CC BY
271
ББКТЗ(2)612-4 + Т3(2)612.8
Е. В. Волков
ЛИКИ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ В МЕМУАРАХ ЕГО УЧАСТНИКОВ
ИЗ СОВЕТСКОЙ РОССИИ
(Работа выполнена при поддержке РФФИ, проект № 04-06-96022)
Гражданская война как событие, потрясшее российское государство и общество, вызвала к жизни колоссальное количество мемуарных сочинений. Данная статья является попыткой проанализировать ряд таких трудов с точки зрения концепции культурной памяти.
Память о любой войне, как о неординарном общественном явлении, во многом мифологична. Если говорить о гражданской войне и о политических силах, участвовавших в ней, именно мемуары сыграли не последнюю роль в формировании и трансляции мифов о белом движении в советском обществе. На наш взгляд, мифологическая основа в той или иной степени всегда присутствует во многих исторических исследованиях о гражданской войне. Поэтому изучение данной проблемы представляется актуальным. Мемуары буквально наполнены мифами, извлеченными из сознания и переложенными на бумагу их авторами. Поэтому человек, решивший письменно зафиксировать свои воспоминания и даже написать труд на ту или иную историческую тему, не может быть свободен от мифов, транслируемых в обществе.
Методологические основания
Предметом данного исследования является коллективная память о белом движении, выраженная в мемуарах, созданных в советской стране его участниками. Решая эту задачу, автор опирался на междисциплинарный подход, используя теоретические разработки в области философии, антропологии и социологии. Ключевые принципы исследования нашли отражение в некоторых оригинальных концепциях зарубежных и отечественных ученых и мыслителей.
Природу коллективной памяти как культурного явления убедительно раскрыл французский социолог М. Хальбвакс, работавший над этой проблемой в 1920—1940-е гг. [1]. По его мнению, память, транслируемая в обществе, не может быть иной, как только коллективной. Индивидуальная память подчиняется правилам формирования коллективной па-
«...Именно в мемуарах с наибольшей последовательностью и полнотой реализуется историческое самосознание личности — в этом и состоит специфическая функция мемуаров как вида источников».
А. Г. Тартаковский
мяти и часто выражает идеальные потребности той или иной группы. «Невозможна память, — пишет Хальбвакс, — вне референциальных рамок, на которые опираются живущие в обществе люди, чтобы зафиксировать и удержать свои воспоминания»!^, с- 36]. Индивид, живущий вне общества, не имел бы никакой памяти, которая возникает лишь в процессе социализации. Здесь, на наш взгляд, уместно вспомнить идеи современника Хальбвакса отечественного мыслителя М. М. Бахтина о диалоговом характере культуры, когда в человеке скрещиваются и сочетаются два сознания, «я» и «другого», когда человек способен выразить свою сущность только через других [3, с. 227—228]. Поэтому, в данном контексте мемуары, на наш взгляд, не могут быть различными вариантами индивидуальной памяти, как полагают некоторые исследователи. Они представляют собой повествования, являющиеся отражением коллективной памяти той или иной социальной группы.
В работе также нашли отражение идеи современного немецкого египтолога Я. Ассмана, создавшего оригинальную концепцию культурной памяти. Ученый разделяет коллективную память на коммуникативную и культурную. Первая, по его мнению, охватывает воспоминания современников событий и поддерживается их совместным общением в рамках индивидуальных биографий. Такая память обращена в недавнее прошлое (последние 80—100 лет). Она умирает вместе со своими носителями, уступая место новой памяти.
Культурная память, по Ассману, представляет собой набор значимых для социума традиций и образов прошлого, приобретающих формы мифов и поддерживающихся с помощью ритуалов и праздников. «Культурная память,—пишет он,—это дело мнемотехники, для которой в обществе существуют специальные институты» [2, с. 54]. Она создает некий социокультурный фон, объединяющий общество в одно целое. Культурная память во многом мифологична. По определению Ассмана, «миф—это обосновывающая история, история, которую рассказывают, чтобы объяснить настоящее из его происхождения» [2, с. 55]. Миф, в свете представлений о нем,
имеет две важные функции. Во-первых, обосновывающая функция, которая показывает явления настоящего в свете истории, делая их осмысленными, необходимыми и неизменными. Другая функция кон-трапрезентная, подчеркивающая недостатки и ущербность настоящего по сравнению с прошлым мифическим временем, обладающим величием и красотой. Эти две функции мифа нисколько не исключают друг друга. Порой между ними есть четкие границы, а иногда их нет [2, с. 83—84].
Культурная память больше ритуальна, празднична, нежели коммуникативная, близкая к повседневному общению. В культурной памяти чувствуется определенная приподнятость над повседневностью. Эти две формы памяти также различаются и структурой причастности их носителей. Если в коммуникативной памяти каждый ее участник считается в равной степени компетентным в воспоминаниях о прошлом, то в культурной памяти ее носителями выступают профессиональные историки, поэты, писатели, художники, священники и даже политики. Помимо этого, культурная память в отличие от коммуникативной очерчена более четкими границами и более контролируема «сверху».
В итоге описания характерных черт двух типов коллективной памяти Я. Ассман приводит следующую сравнительную таблицу [2, с. 58—59].
Применяя теорию Я. Ассмана к мемуарным сочинениям, можно, на наш взгляд, считать их издание выражением культурной памяти. Сам процесс написания воспоминаний уже ритуален, это не повседневное действо, он требует большой работы памяти, мысли и воображения.
По нашему мнению, в структуре коллективной памяти о прошлом следует различить несколько уровней. Первый из них—«обыденный», который проявляется в повседневной коммуникации. Следующий — «образно-художественный» уровень, транслирующий память через фольклор, художе-
ственную литературу (проза, поэзия) и произведения искусства (живопись, скульптура, театр, кино). В-третьих, «научно-познавательный» уровень, представленный мемуарами, историческими сочинениями, публицистикой, учебниками по истории. И, наконец, «традиционно-ритуальный» уровень, проявляющийся в коммеморативных практиках (дни памяти, праздники, юбилеи и т. д.). Первый уровень во многом соответствует коммуникативной памяти, а все последующие—культурной. Но четкой границы между ними нет. Каждый из этих блоков памяти существует не самостоятельно от других. Все онй взаимосвязаны. На их становление и развитие большое влияние оказывают способность к рефлексии отдельного индивида, политический режим с его официальной идеологией, духовный климат и умонастроения в обществе.
Рассматривая мемуары как феномен культурной памяти, как компонент духовной жизни общества, автор следует по пути, предложенным в свое время отечественным историком А. Г. Тартаковским, который обозначил новые подходы к исследованию мемуаров в отечественной историографии [4; 5; 6]. Он предложил дефиницию, которая определяет мемуары в качестве повествований о прошлом, основанных наличном опыте и собственной памяти автора. Мотивы их создания довольны разнообразны. Но среди них можно выделить два типа факторов, способствующих их созданию. Во-первых, интимные внутренние потребности (разобраться в прожитой жизни и извлечь из нее уроки в назидание детям и близким, укрепить преемственность семейных отношений и т. д.). Во-вторых, общественные интересы, и здесь могут присутствовать мотивы, связанные со сведением счетов с политическими противниками, стремление к оправданию своих поступков в прошлом в глазах современников, желание «войти в историю» и ряддругих причин. Общим моментом для всех мемуарных сочинений яв-
КОММУНИКАТИВНАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУРНАЯ ПАМЯТЬ
Содержание Исторический опыт в рамках индивидуальных биографий Мифическая предыстория, события в абсолютном прошлом
Формы Неформальна, слабо оформлена, естественна, возникает во взаимодействии, повседневность Учреждена, в высокой степени оформлена, ритуальная коммуникация, праздник
Средства Живое воспоминание в органической памяти, непосредственный опыт и устные рассказы Устойчивые объективизации, традиционная символическая кодировка/инсценировка в слове, образе, танце и проч.
