CC BY
133
ЛИЧНОСТНАЯ ДЕТЕРМИНАНТА ПОЛИТИЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ И СТАНОВЛЕНИЕ КУЛЬТА ЛИЧНОСТИ В.И. ЛЕНИНА
Е.А. КОТЕЛЕНЕЦ
Кафедра истории России Российский университет дружбы народов 117198 Россия, Москва, ул. Миклухо-Маклая, 10а
В советской историографии долгое время господствовал псевдомарксистский подход в описании Ленина и ленинизма, как правило, выводящий личность лидера и биографические подробности за рамки объяснения исторического процесса. После 1991 г. и в этой области положение стало быстро изменяться. Тон задали работы американских исследователей профессора Принстонского университета Р. Такера, профессора Веслеанского университета Ф. Помпера, ставшие достоянием российского историков, и московского философа Е.Б. Шестопала. Все они придерживаются следующей исходной позиции. В конкретных ситуациях люди ведут себя отнюдь не в соответствии с требованиями общественного производства, но в зависимости от своего культурного уровня и соотносящегося с ним видения мира, психологического склада и состояния, стиля мышления и подсознательных импульсов, существенно влияющих на их реакцию и поступки. Личность может играть значительную роль в истории не только тогда, когда она более или менее адекватно выражает (или стремится выражать) интересы масс, но и тогда, когда руководствуется сугубо абстрактными идеями и идеалами, а иногда и вовсе только своими личностными интересами и амбициями, которые рационально могут даже не сознаваться ею самою. Но если К. Хорни и Е.Б. Шестопал ограничились общей разработкой проблемы, если Р. Такер, выявляя связь между историей и личностью, искал личностную детерминанту политической деятельности, в том числе её бессознательную мотивацию, применительно к Сталину, то Ф. Помпер, предметом своего исследования избрал того же Сталина, наряду с ним Троцкого, а главное, фигуру Ленина1.
Согласно концепции Помпера, личность Ленина формировалась под постоянным воздействием его собственных волевых усилий. Он «выстраивал свою идентичность» в непрестанном борении с самим собой, жизненными коллизиями и людьми. Нравственный императив семьи Ульяновых, провозглашавший жертвенное отношение к другим в качестве высшей добродетели и долга, формировал в детях чувство внутренней раздвоенности, поскольку самопожертвование вовсе не соответствовало самой природе детского характера2.
Хрестоматийно известная реакция Ленина на смерть брата Александра и других членов семьи обнаружила в нём способность, ставшую затем принципиальной чертой его стиля политического поведения, без колебаний отвергать «сентиментальную приверженность к прошлому», если она препятствует осуществлению намеченной цели. Историк приводит пример конфликта при первой же встрече Ленина и Плеханова, когда тот решительно отверг разработанный Лениным и Потресовым план издания «Искры», обвинив их при этом в оппортунизме. Когда же ценой компромисса была достигнута договоренность, этот «травматический эпизод» помог ему обрести новый уровень сознания, понять, что сентиментальность ведет к зависимости и поражению, и что политическое сотрудничество возможно без чувства любви и дружбы3.
Именно в преодолении трудностей и конфликтов у Ленина формируется «жёсткий менталитет», обусловивший ярко выраженную авторитарную направленность его теоретической мысли и своеобразный стиль поведения в отношении к своим политическим противникам как людей недостойных - предателей, провокаторов, лжецов4. В этой доминирующей
черте личности был элемент политической консервативности, нашедший выражение в организационных принципах партии, устроенной по авторитарному образцу.5
Помпер не останавливается при этом на возможных внешних причинах партийного строительства - нелегальное существование организаций, преследование со стороны самодержавия, а затем и война. Он также не разделяет распространённое в западной литературе суждение о том, что Ленин лишь использовал марксистскую риторику для прикрытия своих политических маневров. Напротив, считает он, Ленин искренне верил в возможность научного анализа ситуации и своей деятельности, всегда стремился опереться на науку.6 Наконец, автор признает, что ярко выраженное стремление к власти не привело Ленина к мании величия. Однако оно неизбежно рождало приверженность к якобинско-бланкистским методам революционной политики. Для него партия всё больше превращалась в единственный инструмент прогресса, «служанку жесткой богини диалектики истории»7.
