составе - наречие, что дает ему основание констатировать: «всё заставляет признать в славяно-руссах особое, самостоятельное племя славян: племя восточное, равностепенное и юго-западному, <. > и северо-западно-му»45. Обширное пространство и активное расселение, утверждает Надеждин, не могло не привести к контактам с народами «чуждого происхождения», что сформировало «разные поколения» этого восточного славянского племени. Более всего получило «характеристических особенностей» то из них, что сложилось на северо-западе, оно и составило нынешний «великороссийский народ», отличный от малороссийского (на юго-западе) и белорусского (на севере). В этой статье Н. И. Надеждин, таким образом, представляет череду последовательных отождествлений, которые, не вступая в значительное

противоречие со схемами эволюции языков и племен (ранее предлагавшимися различными исследователями), создают принципиально новое качество. Лингвистическая единица соответствует племенной (т. е. этнической) общности, следовательно, элементы первой можно соотнести с элементами второй. Важно подчеркнуть, что у Надеж-дина в данной работе впервые использована собственная, отличная от чешских авторов этнографическая таксономия: семейство (славяне) - племена (восточное, или славянорусское, юго-западное и северо-западное), каждое из которых состоит из поколений или народов. Так оказывается, что восточное, или славянорусское, племя подразделяется на три поколения или народа.

Надеждин пишет: «.великорусский язык нельзя назвать наречием; это особая ветвь славяно-русской речи. Он отличается от малороссийского и белорусского не только грамматическими особенностями в словопроизводстве и словосочинении, но даже резкою своеобразностью в самой физиологической организации звуков»46, а «отделение великороссийского языка произошло не от случайной примеси чуждых, иноязычных элементов, а было естественным следствием влияния северной природы. (славяно-русская основа гораздо в нем чище)»47. Однако такой же явственной системы терминов, как в этнографической таксономии, в языковой надеждинской системе отчетливо не прослеживается. В частности, довольно сложно установить закономерность применения им терминов «язык», «наречие» и «речь» в определениях русского и великороссийского.

В этой же статье Н. И. Надеждин уже окончательно формулирует идею, которую он впервые высказал годом ранее: «Русская речь отличается от прочих славянских языков тем, что занимает средину между двумя обширными ветвями, на которые разделил их Добров-ский и вслед за ним Шафарик»48, ведь «отличительные признаки обоих родов славянских наречий, юго-восточного и северо-западного, <. ..> встречаются совокупно в языке русском. И нигде это совмещение <. ..> не обнаруживается ярче, как собственно у велико-россиян. ,.»49

Важное место рассуждения о положении русского языка в системе славянских языков занимали в статье М. А. Максимовича (1838)50. Критикуя систематизацию славянских языков Й. Добровского и П. Шафарика, М. А. Максимович, ссылаясь на рассмотренные выше статьи Н. И. Надеждина и «Историю Богемии» Ф. Палацкого, одобрял эту новую классификацию. Но всё же Максимовичу не импонировало включение русских языков в третью самостоятельную ветвь

под именем восточнославянских, он остановился на двучленной, но кардинально иной схеме («двух половин» «словенских языков»): восточного, или русского («разряда»), и всех остальных, именуемых западным «разрядом»51. М. А. Максимович настаивал на том, что язык русский следует рассматривать «наравне с языками юго-западного разряда» как «самостоятельную (восточную) половину всего круга языков словенских.»52. Носителей русского языка он распределил в две соответствующие группы: северо-восточные словены (северные «руссы») (подразделяемые на носителей великорусского и литовско-русского или белорусского языков) и юго-восточные словены (или «южные руссы»), говорящие на южнорусском языке, разделяющемся на малороссийское (украинское) наречие и «червонорусское» (галиц-кое)53. Таким образом, получается, что русский язык состоит из трех языков, один из которых включает два наречия. Однако термин «наречие» применительно к южнорусскому языку был для М. А. Максимовича неприемлем, поскольку в его понятийной системе обозначал « диалект»54. Классификация Максимовича исходила из его видения истории восточнославянских племен55.

