CC BY
191
8. Savinkov, S.V Tvorcheskaya logika Lermontova [Creative Logic of Lermontov], Voronezh: VGU, 2004. 285 p.
9. Lermontov, M.Yu. Geroy nashego vremeni [Hero of Our Time], in Lermontov, M.Yu. Sobranie sochineniy v41., t. 4 [Collected Works in 4 vol., vol. 4], Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1976, pp. 7-142.
10. Pumpyanskiy, L.V Klassicheskaya traditsiya. Sobranie trudov po istorii russkoy literatury [Classical Tradition. Collected of Works on Stories of the Russian Literature], Moscow: Yazyki russkoy kul'tury, 2000. 864 p.
11. Il'in, VN. Taynovidenie u Pushkina i Lermontova (1962) [Pushkin and Lermontov mystics], in Il'in, VN. Pozhar mirov. Izbrannye stat'i iz zhurnala «Vozrozhdenie» [Fire of the Worlds. The Chosen Articles from the Vozrozhdeniye Magazine], Moscow: Progress-Traditsiya, 2010, pp. 323-248.
12. Bakhtin, M.M. Avtor i geroi v esteticheskoy deyatel'nosti [The Author and the Hero in Aesthetic Activity], in Sobranie sochineniy, 1.1 [Collected works, vol. 1], Moscow: Russkie slovari, 2003, pp. 69-264.
13. Lermontov, M.Yu. «K***» («My sluchaino svedeny sud'boyu») [«To***» («We are fortuitously connected by destiny...»)], in Lermontov, M.Yu. Sobranie sochineniy v 41., 1.1 [Collected Works in 4 vol., vol. 1], Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1975, p. 427.
УДК 821.161.1 ББК 83.3 (2)5
ЛЕРМОНТОВ И РУССКИЙ СИМВОЛИЗМ: «ДУХ ГОТИКИ» И ТРАНСФОРМАЦИЯ РОМАНТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ1
С.Д. ТИТАРЕНКО
Санкт-Петербургский государственный университет Университетская набережная, д. 11, г. Санкт-Петербург,199034, Российская Федерация
E-mail: [email protected]
Рассматривается малоизученный аспект творчества Лермонтова. Раскрывается значение готической традиции как одного из кодов его романтической поэзии. Доказывается, что под влиянием поэтики готического романа и традиций предромантической литературы в системе романтизма Лермонтова возник интерес к сверхличностному и мистическому началу внутренней жизни поэта-пророка, возникли образы бесконечного пространства и иного мира, сюжеты перехода за границы реальности, инфернальные образы пейзажа и демонических двойников, ставшие важной составляющей метафизики сознания Лермонтова. Выделяются мотивы и образы, оказавшие влияние на формирование мифопоэтического универсума Лермонтова. Обосновывается проблема эстетизации зла, поставленная в русской религиозной философии начала XX века, как одна из проблем романтической поэзии Лермонтова. Рассматриваются истоки этого явления, которые теоретики символизма связывали с родословной поэта и влиянием мистической литературной традиции. Анализируются теоретические и литературно-критические статьи и поэзия В.С. Соловьева, Д.С. Мережковского, А.А. Блока, Андрея Белого, К.Д. Бальмонта,
1 Статья выполнена в рамках научно-исследовательского проекта при финансовой поддержке фонда РГНФ (проект № 15-34-11047).
Вяч. Иванова. Исследуется трансформация образа Лермонтова в поэзии символистов. Показано, что готические мотивы и образы поэзии Лермонтова усиливаются и мифологизируются в творчестве поэтов-символистов, получают индивидуально-авторскую трактовку в контексте философии Ницше, гностической мифологии, христианской религии и других источников. Делается вывод, что поэзия Лермонтова была включена в полифункциональность неомифологизма русского символизма.
Ключевые слова: творчество Лермонтова, русский символизм, романтизм, готическая традиция, мифопоэтический универсум, концепция поэта-пророка, метафизика образа, функции сновидений, сюжеты перехода, неомифологизм, мифопоэтика.
LERMONTOV AND RUSSIAN SYMBOLISM: «GOTHIC SPIRIT» AND TRANSFORMATION OF THE ROMANTIC TRADITION
S.D. TITARENKO St. Petersburg State University 11, Universitetskaya Embankment, St. Petersburg, 199034, Russian Federation E-mail: [email protected]
The article reviews a low-studied aspect of Lermontov's creative work. It reveals the significance of Gothic tradition as one of the codes of its romantic poetry. It is proved that the Gothic tradition in the system of Lermontov's romanticism was evolved by the interest in superpersonal and mystical beginning of the poet prophet's internal life, there appeared images of infinite space and another world, plots of transition beyond the reality borders, infernal images of a landscape and demonic doppelgangers. They became an important component of Lermontov's metaphysics of consciousness; he was influenced by poetics of the Gothic novel and tradition of pre-romantic literature. The article highlights motives and images, which were important for formation of Lermontov's mythopoetic universum. The problem of evil aestheticization that was stated in the Russian religious philosophy of the beginning of the XX century as one of the problems of Lermontov's romantic poetry is substantiated in the article. Sources of this phenomenon, which theorists of symbolism connected with a family tree of the poet and influence of mystical literary tradition, are considered. Theoretical, literary critical articles and poetry of V.S. Solovyov, D.S. Merezhkovsky, A.A. Blok, Andrey Bely, K.D. Balmont's, Vyach Ivanov are analysed. The transformation of Lermontov's images in poetry of symbolists is investigated. It is shown that Gothic motives and images of Lermontov's poetry amplify and are mythologized in works of symbolist poets. They receive individual and author's interpretation. Their strengthening happens at different stages of symbolism development by means of Nietzsche's philosophy, Gnostic mythology, Christian religion and other sources and contexts. Conclusions are drawn that Lermontov's poetry was included in polyfunctionality of neo-mythologism of Russian symbolism.
Key words: Lermontov's creative work, Russian symbolism, romanticism, Gothic tradition, mifopoetichesky universum, concept of the poet prophet, metaphysics of an image, function of dreams, transition plots, neomythologism, mifopoetika.