Временная структура 80—100 лет, сдвигающийся вместе с современностью временной горизонт в 3—4 поколения Абсолютное прошлое мифической древности
Носители Неспецифические современники определенной помнящей общности Специалисты — носители традиции
ляется стремление авторов запечатлеть для современников и потомства опыт своего участия в истории, осмыслить свое место в ней [4, с. 22—23].
Согласно Тартаковскому необходимо выделять следующие видовые признаки мемуаров. Прежде всего, это их личностное начало, то есть на переднем плане всегда выступает сам автор, даже если говорит от третьего лица. И таким образом все повествование о прошлом строится через призму взглядов индивида, через восприятие автора. Поэтому, конечно, мемуары — это сугубо субъективный жанр. Данное обстоятельство во многом связано с тем, что кругозор любого человека имеет свои границы. Кроме того, большое значение имеют личные впечатления автора о событиях, даже если он не являлся их участником. В мемуарах присутствуют разные по своей сложности уровни информации о прошлом. Первый уровень — это то, что видел и слышал сам мемуарист. Второй уровень информации складывается из того, что ему стало известно от других лиц, и здесь как, правило, фигурируют слухи, предания, легенды. Третий уровень опирается на специально привлеченные материалы с целью восполнения пробелов личной осведомленности автора для восстановления более целостной картины событий [4, с. 27—29].
Другим признаком мемуаров является их ретрос-пектавность, что предполагает существование дистанции между временем создания сочинений и прошлым. Нередко влияет на повествование и другая информация, под «экспансию» которой попадает мемуарист. И тогда личностное начало в мемуарах приобретает черты стертости, однообразия и растворяется в господствующем мнении, которое часто усваивается как собственное. Большое давление на мемуаристов оказывает и общественное мнение, а также государственная идеология, официальная историографическая традиция, художественная литература и произведения искусства. «И, чем больше величина времени, протекшего от события до его фиксации в мемуарах, — замечает А. Г. Тартаковский, — тем выше вероятность обратного воздействия этого множества разнородных (и не всегда поддающихся точному учету) факторов на первоначальную осведомленность мемуариста» [4, с. 29]. В результате происходит аберрация первоначальных взглядов и личного мнения мемуариста. Порой его отношение к событиям прошлого, свидетелем или участником которых он являлся, в период создания мемуаров меняется. На это обстоятельство значительно влияет и его жизненный опыт, и его положение в обществе, а также общий культурно-исторический фон. Консервация прежних оценок и взглядов мемуариста явление крайне редкое, и, как правило, вызвано особыми обстоятельствами (например, изоляция индивида от общества путем тюремного заключения).
Но есть и оборотная сторона этой проблемы. «Однако, оказываясь во власти настоящего, — пи-
шет А. Г. Тартаковский, — мемуарист обретает и известную раскованность, «свободу» от бремени прошлого, преодолевает инерцию распространенных в нем пристрастий и заблуждений, оценивает его с некоей более высокой точки зрения, наконец, воспринимает описываемые события в свете их полной или относительной завершенности, знания их ближних и отдаленных последствий. Ретроспективный угол зрения «фильтрует» закрепленную мемуаристом информацию, определяет своего рода историзм его общего взгляда, возможность освещения в новом ракурсе уже известных фактов или воскрешения ранее неведомых, «засекреченных» обстоятельств минувшего, и, таким образом, в мемуарах удерживаются уникальные исторические сведения, которые ни в каких других источниках не могли быть зафиксированы» [4, с. 30—31].
Важнейшим видовым признаком мемуаров является память, которая оказывает значительное воздействие на процесс их создания. Память автора как «свойство сознания отражать и аккумулировать прошлое» выступает как своеобразный первоисточник любого мемуарного сочинения. Она по своей природе сугубо избирательна и запечатлевает главным образом то, что было значимо для автора. С течением времени память слабеет, возникают пробелы в картине прошлого, и тогда для ее восстановления приходят на помощь образы, созданные воображением. «Память бессознательно и сознательно, — по мнению А. Г. Тартаковского, — совершает отбор, воскрешая и одновременно разрушая прошлое». Поэтому обращение мемуариста к другим источникам, дающим сведения о «его времени», вполне естественно. Они играют вспомогательную роль, если пропущены через призму авторской памяти, «сцементированы» ею [4, с. 33—34].
Теперь следует остановиться на типах мемуарных источников. Необходимо заметить, что не все они сводимы к источникам личного происхождения. Например, А. Г. Тартаковский резонно считал, что дневники кардинально отличаются от мемуаров. Он выделял следующие особенности дневниковых записей:
—исторический кругозор автора ограничен кругозором настоящего;
— не всегда дневникам присущ историзм, на первом плане, как правило, житейские проблемы;
— нет внутреннего единства текста и структурно выстроенной композиции, так как в основе лежит разрозненная регистрация событий;
— отсутствие ретроспективности, а значит, события воспринимаются как произошедшие в настоящем;
—характерным средством воссоздания событий является не память, а «непосредственное воспроизведение» впечатлений без глубокого анализа [4, с. 35—39].
Мемуары в отличие от дневников предполагают более значительную временную дистанцию по
отношению к событиям и явлениям, о которых они повествуют. И поэтому дневники, видимо, менее наполнены мифами по своему содержанию, чем мемуарные сочинения. Почему, например, подвергался жесткой критике в среде белой эмиграции генерал барон А. П. Будберг за опубликованный им дневник, который он вел в период гражданской войны? Эта критика была вызвана в первую очередь тем, что автор дневника своими субъективными свидетельствами разрушал основы мифа о Белом движении, создаваемого его участниками, белыми эмигрантами.
Если говорить о наиболее распространенных типах мемуарных источников, то к ним можно отнести мемуары—«современные истории», мемуары-автобиографии, и частную переписку (эпистолярные источники), где содержатся воспоминания о тех или иных событиях.
Подавляющие большинство воспоминаний участников и современников гражданской войны представляют собой мемуары—«современные истории», или так называемые мемуарно-исследовательские работы. Это вид источников личного происхождения, целью которых является индивидуальная фиксация общественно-значимых событий с целью передачи их в эволюционном целом [7, с. 257]. Сочинения такого рода восходят своими корнями к хроникам Средневековья, а в России они появились в
XVII в. после Смутного времени. Гражданская война в России, как очередная смута, также породила большое количество мемуарных сочинений. Некоторые современники и участники тех событий, сознавая их общественную значимость, садились за создание собственных мемуаров. Такого рода «социальный заказ» неизбежно влиял на содержание воспоминаний, создатели которых не могли не учитывать мнения других авторов (мемуаристов, историков или публицистов) об этих же событиях, соглашаясь или полемизируя с ними [7, с. 259].
Развитие мемуарной литературы в советском обществе можно условно разделить на ряд этапов (волн), которые непосредственно связаны с политикой советского государства. Первый этап (1920-е гг.) отличался активной публикацией мемуаров участников революции и гражданской войны. Многие из подобного рода сочинений, написанных «по горячим следам», были небольшими по своему объему и, что самое главное, еще особенно не отличались схематизмом и политической казенщиной.
Второй этап (1930-е—первая половина 1950-х гг.) оказался очень беден на мемуарные тексты о гражданской войне. С установлением жесткого тоталитарного режима советского образца повсюду господствовали лишь официальные партийные установки, спущенные сверху.