Русские / восточные языки, таким образом, оказываются одной из двух славянских групп. Иначе говоря, в этом делении русский язык тоже «повышает» свой статус - как в сравнении с классификацией Шафарика, так и в сравнении с иерархией Надеждина. Выделяя русский язык в самостоятельную таксономическую единицу, Максимович, кроме того, решительно настаивает на том, что малороссийское наречие есть «язык особый». Поэтому языки «восточных или русских словен» делятся им на два разряда и три языка: 1-й разряд) севернорусский, или северо-восточный, состоящий из: а) великорусского языка с четырьмя наречиями; б) литовско-русского или белорусского языка и 2-й разряд) южнорусский, или юго-восточный, к которому принадлежит третий (южнорусский) язык с двумя наречиями56.

Вторым элементом системы Шафарика, получившим наиболее активный отклик в среде российских ученых, стал сам круг лингвистических понятий (представленных в переводе О. М. Бодянского). Терминосистема эта, как видим, не устроила ни И. И. Срезневского, ни Н. И. Надеждина. Наиболее последовательно высказался по поводу нее М. А. Максимович, который настаивал, что более удачным для русского языка соответствием этнографического и языкового разделения является не поколение - язык, народ - речь, а народ -язык: «Язык и народ (должны быть. - М. Л.) приняты как два назва-

57

ния равностепенные и соответственные друг другу»57.

Вскоре после выхода русского перевода «Народописания» П. Шафарика была опубликована рецензия на нее И. И. Срезневско-го58 (правда, он писал рецензию не на перевод О. М. Бодянского, а на чешский оригинал книги). Российский филолог весьма критично отнесся к классификации чешского ученого - в том числе и в той части, которая касалась русского языка. Он, в сущности, соглашался с предложением Н. И. Надеждина выделить русский язык в самостоятельную восточную ветвь. Вместо деления Шафарика он предложил свое: всего 12 главных наречий славянских (из которых два - мертвые), десять объединяются в 8 отделов и три группы: восточные наречия (великорусское и малорусское без белорусского), юго-западные (четыре отдела: три и старославянское церковное наречие), северозападные (пять отделов)59. Таким образом, И. И. Срезневский первым поддержал концепцию Н. И. Надеждина, выделив третью, самостоятельную разновидность восточнославянских (русских) наречий из языков славянских. Он также полагал необоснованным разделение русской речи на три наречия60, поскольку не признавал белорусское «таким же самостоятельным наречием, как великорусское»61.

В статье «О системе славянских наречий» (1845) М. А. Максимович строил аргументацию с опорой именно на указанную рецензию И. И. Срезневского, по-прежнему не разделяя предложенного им деления62. Он скорректировал собственную классификацию славянских языков 1838 г., несколько упростив структуру: отказавшись от трехчастного деления, он вернулся к раннему двучастному, отвергнув излишне дробное разделение каждой из частей. Теперь русская речь состоит у него из южнорусской (т. е. малорусской) и севернорусской (т. е. великорусской) ветвей, каждая из которых делится на два наречия. Первая - на украинское и северское, вторая - на великорусское и белорусское, в которых можно выделить подречия более «низкого» уровня63.

В работе 1849 г. И. И. Срезневский писал о двух главных русских наречиях (северном / великорусском и южном / малорусском), каждое из которых он также делил на восточный и западный подвиды. Однако в отличие от М.А. Максимовича филолог именовал их наречиями, а не языками. Стоит отметить, что в его терминосистеме такое наименование было значимым, и он довольно четко иерархи-зировал данные таксономические единицы. Критерием для него выступала давность формирования степени различий: «Давни, но не испоконны черты, отделяющие одно от другого наречия северное и южное - великорусское и малорусское; не столь уж давни черты,

разрознившие на севере наречия восточное - собственное великорусское и западное - белорусское, а на юге наречие восточное - собственно малорусское и западное - русянское, карпатское; еще новее черты отличия говоров местных, на которые развилось каждое из наречий русских. нимало не нарушают своим несходством единства русского языка и народа. Их несходство вовсе не так велико, как может показаться.»64

И в 1878 г. А. С. Будилович согласится с мнением своих предшественников Надеждина, Срезневского и Максимовича в вопросе выделения русского языка в отдельную группу славянских языков (восточную), но всё в той же двучленной системе славянских наречий - в то время как в российском языкознании восточнославянская группа уже рассматривалась как одно из трех (наряду с южно- и западнославянской) славянских наречий65.

