CC BY
0
O.P. Темиршина (Москва)
ЛИМИНАЛЬНЫЙ СЮЖЕТ В ЛИРИКЕ АЛЕКСАНДРА БАШЛАЧЕВА: СТРУКТУРА И СЕМАНТИКА
Аннотация
Работа посвящена анализу раннего стихотворения Башлачева «Раз-люли-малина» в проекции на мотивно-образную систему зрелой лирики. В статье доказано, что шуточное студенческое стихотворение содержит важнейший для поздней поэзии Башлачева экзистенциальный сюжет, явленный в ключевых текстах поэта («Похороны шута», «Мельница», «Егоркина былина», «Ванюша» и проч.). В статье определен подкорпус текстов, где реализована данная сюжетная модель, вычленены ее мо-тивные компоненты, проанализированы принципы их распределения по текстам, выделено смысловое ядро сюжета и его «периферия». Показано, что в анализируемом подкорпусе текстов элементы сюжетного единства тяготеют к семантическому «склеиванию»: они повторяются как «мотив-но-образные» кластеры, в рамках которых единичные мотивы связываются. Этот факт позволил выдвинуть предположение о том, что песни подкорпуса имеют свой структурный прототип в стихотворении «Раз-люли-малина». Было доказано, что Башлачев, сохраняя структурную основу сюжета, в разных текстах дает ему различные аксиологические интерпретации, спектр которых варьируется от шуточно-пародийных (как в тексте «Разлюли-малина») до трагических (как в балладах «Егоркина былина» и «Ванюша»). Этот факт дал возможность по-новому взглянуть на специфику эволюции лирики Башлачева, которая предполагает постоянство сюжетики при динамическом изменении авторской оценки. Таким образом, в выделенном множестве текстов фиксируется не эволюция сюжета, но эволюция авторского отношения к тому, что изображает сюжет. Семантическое ядро анализируемого сюжетного единства позволило идентифицировать анализируемый сюжет как лиминальный. Было показано, что семантический комплекс лиминальности реализуется во всех текстах подкорпуса, затрагивая как пространственный, так и субъектный уровни.
Ключевые слова
Лиминальный сюжет; рок-поэзия; структура лирического сюжета; авторский миф.
O.R. Temirshina (Moscow)
LIMINAL PLOT IN ALEXANDER BASHLACHEV'S LYRICS: STRUCTURE AND SEMANTICS
Abstract
The work is devoted to the analysis of Bashlachev's early poem "Ra-zlyuli-raspberry" in projection onto the motive-figurative system of mature works. The article proves that the humorous student poem contains an existential plot that is most important for Bashlachev's later poetry, revealed in the poet's key texts ("Funeral of the Jester", "The Mill", "Egorkin's epic", "Vanyusha", etc.). The article identifies the subcorpus of texts where this plot is implemented, identifies its motive components, analyzes the principles of their distribution across texts, and identifies the semantic core of the plot and its "periphery". It is shown that in the analyzed subcorpus of texts elements of plot unity gravitate towards semantic "gluing": they are repeated as "motif-shaped" clusters, within which individual motives are connected. This fact made it possible to put forward the assumption that the songs of the subcorpus have their structural prototype in the poem "Razlyuli-raspber-ry". It was proven that Bashlachev, while maintaining the structural basis of the plot, in different texts gives it different axiological interpretations, the spectrum of which varies from comic-parody (as in the text "Razlyuli-rasp-berry") to tragic (as in the ballads "Egorkina epic" and "Vanyusha"). This fact made it possible to take a fresh look at the specifics of the evolution of Bashlachev's lyrics, which presupposes the constancy of the plot with a dynamic change in the author's assessment. Thus, in the selected set of texts, it is not the evolution of the plot that is recorded, but the evolution of the author's attitude to what the plot reflects. The semantic core of the analyzed plot unity made it possible to identify the analyzed plot as liminal. It was shown that the semantic complex of liminality is implemented in all texts of the subcorpus, affecting both spatial and subjective levels.
Key wordS
Liminai plot; rock poetry; structure of the iyricai plot; author's myth.
Постановка проблемы
Поэтический корпус текстов Александра Башлачева отличается высокой степенью семантической связности, что ставит вопрос не только о различных подходах к периодизации лирики Башлачева (см. об этом: [Гавриков 2019, 8-16]), но и о внутренней смысловой соотнесенности стихотворений, написанных в разные периоды творчества.