Третий период, наступивший после смерти И. В. Сталина и продолжавшийся до конца существования СССР, характеризуется появлением боль-
шого количества мемуарных текстов о революции и гражданской войне,затрагивающих, конечно, вопросы и о контрреволюционных силах.
Четвертый этап, совсем небольшой по своим хронологическим рамкам, ведет отсчет с середины 1980-х гг., с начала политики «перестройки», до распада СССР. В условиях гласности и еще более радикальной либерализации советской политической системы стали появляться новые мемуарные тексты, как правило, далеко не соответствующие старым официальным представлениям о гражданской войне.
Если говорить об авторах отечественных мемуарных текстов, то они по своей причастности к событиям прошлого представляют собой несколько групп людей, взявшихся за перо. Во-первых, это мемуары советских партийных, военных и государственных деятелей, участников и современников гражданской войны. Подобные мемуары в большинстве своем, как правило, более официальны и неприступно холодны, нежели сочинения других авторов.
Во-вторых, сочинения рядовых «борцов» за советскую власть, многие из которых являлись непосредственными участниками событий. В Советском Союзе со второй половины 1950-х годов проводились кампании среди ветеранов по созданию ими мемуарных сочинений к юбилейным датам, связанным с Октябрьской революцией 1917 года.Такого рода воспоминания в рукописном или напечатанном виде сохранились во многих областных архивах на территории бывшего СССР. Они зачастую не отличаются своей оригинальностью в трактовке событий того времени, отражая советский набор мифов о Белом движении. Однако эти воспоминания, созданные к юбилеям, в какой-то мере дают определенное представление о взглядах мемуаристов, об отношении их к событиям «героического прошлого».
Третья группа авторов — это лица, не участвовавшие в гражданской войне ни на той, ни на другой стороне. Они стремились просто выжить в условиях очередной российской смуты. Но среди них, судя по текстам, можно было встретить людей с разными политическими симпатиями и антипатиями.
К четвертой группе мемуаристов можно отнести бывших участников антибольшевистского движения, оставшихся на родине. Большая их часть прошли через тюрьмы и лагеря, многие погибли, но кто-то все-таки сумел избежать преследований со стороны властей. Некоторые из этих людей также писали мемуары либо по указке свыше для разоблачения того дела, к которому они когда-то были причастны, либо воспоминания фиксировались для потомков без всякой надежды на публикацию в ближайшем будущем. Именно об этой группе авторов, многие из которых являлись участниками Белого движения, и их сочинениях пойдет речь в данной статье.
Мемуарные тексты «бывших»
Подавляющее большинство мемуарных сочинений так называемых «бывших», создавалось в первое десятилетие после гражданской войны. Как правило, их авторами являлись люди военные, служившие в вооруженных формированиях белых. Некоторые из этих работ были опубликованы. Часть из них пережила несколько изданий не только в 1920-е гг., но и во второй половине 1980-х гг., в период «гласности» и «перестройки». Другие подобные сочинения хранятся в рукописном или машинописном виде в центральных и региональных архивах страны, а некоторые из них остаются семейными реликвиями потомков.
Наиболее известными из опубликованных в Советской России книг стали мемуары Я. А. Слаще-ва-Крымского [8], белого генерала, добровольно вернувшегося в 1921 г. на родину из Константинополя и поступившего на службу в РККА, где он занимался военно-педагогической деятельностью. Его сочинение под названием «Крым в 1920 г. Отрывки воспоминаний» впервые было издано в 1924 г. в Москве и в Ленинграде.
В своих мемуарах Слащев, повествуя об обороне белыми Крыма в 1920 г., главным образом полемизирует с бароном П. Н. Врангелем, а также пытается обосновать свое решение вернуться в Советскую Россию. Он пишет о своей политической безграмотности, т.е. непонимании сущности классовой гражданской войны. На одной из первых страниц своих воспоминаний Слащев справедливо заметил: «Человек, переживший бурный период, беспристрастно его описывать не может. На все его изложение ляжет отпечаток его личных воззрений и впечатлений. Поэтому я, приступая к своим запискам, заранее предупреждаю читателей, что все изложенное будет пропитано моими настроениями и моей идеологией, потерпевшей страшный излом за это бурное время» [9, с.11].
Белое движение, по мнению Слащева, зародилось на Дону как идея борьбы за «отечество» с «иноземной» Советской властью на фоне дискредитированной идеи «царя». «Идея «отечества», — пишет он, — вдохновляла только единичных идеалистов, политически безграмотных и потому упорно стоящих на своем во вред своему народу и самим себе» [9, с. 12,18].
Давая характеристику политическим убеждениям белых добровольцев, Слащев отмечал, что практически все «группировались по своим имущественным интересам». «Получилась мешанина кадетству-ющих и октябриствующих верхов и меныневистс-ко-эсерствующих низов». Кадровое офицерство, воспитанное в монархическом духе, в массе своей было аполитично. Большая часть добровольцев, видимо, симпатизируя эсерам, надеялась на Учредительное собрание [9, с. 19].
Когда белые стали получать военную и финансовую помощь из-за рубежа, увеличилось влияние и давление иностранных держав на их политические шаги. В районах, контролируемых антибольшевистскими силами, «началась разбойничья политика крупного капитала». «Борьба из внутренней постепенно и совершенно незаметно стала превращаться в борьбу интернационального капитала с пролетариатом. Даже мелкобуржуазные массы почувствовали гнет и частью отхлынули от белых» [9, с. 12—15].
И далее Слащев пишет: «Появился ряд грабителей, ставших во главе белых войск: они были удобны крупному чужеземному капиталу, так как без зазрения совести готовы были на все сделки». Затем грабежи и дезертирство начались в войсках. Белое движение «потеряло всякую идейность, и все совершалось во имя личного благополучия или тщеславия» [9, с. 15—16].
О состоянии белых войск в Крыму в начале 1920 г. бывший генерал сообщал следующее. Солдаты были очень не надежны. Боевой дух армии сильно упал. Начались грабежи мирного населения и массовое дезертирство. Поэтому держать такие части в окопах Слащев не решался, предлагая наступательный маневр. Только военные победы могли сплотить воинов, поднять настроение в войсках [9, с. 27—30],
Наиболее недисциплинированными частями в рядах белых, автор воспоминаний называл конные формирования горцев (чеченцев), которые в тылу «так грабили, что не было никакого сладу» и разбегались при первых симптомах поражения в бою [9, с. 42—43].
Среди военных руководителей белых Слащев подробно останавливается на генералах А. И. Деникине и П. Н. Врангеле. Первый из них, по его мнению, представлял собой, хотя и честного, но слабовольного и нерешительного военачальника. А второй, беспринципный и тщеславный властолюбец постоянно и настойчиво интриговал против главкома ВСЮР, чтобы добиться своей цели. Его политическую деятельность Слащев, на манер советской пропаганды, назвал «врангелевщиной». Военные же таланты барона оказались не велики, «он в роли главкома оставался с понятиями эскадронного командира» [9, с. 64—70, 147]. Слащев подробно останавливается на стратегических просчетах Врангеля, к которым относит провал аграрной реформы, наступление и захват Северной Таврии в июне 1920 г., приведшие к распылению войск, отказ в помощи кулацкому восстанию на правобережье Днепра, значительную зависимость врангелевского марионеточного режима от Франции («политика танца под дудку французов») [9, с. 104,147].
