CC BY
158
литературоведение
Г.А. Сорокина
латинизмы в произведениях в. Пелевина
в статье анализируется феномен латинского языка в современных романных текстах в. Пелевина. Автор полагает, что латинский компонент этих романов отражает различные эстетические и философские идеи, включая идею буддизма. Ключевые слова: латинский язык, классическая эпиграмма, буддийские коннотации, в. Пелевин.
Произведения Виктора Пелевина содержат различные культурные пласты. Жизнь современного общества, политику, культуру, психологию, религию, бизнес, рекламу и многое другое Пелевин буквально препарирует на страницах своих произведений. В этом сложном, причудливом, порой фантастическом смешении культурных пластов и явлений мы обнаруживаем и пласт латинского языка, который играет весьма важную роль в выражении авторских концепций.
В романе «Generation “П”» современное общество представлено, прежде всего, как феномен рекламы. Реклама у Пелевина (и все, что связано с ней) сакрализована: именно она, некие «тайные» структуры рекламного бизнеса, определяют направление и характер самой рекламы, тотально воздействующей на умы людей, и таким образом правят миром, превратившись в транснациональные «сакральные» корпорации.
Герой романа Татарский, человек с университетским образованием, в 1990-е гг. попав в рекламный бизнес, познает его тайные пружины и механизмы. Он становится копирайтером, т.е. создателем рекламы, и уже его первый успешный опыт на этом поприще связан с обращением к латинской классике. Сценарий его ролика был основан на апокалипсических картинах всеобщего разрушения, среди которого, как незыблемая скала, стояло коммерческое предприятие заказчика: Камера наезжала на скалу, и становился виден выбитый в камне пирожок с буквами «ЛКК», под которым был девиз, найденный Татарским в сборнике «Крылатые латинизмы»: «Mediis tempustatibus placidus. Спокойный среди бурь. Лефортовский кондитерский комбинат» [3, с. 25-26].
Роман «Generation “П”» сатирический по своей сути. В этом фрагменте сатирический эффект строится на контрасте между торжественным величием латинской классики и рекламируемым объектом - «спокойным среди бурь Лефортовским кондитерским комбинатом». Реклама была сделана Татарским с учетом изломанной психики заказчика: «новый
русский», обладатель «бешеных денег», гонимый страхом все потерять (весьма узнаваемая фигура постперестроечного российского общества), он пытался обрести опору, стабильность и уверенность в завтрашнем дне в «вечных ценностях», воплощением которых для него, бывшего учителя физики, стал латинский афоризм.
Мистифицируя рекламу, Пелевин в этом романе мистифицирует и власть, целенаправленно превращающую современного человека из Homo sapiens в Homo zapiens. Главу под таким названием - «Homo zapiens» -следует считать для романа концептуальной. Основной текст главы излагается от имени «духа» Че Гевары, с которым Татарский вступает в контакт. Здесь писатель вводит авторский термин zapiens, вынося тем самым приговор современной западной цивилизации: Быстрое переключение телевизора с одной программы на другую, к которому прибегают, чтобы не смотреть рекламу, называется zapping. <...> ... тот тип заппинга, который рассматривался исследователями этого феномена, соответствует переключению программ самим телезрителем. <...> Но принудительный заппинг, при котором телевизор превращается в пульт дистанционного управления телезрителем, является не просто одним из методов организации видеоряда, а основой телевещания, главным способом воздействия рекламно-информационного поля на сознание. Поэтому субъект второго рода будет в дальнейшем обозначаться как Homo Zapiens <...> Переходя в состояние Homo Zapiens, он сам становится телепередачей, которой управляют дистанционно» [3, с. 108-109], превращаясь, по сути дела, в «остаточное свечение люминофора уснувшей души» [Там же].
