Латентная мимикрия в системе общественно-государственных отношений и тенденции цифровой трансформации

Коньков Александр Евгеньевич

А.Е. Коньков

ЛАТЕНТНАЯ МИМИКРИЯ В СИСТЕМЕ ОБЩЕСТВЕННО-ГОСУДАРСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ И ТЕНДЕНЦИИ ЦИФРОВОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ

Аннотация

Статья посвящена рассмотрению вопросов, возникающих по поводу отношений, складывающихся между государством и гражданским обществом в контексте формирования условий для так называемой четвёртой промышленной революции, предполагающей развитие внедрения цифровых технологий в различные сферы общественной жизни. Анализируются предпосылки распространения соответствующих изменений на политическую сферу и, в частности, их вовлечение в деятельность латентных структур, которая представляется как мимикрия государственных структур в общественные и общественных в государственные, при которой соответствующие институты изменяют внешние признаки, но сохраняют свою изначальную природу. Подобно миру живых существ, в котором изучен феномен мимикрии, в отношениях государства и общества значение соответствующего явления описывается в качестве защитной реакции перед угрозами неопределённости.

A. Konkov

MIMICRY LATENT IN THE SYSTEM OF SOCIAL-STATE RELATIONS AND THE TRENDS OF DIGITAL TRANSFORMATION

Abstract

The article is devoted to the consideration of the issues arising from the relations between the state and civil society in the context of the formation of conditions for the socalled fourth industrial revolution, involving the development of digital technologies in various spheres of public life. The author analyzes the prerequisites for the spread of relevant changes in the political sphere and, in particular, their involvement in the activities of latent structures, which is represented as a mimicry of state structures in public and public in the state, in which the relevant institutions change the external signs, but retain their original nature. Like the world of living beings, in which the phenomenon of mimicry is studied, in the relations between the state and society the significance of this phenomenon is described as a protective reaction to the threats of uncertainty.

Ключевые слова:

государство, гражданское общество, цифровизация, латентные структуры, гибридизация, мягкая сила, суверенитет, негосударственные акторы.

Бурное развитие цифровых технологий, меняющее облик современного общества, позволяет всё активнее говорить о начале четвёртой промыш-

Key words:

state, civil society, digitalization, latent structures, hybridization, soft power, sovereignty, non-state actors.

ленной революции . По аналогии с предыдущими сменами технологических укладов сегодня можно не только наблюдать экономические возможности, которые открывают человечеству столь прорывные структурные явления как большие данные, искусственный интеллект, блокчейн и современная робототехника, но и прогнозировать социальные эффекты, выявлять близкие перспективные политические и гуманитарные тренды. Наряду с сугубо экономическими изменениями общество - и исторически это отнюдь не новое явление - начинает сталкиваться с вызовами, требующими общесоциальных решений. Такими как массовое сокращение рабочих мест, кризис системы образования, рост протестной активности, геополитические трансформации и т.д. Изученность природы подобных рисков - лишнее доказательство неспособности к оперативному и эффективному управлению ими: «опыт, сын ошибок трудных» будет формироваться в противостоянии с явлениями «чёрных лебедей» лишь после непосредственного знакомства с ними, их характеристиками и, увы, жертвами.

Диджитализация по мере замещения традиционных структур, методов и смыслов новыми составляющими экономики будет продвигать соответствующие процессы и в иных социальных сферах. Судить и - что важнее -формулировать то, какова будет цифровая политика, можно весьма условно. Существующие подходы создают не столько основу, сколько методологические ограничения для такого рода рассуждений. Автору видится два направления развития предполагаемого дискурса: экономический редукционизм (экстраполяция результатов применения новых технологий в экономике на политическую сферу) и политический футуризм (проективная субъективная рефлексия о происходящих изменениях). Оба будут представлять несомненный интерес. Однако не менее значимым является не только будущее, но и нынешнее состояние политики, которое, хотя и существует в переживающей трансформацию среде, однако продолжает это делать в знакомой системе координат, отказаться от которой пока невозможно за неимением иной.

Современный мир характеризуется высоким динамизмом и плюрализмом социального взаимодействия. Общество движется к всё большему разнообразию, становится более изменчивым, наполняется возникающими новыми типами отношений. Разного рода стандарты и подходы к структурированию социальных процессов приобретают всё более условные и относительные черты, а их описание осложняется меньшей чёткостью и всеобъем-лемостью используемых понятий.

Палитра общественной жизни как совокупность различных практик взаимодействия индивидов во все времена отличалась разнообразием, однако именно в текущих условиях она приобретает особую политическую значимость. Посредством многообразных форм социальной активности, имеющих изначально периферийное по отношению к политике происхождение, начинает обусловливаться именно политическая идентичность, а сам политический дискурс становится всё более гибким и инклюзивным. Политическими последствиями начинают обладать такие явления как волонтёрство (добровольчество), модальности семейной жизни (браки, усыновление, юве-нальная юстиция и др.), религия, спорт и т.д.

