CC BY
52
современная наука идет не дедуктивным, как античная, а индуктивным путем, опираясь на языковые факты и располагая громадным материалом. Место виртуальной «рустичности» занимают карты реальных говоров.
Третья редакция античной теории трех стилей легла в основу современного представления о вариантах и учения о функциональных стилях. Однако представление о «возвышенном», «высоком» полностью в эту теорию не вписывается, что хорошо заметно в учебных классификациях лексики, где соответствующий раздел обычно носит название «Лексика русского языка с точки зрения экспрессивной окраски и функциональной стилистики» [17]. В основе этих классификаций лежат сразу два признака: функционально-стилистический и высота стиля.
Литература
1. Конрад Н. И. Предисловие // Большой японско-русский словарь. М., 1970.
2. Русский язык / под ред. Л. Л. Касаткина. М., 2001.
3. Степанов Ю. С. Стиль // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
4. Вомперский В. П. Стилистическое учение М. В. Ломоносова и теория трех стилей. М., 1970.
5. Дионисий Галикарнасский. О соединении имен // Античные риторики. М., 1978.
6. Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. М. В. Кожевника, П. А. Николаева. М., 2001.
7. Горшков Л. И. Вопрос о вариантности норм в связи с пониманием языка как системы систем // Литературная норма и вариантность. М., 1981.
8. Борухов Б. Л. Стиль и вертикальная норма // Стилистика как общефилологическая дисциплина: сборник. Калинин, 1989.
9. Вельфлин Х. Искусство Италии и Германии эпохи Ренессанса. Л., 1934.
10. Лихачев Д. С. Развитие русской литературы в X-XVII веках. Л., 1973.
11. Испанская эстетика: Ренессанс, Барокко, Классицизм. М., 1977.
12. Псевдо-Лонгин. О возвышенном. М.-Л., 1968.
13. Куликова Э. Г., Кудряшов И. А., Беляева И. В. и др. Латинский язык для юристов: от грамматики к тексту: учебное пособие. М., 2012.
14. Брусенская Л. А. В чем состоит экологический подход к языку // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2012. № 3.
15. Куликова Э. Г. Норма в лингвистике и паралингвистике: монография. Ростов н/Д, 2004.
16. Тронский И. М. Историческая грамматика латинского языка. М., 1960.
17. Fischer L. Gebundene Rede. Dichtung und Rhetorik in der literarischen Theorie des Barock in Deutschland. Tubingen, 1968.
18. Curcius E. R. Die Lehre von den drei Stillen in Altertum und Mittelalter // Romanische Forschungen. 1952. Bd. 64.
19. Rhetoricum ad C.Herennium liber primo // M. Tullii Cicironis opera. Paris, 1798.
Т. С. Паниотова
ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЙ ПАРАДОКС: У ИСТОКОВ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ УТОПИИ
ЧАСТЬ 1
Статья посвящена латиноамериканскому парадоксу, который состоит в трансформации утопии («не места», или «несуществующего места») в место, которое реально существует. История Латинской Америки изобилует примерами реализации различных утопий. В научной литературе этот феномен называют «экспериментальная (эмпирическая) утопия».
Ключевые слова: утопия, экспериментальная утопия, латиноамериканская утопическая традиция, утопическая деятельность, Индейская христианская республика, империя иезуитов.
Важнейшая из конструктивных фантазий человечества - утопия - всегда была связана с конструированием общественного идеала. Вряд ли
кто решится оспорить это положение, равно как и сам факт превращения утопии в движущую силу культуры. Ведь хотя идеал и недостижим,
он задает культуре необходимую ценностно-целевую проекцию. При этом, как подметил Ж. Бод-рийяр, европейцы, оставаясь утопистами, тоскующими по идеалу, в сущности, испытывают отвращение к его реализации. Иное дело - американцы, видящие в своей стране воплощение утопии и потому живущие как бы «в парадоксе», «ибо идея воплощенной утопии парадоксальна». И хотя Бодрийяр под Америкой понимает конкретно США, сказанное отчасти относится и к другим странам этого континента. Так, утопизм латиноамериканского мышления кубинская исследовательница Иоанка Леон дель Рио объясняет тем, что конструирование образов того, «чем мы должны быть, потому что можем быть», для латиноамериканцев не менее значимо, чем ответ на вопрос: «Кто мы есть?». «Смысл великой метафоры в том, - заключает автор, - что мы есть то, что думаем о себе в измерении будущего» [1,р. 5].