«Лермонтов огромен и омыт слезами, он бесконечно готичен», - писал Б.Ю. Поплавский в 1930-е годы [1, с. 289]. Поплавский, скорее всего, имел в виду культурфилософское понятие «готической души», получившее распространение в философии начала XX века. Известны высказывания В. Ворринге-ра, писавшего о безудержном стремлении ввысь «готической души» в книге «Формальные проблемы готики» (1910), и О. Шпенглера, который исследовал готическое (в книге «Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории:
Кштальт и действительность», 1918) как важнейшую доминанту, составляющую самосознание европейской культуры. По мысли Шпенглера, «западноевропейское, готическое чувство формы одинокой, витающей в далях души избрало средством своего выражения чистое, невоззрительное, безграничное пространство» [2, с. 281]. Анализируя готическую эстетику и трактуя «готическую душу» как стремление к сверхдействительному и сверхчувственному познанию, А.Ф. Лосев также писал о характерном для нее «аффективном стремлении личности ввысь» «с целью вообще превратить все материальное в духовную невесомость» [3, с. 504, 513].
Готическая традиция - важная составляющая поэтики европейского и русского романтизма. Актуализация готики в конце XIX - начале XX века демонстрирует непрерывность культурной традиции. Анализируя неосуществленный замысел М.А. Волошина «Дух готики», А.В. Лавров пишет о том, что «для писателей символистского поколения готика - один из наиболее притягательных и "говорящих" культурных регионов прошлого, <...> ...зримый, выразительный символ порыва к запредельному, манифестация свободного творческого духа, преодолевающего власть косной, неорганизованной материи» [4, с. 303-304]. Интерес к архитектурной готике в поэзии конца XIX - начала XX века был отмечен также и в специальных исследованиях2. В последнее время наметились аспекты рассмотрения «готического мифа» и «готического кода» в русской литературе, как связанные с жанровым каноном готического романа, так и не связанные напрямую с текстами, относящимися к этой традиции3.
В.Э. Вацуро, исследовавший готическую традицию, проявившуюся в балладах и в романе Лермонтова «Вадим» (1833-1834) и связанную с творчеством М. Льюиса и посредническим влиянием Байрона и Вальтера Скотта, отметил не тождественность готике лермонтовского гиперболизированного героя «с чертами демонизма», наделенного «сверхчеловеческой волей, страстями и страданием», а то, что можно назвать «своеобразным предвосхищением лермонтовского Демона»4. Отмечая огромное влияние традиции готического романа Ч.Р. Метьюрина «Мельмот-Скиталец», вышедшего в Англии в 1820 году, в эпоху романтизма, М.П. Алексеев указал на факт его влияния на русскую литературу и на поэзию М.Ю. Лермонтова, упомянувшего его в черновом предисловии к «Герою нашего времени»5. В этом плане проблема «духа готики» как «тай-
2 См.: Багно В.Е. Зарубежная архитектура в русской поэзии конца XIX - начала XX века // Русская архитектура и зарубежное искусство: сб. исследований и материалов. Л.: Наука, 1986. С. 156-188 [5].
3 См., например: Вацуро В.Э. Готический роман в России. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 544 с. [6]; Алексеев М.П. Ч.Р. Метьюрин и его «Мельмот Скиталец» // Метьюрин Ч.Р. Мельмот Скиталец. М.: Наука, 1983. С. 531-638 [7]; Готическая традиция в русской литературе. М.: РГГУУ 2008. 349 с. [8]; Полякова А.А. Готический канон и его трансформация в русской литературе второй половины XIX века (на материале произведений А.К. Толстого, И.С. Тургенева и А.П. Чехова): автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2006. 23 с. [9]; Залом-кина ГВ. Готический миф. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2010. 328 с. [10].
4 См.: Вацуро В.Э. Готический роман в России. С. 493-494.
5 См.: Алексеев М.П. Ч.Р! Метьюрин и его «Мельмот Скиталец». С. 633.
ного» кода» восприятия творчества М.Ю. Лермонтова объясняет некоторые мистические аспекты его творчества, оказавшие влияние на русский символизм и подкрепленные другими источниками, вобравшими в себя элементы «готического кода». Среди них можно назвать средневековую литературу и теологию, английскую и немецкую романтическую поэзию, музыку Вагнера и живопись английских художников-прерафаэлитов, розенкрейцерскую философию и гностическую мифологию.
О «духе готики» и своем переживании готического много писали поэты-романтики и теоретики западноевропейского романтизма6. Готические мотивы и образы органичны для поэзии Лермонтова в связи с общеевропейской романтической философией искусства. Они были трансформированы в поэтике русского символизма в силу его тяготения к сверхъестественному и ужасному, мистическому и фантастическому. Готическое обращено к метафизике сумеречной и ночной стороны души, к поэтике смерти и умирания в невыразимом порыве к сверхчувственному и безграничному. Готическая традиция связана с эстетизацией зла. Эстетизация зла ставилась в вину Лермонтову уже в прижизненной критике, на что указывает В.М. Маркович7.
В научной традиции исследования готического романа существует понятие жанровый и «готический канон»8. Нас будут интересовать лишь отдельные аспекты «готического канона» - готические мотивы и образы, проявившиеся в творчестве Лермонтова. Вслед за Э.Р. Курциусом мы обозначим повторяющиеся сюжетно-образные и мотивные элементы этой традиции топосами9.
Беспредельность «готической души» выражена, например, в раннем стихотворении Лермонтова «Ночь. I» (1829): «Я зрел во сне, что будто умер я; / Душа, не слыша на себе оков / Телесных, рассмотреть могла б яснее / Весь мир -но было ей не до того: / Боязненное чувство занимало / Ее. Я мчался без дорог ...» [15, с. 102-103]. Готический пейзаж в ряде стихотворений поэта навеян мотивами европейской и русской предромантической поэзии и выражается в особом ночном и вечернем, часто мистическом и зловещем изображении руин и кладбищ, как, например, в стихотворениях «Оставленная пустынь предо мной.»
6 См.: Эстетика немецких романтиков. СПб.: Изд-во СПбГУ 2006. С. 122, 151, 315-318 [11].
