CC BY
14Павлюченков Николай Николаевич
канд. богословия, канд. философских наук, доцент, ст. науч. сотрудник Научного центра истории богословия и богословского образования ПСТГУ Российская Федерация, 127051, г. Москва, Лихов пер., 6/1 [email protected]
«Кто не умер, тот никогда не взойдет на эту высоту». К статье священника Павла Флоренского «Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечева»
Аннотация: В статье рассмотрена работа свящ. П. Флоренского «Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечева», написанная в 1923 г. Свящ. П. Флоренский полагал, что небольшая рукопись, найденная после смерти о. Алексея, была написана его рукой и представляла собой надгробное слово, написанное им для самого себя. Это обстоятельство послужило поводом для Флоренского изложить свою, своеобразную трактовку смерти праведника - как соединения со своим высшим Я. Автор делает вывод, что в целом в рассматриваемой работе нашел свое отражение интерес к оккультно-теософским концепциям, заметно усилившийся у о. Павла Флоренского после 1917-1918 гг. Но, как и ранее, для Флоренского это означало, конечно, не утрату православно-церковного мировоззрения, а допустимость самых широких пределов для философско-богословского поиска. В заключение приведены свидетельства того, как иногда личный церковный опыт о. П. Флоренского не находил своего соответствия в его же философско-богословских
концепциях.
Ключевые слова: Флоренский, Мечев, смерть, надгробное слово, личность,
теософия, оккультизм
Nikolay Pavlyuchenkov
Candidate of Theology, Candidate of Philosophical Sciences, Associate Professor, Senior Fellow at St. Tikhon's Orthodox Humanitarian University Russian Federation, 127051, Moscow, Likhov per., 6-1 [email protected]
"He who is not dead will never ascend to this height". On the "Arguments in case of the death of Father Alexey Mechev" by priest Pavel Florensky
Abstract: The article considers the work of priest P. Florensky "Reasoning in the case of the death of Father Alexey Mechev", which was written in 1923. Priest. P. Florensky believed that a small manuscript found after the death of Fr. Alexey was written by his hand and was a tombstone written by him for himself. This circumstance was the reason for Florensky to present his peculiar interpretation of the death of the righteous as a union with his higher Self. The author concludes that, in general, the interest in occult-theosophical concepts is reflected in the work under consideration. This interest was noticeably strengthened by Fr. Pavel Florensky after 1917-1918. But, as before, for Florensky, this meant, of course, not the loss of the Orthodox-ecclesiastical worldview, but the permissibility of the widest limits for philosophical and theological search. In conclusion, the article provides evidence of how sometimes the personal church experience of fr. P. Florensky did not correspond to his own religious and philosophical concepts.
Keywords: Florensky, Mechev, death, tombstone, personality, theosophy, occultism
Работа священника Павла Флоренского, о которой здесь идет речь, очень редко цитируется в исследовательской литературе. Как представляется, это происходит, прежде всего, вследствие необычности обсуждаемой в ней темы. Исследователи творчества этого русского мыслителя давно достаточно жестко разделены на его почитателей и тенденциозных критиков. И в данном случае первые должны признать эту работу курьезом, подобным работе «Мнимости в геометрии» 1922 г., где Флоренский с научной точки зрения предлагал вернуться к геоцентрической системе мира и утверждал, что на расстоянии между орбитами планет Уран и Нептун происходит реальный переход в мир вечных платоновских идей. А вторые этой работой получают лишний повод обвинить Флоренского в «мистификации» и подвергнуть сомнению научную добросовестность вообще всех его разработок.
Данная работа была написана 13 августа 1923 г. Начинается она с констатации факта: после смерти о. Алексея Мечева на столике возле его кровати была найдена небольшая рукопись, в которой неизвестный автор, подписавшийся просто «А», представил свое надгробное слово почившему. Флоренский на протяжении нескольких страниц приводит аргументы, согласно которым это записка о. Алексея и представляет собой надгробное слово, написанное для самого себя. Иначе говоря, предчувствуя кончину, о. Алексей сам подготовил себе некролог, оказавшийся своеобразной его последней проповедью. «Мир, - пишет Флоренский, - верит лишь в себя и потому последнее слово суда и одобрения оставляет за собой». Но о. Алексей жил «поперек мира», а потому и в данном случае не смог поступить по-обычному, по-мирскому.