Тем не менее в поле зрения исследователей обычно попадают «сильные» тексты поэта, насыщенные аллюзиями, языковой игрой, сложными смыслами... К ранним, «неклассическим» произведениям обращаются значительно реже, хотя отдельные ранние стихотворения, по меткому замечанию А.С. Иванова, являются «"корневой системой" всего творчества Башлачева» [Иванов 2011, 47].
Объектом статьи стало стихотворение «Разлюли-малина (из жизни кунгурских художников)». Этот текст, датированный 1979 г, открывает сборник «Александр Башлачев: человек поющий». Лев Наумов охаракте-
ризовал стихотворение как студенческий шуточный текст [Наумов 2017, 7]. Однако мы полагаем, что в этом иронико-сатирическом и «легком» произведении Башлачев впервые обратился к мотивной конструкции, ставшей основой целого ряда более поздних, зрелых вещей, пронизанным; трагическим пафосом.
Отсюда цель статьи - проанализировать семантическую структуру указанного стихотворения в проекции на мотивно-образную систему поздней лирики.
Руководящей методологической идеей работы стала мысль Б.М. Га-спарова о том, что анализ текста должен «следовать за теми смыслами и связями, которые индуцируются внутри текста, в разворачивающейся в нем неповторимым образом сетке связей, соположений и проекций различных его компонентов» [Гаспаров 1993, 284-285]. Именно поэтому в качестве основного аналитического метода был выбран метод семантического анализа. В лингвистической перспективе этот метод предполагает выявление смысловой связи текстов, базирующейся на соположении объектов-денотатов, находящихся в общем смысловом поле произведения.
Мотивно-образная структура стихотворения «Разлюли-малина»
A.C. Иванов в содержательной статье «Некоторые замечания о "неклассическом наследии" Александра Башлачева» показал, что стихотворение «Разлюли-малина» связывается со творческими исканиями поэта [Иванов 2011, 47]. Мы полагаем, что текст этого произведения не только предваряет стилистическую специфику позднего Башлачева, но и содержит ряд мотивно-образных структур, характерных для его самых известных песен.
Напомним, что «стихотворение написано в одну из поездок в Кун-гур к Максиму Пермякову и Александру Смирнову, когда те учились в кунгурском художественном училище» [Наумов 2017, 8]. Этот биографический факт объясняет выбор ключевой темы: в тексте разворачивается сюжет заселения художников в построенное ими же общежитие.
Сюжет отчетливо делится на этапы. На начальном этапе строится само здание, затем, когда дом окончательно достроен, художники устраивают там настоящий алкогольный разгул; в финале праздник заканчивается, герои засыпают. Этот простой сюжет является «каркасом» смысловой структуры стихотворения, каждый его блок встраивается в определенное мотивно-образное поле. Перечислим и прокомментируем ключевые мотивы и образы (в тексте работы выделены полужирным), соотнесенные с этим сюжетом.
Коллективным героем этого стихотворения является сообщество художников, что соответствует биографической канве.
Само возведение общежития связывается с мотивом чертовщины. Так, уже на начальном этапе построения этого воистину «утопического проекта» возникают зловещие знаки, которые содержат - пусть и в ироническом ключе - явные демонические коннотации:
Под стук молотков обезумели галки Собаки выли, вороны взлетали и сум-
рачным карканьем гибель вещали из хмурых
чуть-чуть удивленных небес Крестились, из окон выглядывая жители Художники строили общежитие.
[Наумов 2017, 8]
(Далее ссылки на это издание даются в круглых скобках с указанием страницы.)
Процесс заселения художников в построенный ими же дом также сопровождается инфернальными приметами, восходящими к классическим романтическим топосам ужасного:
<...> «Вселяйтесь, товарищи студенты и живите <...>» Надрывно заплакал ребенок, в лесу зловеще крикнул филин, а из пещеры хлопая крыльями вылетела стая летучих мышей (с. 9).
Общежитие художников, таким образом, предстает как некий анти-дом, наделенный семантикой хаоса и смерти. Однако во всех приведенных контекстах демонические мотивы осмысляются в иронично-игровом, пародийном регистре.
Демоническая семантика осложняется мотивом хаоса, путаницы, нейтрализации всех оппозиций. Общежитие - это то ли «пьяный сумасшедший дом» (с. 9), то ли «Гоморра и Содом» (с. 9), там звучит «разбойничий посвист» (с. 9), царит путаница («Туалеты "Мэ" и "Жэ" перепутаны уже» (с. 10), «сюсюреализм», «Ван-Гоголь» (с. 11)), которая приводит к нейтрализации норм («И теперь в кромешной тьме / куда хочешь заходи ты» (с. 11)).