Представления о языковой и этнической структуре во второй половине XIX столетия

В российской науке 1860-1890-х гг. идея взаимообусловленности этнической и языковой иерархий преобладала уже безусловно, несмотря на то что именно к этому времени относится расхождение мнений относительно значимости языкового критерия. Однако большую актуальность приобрела иная концепция - стадиальности этничности / народности, в России восходившая к рассуждениям Белинского, - о том, что самостоятельный язык есть свидетельство высокого развития национального самосознания и определенной стадии развития духовной жизни. Это косвенным образом ставило народ (носителя устной его формы, т. е. наречия), не сформировавший лингвистических норм, на более низкую ступень в этнической иерархии.

В 1861 г. вышла книга немецкого ученого А. Шлейхера66, которую считают обобщающей в сравнительно-историческом языкознании. В основу своей концепции генезиса и эволюции языков Шлей-хер положил естественнонаучную теорию развития - т. е. тот же самый тезис, который лежал в основе рассуждений Белинского. Как в свое время Шлёцер брал за образец языковых иерархий систему Ламарка, так и Шлейхер представил классификацию на основании принципов дарвинизма (« естественной системы»). Теория Ч. Дарвина определила и лексикон описания языков - по образцу типологии «царства естественных организмов»67. «То, что естествоиспытатели назвали бы родом <.> именуется <.> племенем; роды, более срод-

ственные между собою, называются иногда семействами одного племени языков. Виды одного рода у нас называются языками какого-либо племени; подвиды - у нас диалекты или наречия известного языка; разновидностям соответствуют местные говоры или второстепенные наречия; наконец, отдельным особям - образ выражения отдельных людей, говорящих на известных языках»68. Языковая система представляла собой родословное древо, а потому наименование языковых единиц осуществлялось при помощи категорий родства: «организм» языка, языковые «роды», «семьи» и «ветви»69. Славяне, согласно этой классификации, вновь, как и ранее, разделялись на две группы: юго-восточную (с русским языком в составе русского и украинского) и западную.

А вот для вариаций языковых родословных / генеалогий следующего столетия для выявления места языка в иерархии на первый план выходит представление о литературном языке как языке культуры. Известный славянофильскими взглядами исследователь А. С. Будилович в 1875 г. опубликовал новый вариант «распределения славян» по государствам, народностям, вероисповеданию, «азбукам и литературным языкам», справедливо обосновывая актуальность этого издания тем, что прежние статистические данные П. Шафарика (1843) устарели. В табличный список «народностей» Будилович помещает «русских», к которым относит великорусов, малорусов и белорусов. В пояснительной записке указывается численность каждой из трех групп. Но в перечне литературных языков (наречий) только русский обозначен «языком», все остальные именуются «наречиями». Это довольно странно, если учесть, что в заглавии обозначен именно «литературный язык», а не язык вообще. Однако автор указывает главные, с его точки зрения, критерии отнесения языка к литературному: большое число носителей, древность источников на нем и «обработку» (здесь трудно точно установить, имеется ли в виду грамматическая разработка, словарная фиксация или же наличие литературного языка): «. из одиннадцати. славянских литературных языков лишь один русский заслуживает этого названия, по своей распространенности, древности преданий и обработке. Все остальные суть собственно наречия, а не языки, лишь случайно возвысились они на степень органов литературных и с трудом удерживаются в этом звании при неравной борьбе с языками ли-

тературными мировыми»70.

