CC BY
67УДК 82.1
Л. И. Шишкина
L. I. Shishkina
ЛЕОНИД АНДРЕЕВ И «РУССКАЯ ВОЛЯ»
LEONID ANDREEV AND «RUSSIAN WILL»
В данной статье впервые в полном объеме рассматривается публицистика Л. Андреева, представленная на страницах газеты «Русская воля», история которой до сих пор не была предметом исследования. Доказывается устарелость ее прежних политизированных характеристик, анализируются причины сотрудничества Андреева с газетой. В первой части статьи представлена андреевская трактовка событий Первой мировой войны в контексте других материалов газеты, суть его «оборонческой» позиции.
Ключевые слова: Л. Андреев, публицистика, «Русская воля», Первая мировая война, «оборончество», миссия России.
In the article, for the first time, considered the journalism of L. Andreev, which is presented in the pages of the newspaper «Russkaya Volya (Russian Will)», the history of which has not yet been the subject of objective research. The obsolete nature of the old policy of commodity characteristics is proved. The reasons for Andreev's collaboration with the newspaper are analyzed. The first part of the article presents the Andreev's interpretation of the events of the First Word War in the context of the materials of the newspaper, the essence of its «defensive» position.
Keywords: newspaper 'Russian Will', L. Andreev, First Word War, «defensive»position
Среди многочисленных граней феномена Леонида Андреева: «писатель-философ», «новатор в области драматургической формы», «неореалист», «пара-символист», «предтеча мирового экспрессионизма», «несомненный экзистенциалист», «фантастический реалист», «художник предавангарда» и многих других -малозаметной остается еще одна: публицист, редактор «Русской воли». Между тем она является ведущей для позднего периода литературной деятельности писателя.
Андреев обращается к публицистике в начале Первой мировой войны, «в сей грозный час» (таково название сборника его статей 1915 г.) испытаний, выпавших на долю России и Европы. Расцвет публицистики в переломные эпохи -неотъемлемая черта русской литературы, где практически не было писателя, ограничивавшего себя только художественным творчеством. Масштабность, экстраординарность и острота стремительно сменяющихся событий требовали немедленной реакции. Присущее русскому литератору чувство личной причастности к судьбам страны, знаменитое толстовское «не могу молчать!» - заставляло выходить на поприще публицистической полемики. Леонид Андреев - писатель, пользовавшийся в начале века «оглушительной» популярностью, как никто чувствовавший «нерв» эпохи, потрясенной войнами и революциями, относился к
тем, кто надеялся силой слова предотвратить катастрофы, которые с такой страшной ясностью предвидел. И хотя, по выражению современного исследователя, он разделил участь «всех Кассандр, с мучительной прозорливостью вникающих в тайны будущего, но бессильных в этом будущем что-либо изменить» [3, с. 12], его размышления, выстраданные в боли и муках, не теряют ценности для нас. «Перед задачами времени» - так называлась одна из программных статей Андреева. «Перед уроками времени» - так можно выразить смысл современного прочтения его публицистики.
Деятельность Л. Андреева в газете «Русская воля» до сих пор остается страницей, о которой в андрееведении говорится скороговоркой, с интонацией оправдания. Во многом это объясняется негативной репутацией газеты, стереотип восприятия которой идет от известных формулировок В. И. Ленина, назвавшего «Русскую волю» «одной из наиболее гнусных» буржуазных газет, «основанной на заведомо темные деньги» [11, т. 31, с. 207] и «служащей худшим из капиталистов» [11, т. 34, с. 117].
В работе Ю. Г. Оксмана, до сих пор остающейся едва ли не единственной, рассматривающей историю возникновения этой газеты, на основании архивных документов доказывалась связь газеты с банковско-промышленным капиталом (назывались имена подлинных владельцев газеты: Утина, Шайкевича и Вышне-градского), а через него - с правительственными кругами, желавшими получить авторитетный печатный орган внешне либерального направления [ 15, с. 105-186].
Первая попытка введения в научный оборот отдельных андреевских материалов «Русской воли» была предпринята английским исследователем Р. Дэвисом в изданном им сборнике статей «Перед задачами времени» (1985) [3] и Л. А. Иезу-итовой в статье «Л. Н. Андреев - публицист в канун революции» (1989) [7, с. 199-209]. Продолжена в работах Бена Хеллмана (Финляндия) [18; 19], В. Н. Чу-вакова [1], С. Н. Ясенского, Л. Н. Кен [8]. Однако вопрос о самом характере «Русской воли» и месте в ней Л. Андреева требует объективного рассмотрения, ибо на сегодняшний день ни в истории отечественной журналистики, ни в истории литературы не существует непредвзятого анализа газеты, равно как и анализа всего корпуса выступлений Андреева, представленных на ее страницах.
Согласие Андреева принять «внешнепоказной» пост заведующего всей литературно-художественной и критической частью издания Оксман, в частности, объяснял упоением «финансовым великолепием» сделанных ему предложений [15, с.181]. Подобные гипотезы несправедливы и далеки от реальности. Финансовая сторона вопроса была, разумеется, важна, и Андреев этого не скрывал. Он рассматривал эту работу в «Русской воле» как возможность творческой независимости, избавления «от самой подлой зависимости от публики и критики, именно зависимости рыночной». Об этом он писал брату Андрею: «... на несколько лет я совершенно избавляюсь от постоянно угнетавшей меня мысли о деньгах». «Могу писать и не печатать; могу спокойно ждать с в о е г о театра; могу, наконец, - и это важнейшее - свободно мыслить, без той невольной и бес-
сознательной подчиненности вкусам дня, какую налагает зависимость от рынка на самую свободную и самостоятельную мысль» [8, с.301-302]. Но главные причины были все же иные.
