CC BY
159
М. ВИССЕНБУРГ ЛИБЕРАЛИЗМ И ПРИРОДА1
Природа либерализма
Широко распространен стереотип, в соответствии с которым либерализм представляется чем-то вроде злого гения, стоящего за экологическим кризисом. В данной статье я доказываю, что если прежде были достаточные основания подозревать либерализм в отсутствии интереса к экологическим вызовам, то теперь ситуация изменилась кардинально. Интерес к экологическим проблемам не является неотъемлемым атрибутом либерализма, однако его внутренний баланс медленно, но ощутимо смещается в направлении экологизации.
Если рассматривать либерализм как средство достижения цели, то целью будет утверждение человеческого достоинства, а средством - эмансипация человеческой индивидуальности. Вряд ли у кого-то получилось бы описать сущность природы либерализма в одном предложении, но даже если и получится, то, к сожалению, линейные определения редко бывают достаточно информативны-
1 Настоящая статья является обновленной и модифицированной версией ранее опубликованной главы: Wissenburg M. Liberalism // Political theory and the ecological challenge / Ed. by A.N.H. Dobson, R. Eckersley. - Cambridge univ. press, 2006. - P. 20-34. Я очень признателен издательству Кембриджского университета за разрешение использовать этот текст в качестве основы настоящей статьи. -Прим. авт.
Cambridge University Press has granted to the author NON-exclusive Russian language rights for the specific one time use. I am very grateful tu CUP for their permission to use said chapter as the basis for the present text.
ми. В конечном счете подобным образом можно было бы описать и анархизм, и социализм, и христианство, и в известной степени даже экологизм.
Либерализм отличается от других идеологий интерпретацией средств и целей, в особенности это касается оценки двух инструментов эмансипации. Одним из них является индивидуальная свобода выбора образа жизни и достижения блага, другим - идея о том, что никакие условные различия между людьми не могут препятствовать или, напротив, способствовать реализации права индивида на достойную жизнь. В современном либерализме две эти идеи часто ассоциируются с представлением о политической нейтральности: как с точки зрения политической необходимости, так и с точки зрения нравственного достоинства государство должно стремиться быть беспристрастным в отношении личных представлений о жизненном благе, принимать «факт морального плюрализма», существования нередуцируемого множества различных взглядов на достойную жизнь. Другая отличительная черта либерализма -представление о достойной жизни как о результате индивидуального выбора, совершенного самостоятельно и независимо от культурных, социальных и родовых традиций, а также без навязанных извне определений сущности того или иного социального блага. Жизненный путь индивида является приоритетным по сравнению с судьбой более абстрактных сущностей, таких как семья, государство или идеалы.
Как и в случае с остальными идеологиями, существует нечто, стоящее за базовым консенсусом, благодаря которому либерализм обретает свое единство. Разное понимание сущности свободы и равенства должно было породить бесконечное многообразие версий либерализма. Здесь важно указать на различия между классическим и социальным либерализмом: представители классического либерализма придерживаются точки зрения, согласно которой государство существует лишь для защиты прав индивида на жизнь, личную безопасность и собственность от посягательств других, тогда как сторонники социального либерализма ожидают со стороны государства активного содействия индивидуальной автономии. С точки зрения социального либерализма допустимы ограничения свободы во имя обеспечения автономии, и государству даже позволительно (по крайней мере, в перфекционистских версиях социального либе-
рализма) ограничивать нежелательный стиль жизни или, напротив, поощрять желательный.
Наконец, важно видеть отличия между либерализмом как «чистой» политической теорией и либеральными практиками [см.: Murray, 2008], такими как свободный рынок и либеральная демократия. Классический либерализм уделяет особое внимание идее свободного рынка, провозглашающей свободу предпринимательства и свободу торговли в качестве необходимых условий для реализации жизненных планов индивидов. Но это вовсе не означает, что любая существующая система свободного рынка и любой эффект частного предпринимательства (например, эксплуатация человека посредством насилия или рабства) признаются желательными и подлежат заведомому оправданию с позиций либерализма.
Обвинения в том, что либерализм несет в себе экологическую угрозу, воспроизводятся в различных вариациях, но далеко не все из них правомерны. На уровне философской рефлексии критики любят подчеркивать, что либерализм - это дитя эпохи Просвещения, унаследовавшее все родительские пороки [Sagoff, 1988]. В первую очередь к таковым относят восходящие к Рене Декарту дихотомии тело / душа, дух / материя, человек / природа, природа / культура. Хотя эти различия и относятся к нейтральным категориям, описывающим то, «как мир работает», они содержат в себе имплицитное убеждение в превосходстве человека над всем остальным. Обращаясь к истории, можно увидеть, что многие философы и ученые по существу путали описываемое и предписываемое. Но эти аргументы все же еще недостаточно убедительны. Картезианские дихотомии не являются необходимым условием обоснования человеческого превосходства: Библия, например, дает пищу для подобных интерпретаций, но и они не являются неотъемлемой частью положений, которые непременно будут защищать представители либерализма: один из великих либеральных философов, Спиноза, исходил из единства духа и материи.