Размышления о должном бытии вылились в Латинской Америке в создание многочисленных оригинальных утопий, возникающих с начала XVI века. Главная среди них - эмпирическая (экспериментальная) утопия, представляющая собой особого рода практическую деятельность, вдохновляемую утопическими идеалами и воплощенную в определенном образе жизни. Раскрыть сущность и истоки этой утопии, показать ее место в формировании латиноамериканской утопической традиции является целью настоящей статьи.
Первая проблема, с которой сталкивается всякий, кто занимается исследованием утопии, состоит в ее определении. Ницше утверждал, что на точность в определении могут претендовать только те понятия, которые не имеют истории. Понятие «утопия» к таковым не принадлежит. Более того, феномен утопии значительно старше самого термина. Если первые утопии появились еще в эпоху Античности, то термин этот впервые был использован в «весьма полезной, а также занимательной, поистине золотой книжечке о наилучшем устройстве государства и новом острове "Утопия мужа известнейшего и красноречивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа славного города Лондона"», увидевшей свет в 1516 году*.
Понятие «утопия» отличается неопределенностью с момента своего появления. Оно происходит от греческих лексем -у- (не) и -топос-(место), дословно «не-место», или «место, ко-
торого нет». Однако в приложении, которое завершает английскую версию данной книги, говорится, что «поэтому не Утопией, а лучше назваться мне Евтопией: страной счастья». Так, моровский остров Утопия стал и местом совершенным, и местом несуществующим, или «неместом». Еще большую путаницу в трактовку термина внес французский гуманист, почитатель и друг Т. Мора Гильермо Будй. В письме к Т. Лупсету, включенному в первое издание книги английского канцлера, Будй определяет утопию как совершенное христианское государство и указывает на его местонахождение в Новом Свете: «итак, на острове Утопия, который как мне стало известно, называют также Уде-потией, в силу исключительности его судьбы (если верить истории), были применены обычаи и истинная мудрость христианства как к общественной, так и к частной жизни, и эта мудрость остается в силе вплоть до наших дней» [2, p. 11].
Этимология термина постепенно стала определять его семантическое поле. В 1529 году, то есть вскоре после выхода в свет книги Мора, появилось производное от утопии слово «утопический». Прилагательное «утопистский, утопический» (фр. Utopiste) было узаконено в словаре Литтре. «Прилагательное "утопический", которое произошло от слова "утопия", - пишет испано-уругвайский исследователь Ф. Аинса, - превратило последнюю в "состояние души", стало синонимом "мятежной" мыслительной позиции, суть которой - в противостоянии или сопротивлении существующему порядку, в предложении другого порядка, радикально отличного от существующего». Понимание утопии в качестве альтернативного видения действительности уже не предполагало непременного воплощения в систематических, легко каталогизируемых произведениях утопического жанра.
Одновременно появляется и термин «утопи-анский», который к концу XVIII века уже выходит из употребления. Введение в научный обиход термина «утопист» относится к 1729 году. В выполненном Франсиско де Кеведо переводе «Утопии» на испанский язык появился неологизм uto-pos, то есть «не-место». В немецком языке от слова «утопия» произошли два различных по смыслу понятия: utopisch (утопия в объективном смысле) и utopistisch (утопия как синоним невозможного, вымысел, сказка) [3, p. 17].
: « De optimo reipublicae statu deque nova insula Utopia».
В русский язык данное понятие перешло из французского и английского языков во второй половине XVIII века. Первый перевод сочинения Т. Мора был сделан с французского языка. Он появился в Петербурге в 1789 году и по приказу императрицы Екатерины II был немедленно сожжен [4, с. 35]. В 1790 году на основе перевода с английского была издана книги под названием «Философа Рафаила Гитлодея странствование в Новом Свете и описание любопытства достойных примечаний и благоразумных установлений жизни миролюбивого народа острова Утопии» [4, с. 34-37].
Вслед за этим слово «утопия» появляется в русских толковых словарях. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля, например, были приведены следующие его значения: 1) «небывалая, блаженная страна»; 2) «все мечтательное, несбыточное, греза о счастье» [5]. Начиная с XIX века в русском языке закрепляется определение утопии как литературного жанра, связанного с описаниями путешествий в несуществующие страны или изображением идеального, но неосуществимого общественного устройства.
Подытоживая сказанное, нельзя не признать справедливым следующее замечание Ф. Аинсы: «Сколь далеки мы ни были от того первоначального смысла, который Т. Мор вложил в понятие "утопия", не будем забывать, что семантическая размытость характерна не только для этого слова. Все понятия со счастливой судьбой, производные от заглавия книги или от имени автора, приобрели затем многозначность, и рано или поздно их приходилось определять заново» [6, с. 19].