Объединение талантливых писателей, различных по своим художественным воззрениям на широкой демократической платформе, было давней мечтой Андреева. Он пытался осуществить ее еще в 1907 году, когда соглашался на предложение К. П. Пятницкого стать редактором сборников товарищества «Знание», надеясь в годы угасания их популярности возродить былой читательский интерес за счет расширения состава сотрудников и выхода за узкие рамки политической и эстетической платформы («Буду помещать только то, что ведет к освобождению человека» [6, с. 284], - писал он М. Горькому), а затем став редактором альманахов издательства «Шиповник», соединившим, по мнению критиков, «калейдоскоп имен, настроений, жизнеощущений» [12, с. 199]. Поэтому он настойчиво приглашает к сотрудничеству в «Русской воле» не только бывших товарищей-знаньевцев, но и А. Блока, Ф. Сологуба и др. Андреев дважды ездил в 1916 г. в Москву для переговоров, в том числе с И. С. Шмелевым и И. А. Белоусовым, надеясь привлечь к работе своих бывших товарищей по кружку «Среда». Но результат получился отрицательным. Из письма Ю. А. Бунина к И. А. Бунину от 18 октября 1916 г., хранящемся в собрании рукописного фонда Объединенного литературного музея Тургенева в Орле, видно, насколько сложно шли эти переговоры: «На днях был здесь Л. Андреев. Были мы у Голоушева (я, Телешов, Серафимович, Шмелев и Белоусов). Л<еонид> Н<иколаевич> весь вечер говорил о газете - больше ни о чем. Доказывал, что дело сложилось не так, как описывается в газетах, что Протопопов теперь не участвует, что мысль о большой газете возникла у Стембо с Гореловым, а не в банках <....>. Горелов (т. е. Гаккебуш), хотя и «растленный редактор», необходим, как техник издательского дела. Соредактором будет Амфитеатров. Газета (название «Русская воля») выйдет, вероятно, в начале декабря. В числе сотрудников дали согласие: Куприн, Ал. Толстой, Ценский, Зайцев, Муйжель и т. д. Будто бы дал свое согласие и Плеханов. Гонорары будут громадные. Протопопова Андреев изображает как мягкотелого либерала. Про тебя он спросил только, переслал ли я тебе его письмо. Я ушел рано - в первом часу, другие оставались до 5 утра. Леонид, по словам Шмелева, всех их прямо ругал, но они остались при прежнем мнении, - в газете участвовать не будут. Скоро Л. Н. обещает опять быть в Москве» [14].
Через несколько дней Ю. А. Бунин вновь пишет брату, ранее с энтузиазмом принявшему предложение Андреева, категорически настаивая на его выходе из газеты. «Положение твое "пиковое". Не придумать, как из него выйти, но оставаться в "Народной воле" нельзя, по моему мнению. Впрочем, поступай, как хочешь; я никак в этом случае не могу тебе советовать. Если Андреев не шутит о независимости газеты, то это наглость. Хороши "народные авторы"! Прямо возмутительно» [14]. Имя Бунина на страницах газеты не появилось. Имя Куприна появилось один раз.
Нежелание многих писателей сотрудничать в новой газете объяснялось негативным общественным мнением по отношению к «литературно-банковской затее», которое сформировалось еще до выхода в свет «Русской воли». Толчком послужило выступление кадетской газеты «Речь», поддержанное «Вестником Европы». По сообщениям «Речи», на совещании, созванном 15 июля, А. Д. Протопопов, бывший тогда членом и Товарищем председателя Государственной Думы, выступил с инициативой создать газету, которая должна «правильно освещать вопросы экономические и защищать промышленные и финансовые круги от несправедливых нареканий, так часто раздающихся в печати». Тогда же он говорил о необходимости привлечь к участию в газете «авторитетных и видных представителей науки и литературы, профессоров и популярных писателей» и среди согласившихся на сотрудничество назвал имена Горького, Короленко и Леонида Андреева. Общественное мнение тут же пришпилило к будущей газете злое, но остроумное название «Банковская печальница». «Конечно, банковским дельцам было бы верхом торжества иметь таких сотрудников. И на организацию защиты "униженных и оскорбленных", наживающих на третий год льющейся крови всего только по 49 коп. на рубль, действительно не жалко затратить и пять миллионов рублей», - язвительно писал В. Кузьмин-Караваев. - <...> Но только на горе банкиров и миллионеров-промышленников у нас еще есть ценности, которые нельзя купить на деньги» [9, с. 323-324].
Для большинства писателей была неприемлема фигура А. Д. Протопопова, стоявшего у истоков издания, смущали связи газеты с банковским капиталом, несовместные с традициями «великой русской литературы». Позицию многих выразил И. Шмелев в письме Андрееву от 24 июля 1916 г.: «Я <...> конечно, не могу отвергать банки как естественно необходимый институт современности, но я далек от того, чтобы к этому институту идти на службу. Полезна для государства (и часто необходима) полиция, но я не пойду на службу в полицию ни за какие сотни. Нужны и тюрьмы - но и тюремным смотрителем не пойду» [15, с. 184]. А. Блок, отказываясь в предельно вежливом тоне, предсказал Андрееву дальнейшую ситуацию: «вероятно, пройдя < .> путь разочарования, боли и <...> Вы уйдете из газеты; кроме того, Вы совсем не для газет» [6, с. 182].