Нелинейность внутриобщественной динамики балансируется инкрементальной формализацией государственных институтов: гражданское общество ориентировано на последовательное расширение контроля над государством в целях недопущения ограничений и злоупотреблений с его стороны. Глобальный либеральный взгляд, преобладающий в регулятивной и культурно-коммуникационной среде, предполагает оппонирование государству как источнику возможных угроз, а потому наряду с общественным плюрализмом предусматривает унификацию государства в соответствии с заданными принципами. Государство институализируется в качестве антипода гражданского общества, что предписывает и соответствующую модель взаимодействия между ними.

Существует значительное число подходов к описанию отношений между государством и обществом, основа которых была заложена ещё концепцией общественного договора, определившей всю методологию постсредневековой политической философии: от теории естественного права до современных версий либертарианства и неомарксизма. Несмотря на очевидную социальную природу государства, именно через оппонирование ему последовательно происходила (и продолжает происходить) «эмансипация» гражданского общества, демократизация и глобализация. Развитие политики как сферы отношений по координации многообразных интересов посредством властных инструментов осуществляется как раз через выстраивание новых форм взаимодействия между обществом и государством.

Описанные условия предопределили конфликтный характер такого взаимодействия с явными преференциальными ориентирами: гражданское общество противостоит государству в борьбе за интересы своих членов. И если в прежние времена сохранялись ниши для нивелирования конфликтной

природы взаимоотношений (общество самоструктурировалось в семейных, бытовых, моральных вопросах, государство же не претендовало на то, что не имело отношения к политике), то особенностью постиндустриального этапа развития стала прямая конкуренция обоих мегасубъектов за перераспределение взаимных ресурсов в самом широком смысле этого понятия - то, что в теории игр принято именовать игрой с ненулевой суммой. Гражданское общество стало претендовать на то, что ещё недавно находилось в ведении государства (собственность, законодательство, международные отношения и др.), а государство - стремиться отрегулировать то, что в обществе прежде разрешалось само собой (мораль, личностная самореализация, общение, творчество и др.).

Вся система взаимодействия сегодня носит характер, во-первых, контактный (нет буферов и «серых» или «ничейных» зон), а во-вторых, постоянно пластичный (условная разделительная линия перманентно перемещается то в одну, то в другую сторону). Само же взаимодействие заключается в широком наборе активностей, которые осуществляют как государственные институты (имеют административную природу), так и институты гражданского общества (созданы гражданами или их объединениями). Такого рода активности реализуются в двух формах - публичные (прямые, открытые) и латентные (скрытые). Если публичное пространство политики формирует вполне очевидный и глубоко изученный объект рассмотрения, то её латентная часть пока начинает привлекать интерес исследователей. В силу самой природы таких явлений достоверность изложения их существа остаётся серьёзным вызовом для теоретического осмысления [5].

Рассматриваемые отношения между государством и гражданским обществом являют пример потенциальной латентной сферы политики в силу целого ряда обстоятельств. Во-первых, отсутствуют публичные стороны таких отношений: и государство, и, тем более, общество являются лишь номинальными субъектами, комплексными многоакторными структурами, внутри которых преследуются разнообразные, порой противоречивые интересы. Во-вторых, априори отсутствует какая-либо нормативная основа для такого рода отношений: любые попытки сформулировать для них некие принципы являются если не продолжением административного алгоритма (т.е. государства), то формой самореализации отдельных групп (части общества). Всякая попытка реконструировать «общественный договор» будет наталкиваться на всю сложность «кодификации» столь широкого круга представле-

ний: в современных условиях невозможно договориться «всем со всеми». В-третьих, и это, наверное, наиболее показательно - само государство является продуктом общественным, а потому содержание государственно-общественных отношений, с одной стороны, недискретно (представляет собой лишь набор примеров, но отнюдь не всю совокупность отношений), а с другой - нестабильно (является функцией разных групп - элиты/неэлиты, нации, классы, кланы и др.). Таким образом, будучи в известной степени эвфемизмом, общественно-государственное взаимодействие образует формальное пространство публичной политики для транценденции скрытых и не нуждающихся в афишировании интересов. Иными словами, отношения между государством и обществом в большей степени представляют собой обширный набор двусторонних взаимодействий между разными субъектами, которые решают собственные интересы, ситуативно выступая от имени, соответственно, государства и гражданского общества.

Государство, которое исторически и институционально более склонно к консолидации, ориентируется на унифицированные механизмы агрегирования собственных интересов (стратегии, национальные интересы, программы победивших партий и др.), которые позволяют находить критерии различения активностей (государственная и антигосударственная деятельность). У общества соответствующие признаки субъектности выражены хуже, однако доминирующая парадигма (мораль, религия, идеология и проч.) формирует предпосылки для такого формулирования групповых интересов, которые будут восприниматься в качестве всеобщих.