В таком контексте утопия неминуемо оказалась связанной с миром чувств, ожиданий, желаний, надежд, с массой психологических, философских, религиозных предположений и предубеждений, что привело к еще большей размытости понятия и контрастным оценкам. Положительные стороны утопии усматривались в способности к идеализации, творчеству, проектированию. Отрицательные - в несовместимости прекрасной по своей сути мечты с реальностью. Утопия, утверждал в этой связи испанский философ Х. Субири, возможна только как воображаемая реальность, литературная фантазия, но не как нечто действенное.
В то же время Хосе Ортега-и-Гассет рассматривал союз утопии с надеждой как «ложный утопизм», потому что последний приводит к необоснованной вере в возможность осуществления всех желаний и проектов человека. От такого утопизма следует отличать «хороший утопизм», который исходит из реальности и, поворачивая
человека лицом к действительности, позволяет ему избегать каких бы то ни было иллюзий.
В наши дни видный мексиканский ученый Г. Г. Черутти выделил три распространенных понимания утопия. Для обыденного понимания характерна трактовка утопии как в принципе неосуществимого намерения. Для теоретического уровня характерно понимание утопии как литературного жанра, которому имплицитно присущи два момента: диагностика реальности и прогноз ее изменения, и как составной части субъективного фактора истории. Утопическое в последнем случае способно превратиться «в часть идеологического в его целостности» [7, р. 97-98]. Г. Черутти считает также, что источником утопии является напряжение между реальным и идеальным, между сущим и должным, которые постоянно присутствуют в истории. Концептуально философ обозначает эту сторону утопии как «утопическое напряжение» (1епауп и1юрюа).
Аргентинский философ А. А. Роиг ввел в научный обиход понятие «утопическая функция». Он считал, что утопическая функция локализована в структуре языка, в дискурсах как символическая функция. По его мнению, существуют три важнейшие функции утопического дискурса: «критически регулирующая, функция освобождения от господствующего детерминизма, антиципирующая функция, или функция предвидения будущего... Всякий дискурс соответствует тому или иному типу деятельности, импульсу или потребности человека. Утопический дискурс отвечает на потребность, заключающуюся в "страсти границы", "периферии", "края", "импульсе бегства" "как можно дальше" от всех угнетающих форм... Из этого импульса рождается все многообразие форм утопического дискурса» [8, р. 20].
Утопия как жанр имеет ряд специфических черт, которые прямо связаны с ее литературным источником. Несмотря на то, что идея охарактеризовать специфику утопии, опираясь на исходное произведение, привлекательна в своей простоте, следует признать, что такой подход может и не принести желаемых результатов. Ведь, как отмечал Р. Труссо, «.. .понятие жанра - это эвристическая модель, наделенная относительной проницаемостью, и которая в течение исторической эволюции может вбирать в себя темы и методы соседних жанров.» [9, р. 29].
В 1984 году Г. Г. Черутти предложил характеристику четырех форм, в которых, по его мнению, утопия чаще всего проявляется в Америке, а именно: она способна служить горизонтом, выступать в виде жанра, реализовываться как прак-
тика и как функция внутри историографического дискурса [9, р. 186].
Концепт утопического горизонта указывает на ценностное содержание во всякой идеологии или политической программе, это то желаемое, тот идеал, которые подталкивают к социальным, политическим, экономическим и иным изменениям, это «ансамбль артикулируемых ценностей, отсутствие которых в настоящем порождает движение в направлении их достижения» [9]. Будучи составной частью идеологии, утопический горизонт подчиняется своему собственному процессу осуществления: подъем, триумф и спад; все это - различные моменты, в которых утопический горизонт обретает различные смыслы.
Как жанр утопия связана с литературной историей утопических идей, выявлением авторов, создающих и исследующих утопии, которые делают эту историю возможной. В случае Латинской Америки достаточно упомянуть хотя бы работу, посвященную исторической реконструкции, У. Пьетри из Венесуэлы, создававший свои труды на базе исследования утопических идей, которыми отмечены ритмы истории его страны и региона.
Утопическая деятельность связана с «революционными» практиками, которые преобразуют или преодолевают структуры интерсубъективности. Сюда относятся: «хилиастические», милена-ристские, анархистские, коммунитарные проекты, различные опыты создания революционных общин, реконструирующих общественное и личное пространство; эксперименты, которые в большинстве случаев ограничены местом и временем и имеют тенденцию к исчезновению с исторической арены либо по причинам преследования их инициаторов и участников, либо в силу естественной изоляции. Эти коммунитарные утопические действия во многих случаях вдохновляются желанием осуществить на практике положения произведений утопического жанра, как, например, «Народные приюты» дона Васки де Кироги в районе Паскуаро, Мичоакана, или редукции иезуитов в Парагвае. Другие опыты относятся к плохо освещенному в литературе историческому опыту Америки колониального периода - движениям за восстановление государства инков под руководством Тупак Амару и Тупак Катари и различным индейским протестным движениям, продолжающимся вплоть до наших дней, у которых сегодня, возможно, более, чем когда-либо, существует возможность добиться реальных результатов в условиях кризиса западной культуры с ее универсалиями, камуфлирующими стремление к безраздельному господству [7].