Газета рождалась в атмосфере всеобщей недоброжелательности, проявленной как с левой, так и с правой стороны. С трибуны Государственной Думы одиозные депутаты Пуришкевич и Марков-2 обвинили «Русскую волю» в том, что она издается на немецкие деньги, а писатели, участвующие в ней, являются проводниками немецкого влияния. Подобные инсинуации, особенно молчание остальных депутатов, было воспринято Андреевым как оскорбление. В ответ в первом номере газеты он помещает «Открытое письмо г.г. членам Государственной Думы», в котором заявляет: «как русский писатель, вся деятельность которого почти в течение 20 лет может быть исследована под микроскопом, и который ни одной строки из написанного не имеет основания скрыть или замалчивать, - я не могу не вступиться за честь русской литературы, которая есть и честь самой России» [17, с. 2].
О таинственной силе слухов, рождающихся в годину бедствий самим отравленным воздухом и приобретающих всенародный характер, Андреев размышлял в статье «Слухи», напечатанной во втором номере «Русской воли». Он резко выступил в ней против сплетен, легенд, обвинений, сделавших газету «притчей во языцех». Очевидно, не случайна и внутренне полемична публикация в первом номере за 1917 год заметки «Забытые» («С Новым годом, господа мародеры!»), содержащей убийственную иронию по отношению к тем, кто в глазах общественного мнения были хозяевами газеты. Он решительно определил свою позицию по отношению к мародерам (а именно так назывались в либеральной прессе хозяева банков), наживавшимся на крови и смертях войны, напомнив о народном возмездии и ожидающих их фонарных столбах1.
Столь же резко писатель ответил на выпад редактора журнала «Современный мир» Н. Иорданского, заявившего, что Андреев, став сотрудником «Русской воли», «выходит из рядов демократической журналистики». Писатель официально объявляет о разрыве с журналом, мотивируя это тем, что «в своем отношении к нашей газете журнал встал на ложный и вредный путь, и беспричинно вступает в ряды наших противников, особенно многочисленных в ту пору, когда газеты просто не было»2.
Газетная травля еще не вышедшей «Русской воли», объединившая органы печати различных направлений и перенесенная даже в Государственную Думу, побудила ее участников выступить с разъяснениями действительного положения дел. В редакционном обращении говорилось:
«1. По тщательном исследовании материальной стороны издания, мы категорически заявляем, что ни один из банков его не финансирует. Фамилии всех акционеров издательства нам известны: это представители около ста торгово-промышленных предприятий различных отраслей.
2. Слухи о возможности какого бы то ни было участия немецкого капитала в русской прессе или немецкого на нее влияния мы объясняем исключительно тревожным моментом и общими опасениями предательства, идущего от германофильских кругов. По отношению к нам, несомненно, эти слухи рождаются из мутных источников, преследующих цели то конкуренции, то политической демагогии, и иного чувства, кроме презрения, они в нас вызвать не могут.
3. Бывший товарищ председателя Г. Думы и председатель парламентской делегации, член прогрессивного блока, А. Д. Протопопов, был лишь первоначальным учредителем газеты, - но, с момента своего назначения министром внутренних дел совершенно устранился от участия в издательстве, до окончательной организации издательства, согласно только что утвержденному уставу, председателем бюро учредителей состоит в настоящее в настоящее время ректор Петроградского университета проф. Э. Д. Гримм и товарищем его проф.
1 Русская воля. 1917. №1. 1 января. С. 3.
2 Андреев. Л. К моему отказу от сотрудничества в «Современном мире» // Русская воля. 1917. №42. 12 февраля. С. 3.
Н. А. Гредескул. Таким образом, А. Д. Протопопов никакого отношения к газете не имеет, равно как и не владеет ни одной акцией издательства.
4. Являясь последовательными и непоколебимыми сторонниками беспощадной борьбы против Германии, вместе с нашими союзниками - борьбы до конца, резкими противниками сепаратного мира, врагами немецких безответственных влияний на русскую власть и сторонниками органического союза России с Англией и Францией после войны, < ...> газета будет усиленно бороться с теми вредными течениями в промышленности, торговле и сельском хозяйстве.
7. Согласно договору, заключенному издательством с главными редакторами «Русской воли» - М. М. Гореловым и А. В. Амфитеатровым, редактором литературно-критического отдела Л. Н. Андреевым и заведующим экономическим отделом проф. М. И. Боголеповым, редакции предоставлена полная самостоятельность и независимость в идейной постановке «Русской воли» и ее ведения, без права издателей вмешиваться в каком бы то ни было отношении в редакционную работу и характер газеты.
В силу этих договоров, равно как и договоров с прочими сотрудниками, а также в интересах последовательного и полного осуществления указанной постановки дела, редакция организована в форме коллектива, являющегося твердой гарантией идейной независимости газеты от финансовой стороны издания.
8. «Русская воля» выйдет в свет в самом непродолжительном времени, <...> только при наличности нашего издания явятся реальные возможности бороться с небывалым в истории русской печати явлением какого-то загадочного похода против прогрессивного органа, не успевшего еще родиться, и уже встреченного коллективной враждой, странным образом объединившей большинство газет, единственными адвокатами которых явились в Государственной Думе Пуришке-вич и Марков 2-й» [14].
Под письмом стояли подписи А. Амфитеатрова, Л. Андреева, А. Куприна, критиков Н. Ашешова, С. Адрианова, проф. М. Боголепова, Э. Гримма, Н. Греде-скула, М. Чубинского и др.