7 См.: М.Ю. Лермонтов: pro et contra: Антология. Т. 1. СПб.: РХГА, 2013. C. 7 [12].
8 См.: Малкина В.Я., Полякова А.А. «Канон» готического романа и его разновидности // Готическая традиция в русской литературе. М.: РГГУУ 2008. С. 15-31 [13].
9 В книге «Немецкий дух в опасности» (1932) Э.Р. Курциус писал о продолжении в литературе XX века античной и средневековой традиции, которая основана на общности культурных кодов, или в его терминологии - топосов. Наиболее значимыми в этом плане были его работы «Топика как эвристика» (1938), «Европейская литература и латинское средневековье» (1948), «О понятии исторической топики» (1938-1949). Топосы, по Курциусу, - некие «готовые формулы», использующиеся в процессе духовного общения и являющиеся свидетельствами изменения или сохранения сознания или ментальности. Анализируя культурфи-лософские исследования Курциуса, А.И. Жеребин пишет, что топосы у него понимаются как «устойчивые комплексы изобразительных средств, предназначенные для описания типических ситуаций, действий или переживаний», и речь идет об «архетипических формах художественного мышления» [14, с. 69-70].
(1830) и «Кладбище» (1830). Существенным для поэзии Лермонтова становится пространство мрачных сводов, переходящих в космическую бесконечность, и фантастические образы символов смерти, «призраков и теней»: «Вот с запада Скелет неизмеримый / По мрачным сводам начал подниматься / И звезды заслонил собою.» («Ночь II») [15, с. 105]. Характерны сложные мотивировки психологического состояния лирического Я, сюжеты смерти-сна и смерти во сне, создание мистических ангельских и демонологических образов-призраков («Ночь. I», 1830; «Гость», 1830).
В ранней лирике Лермонтова появляются мотивы трансформации лирического Я в безличный призрак или демонический дух, мотивы космического одиночества («Прости мой друг!... Как призрак я лечу.», 1830). В некоторых стихотворениях образ лирического Я сливается с портретом призрачного гостя - властелина Вселенной («Ночь III», 1830). Мотив полета в космическом пространстве многократно варьируется. Образ ангела смерти как полумистического, полуфантастического героя-двойника показателен (поэма «Ангел смерти», 1831). Демонологические образы у Лермонтова, воссозданные в некоторых ранних стихотворениях (например, «Мой демон», 1829; «Ночь I», 1830), несмотря на укорененность в различных литературных традициях, тяготеют и к типу готического героя-призрака или героя-вампира10, как в стихотворении «Отрывок» (1830): «Есть грозный дух: он чужд уму; / Любовь, надежда, скорбь и месть - / Все, все подвержено ему. / Он основал жилище там, / Где можем память сохранять, / И предвещает гибель нам..» [15, с. 119].
Анализируя стихотворения Лермонтова, в которых проявилась тенденция совмещать «грех и ужас», Андрей Белый в статье «О теургии» (1903) пишет, что «такие люди, как Лермонтов, называемые светскими писателями-демонистами и о которых в Писании сказано, что они - беззаконные, - такие люди подвержены беспричинной тоске и ужасу..» [17, с. 451]. «Мысль о ней [о любви] - где же? на кладбище, - указывает, анализируя сновидческое творчество Лермонтова и его стихотворение «Любовь мертвеца» Б.А. Садовской в статье «Трагедия Лермонтова» (1912). - Это не сентиментальные воздыхания Жуковского о близости небесного свидания, это - зловещее предчувствие разлуки вечной. Любовь Лермонтова тысячами нитей сплетена со смертью, с гробом, с мертвецами и со всем их кладбищенским обиходом. И опять это не романтический мишурный антураж: Лермонтов искренно любит страшные тайны могил, чувствует подлинную поэзию склепа, как чувствовал ее Эдгар По» [18, с. 474-475].
В.С. Соловьев, рассматривая метафизику демонизма Лермонтова, его «страшную» «напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем "Я"» в статье «Лермонтов» (1901), пишет об укорененности этого не столько в байронической традиции, сколько в шотландском происхождении поэта, определяющем поэтику сновидческого. Это, - пишет он, - «быть может, видоизмененный остаток шотландского двойного зрения - способность переступать в
10 Лермонтовский Печорин, размышляя о муках княжны Мэри, доставляющих ему наслаждение, о себе говорит, что «есть минуты, когда я понимаю Вампира.» [16, с. 107].
чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни и жизненных отношений» [19, с. 387]. Он приводит фрагмент стихотворения Лермонтова «Желание»: «На запад, на запад помчался бы я, / Где цветут моих предков поля, / Где в замке пустом на туманных горах / Их забвенный покоится прах..» [19, с. 385]. Вяч. Иванов в статье «Лермонтов» также писал об английских мистических корнях мироощущения поэта, определивших специфику его романтизма и «бегство в воображаемые миры»: «Только английская поэзия производит иногда такое впечатление; в ее воздушных отзвуках чуткий слушатель до сих пор узнает старое наследие анимизма и магии кельтов. Как могли эти мотивы снова прозвучать в мелодиях русского поэта нашего времени?» [20, с. 376]. Двойственность восприятия реального сквозь призму родового, рожденного прапамятью, сновидческого и таинственного, по мысли Вяч. Иванова, определила двойную жизнь поэта, таинственно связанную «с сверхъестественным планом бытия.» [20, с. 374].
Готическое пространство в стихотворении Лермонтова «Пред мной готическое зданье.» (1830) воссоздается не только как сновидческое, но и как воображаемое пространство перехода от жизни к смерти и вечности - «пространство без границ», постигаемое душой:
Пред мной готическое зданье Стоит как тень былых годов; Пред ним теснится чувствованье К нам в грудь того, чему нет слов, Что выше теплого участья, Святей любви, спокойней счастья.
Быть может, через много лет Сия священная обитель Оставит только мрачный след, И любопытный посетитель В развалинах людей искать Напрасно станет.» [15, с. 121].