Человек как материальная сущность представлен у Пелевина не менее безжалостно - клеткой экономического общественного организма, названной им oranus, т.к. эта клетка выполняет свою основную орально-анальную функцию по пропусканию сквозь себя денег: Главным нервным окончанием орануса, достигающим каждого человека, в наши дни является телевизор. Мы уже говорили о том, что сознание телезрителя замещается сознанием виртуального Homo Zapiens [3, с. 114-115]. С помощью игры слов, отвергая какую бы то ни было цензуру при переводе «новолатинского» термина oranus на русский язык, писатель завершает создание образа современного общества потребления с его отрывочным, разрозненным, «клиповым» и потому безответственным сознанием.
Постепенно реклама, рекламные образы и слоганы становятся неотъемлемой частью личности Татарского, как бы прорастая сквозь него. Даже духовные искания и размышления героя неразрывно связаны с теорией и практикой рекламного бизнеса. Поднимаясь по иерархической
Филологические
науки
литературоведение
лестнице к вершинам бизнеса, следовательно, и власти, он становится и творцом рекламы, и ее творением. Уже через призму рекламы мы воспринимаем, также как и сам герой, экзистенциальные проблемы Татарского. Так, разглядывая банку пива с изображением мужчины, стоящего на узкой тропинке, уходящей за горизонт, он подумал, что «в рисунке была такая символическая нагрузка, что было непонятно, как ее выдерживает тонкая жесть банки. Татарский автоматически стал сочинять слоган. “<...> Жизнь - это одинокое странствие под палящим солнцем. Дорога, по которой мы идем, ведет в никуда. И неизвестно, где встретит нас смерть. Когда вспоминаешь об этом, все в мире кажется пустым и ничтожным. И тогда наступает прозрение. Туборг. Подумай о главном”. Часть слогана можно было бы написать по-латыни, к этому у Татарского оставался вкус с первого дела. Например, “Остановись, прохожий” -что-то там “viator”, Татарский не помнил точно, надо было посмотреть в “Крылатых латинизмах”» [3, с. 172].
Фраза «Остановись, прохожий» отсылает нас к греко-римской традиции, связанной с надгробными надписями. Формулы этих эпитафий, сохранившиеся как на памятниках, так и в виде дошедших до нас небольших стихотворений, часто содержат обращение к прохожему, путнику. Древнегреческий поэт Мелеагр (конец II - начало I в. до н.э.) пишет: Путник, спокойно иди среди душ благочестно умерших... [2, с. 167]. Леонид Тарентский (III в. до н.э.) оставил среди прочих такие эпитафии: Гроба сего не приветствуй, прохожий... [Там же, с. 121], Кости мои обнажились, о путник... [Там же, с. 122].
В латинской традиции также существуют стандартные формулы эпитафий с обращением к прохожему: Молви, прохожий, прошу: будь тебе легкой земля [7, с. 7], Путник, остановись и прочти... [8, с. 127], Ты кто читаешь, остановись... [6, с. 9]. Латинское viator - «прохожий», «путник» - часто фиксируется в этих надписях. «Древние надписи производят особое, глубокое впечатление, отличаются особым, захватывающим интересом: внимая им, как будто слышишь голоса, отрывки разговора, которому минуло две тысячи лет», - так писал составитель русской школы эпиг-рафистов-античников профессор Ф.Ф. Соколов [цит. по: 7, с. 5].
Рекламный рисунок на банке пива вызвал у Татарского сложную цепь ассоциаций с латинским «Остановись, прохожий!», тянущим за собой бесконечную череду экзистенциальных смыслов. Именно такое глубокое впечатление произвела на героя Пелевина древнеримская эпитафия, что вписывается в общую линию развития сюжета. Писатель стремится показать трагическое несоответствие внутренней духовной жизни Татарского и его профессиональной деятельности в иронической форме, присущей
автору. Некое чувство протеста Татарский испытывает уже после своей первой - латинской - рекламной акции: Про свою первую рекламную работу он вспоминал с неудовольствием, находя в ней какую-то постыдно-поспешную готовность недорого продать все самое высокое в душе [3, с. 27]. Может быть, поэтому становится понятной приверженность Татарского «латинским» рекламным клипам. Так, известно появление его самого в рекламном ролике быстросупа «Кармино Бурано», хотя он отчего-то и не держал его в своей коллекции. Сарказм Пелевина здесь очевиден: ведь «Кармина Бурана» (Carmina Burana) - это название сборника стихов вагантов середины XIII в., часть из которых написана по-латыни. В наши дни сборник получил широкую известность благодаря музыкальному переложению композитора К. Орфа. Эта сценическая кантата исполняется в лучших театрах мира. Поэтому превращение названия поэтического сборника в название быстросупа отражает и латинские пристрастия Татарского, и их профанацию как профанацию многого, что происходит в современном обществе.
