CC BY
58
И. А. Сорокин
«Летом - степь, зимой - Париж» (Восток и Запад Павла Кузнецова)
Антропологи находят местом изначального расхождения условного «человека Запада» и «человека Востока» Деканское плоскогорье в Индии715. К востоку от нее древние люди пользовались в большей степени орудиями из дерева (в первую очередь твердый и быстрорастущий бамбук), к западу - орудиями из обработанного камня. Через многие тысячелетия это природное различие проявилось настолько, что стало причиной категорического непонимания и зачастую даже неприятия одних культур другими.
Самой знаменитой исторической границей Запада и Востока видится Босфорский пролив. Именно здесь - от Балкан до Синая - дышит одна из главных границ двух миров. Наиболее ярко их противостояние описано Гомером в Илиаде. Разрушенная Троя, перелицованный Царьград, огнедышащий Иерусалим есть явные свидетельства нескончаемой битвы на историческом рубеже Европа-Азия.
Физическая же география посчитала целесообразным разделить материк на две части по линии Уральского хребта.
Границ между Западом и Востоком можно провести великое множество и во многом они будут зависеть от той «точки», в которой находится наблюдатель. При этом ему вовсе не обязательно быть путешественником. Достаточно вспомнить Аристотеля, спросившего «к чему путешествовать в дальние страны, если центр мира внутри тебя?» и И. Канта, никогда не покидавшего пределов родного Кенигсберга. Последнему, между тем, приписывают появление слова «ориентироваться» - в значении «соотносить себя с движением солнца, выяснять свое положение по отношению к Востоку»716.
Волга, безусловно, одна из явных границ Азии и Европы. У древних огнепоклонников она есть Рангха, граница страны Хванирати. В Золотой Орде она Итиль - граница царств: Белой и Синей Орды.
Но и на элементарном физическом уровне, она часто воспринимается границей. Вот, к примеру, Волга детства Владимира Милашевского:
715 Арутюнов С. А., Рыжакова С. И. Культурная антропология. М., 2004. С. 36, 40-41.
716 Романов А. И. Запад и восток: [рукопись]. С. 1.
Круто вниз спускается заснеженный взвоз. Дальше береговой песок под снегом. Еще дальше - барки, вмерзшие в лед. Далее опять снег, уже на льду реки, еще дальше чуть возвышаются заснеженные пески с тонкими прутьями лозняка, потом опять река под снегом и уже еле различимый чуть возвышенный берег. «Вся белешенька земля». Еще дальше белесая муть, которая сливается с таким же белесым небом. Это - Азия! Иногда оттуда, медленно, медленно покачиваясь, плывут, плывут, а не идут, верблюды - корабли пустыни. У них тонкие сосульки на волосках губ. Они шли долго, долго, по ровному, как замерзшее море, материку, и вдруг - круча. Непривычные усилия, чтобы взойти в гору. Другая земля - Саратов. <...> Их развьючивали... рядом с собором - гостиный двор. Чай! Сахар! Бакалея!717
Павел Варфоломеевич Кузнецов (1878-1968) родился и провел дет-ские-юношеские годы в Саратове. Именно в этом волжском городе он впервые соотнес себя с Востоком, «сориентировался». Стоит внимания его обескураживающий своей простотой ответ на несколько наивный вопрос ученика (у Павла Кузнецова нет «лишних фраз» - его речь очень емкая и сосредоточенная). История, почти анекдот, была передана художником Виктором Павловичем Кабановым. Один из студентов художественного института озадачил пожилого мастера следующим рассуждением: «Павел Варфоломеевич, очень ведь трудно художнику выработать стиль. Так выработать, чтобы ни на кого не быть похожим. Вот, когда заходишь на большую выставку, где много разных работ, Ваши сразу бросаются в глаза. Другие еще можно спутать, приходится гадать где чья, а Ваши - никогда. Скажите пожалуйста, как Вам удалось выработать свой стиль?». На это Кузнецов сказал замечательную фразу, почти формулу: «Я летом в степь ездил, а зимой в Париж - так и выработал».