Следующий мотив, сопровождающий «артистический» разгул, - мотив алкогольного опьянения, в этой части текста он является доминирующим. Ср.: «"Экстра", наливка, вермут, зубровка / портвейн, ликер, разливное, перцовка, / Белое, красное и крепленное.» (с. 9).
Семантика пьяного угара соотносится с мотивами дыма («Дым коромыслом» (с. 9)), тьмы / слепоты: разгульное действо происходит глубокой ночью, когда ничего не видно: «темные окна в пьяном угаре» (с. 9), «третий час ночи» (с. 9).
В отдельных фрагментах текста возникают «частушечноподобные» вставки с характерным ритмом: «Осчастливил кто-то справа - / Робко сел ей на плечо.» (с. 11).
На последнем этапе сюжета появляется мотив сна и образ астрального тела. Ср.: «Вскоре уснули, / Сном тяжелым забывшись / <...> А за окном хихикала / Глупая, пьяная в стельку / Луна» (с. 11-12).
Таким образом, вырисовывается следующая смысловая конструкция: «образ художника - мотив чертовщины - мотив хаоса, путаницы, нейтрализации всех оппозиций - мотив алкогольного опьянения - мотив дыма - мотив тьмы / слепоты - «частушечноподобные» вставки -
мотив сна, образ астрального тела».
Кажется, что сюжет этого стихотворения, взятый в семантической перспективе, соотносится с кабацким локусом [Гавриков, Кихней 2020]. Однако кабацкий сюжет, данный здесь как будто в максимально кристаллизованном виде, в более поздних произведениях Башлачева становится формой для отливки совершенно иных, подлинно экзистенциальных смыслов.
Так, мотивы, составляющие сюжет, обнаруживаются в следующих текстах:
«Подымите мне веки» (не позднее сентября 1984): «Хаос, путаница, нейтрализация оппозиций - чертовщина - тьма / слепота»;
«Похороны шута» (сентябрь 1984): «Хаос, путаница, нейтрализация оппозиций - чертовщина - тьма / слепота - алкогольное опьянение - образ художника - сон, астральное тело»;
«Дым коромыслом» (январь 1985): «Хаос, путаница, нейтрализация оппозиций - чертовщина - тьма / слепота - дым»;
«Мельница» (март 1985): «Хаос, путаница, нейтрализация оппозиций - чертовщина - тьма / слепота - дым - алкогольное опьянение»;
«Егоркина былина» (сентябрь 1985): «Хаос, путаница, нейтрализация оппозиций - чертовщина - тьма / слепота - дым - алкогольное опьянение - астральное тело»;
«Ванюша» (декабрь 1985): «Хаос, путаница, нейтрализация оппозиций - чертовщина - тьма / слепота - алкогольное опьянение - частушки - образ художника - астральное тело».
В таблице (см. Приложение 1) указанные тексты расположены в хронологическом порядке с обозначением мотивов и примеров. Отметим, что в поле нашего зрения попали только те произведения, где обнаруживается минимум три элемента из выявленного сюжетного единства. Это ограничение связано с тем, что мы ищем не отдельные повторяющиеся мотивы (мотив - по определению повторяющаяся единица), а блоки сюжета.
Анализ приведенных примеров позволяет сделать ряд суждений, которые касаются структуры выявленного метасюжета и его содержательной интерпретации.
Структура сюжета
(1) Наш материал позволяет сделать вывод о том, что раннее стихотворение «Разлюли-малина» уже содержит в себе сюжетную матрицу, которая проявляется в более поздних, знаменитых песнях поэта. В этой связи интересным представляется и тот факт, что к указанному мотив-ному комплексу Башлачев обращается спустя 6 лет (!) после написания «Разлюли-малины» - в сентябре 1984 г. Осень 1984 г. для Башлачева ознаменовалась творческим подъемом. Лев Наумов, биограф поэта, пишет, что «осень, а точнее сентябрь - и октябрь 1984 года стали, пожалуй, самым ярким творческим периодом Александра» [Наумов 2017, 293]. Именно в это время смысловая структура, заданная в стихотворении «Разлюли-малина», вдруг - неожиданно! - актуализировалась в ином творческом материале и на ином творческом этапе. Крайне показательно, что данный сюжет практически в полном виде возникает и в самых
важных текстах Башлачева - «Егоркиной былине» и «Ванюше». Возвращение к сюжету в начале самого интенсивного творческого этапа и его разработка в ключевых текстах - все это свидетельствует о принципиальной важности найденной в раннем стихотворении темы.