Давая характеристики высшему командному составу из окружения Врангеля, Слащев, практически не видит среди них достойных военных ру-
ководителей, за исключением генерала Я. Д. Юзефовича, с которым барон давно разошелся во взглядах, и начальника штаба своего корпуса полковника А. Г. Фролова. Остальные—серые и бесталанные офицеры (генералы П. С. Махров, П. Н. Шатилов, Г. И. Коновалов, Н. Н.Шиллинг, А. П. Куте-пов, А. П. Богаевский и другие) [9, с. 89—92]. А подавляющая масса белого офицерства, по мнению автора, происходила из солдатской, крестьянской среды. Они получили офицерские погоны в условиях военного времени, без специальной подготовки в училищах [9, с. 140].
Много негативного писал Слащев и о белой контрразведке в Крыму, среди руководителей которой оказалось изрядное количество темных личностей, провокаторов,вымогателей и казнокрадов [9, с. 119—122].
Размышляя о причинах поражения белых, Слащев, называет отсутствие поддержки со стороны трудящихся масс, бездарность высшего командования, сепаратизм кубанского и донского казачества, неопределенность идеологии Белого движения, раскол в среде офицерства. «Недоверие к высшему командному составу,—отмечает автор мемуаров,— росло—грабежи и кутежи лиц этого состава с бросанием огромных сумм были у всех на виду, и младший командный состав пошел по стопам старшего и тоже стал собирать дары от «благодарного населения», внося еще большую разруху и еще больше озлобляя население» [9, с. 17—18]. Одной из причин краха белого дела, по мнению бывшего генерала, было и то обстоятельство, что белые воины «быстро и определенно перешли нароль наемников иностранного капитала, готовые пойти туда, куда пошлет их хозяин». Но гражданская война на юге России могла бы затянуться надолго, если бы во главе белых войск оказался человек с большим военным дарованием [9, с. 85,148]. И здесь Слащев, видимо, подразумевал себя. Ведь он, благодаря своим победам, позволившим на длительное время сохранить Крым за белыми, был когда-то очень популярен в военных кругах.
Таково, в общих чертах, повествование о Белом движении и его участниках, изложенное в воспоминаниях бывшего генерала Слащева. Его мемуары, по большому счету, писались «на заказ». Они призваны были продемонстрировать изначальную обреченность белого дела и его сторонников, поднявшихся против «трудового народа». Эта книга должна была внушить читателям, что если такие талантливые белые генералы, как Слащев признали всю пагубность своей борьбы против большевиков, то Советская Россия идет верным историческим путем.
Дневник и воспоминания бывшего генерала
В. Г. Болдырева [10], главнокомандующего войсками Директории, созданной Уфимским государственным совещании, вышли в 1925 г. отдельной
книгой. Авторский текст, видимо, водимый незримой рукой цензора, то перетекает из дневниковых записей в мемуары, то вновь возвращаются к дневнику. Поэтому очень трудно определить к какому типу источников личного происхождения следует отнести это сочинение.
Болдырев подчеркивает наличие раскола в антибольшевистском лагере при враждебном отношении друг к другу различных правительств. Бывший генерал считает себя приверженцем демократии и поэтому с недоверием относится к «реакционным» режимам А. И. Деникина на юге, A.B. Колчака на востоке, М. К. Дитерихса на Дальнем Востоке, отмечая их стремление к «единодержавию». Вожди Белого движения оказались не готовы к своей роли полководцев и политиков. «Правильно налаженной агитационной работы у антибольшевистских группировок не было; она не создалась в должной мере и потом. В этом отношении Красная армия всегда была в значительно более выгодном положении» [11, с. 59]. В общем, читая сочинение Болдырева, можно прийти к выводу, что победа большевиков оказалась закономерной.
Воспоминания генерала А. П. Перхурова [12], написанные им в тюремной камере, где он провел около двух лет, видимо, не предназначались для широкого круга читателей. Но они были опубликованы в сборнике, содержащем материалы об антисоветском восстании в Ярославле [13] с целью разоблачить «преступную» деятельность их автора как одного из военных руководителей. Пленный генерал довольно подробно повествует о деятельности «Союза защиты Родины и Свободы»,возглавляемого Б. В. Савинковым, и о дальнейшей своей деятельности на фронте против большевиков, оставляя в стороне политические оценки происходивших событий [14].
На последних страницах своих воспоминаний Перхуров признает, что белые потерпели поражение, так как «активных сторонников, хотя бы и косвенных, было больше у советской власти». И многочисленные восстания в тылу антибольшевистских сил «показали, что идеи, присущие белым армиям, менее популярны для масс, чем система советской власти» [14, с. 36].
В сложившейся обстановке после окончания гражданской войны только большевики, по мнению Перхурова, способны были вывести страну из кризиса в короткий срок. Он призывал советских руководителей активно использовать «бывших» в различных сферах деятельности. «Убежден, — писал Перхуров,—что люди, честно относящиеся к данному им делу, принесут пользу Родине при всяком правительстве, независимо от своих внутренних убеждений»[14, с. 36—37].
Но заявления о лояльности к советской власти не помогли белому генералу. Его расстреляли в июле 1922 г. после показательного судебного процесса в Ярославле.
Воспоминания бывшего полковника-юриста И. М. Калинина [15], служившего в рядах белых на юге России и вернувшегося после недолгого пребывания в эмиграции на родину, призваны были также разоблачить идеологию и политику руководителей белого движения. И Калинин разоблачал, написав три книги своих мемуаров [16; 17; 18].
Все тексты Калинина пронизаны обреченностью белого дела, которая проистекала из следующих факторов. Во-первых, это раскол в лагере белых на юге России. Во всех своих трех книгах автор много пишет о том, как в белых армиях казаки и добровольцы враждовали друг с другом, так и не найдя общего языка. В данном случае симпатии Калинина были явно на стороне казаков, в рядах которых он нес службу. «Казачество,—пишет он,—никогда не ладило с добровольческой армией. Казачьи государственные образования—Дон, Кубань, Терек—имели демократическое устройство и потому были сугубо противны руководителям политики главного командования —скрытым реакционерам. Ни для кого не составляло тайны. Что за спиной «внепартийной» Добровольческой армии, во главе с Деникиным, стояла старая Россия, весь мир царской бюрократии, жаждущей своих прежних постов с десятитысячными окладами, и «первенствующее сословие», мечтавшее о возвращении в свои прадедовские усадьбы. Все они ненавидели казачьих политических деятелей, считая их неучами, деревенщиной, сепаратистами, полубольшевиками. Вторые, в свою очередь, не жалели крепких слов по адресу своих противников, которых в насмешку титуловали «единонеделимцами» [17, с. 10].
Среди белого офицерства также отсутствовало единство. В добровольческих формированиях процветал особый корпоративный дух, и в назначении на командные должности решающую роль играли не приказы начальства, а «добровольческий стаж» и согласие офицеров той части, где появлялась вакансия. Поэтому чины у добровольцев играли второстепенную роль. Направляемые в их части офицеры, независимо от того, сколько они имели просветов и звезд на своих погонах, служили некоторое время фактически рядовыми бойцами в особой офицерской роте [17, с. 111—112]. Такая ситуация не могла не вносить раскол в офицерскую среду.
В характеристике белого офицерства автором явно просматривается классовый подход. «Только офицеры—аристократы или дети помещиков и капиталистов ,—пишет он,—хорошо понимали истинную сущность гражданской войны. Подвидом спасения «святой, великой России» шла борьба за привилегии, за их земли, банки, фабрики, за их вишневые сады и многоэтажные дома» [18, с. 26].