В условиях динамики многообразных современных вызовов для государства одним из ключевых является полисубъектность, в результате чего оно (государство) вытесняется на периферию общественных отношений, в которых всё более активную роль играют различные группы интересов, бизнес, негосударственные игроки. Традиционно государство формирует ядро политической системы. Это справедливо для совершенно разных случаев -будь то система демократического или недемократического типа. Центральная роль государства в политике - вопрос не столько качества государства, сколько его онтологическое свойство: политика является государствостре-мительной средой, а само государство воспроизводится через политические практики. Однако именно эти практики позволили поначалу лишь пытаться заглянуть «за горизонт» государства (утопизм, марксизм, анархизм, либер-

тарианство и др.), а впоследствии и создавать реальные основы для конкуренции с ним.

Современные негосударственные акторы не способны заменить государство в полном смысле, однако могут выполнять отдельные государственные функции (саморегулируемые организации, негосударственные пенсионные фонды, частные военные компании) или даже оспаривать их (транснациональные корпорации, международные фонды, террористические организации). Многообразие и расширение числа негосударственных акторов создаёт дополнительные риски для государства и подрывает его монопольные позиции в политической системе , заставляет вырабатывать тактики взаимодействия с гражданским обществом, являющимся источником формирования новых участников политических отношений [6]. В числе таких тактик - целенаправленное участие в процессе этого формирования, включая создание государством собственных агентов в обществе и его ключевых институтах. Такие агенты могут обеспечивать защиту интересов соответствующих стейк-холдеров.

Укрепляя свои позиции в гражданском обществе и формируя в нём лояльных по отношению к себе акторов, государство как бы мимикрирует в общественные институты - принимает чужую форму, но сохраняет собственное содержание, реализует несвойственные себе функции за счёт внедрения латентных структур во внешнюю среду.

В качестве направлений мимикрии государства можно выделить следующие формы квазигосударственных институтов - все они в том или ином виде являются некоммерческими и неправительственными организациями, однако обладающими устойчивыми связями с государством:

Аналитические центры - организации, занимающиеся исследовательской деятельностью в различных сферах общественной жизни и обосновывающие специфические подходы к формированию соответствующей политики;

Государственные корпорации - организации, занимающиеся хозяйственной деятельностью и вступающие в рыночные отношения с различными хозяйствующими субъектами от имени и по поручению государства;

Государством организованные негосударственные организации (ГОНГО) - некоммерческие организации, занимающиеся различными видами общественной деятельности, учреждённые государством;

Средства массовой информации.

Кратко остановимся на особенностях каждого формата. Аналитические центры (которые принято именовать в английском языке и транслитерировать во многие другие как think tanks) прочно закрепили за собой окологосударственное буферное положение, обеспечивающее их самих эксклюзивной информацией и ресурсами, а государство - свежими идеями и оперативным кадровым резервом. В США сложился хорошо известный принцип «вращающихся дверей» [3], обуславливающий двусторонний поток специалистов между властью и экспертным сообществом в результате избирательных циклов, когда члены проигравшей партии переходят на работу из административных структур в аналитические центры, а представители победившей партии - в обратном направлении.

Условный характер, который в период постмодерна приобретают многие ограничители, способствовал развитию самодостаточной сферы приложения исследовательских и политико-управленческих компетенций, которая постепенно стала перенимать отдельные государственные функции. Наиболее значимые из них связаны с разработкой политики или - более утилитарно - проектов решений, которые могут быть предложены государству для последующего принятия [10].

Технологизация государственного управления и перманентный рост числа вызовов и задач, стоящих перед бюрократией, позволяет выносить производство решений на аутсорсинг, оставляя процесс их выбора и принятия за государством. Безусловно, политическая ответственность также остаётся за тем, кто решение принимает, и посредством электоральных циклов возможные отклонения приводятся в равновесие, однако государство как институт сохраняет устойчивость и меньшую зависимость от процесса принятия конкретных решений. Это происходит в том числе благодаря аналитическим центрам.

Как правило, аналитические центры создаются в форме некоммерческих организаций, хотя могут существовать и в виде консалтинговых компаний, и в качестве обособленных подразделений высших учебных заведений, других научно-исследовательских структур. Можно выделять государственные и негосударственные аналитические центры: в первых государство выступает учредителем (в числе учредителей) центра, во вторых государство с ними никак формально не связано. Однако именно многообразие неформальных связей и различных механизмов взаимозависимости (включая отмеченный переток кадров, а также партийную, идеологическую и другие

формы аффилированности) становится основанием влиятельности аналитических центров, с одной стороны, и постулированием мимикрии государства посредством данного механизма - с другой.

Наиболее развитой система аналитических центров остаётся в США , где их больше в количественном отношении, и где глубока их интеграция с государственными институтами (Институт Брукингса, Фонд «Наследие», Институт экономики им. Петерсона, Корпорация РЭНД и др.). В Европе роль аналитических центров также весьма высока, но в каждой стране имеется своя специфика (Великобритания, Франция, ФРГ и др.). Всё более активную роль аналитические центры играют и в незападных государствах (Китай, Индия, Израиль и т.д.). Актуальными примерами для России могут служить Центр стратегических разработок, Фонд развития гражданского общества, Институт социально-экономических и политических исследований, Фонд «Валдай» и др.