(2) В свете сказанного любопытным кажется и распределение мотивов по текстам. Максимально концентрированно эти мотивы представлены в стихотворении «Разлюли-малина», затем сюжет как будто «разрежается», а в последнем тесте - песне «Ванюша» - снова «собирается». Крайне интересно, что в текстах, написанных после баллады «Ванюша», этого мотивного комплекса вовсе нет - ни в полном, ни в редуцированном виде. Как будто Башлачев «отработал» данную сюжетную модель и больше к ней не возвращался.
Здесь же необходимо указать на очевидную зависимость количества мотивов, присутствующих в том или ином тексте, от жанровой формы стихотворения. «Разлюли-малина», «Егоркина былина», «Ванюша» тяготеют к большой форме - лирической балладе, соответственно именно в этих текстах наиболее полно проявляется сюжет; в иных текстах даются как будто отдельные ракурсы / срезы исследуемого сюжетного единства.
(3) В указанных произведениях элементы сюжета повторяются не как отдельные мотивы-единицы, но как мотивные кластеры, в рамках которых единичные мотивы семантически сопрягаются, образуя своеобразные «молекулярные структуры» сразу из нескольких элементов. По-видимому, те песни, в которых обнаруживаются эти сюжетные структуры, генетически связаны со стихотворением «Разлюли-малина». Однако возможен и иной взгляд: и стихотворение «Разлюли-малина», и иные тексты, содержащие этот сюжет, вырастают из какого-то «инвариантного» прототипа (см. об этом ниже).
(4) Крайне любопытный факт заключается в том, что анализируемый сюжет не привязан к фиксированной авторской оценке. Так, этот сюжет у Башлачева может трактоваться и в ироническом регистре (как в «Разлюли-малине»), и в крайне серьезном (как в «Ванюше» и «Егор-киной былине»). Отсюда мы можем сделать вывод, что данное морфологическое единство, взятое в своем структурном изводе, является постоянной величиной, а оценка - переменной; авторская аксиология как бы надстраивается над сюжетом. Таким образом, в выделенном множестве текстов фиксируется не эволюция сюжета, но эволюция авторского отношения к тому, что отображает сюжет.
(5) Выявленная сюжетная структура организована как парадигма-тико-синтагматическое единство. Так, с одной стороны, в синтагматическом измерении она практически полностью развертывается в «больших» текстах. С другой стороны, кажется, что на уровне совокупности текстов эту структуру можно трактовать как парадигму, из которой как будто берутся отдельные морфологические элементы для выстраивания сюжетоподобных структур в текстах меньшего объема.
Мы можем представить набор элементов, входящих в парадигму, как семантическое поле и выделить константные элементы (ядро) и переменные (периферия). Мотивные константы, присутствующие во всех текстах, следующие: «мотив чертовщины - мотив хаоса, путаницы, нейтрализации всех оппозиций - мотив тьмы / слепоты».
Совокупность этих трех элементов может включаться в начальный
этап развертывающегося сюжета (как в стихотворении «Разлюли-мали-на»), но может и играть самостоятельную семантическую роль (так, в песне «Подымите мне веки» фиксируется статичная «бессюжетная» лирическая ситуация, содержащая только эту мотивную триаду).
Семантика сюжета
Рассмотрев структурный аспект сюжета, обратимся к его семантике. Настойчивый повтор морфологической структуры, включающей в себя мотивы «чертовщины - хаоса, путаницы, нейтрализации всех оппозиций - тьмы / слепоты» во всех текстах, входящих в избранное подмножество, говорит о том, что именно они оказываются ключевыми в динамике рассматриваемого сюжета. Мы полагаем, что элементы этого морфологического единства связываются в единое целое через семантику лиминальности.
В мифе лиминальность - это пороговое состояние, соотносимое с ритуалами перехода. В общем виде идея пороговости связывается с семантикой кризиса, «разрыва» между разными онтологическими состояниями и вторжением хаоса, на время разрушающего упорядоченное бытие.