Начало 90-х гг. ознаменовалась повышенным вниманием историков и к другим ранее запретным личностным аспектам жизни Ленина, прежде всего к его родословной. Особенность момента заключалась в том, что некоторые историки из родословной напрямую всё чаще и чаще стали выводить политическое поведение Ленина. Новый этап традиционного, но закрытого в советские времена спора начался с опровержения одного важного утверждения. Речь идёт о публикации научного сотрудника Музея В.И. Ленина в Ульяновске Е. Томуль «За строкой архивных документов», которая ещё в 1990 г. доказывала, что дед Ленина по материнской линии был малороссом. В ответ на это в 1992 г. М.Г. Штейн и И.И. Иванова, Г.М. Дейч представили документы о еврейском происхождении А.Д. Бланка.8
Одновременно, на основе материалов немецких историков Г. фон Рауха и А. Брауэра, появились публикации о немецких родственниках Ленина9, а в 1995 г. издательством Ассоциации генеалогов-любителей опубликована работа В.А. Могильникова «Предки В.И. Ульянова-Ленина», составленная по правилам русской генеалогической науки поколенная роспись рода Ульяниных (Ульяновых)10. Этот автор, продолжая работу исследователей конца 60-х гг., выявивших три поколения крепостных крестьян рода Ульяниных, живших в селе Андросове, продолжил роспись ещё на два поколения. Поколенную роспись рода он начал с жившего в XVII в. Андрея Ульянина, крепостного крестьянина помещика Панова, и закончил представительницей 10-го поколения - Надеждой Владимировной, правнучкой Дмитрия Ильича Ульянова. В комментариях к росписи Могильникова А.Н. Онучин обратил внимание на то, что «родословная Ульяниных/Ульяновых даёт два примера перехода из одного сословия в другое, факт для царской России далеко не обыденный. Из крепостного состояния через личносвободное сословие астраханских мещан к сословию потомственных дворян - такова история рода».11.
Безусловно, интерес к проблеме происхождения Ленина не был чисто научной проблемой в контексте общей политической кампании, смысл которой был очевиден - развенчание Ленина как личности, с её изначальной нелюбовью к России, ко всему «истинно русскому». В своей версии генеалогии Ленина писатель В.А. Солоухин, используя данные М.Г. Штейна, пришёл к следующему выводу: «В перечислении М. Штейна признаков “русскости” (по культуре, по языку, по воспитанию) не хватает маленького словечка - “по духу”. Домашнее ли воспитание, гены ли виноваты тут, но словечка этого явно не хватает».12 А виновником ненависти к России сделала его мать, которая «натаскивала своих детей на революционную деятельность, на ненависть к Российской империи и - в дальнейшем - на уничтожение ее»13, и в которой не было ни грамма русской крови, поскольку «если Анна Ивановна Грошопф (бабушка В.И. Ленина по материнской линии - Е. К.) была шведкой, в матери Ленина на 50 процентов еврейской и шведской крови. Если же Анна Ивановна была шведской еврейкой, то Мария Александровна, получается, чистокровная, стопроцентная еврейка». Через мать же передалась «лютая ненависть» Ленина к церкви и православию.14
К сожалению, писатель скрыл от неискушенных читателей документы, которые не вписывались в его схему, в частности, письмо деда Марии Александровны, М.И. Бланка, на имя Николая I от 18 сентября 1846 года, опубликованное тем же М.Г. Штейном. Смысл его заключался в обосновании необходимости христианизации евреев.15
Не обошёл вопроса о родословной и Д. А. Волкогонов, посвятивший ей в своей книге «Ленин» целый раздел. Однако рассказывая о предках Ленина по материнской линии он допускает ряд ошибок - искажает имя бабушки Ленина (называет её Анной Григорьевной вместо Анны Ивановны), фальсифицирует эпизоды семейной жизни (утверждает, к примеру, что после выхода в отставку А. Бланк на денежное приданое жены купил имение Ко-кушкино, хотя это приданое было прожито ещё до смерти Анны Ивановны).16 Автор также сообщает, что «один из известных биографов Ленина Д.Н. Шуб провёл специальное исследование национальных корней лидера русской революции и установил, что А.Д. Бланк был сыном торговца-еврея из города Староконстантинова Волынской губернии Мойше Ицковича Бланка, женатого на шведке Анне Карловне Остедт».17
Итак, если Солоухин выводит «нерусскость» Ленина из его генов, то Волкогонов также склоняется к такому же мнению, но обрамляет его компилятивным толкованием генеалогии и симптоматичными оговорками: «При оценке судьбы и деяний Ленина было бы ошибочным придавать повышенное значение национальному элементу. В нём содержались лишь этнические потенции, которые реализовались в действительности под решающим влиянием социально-политических условий».18 И для доказательства своего тезиса автор апеллирует к упоминавшемуся нами письму А.И. Ульяновой-Елизаровой И.В. Сталину. Многие исследователи обратили внимание на предупреждения Анны Ильиничны о том, что умолчание документов о еврейских корнях в генеалогии Ленина обернётся против партии и её вождя, что и показала, в частности, книга Солоухина.