Вот воспоминание детства:
С Соколовой горы. я наблюдал Волгу, ее могучее течение и бесконечные просторы ее степей, начинающихся с противоположного берега.
И эти таинственные дали неудержимо влекли меня изведать, что за природа скрывается там, что за народ ее населяет.718
Однако мечта изведать заволжские дали воплотилась спустя многие годы, когда художник сделался широко известен. Его попадание в степь произошло почти буквально - через Париж. Афористичный Абрам Эфрос назвал это «западным путем на Восток», который он предлагал считать
717Милашевский В. Вчера, позавчера: воспоминания художника. Л., 1972. С. 35.
718 Кузнецов П. В. Автобиография // РГАЛИ. Ф. 2714 (П. В. Кузнецов, Е. М. Бебутова). Оп. 1, ед. хр. 93 (Автобиографии, списки произведений П. В. Кузнецова и выставок с его участием [1934]-1967 гг.). Л. 27.
«самым коротким и прямым, так как в искусстве путь через Париж всегда
„719
самый прямой и короткий» .
Значение Парижа для становления мастера действительно огромно. Однако, развивая свой афоризм, Эфрос все-таки, кажется, заблуждался. Он видел в Востоке Кузнецова «ориентализм», производя его напрямую от Гогена. Вернее сказать, Эфрос стал родоначальником заблуждения, поскольку вслед за его авторитетным мнением большинство искусствоведов, пишущих о творчестве Павла Кузнецова, исповедуют именно эту схему: через постижение Гогена и кризис собственного творчества второй половины 1900-х к свободе ориентализма. Постараемся по возможности преодолеть заданный мимоходом, но оказавшийся таким устойчивым, схематизм.
Освоение Павлом Кузнецовым Парижа было стремительным. В том же 1906 году, когда 9 его работ были выставлены Дягилевым в рамках «Осеннего салона» на грандиозной выставке «Ретроспектива русского искусства» (всего было выставлено 750 работ от икон XV века до современности), художник был замечен и, несмотря на молодость, принят в действительные члены престижного творческого союза720. Большую роль сыграла критика - она была крайне благожелательна, признав русских художников не только своими (продолжателями линии французского живописного символизма-декоративизма - группы наби), но и отметив творческую самобытность. Арсен Александер написал в «Фигаро»: «Вот, наконец, новейшие художники, собратья наших преобразователей Осеннего Салона; но только более вдумчивые, более мудрые и более утонченные, как, например, Мусатов, Сабашникова, Судейкин, Кузнецов. Интересно проследить их связь с Врубелем». Тогда же Кузнецов почувствовал подлинный интерес к своему творчеству («Я был молод, но все старшие хотели со мной познакомиться. Приезжали коллекционеры Гиршман, Сергей Иванович Щукин. Встречался я с Боннаром»). Он со всей стра-
719 Эфрос А. Профили. М., 1930. С. 129.
720 Алла Александровна Русакова записала летом 1967 г. со слов художника: «Сидя в Саратове, я получаю письмо от Дягилева примерно следующего содержания: «Дорогой Поль, ты поедешь осенью в Париж, я устраиваю большую выставку, но раньше, чем показывать русскую живопись в Париже, надо устроить выставку в Петербурге. Посылаю тебе деньги, приезжай, остановишься у меня, будешь жить прекрасно, бери работы». В автобиографиях П. В. Кузнецов указывал: «за участие в выставке «Осеннего салона» в Париже получил почетное звание «сосьетера» Парижского салона и члена жюри» (Кузнецов П. В. Автобиография моей творческой деятельности. РГАЛИ. Ф. 2714 (П. В. Кузнецов, Е. М. Бебутова). Оп. 1, ед. хр. 93, л. 31), «.работал в свободных академиях Парижа, выставлялся на „Осеннем салоне“, участвовал в ряде заграничных выставок. На международной выставке в Париже получил медаль.» (Там же. Л. 7).
стью своего неуемного характера стать вбирать вдруг открывшийся ему Париж: «Следуя примеру Мусатова, <...> изучал в Лувре кватроченти-стов, Боттичелли, Леонардо. В музее Гиме смотрел японцев, а в Люксембургском музее - импрессионистов»721.