На деле, материалы газеты не подтверждают мнение о ее проправительственном характере. Политика правительства подвергалась на ее страницах достаточно резкой критике, в том числе, и деятельность А. Д. Протопопова на посту министра внутренних дел. Так, в одном из январских номеров 1917 года «Русская воля» выступила против провозглашенного им курса на «твердую власть», отметив: «со старыми шаблонами подходить к чуткому, нервному и возбужденному обществу было бы равновелико тому, что лечить лихорадку нагай-кой»3. А в редакционной статье от 1 января 1917 года содержались резкие высказывания против правительства, возглавляемого премьер-министром Штюрмером. Последний был назван «германофилом» и обвинен в подавлении общественного мнения, что привело к полной изоляции власти от общественности4. И совсем уж
3 Русская воля. 1917. №3. 4 января. С. 1.
4 Русская воля. 1917. №1. 1 января. С. 3.
нелепым было обвинение «Русской воли» - этого оплота «оборончества» - в германофильстве и участии в ней «немецкого капитала».
1. Первая мировая война в зеркале публицистики Л. Андреева
Леонид Андреев работу в солидной газете, собиравшей, по первоначальному замыслу, цвет русской научной, политической и художественной интеллигенции, рассматривал как возможность выразить свою общественную позицию, объяснить свое отношение к войне.
Русское общественное мнение в своем отношении к войне пережило значительную эволюцию. Рубеж XIX и ХХ веков сопровождался подведением итогов и размышлением о дальнейших путях развития человечества. Публицисты на страницах газет и журналов рассуждали о великих результатах, к которым пришла гуманистическая европейская культура, основанная на культе Разума и идее прогресса. Человек поверил в могущество знания, в способность собственного ума, который, двигаясь по цепи причинно-следственных связей, может познать тайны бытия и устроить наилучший порядок на земле, уверовал в победное шествие человечества по пути прогресса к счастью, истине и добру.
В этом контексте предлагались многочисленные теории о гуманности современной цивилизации, когда достижения материально-технического прогресса сделали войну пережитком архаичного прошлого, навсегда ушедшим из жизни человечества. На основе научных расчетов: математических таблиц, выкладок, схем, чертежей и рисунков - доказывалось, что при силе современных взрывных веществ, бездымном порохе, дальнобойности и скорострельности ружей война с обязательными для нее личной храбростью и героизмом становится бессмысленной. А действия тысяч людей, искушенных в деле разрушения, строивших неприступные крепости и титанические суда, изобретавших новые разрушительные орудия, превращаются в некую игру ума, не имеющую практического применения. Л. Андреев сформулировал эту иллюзию в черновом варианте начала своей повести «Красный смех», ставшей откликом на события Русско-японской войны и воспроизводящей ее «безумие и ужас»: «Десятки лет глубокого мира приучили людей к господству разума, а непрерывная проповедь любви, жалости и уважения к человеку облагородила их души, сделала их чуткими и нежными, отзывчивыми к страданиям. Бесконечная борьба человека с человеком за свободу, за справедливость, за счастье, все также продолжалась, но была она теперь только в области мысли, а руки бездействовали: ударить человека и причинить страдание его телу казалось странным, немного смешным и таким же нелепым, как жечь книгу, с мыслями которой не согласны. ... Как и тысячи лет тому назад, люди не могли доказать, что убивать нельзя, но привыкли не убивать, всей своей жизнью признали, что убийство безрассудно, и были уверены, что кто-то давно доказал это так неопровержимо и ясно, как математическую истину» [1].
Прошло немногим более десяти лет - и разразилась катастрофа Первой мировой войны, которую О. Шпенглер назвал «обширным инфарктом прежней Европы». В ее событиях немецкий философ увидел симптом начинающейся и уже неотвратимой агонии великой культуры, итог которой был сформулирован в
названии его знаменитой книги «Закат Европы» (1918). Разразившаяся бойня, вовлекшая в свою мясорубку многие страны и народы, подтвердила знаменитое изречение Ф. Ницше: «культура - это только тонкая яблочная кожура вокруг бушующего хаоса» [13, с. 64]. Война разрушила обаяние «кумира культуры». Реальные факты: грязные канавы, кишащие крысами, пулеметы, косящие десятки тысяч людей, отравляющие вещества, которыми посыпали человека, как таракана дустом, железные танки и аэропланы, перед которыми оказывалось беззащитным живое человеческое тело, - все это окончательно уничтожило идею классического гуманизма о человеке как божественном создании. Исторические события показали несостоятельность всех великих метафизических систем и культурных моделей, основанных на математически выверенных истинах. Поведя счет погибших на миллионы, война обнажила трагические противоречия цивилизации, которая, обожествив научно-технический прогресс, направила его на уничтожение человечества. Осмысливая опыт войны, поэт-символист Андрей Белый напрямую свяжет достижения науки и техники с катастрофами ХХ века: «Дифференциальное исчисление оказалось приложенным к пушке. Ньютон и Декарт поступили на службу к "солидному" Круппу» [5, с. 23]. Много позже в своей последней работе "Путь к очевидности" русский философ И. Ильин назовет символом современной культуры атомную бомбу - величайшие открытия научной мысли, величайшие достижения техники, направленные на уничтожение человечества.