Своим последним словом он показал, что не признает за миром права суда, ибо «духовного судит только духовный». Мир ждал повода к похвале, но о. Алексей пресек эту возможность и сам сказал о себе, или, точнее, об о. Алексее то, что услышал в ином мире, которому и принадлежит суд и похвала. Своим словом о. Алексей в последний
раз, но с окончательной силой возвестил духовную свободу, которую
возвещал все время своего служения1.
Ключевая фраза во всем этом пассаже, которым завершается 30-страничный текст «Рассуждения» Флоренского, - утверждение, что о. Алексей сам перед своей кончиной услышал и записал похвалу себе, раздавшуюся из иного мира. Но здесь не идет речь о том, что душа о. Алексея прежде реальной кончины тела выходила на суд Божий. Здесь речь идет о своеобразной трактовке смерти праведника как соединения со своим высшим Я, возвращения туда, где исчезают всякие психологизмы и субъективизмы, всякие обманы и мечтания, в том числе и о себе самом. При этом образ человеческой личности раздваивается: после смерти высшее Я судит прожившего жизнь человека с некоторым моментом отчуждения, так, как будто это две онтологически нетождественные реальности.
Подобные взгляды представляют собой достаточно интересный аспект в наследии свящ. П. Флоренского. Можно вспомнить, что уже в ранней работе «О типах возрастания» (1906) он начинал с утверждения несомненного факта определенной «двойственности» человека («безусловная» и «условная» ценность его личности)2. И очень характерно, что с самого начала разработки Флоренским своей концепции двух Я в человеке, она не подтверждалась у него святоотеческим материалом, ни богословским, ни аскетическим. Но при этом всегда сохранялась внешняя видимость опоры на церковную традицию.
В студенческой проповеди «Радость навеки» (1907) Флоренский говорил о том, что каждый человек свят в сокровенных тайниках своей души, а в «Столпе и утверждении Истины» (19081914) представил богословскую интерпретацию этой «святыни» как «Образа Божия», отождествляемого с «высшим» или «Истинным» Я человека. В представлении Флоренского это не образ устроения человека, а вполне конкретная онтологическая реаль-
1 Флоренский П., свящ. Рассуждения на случай кончины отца Алексея
Мечева // Он же. Сочинения: в 4 т. М., 1996. Т. 2. С. 616.
2 Флоренский П. А. О типах возрастания // Сочинения: в 4 т. М., 1994.
Т. 1. С. 282.
ность, обоженная в Божественной вечности и укорененная в «недрах» Св. Троицы.
Эта «земная одежда»3 называется Флоренским также «самостью». Она облекает сокровенное «истинное» Я «корой» греха в случае, если творческое самораскрытие человека осуществляется вне христианской любви и готовности к самопожертвованию ради другого («Ты»). В таинстве покаяния такая злая самость претерпевает отсечения и усечения4, в результате чего «истинное» Я человека постепенно раскрывается в его земной «одежде» и приносит ей, таким образом, вечное обожение5. В концепции «Столпа и утверждения Истины» это означает обретение личным самосознанием человека своей вечной обоженной основы, достижение человеческой личностью подлинной целостности как единства эмпирического самосознания и вечного «Богосознания».
Противоположная ситуация характеризуется постепенным укоренением «самости» во зле, превращением ее в полностью злую самость, которая для своего сокровенного «Богосознания», «истинного» Я, становится непроницаемой. Если в таком состоянии человеческая личность подойдет к дню Страшного Суда, то она претерпит «рассечение», - уже не очистительное, как в таинстве Покаяния, а, по существу, катастрофическое, поскольку «отсечения» потребует уже не «часть» ее, а все содержание человеческих мыслей, чувств и деятельности. Тогда, пишет Флоренский, «погибает все содержание сознания, поскольку оно - не из веры, надежды и любви. Спасется... голое Бого-сознание без само-сознания»6, т. е. чистый Образ Божий, высшее Я без Я самосознающего. «Злая самость», как «одежда», «сбрасывается» в день Страшного Суда, оставляя только оказавшийся не реализованным в эмпирии Образ Божий. Будучи сознанием, замкнутым на самом себе, она («злая самость») определяется как «психический феномен без ноумена, застывшее явление без являющегося»7. В системе взглядов
3 Флоренский П. А. [Сочинения]. Т. 1 (1). Столп и утверждение Истины. М., 1990. С. 235.