Но, пожалуй, самыми нужными впечатлениями явились грандиозная ретроспектива Поля Гогена, знакомство с творчеством фовистов (в их числе Матисс) и «Алжирская выставка», демонстрирующая продукцию ткацких фабрик. Если Гоген и фовисты только вызвали интерес, последняя сразу восхитила красочностью, экзотикой, «радостью жизни»: алжирцы, спокойные и гордые, «ходившие в тюрбанах и халатах», танцевали прямо на улицах. «Я руками разводил от восторга, так все было интересно!», - вспоминал художник722.
За парижским не замедлил успех общеевропейский - в 1910-е Кузнецов выставлялся кроме ежегодного «Осеннего салона» в Венеции, Берлине, Мальме. И то, что именно на него в 1922 году пал выбор правительства: «В. И. Ленин выразил А. В. Луначарскому желание устроить в Париже выставку картин, чтобы опровергнуть слухи, циркулирующие там о
723
полном одичании нашей страны и крахе искусства», - показательно . Париж действительно помнил всегда неожиданного Кузнецова и потому его чудесное появление осенью 1923 года из потрясенной революцией и гражданской войной страны в знаменитой галерее «Барбазанж» с обширной, в 40 больших полотен, выставкой оказало ожидаемое воздействие.
«Первый Париж», безусловно, повлиял эстетически мощно. И все же Кузнецов, обретя, может, несколько большую живописную свободу и смелость, ничуть не изменил идеалам символизма. Он скорее еще больше утвердился в своих мистических «заблуждениях». И «Голубая роза» 1907 года свидетельница тому. Самостоятельность, отчаянная самобытность Кузнецова проявлялась во все периоды его творчества. Самое раннее свидетельство Петрова-Водкина: «Кузнецов победоносно промчится сквозь заросли училища, баловнем таланта, которому все позволено. Минует он влияния руководителей, не успевших опомниться от непосредственностей Павла и от его неистощимого запаса цвета, которым он заливал свои этюды и композиции». Тот же Эфрос выделил его из плеяды молодых москвичей, назвав коноводом и главарем: «Он задавал тон; он был законодателем мод и вкусов. В плеяде изумительных он был самым изумительным. Если бросались в глаза курьезы, он был самым курьез-
721 Русакова А. Павел Кузнецов. Л., 1977. С. 66.
722 Там же. С. 67, 87.
723 Кузнецов П. В. Автобиография // РГАЛИ. Ф. 2714 (П. В. Кузнецов, Е. М. Бебутова). Оп. 1, ед. хр. 93 (Автобиографии, списки произведений П. В. Кузнецова и выставок с его участием [1934]-1967 гг.). Л. 39.
ным, если замечались непонятности, он был наиболее непонятным»724. Он будто уже явился в мир талантом цельным, неподверженным никаким извивам моды - исполнять личную, глубоко заложенную программу. Никакой лепке он подвергут быть не мог - разве огранке. Так что в творчестве Кузнецов врядли следовал за кем-то. Великий беглец из мира цивилизации Поль Гоген мог быть им скорее воспринят как данность, а его творчество как послание одного художника другому. И потому вряд ли нужно нарекать Кузнецова гогенидом и числить его в последователях.
Это подспудно чувствовали многие. Обобщила смутные сомнения в гогенизме Кузнецова, высказанные еще в 1920-30-е гг. Бакушинским и Пуниным, А. Русакова: «У Гогена же в большинстве живописных его видений остается сильной и действенной символистская, литературная основа. Одновременно его живопись, более плотная и весомая, чем у Кузнецова, кипящая и переливающаяся обжигающим цветом, полна мощной чувственной страсти, женщины его увидены глазами мужчины и не могут без него существовать, так же, как тропический пейзаж его картин - место действия человека, им наслаждающегося, или духа, его узурпировавшего. В степях же Кузнецова - покой и величие, счастье, не связанное с чувственным волнением, отвлеченная нежность, разлитая в самом мироздании. Поэтому все для него равно в «Киргизии» - степи, холмы, одинокие деревья, кочующие в этих прекрасных краях люди, служащие им животные»725. И степь для Кузнецова, в отличие от Таити Гогена, вовсе никакая не ориенталистская экзотика. Скорее данность по праву рождения - привычное, но осознанное через познание другого мира как удивительное - может быть именно в этом и есть главная задача и заслуга Парижа.
