CC BY
163
16. Псково-Печерский монастырь. Общий культурно-исторический очерк. - Рига: Рити, 1929.
17. Сивашова М. Латгальский текст в литературе русского зарубежья: дис. ...канд. филол. наук. - Даугавпилс, 2012.
18. Benfougal T. Nouveaux terrains ethnographiques du Musee de l’Homme, annees 1930. Retour sur les missions de B. Vilde et L. Zouroff au Setumaa (Russie-Estonie) // Retour sur le terrain. Nouveaux regards, nouvelles pratiques. Eurasie. - 2010. - № 20. - P. 93 -143.
19. Zouroff L. Dyrkan av stenar, kallor och trad bland setukeser och ryssar i Petseri-omradet [Традиция поклонения камням и источникам среди сету и русских Печорского района] // Folk-Liv. Acta ethnologica et folkloristica Europaea. - T. IV. - Stockholm, 1940. -P. 62 - 77.
М. В. Заваркина
«Кулацкая утопия» А. Чаянова и «кулацкая хроника» А. Платонова
В статье рассматривается один из идеологических контекстов творчества А. Платонова 1930-х годов — теория кооперативной коллективизации А. Чаянова. Доказывается, что в повести-хронике «Впрок» Платонов, с одной стороны, художественно воспроизводит чаяновскую утопическую модель «города-сада», с другой - отходит от нее в своем понимании сущности коллективизации.
Ключевые слова: А. Чаянов, А. Платонов, контекст, коллективизация, утопия, антиутопия, метаутопия.
Повесть А. Платонова «Впрок», опубликованная в мартовском номере журнала «Красная новь» за 1931 год, вызвала жесточайшую критику. Сталин назвал произведение Платонова «рассказом агента наших врагов, написанным с целью развенчания колхозного движения» [3, с. 150]. А. Фадеев пишет разгромную статью под названием «Об одной кулацкой хронике», в которой проводит несколько литературных параллелей, в том числе и с «чаяновской кулацкой утопией» [15, с. 208].
В начале 1930-х годов проходит ряд показательных процессов по сфабрикованным делам, в том числе процесс «Трудовой крестьянской партии», вследствие чего был арестован выдающийся ученый и экономист, профессор Московской Сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева А. В. Чаянов. Повесть Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» (1920) фигурировала в материалах следствия как «программа» партии.
Исследователь В. Васильев считает, что у истоков новой русской прозы о судьбе советской деревни стоят три произведения: роман Е. Замятина «Мы», повесть А. Чаянова и роман А. Платонова «Чевенгур» [2, c. 304]. Исследователь не упоминает повесть-хронику Платонова «Впрок», написанную в 1930 году по «горячим следам» коллективизации, после выхода в свет статей Сталина «Головокружение от успехов. К вопросам колхозного
41
движения» и «Ответ товарищам колхозникам», в которых Сталин признает «перегибы», допущенные в процессе проводимой насильственными методами коллективизации, но всю вину перекладывает на местных активистов, которые неправильно трактовали директивы из центра. Незадолго до этого, в декабре 1929 года, на конференции аграрников-марксистов Сталин, призывая увеличить темпы коллективизации и «уничтожить кулака как класс», вспоминает и Чаянова: «Непонятно только, почему антинаучные теории “советских” экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати...» [14, XII, с. 152]. За две недели до съезда Чаянов выступит в печати с покаянным письмом, в котором будет вынужден признать свою теорию кооперации ошибкой [1, II, с. 338]. Эту судьбу повторит Платонов после публикации повести «Впрок», но письма, которые он напишет в редакцию газет «Правда» и «Литературная газета», так и не будут опубликованы.
А. Платонова мы знаем не только как самобытного писателя. После засухи 1921 года он активно занимается вопросами землепользования, публикует статьи, посвященные проблемам гидрофикации, разрабатывает планы страхования урожаев от засухи («Ремонт земли», «Великая работа», «Ревсовет земли»). С мая 1923 года состоит на службе в Воронежском губ-земуправлении, заведует работами по электрификации сельского хозяйства. В 1926 году Наркомат земледелия назначает Платонова заведующим отделом мелиорации Тамбовской губернии. Проблема электрификации советской деревни волнует его не меньше (брошюра «Электрификация», статья «Электрификация деревень»). О близости взглядов Платонова и Чаянова на коллективизацию исследователи пишут скудно [2; 9; 12]. Вместе с тем в повести «Впрок» «чаяновский контекст» позволяет уточнить авторскую позицию, авторскую точку зрения.