Не все исследователи приняли тезис о еврейском происхождении Ленина. М.Е. Бычкова на основе архивных изысканий пришла к выводу о существовании двух Александров Бланков: дед Ленина происходил из православного купеческого рода, начал службу в 1824 г. и в 40-е гг. дослужился до чина надворного советника, дававшего право на потомственное дворянство, а другой Бланк был на 3-4 года старше, учился медицине, но получить право на дворянство не мог, поскольку не был на государственной службе.19 Версию о еврейском происхождении Ленина отрицает и его племянница О. Д. Ульянова.
Значительный вклад в раскрытие «тайн» родословной вносит новая книга М.Г. Штейна «Ульяновы и Ленины. Тайны родословной и псевдонима», вышедшая в 1997 г. В ней обобщены результаты его собственного исследования и труды других авторов, занимавшихся этой проблемой. Однако в вышедшей в следующем году книге О. Абрамовой, Г. Бородулиной и Т. Колосковой «Между правдой и истиной. (Об истории спекуляций вокруг родословия В. И. Ленина)» были оспорены некоторые подходы М. Г. Штейна, в частности, негативные характеристики прадеда Ленина по материнской линии - М.И. Бланка. Три автора внимательно изучив новые документы, в том числе некоторые из Архива Президента РФ, подробно рассматривают неизвестные детали биографии прадеда. В конечном итоге они поставили под сомнение подлинность тех документов, которые дали основание М.Г. Штейну вынести суровый приговор М.И. Бланку. Общий же их вывод сводится к утверждению о том, что по материнской линии на генеалогическом древе Ленина есть русская, шведская, немецкая и еврейская ветви. Однако эти авторы разделяют и точку зрения О.Д. Ульяновой, единственной прямой наследницы Ульяновых, о том, что «пока вопрос о предках В. И. Ленина по линии его деда - потомственного дворянина Александра Дмитриевича Бланка - требует дополнительного исследования»20.
Безусловно, окончательно прояснить вопрос могут лишь документы об А.Д. Бланке, которые находятся в Архиве Президента РФ и недоступны пока для исследователей. Как справедливо отмечают О. Абрамова, Г. Бородулина, Т. Колоскова, «вся история изучения родословной Ленина - яркое доказательство того, что ограничение доступа к документам или их изъятие, принудительное забвение тех или иных фактов способно лишь породить мифы и фальсификации. То, что... стало известно в ходе изучения историографии семейной генеалогии Ленина, лишний раз подтверждает истину: "Нет лжи безжалостней, чем умолчание..."».21
Тем не менее естественные академические споры о родословной стали основанием для новых концепций о Ленине как политике. Первый толчок к их появлению дал сам Штейн, приведший в своём сочинении следующее высказывание основателя аналитической психологии К.Ю. Юнга: «Причинной связью с родителями едва ли можно объяснить, чем являет-
ся ребенок как отличная от родителей индивидуальность. Можно даже рискнуть предположить, что не родители, а скорее генеалогия родителей (деды и прадеды, бабки и прабабки) являются подлинными прародителями детей и больше объясняют их индивидуальность, чем сами непосредственные и, так сказать, случайные родители».22