Война стала решительным потрясением для оптимизма, проповедовавшего возможность взаимопонимания между народами и классами и движение человечества к гармонии и миру. Она запустила мощный процесс культурной и национальной идентификации, который во многом объясняет тот эмоциональный подъем, популярность патриотических лозунгов, распространенных в начале войны в России не только среди широких народных масс, но и в среде научной и творческой интеллигенции. «Время славянофильствует», - так назвал свою книгу, вышедшую под общей шапкой «Война и культура», философ и публицист В. Эрн [20]. Тема «война и культура» стала центральной в статьях Н. Бердяева, Е. Трубецкого, С. Булгакова, В. Розанова и др. На повестке дня вновь встали проблемы: «Россия и Европа», своеобразие русского пути, уникальность дихото-мичной русской культуры, историческая и культурная миссия России.
Причины войны искали не в политических или экономических противоречиях, не в банальной «борьбе за проливы». Ее корни усматривались в истории современной цивилизации, забывшей о своих религиозных основах и поставившей на их место материализм и безрелигиозный гуманизм, сформировавшей губительное чувство стабильности и комфорта. В декабрьском номере журнала «Северные записки» за 1914 г. вышла статья Г. Ландау «Сумерки Европы», задолго до Шпенглера провозгласившая, что гегемония новоевропейской культуры подходит к концу. Этот процесс, по мысли автора, начался еще до войны и продолжится после ее окончания. Война — лишь точка перелома культурной традиции, и из ее хаоса постепенно явится новый тип человеческого сообщества. В более
позднем переиздании той же работы Ландау подчеркивал отличие своей концепции от шпенглеревской, на первый план выдвигая морально-эсхатологическую проблематику: гибель культуры от собственной виновности. «Гибель Европы от собственной греховности и исчерпанности - мало общего имеет» со шпенглеров-ским представлением о конце европейской культуры в силу ее завершенности и внутренней эволюции» [10, с. 305].
Весьма распространенной стала мысль, что война явилась не противостоянием государств, а борьбой национальностей и культур, конфликтом «германцев» и «славян». Миссия России виделась в защите свободы других национальностей, спасении всего культурного мира от германского духа с его милитаризмом и фальшивой культурой [19, р. 9-29]. Таким образом, мировая бойня - Великая война (как ее называли в Европе), Вторая Отечественная (так она именовалась до 1917 года в России) - подняла такие проблемы, которые в дальнейшем были обозначены как «кризис культуры» и «столкновение цивилизаций».
Андреев был одним из тех, кто последовательно исповедовал подобный «ци-вилизационный» подход к войне, переживая ее как мировую катастрофу. «Для меня смысл настоящей войны необыкновенно велик и значителен сверх всякой меры. Это борьба демократии всего мира с царизмом и деспотией, представителем каковой является Германия. <...> Есть у нас, писателей, и особой важности задача: противупоставить русскую культуру германской и доказать, что мы не варвары, хотя и нет у нас внешней материальной культуры и богатства. Надо всеми средствами показать, что русский дух есть вечное устремление к последней свободе, вплоть до анархии; немецкий же стремится к вечному порабощению, к созданию на земле образцовой тюрьмы и военных поселений», — формулировал он свою позицию в письме И. Шмелеву в сентябре 1914 г. [6, с. 546—547].
В полыхнувшей на весь мир кровью и огнем бойне писатель увидел агонию европейской цивилизации, которая должна неизбежно завершиться революцией. И потому Андреев, в «Красном смехе» протестующий против войны как противоестественного явления, нарушающего природные законы и ставящего человеческий разум на грань разрушения, принимает данную войну как «переходное состояние между старым и новым порядком вещей» («Цели войны и задачи Временного правительства»)5, как предтечу революции, долженствующей преобразить Россию. В статье «Путь красных знамен», опубликованной в марте 1917 г., он напомнит свое предсказание, сделанное в августе 1914-го: «Это только пишется война, а называется революцией. В своем логическом развитии эта "война" приведет нас к свержению Романовых и закончится не обычным путем всех ранее бывших войн, а европейской революцией».
«По естественным причинам, я не имел возможности развивать эту точку зрения в романовской России и только отстаивал необходимость войны, поддержку ее всем народом; отсюда, вероятно, возникли и некоторые недоумения
5 Русская воля. 1917. №36. Утр. вып. 28 марта. С. 3.
лично по моему адресу: как я, пацифист, автор "Красного смеха", которым до сих пор, хотя бы в той же Америке, некоторые пользуются как орудием пропаганды мира - превратился в защитника войны, почти в "шовиниста"? Теперь понятно, в чем недоразумение: приняв войну как всемирную революцию, я в защите ее являюсь настолько же шовинистом, насколько может быть назван шовинистом революционер с красным флагом, стреляющий в засевшего городового»6.
Но к 1916 г. отношение общественности к войне стало меняться: копилась моральная усталость, тревожили громадные потери, которые несла Россия. Андреев же остался верен позиции патриотизма и «оборончества». Среди современников он воспринимался как один из идеологов «войны до победного конца». В радикализированном русском обществе предреволюционных лет, исповедовавшем, одной стороны, либеральную идеологию, а с другой - подверженном влиянию «интернационализма» и «пораженчества», его позиция воспринималась как «архаичная» и «казенно-государственная».
В художественном творчестве Андреева война не нашла значительного отклика. Современные исследователи справедливо констатируют, что пьеса «Король, закон и свобода» и повесть «Иго войны», в которых писатель предпринял попытку осмысления проблемы «человек на войне», включения личности в исторические события, - не вызвали «у современников реакции, хотя бы частично подобной былым спорам, скандалам, восторгам и проклятиям, которые обычно сопровождали его творения» [18, с. 581]. «В сей грозный час» Андреев-публицист заслонил Андреева-художника. Вот почему участие в газете с явно выраженной оборонческой позицией, да еще на условиях определения ее общественного лица, приобрело для Андреева такую значимость.