Таким образом, язык и наречие для Будиловича связаны с уровнем развития языка и находятся в иерархической соположенности,

что в очередной раз устанавливает различие статусов великорусского и малорусского наречий. В данный перечень не вошел малороссийский язык (т. е. отдельно от русского, как, например, кашубский, который введен в список отдельно от польского по причине наличия у него собственной «письменности»71). Автор объяснял это так: «В числе этих литературных "языков" славянских нужно бы упомянуть еще о малорусском, который употребляется некоторыми писателями украинскими, галицкими и карпато-русскими. Но этот малорусский литературный жаргон не имеет определенной территории, на которой он был бы органом школ, судов и администрации. Поэтому трудно указать для этого языка границы его распространенности и число душ, для которых он служит литературным органом. <.> Вот почему "язык" этот опущен в наших таблицах»72.

В этом объяснении обращают на себя внимание две важные - отчасти противоречащие друг другу - детали. С одной стороны, связь с конкретным ареалом, на пространстве которого язык играет роль официально-государственного. С другой - трудность определения пространства распространения становится причиной изъятия малорусского языка из таблицы.

Некоторые итоги дискуссии о восточнославянских языкях

и наречиях

Терминологическая расплывчатость и полисемантизм понятий, принятых для номинации отдельных языковых и этнических единиц, были преодолены лишь к концу XIX в., весьма размытыми представлялись границы и других элементов языковой иерархии. Своеобразным итогом дискуссий XIX в. о происхождении и статусе восточнославянских наречий можно считать ряд словарных и энциклопедических статей. Наречие в нормативных дефинициях конца столетия понималось как диалект, носителем которого была «часть однородного населения той или другой страны, представляющий, наряду с общими характерными признаками данного языка, и известные отличия, настолько значительные, что устные сношения данной части населения с прочими довольно затруднительны»73. Наречие, в свою очередь, разделялось на поднаречия, а последние - на говоры. Главным отличием говора от наречия объявлялась незначительность различий, не затрудняющих «устные сношения» с другими представителями этого же народа74, хотя на практике, как отмечал С. К. Булич, понятие «говор» нередко смешивают с понятием «наречие». Русский язык вследствие этого состоит из великорусского,

малорусского и белорусского наречий. В определении указывались концепции исторической эволюции этих единиц языка: предполагалось, что наречие древнее говоров. Основным критерием отличия языков от наречий и говоров являются главные («единственные») существенные признаки - фонетические особенности75.

А. А. Шахматов определял «язык», «наречия» и «поднаречия» уже как вполне сложившиеся понятия, находящиеся в иерархическом соотношении: «. разнообразные оттенки языка, состоящие в различном произношении звуков, в замене одних звуков другими, в изменении грамматических форм и синтаксических оборотов, называются наречиями, поднаречиями, говорами. Различие между этими терминами вполне относительное: о наречиях говорят там, где имеется в виду противопоставить им язык, характеризующий более или менее значительную народность в ее настоящем или прошедшем; о поднаре-чиях - там, где требуется указать, что они, как части, связаны с целым, определяемым как наречие, в противоположении к еще более обширному целому, называемому языком и т.д. Строго говоря, каждая мелкая общественная группа имеет свой язык: его можно назвать языком, когда о нем говорят безотносительно; его назовут говором, поднаре-чием, наречием, если потребуется определить его отношение к языку тех более крупных единиц, в состав которых входит эта общественная группа»76. Таким образом, дефиниции стандартизируются, установление лингвистической иерархии происходит с учетом или на основании исследований политической и племенной истории этнических групп, а также эволюции их племенного и культурного развития (включая внешние воздействия и внутреннюю дифференциацию).

Единообразие и обоснованность принципов лингвистической классификации проявлялись (как и в генетической классификации у А. Шлейхера) в утверждении о том, что «в логическом отношении понятие "наречие" может быть сравнено с понятием вида в естественных науках»77, а термин «говор» - с понятием «разновидность»78. Добавим: точно так же оно может быть сопоставлено с классификацией этнографических и антропологических типов, которые расценивались в конце XIX в. как не имеющие «чистых» физических или культурных форм. В этом контексте чрезвычайно значима одна фраза из статьи: определение «вполне твердых и незыблемых границ между понятиями говор, наречие и язык невозможно» из-за существования ряда промежуточных форм, «которые не всегда могут быть уложены в рубрики».