А. Чаянов больше известен как создатель теории трудового крестьянского хозяйства, один из основателей организационно-производственной школы экономистов-аграрников и организатор кооперативного движения в России с дореволюционных времен. Опираясь на самобытную и мощную аграрную традицию в России, Чаянов в работах «Организация крестьянского хозяйства» (1925), «Краткий курс кооперации» (1925), «Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации» (1927) разрабатывает теорию семейно-трудового крестьянского хозяйства. В качестве одного из источников экономической системы Чаянова исследователи называют столыпинскую аграрную реформу по укреплению фермерского (хуторского, отрубного) крестьянского хозяйства [5, с. 38]. Чаянов, признавая социалистический путь развития России, тем не менее шел в разрез с главной политико-экономической тенденцией, которая оформилась в стране во 2-й половине 1920-х годов: прекращение НЭПа и тотальная коллективизация. Его идеал - сильная и самостоятельная деревня, где не будет командно-административных методов регулирования, не будет быстрого и
42
бездумного собирания крестьян в колхозы, не будет уничтожения кулака как класса. Чаянов вместо «государственного коллективизма» предлагал пойти по пути «кооперативной коллективизации» и делал ставку на личный труд большой крестьянской семьи, которая далека, как от капиталистической фирмы, где главной мотивацией является прибыль, так и от государственного колхоза, где единственной мотивацией служит директива начальства. По мнению Чаянова, крестьянская семья заинтересована (на том этапе своего развития, на котором находилась советская деревня 1920х годах), не в получении прибыли, а в достижении баланса труда и потребления, обеспечения равномерной занятости всех членов семьи [16, с. 62]. В будущем она будет готова участвовать в кооперации и выходить на внешние рынки: «... единственно возможный в наших условиях путь внесения в крестьянское хозяйство элементов крупного хозяйства, индустриализации, государственного плана — это путь кооперативной коллективизации, постепенного и последовательного отщепления отдельных отраслей от индивидуальных хозяйств и организации их в высших формах крупных общественных предприятий» [16, с. 439]. Но Сталин ждать не хотел. Установка на ускоренную индустриализацию, на реализацию пятилетнего плана в четыре, а то и в три года, требовали вложений, которые можно было взять, только эксплуатируя деревню. Чаянов был записан к «правым уклонистам», один из главных представителей которых, Н. Бухарин, не считал коллективизацию единственной «столбовой» дорогой советской деревни и не отрицал возможности сотрудничества государства с крепкими кулацкими хозяйствами.
Свои идеи Чаянов высказывал не только в научных работах, но и в художественных произведениях, в частности, в повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Е. Замятин в статье «Генеалогическое дерево Уэллса» назвал постреволюционную Россию одной из «самых фантастичнейших стран современной Европы» [8, с. 608]. Строительство социалистического общества, вера в возможность сознательного вмешательства в объективный ход истории дали толчок для развития утопической и научно-фантастической литературы. Расцвет русской литературной утопии и антиутопии начинается уже после поражения первой русской революции - «Вечер в 2217 году» Н. Федорова (1906), «Красная звезда» и «Инженер Мэнни» А. Богданова (1908). Утопия и антиутопия -популярные жанры в период и после «военного коммунизма»: «Мы» Е. Замятина (1920), «Страна Гонгури» В. Итина (1922), «Грядущий мир» Я. Окунева (1923). Это время утопии машинизированного общества пролетарских писателей (А. Богданов, А. Гастев, В. Кириллов, И. Филипченко, ранний А. Платонов и др.) и крестьянской утопии (С. Есенин, Н. Клюев, П. Орешин, С. Клычков и др.) как воплощения крестьянской мечты о справедливости, о торжестве деревни и природы над городом, «сыном железа и скуки» (Н. Клюев). Две основные линии утопической литературы начала
43
XX в. соответствуют полярным типам представлений о будущем общественном устройстве, которые, пользуясь терминологией Г. Гюнтера, можно обозначить, как пространственные модели «утопии-города» и «утопии-сада»: «Если в городской утопии в центре внимания находится общественно-государственный, технико-цивилизаторский аспекты жизни, то утопия-сад отводит это место непринужденной семейной жизни в кругу близких и исконной близости человека к природе» [6, с. 253].