О символической природе готики писал Гете в статье «О немецкой архитектуре», а также немецкие романтики. «Готическое зодчество имеет смысл, и притом высший, - утверждал Ф. Шлегель в наброске письма "Основные черты готического зодчества" (1806), - и если живописи большей частью приходится довольствоваться лишь слабыми, неопределенными, невразумительными, отдаленными намеками на божественное, то зодчество, задуманное и осуществленное таким образом, может как бы непосредственно представить и воплотить бесконечное.» [21, с. 260]. Готическое пространство как пространство души - «пространство без границ» - дано у Лермонтова в стихотворении «Дом» (1830-1831): «До самых звезд он кровлей досягает, / И от одной стены к другой - / Далекий путь, который измеряет / Жилец не взором, но душой.» [15, с. 168].
Мифопоэтический универсум Лермонтова как выражение «готической души» и безграничного Я становится значимым для Серебряного века с его устремлениями к отражению микрокосма души в макрокосме космического пространства. Как утверждал О. Шпенглер, анализируя феномен европейской «готической души», ее «разлад лежит в сути спора о первенстве воли или разума, основной проблемы готической философии» [2, с. 584]. По его мнению, культура становится выражением воли: «Я возносится вверх в готической архитектуре; башенные шпицы и контрфорсы суть Я, и оттого вся фаустовская этика есть некое «вверх»; совершенствование Я, нравственная работа над Я, оправдание Я верой и добрыми деяниями, уважение Ты в ближнем ради собственного Я и его блаженства, от Фомы Аквинского до Канта, и, наконец, высочайшее бессмертие Я» [2, с. 585].
О внутреннем трагизме Я Лермонтова писали В.С. Соловьев, Д.С. Мережковский, А.А. Блок, Вяч. Иванов. «Первая, и основная, особенность лермонтовского гения, - заметил Соловьев, - страшная напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем "Я',' страшная сила личного чувства» [19, с. 384].
На доминировании сверхличностного Я основан мифопоэтический универсум поэта. Под мифопоэтическим универсумом В.Н. Топоров понимал «пространство, развертывающееся вовне», некое «вольное пространство», организованное изнутри, «расчлененное» и неким образом «соединенное»11. Вхождение в мифо-поэтический универсум Лермонтова началось со споров современников о его демонизме и породило множество дискуссий, продолженных в конце XIX - начале XX века в философии и литературной критике русских символистов.
Ярким примером характеристики лермонтовского метафизического универсума стала статья Д.С. Мережковского «М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» (1909). Основные черты, на которые он обратил внимание, - замкнутость и демоничность образа poeta vates. Вместе с тем он ввел христианский аспект понимания лермонтовской религиозности, не ограничиваясь негативной метафизикой зла, находя важнейший позитивный полюс. «Источник лермонтовского бунта, - писал он, - не эмпирический, а метафизический. Если бы продолжить этот бунт в бесконечность, он, может быть, привел бы к иному, более глубокому, истинному смирению.» [23, с. 384]. Христианское «не от мира сего» у Лермонтова, пишет Мережковский, онтологично как обратное движение «оттуда сюда» [23, с. 392].
Таким образом, эстетизация зла у Лермонтова становится для символистов не только доминантным принципом восприятия творчества поэта, как в XIX веке, но и основой для постижения мифа о его «внутренней жизни» как поэта-медиума. Выразительная характеристика Лермонтова была дана в статье Вяч. Иванова «Заветы символизма», где он писал: «.серафический (как говорили в средние века) и вместе демонический (как любил выражаться Гете) Лермонтов, в гневном мятеже и в молитвенном умилении равно томимый "чуд-
11 См.: Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. С. 240 [22].
ным желаньем" тоской по таинственному свиданию и иным песням, чем "скучные песни земли", - Лермонтов, первый в русской поэзии затрепетавший предчувствием символа символов - Вечной Женственности, мистической плоти рожденного в вечности Слова» [24, с. 597]. Символистами были глубоко поняты христианские основания и платонизм творчества Лермонтова, воспринятый, вероятнее всего, поэтом-романтиком через круг шеллингианцев. Но главным было ощущение философско-символического выражения Лермонтовым метафизической, трансцендентной реальности. «Необычная сосредоточенность Лермонтова в себе давала его взгляду остроту и силу, чтобы иногда разрывать сеть внешней причинности и проникать в другую, более глубокую, связь существующего, - это была способность пророческая.», - писал В.С. Соловьев [19, с. 387].
Универсум предполагает становление понятий сущее-существование, бытие-небытие. Категории лермонтовского мифопоэтического универсума основаны на символических образах: Иной мир, Мироздание, Бог, Человек, Демон, Ангел, Дух, Земля, Рай, Добро, Зло, Душа, Смерть, Природа, Вечность, Вечное Материнство, Вечно-Женственное, Мировая гармония. Концепция поэта-медиума формировалась в символистском мировосприятии начиная с моделей, представляющих Лермонтова ницшеанским сверхчеловеком и демоническим демиургом, и до возведения его к образу люцеферического играющего гения, демона маскарада (Бальмонт) или истолкования в русле гностицизма, христианского платонизма и софиологии (Вяч. Иванов).
В центре внимания символистов была проблема абсолюта и абсолютного мира, абсолютного времени, воплощенных в поэзии Лермонтова, как вечности и неизреченного, Бога и души (демонической или ангелоподобной). Основные лермонтовские метафизические образы-понятия соответствовали символистской парадигматике: Иной Мир как Первообраз («В уме своем я создал мир иной.» - стихотворение «Русская мелодия»12), Иная жизнь как Абсолютное Время («Я жил века и жизнию иной, И о земле позабывал .» - стихотворение «1831-го, июня 11 дня»13), Иные Образы как Первоначала и Неизреченное («И образов иных существованье; Я цепью их связал между собой, Я дал им вид, но не дал им названья.» - «Русская мелодия»14).
Множественные зеркальные образы-понятия лермонтовского универсума находим у разных поэтов: «Есть в мире здешнем - мир иной. Есть ужас тот же, та же тайна.» (Д. Мережковский. «Двойная бездна»15), «Настанет мир иных скитаний, иных падений и высот.» (В. Брюсов. «К близкой»16), «Моя душа стремится в мир иной.» (К. Бальмонт. «Лунный свет»17). Иной Мир - лермон-
12 См.: Лермонтов М.Ю. Полн. собр. стихотворений: в 2 т. Т. 1. Л.: Сов. писатель, 1989. С. 76 [15].