Все, кто брался писать о Востоке Павла Кузнецова, неизбежно начинали с его автобиографического признания:
С Соколовой горы. я наблюдал Волгу. И эти таинственные дали неудержимо влекли меня изведать, что за природа скрывается там, что за народ ее населяет. Желание было столь велико, что я, наконец, взяв с собой брата, переправился через Волгу и, сев в поезд, доехал до станции Таловка, пересел в телегу и углубился на сто пятьдесят верст вглубь степей .726
Но все-таки: почему именно степи? Ведь одного только «блаженного воспоминания детства»727 кажется мало. Второй аргумент - «кризис символизма», обычно приводимый исследователями рядом с цитатой о ма-
724 Русакова А. Павел Кузнецов. Л., 1977. С. 19, 59.
725 Там же. С. 98.
726 Кузнецов П. В. Автобиография. Л. 27.
727 Эфрос А. Профили. М., 1930.
нящих далях, сам может породить бездну вопросов. Главный - почему Кузнецов из всех имеющихся у него возможностей выбрал именно эту - с лишениями и внешней безрадостностью (вот уж странная, казалось бы, местность для поиска выходов из кризиса!)? Взамен Кучук-Коя в уютном Крыму, неведомой Африки или бурлящего Парижа! Вопросы можно множить - предположений будет больше, чем ответов.
Но все же один из них «почему не поехал раньше?» имеет ответ совершенно четкий. Он лежит на поверхности, но отчего-то никто не удосужился даже задать вопрос! Действительно, почему Кузнецову не удалось воплотить мечту детства раньше? Были у него периоды не легче, чем конец 1900-х (время, по многим параметрам, благополучное: европейское признание, финансовая стабильность, интерес коллекционеров, внимание критики, публикации. О пресыщенности нет и речи - все только начиналось). Начало десятилетия было куда тяжелей. Чего стоит только двухлетняя тяжба с епархией из-за росписей Казанской церкви в Саратове, признанных по суду неканоническими, отец, так и не оправившийся от этого удара (он, отдавший молодым новаторам свой подряд, больше заказов не получал), охаянные газетчиками «Вечер нового искусства» и никем не понятая «Алая роза», безденежье - такое, что приходится бросить курить, смерть дорогих и близких людей, чья поддержка необходима: Н. Ю. Станюкович, затем друг и учитель Борисов-Мусатов. Почему же тогда не уехать в Заволжье, не воплотить заветную мечту? Ведь и о Гогене знал - от Мусатова, учителей Серова и Коровина, из журналов. И опыт дальних странствий был - чего стоит только путешествие 1902 года по совету Мамонтова через Белое море, Финляндию, Норвегию, Швецию или дальние волжские походы под парусом с друзьями Уткиным, Каревым и братом Михаилом! Неужто нужно было и вправду увидеть Гогена своими глазами, и прав Эфрос - на Восток через Париж - самый короткий путь?
Ответ был обнаружен во время путешествия на соляное озеро Эльтон летом 2006 года. Он находится на фронтонах станционных зданий железной дороги, проложенной в степи: 1906, 1907, 1908. То, что прежде требовало невероятного напряжения сил и недель изнурительного путешествия, стало вдруг легкоисполнимым! Тут уже совсем иначе читается (у Кузнецова нет лишних деталей - только самое важное, как в картинах, так и в словах) «взял с собой брата и доехал до станции Таловка». Все стало вдруг достижимо в один день. До строительства ж. д. было просто невозможно так просто, взяв билет, отправиться в мечтаемую с детства страну! Был старый Эльтонский тракт, по нему, будь великое желание, нужно было изнурительно долго добираться в действительно неведомые дали. И вдруг - свершилось: мечта стала явью и мир, чудом раскрывшись, стал выдавать тайны:
Быт их и костюмы чрезвычайно красочные и гармоничные при всей яркости цветов, чистота и прозрачность воздуха с его миражами, величественные лебеди степей - верблюды, стада лошадей, разводимых на кумыс, бараны, пестрые ковры кошар, простодушный и гостеприимный народ, живущий натуральным хозяйством, все это было столь неожиданным, превосходило все ожидания, давало столько материала для искусства, что я пять раз подряд приезжал и подолгу кочевал с этим удивительным народом728.