Идея утопического синтеза и построения социалистического «города-сада» активно обсуждалась со времен утопического социализма XIX веке. Но к концу 1920-х годов отношение со стороны государства и партии к любым утопическим мечтам, планам и прожектам, кроме «генерального плана» построения «научного коммунизма» становится резко негативным. Знаменательно, что в том же номере «Красной нови», где впервые публиковалась повесть Платонова, печаталось и продолжение статьи Н. Мещерякова «Научный социализм о типе поселений будущего общества». Автор статьи, упоминая о «прародителе» социализма XX века - утопическом социализме века XIX, пытается обосновать социализм в России как феномен абсолютно научный и не находит в идее стирания границ между городом и деревней ничего утопического, ссылаясь на статьи Энгельса, в частности, брошюру «К жилищному вопросу» (1873): «Утверждать, что освобождение людей от цепей, выкованных их историческим прошлым, будет полным лишь тогда, когда будет уничтожена противоположность между городом и деревней, - вовсе не является утопией; утопия возникает лишь тогда, когда пытаются, “исходя из существующих отношений”, предсказать форму, в которой должна быть разрешена та или иная противоположность, присущая существующему обществу» [10, с. 122]. О возможном слиянии города и деревни - как о реальном факте, а не утопическом прожекте - говорил и Сталин в речи «К вопросам аграрной политики в СССР» (1929): «...противоположность между городом и деревней будет размываться ускоренным темпом. Это обстоятельство имеет, товарищи, величайшее значение для всего нашего строительства. Оно преобразует психологию крестьянина и поворачивает его лицом к городу» [14, XII, с. 160].
Планы государства к концу 1920-х годов были четко обозначены (индустриализация, коллективизация, пятилетки), поэтому к мечтательству в литературе относились уже как к вредительству, а авторы многих утопических произведений были репрессированы (Я. Ларри, Н. Клюев, А. Чаянов). Повести Чаянова и Платонова тоже оказались не к месту и не ко времени. Близость художественных текстов Чаянова и Платонова начинается на уровне жанровой модификации, которую нельзя однозначно определить как утопию или антиутопию. В обоих случаях перед нами повести с открытым диалогом утопии и антиутопии, что позволяет назвать их метаутопиями. Так, в повести Чаянова путешествие Алексея по утопической
44
стране начинается с того момента, когда он, разочарованный и угнетенный жизнью в советской России периода «военного коммунизма», главными лозунгами которой стали: «Разрушая семейный очаг, мы тем наносим последний удар буржуазному строю!», «Семейный уют порождает собственнические желания...» [17, II, с. 7, 8], - фантастическим способом (в духе Гофмана) под именем Чарли Мен попадает в крестьянскую республику 1984 г. Эта республика - результат свершившейся в 1930 году «крестьянской революции», в ходе которой города с населением свыше 20 тысяч были упразднены, а остальные стали выполнять функции социальных и культурных узлов [17, II, с. 16-17]. Чаянов рисует утопическую модель «города-сада». В финале незаконченной повести герой, напуганный фанатизмом обитателей республики, не признающих никакую государственную власть и исповедующих радикальный анархизм, оказывается персоной non grata в утопическом крестьянском эдеме, где, как в любом тоталитарном государстве, нет свободы слова. Таким образом, повесть начинается и заканчивается как антиутопия.
О сложной жанровой природе повести-хроники Платонова «Впрок» исследователи писали не раз: «.с хроники “Впрок” при более пристальном взгляде слетает документальная, очерковая оболочка. Это типичное утопическое (или “мениппейное”) странствование» [12, с. 336]. Написанная «по ходу коллективизации» хроника Платонова все же остается повестью, художественным произведением, где автор не дает однозначного ответа и где каждому читателю предоставляется право самому судить о происходящем. Однозначная авторская позиция характерна не только для публицистических жанров, таких, как очерк и хроника, но и для жанра «чистой» утопии, где автор прямо, «без экивоков» описывает идеальное общество, определенность авторской позиции характерна и для антиутопии. Платонов, как и Чаянов, не пишет утопии или антиутопии, перед нами - метаутопия. Но возникает вопрос: рисует ли Платонов в повести свой идеал советской деревни?
«Душевный бедняк» Платонова, странствуя по колхозам, артелям, коммунам, рассказывает о жизни разной. В сельхозартели «Доброе начало», несмотря на название, одна из главных проблем - это недоверие крестьян, которые раньше жили единолично, к колхозной жизни и друг к другу. Отсюда и «кулацкие» поступки, например, стремление дать побольше корма «своему» мерину в ущерб другим. В деревне Понизовка коллективизация обернулась чередой бессмысленных кампаний, подменивших реальное дело, и то, что раньше было привычным занятием (сев или прополка), теперь делается по принуждению. Платонов создает панораму событий коллективизации, ему важно не только охватить по возможности все проблемы современной деревни, но и показать социалистический потенциал народной жизни, крестьянской цивилизации.