Подобные аргументы и контраргументы можно обнаружить во многих других идейных течениях, унаследованных нами от эпохи Просвещения. Например, предполагается, что вера в прогресс практически неизбежно связана со всеохватывающим ростом, особенно экономическим, а также с бездумной эксплуатацией природы - но «практически неизбежно» вовсе не значит неизбежно, и
отнюдь не каждый либерал связывает прогресс с экономическим ростом. Так, Джон Стюарт Милль в последние годы стал знаковой фигурой «зеленой» политической мысли, поскольку отстаивал принципы экономики нулевого роста еще за столетие до того, как экологисты заново изобрели эту идею [Mill, 1999].
Существует, однако, еще один унаследованный либерализмом от Просвещения генетический дефект, от которого нельзя просто так отмахнуться, - антропоцентризм [Eckersley, 1992]. Как политическая теория, либерализм по определению сфокусирован на благосостоянии и благополучии человека, поскольку человеческие интересы, устремления и желания не просто стоят выше всего остального, но и становятся единственным измерением морали. Далее мы увидим, что либералы, распространяя нормы морали на нечеловеческих существ (ангелов у Канта или животных у Бентама), поступают так лишь в силу подобия этих существ человеку. Либеральная теория просто не учитывала и не могла учитывать другие интересы или обязательства, поскольку для нее природа является источником ресурсов, предназначенных для использования человеком, для воплощения его целей. Поскольку же широкое определение целей человека в русле имманентного либерализму антропоцентрист-ского подхода неизбежно вступает в конфликт с антиантропо-центрискими теориями экологистов, постольку и сам либерализм с точки зрения этих теорий будет представлять угрозу экологии.
Помимо философского наследия эпохи Просвещения есть и другие причины считать несовместимыми либерализм и экологические интересы. Отчасти они связаны с характерными особенностями либерализма как такового, а отчасти указывают на известный пробел между либеральной теорией (ее потенциалом) и практикой.
Первой характеристикой либерализма, которая подверглась критике уже в 1970-е годы, стала демократия [Ophuls, 1976; Holmes, 1993]. С одной стороны, она способствует выражению краткосрочных индивидуальных (человеческих) предпочтений, одновременно подавляя стремление к рефлексии о происхождении и сущности этих предпочтений. С другой стороны, демократия ограничивает действенность и эффективность власти: экологический кризис требует решительных и непопулярных мер, позитивный эффект которых можно будет ощутить лишь спустя длительный период времени.
Здесь возможны два ответа. Первый состоит в том, чтобы преодолеть представления о неспособности демократии к рефлексии и к решениям, ориентированным на долгосрочную перспективу, - позиция, которую сегодня восприняли многие теоретики зеленых, выступающие в поддержку «делиберативной демократии» и других усовершенствований практики демократии в странах Запада [Dryzek, 1990; Barry, 1999; Schlosberg, 1999, 2007; Dobson, 2003; Smith, 2003]. Второй ответ подчеркивает, что даже идеальные демократические процедуры - конституционализм, особая защита фундаментальных прав и процедуры, направленные против сиюминутной демократической моды, - не гарантируют неантропоцен-тристских результатов. Некоторые права и обязанности считаются более важными, что требует их приоритетной реализации; отдельные права даже провозглашаются неотъемлемыми. Однако зеленые возражают и здесь: права в трактовке либерализма - это права для человека, а не права для природы, и совокупность этих прав совсем не обязательно является благом для экологии.
Один из основных либеральных критериев оценки качества правовой системы - ее способность быть нейтральной. Она должна не только соглашаться с фактом неустранимого плюрализма этических теорий и представлений о нравственности, но и обеспечивать сохранение этого плюрализма, избегая необоснованных предпочтений или ограничений в реализации какой-либо из этих теорий [Bell, 2002, p. 718]. В данном контексте операциональное значение имеет определение «необоснованно»: моральный плюрализм предполагает уважение человеческого достоинства, он ориентирован на раскрытие человеческой индивидуальности. В контексте экологии одним из следствий нейтральности является то, что экологически разрушительное поведение не может быть исключено на основе общих принципов: нейтральность запрещает этическую оценку того или иного стиля жизни. Другая импликация состоит в том, что возможности для осуществления экологичного стиля жизни достаточно ограничены: те, кто хочет жить в мире гармонии человека и природы, не смогут реализовать эту цель, соглашаясь одновременно с правом тех, кто не разделяет их идеалы на иной стиль жизни. Говоря более абстрактно, у либерализма открытые цели и набор процедурных идеалов для общества, тогда как экологизм отстаива-
ет особый идеал, требующий вполне определенных результатов [Эо^оп, 2001].
Что касается специфических, типично либеральных прав, расходящихся с экологическим поведением, то права собственности и свободы торговли заслуживают здесь наибольшего внимания. В частной собственности обычно видят симптом наиболее глубоких проблем, связанных с либерализмом. Прежде всего, речь идет о доминировании меркантильных стандартов образа жизни и поведения, выражающихся в количестве и качестве потребляемых благ. Можно, однако, утверждать, что это не только проблема либерализма: стремление к обладанию собственностью, потреблению и роскоши является вечным; либерализм лишь стремится реализовать этот идеал для всего человечества, а не только для профессиональной элиты или элиты по происхождению. Существуют тем не менее еще две типично либеральные проблемы, связанные с правом собственности.