Опираясь именно на это положение и раскрывающие его факты, Г.Х. Попов провозгласил новое понимание личности Ленина: «Не оставив Ленину ни земель, ни фабрик, ни капиталов, предки оставили ему гораздо более важное - добротную генетическую наследственность. Откуда же тогда ряд очевидно отрицательных черт Владимира Ильича? Судя по всему, от прадедушки Моисея Ицковича Бланка», который «добивался усиления враждебного отношения николаевского режима к ни в чем не повинным евреям. Царизм реализовал даже идею Бланка о запрете евреям носить национальную одежду». Далее следует вывод: «Какая степень ненависти, остервенения, злобной мстительности должна была быть у этого прадеда Владимира Ильича! И как много аналогий возникает при сравнении отношения Бланка к евреям с отношением Ленина к своим политическим оппонентам!».23
Очевидно, что неискушенный читатель запомнит последнее утверждение и, быть может, не вспомнит, что, например, ещё «Положение о евреях» 1804 г. запрещало им носить национальную одежду за пределами черты оседлости, а «Положение» 1835 г. подтвердило этот запрет. М.И. Бланк к этому не имел никакого отношения. По хрестоматийной же «Истории евреев в России» Ю. Гессена известно, что ходатаями перед императором, добивавшихся издания высочайшего повеления о запрещении носить еврейскую одежду, были поэт и педагог С. Залкинд, библиофил М. Страшун, писатель М.А. Гинцбург.24
Различными кривотолками окружены личные отношения Ленина с И.Ф. Арманд. Серьёзная печать не без умысла и не без участия историков подхватила сначала слухи об их общих детях25, затем высказывание Волкогонова о том, что Ленин любил в своей жизни только «двух человек: свою мать и Инессу Арманд. Крупская же была для него просто удобна»26, наконец, растиражировала высказывания А.Г. Латышева из его статьи «Возлюбленная Ленина» о том, что «только ради революции оставил Ленин любимую женщину», и версию, что «Сталин угрожал Крупской в случае её малейшего неповиновения объявить официальной женой вождя Инессу Арманд».27
К сожалению, пока продолжает оставаться на обочине иной подход, который последовательно отстаивает ульяновский историк Ж. Трофимов. Однозначно отвергая слухи об «отцовстве» Ленина, он выступает за осторожность и деликатность в подходе к сложной истории о существовании «любовного треугольника Ленин-Крупская-Арманд». Если он и существовал, то, по мнению Трофимова, совсем не в том виде, как это представляется любителям «клубнички». В этой связи заслуживают подробного цитирования некоторые положения из его малоизвестной работы: «Естественная влюбленность И. Арманд по отношению к Ленину, как эрудированнейшему из всего окружения человеку, стойкому, смелому и талантливому лидеру большевиков, прорвавшаяся в какой-то период её жизни и как чисто “женское” чувство к нему, как к мужчине, по всей видимости, так и осталось где-то глубоко в душе, так сказать, невостребованной.
В свою очередь ум, энергия, одушевленность благородными идеалами, смелость, настойчивость в достижении общественных целей и, наряду с этим, женское обаяние не оставляли равнодушными окружавших Инессу Федоровну товарищей. ...И при всей, казалось бы, сложности положения Владимир Ильич, как представляется по его письмам, сумел избежать искушений судьбы, установив раз и навсегда единственно приемлемые для порядочных людей границы взаимоотношений с И. Арманд, оставаясь для неё до конца не только учителем и соратником, но и очень близким, внимательным и преданным другом.