Следующим фактором, подтачивающим боеспособность и сплоченность белой армии, по мнению Калинина, стало отсутствие талантливых военных вождей, возглавивших борьбу с большеви-
ками. Некоторую симпатию автор испытывает к генералу Л. Г. Корнилову, называя его «республиканцем». Но после его гибели при «монархисте» генерале М. В. Алексееве «Доброволия стала явно окрашиваться в черный цвет». [18, с. 61]. Впоследствии «непредрешенец» А. И. Деникин оказался мягкотелым, а генерал П. Н. Врангель слыл безмерным честолюбцем и интриганом. Не лучше оказались и военачальники рангом ниже: И. П. Романовский — «тупой, надменный и свыше меры честолюбивый», В. Л. Покровский — кровожаден, «опереточный генерал» А. Г. Шкуро страдает «грабительскими замашками», к нему «стекались все, кто не дорожил жизнью, но кому хотелось крови, вина и наживы», и т. д. [17; 18].
Многие страницы воспоминаний Калинина посвящены моральному разложению белых и различного рода преступлениям среди военных, что не удивительно, ведь автор занимал высокие посты в прокуратуре и очень часто сталкивался с подобного рода делами. Он определяет три «язвы Белого движения». Первая из них — уклонение от мобилизации гражданского населения и массовое дезертирство в белой армии. [18, с. 172—177]. Вторая «язва»—«безудержное пьянство». «Вся тыловая работа, — пишет Калинин, — совершалась в пьяном угаре. Чтобы раздобыть спирт, исключенный из свободного обращения (вино не в счет), пускались на все средства. Шли на унижения, на мошенничества, на что угодно. «Святое дыхание возрождающейся России» было насквозь пропитано алкогольным перегаром» [18, с. 178—180]. Третья «язва» — «очень легкое отношение к казенному добру» среди должностных лиц [18, с. 180—182].
О грабежах и насилиях в отношении гражданского населения со стороны казачества Калинин ничего не пишет. Но зато белых добровольцев именует «кондотьерами», представлявших собой «хап-граб-драп-армию», боевой лозунг которой «Война до победы, грабеж до конца!». С одной стороны, он заявляет, что зачастую коррупция и злоупотребления офицеров и чиновников в Белом Крыму не пресекались, но с другой,—приводитреальные факты наказаний отдельных лиц, уличенных в таких незаконных действиях [17, с. 187,136,112,61,62,149, 122—125, 127—128].
Свидетельствуя о нелегкой службе офицеров, их повседневном быте, автор свидетельствует как о фактах дезертирства и стремлении некоторых лиц избежать фронта, так и проговаривается о героических подвигах отдельных офицеров в борьбе с Красной армией. Так Калинин пишето «дебошире» молодом генерале А. Г. Рубашкине, захватившем вместе со своими бойцами красный бронепоезд «Лев Троцкий», или о генерале А. К. Гуселыцикове, который был в боевой обстановке «как рыба в воде» [17, с. 109— 110]. Явные симпатии у Калинина вызывает боевой казачий генерал К. К. Мамонтов, которого он назы-
вает «военным тружеником» и талантливым военачальником, сумевшим провести блистательный рейд своего конного корпуса по глубоким тылам красных. Этот рейд наглядно показал советским руководителям значительные преимущества больших конных формирований в гражданской войне. После чего они бросили в массы лозунг «Пролетарий — на коня!» [18, с. 144—147, 148—155].
Оказавшись после оставления последнего оплота белых на юге — Крыма, в Болгарии, «бывшие воины Врангеля,—по мнению мемуариста,—перековав свои мечи на кирки и лопаты, вступили на поприще труда для того, чтобы под влиянием его целительной силы окончательно прозреть, отрешится от старых заблуждений и обрести мирный путь на родину» [16, с. 49].
Калинин свидетельствует, что белые эмигранты, организованные в воинские формирования во главе с генералом А. П. Кутеповым, готовили политический переворот в Болгарии. Однако значительную часть казаков захватило возвращенческое движение [16].
Мемуары И. М. Калинина, на наш взгляд, представляют собой большой интерес для исследователей гражданской войны, хотя и содержат порой чрезмерную и необъективную критику Белого движения.
Воспоминания другого бывшего белого офицера П. В. Макарова были опубликованы в 1927 г. в ленинградском издательстве «Прибой». Автор их служил в период гражданской войны адъютантом у деникинского генерала В. 3. Май-Маевского на юге России. Выходец из крестьян Рязанской губернии, он получил образованиев реальном училище Севастополя. С началом первой мировой войны был призван в армию, окончил Тифлисскую школу прапорщиков. В 1917 г. дезертировал с фронта, вновь оказался в Крыму. Здесь его назначили организатором и агитатором при Севастопольском «областном революционном штабе». Участвовал в боях против белых добровольцев. В Мелитополе попал к ним в плен. Но спасся,выдав себя за капитана-фронтови-ка. Поступил в Добровольческую армию, служил под командованием полковника М. Г. Дроздовско-го. Вскоре стал штабным офицером, так как знал шифровальное дело. Затем получил должность личного адъютанта генерала В. 3. Май-Маевского.
Как известно, генерал, кроме того, что был грамотным и способным военным руководителем, страдал слабостью к спиртному. Практически каждый день с обеда, после выпитого, он был «на взво-де». Макаров рисует его как неизлечимого алкоголика. Хотя, по некоторым данным, сам мемуарист был из тех людей, кто способствовал пороку генерала, доставая любыми, в том числе и незаконными, способами выпивку для своего патрона. Адъютант безнапоминаний знал, чтобы на столегенера-ла всегда стояли несколько сортов водки и вина. Он
«своевременно подольет в пустой стакан, он устроит дамское знакомство и организует очередной банкет». Именем генерала Май-Маевского его адъютант забирал со складов ценные реквизированные товары для обмена на «горячительные напитки» и даже сам порой без меры «кутил». Об этом многие офицеры знали, но молчали, так как «трудно было со стороны, особенно людям непосвященным, разобраться, где кончается Макаров и начинается Маевский» [19, с. 281—283].
Когда Макаров почувствовал близкое поражение белых, то бежал в отряд красных партизан. В своих мемуарах он сумел представить себя борцом за Советскую власть, который активно действовал в стане врага практически с самого начала гражданской войны [20].
В его воспоминаниях представлены характеристики некоторых высокопоставленных белых генералов. Так, например, слабый А. И. Деникин, находясь под сильным влиянием генералов И. П. Романовского и А. С. Лукомского, в отличие от В. 3. Май-Маевского, мало заботился о какой-либо положительной программе в гражданской сфере с целью привлечь население на сторону белых. Женившись, он целиком «ушел в семью», устранившись от верховного командования [20, с. 22—23].
Генерал А. Г. Шкуро, по утверждению Макарова, представлял собой матершинника, который «любил оргии и обладал ярко-бандитскими наклонностями», сея повсюду, где бы он ни появлялся, террор и грабежи. Шкуро держал при себе кинооператора, часто снимавшего казни пленных красноармейцев. Когда в ставке Деникина его стали отчитывать за незаконные реквизиции и пьянство среди подчиненных, то он якобы сказал: «Я знаю, что делаю! Хотите завтра не будет ни Деникина, ни Ленина, ни Троцкого, а только батько Махно и батько Шкуро?!» И этим напугал всех [20, с. 25—28].
Наибольшее внимание в своих воспоминаниях автор, конечно, уделил своему непосредственному начальнику, белому генералу В. 3. Май-Маевско-му. Главным образом, он рисуется как слабовольный «поклонник Бахуса». В книге неоднократно повторяются эпизоды, когда грузное тело уже не стоявшего на ногах генерала Макаров с трудом укладывает в машину и отправляет с очередного банкета. Но в то же время автор мемуаров иногда говорит и о положительных чертах Май-Маевского как личности. Так, например, Макаров пишет о храб-. роститенерала.и о том, что многие подчиненные назвали его «вторым Кутузовым», И, наконец, Владимир Зенонович пытался проводить более лояльную политику в отношении гражданского населения, чтобы привлечь его симпатии к Белому движению [20, с. 14, 18, 22—23].