Частная собственность, или, если выражаться более точно, легитимное право владения, предполагает, что владелец вправе свободно распоряжаться собственностью вплоть до ее уничтожения или использования на благо или во вред своему сообществу. Соответственно, природа, ландшафты, животные и природные ресурсы, на первый взгляд, оказываются беззащитными; бремя доказательства ложится на тех, кто выступает за необходимость ограничения прав собственности.
Права частной собственности также предполагают свободу производства материальных благ и распоряжения ими. Это базовые принципы свободного рынка и капитализма, каждый из которых внес огромный вклад в создание экологических проблем. Не секрет, что исторически и практически классический либерализм и капитализм рассматривались как тесно взаимосвязанные феномены, а их критика со стороны «современного» социального либерализма, в сущности, воспроизводит марксистскую критику свободного рынка. Права собственности не являются чем-то сакральным для либералов; в особенности восходящая к Миллю традиция социального либерализма в полной мере восприняла идею государства всеобщего благосостояния.
В заключение следует отметить, что традиционный либерализм сталкивается по меньшей мере с тремя экологическими вызо-
вами. Во-первых, как политической теории, либерализму всегда были чужды неполитические понятия, в результате чего в его рамках не было разработано никакого другого понимания природы, кроме как ее представления в качестве антитезы человеку. Во-вторых, либерализм видится неизлечимо антропоцентричным, неспособным увидеть в природе что-либо помимо источника ресурсов. В-третьих, этическая нейтральность либерализма и особенно его концентрация на защите прав собственности рассматривались в качестве пороков экологически ориентированными теориями социального устройства.
Экологизация либерализма
Либерализм не претерпел фундаментальных изменений в результате взаимодействия с экологическими политическими теориями, однако некоторые сдвиги все же произошли. Точнее, некоторые направления либерализма приобрели «зеленый» оттенок, восприняв отдельные экологические постулаты. В данной работе я остановлюсь на изменениях в таких характеристиках либерализма, как нейтральность, антропоцентризм и экономическая свобода.
Нейтральность
Нейтральность либерализма может и не быть абсолютной, хотя для экологической политической мысли этого недостаточно. Она требует большего, чем некоторое изменение индивидуальных предпочтений в экологически благоприятном направлении. И нейтральность процесса, и нейтральность результата представляются несовместимыми с политическими намерениями зеленых, стремящихся к достижению уникальной, экологически благоприятной модели социального устройства и образа жизни.
Тем не менее в силу того, что нейтральность либерализма не является абсолютной, появляется возможность поиска ответов на экологические вызовы - как на практике (загрязнение, изменения климата и т.д.), так и в теории. Все зависит от способа реализации желаемого решения и от того, насколько это решение совместимо с нейтральностью. По меньшей мере, есть два ограничивающих ней-
тральность фактора: либеральная теория блага и связанная с ней концепция реальности.
Ни одна либеральная политическая теория не может обойтись без концепции человеческого блага. Для кого-то одновременное наличие конфликта, вызванного нехваткой ресурсов, и мотивов для сотрудничества и получения взаимной выгоды покажется необъяснимым в условиях, когда члены общества не разделяют хотя бы некоторых общих интересов. Но от либералов требуются конкретные предположения относительно того, что следует считать идеалом достойной жизни и желаемого социального порядка. Например, если свободу рассматривать в качестве морально нейтральной концепции (или даже вовсе аморальной), то не было бы никаких оснований для распространения этой идеи. Теория Джона Роулза [Rawls, 1972; Rawls, 1993], определяющая положения социального либерализма, служит прекрасной иллюстрацией вышесказанного. Роулз полагает, что индивиды разделяют интерес к так называемым первичным социальным благам, т.е. к таким благам физического мира, как богатство и доход, права и свободы, самоуважение, которые необходимы каждому для успешной реализации жизненных целей. Он также убежден, что индивиды будут стремиться к чему-то большему, чем только первичные социальные блага. Эта так называемая «бедная теория блага» («thin theory of the good») объясняет как потребность в социальном партнерстве, так и стремление каждого к свободе и равенству.
Следует также иметь в виду, что все политические теории, включая и либерализм, основаны на онтологической гипотезе, т.е. на представлениях о том, как устроен реальный мир и как это устройство ограничивает политические и нравственные устремления. Такие гипотезы могут относиться к человеческой психологии (как, например, идея Роулза о том, что каждый человек хочет реализовать свой жизненный план), но они могут учитывать и экологические факторы, в частности представление об исчерпаемости некоторых ресурсов. Вместе эти этические и онтологические предположения неизбежно ограничивают нейтральность. Нейтральность не является абсолютной и никогда не рассматривалась в качестве таковой; ее цель состоит в минимизации моральных предпосылок, необходимых для социального партнерства, и в то же время в максимизации
социального консенсуса (который сводится к сбалансированному действию).