В отношении же Н.К. Крупской факты позволяют сделать лишь такой вывод: благородство поведения Владимира Ильича и Инессы Федоровны не дали повода для отпечатка пресловутого «треугольника» в душе Надежды Константиновны: её теплое отношение к Инессе Арманд как в первое время их общения, так и в периоды их наибольшего сближения, когда вышедшая из тюрьмы и бежавшая от преследований, пораженная чахоткой Инесса Федоровна нуждалась в заботе и помощи, а потом - и до конца её жизни. Ничто не остановило и переписки двух женщин (это ли не
факт против версии о соперничестве?). А теплота и нежность переписки Надежды Константиновны с осиротевшими детьми И. Арманд достойны восхищения и способны удивить самую любящую мать. ... Однако даже при отсутствии всей переписки (которая, кстати, имеет право на свою тайну), факты говорят о безусловной порядочности этих людей, сумевших сохранить в сложной жизненной ситуации по отношению друг к другу честность, доброту, благородство».28
В 90-е гг. довольно быстро утвердило себя новое для России направление исследований -изучение культа Ленина. Обычно явление культа личности приписывают архаичным обществам, восточным деспотиям или рассматривают как атавистический феномен массового сознания, проявление отсталости или низменных, примитивных человеческих эмоций и инстинктов, не соответствующих природе рационального человека и жизни индустриального общества. Однако, как показали исследования Б. Энкера, О.В. Великановой, Н. Тумаркин, применительно к фигуре Ленина культ лидера был одной из черт российской истории первой половины XX века. Сравнивая Россию с другими странами, где в то же время проявился культ лидера (Германия, Италия, Китай, США и др.), Великанова призывает учитывать различную природу культа. Она выделяет три основные случая его проявления, хотя ни один из них не выступает в чистом виде: культ как сконструированный, навязанный сверху властью молчаливым пассивным массам посредством манипулирования общественным мнением, интенсивной пропагандой; культ как спонтанное явление, возникающее «снизу», исходящее от масс при определённых обстоятельствах, например, кризис; культ как порождение исключительных качеств личности лидера (теория харизмы) или его воли.29
Культ Ленина эта исследовательница рассматривает в комплексе различных аспектов: аспекте религиозного символа с такими атрибутами, как вездесущность, бессмертность и совершенство высшего существа; аспекте родового символа - символ отца, защитника, покровителя, «волшебного помощника»; аспекте политического символа, выполняющем мобилизационную функцию и олицетворяющем коммунистическую партию, советскую власть, социализм; аспекте национального символа; аспекте образца для подражания; наконец, даже в аспекте сексуальной ипостаси образа лидера.30
Таким образом, в предложенной трактовке культ Ленина не обусловлен только специфическими условиями породивших их обществ, но подлежит изучению в более широком антропологическом и культурном аспектах. Следует отметить, что в этой и других работах Великанова опирается на факты периода, за который носитель культа никак не может нести ответственность. Гораздо важнее для историографии нашей проблемы феномен культа непосредственно ленинского периода. Известно, что на Западе эта проблема была сформулирована в самом начале 20-х гг., ещё при жизни Ленина. Для международного социализма понятие «культ личности» представляло извращение как научно обоснованного мировоззрения, так и демократических принципов, хотя понятно, что тогда культ вождя не был пройденным опытом незрелого рабочего движения.
Серьёзный научный вклад в изучение этой темы внёс немецкий историк Б. Энкер. Результаты его изучения впервые были опубликованы в Штуптарте в 1987 г., но только лишь в 1992 г. они широко вошли в конпгекст российских исследований проблемы31. Автор предложил довольно интересную теорию вопроса, абсолютно лишённую политизированных тонов, а также такой поворот, который касается исключительно периода при жизни Ленина. Одного этого качества достаточно для того, чтобы подробнее рассмотреть предложенную им концепцию. Прежде всего, в определении предпосылок формирования культа Ленина Б. Энкер обращается к истокам партии большевиков, а затем прослеживает становление этого культа на всех этапах революционного 1917 г. и гражданской войны, вплоть до начальной стадии гопа, совпавшей по времени со смертью Ленина. При этом за основу берутся идеи Р. Такера, А. Потресова и М. Вебера об условиях зарождения самого института вождизма, в котором Ленин исполнял роль «харизматического вождя». В частности, он цитирует фразу Потресова о том, что ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали «секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей», «господства над ними».