И, наконец, как функция внутри историографического дискурса утопия решает задачу реконструкции интеллектуального прошлого, которая не свободна от ценностного измерения, так как связана с постановкой смысложизненных вопросов: «Почему возникает утопия? Откуда она берется? Что входит и что не входит в историю утопической мысли? В чем смысл самой истории?» и так далее, которые можно объединить в одном: «Зачем создавать историю идей, которые в итоге не осуществляются в истории, именно потому, что они являются утопическими, и относительно которых трудно не усомниться, что они когда-либо будут осуществлены в будущем?».
В ХХ веке многие авторы придерживались точки зрения, согласно которой необходимо установить различие между утопическим способом мышления и утопическим жанром как таковым. Для характеристики «умонастроения», а не жанра, широко используется понятие «утопизм». Более того, некоторые исследователи утверждают, что в ХХ веке утопизм вытеснил собственно утопию, поскольку индивидуальный утопический стиль мышления и его установки стали важнее собственно литературного жанра. Отсюда следует, что тот или иной деятель или мыслитель вполне может быть утопистом, не написав при этом ни одной утопии.
В подтверждении такой позиции Аинса приводит концепцию французского философа Р. Рюйе, для которого «утопический способ» в противопоставлении «утопическому жанру» есть «способность воображать, модифицировать реальность с помощью гипотез, создавать порядок, отличный от реальности, что предполагает не отказ от реальности, а конкретизацию того, что "могло бы произойти..."» [10, р. 9]. Что же касается утопического жанра, то он ограничивается созданием проектов «специфически организованного мира, предвидимого в мельчайших деталях», как это имеет место в «Республике» Платона или в самой «Утопии» Т. Мора, где все, вплоть до мельчайших сторон гражданской жизни, было продумано, все возможные последствия предусмотрены и изложены в форме философского трактата или романа-путешествия.
Если трактовать утопию предельно широко, учитывая все ее разнообразные проявления, можно реконструировать целую «утопическую традицию», представленную в культуре. Ведь во все времена и в любой стране можно встретить образы идеальной жизни, представления об обществе, каким оно должно было бы быть. Эти же воображаемые идеальные конструкты мы находим в искусстве и религии, в мифах и праздни-
ках, в поговорках и песнях. Они нередко претендуют на то, чтобы стать реальными фактами, формами активного протеста, восстания или революционного движения. Сопоставление утопических топосов с теми условиями, в которых протекает наша жизнь, показывает, что эти несуществующие миры тем не менее обладают подлинной реальностью в нашем сознании. И не только в нем. Как показывает латиноамериканский опыт, утопия вполне возможна и в качестве образа жизни. Как заметил Бодрийяр, «по мере того, как идеал экспортируется, гипостазируется по ту сторону океана, он очищается от своей истории, развивается, получая свежую кровь и энергию экспериментаторства. Динамизм "новых миров" всегда свидетельствует об их превосходстве над той страной, откуда они вышли: они осуществляют идеал, который остальные лелеют как конечную и (втайне) недостижимую цель.
В этом смысле колонизация была мировой сенсацией, оставившей повсюду, даже когда она закончилась, глубокие и ностальгичные следы» [11, с. 152].
Во второй части статьи мы проанализируем некоторые из «новых миров», созданных испан-
скими «экспериментаторами» в период колонизации.
(Продолжение в следующем номере.)
Литература
1. Leon del Rio Y. Por que Utopia? // El Cato-blepas. 2002. № 7.
2. More T. Utopia // Complet works / ed. by Ed. Surtz and J. H. Hexter. New Haven, 1974.
3. Ainsa F. La reconstruction de la Utopia. Mexico, 1999.
4. Святловский В. В. Каталог утопий. М.; Пг., 1923.
5. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1980. Т. 4.
6. Аинса Ф. Реконструкция утопии. М., 1999.
7. Cerutti G. G. Teoria de la utopia? // Utopia y nuestra Amurica. Ecuador, 1994.
8. Roig A. A. La utopia en el Ecuador. Quito, 1987.
9. Trousson R. Historia de la literatura utopica. Viajes a paises inexistentes. Barcelona, 1995.
10. Ruyer R. L'utopie et les utopistes. Paris, 1950.
11. Бодрийяр Ж. Америка. СПб., 2000.