То обстоятельство, что либерализм допускает этические и онтологические ограничения нейтральности, позволило в последние десятилетия абсорбировать многие экологические идеи об ограниченности природных ресурсов. Например, первоначальный вариант теории справедливости Роулза [Rawls, 1972] включал так называемый принцип сбережения, требующий от нынешних поколений сберегать некоторые ресурсы для будущих поколений. После критики, обвинявшей данную теорию в том, что она обязывает нас обеспечить гарантии бесконечного роста, Роулз [Rawls, 1993] адаптировал не сам принцип (предложенная Роулзом формулировка в принципе не исключала сужения экономической базы), но его обоснование, согласно которому нынешние поколения должны помнить о благосостоянии будущих поколений при любых обстоятельствах. Дональд Вандевеер и другие авторы [VanDeVeer, 1979; Singer, 1988; Garner, 2003] обвинили Роулза и либералов в излишней предрасположенности к человеку, в игнорировании блага и интересов животных. В результате дискуссий появились различные дополнения к теории Роулза, предполагающие, в частности, включение животных в систему социального контракта. Другие критики внесли коррективы в либеральные концепции прав собственности, утверждая, например, что право владения не предполагает абсолютного права на разрушение или уничтожение, - это в дальнейшем позволило сформулировать принцип сдержанности, согласно которому ничто не может быть разрушено без явной необходимости и предложения соответствующей компенсации [Wissenburg, 1998, p. 123], а также принцип наименьшего ущерба, еще более ограничивающий возможности «необходимого» разрушения [Wallack, 2004].
В конце концов некоторые представители либерализма перешли от попыток определения общественных (политических) рамок нейтрального удовлетворения индивидуальных предпочтений к проблеме формирования самих предпочтений. Хотя многие либералы вслед за И. Кантом и Д. С. Миллем с осторожностью рассматривают связь между идеалами, подобными эмансипации и автономии, и формированием конкретных предпочтений, эти размышления придали импульс публичным дискуссиям об индивидуальных пред-
почтениях. Характерным примером здесь являются дебаты относительно интеграции экологических принципов в так называемый базовый консенсус Роулза - набор ценностей, с которыми соглашаются разумные индивиды и благодаря которым становятся возможными как социальное взаимодействие, так и ограничение сферы разногласий между индивидами по поводу идеала достойной жизни [Achterberg, 1993; Bell, 2002]. Таким образом, позволяя правительству a priori предписывать умеренный стиль жизни во имя выживания человека и природы и тем самым навязывать доминирующий жизненный идеал, наиболее радикальные сторонники экологических идей [De Geus, 2003] решительно порывают с принципом либеральной нейтральности. Подобный подход не равноценен возможности ограничения многообразия стилей жизни на основе экологических критериев, обусловленных этическими и онтологическими причинами. В результате стакан, который зеленые считают наполовину пустым (либерализм никогда не предписывал какой-либо «правильный» образ жизни), может оказаться наполовину полным.
Некоторые авторы, стремящиеся указать направление процесса формирования индивидуальных предпочтений, обращаются к принципу вреда Милля [Mill, 1998] как к мощному инструменту защиты природных ресурсов: каждый вправе делать то, что считает нужным, до тех пор, пока никому не причиняет вреда (интерпретация свободы по Миллю). Если кто-то лишает других доступа к необходимым ресурсам, это означает причинение вреда, и, следовательно, здесь возникают ограничения в эксплуатации природы. Конечно, в этой аргументации есть некоторые пробелы. Сила действия принципа вреда зависит от того, как интерпретируется вред; принцип допускает возможность осуществления оптимальности Парето, когда кто-либо получает выгоду от действия, которое не причиняет вреда другим. Если допустить, что ресурсы в самом деле являются конечными, то тогда оптимальность Парето будет невозможной в принципе, независимо от определения вреда.
Все эти поправки к либеральному постулату нейтральности имеют две общие черты: все они рассматривают природу в контексте природных ресурсов и ограничивают нейтральность только по онтологическим основаниям. Даже если принимаются во внимание права животных, последние также рассматриваются всего лишь как
потребители природы. Создается ощущение, что в природе нет ничего, кроме ресурсов.
Антропоцентризм
Отличительная особенность «темно-зеленой» политической мысли, или экологизма, состоит в том, что, в отличие от энвайро-ментализма, она рассматривает природу как нечто большее, чем ресурсы для человека, сколь бы широким ни было определение последних. Критика экологистами либерального антропоцентризма имеет два измерения: с одной стороны, это критика либерального субъекта (индивида), с другой - критика концепции ценности природы. Делая техническое отступление, заметим, что либерализм в состоянии ответить на вызовы энвайронментализма, тогда как в случае с экологизмом задача становится гораздо более трудной.
Вплоть до недавнего времени у представителей либеральной мысли не было ни повода, ни причины сомневаться в ограниченности природных ресурсов - дефицит ресуров был проблемой не предложения, а спроса, поскольку природа считалась хранилищем вечно возобновляемых ресурсов. Фактор времени также никоим образом не учитывался: предполагалось, что сегодняшний либеральный политический порядок будет точно таким же и завтра, и в любой последующий день. Все изменил экологический кризис: неожиданно появилась проблема будущих поколений. Более того, до тех пор, пока в этом уравнении можно было игнорировать сторону предложения, не было никаких причин сомневаться в этической установке, согласно которой только человек является субъектом морали, только он имеет значение, только у него есть интересы, и только ему можно причинить вред.