Впоследствии на основеэтих воспоминаний пи-сателямиИ. Болгариным и Г. Северским,был создан сценарий кфильму «АдъютантЕго превосходитель-
ства» (режиссер Е. Ташков), который в апреле 1970 г. вышел на телеэкраны Советского Союза. Картина имела большой зрительский успех. И реальный образ молодого ловкача превратился на экране в исполнении талантливого актера Ю. Соломинав образ убежденного большевика, ведущего разведывательную и подрывную работу в стане белых.
На деле, воспоминания Макарова — это еще один образец мифотворчества событий гражданской войны, причем во многом созданный их непосредственным участником с целью собственной реабилитации. Хотя, нельзя не сказать и о том, что по прошествии лет, когда разразилась Великая Отечественная война, автор мемуаров будет защищать свою родину, сражаясь в качестве партизана с немецкими оккупантами в Крыму.
В Советской России в 1920-е гг. вышли в свет и воспоминания бывшего прапорщика Дроздовс-кой дивизии Г. Венуса, который вскоре после гражданской войны, видимо, вернулся на родину из эмиграции. Его мемуары,главным образом, повествуют о повседневном военном быте белой армии. В них с удивительной силой и убедительностью показы многие ужасы гражданской войны. При этом автор не стремится подыгрывать новому большевистскому режиму. Он пытается писать о том, что видел и знает.
Воспоминания Венуса повествуют о действиях отдельных белых военачальников типа генерала А. В. Туркула, для которых приказы о расстрелах пленных или провинившихся подчиненных, были обыденным явлением. Автор мемуаров пишет о своем сослуживце, поручике, ставшем в условиях смуты, кокаинистом, об офицерах, находящих успокоение в объятиях проституток, или о тех, кто откровенно, не стесняясь, распродавал казенное армейское имущество, зарабатывая себе на жизнь. Венус рассказывает и о повальном пьянстве в офицерской среде, и о случае группового изнасилования воинами белой армии «малахольной нищенки», которую они заволокли к себе в теплушку, и о том, как гражданская война способствует пополнению психиатрических лечебниц новыми пациентами [21, с. 43—44,61—62,105,108,109, 111—112, 129 и др.].
Остановимся теперь на некоторых воспоминаниях участников Белого движения, которые не издавались и осели в архивохранилищах. К таким сочинениям относится, например, «Краткое описание военных действий Уральского казачьего войска за период 1918—1920 гг.» бывшего генерала В. И. Моторного [22], попавшего в плен к красным. Главны-ми организаторами борьбы с большевиками в Уральской казачьей области Моторный считает ка-заков-фронтовиков, многие из которых с оружием в руках вернулись в родные края. Активность в этом деле проявили и старики, из-за отсутствия огнестрельного оружия вооружившись пиками, шашка-
ми и пешнями [23]. В то же время, как только первый натиск красных был отбит казачьи дружины, сотни, полки митинговали и самораспускались, определенно заявляя, «что за войсковую грань они не пойдут» [24, л. 2,5 об. — 7].
Мемуарное сочинение генерала Моторного отличается подробными сведениями о составе и боевых действиях Уральской казачьей армии. Здесь же называются конкретные имена белых казачьих офицеров, военных руководителей борьбы с частями Красной армии. Сообщается, в частности, о военной помощи уральским казакам со стороны правительств Комуча, А. В. Колчака и А. И. Деникина, а также о переходе на сторону казаков почти в полном составе одного из советских полков [24, л. 18 об., 10 об, —11].
Повествуя о тяжелом зимнем переходе уральских казаков в начале 1920 г. из Гурьева в форт Александровск вдоль побережья Каспия, Моторный, «бросая камень в огород» атамана В. С. Тол-стова, пришел к заключению, что не было никакого руководства людьми, отступающими под ударами Красной армии. «Каждая часть и каждое отдельное лицо,—отмечал он, — шло когда хотело и по дороге какой хотело. Правда, кажется, был приказ атамана всем следовать в войсковых частях, но он не исполнялся» [24, л. 16].
Отношение уральских казаков к своему противнику Моторный оценивает как «неудовлетворительное», в большей степени из-за красного террора не только против участников боевых действий, но и против мирных жителей казачьих станиц и поселков. При этом он приводит несколько фактов подобного поведения «победителей» [24, л. 19].
Другое сочинение, видимо, созданное в подобных обстоятельствах, совсем небольшое по своему объему, было написано «по памяти» пленным белым генералом В. И. Оберюхтиным [25]. В этом кратком очерке отмечалось, что колчаковский переворот олицетворял собой возврат «к старому и правому», хотя Верховный правитель, являясь диктатором, управлял совместно с Советом министров. При этом, отмечает мемуарист, и военные, и общество не понимали смысла произошедших в ноябре 1918 г. событий. «Фактически совершившийся переворот, —писал Оберюхтин,—вызвал лишь перемены в верхах, не затронув совершенно жизни массы народной» [26, л. 4 об.].
Среди военных руководителей армии Колчака, пытавшихся с помощью различного родареорганиза-ций сделать систему управления войсками более эффективной, Оберюхтин выделяетгенералов М. К. Ди-терихса и К. В. Сахарова. Но их усилия оказались тщетными. Главными причинами поражения белых, по мнению автора, стали бюрократизм, канцелярщина и интриги в тылу, а также падение боевого духа армии с осени 1919г., так как «всем стала ясна бесцельность и антинародность борьбы» [26, л. 5 об., 7].
Приведенные выше тезисы из очерка Оберюхтина, позволяют говорить о его левых взглядах. Но только не ясно, когда он стал их придерживаться: в плену у большевиков или ранее, когда служил в 1918 г. в Народной армии Самарского Комуча?
В 1920-е гг. в Истпарт [27] попали мемуары с неброским названием «1917 и 1918 годы на Кубани», автора которых установить не удалось. Из этого повествования можно определить, что человек их создавший происходил из кубанских казаков и придерживался антимонархических взглядов, был близок к либеральной идеологии. Из событий гражданской войны автор особо останавливается на штурме добровольцами в марте 1918 г. Екатерино-дара. Он показывает героизм белых воинов, их повседневный армейский быт, т. е. людей постоянно пребывающих в пограничной ситуации между жизнью и смертью. Среди военных руководителей белых автор воспоминаний особо выделяет генерала
С. Л. Маркова [28], «любимца подчиненных», обладавшего «красноречием, юмором, энергией». «Мы не разделяли его политических убеждений, — пишет мемуарист,—но все без исключения— даже враги его, если они захотят быть искренними — обнажат голову перед светлой памятью этого честного, прямого и самоотверженного русского человека, сраженного на своем посту в рядах своих солдат, слепым осколком русской гранаты, выпущенной преступными руками русских людей из русского орудия...»[29, л. 49].
Рукописные воспоминания, датируемые 1972— 1975 гг., оставил бывший прапорщик 22-го Златоустовского полка горных стрелков колчаковской ар-мии М. В. Белюшин [30], который, будучи тогда уже семидесятилетним стариком, и проживая в одном из уральских городов, не особо скрывал, что являлся когда-то белым офицером.
Бывший прапорщик войск Колчака, например, зафиксировал по памяти некоторые факты, связанные с выступлением чехословацких легионеров в мае—июне 1918г. против большевиков на Урале. В частности, он отметил, что чехословакам оказавшимся по требованию большевиков почти без оружия, пришлось в отдельных случаях воевать против красногвардейских отрядов с камнями в руках. Так, недалеко от вокзала г. Златоуста при попытке полного разоружения чехословацкого эшелона сторонниками большевиков произошел бой, в ходе которого камнями был забит один из «красных» пулеметчиков, двоюродный брат автора воспоминаний [31, л. 21об.,24].