Не обращаясь к антропологическим и фольклорно-обрядовым деталям, скажем, что лиминальное пространство - это пространство хаоса, путаницы, нейтрализации оппозиций, оно связывается со временем перехода от одного состояния к другому и может быть соотнесено как с календарной обрядностью, где с помощью архаического ритуала моделируется преодоление хаоса и упорядочивание мира («праздник своей структурой воспроизводит порубежную ситуацию, когда из Хаоса возникает Космос <...> Соответственно строится и образ творения - ритуал» [Топоров 2010, 32]), так и с обрядами жизненного цикла, в рамках которых постулируется «неопределенное состояние главного персонажа ритуала» [Байбурин 1993, 121].
Лиминальная семантика хаоса чрезвычайно ярко проявляется в анализируемых текстах Башлачева. Тотальная неопределенность, онтологическое «qui pro quo» - все это приводит к разрушению оппозиций, ибо в условиях лиминальности любые логические структуры, предполагающие иерархическую упорядоченность бытия, теряют смысл. Ср. характерные примеры, содержащие подобные конструкции: «И теперь в кромешной тьме / куда хочешь заходи ты» (с. 11), «Я не знаю имен. Кто друзья, кто враги» (с. 63), «Я не вижу мастей. Ни червей, ни крестей» (с. 63), «Кто там - ангелы или призраки? / Мы берем еду из любой руки» (с. 92), «Да нету рая, нету ада. / Никуда теперь не надо» (с. 113), «Да не сестра, да не жена» (с. 115).
Семантика лиминальности через мотив хаоса притягивает к себе мотив тьмы / слепоты. В.А. Гавриков уже отмечал, что действие подавляющего числа стихотворений Башлачева происходит именно ночью [Гавриков 2021, 175] (наш подкорпус не стал исключением). Ночь у Башлачева - время онтологической путаницы - сопрягается с мотивом слепоты («третий час ночи» (с. 9), «Почему так темно» (с. 63), «Я, наверно, ослеп» (с. 63), «слепая старуха» (с. 77), «Музыкант по-прежнему слеп» (с. 92), «Да выжгли сдули / Святое пламя! / Какая темень!»
(с. 115)). В связи с последней цитатой необходимо отметить, что Елена Башлачева, сестра поэта, сотрудник МАУК «Череповецкое музейное объединение» в личной беседе с автором указала, что вариант этой строки, представленный в сборнике Л. Наумова, не имеет текстологического «подтверждения», Башлачев всегда исполнял «да вы задули», этот вариант Л. Наумов указывает в сноске к тексту.
В мифологической перспективе связь тьмы и слепоты совершенно закономерна, она мотивируется «представлением о слепоте мертвых, что свою очередь соотносится с мотивом темноты загробного мира» [Байбурин 1993, 106] (см. об этом мотиве также: [Пропп 2000, 53-56]).
Чрезвычайно важен и субъектный аспект комплекса лиминально-сти. Пребывание в пороговом состоянии предполагает «выключенность» субъекта из социальных практик. Именно в рамках этого контекста, по-видимому, нужно трактовать образ художника. Так, уже в стихотворении «Разлюли-малина» художник противопоставлен людям труда (ср. этот мотив и в иных текстах: «Мы никому не нужны, <... > / У нас есть время поплевать в облака. / Есть время повалять дурака / Под пластинку "Роллинг стоунз"» (с. 63-64)).
Выпадение из социальных контекстов в состоянии лиминальности тем не менее предполагает горизонтальную включенность в сообщество подобных субъекту неофитов, которые представляют собой однородную социальную среду. Так, В. Тёрнер полагает, что для лиминального феномена характерно «смешение приниженности и сакральности, гомогенности и товарищества» [Тэрнер 1983, 169], при этом «между собой неофиты стремятся установить отношения товарищества и равноправия» [Тэрнер 1983, 170].
Мотив персональной гомогенности и товарищества отчетливо проявляется в «Разлюли-малине»: и в самом деле сообщество художников «однородно», мы видим не лица, но, по Тернеру, - «коммунитас», некое коллективное «мы».
Лиминальный сюжет с точки зрения мифа и ритуала должен заканчиваться выходом на новый бытийный / социальный уровень. Нечто, напоминающее этот выход, находим только в «Мельнице», в других текстах чаемого перехода нет. Более того, в больших текстах («Разлю-ли-малина», «Похороны шута», «Егоркина былина», «Ванюша»), где исследуемый сюжет развертывается максимально полно, символически обозначается невозможность позитивного исхода.