Если аналитические центры пока лишь закрепляются в российской практике в качестве механизмов проведения государственной политики, то государственные корпорации, начав своё формирование в середине 2000-х гг., сегодня являются уже весьма значимыми игроками общественно-государственного взаимодействия. Среди декларируемых целей интенсивного создания государственных корпораций речь шла о необходимости преодоления основных «провалов рынка» и строительства инфраструктуры посредством крупных институтов развития с высоким государственным участием и закреплёнными полномочиями в той или иной отрасли или сфере. Через институты развития, к которым относятся Внешэкономбанк, Ростехноло-гии, Фонд содействия реформированию ЖКХ и ряд других, государство распределяет масштабные ресурсы, становящиеся предметом конкуренции для участников рынка.

Нужно отметить, что в российской традиции государственного управления есть целый ряд исторических предпосылок для управления развитием именно через государственные корпорации: крупнейшие российские монополии «Российские железные дороги» и «Газпром» были сформированы на основе бывших, соответственно, министерства путей сообщения и министерства газовой промышленности. С формальной точки зрения обе компании не являются государственными корпорациями (они акционерные общества, а государственная корпорация - особая форма некоммерческой организации), однако именно сочетание традиции централизованного контроля над отрас-

лями с современными практиками корпоративного управления позволили усилиться институту государственной корпорации.

Устойчивое развитие государственного капитализма вкупе с расширением и учащением внешних кризисных рисков способствовало росту экономической зависимости хозяйствующих субъектов от государственных ресурсов и совокупного спроса, обеспечиваемого через возможности бюджета или публичной собственности того же государства. Кроме того, в период 20072012 гг. механизм государственных корпораций (которых в тот период было создано особенно много) позволил гармонизировать трансфер власти от президента В.Путина к президенту Д.Медведеву и обратно. Дмитрий Медведев делал заявления о временном характере государственных корпораций и необходимости их преобразования в акционерные общества или ликвидации после реализации поставленных целей - некоторые из них действительно проделали этот путь (Роснано, Олимпстрой), однако другие продолжают развиваться, и даже создаются новые (Роскосмос с 2015 г.).

Политический потенциал государственных корпораций продолжает оставаться в процессе исследования , однако их посреднические возможности между государством (статус) и гражданским обществом (некоммерческая организация) последовательно укрепляется, о чём свидетельствует периодически возникающая информация об их вовлечении в различные социальные процессы [1].

Государством организованные негосударственные организации (ГОНГО) - относительно новая для отечественной теории форма организации, однако по сути своей существовала всегда, пока есть НКО. Многие из давно действующих НКО имеют государственную природу, поскольку создавались либо в советское время, либо уже в новой России, но при поддержке государства (ДОСААФ, Российский фонд культуры, Российский фонд мира и др.). Тем не менее, под ГОНГО в большей степени принято понимать не просто любое НКО, где учредителем является государство, но такое государством организованное и, что немаловажно, финансируемое НКО, цели которого либо являются политическими, либо могут быть интерпретированы в качестве политических [9].

Согласно российскому Федеральному закону «О некоммерческих организациях», учредителями НКО могут выступать физические и юридические лица. Публичная власть (в лице Российской Федерации, субъекта Российской Федерации или муниципального образования) может выступать в каче-

стве учредителя только бюджетного или казённого учреждения (школа, университет, больница и др.). В отношении других НКО, если они создаются государством, учредителем, как правило, выступают отдельные органы исполнительной власти (министерство, служба, агентство и другие ведомства, Правительство Российской Федерации в целом).

ГОНГО существуют во всём мире - в различных странах вне зависимости от характера политической системы. В США это Национальный фонд демократии, в Великобритании - Британский совет. В Германии ключевые политические партии имеют собственные фонды, однако, в зависимости от итогов парламентских выборов, если партии получают представительство в Бундестаге, в соответствующие фонды направляется государственное финансирование на реализацию различных программ, а потому они также могут рассматриваться в качестве ГОНГО. Таковы фонд имени Конрада Аденауэра (ХДС), фонд имени Фридриха Эберта (СДПГ), фонд имени Розы Люксембург (Левые) и др.

Среди современных и значимых российских ГОНГО имеет смысл назвать Фонд президентских грантов, Фонд поддержки публичной дипломатии им. А.М.Горчакова, Фонд «Русский мир», Фонд поддержки и защиты прав соотечественников, проживающих за рубежом и т.д. Все они были созданы в ходе последнего десятилетия, но успели развить деятельность и занять свои ниши в гражданском обществе - причём не только российском, но и в других странах [11].