В редакционной статье первого номера «Русской воли» от 15 декабря 1916 года заявлялось: «мы выходим на арену общественной работы не для личной или фракционной перебранки, но с надеждами и планами положительного творчества <...> — для великого дела служения Родине, для неустанного призыва к вере в могучие силы нашего народного духа, к бодрости и энергии в борьбе с внешним врагом и с теми темными внутренними безответственными силами, которые пы-
7
таются создать разруху и затормозить лучшие народные порывы» .
Позиционируя «Русскую волю» как орган реального мировоззрения, выраженного во внепартийной прогрессивно-демократической программе, на почве которой газета сумеет «прямо и твердо взглянуть в глаза русской действительности, не обольщаясь розовыми утопиями, не впадая в уныние пессимистического скептицизма», ее редакция формулировала следующие задачи:
Во внешней политике - рассматривать «Вторую Великую Отечественную войну» как преемницу освободительного движения, как новый фазис русского демократического самосознания. Проповедуя «войну до победного конца», оставаться непоколебимыми и последовательными сторонниками войны против Гер-
6 Русская воля. 1917. №4. Утр. вып. 8 марта. С. 3.
7 Русская Воля. 1916. №1. 15 (28) декабря. С. 3
мании, «олицетворяющей реакционные, бюрократические и аристократические начала».
Во внутренней политике - довершить реформы Петра Великого в плане «не только формального, но и реального приобщения России к лику европейских государств»8, а потому - быть «резкими противниками сепаратного мира, врагами немецких безответственных влияний на русскую власть». Эта позиция активно отстаивалась в различных материалах газеты. В частности, А. В. Амфитеатров в статье «Молот и булат» называл «пораженческое движение» курьезным видом революционного фатовства, в то время как истинные столпы русского революционного движения (П. Кропоткин, Г. Плеханов, Герман Лопатин, Н. Чайковский и др.) - все «сейчас с народом, как вожди и проповедники войны»9. Газета напечатала статью Г. В. Плеханова «Стоны Бельгии», в которой ведущий представитель русской социал-демократии выступил против интернационалистской резолюции Циммервальда10.
Центральное место в первом номере «Русской воли» занимала статья известного профессора права, публициста и общественного деятеля Н. А. Гредескула «Вера в Россию», во многом повторявшая мысль андреевского «Предсказания»: Россия, справившись с внешней задачей, расчистив себе свободный исторический путь, <...> могуче двинется к своему прекрасному будущему»11. Не случайно рядом с нею была помещена статья Андреева «Горе побежденным», в которой писатель стремился обосновать необходимость доведения войны до победы, предрекая трагические последствия военного поражения: «Едкое чувство стыда, вызванное поражением, горечь попранного достоинства, неизбежная потребность большое поражение возместить хоть маленькой победой - преображаются в жестокость, насилие над слабым, в цинизм и презрение, и лишь маскируются гордыми словами. <...> Обесцененный в собственных глазах и сознании, побежденный, битый обесценивает и все кругом: правду, человеческую жизнь, кровь и страдания, достоинство женщин, неприкосновенность детей. Испытавший слишком много боли, он щедро дает ее другим, чтобы в море слез утопить и свою мутную, ядовитую слезу; и если еще случались великодушные победители, то никогда не видел мир великодушного побежденного - горе побежденным!» Статья заканчивалась пророческими словами: «Я не утверждаю самонадеянно, что у нас будет победа. Но я говорю: нам нужна победа, как никому из ныне борющихся. Победу или почти верную гибель всего русского народа - вот что несет нам неизвестное будущее»12.
8 Русская воля. 1916. №1. 15 (28) дек. С. 3.
9 Русская воля. 1916. №8. 22 декабря. С. 3.
10 Русская воля. 1917. №3. 4 января. С. 3. Циммервальд - городок в Швейцарии, где в сентябре 1915 г. состоялась международная конференция левых социалистов, принявшая большинством «пацифистский» манифест, написанный Л. Д. Троцким, призывавший пролетариат воюющих стран не поддерживать собственное правительство и «начать борьбу за мир без аннексий и контрибуций».
11 Там же. С. 4.
12 Там же. С. 4.
Таким образом, преображение России Андреев непосредственно увязывал с победой в войне, которая, по его мнению, может быть достигнута единым усилием всего русского общества: представителями разных сословий, возрастов и профессий, объединенных сознанием своего долга перед отечеством. Этой мыслью пронизано его лирическое эссе «Приветствие», напечатанное в рождественском номере газеты. В праздничную святую ночь писатель хочет слиться с теми, кто стоит на страже русской земли, — с солдатами, встречающими рождество в обледенелых землянках, с офицерами в тесных домиках, чуть освещенных коптилками, с моряками на судах с притушенными огнями в бурном зимнем море. Он обращается к своему младшему брату Андрею, «самому мирному человеку на земле», ушедшему добровольцем на фронт,13 и к седым старшим офицерам, сохранившим в немощном теле силу духа. Он призывает всех к работе по устроению общего Дома, несмотря на то, что в этом опустелом доме затаилось в закутках много темных сил, пытающихся связать народную мощь. «И кто знает, сколько еще таких же холодных и печальных зим сулит нам будущее! Но сколько бы ни было - без вас, вернувшихся, ни огней праздничных не зажжем, ни смехом полным не рассмеемся, ни спокойным сном не заснем. С вами - наша любовь, наша надежда и покорные ожидания»14.