В статье «Малорусское наречие» в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона79, опирающейся на наиболее полное исследо-

вание А. И. Соболевского80, рассмотрены различные варианты интерпретации лингвистического статуса. Автор статьи С. К. Булич утверждал, что наречием следует именовать «разновидности более нового происхождения», и поскольку фонетические особенности малороссийского наречия, отличающие его от прочих русских, возникли после отделения общерусского языка от славянского, то «малорусский говор есть наречие». Языковые отличия, в свою очередь, сформировались из некогда «диалектических особенностей». Разница между наречием и языком, по мнению автора, связана лишь с древностью отличительных признаков - «возрастом языковой разновидности». «До известного возраста языковая разновидность носит название наречия, а после него - языка», - указывает Булич, поэтому малороссийское наречие имеет полную возможность сделаться со временем языком. Но на современном этапе подобные предпосылки еще не созрели: степень различий между русскими наречиями недостаточно значительна (не такова, чтобы затруднять взаимное понимание), и нормы литературного языка еще не вполне сложились81. Несмотря на это, Булич полагал, что у малороссийского наречия есть все объективные возможности «дозреть» до стадии языка.

А. А. Шахматов в одной из предложенных им дефиниций русского языка рассматривал его как «совокупность» трех наречий: «великорусских, малорусских и белорусских» - и склонен был считать, что их возникновение связано «с образованием трех великих народностей, на которые распалось русское племя»82. Ученый полагал вполне естественным, что «в Малороссии образовался свой литературный язык: его будущая судьба и отношение к великорусскому литературному языку не могут быть определены теперь, когда взаимные отношения малорусского и великорусского наречий регулируются не жизнью, а административными распоряжениями и в значительной степени ими вызванным украинофильством»83.

В Большой энциклопедии под редакцией С. Н. Южакова (1903), с одной стороны, довольно однозначно констатировалось отсутствие жесткой научной дефиниции различных единиц лингвистической таксономии («точного определения, по которому можно было бы всегда отличить наречие от говора и от языка, не установлено»84). С другой, подчеркивалась их иерархизированность и соотнесенность с критериями «полноты» и «степени развитости», что позволяло видеть в «состоянии языковой эволюции» признак позиции народа / племени на своеобразной шкале прогресса: «обыкновенно под наречием разумеют всякий язык, не возвысившийся на степень лите-

ратурного языка, а всякое наречие, на котором развилась литература, принято называть языком. Однако этого различения не всегда при-держиваются»85.

В словарях и энциклопедиях конца XIX - начала XX в. появляется устойчивая тенденция констатировать отсутствие объективных лингвистических факторов, позволяющих с уверенностью различать языки и наречия. Так, в Словаре братьев Гранат в статье «Наречие» говорится: «различие между наречием и языком условно», что, однако, вовсе не отменяет прямой зависимости языковой «стадиальности» и историко-культурных дефиниций языков и наречий друг от друга86.

Итак, к середине столетия окончательно сложилась концепция разделения русского языка на несколько «ветвей», «отраслей», «поколений» и т. п. Однако вопросы, касавшиеся классификации, не только имели лингвистическую значимость, но и затрагивали пласт совершенно иных проблем. Это и история этногенеза восточных славян, и причины и последствия складывания пространственно-языковых групп, и, что важнее, формы и степень этнического своеобразия данных «отраслей» - что в совокупности должно было установить их статус и взаимоотношения внутри российской имперской общности. Отдельной проблемой в 1880-е гг. - в начале XX в. стал вопрос о четкой дефиниции понятий-элементов классификации. Окончательное становление лингвистической терминологии произошло только в самом конце XIX в.