Роль средств массовой информации в современном мире и, в частности, в политике хорошо изучены и регулярно освещаются в различных исследовательских и экспертных работах [3]. Дискуссии об информационном воздействии на человека и социум в целом всё активнее ведутся в актуальном общественно-политическом дискурсе. Технологии работы со СМИ, которые задействуются политическими акторами, в число которых входит и государство, весьма обширны и разнообразны - от подготовки и рассылки пресс-релизов до владения СМИ и консолидации их в медиа-холдинги. Государственные СМИ есть во всех странах мира - другое дело, что по мере распространения методов и инструментов работы с информацией, появления новых носителей эффективность прежних практик снижается. Многие государства, как и прочие политические акторы, начинают делать ставку не только на собственные медиа-ресурсы, но и на те, которые более соответствуют актуальным задачам с точки зрения адресности, языка, других характеристик.

В условиях обострения информационного противостояния, информационных войн и глобальной конкуренции государства активно работают с любыми средствами массовой информации, включая и оппозиционные, и зарубежные, и, безусловно, собственные газеты, телевидение, радио. Однако и помимо традиционных СМИ, которые в эпоху тотальной цифровизации утрачивают монополию на информацию, все возникающие новые медиа рано или поздно также входят в орбиту интересов государства как активного игрока в информационном пространстве. Интернет-сайты и страницы в социальных сетях постепенно перестают быть лишь коммуникативной опцией, а без специалистов по 5ММ (маркетинг в социальных сетях) работа пресс-службы любого государственного органа становится затруднительной - всё это приобретает характер обязательного набора инструментов в информационном обеспечении работы любых госорганов.

Мессенджеры и мобильные приложения наращивают уже весьма неоднородное с точки зрения видов медиа пространство диалога власти и общества, которое характеризуется такими понятиями как медиакратия, постправда, твиттер-дипломатия. Развитие вхождения в новый технологический уклад навряд ли ограничится лишь названными выше средствами передачи информации, и их вариативность будет продолжать нарастать.

У Российского государства сохраняется широкий спектр медиа-возможностей, которые позволяют не только эффективно доводить официальную точку зрения по тому или иному вопросу, но и координировать общественно-государственный диалог в целом. Наряду с крупными СМИ в лице информационных агентств «Россия сегодня» и «ТАСС», телеканалов «Первый», «Россия1», «Россия24», «ЯТ» и других, газет и журналов государство весьма активно и в цифровой дипломатии, и в модерировании сетевой активности внутри страны на предмет противодействия экстремизму и ряду других противоправных явлений, и в расширении практики «электронного правительства» (предоставления государственных услуг в электронной форме).

Сохраняющийся интерес к возникшим на рубеже 2016/17 гг. «теле-грам-каналам», в том числе и освещающим общественно-политические процессы, может рассматриваться в качестве косвенного проявления устойчивости восприятия исходящих из государства импульсов. Несмотря на анонимность большинства каналов и весьма условную аффилированность с властью авторов, чьи имена известны, озвучиваемая там информация позволяет растущему числу читателей чувствовать себя более подготовленными в вос-

приятии принимаемых государством решений. Установки, публикуемые в телеграм-каналах, претендуют на участие в конструировании общественного сознания - исследовательская компания «Медиалогия», в частности, регулярно публикует рейтинги различных каналов [4]. В качестве примера используемых нарративов можно привести зарисовку одного из каналов, в которой автор характеризует российскую специфику отношений между государством и обществом: «В сознании россиян по-прежнему доминирует установка «государство нам должно»... Говорить, что эта установка чисто российская - неверно. Европейское отношение к государству предполагает такой же посыл - оно должно. На этом сходства заканчиваются. Российский вариант: . «государство должно», потому что мы отказались от гражданской позиции, обменяли участие в политике на соцпакет. Западный вариант: ... Гражданин ждёт от государства благ не из-за того, что он не лезет в политику без разрешения, а наоборот - потому что своим участием он доказал силу. Пока в одном случае ждут милости от природы, в другом - её забирают».

Не менее показательным с точки зрения расширения возможностей государства в медиасреде является пример обвинений со стороны США в адрес России относительно её якобы «вмешательства» в американские выборы 2016 года. Вне зависимости от реальных обстоятельств, имевших или не имевших место в тот период, у Российского государства в результате соответствующей информационной кампании сформирован образ обладающего передовыми компетенциями в области применения информационных технологий для воздействия на общественное мнение. Абсурдно пытаться анализировать такого рода компетенции без наличия реальных фактов их проявления, однако сформированный образ в реалиях эпохи постмодерна вполне может рассматриваться как самостоятельный факт, на основе которого способна выстраиваться та или иная логика. То, что у государства могут быть такие латентные инструменты, делает его более гибким в реализации описываемой мимикрии.