13 Там же. С. 189.
14 Там же. С. 76.
15 См.: Мережковский Д.С. Двойная бездна // Мережковский Д.С. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М.: Изд-во «Правда», 1990. С. 546 [25].
16 См.: Брюсов В.Я. К близкой // Брюсов В.Я. Собр. соч.: в 7 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1973. С. 314 [26].
17 См.: Серебряный век русской поэзии. М.: Просвещение, 1993. С. 44 [27].
товская метафизическая сфера, или небытие, невыразимый мир потустороннего и мистического, сфера иррационального. Показательно, что иной мир становится сферой сновидческого, как, например, у К. Бальмонта: «Будем лишь помнить, что вечно к иному, / К новому, к сильному, к доброму, к злому, / Ярко стремимся мы в сне золотом.» [28, с. 2]. Ханзен-Леве отмечает, что некоторые центральные символы в русском символизме - категории философского мышления - возникли как отражение понятия «Мир Иной» (такова, например, «прозрачность» у Вяч. Иванова)18.
В статье «Общий смысл искусства», приводя в качестве примера фрагмент из стихотворения Лермонтова «Есть речи - значенье.», Соловьев выделил магически-преобразовательную функцию лермонтовской поэзии, связывающую «нас с подлинною сущностью вещей и с нездешним миром (или, если угодно, с бытием an sich всего существующего)»19. Интересен подмеченный Соловьевым уникальный прием сна во сне или видения во сне из стихотворения «Сон» Лермонтова, в котором, по словам философа, осуществлено проникновение в иную реальность: «Лермонтов видел, значит, не только сон своего сна, но и тот сон, который снился сну его сна - сновидение в кубе» [19, с. 389]. Подобный прием, позволяющий узреть Иной Мир, находим в стихотворении К. Бальмонта «Сон» («Я спал. Я был свободен. Мой дух соткал мне сон.»)20. Сон является важной характеристикой пересечения границ реального мира и мира иного в готической литературе. У Лермонтова и Бальмонта, как и в готической традиции, происходит перемещение не в прошлое, а в будущее21. Сон во сне, формирующий вторую реальность, интересен и с точки зрения средневековой традиции видений как познания неведомого, а также теорий зрительного восприятия, сформировавшихся в контексте готической культуры. В учении Фомы Аквинского и Альберта Великого была выдвинута идея о том, что зрение не только отражает световые лучи, но и может сделать их действенным полем влияния22.
С точки зрения динамики формирования готической составляющей лермонтовского символистского мифа существенно, что в 1890-е годы многие поэты-символисты опирались на идею эстетизации зла и представление об анти-номичности поэтического сознания поэта-романтика (дуализм понимался в русле символистского христианского гностицизма и ницшеанства). Восприятие традиций Лермонтова складывается на постромантической основе как наи-
18 См.: Ханзен-Леве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм начала века: Космическая символика. СПб.: Академический проект, 2003. С. 413 [29].
19 См.: Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991. С. 84 [19].
20 См.: Бальмонт К.Д. Стихотворения. М.: Книга, 1989. С. 28 [28].
21 См.: Федунина О.В. «Мельмот Скиталец» Ч.Р. Метьюрина и «Приглашение на казнь» В.В. Набокова: форма сна и картина мира // Готическая традиция в русской литературе. М.: РГГУ2008. С. 267-296 [30].
22 См.: Клуккерт Э. Изображения видений и визуальное восприятие // Готика. Архитектура. Скульптура. Живопись / под ред. Р. Томана. Копешапп, 2004. С. 439 [31]; Эко У Эволюция средневековой эстетики. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 152-155 [32].
важнейшей для русского символизма, большую роль играют лермонтовские антиномии: Бог-Демон, Небо-Земля, Любовь-Ненависть, Добро-Зло. С опорой на них демонический миф Лермонтова трансформируется в дьяволичес-кий и люцеферический, миф пророчества - в мессианский и эсхатологический, миф гениальности - в сверхчеловеческий, миф трагической любви и провиденциальный миф о ранней смерти - в танатологический, миф скитания и одиночества - в мифопоэтический религиозно-философский сюжет отпадения души от неба. Образ «отпадшей» от неба души нашел глубокое отражение в стихотворении Лермонтова «1831-го, июня 11 дня». Он обозначен поэтом-романтиком как «сумерки души»: «Есть сумерки души, когда предмет Желаний мрачен.» [15, с. 196].
В поэзии Мережковского, Брюсова, Гиппиус, Бальмонта и других поэтов складывается не без влияния Лермонтова и Ницше дьяволический дискурс, характерный для русских символистов. На тотальную демонологию символизма обратил внимание А. Ханзен-Леве23. Лермонтовский текст в гиперпалимпсесте символистов - лишь основание для дальнейших напластований и игры. Но художник, понимаемый как играющий демиург, оказывается соприроден лермонтовскому демоническому Я, абсолютизируется его безоговорочная императивность и всеотрицание. Творческая и личностная рефлексия Лермонтова («Я - или Бог - или никто!») становится доминантной, например, для Гиппиус, Брюсова, Бальмонта.
В центре поэтологии символизма - «эстетизация зла», двойственность, «зап-редельность», «пророческий дар» лермонтовского поэта-медиума, как, например, в стихотворении Брюсова «Люцифер» («Я - первый, до века восставший.»). Это эстетика лермонтовского исповедания, переведенного на язык всеотрица-ния Ницше и пессимизма Шопенгауэра. Наблюдается трансформация образа Демона в символы Сатаны, Люцифера, Антихриста у Мережковского, Бальмонта, Сологуба. Поэты первого поколения символистов, по мысли А. Ханзен-Леве, «перебрасывают мост от романтического поэта-первооткрывателя и создателя "иного мира" к дьяволическому поэту-демиургу» [33, с. 311-312].