На наш взгляд, одни лишь идейно-политические взгляды авторов, которые так часто расценивались учеными XIX-XX вв. как определяющие их отношение к языку, не могут рассматриваться как имеющие решающее значение в их трактовке классификации русских наречий - во всяком случае, в их позиции относительно малороссийского наречия / языка. Зато параллели между этнографическим и лингвистическим классифицированием убедительно свидетельствуют о том, что различие точек зрения в научной среде зависело от понимания границ этнических групп, методов их установления и трактовки этничности. Другими словами, язык понимался как лингвистическое соответствие этносу, а наречие - субэтносу87. В меньшей степени они диктовались политическими взглядами или этнонациональным происхождением исследователей.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Клубков П. А. Вопрос о старшинстве народов и языков в России XVIII в. // Образы России в научном, художественном и политическом дискурсах. Петрозаводск, 2001. С. 66-73.

2 Цит. по: Бахрушин С. В. Миллер как историк Сибири // Миллер Г. Ф. История Сибири: В 3 т. М., 1999-2005. Т. 1. М., 1999. С. 31.

3 Зябловский Е. Ф. Землеописание Российской империи для всех состояний: В 6 ч. СПб., 1810. Ч. 2. С. 4.

4 Иванов Н. И., Булгарин Ф. В. Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях. Ручная книга для русских всех сословий Ф. Булгарина: В 2 ч. СПб., 1837. Ч. 2: Истории. Ч. 1. C. XXI.

5 Надеждин Н. И. Об этнографическом изучении народности русской // Записки Русского географического Общества. 1847. Кн. 2. С. 67.

6 Погодин М. П. Польша и Россия (1859) // Погодин М. П. Соч.: В 5 т. М., 1872-1876. Т. 5: Статьи политические и польский вопрос. М., 1876. С. 350.

7 Соловьев Н. И. Язык как основа национальности. Статья первая // Отечественные записки. 1866. Февраль. № 2. Отдел 1. С. 481-499.

8 Язык // Русский энциклопедический словарь / Под ред. И. Н. Березина: В 16 т. СПб., 1873-1879. Т. 4. Отдел 4. СПб., 1879. C. 460.

9 Россия. Население. Россия в этнографическом отношении // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. Е. Ефрона: В 41 т. (82 п/т) / Под ред. Е. И. Андреевского. СПб., 1890-1907. Т. 27 (п/т 54). СПб., 1899. С. 142.

10 Булич С. К. Очерк истории языкознания в России. Т. 1: XIII в. -1825. СПб., 1904. Гл. XIV: Состояние языкознания в России в течение первой четверти XVIII века.

11 Kamusella T. The change of the name of the Russian Language in Russia from Rossiiski to Russkii // Acta Slavica Iaponica. 2012. Vol. 32. P. 73-96; Остапчук О. Русский versus российский: исторический и социокультурный контекст функционирования лингвонимов // Ibid. P. 97-104.

12 Карамзин Н. М. История государства Российского. 2-е изд. Т. 1. СПб., 1818. С. 123-125.

13 Там же. Примеч. 235. С. 73 (пагинация раздела примечаний отдельная). У Палласа приводятся слова из «малороссийского» и «суздальского» наречий.

14 Аделунг Ф. П. Обозрение всех языков и наречий. СПб., 1820.

15 Греч Н. Опыт краткой истории русской литературы. СПб., 1822.

16 Там же. С. 11.

17 Там же. С. 12-13.

18 Там же. С. 14.

19 Сенковский О. Скандинавские саги. Философия истории и языкознание // Библиотека для чтения. СПб., 1834. Т. 1. С. 26-27.

20 Там же.

21 Обозрение всех языков и наречий, составленное Ф. П. Аделун-гом. Донесение П. И. Кеппена. СПб., 1820.

22 Там же. С. 22.

23 Там же. С. 24.

24 Там же. С. 23.

25 Левшин А. И. Письма из Малороссии. Харьков, 1816. С. 78.

26 Каченовский М. Рец. на: Исследования банного строения, о котором повествует летописец Нестор. СПб., 1809 // Вестник Европы. 1810. Ч. 49. Кн. 1. С. 60-70; Каченовский М. Взгляды на успех российского витийства в первой половине истекшего столетия // Труды Общества любителей российской словесности при Императорском Московском университете. 1812. Ч. 1 Кн. 11. С. 24.