Белюшин пишет также о «местническом настроении» у солдат белой армии, «особенно среди казаков, которые отбив врага от своего города или станицы, отказывались воевать» [31, л. 22 об.].
Атаман Анненков для автора воспоминаний, хотя он его никогда не видел и не служил в его частях, «ярый монархист и не менее ярый антисемит, а
вообще бандит». Поэтому он был искренне удивлен, что к Анненкову в отряд летом 1918 г. приняли юношу-еврея, однокашника Белюшина по Златоустовскому городскому училищу [31,23 об.].
В своих воспоминаниях Белюшин набросал некоторые портретные черты двух белых генералов колчаковских войск В. В. Голицына и К. В. Сахарова, о которых он как командир низшего звена много слышал и которых видел близко, видимо, всего несколько раз. В словах мемуариста чувствуется некоторая холодность к этим генералам, которые в июле 1919 г. перед решающим сражением белых прибыли на позиции полка, где он служил. «Но ни с кем из офицеров и солдат совершенно не разговаривали,—заметил Белюшин, — никакого ни напутствия, ни благословения мы перед боем не получили, так что в бой пошли без энтузиазма» [32].
Все названные выше воспоминания, оказавшиеся на архивных полках, не вписывались в официальную советскую историю гражданской войны и, конечно, не только не публиковались для широкого круга читателей, но и многие годы были малодоступны для исследователей гражданской войны.
Заключение
Мемуары участников белого движения, оставшихся на родине или вернувшихся из эмиграции, являются одним из вариантов коллективной памяти о гражданской войне. Они создавались либо под давлением «сверху», либо самостоятельно из внутренних побуждений авторов. Главная цель, которую преследовали многие мемуаристы—это морально себя оправдать и самоутвердиться в новом советском социуме. Мемуары, получившие разрешение на издание, включались в поле культурной памяти о гражданской войне советского образца. Такие книги неизменно выходили под редакцией и с предисловиями, примечаниями советских писателей, партийных деятелей или историков. Так, например, мемуары бывшего генерала Я. А.Слащева предварялись статьей писателя Дм. Фурманова, а воспоминания бывшего полковника И. М. Калинина «Русская Вандея» предисловием историка А. Анишева и т. д.
Мемуары, оказавшиеся в архивах, менее критичны в оценке Белого движения, а некоторые из них прямо повествуют о красном терроре и других нелицеприятных для большевистского режима вещах. И, конечно, это стало одной из главных причин, что такого рода воспоминания не дошли до широкого круга читателей.
Практически во всех мемуарных трудах можно встретить нотки самооправдания авторов, стремление всю вину свалить на военных руководителей и политиков из лагеря белых. Значительная часть мемуаристов пишет о факторах, способствующих поражению Белого движения, среди которых они вы-
деляли следующие: отсутствие единства и консолидирующей идеи, моральная деградация, рост бюрократии в тылу, озлобленность большей части гражданского населения к белым правительствам и их вождям.
Все эти мемуары, несмотря на то, что также содержат значительное количество элементов мифотворчества, все же более информативны с точки зрения реконструкции истории становления, развития и краха Белого движения, нежели воспоминания, написанные «борцами за советскую власть». В последних слишком много так называемой «казенщины» и официоза, но мало картин реальной жизни в условиях внутренней войны в России. Личностное начало в них стерто под влиянием господствующей идеологии.
С опубликованными мемуарами «бывших» зачастую знакомились некоторые советские писатели , когда приступали к работе над своими художе-ственными произведениями о гражданской войне. В частности мемуары И. М. Калинина «Под знаменем Врангеля», по утверждению историка С. В. Карпенко, использовал Михаил Булгаков в процессе создания знаменитой пьесы «Бег».
Литература
1. Halbwachs М. Les cadres sociaux de la memoire. — Paris, 1925; The Collective Memory.—New York, 1950.
2. АссманЯ. Культурная память.—М.: Языки славянской культуры, 2004. — 368 с.
3. Бахтин М. М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук.—СПб.: Изд-во «Азбука». — 336 с.
4. Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика.— М.: «Наука», 1980. — 312 с.
5. Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика
XVIII — первой половины XIX вв.: От рукописи к книге. — М.: Наука, 1991. — 286 с.
6. Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. — М.: Наука, 1997, —310 с.
7. Румянцева М. Ф. Теория истории. — М.: Аспект Пресс, 2002. — 319с.
8. Слащев-Крымский Яков Александрович (1885—1929), генерал-лейтенант, выходец из семьи офицера, выпускник Академии генерального штаба ( 1911 ). Служил в гвардии. Участник Первой мировой войны С декабря 1917 г. вступил в Добровольческую армию, сначала являлся начальником штаба в отряде белых партизан А. Г. Шкуро, затем последовательно командовал бригадой, дивизией, корпусом. Зимой 1919/1920г. организовал успешную оборону Крыма. После неудачных боев под Каховкой летом 1920 г. был по приказу генерала П. Н. Врангеля отстранен откомандования войсками. Эмигрировалв Константинополь, где выступал срез-
койкритикойдействийП.Н.Врангеля.В 1921 г.вые-хал в РСФСР. Через несколько лет, в 1929 г. был убит в своей квартире при недостаточно ясных обстоятельствах.
9. Слащев-Крымский Я. А. Крым, 1920 г. // Гражданская война в России: оборона Крыма.—М: Изд-во АСТ; СПб.: ТеггаРаШависа, 2003. — 534 с.
10. Болдырев Василий Георгиевич (1875—1933) уроженец Симбирской губернии, выходец из крестьянской семьи. Окончил Пензенское землемерное училище, военно-топографическое училище и Академию Генерального штаба. Служил в гвардейских частях. Участник русско-японской войны. Преподавал в Академии Генерального штаба (1911— 1914), профессор. В период Первой мировой войны служил начальником штаба дивизии, генерал-майор (1916), был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием. Будучи генералом-квартирмейстером штаба Северного фронта, явился свидетелем отречения Николая II от престола. При Временном правительстве командовал корпусом, затем—армией. После прихода к власти большевиков вступил в подпольную организацию «Союз возрождения России» и по решению Уфимского государственного совещания стал Верховным Главнокомандующим войск Директории (сентябрь 1918 г.). С приходом к власти А. В. Колчака был смещен со своего поста (ноябрь 1918 г.) и выехал в Японию. Вернулся в январе 1920 г. во Владивосток, где занимал пост управляющего военно-морского ведомства правительства Приморской земской управы, затем был членом различных военных учреждений Приморского областного управления Дальневосточной республики, являлся товарищем председателя Приамурского народного собрания. С приходом во Владивосток частей Красной армии был арестован. В 1926 г. освобожден, работал в хозяйственных учреждениях Сибири, но в начале 1930-х гг. был вновь арестован, обвинен в контрреволюционной деятельности и приговорен к расстрелу.
11. Болдырев В. Г. Директория. Колчак. Интервенты. Воспоминания. Новониколаевск: Сибкрай-издат, 1925. — 564 с.