В 1900-1910-е гг. поэты-символисты проявляют интерес к лермонтовскому космизму. Мифы о мире, о жизни, о пути и судьбе поэта создаются Блоком и Бальмонтом. Интертекстуальные подтексты, восходящие к сочинениям Лермонтова, организуются в единый мифопоэтический сюжет на основе идеи памяти - так происходит, например, у Вяч. Иванова24. Вяч. Иванов преобразует лермонтовского «Пророка» в «пустынника духа». В статье «Копье Афины» он пишет, что все поэты - «пустынники духа», они несут на себе печать лермонтовского пророка25.
23 См.: Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Ранний символизм. СПб.: Академический проект, 1999. 512 с. [33].
24 См.: Йованович М. Некоторые вопросы подтекстуального строения сборника «Прозрачность» Вяч. Иванова // Cultura е memoria: Del terzo Simposio Internazionale dedicato a Vjaceslav Ivanov. Firenze, 1988. T. 2. С. 59-82 [34].
25 См.: Иванов Вяч. Копье Афины // Иванов Вяч. Собр. соч.: в 4 т. Т. 1. Брюссель, 1971. С. 729 [35].
Если для символистов 1890-х годов были важны дихотомия и дуальный архетип, то в последующие годы наблюдается попытка синтеза универсальных образов и мотивов Лермонтова, о чем Вяч. Иванов пишет в статьях «Копье Афины», «Поэт и чернь», «Лермонтов». Образ «сумерек души» Лермонтова находит отражение в названии стихотворения Вяч. Иванова «Душа сумерек». Анализируя понятие мистической души лермонтовского пророка в статье «Копье Афины», он утверждает, что художник этого типа «сознательно или бессознательно, живет убеждением, что "нужен одинокий пыл неразделенного порыва"» [35, с. 730]. Цитируя строку своего раннего стихотворения «Ночь в пустыне» (1889), Вяч. Иванов явно указывает на лермонтовский источник своего образа.
У поэтов-символистов наблюдается «перекодирование» языка Лермонтова (например, «По небу полуночи ангел летел.») в духе готической поэтики призраков и деструктивной ангелологии символизма. Можно привести в качестве примера следующие стихотворения: «Ангел бледный» Брюсова («Ангел бледный, синеглазый.»), «Темный ангел» Мережковского («Темный ангел одиночества.»), «Воплощение» Вяч. Иванова («Мой ангел, где я.»). Наблюдается трансформация Ангела в Демона или даже в Люцифера, например, у Брюсова («Ангел бледный», «К портрету М. Лермонтова», «Люцифер»), Бальмонта («Демоны»), Сологуба («Люцифер человеку»). Множественные трансформации образа демона наблюдаются и в поэзии А. Блока и Вяч. Иванова. Например, у Вяч. Иванова демон - это демон-жало, демон-Эрос из стихотворения «Кратэр» (сборник «Эрос»), демон-соглядатай - из стихотворения «Пчела» (книга «Свет вечерний»), ангел-двойник в стихотворении «Бессонница» (книга «Сог АгёепБ»): «<.> Казни ль вестник предрассветный, / Иль бесплотный мой двойник, - / Кто ты, белый, что возник / Предо мной, во мгле просветной, <.> Мой судья? палач? игемон? / Ангел жизни? смерти демон? / Брат ли, мной из ночи гроба / Изведенный? / Мной убитый, - / Присужденный / На томительный возврат? / Супостат - Или союзник? / Мрачный стражник? бледный узник? / Кто здесь жертва? - кто здесь жрец? / Воскреситель и мертвец?» [36, с. 307-308].
Таким образом, готическая составляющая романтической традиции Лермонтова, как представляется, играла существенную роль в становлении мотив-ной и образной системы русского символизма. В этом случае в русле поэтики символизма создаются новые комбинации узнаваемых готических и романтических мотивов, намечается их кардинальное преобразование и включение в индивидуальный художественный мир на основе мифотворческой функции.
Список литературы
1. Поплавский Б.Ю. Доклады. Наброски выступлений // Новый журнал. 2008. № 253. С. 273-298.
2. Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. М.: ЭКСМО, 2009. 800 с.
3. Лосев А.Ф. Готическая эстетика // Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978. С. 502-514.
4. Лавров А.В. «Дух готики» - неосуществленный замысел М.А. Волошина // Лавров А.В. Русские символисты: Этюды и разыскания. М.: Прогресс-Плеяда, 2007. С. 303-329.
5. Багно В.Е. Зарубежная архитектура в русской поэзии конца XIX - начала XX века // Русская архитектура и зарубежное искусство. Л.: Наука, 1986. С. 156-188.
6. Вацуро В.Э. Готический роман в России. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 544 с.
7. Алексеев М.П. Ч.Р. Метьюрин и его «Мельмот Скиталец» // Метьюрин Ч.Р Мельмот Скиталец. М.: Наука, 1983. С. 531-638.
8. Готическая традиция в русской литературе. М.: РГГУ 2008. 349 с.
9. Полякова А.А. Готический канон и его трансформация в русской литературе второй половины XIX века (на материале произведений А.К. Толстого, И.С. Тургенева и А.П. Чехова): автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2006. 23 с.
10. Заломкина ГВ. Готический миф. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2010. 328 с.
11. Эстетика немецких романтиков. СПб.: Изд-во СПбГУ 2006. 576 с.
12. Маркович В.М. Лермонтов и его интерпретаторы // М.Ю. Лермонтов: pro et contra: Антология. Т. 1. СПб.: РХГА, 2013. 1090 с.
13. Малкина В.Я., Полякова А.А. «Канон» готического романа и его разновидности // Готическая традиция в русской литературе. М.: РГГУ 2008. С. 15-32.
14. Жеребин А.И. Цитата Ал.В. Михайлова из Курциуса // Жеребин А.И. От Виланда до Кафки: Очерки истории немецкой литературы. СПб.: Изд-во Н.И. Новикова, 2012. С. 69-78.
15. Лермонтов М.Ю. Полное собрание стихотворений: в 2 т. Т. 1. Л.: Сов. писатель, 1989.
688 с.
16. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени // Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М.: Худож. лит., 1976. 542 с.
17. Белый А. О теургии // М.Ю. Лермонтов: pro et contra: Антология. Т. 1. СПб.: РХГА, 2013. 1090 с.