Важно, что финалы больших балладных текстов включают в себя повторяющиеся образные детали, связанные с последним блоком рассматриваемого сюжетного единства, - сон / астральное тело. Так, в стихотворении «Разлюли-малина» герои засыпают, за окном появляется луна (Вскоре уснули, / Сном тяжелым забывшись / <...> А за окном хихикала / Глупая, пьяная в стельку / Луна» (с. 11-12)). В финале песни «Похороны шута» герои также засыпают (только главный герой бодрствует). В «Егоркиной былине» в предпоследней строфе возникает «звезда участковая» (с. 109), в «Ванюше» в предпоследней строфе мы видим «душу», которая отделившись от тела, гуляет по «лунному полю» (с. 117). В мифологической перспективе сон может выступать как коррелят смерти. Таким образом, ночная темнота, луна, участковая звезда - все эти мотивы и образы говорят о том, что выхода к свету нет,
преодоление хаоса не состоялось.
В контексте незавершенности лиминального сюжета обращает на себя внимание один важный парадокс. Если в стихотворении «Разлю-ли-малина» все герои засыпают, то в «Похоронах шута» - ситуация иная. Второстепенные персонажи в финале погружаются в сон, однако главный герой, напротив, просыпается и его уводит смерть.
В этой связи следует заметить, что в первом стихотворении дается чистая коллективная субъектность, из которой авторский голос не выделен, его там фактически нет. В «Похоронах шута» как будто происходит диссоциация этого коллективного героя, он отщепляться от других и противопоставляется им как поэт (пробужденный герой) - толпе (засыпающий коллективный герой). И в контексте установленных смысловых связей пробуждение шута - в противовес традиционной мифологической семантике - приводит к биологической смерти, в то время как состояние сна, напротив, сохраняет жизнь других персонажей.
Это не противоречит некоторым смысловым константам лирики Башлачева, связанным с противопоставлением духовного и физического: духовное пробуждение у Башлачева приводит к смерти тела, а сохранение материально-биологической жизни - к смерти души. Кажется, что именно эта линия продолжается и в «Ванюше», песне, которая завершает наш «несобранный цикл». В «Ванюше» главный герой физически гибнет, но его душа остается, она бодрствует, гуляет по «лунному полю».
Таким образом, рассматриваемое мотивное триединство, являющееся основой исследуемого сюжета, может указывать на лиминальную семантику, которой пронизан этот сюжет. На периферии данного комплекса находится мотив дыма. Дым соотносится с мотивом слепоты, детализируя его: дым мешает видеть. И недаром в «Мельнице», когда лирический субъект обретает ясное зрение, появляется фраза «рассеять черный дым» (с. 96). В «Егоркиной былине» дым сопровождает мотив гибели иллюзии («И пропало все. <...> / Только черный дым тлеет ватою» (с. 108)). Дым также может быть противопоставлен свету лампады, при этом лампада тухнет и остается только дым, что можно интерпретировать как победу злых сил (ср. «Дым над нами повис. / Лампада погасла» (с. 91)). В таком контексте дым выступает как антитеза свету и огню, которые являются символическими знаками духа.
Во многих текстах лиминальное состояние сопровождается мотивом алкогольного разгула, который, по нашему мнению, маркирует тотальное нигредо. В двух больших произведениях - «Разлюли-малина» и «Ванюша» - мотив алкогольного разгула осложняется вставкой ча-стушечноподобных фрагментов (анализ частушек-кричалок у Башлачева см. в работе: [Иванов 2011, 47-48]). Ср. в «Разлюли-малине»: «Осчастливил кто-то справа / Робко сел ей на плечо» (с. 10), в «Ванюше»: «Ты, Ванюша, пей да слушай - / Однова теперь живем» (с. 113).
Любопытно, что первый текст открывает лиминальную тему, а второй - ее закрывает. Факт появления жанрового фрагмента частушки в обрамлении одинаковых мотивов кажется очень важным. Он подтверждает идею о том, что тексты, входящие в подкорпус, «психологически» соприродны, несмотря на разные авторские оценки событий, представленных в сюжете.
Получается, что контуры исходного образа-замысла связываются с
определенным набором морфологических элементов сюжета и некоторыми композиционными решениями. При этом взятая в лиминальном контексте частушка меняет свою функцию: здесь она становится конно-тативным знаком гибельного русского веселья. Жанровая форма в этом случае трансформирует свое содержание и становится как будто еще одним элементом анализируемого семантического комплекса.