Будущие поколения состоят из будущих индивидов: в представлении либерализма единственное отличие состоит в том, что они пока еще не существуют, - в остальном же идея прав будущих поколений прекрасно сочетается с положениями либеральной политической теории. Сегодня сторонниками либерализма достаточно широко признается, что нынешние поколения имеют обязательства перед будущими поколениями, но причины этого признания очень различаются [Carter, 2001]. Роулз изначально утверждал, что человеческой натуре свойственно заботиться о потомстве, - уни-
версальное правило, которое необходимо преобразовать в отношения солидарности между поколениями. Критики его теории поставили под сомнение естественный характер этих отношений, чем спровоцировали Роулза на дальнейшее развитие аргументации, новая версия которой обосновывала отношения солидарности между поколениями наличием взаимных преимуществ [Rawls, 1993]. Согласно другой точке зрения, принадлежность к тому или иному поколению не должна означать никаких привилегий в доступе к ресурсам, из чего следует вывод о необходимости беспристрастного распределения ресурсов между всеми поколениями [Barry, 1989; 1995]. До сих пор некоторые либералы задаются вопросом: если не рассматривать воспроизводство потомства как естественное явление и если (любой либерал с этим согласится) решение о нем является личным выбором каждого, то как при этом можно нести ответственность за судьбу детей других людей (включая и собственных внуков) [Wissenburg, 1998]? Такого рода возражения связаны с дебатами о демографической политике [De-Shalit, 2000], в которых, например, представители либертарианства выступали против обязательного контроля рождаемости, но высказывались за информацию, эмансипацию, доступность контрацептивов и т.д.
Включение животных в либеральную матрицу было как минимум сложной задачей. Хотя такие либералы, как Кант и Бентам, в свое время обращались к моральной проблематике, связанной с животными, никто до Роберта Нозика [Nozick, 1974] не ставил этот вопрос в политическом контексте. Нозик поставил вопрос о том, на основании каких свойств или качеств интересы человека ставятся выше интересов животных, и пришел к выводу, что какими бы ни были эти свойства, ответ представителей либеральной мысли будет всегда по меньшей мере двусмысленным: если иерархия качеств обусловливает различия, то раса пришельцев из космоса всегда сможет заявлять о своем превосходстве над человечеством по причине обладания свойствами, неизвестными и непостижимыми для человека. Существенно, что либералы проводят грань между человеком и животным на основе иерархии объективных качеств, таких как сознание, самоидентификация, представления о времени, морали и т.д. Аргументацию Марты Нусбаум [Nussbaum, 2006], относившей животных к «носителям» качеств, подобных человеческим, можно, пожалуй, считать одной из самых утонченных. Альтерна-
тивная позиция [Wenz, 1988], предполагающая выстраивание иерархии приоритетов на основе субъективного признания ответственности или отношений заботы, очевидно, не позволяет обеспечить гарантии свободы и равенства для каждого индивида.
Явная неизбежность иерархии моральных качеств не предполагает заведомой дискриминации. Во-первых, «типично человеческие» качества «перевешивают» качества, общие для человека и животного, лишь тогда, когда жизненные интересы человека находятся под угрозой; в случаях, когда жизненные потребности человека не затрагиваются, интересы животных могут быть и более значимыми (например, интерес не допускать мучений животных, отправляемых на убой). Во-вторых, иерархия моральных качеств означает, что некоторые существа в моральном отношении могут быть менее важными, чем другие. Из этого, однако, вовсе не следует, что интересы подобных существ вообще ничего не значат.
Принципиальная совместимость либерализма и идеи прав животных все же не дает ответов на вопросы о том, какие конкретно обязательства мы имеем перед животными, следует ли их считать правовыми или же только моральными. В любом случае радикальные экологисты не будут удовлетворены ответом либералов, поскольку ответ последних будет так или иначе связан с идеей индивидуализма [Devall, Sessions, 1985; Naess, 1989].
Радикальные экологисты защищают сообщества, виды и присущие им способы существования, ландшафты и экосистемы, а не только отдельных индивидов или животных. Либералы же утверждают, что моральные обязательства могут быть приняты в отношении индивидов, но не в отношении коллективных общностей или неодушевленных предметов. В связи с этим критики либерального антропоцентризма ставят проблему дифференцированного подхода к оценке природы.
Эта проблема может быть решена тремя способами. Один из них заведомо исключает для либералов возможность признания природы как самодостаточной ценности. По убеждению либералов, концепция самодостаточной ценности может применяться только к человеку (или к более расширенному кругу субъектов отношений морали), тогда как в остальных случаях речь может идти об инструментальной ценности, т.е. о ценности, связанной с использованием для достижения тех или иных целей [Wissenburg, 1998]. Хотя
этот подход позволяет весьма широко интерпретировать инструментальную ценность природы - от ее полезности как ресурса экономического развития до эстетического удовольствия от посещения мест, где еще сохранились уголки девственной природы, - он тем не менее означает отказ от одного из фундаментальных принципов экологизма.
Признавая, что для экологической повестки не достаточно схоластических дискуссий по проблеме ценности, многие либеральные авторы и экологи стремятся дать другой, более тактичный ответ: аккомодация. Так, Брайан Нортон утверждал, что зеленые не нуждаются в принятии либеральных оснований действия или отказе от них до тех пор, пока либеральные политические практики позволяют с достаточной степенью эффективности решать экологические проблемы [Norton, 1991; Barry, 1999; Wissenburg, 2004].