18. Садовской Б.А. Трагедия Лермонтова // М.Ю. Лермонтов: pro et contra: Антология. Т. 1. СПб.: РХГА, 2013. 1090 с.
19. Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991. 701 с.
20. Иванов Вяч. Лермонтов // Иванов Вяч. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. Брюссель, 1987. 800 с.
21. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: в 2 т. Т. 2. М.: Искусство, 1983. 447 с.
22. Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. С. 240.
23. Мережковский Д.С. М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Сов. писатель, 1991. С. 378-415.
24. Иванов Вяч. Заветы символизма // Иванов Вяч. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. Брюссель, 1974.
852 с.
25. Мережковский Д.С. Двойная бездна // Мережковский Д.С. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М.: Изд-во «Правда», 1990. 672 с.
26. Брюсов В.Я. К близкой // Брюсов В.Я. Собр. соч.: в 7 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1973. 672 с.
27. Серебряный век русской поэзии. М.: Просвещение, 1993. 432 с.
28. Бальмонт К.Д. Стихотворения. М.: Книга, 1989. 554 с.
29. Ханзен-Леве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтичес-кий символизм начала века: Космическая символика. СПб.: Академический проект, 2003. 816 с.
30. Федунина О.В. «Мельмот Скиталец» Ч.Р. Метьюрина и «Приглашение на казнь» В.В. Набокова: форма сна и картина мира // Готическая традиция в русской литературе. М.: РГГУ 2008. С. 267-296.
31. Клуккерт Э. Изображения видений и визуальное восприятие // Готика. Архитектура. Скульптура. Живопись / под ред. Р Томана. Konemann, 2004. C. 439-454.
32. Эко У Эволюция средневековой эстетики. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 152-155.
33. Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Ранний символизм. СПб.: Академический проект, 1999. 512 с.
34. Йованович М. Некоторые вопросы подтекстуального строения сборника «Прозрачность» Вяч. Иванова // Cultura е memoria: Del terzo Simposio Internazionale dedicato a Vjaceslav Ivanov. Firenze, 1988. T. 2. С. 59-82.
35. Иванов Вяч. Копье Афины // Иванов Вяч. Собр. соч.: в 4 т. Т. 1. Брюссель, 1971. 872 с.
36. Иванов Вяч. Cor Ardens // Иванов Вяч. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. Брюссель, 1974. 852 с.
References
1. Poplavskiy, B.Yu. Novyy zhurnal, 2008, no. 253, pp. 273-298.
2. Shpengler, O. Zakat Evropy: Ocherki morfologii mirovoy istorii [The Decline of the West: Outline of a Morphology of World History], Moscow: EKSMO, 2009. 800 p.
3. Losev, A.F Goticheskaya estetika [Gothic Aesthetics], in Losev, A.F Estetika Vozrozhdeniya [Aesthetics of the Renaissance], Moscow: Mysl', 1978, pp. 502-514.
4. Lavrov, A.V «Dukh gotiki» - neosushchestvlennyy zamysel M.A. Voloshina [«Gothic Spirit» -an Unrealized Plan of Voloshin], in Lavrov, A.V. Russkie simvolisty: Etyudy i razyskaniya [Russian Symbolists: Essays and Research], Moscow: Progress-Pleyada, 2007, pp. 303-329.
5. Bagno, VE. Zarubezhnaya arkhitektura v russkoy poezii kontsa XIX - nachala XX veka [Foreign Architecture in the Russian Poetry of the End of XIX century - the Beginning of the XX Century], in «Russkaya arkhitektura i zarubezhnoe iskusstvo» [Russian Architecture and Foreign Art], Leningrad: Nauka, 1986, pp. 156-188.
6. Vatsuro, VE. Goticheskiy roman v Rossii [Gothic Novel in Russia], Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2002. 544 p.
7. Alekseev, M.P. Ch.R. Met'yurin i ego «Mel'mot Skitalets» [H.R. Maturin and his «Melmoth Wanderer»], in Met'yurin Ch.R. Mel'mot Skitalets [Melmoth Wanderer], Moscow: Nauka, 1983, pp. 531-638.
8. Goticheskaya traditsiya vrusskoy literature [Gothic Tradition in Russian Literature], Moscow: Rossiiskii gosudarstvennyi gumanitarnyi universitet, 2008. 349 p.
9. Polyakova, A.A. Goticheskiy kanon i ego transformatsiya vrusskoy literature vtoroy poloviny XIX veka (na materiale proizvedeniy A.K. Tolstogo, I.S. Turgeneva i A.P. Chekhova). Avtoref. diss. kand. filol. nauk [Gothic Canon and its Transformation in the Russian Literature of the Second Half of the XIX Century (on works of A.K. Tolstoy, I.S. Turgenev and A.P Chekhov). Abstract cand. of philol. diss.], Moscow, 2006. 23 p.
10. Zalomkina, G.V Goticheskiy mif [Gothic Myth], Samara: Izdatel'stvo «Samarskiy universitet», 2010. 328 p.
11. Estetika nemetskikh romantikov [Aesthetics of German Romantics], Saint-Petersburg: Izdatel'stvo «Sankt-Peterburgskii gosudarstvennyi universitet», 2006. 576 p.
12. Markovich, V.M. Lermontov i ego interpretatory [Lermontov and His Interpreters], in M.Yu. Lermontov:pro et contra: Antologiya, 1.1 [M.Yu. Lermontov: Pro et Contra: Anthology, vol. 1], Saint-Petersburg: Rossiyskaya khristianskaya gumanitarnaya akademiya, 2013. 1090 p.
13. Malkina, VYa., Polyakova, A.A. «Kanon» goticheskogo romana i ego raznovidnosti [«Canon» of the Gothic Novel and its Varieties], in Goticheskaya traditsiya v russkoy literature [Gothic Tradition in Russian Literature], Moscow: Rossiyskiy gosudarstvennyy gumanitarnyy universitet, 2008, рр. 15-32.