Мимикрия - процесс отнюдь не односторонний, и в ответ на мимикрию государства в общественные институты можно наблюдать встречный процесс, а именно мимикрию гражданского общества в государственные структуры, когда разные общественные институты совершают попытки искусственной самолегитимации через ассоциирование с элементами публичной власти. Здесь, как и в случае мимикрии государства в гражданское общество, также можно выделить ряд направлений:

В качестве примеров можно привести развитие производных от государства общественные структуры (общественные палаты, общественные советы при органах власти, механизмы «открытого правительства» и др.), рост сектора государственных закупок (в т.ч. научно-исследовательских работ по общественным и гуманитарным наукам), последовательную профессионализацию GR (деятельность коммерческих и некоммерческих организаций по выстраиванию отношений с органами государственной власти и продвижению в них различных интересов), всевозможные государствоподобные практики (аффилированный с государством статус, государственная атрибутика, присвоение званий и наград и др.).

Если государство, будучи построенной по иерархическом принципу организацией, априори рассматривается в контексте следования задаваемым нормам и принимаемым решениям, то поведение общества отличается большей автономностью и институциональной условностью: у членов общества нет обязательств друг перед другом, выходящих за рамки доброй воли и разделяемого формата саморегуляции, коим в широком смысле и выступает государство. Мимикрия гражданского общества в государство может характеризоваться весьма противоречиво: и как прагматичная деятельность негосударственных акторов по максимизации своих интересов за счёт расширения доступа к ресурсам государства, и как стихийное выражение пассивности и слабости общественных институтов, интуитивно ищущих патерналистской поддержки.

Производные от государства общественные структуры становятся весьма распространённой практикой самореализации для многих гражданских активистов и организаций частного сектора. Через такие институты артикулируются и агрегируются многие важные, волнующие людей проблемы, которые в силу ряда причин не находят своего воплощения в системе политического представительства. Для государства такого рода структуры являются одним из инструментов обратной связи, позволяющим увереннее держать руку на пульсе, и потому оно с энтузиазмом расширяет соответствующие форматы. Однако то, что именно государство является учредителем или ключевым стейкхолдером такого рода призванных быть общественными институтов, ставит их в подчинённое положение, превращает в своего рода «чёрный ящик», который, с одной стороны, преобразует энергию общества в новые результаты деятельности власти и огосударствляет вовлечённых об-

щественных деятелей, а с другой стороны - заслоняет деятельность латентных структур, которые и способствуют достижению указанных результатов.

В российской практике примеры включения механизмов общественной самоорганизации в процессы реализации государственной политики имели место и в прежние времена - стремление к исключению вакуума между властью и населением представляет рациональную ценность с обеих сторон (можно отметить деятельность профсоюзов. различных землячеств и диаспор).

В современной России работа по систематизации диалога между государством и гражданским обществом на разных итерациях демонстрировала высокую конкурентность внутри последнего за возможность присутствовать в соответствующем институциональном контуре. Государство же, как правило, прибегало к соответствующему механизму в условиях рисков легитимности. Так, Общественная палата Российской Федерации была создана в рамках пакета законопроектов, предложенных Президентом после теракта в Беслане в 2004 году. Система «открытого правительства» была предложена Дмитрием Медведевым после протестов 2011-2012 гг. и реализовывалась в первом правительстве под его председательством. До этого - в середине 2011 года - Владимир Путин выступил инициатором создания Общероссийского народного фронта - объединения усилий представителей различных политических сил в общих интересах. Эта площадка послужила своего рода «политическим лифтом» для многих внепартийных общественных активистов, равно как и все перечисленные форматы позволили (и до сих пор позволяют) соответствующим представителям гражданского общества включаться в решение интересующих проблем с привлечением имеющихся у государства ресурсов, т.е. по сути - осуществить переход из сугубо общественной сферы в квазигосударственные институты, расширив изначальный общественный статус.

Широко распространённая практика GR также может рассматриваться в контексте обратной мимикрии общественных институтов в государство. При конкурентном продвижении частного интереса в публичном пространстве одной из задач становится недопущение чрезмерной выразительности его частной природы, в ряде случаев - даже его прямая маскировка. Одним из факторов эффективности лоббистской деятельности, как показывает практика, может выступать способность частного интереса встраиваться в интересы публичные - интересы общества, артикулируемые государством и его агентами и отражённые в актуальной повестке. Иными словами, субъекту

необходимо обосновать необходимость тех или иных мер не собственными потребностями, а приоритетами социума: защитой прав и свобод, заботой об окружающей среде, укреплением нравственности, недопущением дискриминации по тем или иным основаниям и т.д.

Если попытаться систематизировать различные формы и практики современного взаимодействия государства и общества, имеющих описанный характер мимикрии, её можно различать не только с точки зрения затрагиваемых институтов, но и по линии различных уровней политики, предполагающих методологические различия в рассмотрении описываемого явления. Иными словами, мимикрия представляет собой не столько локальный эффект деятельности латентных структур государства - она последовательно пронизывает политику как таковую и отражает специфику проживаемого момента для многих других социальных процессов: эрозия прежних разграничительных линий (между стратами, отраслями, государствами, дисциплинами, идеологиями, частной и общественной жизнью и др.) и кризис представительства (рост недоверия, фрагментация, замкнутость, нонконформизм).