Географ Б. Родоман разъяснил, что ветка на Алгай (до того действительно труднообъяснимая - ж. д., обрывающаяся посреди степи) есть ничто иное как один из участков Саратов-Александров гай железной дороги Москва-Дели, строившейся в начале ХХ века. Он предложил для очевидности мысленно продолжить ее на Гурьев, дальше на Кунград-Чарджоу-Термез-Кабул и через Хайберский проход в долины Индостана. - тогда все встало на места. Тут же обнаружились и исторические факты, подтверждающие неизбежность этого направления.
Н. Ф. Федоров в критической заметке к 200-летию Петербурга в III томе «Философии общего дела» пишет: «Остается только дорогу, идущую к Индийскому океану, отвести от Москвы, что, конечно, нетрудно сделать. <.> Устройством этой дороги (к Индийскому океану) не спешат, давая время Германии и Англии сблизиться и отрезать Россию от Индийского океана»729. В течение века предпринималась не одна попытка осуществ-
730
ления этого замысла .
Сказанного довольно, чтобы фразу Кузнецова «решил продлить линию Востока» расценивать не одним движением души, но и соотносить со временем строительства Турксиба. Так в метафизику творчества при-
728 Кузнецов П. В. Автобиография. Л. 27.
729 ФедоровН. Ф. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 3. М., 1997. С. 380.
730 «Узбекистан, Казахстан, Афганистан и Пакистан недавно подписали друг с другом соглашения о сооружении железной дороги от Термеза <...> через Кабул до пакистанского Пешавара. <...> Речь идет о 600-километровом железнодорожном маршруте Термез-Мазари-Шариф-Кабул-Джелалабад-Пешавар-Ислама-бад-Нью-Дели. Еще в середине 1950-х годов тогдашние лидеры СССР Н. С. Хрущев и Н. А. Булганин договорились с руководством Афганистана и Индии о сооружении такой артерии. <...> Но политические факторы помешали реализации проекта. В 1980-х было решено сооружать железную дорогу из СССР в Индию через Туркмению: была построена 20-километровая линия Кушка (Туркмения )-Торагунди (Афганистан): впоследствии артерию эту намечалось «продлить» в Индию по маршруту Герат (Афганистан)-Кветта-Лахор (Пакистан)-Нью-Дели (Индия). Но снова помешали <...> напряженные в тот период пакистаноиндийские отношения» (Чичкин А. Бросок через Гиндукуш // Российская бизнес-газета. 2007. № 603. 15 мая).
мешивается элементарная физика местности и экономическая география политической воли.
По результатам творческих кочевий А. Эфрос отвел художнику роль: «Он возвратился не просто превосходным мастером русского ориентализма, несколько запоздавшем в своем появлении и успешно нагоняющим тех, кто раньше его вышел на ту же дорогу, - он вернулся главарем всего течения, его кормчим, заняв место возле Сарьяна и не имея, кроме
731
него, никого рядом» .
Д. Сарабьянов говорит, что половину кузнецовского Востока составляет поэтический образ и потому «его киргизская эпопея тоже была своего рода ориентализмом наполовину»732. Точность деталей (конструкция юрты, одежда, орнаменты, цветовая гамма) у живописца такова, что этнографу достаточно взгляда, чтоб определить место написания чуть ли ни с точностью 1Р8-навигатора, но необходимость проделывать это при рассматривании полотен отпадает сама по себе - поскольку становится ясным, что все (и стрижка овец, и отдых пастухов, и строительство юрты) происходит всегда и везде - под бескрайним небом на вечной земле.