Не так давно был сформулирован и третий ответ. Эндрю Добсон [Dobson, 2003] утверждает, что признание либералами ценности автономии должно быть расширено до признания ценностью как можно большего разнообразия «сред обитания», в которых эта автономия может быть достигнута. Саймон Хэйлвуд [Hailwood, 2004] использует термин «ландшафт», поскольку уже не осталось частей природы, не испытывающих человеческого воздействия, и утверждает, что либералы могут и должны ценить «инаковость» («otherness») природы [см. также: DiZerega, 1996]. Принципиальное отличие этого третьего ответа состоит в убеждении, что природе (или среде обитания, или ландшафту) уже атрибутирована некая ценность независимо от того, признается это кем-то или нет. Хотя при этом может показаться, что неиндивидуальные сущности (экосистемы, виды) имеют только инструментальную ценность в качестве необходимых предпосылок существования среды обитания или ландшафта, по сути дела здесь осуществляется проекция экологических принципов на либеральный антропоцентризм и в конечном счете на индивидуализм. Мотивации радикальных экологи-стов и либералов могут различаться, но результат должен быть единым: максимальная защита экологического разнообразия в сочетании с максимальной свободой для человека в реализации благоприятного для окружающей среды образа жизни.
Экономическая свобода
Либеральная мысль дала два существенно отличающихся друг от друга ответа на критическую оценку радикальными эколо-гистами свободного рынка и концепций прав собственности: очередное подтверждение принципов классического либерализма и распространение концепции социального либерализма на экологическую проблематику.
Р. Нозик [Nozick, 1974] в свое время обратил внимание на то, что классическое оправдание Джоном Локком «первоначального присвоения» (когда некто устанавливает контроль над природными ресурсами и объявляет их частной собственностью) было основано на неудачной оговорке, что никто не смеет брать от природы что-либо, если на долю других не остается достаточного количества соответствующих благ. По сути дела, эта оговорка Локка делает невозможным существование законной собственности. Нозик в качестве решения предложил идею адекватной компенсации; впоследствии были предприняты попытки усовершенствовать данную оговорку и всю теорию Локка таким образом, чтобы обеспечить доступность ресурсов для будущих поколений и животных [Dobson, 1998; Vallentyne, 2007]. Однако до сих пор уязвимым местом теории Локка остается проблема распределения собственности: она позволяет обосновать легитимность собственности, но не ее распределения. Перспектива исчерпания природных ресурсов может дать одной стороне (например, Северу) больше выгоды, чем другой (например, Югу), а это будет иметь отрицательные последствия и с точки зрения устойчивого развития, и в плане социальной стабильности.
Для любого защитника свободного рынка самым естественным, но в то же время и самым амбициозным ответом на обвинение рыночной экономики в антиэкологичности является утверждение, что именно свободный рынок обеспечивает наилучшие гарантии защиты окружающей среды. Сторонники рыночного эн-вайроментализма (free market environmentalism) убеждены, что приватизация природных ресурсов формирует ответственность владельцев за их собственность [Anderson, Leal, 1991]. Рациональный собственник будет стараться ее сохранить, а с течением времени - даже увеличить капитализацию собственности, учитывая
возможность различного использования ресурсов, когда, например, земельный участок, имеющий сегодня небольшую ценность для ведения бизнеса, уже завтра может быть признан чрезвычайно ценным резерватом живой природы.
Рыночный энвайроментализм является довольно амбивалентным ответом на экологический вызов [Stephens, 1999]. Рассмотрим случай с частной собственностью на лес: если (в период жизни владельца леса) промышленное лесное хозяйство более выгодно, чем сохранение этого лесного массива в качестве природного резервата, то со стороны собственника было бы глупо не начать заниматься промышленным лесоводством, но в результате ценность этого леса как естественной экосистемы окажется безвозвратно утрачена. Кроме того, рыночный энвайроментализм сталкивается и с инвестиционными трудностями: даже если в каком-либо обществе существуют ярко выраженные предпочтения в пользу сохранения естественных лесов, любители природы могут не найти достаточно ресурсов для компенсации владельцу леса упущенной экономической выгоды.
С подобными трудностями сталкиваются и другие попытки примирения классического либерализма и экологизма. Так, сторонники экологизации потребления стремятся внести вклад в защиту окружающей среды посредством изменения предпочтений потребителей, вынуждая производителей переходить к выпуску экологически дружественной продукции под угрозой потери клиентов и прибылей. Однако эти усилия лимитированы потребительскими привычками и финансовыми возможностями покупателей. Экологическая модернизация [Weale, 1992] предполагает сочетание экономического роста и защиту окружающей среды: производство экологически чистой продукции может стимулировать рост в ряде секторов рыночной экономики. Однако подобный эффект не является запрограммированным. Наконец, некоторые авторы настаивают на принципиальной защите прав собственности как потенциально сильного инструмента природоохранной деятельности: например, крупные фармацевтические компании могут получить монопольное право выпуска некоторых новых лекарств, рецепт изготовления которых заимствован из древних родовых практик, но в тоже время эта монополизация может стать и инструментом защиты «локального знания» коренного населения, предотвращая
чрезмерную эксплуатацию естественной среды обитания соответствующей племенной группы [Oksanen, 1998]. Стоит заметить, однако, что подобный специфический вид собственности способствует консервации не только культурного своеобразия, но и негативных особенностей туземного образа жизни.
Еще более экологичный либерализм?