12. Перхуров Александр Петрович (1876—1922), генерал-майор, выходец из дворян Тверской губернии, окончил военное училище и Академию генерального штаба (1903). Участник русско-японской и Первой мировой войн, служил в артиллерийских частях. В декабре 1917 г. демобилизован из армии. Вскоре вступил в Добровольческую армию и был отправлен генералом Л. Г. Корниловым в Москву для подрывной работы. В составе «Союзазащиты Родины и Свободы» (руководитель Б. В. Савинков) являлся одним из организаторов антисоветского восстания в июле 1918 г. в Ярославле. После разгрома восстания бежал в Казань, где командовал отдельной бригадой в Народной армии Самарского
Кому ча. В войсках А. В. Колчака—командир 13-й Казанской дивизии, затем возглавил летучие партизанские отряды 3-й армии. Пленен красными партизанами во время Сибирского Ледяного похода. После содержания в лагерях Иркутска, Челябинска и Екатеринбурга был освобожден и получил назначение в штаб Приуральского военного округа. Но вскоре был вновь арестован и отправлен в Москву, где находясь в заключении написал воспоминания. В июне 1922 г. в Ярославле по его делу состоялся показательный судебный процесс. По приговору выездной военного коллегии верховного ревтрибунала был расстрелян. (Волков Е. В., Егоров Н. Д., Купцов И. В. Белые генералы Восточного фронта гражданской войны. Биографический справочник. — М.: Русский путь, 2003. — С. 159—160).
13. Бройде М., Бройде С. Ярославский мятеж. — М.: Госюриздат, 1930.110 с.
14. Перхуров А. П. Исповедь приговоренного. 2-е изд.—Рыбинск: Изд-во «Рыбинское подворье», 1990, —40 с.
15. Калинин Иван Михайлович являлся уроженцем Архангельской губернии. Окончил юнкерское училище и Александровскую военно-юридическую академию. Участник Первой мировой войны. Нака-ну не революционных событий 1917 г., будучи полковником, занимал пост помощника военного прокурора Кавказского военно-окружного суда. В феврале 1917г. был назначен товарищем (заместителем) полевого военного прокурора Кавказского фронта. В 1918 г. поступил на службу во «Всевеликое войско Донское», возглавляемое атаманом П. Н. Красновым. Занимал должность помощника военного прокурора, а затем—военного прокурора Донской армии. С апреля 1920г. в Крыму возглавил военно-суд-ную часть штаба Донского корпуса Русской армии П. Н. Врангеля. В ноябре 1920 г. с белыми войсками эвакуировался в Турцию, впоследствии переехал в Болгарию. Весной 1921 г. стал одним из организаторов «Общеказачьего сельскохозяйственного союза», выступавшего за возвращение казаков-эмигрантов в Советскую Россию. В составе казачьей делегации прибыл в Москву, где и остался, став советским гражданином. (Карпенко С. В. Слово историка // Калинин И. М. Под знаменем Врангеля. Заметки бывшего военного прокурора. — Ростов н/Д: Ростовское книжное изд-во, 1991.—С. 3).
16. Калинин И. М. В стране братушек.—М: Изд-во «Московский рабочий», 1923. — 240 с.
17. Калинин И. М. Под знаменем Врангеля. Заметки бывшего военного прокурора.—Л.: Госиз-дат, 1925, —351 с.
18. Калинин И.М. Русская Вандея. — М.—Л. Г осиздат, 1926. — 359 с.
19. Штейфон Б. А. Кризис добровольчества. // Белое дело: избранные произведения в 16 книгах. Кн. 7. Добровольцы и партизаны. — М.: Голос; Сплохи, 1996. — 362 с.
20. Макаров П. В. Адъютант генерала Май-Маев-ского. Из воспоминаний начальника отряда красных партизан в Крыму.—Л.: Прибой, 1927. —197 с.
21. Венус Г. Война и люди. Семнадцать месяцев с дроздовцами. — М.-Л.: Госиздат, 1927. — 2-е изд. — 260 с.
22. Моторный Владимир Иванович (1883—1931) выходец из семьи офицера, выпускник Академии генерального штаба (1912) и участник Первой мировой войны, воевал против большевиков в составе Уральской казачьей армии. Весной 1920 г. во время отступления белых оказался в плену. Затем был освобожден и находился на преподавательской работе в РККА. Арестован и расстрелян по делу «Весна», как один из «руководителей антисоветской организации» (Волков Е. В., Егоров Н. Д., Купцов И. В. Белые генералы Восточного фронта гражданской войны. Биографический справочник. — М.: Русский путь, 2003. — С. 142).
23. Пешни—ломы для прорубки льда при зи м-нем рыболовстве.
24. РГВА (Российский государственный военный архив). Ф. 28361 .Оп. 1. Д. 749.
25. Оберюхтин Виктор Иванович (1887—?) — окончил Казанское военное училище, обучался в Академии генерального штаба (до 1914 г.), участник Первой мировой войны, служил в русском экспедиционном корпусе во Франции. В период гражданской войны занимал штабные должности в Народной армии Самарского Комуча, а затем—в войсках А. В. Колчака, где получил чин полковника, а затем—генерал-майора. Попал в плен под Красноярском в январе 1920 г. Служил в РККА. Впоследствии был арестован и расстрелян. (Волков Е. В., Егоров Н. Д., Купцов И. В. Белые генералы Восточного фронта гражданской войны. Биографический справочник.—М.: Русский путь, 2003. — С. 151).
26. ГА РФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 9427. Оп. 1. Д. 663.
27. Истпарт—Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б), с 1920 г. при Госиздате, Наркомпросе, с 1921 г. при ЦКРКП(б); научный и издательский центр. Имел сеть местных бюро в республиках и областях. Издавал свыше 30 журналов и сборников («Пролетарская революция», «Бюллетень Истпарта» и др.). В 1928 г. слит с Институтом
В. И. Ленина. (Большой энциклопедический словарь: В 2-х т. — М.: Сов. энциклопедия, 1991. — Т. 1, — С. 512).
28.13 декабря 2003 г. в российском городе Саль-ске на площади Юбилейной, благодаря усилиям некоторых энтузиастов и общественности, был установлен один из первых в нашей стране памятник белому генералу. Это памятник — С. Л. Маркову (автор скульптуры В. А. Суровцев). Он изображен идущим в атаку с обнаженной саблей, обернувшимся к своим подчиненным и призывающим их бесстрашно броситься вместе с ним бой. На постамен-
те изображены знак Первого Кубанского (Ледяного) похода, звание и имя генерала, а также его слова: «Верьте, что Родина вновь будет сильной, Великой, Единой и Могучей...». (Гакуев Р. В день Св. Апостола Андрея Первозванного... // Посев (Москва). 2004. № 1.—С. 2—3).
29.РГВА. Ф. 28361. Оп. 1.Д. 118.
30. Белюшин Михаил Владимирович (1897— 1980), уроженец г. Златоуста, окончил городское начальное училище. Весной 1916г. ушел на фронт Первой мировой войны, по окончании школы прапорщиков получил первый офицерский чин (1.05.1917). В январе 1918 г. вернулся в Златоуст, в июне вступил в войска Временного Сибирского правительства, затем служил в белой армии адмирала A.B. Колчака. Под Красноярском попал в
плен. Но вскоре был освобожден. Жил в различных городах Советского Союза. В 1930 г. по иронии судьбы работал экскурсоводом Музея революции г. Свердловска. Вернулся в Златоуст в 1945 г. Краевед. Много путешествовал по стране. (История России в судьбах южноуральцев. XX век. Путеводитель по фондам личного происхождения архивных учреждений Челябинской области. — Челябинск: Б.и., 2003. — С. 21).
31. ААЗ (Архивный отдел администрации г. Златоуста). Ф. Р—474. Оп. 1. Д. 1.
32. Воспоминания бывшего прапорщика 22-го Златоустовского горных стрелков полка М. В. Белю-шина о сражении под Челябинском летом 1919 г. Письмо в редакцию газеты «Челябинский рабочий» от 13 июля 1975 г.