45
«Чаяновскую утопию» Фадеев увидел у Платонова в «С.-х. артели имени Награжденных героев», учрежденной, как следует из повествования, в 1923 году: «Десятки новых и отремонтированных хозяйственных помещений в плановом разумном порядке были расположены по усадьбе; три больших жилых дома находились несколько в стороне от служб, вероятно, для лучших санитарно-гигиенических условий. Если раньше эта усадьба была приютом помещику, то теперь не осталось от прошлого никакого следа. <...> Члены артели героев, устроенной по образцу якобы коммуны, имели спокойный чистоплотный вид <...> в артели было всего два трактора. Все работы совершались вековыми старинными способами; хорошие же результаты объяснялись крайним трудолюбием, дружной организацией и скупостью к своей продукции артельщиков.» [11, с. 335, 338].
Однако главный герой разочаровывается и здесь: «Чем больше я жил в этой артели, тем больше убеждался, что ее идеология - ханжество, несмотря на значительное общее достояние, несмотря на крупные производственные успехи. <...> Но откуда же это ханжество, эта хитрая скрытая борьба с партией и бедняками за сохранение только для себя своего удела?» [11, с. 337]. Если герой-рассказчик уличает в ханжестве зажиточных мужиков артели, то А. Фадеев в своей рецензии обвиняет в лицемерии самого писателя, так как «идиллия, описываемая Платоновым, выглядит прямо каким-то кулацким оазисом в пустыне бестолочи и сумятицы» [15, с. 208].
И Платонов, и его герой, «душевный бедняк», в котором присутствует ряд автобиографических черт, связывали с коллективизацией свои заветные социальные чаяния. В падении «последней бастилии эгоистического интереса» Платонову виделось «рождение нового человека, радостного растворения в общем» [12, с. 349], коллективизация входила в планы Платонова по поиску смысла «отдельного и общего существования». Но то, какими методами и с какой скоростью она проводилась, заставляло Платонова «сомневаться» в истинности происходящего. И здесь взгляды Платонова, действительно, близки взглядам Чаянова. Платонов, как и Чаянов, верит в торжество «социального начала» в крестьянине и тем ставит себя в очень опасное положение (в связи с проводимыми политическими процессами): «.эти качества (трудолюбие и дружная организация. - М. З.) должны остаться и тогда, когда эта ханжеско-деляческая артель станет большевистской. Что же будет в артели, если снабдить ее тракторами, удобрениями, приложить к ее угодьям, вместо сухого рачительства, ударный труд, сменить имущественного скопца на большевика и агронома и, главное, сделать артель действительно трудовым товариществом крестьян-бедняков?» [11, с. 339].
Однако здесь, как нам кажется, можно увидеть и существенное отличие идей Платонова от программы Чаянова. В теории Чаянова современ-
46
ные исследователи находят противоречия и недоработки, видел их и сам автор: не случайно, доведя в повести до абсурда дорогие для него идеи, он прервал повествование практически на полуслове, видимо, не зная, как выйти из утопического тупика [4, с. 153]. Но тогда, в конце 1920-х - начале 1930-х годов, Чаянову вменялось то, что он не увидел опасности в усилении крестьянских семей, которое в итоге привело бы к развитию капиталистических отношений в деревне. Платонов в это время мечтал о крестьянском будущем технически вооруженном современной наукой и техникой (в этом солидаризируясь с Чаяновым и приближаясь к его модели «города-сада»), но в котором не будет «своего» и «чужого», а земля станет «общим существом существования».
Утопическая модель и у Чаянова, и у Платонова шла в разрез с государственной утопией, и связано это прежде всего с темой семьи. Согласимся с мнением И. А. Спиридоновой, что тема «социализм и семья» наполняется у Платонова «своим, вступающим в напряженный диалог, все чаще - конфликт с эпохой, содержанием» [13, с. 280]. Если в 1920-е годы Платонов сближается с государственной утопией «государство-семья», то в 1930-е - 1940-е годы в творчестве писателя, по словам Г. Гюнтера, «центр тяжести перемещается от Большой семьи советского общества к малой естественной семье» [7, с. 305]. Ключевая для Чаянова-экономиста, философа, художника мысль о роли традиционной семьи в становлении личности, общества, государства будет художественно-философски раскрыта Платоновым в его рассказах конца 1930-х - 1940-х годов («Среди животных и растений», «Жена машиниста», «Размышления офицера», «Возвращение»). В повести «Впрок» эта тема пока не столь очевидна, остается «за текстом», однако выявленный «чаяновский след» позволяет уточнить авторскую позицию, расширяя идеологические контексты творчества писателя.