27 Греч Н. И. Опыт краткой истории русской литературы. С. 12.

28 Кулжинский И. Южнорусский элемент как предмет торговли // Кулжинский И. О зарождающейся, так называемой малороссийской литературе. Киев, 1863. С. 20.

29 Свиньин П. П. (Из живописного путешествия по России). Полтава // Отечественные записки. 1830. Ч. 42 (№ 120). С. 34. В 1839 г. вошла в состав отдельной книги: Картины России и быт разноплеменных ее народов. Из путешествий П. П. Свиньина. СПб., 1839.

30 Каченовский М. Взгляды на успех российского витийства. С. 27.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

31 Дуличенко А. Д. Введение в славянскую филологию. М., 2014. С. 287-293.

32 Dobrovsky J. Institutiones linguae slavicae dialecti veteris, tj. Zakla-dy jazyka staroslovenskeho (1822); рус. пер.: Добровский Й. Грамматика языка славянского по древнему наречию / Пер. М. Погодина. Ч. 1-3. СПб., 1833-1834.

33 Шафарик П. И. Славянское народописание / Пер. с чеш. И. Бо-дянского. М., 1843.

34 Там же. С. 4.

35 Там же. С. 1.

36 Там же. С. 1-2.

37 Там же. С. 5.

38 Дуличенко А. Д. Введение в славянскую филологию. С. 292.

39 Востоков А. X Рассуждения о славянском языке, служащее введением к грамматике сего языка, составляемой по древнейшим оного письменным памятникам // Востоков А. X Филологические наблюдения. СПб., 1865. С. 14-16. Впервые опубликовано в Трудах Общества любителей русской словесности за 1820 г. (ч. XVIII).

40 Сенковский О. Скандинавские саги. С. 56.

41 Надеждин Н. И. Европеизм и народность в отношении к русской словесности // Надеждин Н. И. Литературная критика. Эстетика. М., 1972. С. 394-444.

42 См. комментарий издателя к этому фрагменту: Надеждин Н. И. Литературная критика. Эстетика. М., 1972. С. 537.

43 Там же. С. 405.

44 Там же.

45 Н. Н. [Надеждин Н. И.] Великая Россия // Энциклопедический лексикон: В 17 т. (не окончено) // Под ред. Н. И. Греча и О. И. Сенковско-го. Изд. А. А. Плюшара. СПб., 1834-1841. Т. 9. СПб., 1837. С. 265.

46 Там же. С. 273.

47 Там же.

48 Там же. С. 273-274.

49 Там же. С. 274.

50 Максимович М. А. Критико-историческое исследование о русском языке (1838) // Максимович М. А. Собр. соч.: В 3 т. Киев, 1876-1880. Т. 3. Киев, 1880. С. 3-24; Максимович М. А. Начатки русской филологии // Там же. С. 25-155.

51 Термин «разряды», однако, у него появляется в статье «Начатки русской филологии».

52 Максимович М. А. Критико-историческое исследование. С. 23.

53 Максимович М. А. Критико-историческое исследование.

54 Максимович М. А. Начатки русской филологии. С. 58-59.

55 Максимович М. А. Откуда идет русская земля, по сказанию несторовой повести и по другим старинным писаниям и рукописям (1837) // Максимович М. А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. Киев, 1876. С. 5-92; Максимович М. А. О происхождении варяго-руссов (Письмо к М. П. Погодину) // Там же. С. 93-110.

56 Максимович М. А. Критико-историческое исследование. С. 8.

57 Максимович М. А. Начатки русской филологии. С. 53.

58 Срезневский И. Рец. на: Slowansky №го^р1з / Sestawil Р. I §а-£апк. Рга7е, 1842; Zemëwid оа Р. I ¡Майка. Рга7е, 1842 // Журнал

Министерства народного просвещения. 1843. Ч. 38. Отдел 6: Обозрение книг и журналов. Новые иностранные книги. С. 1-30.