Здесь мы подходим к двум заключительным выводам. Во-первых, классический либерализм не может ответить на экологический вызов, делая упор лишь на негативную свободу (особенно на механизмы свободного рынка). Чтобы дать более убедительный ответ, либерализм должен согласиться с ограничением принципа нейтральности и освободиться от антропоцентристских пристрастий. Для этого по меньшей мере потребуются какая-то форма институционального представительства и защиты интересов будущих (еще не существующих) поколений людей и живой природы, а также средства и методы для сбалансированного формирования индивидуальных предпочтений.
Во-вторых, и классический либерализм и социальный либерализм могут трансформироваться в направлении большей экологизации, по крайней мере теоретически. Не существует фундаментальных противоречий между утверждением человеческого достоинства через эмансипацию личности и защитой природы; в действительности оба эти принципа могут дополнять друг друга. В рамках либерализма существует возможность для защиты «настоящей природы» («genuine nature») в отличие от «окружающей среды» (environment) как источника ресурсов. Равным образом и признание либерализмом ценности природы позволяет смягчить остроту дискуссий по поводу экоцентристского видения природы в качестве самодостаточной ценности. Существуют также возможности экологически мотивированного ограничения прав собственности, признания животных чем-то большим, чем биологические ресурсы, и т.д. Существующие разногласия по этим проблемам будут еще долго сохраняться как внутри либерального лагеря, так и в отношениях между представителями экологизма и либеральной политической мысли. Однако большинство этих разногласий не представляют собой фундаментального вызова - они побуждают
аналитиков ставить вопрос не о самой возможности экологизации либерализма, но лишь о том, насколько значительным может быть подобный сдвиг. Мяч вновь на стороне зеленых, которым пора прояснить свою позицию относительно социального устройства, которое расходится с идеалом экологизма.
Разумеется, есть несколько тем, по которым трудно прийти к фундаментальному согласию. Например, всегда будет сохраняться пропасть между либералами и теми экологическими мыслителями, которые принципиально отвергают идею частной собственности. Либерализм может и дальше идти в направлении более существенных ограничений легализации использования и приобретения собственности, а социальный либерализм - по пути обоснования перераспределения собственности (в том числе и по экологическим причинам), но, по сути, центральной для них остается идея о значимости индивида, его праве на свободный выбор образа жизни и о необходимости обеспечения этого выбора материальными ресурсами. Кроме того, по мере признания либералами актуальности прав животных становится очевидным, что «справедливость» для животных предполагает управление и гораздо более радикальное изменение природы, чем предпочитаемая экологистами стратегия невмешательства [Кш8Ьаиш, 2006].
В связи с этим обнаруживается еще одна область фундаментальных противоречий. Согласно представлениям радикальных экологистов, единственно приемлемым обществом является то, где каждый ведет весьма умеренный образ жизни, строго лимитированный критериями экологической ответственности, в условиях, максимально приближенных к живой природе. Между тем альтернативные модели и стили жизни (например, более эффективная урбанизация) могли бы быть значительно более благоприятными с точки зрения сохранения живой природы. С другой стороны, большинство либералов не могут пойти дальше признания плюрализма различных стилей жизни; либералы-перфекционисты могли бы даже выразить озабоченность по поводу образа жизни, противоречащего идеалу устойчивого развития, но никогда не примут идею о единственном пути к спасению. Данное противоречие является неразрешимым по двум причинам. Во-первых, необходимость предписания экологически правильного образа жизни, а также явно выраженное намерение искоренить все, что ему противоречит, уже
по определению несовместимы с либеральным идеалом достоинства и эмансипации личности на основе равенства возможностей и свободного выбора стиля жизни. Во-вторых, идеал радикальных экологистов сталкивается с проблемой самодискредитации в случае отрицания важного для либералов стремления к регулированию во имя сохранения социальной гармонии, угрозой которой может быть намеренное или непреднамеренное девиантное поведение отдельных индивидов. Радикальный экологический «натурализм», в сущности, отвергает страх перед четырьмя всадниками Апокалипсиса, от которых человечество спасалось бегством на протяжении всего своего существования, страх, который побуждает стремиться к еще более безопасному и защищенному миру посредством присвоения ресурсов. Отказ от стремления к безопасности и материальному благополучию равносилен признанию нормой склонности к суициду.
Если либерализм в состоянии дать ответ на теоретические вызовы, поставленные экологически ориентированными политическими мыслителями (даже при условии отторжения некоторых идей как необоснованных), остается вопрос, почему сохраняется такой разрыв между теорией и практикой. Почему до сих пор мы говорим о глобальном экологическом кризисе? Интеллектуально честный ответ состоит в том, что сам вопрос поставлен неверно: он предполагает противоречащую фактам ситуацию, в которой мир мог бы «управляться» под знаменем «истины», например «зеленой» идеи, либерализма и т.д., но в котором идеал стал бы обманом со стороны нелиберальных политиков и политических структур.
ЛИТЕРАТУРА
Achterberg W. Can liberal democracy survive the environmental crisis? / The politics of nature: Explorations in green political theory / Ed. by A.N.H. Dobson, P. Lucardie. -L.: Routledge, 1993. - P. 81-101. Anderson T., Leal D. Free market environmentalism. - Boulder: Westview press, 1991. -192 p.
Barry B. Democracy, power and justice. - Oxford: Clarendon press, 1989. - 565 p. Barry B. Justice as impartiality. - Oxford: Clarendon press, 1995. - 299 p. Barry J. Rethinking green politics. - London: Sage, 1999. - viii , 291 p.