Список литературы
1. Балязин В. А. В. Чаянов: «Сельская жизнь - естественное состояние человека» // Сеятели и хранители: Очерки об известных агрономах, почвоведах, селекционерах, генетиках, экономистах-аграрниках: в 2 кн. - М.: Современник, 1992. - C. 291-374.
2. Васильев В. Судьбы деревни и культуры (футурологическая проза) // Молодая гвардия. - 1999. - № 3-4. - С. 304-348.
3. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) - ВКП(б), ВЧК - ОГПУ - НКВД о культурной политике. 1917-1953 гг. - М., 1999.
4. Герасимов И. Душа человека переходного времени. Случай Александра Чаянова. - Казань: Анна, 1997.
5. Глаголев А. И. Хозяйственное учение А. В. Чаянова // Взгляды М. И. Туган-Барановского, А. В. Чаянова, Н. Д. Кондратьева, Л. Н. Юровского и современность: сб. обзоров. - М., 1991. - С. 35 - 63.
6. Гюнтер Г. Жанровые проблемы утопии и антиутопии и «Чевенгур» А. Платонова // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. -М.: Прогресс, 1991. - С. 252-276.
47
7. Гюнтер Г. Любовь к дальнему и любовь к ближнему: Постутопические рассказы А. Платонова второй половины 1930-х гг. // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. - М.: ИМЛИ РАН: Наследие, 2000. - Вып. 4. - С. 304-312.
8. Замятин Е. «Мы»: Повести. Рассказы. Пьесы. Статьи и воспоминания. - Кишинев, 1989. - С. 603-608.
9. Малыгина Н., Матвеева И. Комментарии // Платонов А. П. Эфирный тракт: Повести 1920-х - начала 1930-х годов / под ред. Н. Малыгиной, сост. Н. В. Корниенко. - М.: Время, 2011. - С. 511-558.
10. Мещеряков Н. Научный социализм о типе поселений будущего общества // Красная новь. - 1931. - № 3. - С. 122-132.
11. Платонов А. П. «Впрок» // Платонов А. П. Эфирный тракт: Повести 1920-х -начала 1930-х годов / под ред. Н. Малыгиной, сост. Н. В. Корниенко. - М.: Время, 2011. - С. 284-350.
12. Роднянская И. «Сердечная озадаченность» // Андрей Платонов: Мир творчества. - М., 1994. - С. 330-354.
13. Спиридонова И. А. Тема семьи в рассказах Платонова 1930-х гг. // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. - М.: ИМЛИ РАН, 2003. - В. 5. -С. 277-290.
14. Сталин И. В. «К вопросам аграрной политики в СССР» // Сталин И. В. Собрание сочинений: В 18 т. - М.: Государственное изд-во политической литературы, 1946 - 2006. - С. 141 - 172.
15. Фадеев А. «Об одной кулацкой хронике» // Красная новь. - 1931. - № 5-6. -С. 206-209.
16. Чаянов А. В. Крестьянское хозяйство. Избранные труды. - М.: Экономика,
1989.
17. Чаянов А. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии // Проза 1920 - 1940-х годов: в 3 т. / сост., коммент. Н. В. Корниенко. - М.: СЛО-ВО/SLOVO, 2001.
Т. А. Снигирева, А. В. Подчиненов Исторический роман: версия Б. Акунина*
В статье показано, как особенности исторической оптики Б. Акунина, индивидуальные особенности его таланта и принадлежность к беллетристическому пласту современной отечественной литературы привели писателя к созданию своего варианта жанра исторического романа - исторического детектива-расследования, включающего в себя элементы постмодернистского иронического романа-стилизации.
Ключевые слова: историософия, историческая оптика, исторический роман, исторический детектив-расследование, стилизация, игра, ирония.
Рубеж XX - XXI веков ознаменован очередной попыткой изменения исторической оптики, очередным переписыванием истории России, сменой стратегий чтения прошлого. Как следствие - сравнимый только с три-
* Работа выполнена в рамках интеграционного проекта УрО-СО РАН «Литература и история: взаимодействия и типы повествования».
48