Энкер считает, что уже с начала XX в. Ленин являлся олицетворением им же пересаженной на русскую почву концепции харизматического вождизма. А возможности для это-
го создавала потребность масс в харизматических вождях, более того, это стало аксиомой большевистской теории революции и партии. При этом революционная традиция народничества не являлась для Ленина единственной основой легитимации. Важным было и западное, особенно немецкое, социалистическое движение с его концепцией руководящего ядра. Сплав ярких качеств вождей русского народничества и немецкого социализма - Желябова и Бебеля - вот идеал вождя, о котором говорит Ленин в работе «Что делать?». Однако от немецкой социал-демократии, чьи вожди черпали свой авторитет в знании закономерностей процесса исторического развития, большевики скоро отошли. По мнению Энкера, в личности Ленина воплотился тип вождя, характеризующийся волюнтаристским вмешательством в историю и доходящей до самопожертвования энергией. Вождь «партии нового типа» вёл борьбу с «экономизмом» не в последнюю очередь и потому, что он сознавал, какое убаюкивающее воздействие оказывает повседневная рутинная профсоюзная, муниципальная и парламентская деятельность в условиях западной социал-демократии. И даже в 1920 г. Ленин всё ещё оставался приверженцем принципа харизматического вождизма, действующего с самого первого дня существования большевизма и обеспечившего ему победу, ибо в нём были заложены качества, которые Ленин считал основополагающими для большевистской партии: героизм и преданность революционному делу; умение держать связь с массами; правильность руководства, в чём массы должны убедиться на собственном опыте.32
В то же время Энкер обращает внимание на то, что бесспорная харизма Ленина может сопровождаться моментами почти полной изолированности вождя даже в рядах собственной партии. То есть, что харизма является скорее личной аурой вождя, на которую могут не влиять интересы текущей политики. Во всяком случае, такое положение возникло в апреле 1917 г., по возвращении Ленина в Петроград из эмиграции. И именно находясь в ситуации «пророка в пустыни», Ленин в полном соответствии с типом харизматического революционера ещё раз заявил, что прежние большевистские формулы больше не действуют. Одновременно апробируется ранее наработанная организационная практика революционной партии - хорошо налаженный и запрограммированный аппарат являл собой стальной каркас реальной политики, призванный обеспечивать деятельность «народного трибуна», присутствие которого ощущалось, однако, как и в прежние десятилетия, лишь в статьях и призывах. «Аппарат и революционная харизма Ленина, - заключает Энкер, - образовывали единство и в концепции политической практики большевиков».33
В то же время и в статье, и в книге достаточно объективно интерпретируется самый выигрышный и наиболее часто обыгрываемый для подтверждения культа Ленина факт празднования 22 апреля 1920 г. 50-летия вождя. Фиксируя велеречивость Зиновьева, назвавшего Ленина «апостолом коммунизма», а его работу «Что делать?» - «евангелием искровцев», пафосность Горького, разукрасившего свою юбилейную статью словами «священный», «легендарная фигура», автор всё же не обходит факта принятия специального постановления Политбюро РКП(б), назвавшего горьковскую статью «антикоммунистической». Отсюда следует и важное объективное признание, что все-таки времени гражданской войны, героическому периоду революции культ Ленина ещё не был присущ в полной мере.
Что происходит с харизмой Ленина в иных условиях, при нэпе, во время острой внутрипартийной борьбы? Энкер настаивает на том, что теперь уже едва было место революционной харизме Ленина. Если прежде декреты сводились к призывам, адресованным к энтузиазму масс и поднимавшим их на самостоятельные действия, то теперь декреты должны были проводиться в жизнь через надёжную бюрократию и контролироваться аппаратом ЦК. Именно так ставил задачу XI съезд партии, сделавший Сталина генсеком. Теперь власть начинает олицетворяться рациональной бюрократией. Однако автор обходит вопрос о том, что сам Ленин был непосредственным автором всех этих решений, т.е. получается, что он сознательно отказывается от инструмента управления, связанного с собственной харизмой. У Энкера этот момент остается непроясненным, и это подрывает целостность его концепции. Эти слабости анализа компенсируются очень точными наблюдениями о последнем периоде жизни вождя -май 1922 - январь 1924 г. Но нельзя забывать, что в этом хронологическом отрезке Ленин и его культ уже становятся объектом политических действий будущих наследников.