Примером мимикрии на микро- и мезополитическом уровнях может выступать как раз современная практика GR, когда в различных группах и организациях выделяется самостоятельная деятельность по взаимодействию с властью (государством, местным самоуправлением), расширяется число людей, вхожих в различные кабинеты и способных выступать проводниками нужных интересов, идентифицируются и используются слабые звенья в «периметре» государства (правовые коллизии, коррупция, межэлитные конфликты, слабость суверенитета).

Мимикрия на макрополитическом уровне - это формирование квазигосударственных общественных институтов, образующих партнёрские отношения между государством и гражданским обществом (его частями), примерами которых являются общественные палаты и другие производные от государства общественные структуры.

Мегаполитический уровень сегодня представляет особый интерес, поскольку прежде он всегда отличался ограниченным кругом акторов (государства и их объединения). Институты гражданского общества попадали на этот уровень через весьма сложные фильтры, обусловленные традиционной монополией государства на любые внешние сношения. Сегодня присутствие на мегаполитическом уровне негосударственных игроков перестаёт быть исключением, хотя и через развитие публичной дипломатии и инструментов

«мягкой силы» государство также стремится к наращиванию своих возможностей в расширяющейся глобальной конкурентной среде [12].

Взаимное проникновение государства и общества не является новым свойством политических систем. Как уже подчёркивалось, государство - социальное явление, противопоставление которого обществу является лишь одним из походов к рассмотрению проблемы. Новые процессы происходят в социуме в целом, и их проекция на отдельные его элементы позволяет формулировать закономерности в отдельных сферах общественных отношений. В частности, технологическое развитие, делающее возможным нечто новое, чего не было прежде, подталкивает к изменениям и смежные отрасли, и потенциальные сферы приложения. В современном мире, где взаимосвязанность и взаимозависимость превращаются из опций в системные параметры, социальная среда склонна к перманентному реагированию, которое не всегда поддаётся описанию с позиций традиционных представлений о бихевиоризме, поскольку не всегда следует в линейной логике со стимулами и частотой их появления.

Экономическое развитие и политика развития проявляются в качестве своего рода симулякров, которые существуют в качестве самостоятельных явлений, не всегда прямо связанных с реальными потребностями, проистекающими из структурных изменений: технологии развиваются - в экономике появляются новые модальности - политические акторы, чтобы иди в ногу со временем, выдвигают новые лозунги и приоритеты. Несмотря на стройность цепочки, ничто не мешает каждому из означенных звеньев следовать собственному алгоритму - сама динамика будет косвенным признаком развития, движения вперёд, к новому качеству отношений.

Возникновение новых технологий является лишь предпосылкой дальнейших изменений, в том числе и в социальной сфере - для приведения отношений в соответствие с новыми обстоятельствами, однако суть таких изменений не предопределена - это предмет изменений внутри самого общества. Государство, как правило, стремится к активной роли в этом процессе, поскольку испытывает риск статусных потерь в силу любого изменения статус-кво.

В преддверие четвёртой промышленной революции позиции государства сталкиваются с вызовами на различных уровнях взаимодействия - разнообразные негосударственные акторы, оспаривающие монополию публичной власти в различных типах отношений, усиливаются за счёт снижения

зависимости индивида от традиционных общественных благ и децентрализации приходящих им на смену (социальные сети вместо официальных СМИ, электронная почта вместо почтовой службы, личный транспорт вместо общественного и др.). Подобно тому, как портативные персональные компьютеры некоторое время назад резко ограничили конкурентоспособность громоздких суперкомпьютеров, способность в любой момент делать индивидуальный выбор становится более отвечающим политическим предпочтениям современного человека, нежели чем участие в коллективном голосовании один раз в четыре-пять лет.

Видение нового технологического уклада, которое формируется под воздействием растущих процессов цифровизации, придаёт новые импульсы конкуренции между обществом и государством. Если для первого основной дискурс формируется в контексте кастомизации (персонализации) внешней среды посредством облегчения индивидуального доступа к необходимым сервисам и минимизации посредников, то для второго приоритетом становится сохранение своей субъектности в отношениях между индивидом (членом общества) и приобретающим ключевую роль цифровым носителем. Обеспечение безопасности - наиболее древняя миссия государства, обусловленная непосредственными предпосылками заключения «общественного договора» - вновь ставится во главу угла публичными институтами при наполнении «цифровой» повестки, однако она же и оспаривается самой сутью новой технологической волны: самоограничение в условиях неопределённости может способствовать усилению конкурентов. Об этом же говорит и известная «дилемма безопасности» [8], и её более новые интерпретации .

Поведение индивида, который одновременно является и пользователем (задающим требования к кастомизации), и гражданином (источником государственного суверенитета), в условиях накладывающихся друг на друга мегатрендов не позволяет с лёгкостью делать выбор между конкурирующими опциями, что способствует интеграции, а более конкретно - гибридизации социального и личного, политического и внеполитического, укреплению горизонтальных связей между институциональной заданностью и самоорганизацией. Мимикрия - одно из проявлений такого рода гибридизации, расширяющее окно возможностей для стремящегося к оптимизации всё более децентрализуемого процесса принятия решений индивида: государство мимикрирует в общественные структуры в поисках более адресных механизмов коммуникации (или их видимости) в рамках укрепления своей кон-

курентоспособности перед негосударственными акторами, общество же также мимикрирует под государство в поисках механизмов модерации своей конкурентной борьбы с наиболее «продвинутыми» пользователями. Широкий набор форматов социального взаимодействия оставляет достаточное пространство для реализации соответствующих процессов.