В солидном 12-страничном издании «Русской воли» первые полосы, естественно, занимала рубрика «Война», включавшая сообщения из штаба Главнокомандующего, телеграммы военных корреспондентов, интервью, военные дневники; а также политический отдел, содержавший комментарии Н. Гредеску-ла и А. Амфитеатрова, статьи Г. Алексинского и Г. Плеханова; и экономический - под редакцией проф. М. Боголепова. Наряду с ними литературно-критический раздел, благодаря тому, что его редактором стал Андреев, был внушительно представлен своим объемом, разнообразием рубрик и имен. Несмотря на отсутствие писателей «первого ряда», Андрееву удалось привлечь к сотрудничеству известных литературных деятелей. Постоянные рубрики вели В. Муйжель («Письма с войны») и В. Тан-Богораз («На местах»), в первые месяцы в газете целые подвалы занимали постоянные рубрики А. Амфитеатрова, позднее -Д. Айзмана и В. Брусянина, в разделе «Театр и музыка» печатали рецензии С. Глаголь и Н. Аш (Н. П. Ашешов). Почти ежедневно выступали со стихотворными фельетонами бывший «сатириконовец» Вас. Князев и известный Lolo (Мунштейн), а позднее - Вл. Азов и А. Аверченко. На страницах газеты появлялись имена Г. Иванова, С. Ауслендера и А. Грина, в рубрике «Литературный дневник» — молодых Л. Гроссмана, В. Жирмунского и М. Шагинян.
13 А. Н. Андреев ушел на фронт вольноопределяющимся осенью 1914 г. и провоевал всю войну, вплоть до 1918 г. Его письма с фронта становятся для писателя в это время одним из главных, помимо газет, источников знания о текущих событиях. Л. Н. Андреев придавал переписке с братом большое значение и печатал отрывки из его писем в редактируемом им журнале «Отечество» (1914. №3, 5; 1915. №1, 4) и «Русской воле» (Письма с фронта. 1917, №115. 16 мая; Из писем офицера. 1917. №161. 6 июля).
14 Русская воля. 1916. №11. 25 декабря. С. 5.
Фигура самого Андреева для газеты была во многом определяющей. Он был ее лицом и ее голосом. В «Русской воле» было опубликовано около 70 его публицистических статей, заметок, интервью, рецензий, открытых писем, заявлений, протестов, подписанных полным именем «Леонид Андреев» (наиболее значимые), Л. Андреев, Л. А. или различными псевдонимами (иногда в одном номере выходило несколько андреевских материалов). Он предстает в самых разных ипостасях: пламенного публициста, вдумчивого и острого рецензента, историка культуры. Он «вспоминает» давно забытые жанры, с которых когда-то начинал как писатель: жанр рождественского рассказа (в первых «рождественских» номерах от 19, 21 и 25 декабря публикуются «Два письма»15 - вариант старомодного любовного романа в письмах, и «Жертва»16 — рождественский рассказ о взаимоотношениях матери и дочери); возвращается к традиции курьерского фельетона, сменив имя бичевателя общественных пороков Джемса Линча на ироничного Горация Ч. Брюкву с его «воздыханиями». Кроме того, литературная фигура Андреева присутствовала и опосредованно: в газете печатались рецензии на его последние произведения, помещались специальные подборки отзывов московской прессы, информация о постановках андреевских пьес на сценах петербургских и московских театров («Реквием», «Милые призраки», «Екатерина Ивановна»).
Все эти разножанровые тексты объединены единой авторской интонацией, искренней любовью к России, верой в Россию и болью за нее. Она звучит в его отклике на юбилей И. Д. Сытина, «величайшего пожирателя книг», «молитвенника на книгу», «причастника воскресения народного», в лице которого Андреев видит лик огромного и великого народа, «полуосвобожденного 19 февраля». Его всепоглощающую жадность к книгам писатель воспринимает как «идею», которой заряжен весь народ - «босой, голодный, жадный к свету до слепоты, <...> вольноотпущенник, но еще не гражданин», как символ «мужицкой, несуразной, огромной и возрождающейся России»17. И в рецензии на книгу И. Шмелева «Суровые дни», ценность которой он усматривает во внимании к рядовому человеку на войне, незаметному герою, сражающемуся в окопах. Сам Андреев исповедовал идею, что война - это всенародное дело, независимое и даже враждебное интересам самодержавия, что воля народа - в победе над Германией, что втянутый в войну народ из многомиллионного стада перерождается в воюющую властную нацию. Потому для него так ценно, что в то время, как современные «новоза-падники» окрестили представителя русского «мужицкого царства» «эфиопом», Шмелев подошел к нему «как верующий к ранам христовым» и озарил его новой красотой, которая дает «великую надежду на будущее»18. Та же мысль звучит и в блестящей рецензии на картину К. Петрова-Водкина «На линии» («На линии огня», 1915—1916), изображавшей смерть молодого прапорщика во время атаки.
15 Русская воля. 1916. №5. 19 дек. С. 7.
16 Русская воля. 1916. №11. 25 дек. С. 7.
17 Русская воля. 1917. №48. 19 февр. С. 3.
18 Русская воля. 1917. №8. 9 января. С. 7.