Выводы
Подведем итоги. Песня «Разлюли-Малина» - один из первых поэтических опытов Башлачева - на структурно-семантическом уровне задает сюжетику более поздних текстов. Более того, это раннее произведение является семантическим двойником известнейших башлачевских баллад, «Егоркина былина» и «Ванюша». Так, во всех трех случаях мы фиксируем практически полное совпадение сюжетов, которые, однако, даются в разных ценностных регистрах (ироническом в «Разлюли-Ма-лине», трагическом - в «Егоркиной былине» и «Ванюше»).
Таким образом, в анализируемом подкорпусе возникают очертания устойчивой композиционно-сюжетной конструкции, которая притягивает не только мотивы и образы, но и отдельные жанровые структуры. Эта конструкция состоит из постоянных блоков, которые могут осмысляться в разных ценностных ключах. Возможно, что именно из таких кирпичиков и строится смысловой каркас модели мира поэта.
Исследуемый сюжет связывается с семантикой лиминальности, которая соотносится с «пограничным» пространством и особым типом субъекта, находящимся на границе между мирами. Данный лиминаль-ный комплекс формально может восходить к литературным источникам (мы знаем начитанность Башлачева и частотность подобных лиминаль-ных сюжетов в мировой художественной литературе). Однако этот факт не отменяет возможности психологической мотивировки. Избирательность авторского зрения, фиксирующего из большого количества сюжетных моделей именно эту, по-видимому, может быть обусловлена психобиографическими факторами. В этом смысле лиминальный комплекс может связываться с реальными переживаниями личностного психологического кризиса, в котором, судя по свидетельству близких и друзей, в какой-то момент оказался Башлачев. В этом смысле психика как будто притягивает культурный сюжетный паттерн, наполняя его своими личными смыслами.
С.Ю. Неклюдов по поводу совсем другого материала писал о том, что устойчивость культурных моделей «объясняется, как правило, не точным копированием прототипа, не прямой опорой на предыдущий текст, а семантикой ее компонентов и их ассоциативными связями, потенциальная актуализация которых имеет под собой глубинную психологическую подоснову» [Неклюдов 2016, 19].
Исследователь полагал, что такие модели в пределах культурной традиции задают механизмы текстопорождения. Кажется, что сходным образом устроены и индивидуальные поэтические системы. Являясь психологически мотивированными, устойчивые повторяющиеся семантические конструкции (подобные анализируемому сюжету), оказываются смысловой «сердцевиной» поэтической семантики. С семиоти-
ко-когнитивной точки зрения здесь может идти речь о «проекционном поле синтетической языковой личности» (см. об этом: [Иванов, Лакер-бай 2023]), тесно связанном с биографическим мифом, включающим в себя как определенные модели жизненного пути, так и соответствующие смысловые «схемы», повторяющиеся в текстах. Эти конструкции, во-первых, выполняют функцию своеобразного «аттрактора», притягивающего ассоциативно подходящий материал, а во-вторых, они, будучи глубинно самотождественными, на поверхностном уровне актуализируются в разнообразных формах, часто сопряженных с разными ценностными интерпретациями.
ЛИТЕРАТУРА
1. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993. 240 с.
2. Гавриков В.А. В поэтической вселенной Александра Башлачёва. М.; Калуга; Венеция: Bull Terrier Records, 2019. 260 с.
3. Гавриков В.А. Эсхатология Башлачёва. М.; Калуга; Венеция: Bull Terrier Records, 2021. 260 с.
4. Гавриков В.А., Кихней Л.Г. Кабацкий локус в русской поэзии XX века: статья вторая // Новый филологический вестник. 2020. № 2. С. 204-220.
5. Гаспаров Б.М. Послесловие. Структура текста и культурный контекст // Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX в. М.: Наука, 1993. С. 274-303.
6. Иванов А.С. Некоторые замечания о «неклассическом» наследии Александра Башлачева // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Екатеринбург, Тверь: Уральский государственный педагогический университет, 2011. С. 46-53.
7. Иванов Д.И., Лакербай Д.Л. «Проекционное поле синтетической языковой личности» как категория (жизне)творческого пути художника слова // Новый филологический вестник. 2023. № 2. С. 30-42.
8. Наумов Л. Александр Башлачев: человек поющий. М.: Выргород, 2017. 608 с.
9. Неклюдов С.Ю. Литература как традиция. Темы и вариации. М.: Индрик, 2016. 520 с.
10. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М.: Лабиринт, 2000. 336 с.