Итак, Энкер справедливо замечает, что болезнь вождя лишает его «ауры индивидуальности», и происходило это таким образом: руководство партии с самого начала создало вокруг болезни Ленина атмосферу государственной тайны и «раскинуло сеть вымышленных и противоречивых слухов». А когда в 1923 г. выступила «левая оппозиция» и Троцкий, то тут культ Ленина в образе так называемого «ленинизма», соединенный с мифом о тождественности Ленина и «старой гвардии», стал политическим инструментом в борьбе с критиками режима. Ключевая же формула была выдана Бухариным, заявившем, что «основа всех ошибок Троцкого - его отход от ленинизма». В этой дискуссии ссылка на Ленина означала для большинства в ЦК конечную истину. При этом отношение к Ленину в моменты былых разногласий в партии стало мерилом для допуска отдельных большевиков на «Олимп», где было разрешено восседать «ближайшим ученикам вождя». От этого зависела теперь политическая судьба, а затем и сама жизнь любого из старых большевиков.34
В заключение, в ряду других работ, затрагивающих проблему личностных факторов политической биографии и культа Ленина, назовем исследование В.П. Булдакова, который ищет следы работы самого Ленина над собственным имиджем. «Мягкие шляпы и котелки по дороге в Петроград сменила простецкая кепка - головной убор шансонье парижских рабочих кабачков. Для российских пролетариев человек в потертой, но всё же господской “тройке”, нелепо соседствующей с дурацким картузом, вряд ли стал ближе. Но дело в том, что Ленин выбился из привычного, “классово" различимого зрительного ряда: по внешнему облику он теперь не походил ни на кого, а потому мог встать над всеми. Окончательному “слиянию с массой” препятствовала, вроде бы, природная картавость речи - в глазах низов признак принадлежности то ли к еврейскому племени, то ли к грассирующему барскому сословию. Но вождь не должен быть усредненным подобием “человека толпы”. Ему нужны черты, которые в определённых ситуациях возвышают. Невзрачный, малорослый человек со ступнями почти женского размера вырос до фигуры, которой более подходящим стал пьедестал в виде броневика или тех гигантских колёс, на которые взгромоздили один из первых ему монументов железнодорожные рабочие. ... В стиль своей вздыбленной эпохи Ленин вписался не исторически привычным императором на коне, а “лично скромным” магом - повелителем и людей, и машин».35
Итак, изучение личностной детерминанты политической биографии Ленина и становления культа личности Ленина являлось наиболее показательным в плане преодоления псев-домарксистского подхода. В российской исторической среде с большим интересом восприняли концепцию Ф. Помпера о личности Ленина, т.е. «выстраивание идентичности» под постоянным воздействием собственных волевых усилий. Для 1990-х гг. отличительным оказалось и повышенное внимание к ранее запретным личностным аспектам жизни Ленина и его родословной. Однако ряд ученых и политиков поспешно использовали новые материалы для создания нового понимания Ленина как политика.
ПРИМЕЧАНИЯ
' Pomper Ph. Lenin, Trotsky and Stalin. The Intelligentsia and Power. N.Y., 1990.
2 Там же P. 66.
3' Там же. P. 65.
4 Там же. P. 67.
5 Там же. P. 68.
6 Там же. Р. 233,280.
7 Там же. Р. 355.
8 См.: Иванова И.И., Штейн М.Г. К родословной Ленина: История одной находки. Архивные материалы // Из глубины времен. Альманах (Санкт-Петербург). 1992. № 1; Черновики писем А.И. Ульяновой - Елизаровой к Сталину - «Вы... распорядились молчать... абсолютно» и «Изъятие... произвести без оставления... копий» // Отечественные архивы. 1992. № 4; Цаплин В. В. О жизни семьи Бланков в городах Староконстантанове и Житомире // Там же. № 2; Дейч Г. М. Родословная Ленина // Кубань. 1993. № 5-6; Он же. Еврейские предки Ленина: Неизвестные документы о Бланках. Нью-Йорк, 1991.
9 См.: Штейн М. Г. О немецких родственниках В. И. Ульянова (Ленина) // Из глубины времен. Альманах (СПб.). 1994. №3.
10 См.: Могильников В. А. Предки В. И. Ульянова-Ленина. Пермь, 1995.
11 См.: там же. С. 3.
12 См.: Солоухин В. При свете дня. М., 1992. С. 35.
11 Там же. С. 39.
14 Там же. С. 48-49.
15 См.: «Крестный отец» Бланк. Неизвестное письмо прадеда Ленина на высочайшее имя // Петербургский литератор. 1992. № 5. С. 1, 8.
16. См.: Волкогонов Д.А. Ленин. М., 1994. Кн. 1. С. 45.
17. Там же. С. 44. Кстати, автор сослался на книгу Шуба «Биография Ленина», которая вышла в Нью-Йорке в 1948 году. Однако читатель не найдет в ней сведений, которые приводит Волкогонов.
'* Там же. С. 52-53.
19 См.: Бычкова М. Е. История страны - это история семей, её населяющих // Поиск. 1993. № 37. С. 16.