Bell D. How can political liberals be environmentalists? // Political studies. - Oxford, 2002. - Vol. 50. - P. 703-724.
Carter A. Can we harm future people? // Environmental politics. - L., 2001. - Vol. 10. -P. 429-454.
De Geus M. The end of overconsumption: Towards a lifestyle of moderation and self-restraint. - Utrecht: International books, 2003. - 224 p.
De-Shalit A. The environment between theory and practice. - Oxford: Oxford univ. press, 2000. - 238 p.
Devall B., Sessions G. Deep ecology: Living as if nature mattered. - Layton: Gibbs M. Smith, 1985. - 267 p.
DiZerega G. Deep ecology and liberalism // Review of politics. - Notre Dame (IN), 1996. - Vol. 58. - P. 699-734.
Dobson A.N.H. Justice and the environment. - Oxford: Oxford univ. press, 1998. -280 p.
Dobson A.N.H. Foreword // Sustaining liberal democracy / Ed. by J. Barry, M. Wissenburg. -Houndmills: Palgrave, 2001. - 243 p.
Dobson A.N.H. Citizenship and the environment. - Oxford: Oxford univ. press, 2003. -238 p.
Dryzek R. Discursive democracy: Politics, policy, and political science. - N.Y.: Cambridge univ. press, 1990. - 254 p.
Eckersley R. Environmentalism and political theory. - L.: Univ. college of London press, 1992. - 284 p.
Garner R. Animals, politics and justice: Rawlsian liberalism and the plight of non-humans // Environmental politics. - L., 2003. - N 12. - P. 3-22.
HailwoodS. How to be a green liberal. - Chesham: Acumen, 2004. - 197 p.
Holmes S. The anatomy of anti-liberalism. - Cambridge (MA): Harvard univ. press, 1993. - 330 p.
Kyllonen S., Laakso M. Environmental challenges for liberalism: The case of climate change // International j. of politics and ethics. - Huntington, N.Y., 2001. - Vol. 1. -P. 365-77.
Mill J.S. On liberty and other essays. - Oxford: Oxford univ. press, 1998. - 632 p.
Mill J.S. Principles of political economy. - Oxford: Oxford univ. press, 1999. - 450 p.
Murray I. The really inconvenient truths. - Wash.: Regnery press, 2008. - 354 p.
Naess A. Ecology, community, and lifestyle: Outline of an ecosophy. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1989. - 240 p.
Norton B. Toward unity among environmentalists. - N.Y.; Oxford: Oxford univ. press, 1991. - 286 p.
NozickR. Anarchy, state, and utopia. - N.Y.: Basic books, 1974. - 367 p.
Nussbaum M. Frontiers of justice: Disability, nationality, species membership. - Harvard: Belknap press, 2006. - 512 p.
Oksanen M. Environmental ethics and concepts of private ownership / Environmental ethics and the global marketplace / Ed. by D. Dallmeyer, A. Ike. - Athens: Univ. of Georgia press, 1998. - P. 114-39.
Ophuls W. Ecology and the politics of scarcity. - San Francisco: Freeman, 1976. - 303 p.
Rawls J. A theory of justice. - Oxford: Oxford univ. press, 1972. - 607 p.
Rawls J. Political liberalism. - N.Y.: Columbia univ. press, 1993. - xxxiv, 401 p.
Sagoff M. Can environmentalists be liberals? // Sagoff M. The economy of the Earth. -Cambridge: Cambridge univ. press, 1988. - P. 146-70.
Schlosberg D. Defining environmental justice. - Oxford: Oxford univ. press, 2007. -236 p.
Schlosberg D. Environmental justice and the new pluralism. - Oxford: Oxford univ. press, 1999. - 238 p.
Singer B. An extension of Rawls' theory of justice to environmental ethics // Environmental ethics. - Albuquerque (N.M.), 1988. - N 10. - P. 217-31.
Smith G. Deliberative democracy and the environment. - L.: Routledge, 2003. - 258 p.
Stephens P. Picking at the locke of economic reductionism // Environmental futures / Ed. by N. Fairweather, S. Elsworthy, M. Stroh, P. Stephens. - L.: Macmillan, 1999. - P. 3-23.
Vallentyne P. Libertarianism and the state // Social philosophy & policy. - Cambridge, 2007. - Vol. 24. - P. 187-205.
VanDeVeer D. Interspecific justice // Inquiry. - L., 1979. - Vol. 22. - P. 55-79.
Wallack M. The minimum irreversible harm principle // Liberal democracy and envi-ronmentalism / Ed. by M. Wissenburg, Y. Levy. - L.: Routledge, 2004. - P. 167-178.
Weale A. The new politics of pollution. - Manchester: Manchester univ. press, 1992. -227 p.
WenzP. Environmental justice. - Albany: State univ. of New York press, 1988. - 368 p.
WissenburgM. Green liberalism. - L.: Univ. college of London press, 1998. - 256 p.
Wissenburg M. Little green lies // Liberal democracy and environmentalism / Ed. by M. Wissenburg, Y. Levy. - L.: Routledge, 2004. - P. 60-71.
Перевод с англ. А. П. Шадриковой под ред. Д. В. Ефременко