14. Zherebin, A.I. Tsitata Al.V Mikhaylova iz Kurtsiusa [The Quote of A.V. Mikhaylov from Kurtsius], in Zherebin, A.I. Ot Vilanda do Kafki: Ocherki istorii nemetskoy literatury [From Willand to Kafka: Sketches of History of German Literature], Saint-Petersburg: Izdatel'stvo N.I. Novikova, 2012, pp. 69-78.
15. Lermontov, M.Yu. Polnoesobranie stikhotvoreniy: v21., 1.1 [Complete Collection of Poems: in 2 vol., vol. 1], Leningrad: Sovetskiy pisatel', 1989. 688 р.
16. Lermontov, M.Yu. Geroy nashego vremeni [Hero of Our Time], in Lermontov, M.Yu. Sobranie sochineniy v 4 t., t. 4 [Collected Works in 4 vol., vol. 4], Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1976. 542 p.
17. Belyy, A. O teurgii [About a Teurgiya], in M.Yu. Lermontov: pro et contra: Antologiya, 1.1 [M.Yu. Lermontov: Pro et Contra: Anthology, vol. 1], Saint-Petersburg: Rossiyskaya khristianskaya gumanitarnaya akademiya, 2013. 1090 p.
18. Sadovskoy, B.A. Tragediya Lermontova [Lermontov's Tragedy], in M.Yu. Lermontov:pro et contra: Antologiya, t. 1 [M.Yu. Lermontov: Pro et Contra: Anthology, vol. 1], Saint-Petersburg: Rossiyskaya khristianskaya gumanitarnaya akademiya, 2013. 1090 p.
19. Solov'ev, VS. Filosofiya iskusstva i literaturnaya kritika [Art Philosophy and Literary Criticism], Moscow: Iskusstvo, 1991. 701 p.
20. Ivanov, Vyach. Lermontov [Lermontov], in Ivanov, Vyach. Sobranie sochineniy v 4 t., t. 4 [Collected works: in vol. 4, vol. 4], Bryussel', 1987. 800 p.
21. Shlegel', F Estetika. Filosofiya. Kritika v2 t., t. 2 [Aesthetics. Philosophy. Criticism: in 2 vol., vol. 2], Moscow: Iskusstvo, 1983. 447 p.
22. Toporov, VN. Prostranstvo i tekst [Space and Text], in Tekst: semantika i struktura [Text: Semantics and Structure], Moscow: Nauka, 1983. 240 p.
23. Merezhkovskiy, D.S. M.Yu. Lermontov. Poet sverkhchelovechestva [M. Yu. Lermontov. The Poet of Supermankind], in Merezhkovskiy, D.S. V tikhom omute. Stat'i i issledovaniya raznykh let [In a Silent Whirlpool. Articles and Researches of Different Years], Moscow: Sovetskiy pisatel, 1991, pp. 378-415.
24. Ivanov, Vyach. Zavety simvolizma [Symbolism Precepts], in Ivanov, Vyach. Sobranie sochineniy v 41., t. 2 [Collected works: in 4 vol., vol. 2], Brussels, 1974. 852 p.
25. Merezhkovskiy, D.S. Dvoynaya bezdna [Double Chasm], in Merezhkovskiy, D.S. Sobranie sochineniy v 41., t. 4 [Collected works in 4 vol., vol. 4], Moscow: Pravda, 1990. 672 p.
26. Bryusov, VYa. K blizkoy [To the close woman], in Bryusov, VYa. Sobranie sochineniy: v 71., 1.1 [Collected works: in 7 vol., vol. 1], Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1973. 672 p.
27. Serebryanyy vek russkoy poezii [Silver Age of Russian Poetry], Moscow: Prosveshchenie, 1993.432 p.
28. Bal'mont, K.D. Stikhotvoreniya [Poems], Moscow: Kniga, 1989. 554 p.
29. Khanzen-Leve, A. Russkiy simvolizm: Sistema poeticheskikh motivov: Mifopoeticheskiy simvolizm nachala veka [Russian Symbolism: System of Poetic Motives: Mythopoetic Symbolism of the Beginning of the Century], Saint-Petersburg: Akademicheskiy proekt, 2003. 816 p.
30. Fedunina, O.V «Mel'mot Skitalets» Ch.R. Met'yurina i «Priglashenie na kazn'» VV Nabokova: forma sna i kartina mira [H.R. Maturin's «Melmoth the Wanderer» and «Invitation to a Beheading» by V V Nabokov: Form of a Dream and Picture of the World], in Goticheskaya traditsiya v russkoy literature [Gothic Tradition in Russian Literature], Moscow: Rossiyskiy gosudarstvennyy gumanitarnyy universitet, 2008, pp. 267-296.
31. Klukkert, E. Izobrazheniya videniy i vizual'noe vospriyatie [Image of Dreams and Visual Perception], in Gotika. Arkhitektura. Skul'ptura. Zhivopis' [Gothic style. Architecture. Sculpture. Painting], Konemann, 2004, pp. 439-454.
32. Eko, U. Evolyutsiya srednevekovoy estetiki [Evolution of Medieval Aesthetics], Saint-Petersburg: Azbuka-klassika, 2004, pp. 152-155.
33. Khanzen-Leve, A. Russkiy simvolizm: Sistema poeticheskikh motivov: Ranniy simvolizm [Russian Symbolism: System of Poetic Motives: Early Symbolism], Saint-Petersburg: Akademicheskiy proekt, 1999. 512 p.
34. Yovanovich, M. Nekotorye voprosy podtekstual'nogo stroeniya sbornika «Prozrachnost'» Vyach. Ivanova [Some Questions of a Subtextual Structure of the Book «Transparency» by Vyach. Ivanov], in Cultura e memoria:Del terzo Simposio Internazionale dedicato a VjaceslavIvanov.Firenze, 1988, vol. 2, pp. 59-82.
35. Ivanov, Vyach. Kop'e Afiny [Spear of Athena ], in Ivanov, Vyach. Sobranie sochineniy v 41., 1.1 [Collected works: in 4 vol., vol. 1], Brussels, 1971. 872 p.
36. Ivanov, Vyach. Cor Ardens, in Ivanov, Vyach. Sobranie sochineniy v 41., t. 2 [Collected works in 4 vol., vol. 2], Bryussel', 1974. 852 p.