20 Абрамова О., Бородулина Г., КолосковаТ. Между правдой и истиной (Об истории спекуляций вокруг родословия В. И. Ленина). М., 1998. С. 131.
21 Абрамова О., Бородулина Г., Колоскова Т. Указ. соч. С. 40. Кстати, до сих пор недоступны российскому читателю и работы немецких историков Георга фон Рауха и Адальберта Брауэра о немецких предках Ленина - см.: Rauch G., von. Lenins Luebecker Ahnen // Zeitschrift des Vereins für Luebeckische Geschichte und Altertumskunde. Bd. 40. Lübeck. 1960; Brauer A. Lenins Vorfahren im Luebecker und mecklenburgischen Raum und ihre Anverwandten // Genealogie. Hf. 5. 1960, равно как и исследование о шведской ветви родословной, которое провела Кристина Бак-ман - см.: Бакман К. Новое о шведских предках В. И. Ленина // Новая и новейшая история. 1997. № 3. С. 160-166.
22 Штейн М. Г. Указ. соч. С. 6.
23 См.: Попов Г. X. Родословная Ленина И Известия. 1998. 18 апреля.
24 См.: Гессен Ю. История евреев в России. СПб., 1914. С. 107.
25 В частности, в известинской «Неделе» (1991. №48. С. 15) писалось: «Говорили, говорили и по сей день говорят, что у Инессы шестой ребенок, якобы от Ленина, и что один кинооператор своими глазами видел в Швейцарии могилу этого ребенка».
В статье А. Багдасаровой «Ради всего святого, говорите правду!» можно прочесть о том, что оказывается, когда лет 15 назад она «услышала, что у Владимира Ильича есть дочь и что она даже приезжала в Ульяновск в год столетия со дня его рождения, правда, только как дочь Инессы Арманд», то сразу поверила в это, «потому что раньше, изучая работы Ленина по искусству, никак не могла понять, с чего бы это, гуляя, они с Надеждой Константиновной завернули во ВХУТЕМАС. Теперь стало понятно: ведь там училась дочь (подразумевается дочь И.Ф. Арманд Варвара - Е.К.), и в первую свободную минуту заехал к ней узнать, как живёт, чем питается, кто окружает ее. Вполне понятные отцовские чувства» (Симбирский курьер. 1992. 22 апреля).
26 См.: Интервью с Д.А. Волкогоновым II Аргументы и факты. 1991. № 48. Октябрь.
27 Латышев А. Возлюбенная Ленина // ЛГ-Досье. 1992. №8. Он же. «Совсем - совсем другая вещь...» // Демократическая газета. 1992. № 16. Апрель.
21 Трофимов Жорес. Ленин - Крупская - Арманд - Любовный треугольник? Ульяновск, 1992. С. 28-29.
29 См. : Velikanova О. Making of an Idol: On Uses of Lenin. Zur Kritik der Geschichtsschreibung. Goettingen: Muster Schmidt Verlag, 1996. Vol. 8. (Данная книга получила в зарубежной печати положительный отклик за интересные факты и критические замечания - за «несвязанность» западной историографии с основной частью книги и выводами, а также за «непонятность английского языка», которому было отдано предпочтение перед русским. -См.: рецензию Rigby Т.Н. в: Slavic Review. 1997. Winter. Vol. 56. N. 4. P. 788-789).
30 Там же. C. 162-173.
31 Речь идет об: Энкер Б. (Тюбингенский университет). Начало становления культа Ленина // Отечественная история. 1992. № 5. С. 191-205.
32 См.: Там же. С. 193.
” См.: Там же. С. 194.
34 Там же. С. 197.
35 Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С. 217.
THE STUDY OF A PERSONAL DETERMINANT IN THE POLITICAL BIOGRAPHY AND OF THE PERSONALITY CULT OF LENIN MAKING
E.A. KOTELENETS
Department of Russian History Peoples Friendship University of Russia 10a Mikhlukho-Maklay Str., Moscow, 117198 Russia
The article is dedicated to the analysis of the contemporaneous Russian and foreign historiography of the problem of a personal determinant of the political biography of Lenin and the making of personality cult of the first soviet leader. The author makes a series of important conclusions not excepting the idea that several contemporaneous scholars and politics used new materials to create a new understanding of Lenin as a politician.