Самая же любимая видеозапись Татарского вообще не была показана по телевидению: Это незаконченный клип для пива «Туборг» под слоган «Sta, viator!» (вариант для региональных телекомпаний - «Шта, авиатор?»), в котором анимирована известная картинка с одиноким странником. Татарский в распахнутой на груди белой рубахе идет по пыльной тропинке под стоящим в зените солнцем [Там же, с. 318]. В этом развернутом видеоряде, восходящем к рисунку на пивной банке, реализуется глубинная философия героя, выраженная в лаконичном и строгом «Sta, viator!» - «Остановись, прохожий!». На этой философской, казалось бы, можно было завершить роман, однако Пелевин сразу же превращает ситуацию в нечто противоположное - в скверный, глумливый анекдот, не позволяя читателю проникнуться чувством приятной элегической грусти, поскольку реальность, о которой повествует автор, жестка и цинична. Классическое Sta, viator!, трансформируется в низкопробное «Шта, авиатор?», поскольку рекламный бизнес нацелен также на внедрение в сознание потребителя из маргинальных групп, это завуалировано обозначено как «вариант для региональных телекомпаний». Татарский живет одновременно в этих разных мирах, превратившись, в конечном итоге, в некий виртуальный образ, сохранившийся на видеоролике, где он «медленно идет дальше к ярко-синему горизонту, над которым висят несколько легких высоких облаков» [Там же].
Пелевинская мысль состоит, по-видимому, в том, что то существование, какое ведет Татарский, невозможно для Homo sapiens. И хотя дальнейшая судьба главного героя в романе не описана, печальные догадки
Филологические
науки
литературоведение
напрашиваются сами собой. Однако важно то, что он уходит в бесконечную даль, унося с собой вечное «Sta, viator!».
Последняя страница романа отсылает нас к давней традиции эпитафий, запечатлевших обращение к путнику (прохожему) и диалогу с ним. В них звучат размышления древних «о значении и соотношении подлинных вечных и мнимых преходящих ценностей» [10, с. 29]. Этому, по сути, и посвящен весь роман «Generation “П”».
Роман «Т» - один из самых необычных даже для парадоксального и фантазийного творчества Пелевина. Сюжет произведения построен таким образом, что только в конце романа приходит понимание, что все происходящее - это онейрические картины магического сна писателя Льва Толстого, сна, навеянного на него неким восточным амулетом. В романе после пробуждения Толстой говорит: Такого безумного, долгого, главное, жизнеподобного сна, я не видел, наверное, ни разу. <...> Была какая-то странная мешанина из того, что мне знакомо с полным абсурдом [4, с. 350-351]. Такова суть безудержной фантазии Пелевина. В связи с этим вспоминается мысль, высказанная в свое время Марком Твеном. Он - один из тех в мировой культуре, кто говорил о том, что жизнь - это только сон, а потому все абсурдное и нелепое не вызывает удивления, все улаживается, все становится ясным и понятным. В романе Пелевина, где размыты границы между явью и сном, прочитывается именно это: все абсурдное имеет свою логику, становится ясным и понятным, а все, казалось бы, логичное, становится нелепым и парадоксальным.