Диджитализация общественно-политической жизни пока не сформировала ясных контуров, по которым можно было бы судить о возникновении нового качества общественных отношений, отличного от уже известных моделей. Вместе с тем, процессы, происходящие в смежных сферах, изменения в которых традиционно сказывались на последующих трансформациях власти и управления, предопределяют более пристальное внимание к стратегиям ключевых акторов, претендующих на формирование подходов к регулированию формирующихся процессов. Текущее состояние характеризуется поиском действующими институтами своего места в меняющейся внешней среде, и поддержание процессов мимикрии оставляет возможность для их последовательного трансфера и в следующий уклад.

Литература

1. Алексеева Т.А. Современная политическая мысль (XX-XXI вв.): Политическая теория и международные отношения. М.: Аспект-пресс, 2015.

2. Барановский В.Г. Изменения в глобальном политическом ландшафте // Пути к миру и безопасности. 2017. №1(52).

3. Ганабина Е.Д. Взаимодействие государственных корпораций и местного самоуправления // Приоритетные научные направления: от теории к практике. 2016. №25-2.

4. Манойло А.В. Основные теории современных информационных войн // Геополитический журнал. 2017. №4.

5. Салин П.Б. Механизмы и каналы медиаманипулирования массовым политическим сознанием. // Политическая наука. 2017.

6. Соловьёв А.И. Принятие и исполнение государственных решений. М.: Аспект Пресс, 2017.

7. Соловьёв А.И., Миллер Т.В. Латентная сфера политики: версия теоретической идентификации // Государственное управление. Электронный вестник. 2017. Вып. №63. URL: http://e-

journal.spa.msu.ru/uploads/vestnik/2017/vipusk_63._avgust_2017_g./pravovi

e_i_polititcheskie_aspekti_upravlenija/solovyov_miller.pdf (дата обращения 05.06.2018)

8. Цыганков П.А. Негосударственные участники мировой политики: взаимодействие с государствами и межправительственными организациями // Международные отношения. 2013. №3.

9. Bennett A. US Government and Politics for A-level. Hachette UK. 2017.

10. Herz J. Idealist Internationalism and the Security Dilemma // World Politics. 1950. Vol. 2, No. 2.

11. Jervis R. Perception and Misperception in International Politics. New York: Princeton University Press, 1976.

12. International Relations and Security in the Digital Age. Ed. by Johan Eriksson, Giampiero Giacomello. London: Routledge, 2007.

13. Digital Dilemma: Turning Data Security and Privacy Concerns Into Opportunities. Pulse Survey. Harvard Business Review. 2007. Nov. 10.

14. Naim M., What Is a Gongo? // Global Politics in a Changing World. Boston, New York: Houghton Mifflin Harcourt Publishing Company, 2009.

References

1. Alekseeva T.A. Sovremennaya politicheskaya mysl' (XX-XXI vv.): Politicheskaya teoriya i mezhdunarodnye otnosheniya. M.: Aspekt-press, 2015.

2. Baranovskij V.G. Izmeneniya v global'nom politicheskom landshafte // Puti k miru i bezopasnosti. 2017. №1(52).

3. Ganabina E.D. Vzaimodejstvie gosudarstvennyh korporacij i mestnogo samoupravleniya // Prioritetnye nauchnye napravleniya: ot teorii k praktike.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

2016. №25-2.

4. Manojlo A.V. Osnovnye teorii sovremennyh informacionnyh vojn // Geopoliticheskij zhurnal. 2017. №4.

5. Salin P.B. Mekhanizmy i kanaly mediamanipulirovaniya massovym politicheskim soznaniem. // Politicheskaya nauka. 2017.

6. Solov'yov A.I. Prinyatie i ispolnenie gosudarstvennyh reshenij. M.: Aspekt Press, 2017.

7. Solov'yov A.I., Miller T.V. Latentnaya sfera politiki: versiya teoreticheskoj identifikacii // Gosudarstvennoe upravlenie. EHlektronnyj vestnik.

2017. Vyp. №63. URL: http://e-

journal.spa.msu.ru/uploads/vestnik/2017/vipusk_63._avgust_2017_g./

pravovie_i_polititcheskie_aspekti_upravlenija/solovyov_miller.pdf (data

obrashcheniya 05.06.2018)

8. Cygankov P.A. Negosudarstvennye uchastniki mirovoj politiki: vzaimodejstvie s gosudarstvami i mezhpravitel'stvennymi organizaciyami // Mezhdunarodnye otnosheniya. 2013. №3.