4 Там же. С. 219-220.
5 Там же. С. 230.
6 Там же. С. 233.
7 Там же. С. 240-241.
Флоренского это уже область фактического небытия, мир чистой субъективности, который существует только для самой злой самости и более ни для кого8.
На такую концепцию в разное время критически реагировали даже почитатели Флоренского. Так, по замечанию игумена Андроника (Трубачева), Флоренский фактически «вынес существование геенны... в область небытия»9, а Николай Лосский отметил, что, по Флоренскому, «человеческая личность состоит из двух Я, которые могут отделиться друг от друга: одно Я обречено на вечные мучения, а другое - на вечное блаженство. Но это совершенно невозможно»10.
Но Флоренский хотел, таким образом, совместить две, как он писал, непреложные истины: невозможность всеобщего спасения и невозможность вечных мук. Для этого, собственно, и нужна была эта доктрина двух Я, одно из которых как составляющее обоженную основу человека (его объективированный «Образ Божий») не может погибнуть, а второе, в случае предельного зла, становится нереальностью. Обращает на себя внимание устойчивое употребление Флоренским термина «одежда», ближайшим образом отсылающего не к ап. Павлу и не к Евангельской притче о брачном пире (как о. Павлу хотелось бы), а к теософско-мистиче-скому учению о множестве тел человека, являющихся «временной «одеждой» для его высшего Я.
О том, что человеческая личность состоит из нескольких уровней бытия, Флоренский прямо писал в своей поздней работе «Имена» (1926). Здесь «одежда» «Истинного» Я, по существу, рассматривалась как совокупность различного материала, который «истинное» Я усваивает себе при своем «воплощении». Этот материал - «мистический, оккультный, социальный, психический и физический»11 - образует индивидуальное
8 Флоренский П. А. [Сочинения]. Т. 1 (1). Столп и утверждение Истины. С. 247.
9 Трубачев А., иеромон. Теодицея и антроподицея в творчестве священника Павла Флоренского. Томск, 1998. С. 30.
10 Лосский Н. О. История русской философии / пер. с англ. М., 1991.
С. 246.
11 Флоренский П. А. Имена. Харьков; М., 2000. С. 52-53.
целое и называется «эмпирической личностью»12 или просто «личностью»13.
Но в целом нужно сказать, что вопрос о «взаимоотношениях» двух Я в человеке не стал в антропологии Флоренского предметом специального рассмотрения. По всей видимости, он останавливался перед этой тайной, не считая возможным ее окончательное прояснение для эмпирического сознания. И в этом отношении разработанная им версия написания о. Алексеем проповеди на свою собственную смерть явилась для него попыткой все же как-то приблизиться к прояснению этого вопроса.
«Батюшки о. А. нет больше... - говорилось в рукописи, обнаруженной после смерти о. Алексея. - Он во гробе. Подойдите к этому гробу и научитесь у лежащего в нем, как вам жить по-христиански, по-Божию, в юдоли плача...»14 «Он умел жить по-Божьи, как подобает истинному христианину. Не думай, что жить на земле только для Бога нельзя. Се гроб, который обличает тебя. В чем, вы спросите, смысл такой жизни? В одном: в полном умерщвлении всякого самолюбия. С утра до вечера он жил только на пользу ближних»15.
По мысли Флоренского, если бы о. Алексей написал свое «Надгробное слово» тоном покаяния, свидетельствуя о своих грехах, тогда в нем усмотрели бы истинную объективность: «Большинство спешит к преувеличенному самоуничижению», тайно надеясь на похвалы, делая и покаянные слезы Марии Египетской «фасоном духовной моды... лестной самолюбию».
Но нужно действительно умереть, действительно порвать все узы самолюбивой привязанности к Я, чтобы иметь силу взглянуть на свою личность бескорыстным взором и сказать о ней воистину, как об Он. Высшая мера этой способности обнаруживается в правдивой похвале, в доброй оценке всего доброго, но без самодовольства
12 Флоренский П., свящ. Из богословского наследия // Богословские труды. 1977. Сб. 17. С. 218.