Выделив в романе только один аспект - линию латинского языка, обратим внимание на то, что у Пелевина латынь выражает ситуацию крайнего абсурда, имеющего, однако, свою внутреннюю логику и обоснование, т.к. все события, связанные с латинским языком, происходят во сне героя. Но абсурд утрачивает свой странный смысл и начинает далее развиваться по законам логики, если принять за норму только одну ситуацию: на латыни с героем Т. разговаривает лошадь. Говорящая лошадь для Т., как ни странно, единственная реальность, на которую он может опереться, возможно даже, что эту лошадь следует рассматривать как внутреннее «я», связанное с проявлением некого высшего начала. Латинские фразы лошади служат для Т. теми важными философскими, духовными вопросами, на которые он должен отвечать сам себе по мере развития событий. Латинский язык романа не отличается сложностью, и при этом сам писатель дает необходимые пояснения. Так, лошадь в ответ на смятенные мысли Т. говорит ему: «кви про кво» - «одно принимается за другое»: Признаться, я слаб в латыни, - сказал Т., стараясь сохранять самообладание. В юности знал, а сейчас все забылось. «Кви» - это местоимение
«кто», - объяснила лошадь, - а «кво» - его же архаическая форма, только в дательном падеже. На самом деле в выражении «quidpro quo» - quo не dativus, а ablativus. Благодарю, - сказал Т. Кажется, начинаю припоминать. Латынь здесь не важна, - продолжала лошадь. Важна суть дела [4, с. 83]. Эти слова заставляют Т. словно пробудиться от наваждения и увидеть себя со стороны. Лошадь трусила рядом и молчала, «как бы окончательно потеряв надежду, что пассажиру можно помочь в духовном плане» [Там же, с. 85].
Говорящая лошадь постоянно всплывает в памяти Т. Встретив в рукописи «Quo vadis?» («Камо грядеши?»), «Т. нахмурился. Он вдруг вспомнил лошадиное “qui pro quo”. Общего, конечно, было мало. Но все же оно имелось: в обоих случаях присутствовала латынь, и оба раза она была связана с грехопадением, только в прошлый раз оно было телесным и реальным, а сейчас в его бездну заглядывал один только ум» [Там же, с. 235-236].
Философская основа романа «Т», несомненно, связана с идеями буддизма, что является темой самостоятельного исследования. Однако важнейший вопрос для каждого буддиста - обретение просветления -Пелевин представляет читателю через латинский язык, хотя и в специфической форме - с помощью собственного латинского неологизма. Герой, совершая правильные и, судя по всему, должные поступки, обретает в конечном итоге то, что буддисты называют просветлением. Об этом свидетельствует символика романа: обращенный к свету, солнцу, открытому горизонту, облакам герой осознает, что он возвращается «за последнюю заставу».
С первых страниц этого произведения Т. стремится попасть в некую «Оптину Пустынь», которая является для него образом чего-то высшего и таинственного. В конце же романа, внутренне собираясь домой, Т. слышит голос лошади, что следовало бы дать название этому дому: Термин, мне кажется, должен быть русско-латинским. Чтобы показать преемственность цивилизации третьего Рима по отношению к Риму первому. <... > Как вам словосочетание «Оптина Пустынь», граф? А где в нем латынь? Ну как же. Слово «Оптина» происходит от латинского глагола «optare» - «выбирать, желать». Здесь важны коннотации, указывающие на бесконечный ряд возможностей. Ну а «Пустынь» - это пустота, куда же без нее. Сколько здесь открывается смыслов... [Там же, с. 380].
Эта множественность смыслов характерна для пелевинских текстов. Абсурдное с точки зрения латыни объяснение слова «Оптина», однако, обретает у автора глубокий, неформальный смысл, если включиться в словесную игру, предлагаемую им. Словесные игры разного рода в
Филологические
науки
литературоведение
избытке присутствуют во всех его произведениях. В этом романе мы найдем еще одну такую игру, обращенную к строкам из Горация. Т. слышит странные стихи: «Белый день уходит прочь, omnes una манит ночь...». Это из од Горация. Там было «omnes una manet nox», всех ждет одна ночь... А он [автор стихов - Г.С.] услышал как «манит»...Но почему же ночь, - сказал Т., - возможно, все не так мрачно... » [4, с. 290].