59 Там же. С. 21-22.

60 Там же. С. 16-17.

61 Там же. С. 17; Срезневский И. И. Мысли об истории русского языка и других славянских наречий. СПб., 1887. С. 36.

62 Максимович М. А. Начатки русской филологии. С. 45-46.

63 Там же. С. 46-48.

64 Срезневский И. И. Мысли об истории русского языка. С. 34-35.

65 Будилович А. С. Введение // Будилович А. С. Первобытные славяне в их языке, быте и понятиях по данным лексикографии. Ч. 1. Киев, 1878. С. Х.

66 Звегинцев Е. А. История языкознания в очерках и извлечениях. М., 1964. Гл. 3; Шлейхер А. Компендий сравнительной грамматики европейских языков // Филологические записки. Воронеж, 1865.

67 Шлейхер А. Теория Дарвина в применении к науке о языке. Публичное послание доктору Эрнсту Геккелю, э. о. профессору зоологии и директору зоологического музея при Иенском университете. СПб., 1864.

68 Там же.

69 Введение // Шлейхер А. Компендий сравнительной грамматики европейских языков.

70 Статистические таблицы распределения славян а) по государствам и народностям; б) по вероисповеданиям, азбукам и литературным языкам (наречиям) с объяснительной запиской, А. С. Будиловича. СПб., 1875. С. 18.

71 Там же. С. 19.

72 Там же. С. 18.

73 Булич С. Наречие // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. Е. Ефрона. Т. 20а (п/т 40). СПб., 1897. С. 611-613.

74 Говор // Там же. Т. 9 (п/т 17). СПб., 1893. С. 10-11.

75 Булич С. Малорусское наречие // Там же. Т. 9а (п/т 18). СПб., 1899. С. 485.

76 Россия. Русская литература и русский язык: русский язык. С. 564-565.

77 Булич С. Наречие. С. 611.

78 Говор. С. 10.

79 Булич С. Малорусское наречие. С. 485-487.

80 Соболевский А. И. Очерки из истории русского языка. Киев, 1884; Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. СПб., 1891.

81 Булич С. Малорусское наречие. С. 486.

82 Шахматов А. Россия. Русский язык и русская литература. Русский язык // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. Е. Ефрона. Т. 28 (п/т. 55). СПб., 1899. С. 564-581. С. 564-565.

83 Там же. С. 580.

84 Наречие // Большая энциклопедия. Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания: В 20 т. / Под ред. С. Н. Южакова. СПб., Лейпциг, 1900-1907. Т. 13. СПб., 1903. С. 665.

85 Там же. С. 665-666.

86 Наречие // Настольный энциклопедический словарь: В 8 т. М.: Издательство Бр. А. и И. Гранат и К., 1-е изд. 1891-1903. Т. 6. М., 1897. С. 3396.

87 Шахматов А. Россия. Русская литература и русский язык: русский язык // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. Е. Ефрона. Т. 28 (п/т. 55). СПб., 1899. С. 564. В основу этих и других статей А. А. Шахматова в энциклопедическом словаре положены сведения и аргументы, в полном виде представленные в его известной монографии (Шахматов А. А. К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей. СПб., 1899).

M. V. Leskinen

Linguistic classifications and their role in the polemics about the status of the East Slavic languages / dialects. 1830-1890s

The article considers the evolution of ethnogenetic classifications of Slavic languages in Russian science from the first third of the 19th century and before the boundary of the 19th - 20th cent. It shows how the status of the East Slavic group of languages and its dialects in language taxonomies was changing, and how prevailed the conception about three "branches" of Russians, consisting of Great Russians, Little Russians and Belarusians, with corresponding dialects. In the last third of the XIX century in the scientific and educational Russian literature the Little Russian dialect was recognized as one of three dialects of the Russian language, which did not possess the characteristics of a literary language. However, at the same time, the conventionality of such classification was actively declared at the end of century.

Keywords: history of linguistic classifications, Little Russian language / dialect, Russians, East Slavic group of languages, Great Russians, Little Russians, Belarusians.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.