Практически все русские художники: Петров-Водкин, Кустодиев, Филонов, До-бужинский, Шухаев, Яковлев - так или иначе откликнулись на события войны. При этом в ее изображении выявились две тенденции. Одни художники стремились зафиксировать факты и реалии войны, другие - передать обобщенный образ войны, ее «безумие и ужас». Казалось бы, Андрееву, автору «Красного смеха», должны были быть более близки по характеру изображения такие картины, как «Германская война» П. Филонова (1914—1915), изображавшая сплошное месиво частей человеческих тел, или экспрессинистская работа Ю. Пименова «Инвалиды войны» (созданная, правда, позже, в 1926 г.), представлявшая страшное лицо войны в искалеченной фигуре с выжженными ипритом глазами, в лохмотьях военной формы. Но в данный момент Андреева привлекало иное. Сам Петров-Водкин, много позже, в выступлении 1936 года, отдавая дань политической конъюнктуре в трактовке мировой войны, писал: «В это время я пишу удачную или неудачную вещь - «На линии». Это мой первый политический ответ на историю того момента, которым был захвачен мир». Считая «На линии» неудачей, он формулировал ее содержание: «все эти массы серого пушечного мяса не мыслили в тот момент, они перли на линию огня и умирали. Вот трагедия этого умирания неизвестно за что, и действовала <...> в тот момент на лиц, которые впервые воспринимали эту трагедию» [16, с. 323]. Андреев же увидел в ней воплощение «святой смерти», «правдивое, глубокое и чистое» решение вопроса о «русском», жертвенном отношении к войне, столь близком его собственному. Лицо молодого прапорщика, вызывающее в его памяти иконописные лики святых, побиваемых камнями, великомучеников и страдальцев за Бога и истину, как и лица бегущих за ним солдат, запечатлевших выражение «неизъяснимой покорности добровольно принятой жертвы», он воспринимает как обобщенный образ русского народа в его отношении к войне. «Петров-Водкин создал замечательную картину, - писал он. - Она религиозна в высшем и прекрасном смысле этого слова; она - русская, ибо только в душе русского художника, слившегося со своим народом в момент его величайшего испытания, мог зародиться столь необыкновенно выразительный, прекрасный образ». И делал вывод: «Если мы таковы, какими выразил нас Петров-Водкин (а этому веришь), то мы еще далеки от гибели и смерти, и долги наши дни на земле. И не бесцельны»19.
Эта вера заставляет его записать 31 декабря 1916 года в своем дневнике: «Уверен, что 1917 год несет мир и революцию» [4, с. 29]. Предсказания Андреева сбылись: война для России закончилась революцией, а отсутствие победы обернулось для государства гибелью.
(продолжение следует)
***
1. Андреев Л. Н. «Верните Россию!»: сборник / сост. И. Г. Андреева, послесловие и коммент. В. Н. Чувакова. М., 1994.
19 Русская воля. 1917. №52. 23 февр. С. 3.
2. Андреев Л. Н. Красный смех. Черновой набросок // Hoover. Box. 4. Env. 14. (Стенфордский университет. Гуверовский институт. Коллекция Б. И. Николаевского).
3. Андреев Леонид. Перед задачами времени. Политические статьи 1917-1919 годов / сост. и подг. текста Ричарда Дэвиса. Benson, Vermount, 1985.
4. Андреев Леонид. S.O.S. Дневник (1914-1919). Письма (1917-1919). Статьи и интервью (1919). Воспоминания современников (1918-1919) / под ред. и со вступит. ст. Ричарда Дэвиса и Бена Хеллмана. М.; СПб.: ATHENEUM-ФЕНИКС, 1994.
5. Белый Андрей. На перевале. Кризис жизни. Пг., 1918.
6. Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка // Литературное наследство. Т. 72. М., 1965.
7. Иезуитова Л. А. Л. Н. Андреев-публицист в канун революции» // Русская литература. 1989. №3. С. 199-209.
8. Кен Л. Н., Рогов Л. Э. Жизнь Леонида Андреева, рассказанная им самим и его современниками. СПб., 2010. С. 301-302.
9. Кузьмин-Караваев В. Д. Хроника - Вопросы внутренней жизни // Вестник Европы. 1916. №7.
10. Ландау Г. Сумерки Европы. Берлин, 1923.
11. Ленин В. И. Полн.собр. соч. Т. 31; Т. 34.
12. Морозов М. Очерки новейшей литературы. СПб., 1911. С. 199.
13. Ницше Ф. Ценность европейской культуры. Посмертные афоризмы (из времен Заратустры). М., 1901.
14. ОГЛМТ. 2978 3 оф. РДФ. Ф. 14
15. Оксман Ю. Г. «Русская воля», банки и буржуазная литература // Литературное наследство. Т. 2. М., 1932. С. 105-186.
16. Петров-Водкин К. С. Письма. Статьи. Выступления. Документы. М., 1991.
17. Русская воля. 1916. №1. 15 декабря. С. 2. В дальнейшем ссылки на издание даются в подстрочных сносках.
18. Хеллман Бен, Козьменко М. В. Леонид Андреев. В сей грозный час // Политика и поэтика: русская литература в историко-культурном контексте Первой мировой войны. Публикации, исследования, материалы. М., 2014. С. 581-630.
19. См. об этом: Бен Хеллман. Когда время славянофильствовало. Русские философы и Первая мировая война // Hellman Ben. Meetings and clashes. Articles on Russian literature. Helsinki, 2009.
20. Эрн В. Время славянофильствует. Война, Германия, Европа и Россия. М., 1915.