Следует сопоставить эти два отрывка, основанные на авторской игре слов. Сравнив их, можно заметить, что они находятся в оппозиции. В стихах Горация мы видим уход в небытие, в ночь, а Оптина Пустынь определяет последующее движение героя по освещенному солнцем пространству, что дает совершенно иной взгляд на первоначально, казалось бы, нелепые в данном контексте латинские фразы. Недаром Пелевин завершает роман тем, что далее для Т. «...любые слова будут глупостью, сном и ошибкой» [Там же, с. 383]. Здесь важно отметить, что буддийская символика сна связана с представлением о спящем, непробужденном сознании, которое в свою очередь связано с представлением о глупости и невежестве, которые преодолел герой романа. И на ключевой вопрос «Quo vadis?» («Камо грядеши?») он также получил внутренний ответ.
Роман «Т» наполнен перекличками с русской классической литературой. Одной из них является афоризм omnes una manet nox. В пьесе А.П. Чехова «Дядя Ваня» профессор Серебряков произносит ее и поясняет, что «все под богом ходим» [9, с. 317-318].
В романе «Чапаев и пустота» пелевинский персонаж Петр Пустота, находясь в пространстве бардо (в соответствии с концепцией тибетского буддизма - промежуточное состояние умершего между смертью и новым рождением) и общаясь с казаком, достигшим просветления, вслушивается в пение:
Ой, да подули ветры злы-ы-е Да-а с восточной стороны-ы И сорвали желту шапку С моей буйной головы....
<...> «Насчет ветров с востока я еще понять могу, - сказал я [Петр. -Г.С.] - как говорится, ex orienta lux» [5, с. 311]. Правильно это выражение выглядит так: lux ex oriente - свет с востока. Неправильность латинской фразы в данном контексте, по-видимому, можно объяснить тем, что Пустота своеобразным образом имитирует просторечие казака.
Во многих произведениях Пелевина латинский язык включен в общую многоуровневую игру значений и смыслов, игру, являющуюся основой всего творчества писателя. Известные латинские выражения обыгрываются, благодаря фантазии автора, самым невероятным образом. В резуль-
тате чего возникает особая игра слов и смыслов, когда из сочетания латинских архаических, исторических, культурных, а также современных реалий рождается парадоксальный, чрезвычайно мощный по силе и убедительности, специфический пелевинский образ, особенно там, где автор проводит свои концептуальные идеи. В этом смешении возникает некое эвристическое начало и новый взгляд на, казалось бы, давно устоявшееся и привычное. Пелевин умело прибегает к латыни и для создания остроумных проходных эпизодов и ситуаций. При этом не следует преувеличивать глубину «латинского знания» в произведениях писателя. Подобно своему персонажу Татарскому, который черпал «латинское» вдохновение в сборнике латинизмов, Пелевин также опирается, по сути дела, на известные словари и сборники латинских афоризмов такого рода, т.е. доступные любознательному массовому читателю.
Библиографический список
1. Басинский П. Граф уходящий // Российская газета. 2009. 12 ноября. С. 9.
2. Греческая эпиграмма. М., 1960.
3. Пелевин В. Generation «П». М., 2011.
4. Пелевин В. Т. М., 2009.
5. Пелевин В. Чапаев и пустота. М., 2010.
6. Петровский Ф.А. Латинские эпиграфические стихотворения. М., 1962.
7. Федорова Е.В. Латинская эпиграфика. М., 1969.
8. Федорова Е.В. Ранняя латинская письменность. М., 1991.
9. Чехов А.П. Собр. соч. в 12 т. М., 1956. Т. 9.
10. Чистякова Н.А. Античная эпиграмма. М., 1979.
Филологические
науки