А. Бакушинский заметил, что порыв Кузнецова в степь есть «тяга подобного к подобному, возврат на родину после недолгого и чисто внешнего пребывания в Вавилоне европейской цивилизации»733.
Ориентализм, исторически сложившийся как идея европейского пре-
734
восходства , основанный «на полновластном западном сознании, из
735
неоспоримой центральности которого появился восточный мир» чужд
Павлу Кузнецову. Восток «снизошел на него как благодать» (Д. Сарабья-нов). Художник был принят им безраздельно: именно для него кочевые поэты слагали свои песни, женщины ставили юрты, торговцы раскидывали красочные базары, юноши сарты рисовали букеты, эмир бухарский устраивал праздники, пастухи пригоняли овец, небеса освещали мир солнцем и поливали землю косыми дождями. И он с той же щедростью
731 Эфрос А. Профили. С. 103.
732 Русакова А. Павел Кузнецов. С. 89.
733 Ромм А. Г. Павел Варфоломеевич Кузнецов. М., 1960. С. 24.
734 «В общем русле знаний о Востоке и под прикрытием зонтика западной гегемонии над Востоком с конца XVIII века появился комплексный Восток, пригодный и для изучения в академической среде, и для экспозиции в музеях, для реконструкции в колониальной администрации, для теоритической иллюстрации в антропологических, биологических, расовых и исторических диссертациях о человечестве и Вселенной, для примеров в экономических и социологических теориях развития, революции, культурной личности, национального и религиозного характера» (Саид Эдвард В. Ориентализм: западные концепции востока. СПб., 2006. С. 16-17).
735 Саид Эдвард В. Ориентализм: западные концепции востока. С. 17.
дарил миру свои краски - поэтические, ясные, праздничные - не деля его на Запад и Восток, но соединяя в себе, как одном из центров мира, все стороны света.
Ю. И. Арутюнян
Художественный музей как пространство диалога. Влияния, аналогии, цитаты
Музейное пространство изначально мыслится как территория диалога. Недаром мотив оживающего произведения искусства (чаще статуи не столько в силу ее правдоподобия, ранние «ксоаны» никто не заподозрит в натурализме трактовки, сколько следуя сложившейся традиции) с древнейших времен выступает в роли характерного литературного топоса736. Персонажи «Зевксиса» и «Изображений» Лукиана, «Картин» Филостра-тов, «Описаний» Каллистрата вовлекают зрителя в круговорот событий, обманывают иллюзорной реальностью, манят неожиданной осязаемостью форм. Мотив «как живой», «вот-вот заговорит», «кажется, сейчас убежит», идея, что произведение искусства может преображаться на глазах, призыв: «Смотри скорее, а то изменится!» (описание спутников Диониса Филострата) в купе с «deus ex machine», театральным приемом оживающей статуи и неизменной гермой на представлении комедий характеризуют античную литературную традицию интерпретации изображений. Изваяние загадывает загадки, пророчествует, предсказывает судьбу; портреты беседуют друг с другом, герои прошлого оживают, кавалеры и дамы сходят со старинных шпалер, книги спорят. А Донателло, по словам Дж. Вазари, приговаривает, высекая своего прославленного Дзукконе (статуя пророка для кампанилы Флорентийского собора): «Говори же, говори, чтоб ты лопнул!»737.
Одно из эссе Хосе Ортеги и Гассета открывает изящная сценка беседы двух репродукций на стене обычной комнаты, где непрекращающийся диалог ведут «Рыцарь с рукой у груди» Эль Греко (1577-1586, Мадрид, Прадо) и Джоконда неизвестного мастера XVI века из музея Прадо, прозванные автором Доном Жуаном и Доньей Жуаной. «Опускается вечер, последние блики еще борются по углам с нашествием сумерек, а между
736 Подробнее см.: Брагинская Н. В. Генезис «Картин» Филострата Старшего // Поэтика древнегреческой литературы. М.: Наука, 1981. С. 224-289.
737 Вазари Дж. Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. Т. 2. М.: Терра, 1993. С. 244.