11. Топоров В.Н. Первобытные представления о мире (общий взгляд) // Топоров В.Н. Мировое дерево: Универсальные знаковые комплексы. Т. 1. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2010. С. 25-51.
12. Тэрнер В. Ритуальный процесс. Структура и антиструктура // Тэрнер В. Символ и ритуал. М.: Наука, 1983. С. 104-264.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Gavrikov V.A., Kikhney L.G. Kabatskiy lokus v russkoy poezii XX veka: stat'ya vtoraya [Kabatsky Locus in Russian Poetry of the 20th Century: Second Article]. Novyy filologicheskiy vestnik, 2020, no. 2, pp. 204-220. (In Russian).
2. Ivanov D.I., Lakerbay D.L. "Proyektsionnoye pole sinteticheskoy yazykovoy lichnosti" kak kategoriya (zhizne)tvorcheskogo puti khudozhnika slova ["The Projection Field of a Synthetic Linguistic Personality" as a Category of the (Life) Creative Path of the Artist]. Novyy filologicheskiy vestnik, 2023, no. 2, pp. 30-42. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Gasparov B.M. Poslesloviye. Struktura teksta i kul'turnyy kontekst [Afterword. Text Structure and Cultural Context]. Literaturnye leitmotivy. Ocherki po russ-koy literature XX v. [Literary Leitmotifs. Essays on Russian Literature of the 20th Century]. Moscow, Nauka Publ., 1993, pp. 274-303. (In Russian).
4. Ivanov A.S. Nekotorye zamechaniya o "neklassicheskom" nasledii Aleksan-dra Bashlacheva [Some Remarks about the "Non-classical" Heritage of Alexander Bashlachev]. Russkaya rok-poeziya: tekst i kontekst [Russian Rock Poetry: Text and Context]. Ekaterinburg, Tver, Ural State Pedagogical University PubL, 2011, pp. 46-53. (In Russian).
5. Toporov V.N. Pervobytnye predstavleniya o mire (obshchiy vzglyad) [Primitive Ideas about the World (General View)]. Toporov V.N. Mirovoye derevo: Univer-sal'nye znakovye kompleksy [World Tree: Universal Sign Complexes]. Vol. 1. Moscow, Rukopisnye pamyatniki Drevney Rusi Publ., 2010, pp. 25-51. (In Russian).
6. Turner V. Ritual'nyy protsess. Struktura i antistruktura [The Ritual Process: Structure and Anti-Structure]. Turner V. Simvol i ritual [Symbol and Ritual]. Moscow, Nauka Publ., 1983, pp. 104-264. (In Russian).
(Monographs)
7. Bayburin A.K. Ritual v traditsionnoy kul'ture. Strukturno-semanticheskiy analiz vostochnoslavyanskikh obryadov [Ritual in Traditional Culture. Structural and Semantic Analysis of East Slavic Rituals]. St. Petersburg, Nauka Publ., 1993. 240 p. (In Russian).
8. Gavrikov V.A. Vpoeticheskoy vselennoy Aleksandra Bashlacheva [In the Poetic Universe of Alexander Bashlachev]. Moscow, Kaluga, Venice, Bull Terrier Records Publ., 2019. 260 p. (In Russian).
9. Gavrikov V.A. Eskhatologiya Bashlacheva [Eschatology of Bashlachev]. Moscow, Kaluga, Venice, Bull Terrier Records Publ., 2021. 260 p. (In Russian).
10. Neklyudov S.Yu. Literatura kak traditsya. Temy i variatsii [Literature as Tradition. Themes and Variations]. Moscow, Indrik Publ., 2016. 520 p. (In Russian).
11. Propp V. Istoricheskiye korni volshebnoy skazki [The Historical Roots of the Fairy Tale]. Moscow, Labirint Publ., 2000. 336 p. (In Russian).
Темиршина Олеся Равильевна,
Российский государственный социальный университет.
Доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры иностранных языков и культуры.
Научные интересы: лингвистика и поэтика художественного текста, семиотика, когнитивная лингвистика, психолингвистика.
E-mail: o.r.temirshina@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0003-0127-6044.
Olesya R. Temirshina,
Russian State Social University.
Doctor of Philology, Associate Professor, Professor of the Department of Foreign Languages and Cultures.
Research interests: linguistics and poetics of literary text, semiotics, cognitive linguistics, psycholinguistics.
E-mail: o.r.temirshina@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0003-0127-6044.