13 Там же. С. 122.
14 Флоренский П., свящ. Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечева... С. 616-617.
15 Там же. С. 618.
и пристрастия. Кто не умер, тот никогда не взойдет на эту высоту
(курсив мой. - Н. П.)16.
О. Алексей, как полагал о. Павел, пережил опыт смерти накануне своей действительной кончины, увидел себя лежащим во гробе, и это видение заставило его написать «Надгробное слово» самому себе. Но в трактовке о. Павла данный опыт в глубине своей заключал в себе нечто совсем иное, чем общеизвестные (и даже ставшие в ХХ в. предметом научного исследования) случаи, обычно интерпретируемые как созерцание тела «вышедшей» из него душой. Флоренский передает полученный им через сына о. Алексея - о. Сергия Мечева - рассказ, как за два-три дня до кончины о. Алексей «внезапно увидел себя гуляющим в саду и крайне удивился при виде своего тела, лежащего на кровати как мертвое». Это «выхождение» для о. Павла означает более всего внутренний процесс, равно как и созерцание себя во гробе открылось, как он указывает, «внутреннему взору о. Алексея»17. Здесь не «душа» созерцает оставленное ею тело, а «внутренний взор» из глубины смотрит на свое «земное существо»18, и о. Алексей Мечев, по мнению Флоренского, составил слово «не о себе, а о своей личности, рассматриваемой со стороны (курсив мой. - Н. П.)»19.
Версия с «Надгробным словом» о. Алексея позволяет Флоренскому проиллюстрировать и дополнить сказанное в «Столпе и утверждении Истины» относительно самости как земной «одежды» «истинного» Я человека. Если в случае с грешником эмпирическая личность человеческого самосознания после физической смерти человека отчуждается от своего высшего, обоженного основания, то в случае с праведником это последнее вступает с эмпирической личностью в тесное единство, и достигается высшая цель, когда человек переносит свое земное Я из эмпирии в Вечность, где это Я уже является «истинным» и «безусловным». И оттуда, с позиций своего «истинного Я», человек может в высшей степени объектив-
16 Флоренский П., свящ. Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечева... С. 595-596.
17 Там же. С. 606.
18 Там же.
19 Там же. С. 594.
но судить о своем же Я в эмпирии, принимая его одновременно как свое Я и как нечто объективированное, о котором можно говорить в третьем лице, как об «Он».
В этом видении, как, вероятно, и вообще в последнее время своего пребывания на земле, о. Алексей настолько перенес свое Я в другой мир, что о том старике, который лежал в постели, уже не мог помыслить, как о Я или о чем-то близком Я <...> Он говорит сейчас не о себе, а об некоем, об ММ, и совпадение этого NN с его личностью есть частное обстоятельство, не привлекающее к себе его внимание. Не то важно, что через этого NN говорил или говорю Я, а то, что говоримое есть истина (курсив мой. - Н. П.)20.
Конечно, всем этим «рассуждением» Флоренский не ставил цель ни для читателя, ни для самого себя полностью раскрыть характер взаимодействия двух Я в человеке. Но в этом тексте особенно отчетливо просматривается его убеждение в том, что опыт смерти способен прояснить тайну человека. Но опыт смерти, в свою очередь, был воспроизводим в опыте древних мистерий, как, по крайней мере, считали сами их участники и как полагал сам Флоренский. В своей работе «Не восхищение непщева. К суждению о мистике» (1916) он пытался показать, что сокровенная суть мистерий заключалась в достижении созерцания высших «сущностей», которые в его философии отождествлялись с тем же «истинным» Я человека.
Профессор П. Страхов в исследовании древних культов и мистерий (1916) предположил, что в древних мистериях «высшим мистическим достижением» явилось состояние, «когда человеческая личность оказывалась как бы одержимой божеством». Состояние вхождения таинственного существа в человека в экстазе переживается «как известное раздвоение личности, причем обе половины ее - человеческая и божеская - ощущаются как единая живая личность, резко разнящаяся от обычного реального человеческого существа». В результате получается «расширенное и про-
20 Флоренский П., свящ. Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечева... С. 606, 607.
светленное экстазом сознание», воспринимаемое человеком как «высшее бытие»21.
П. Страхов был знаком с работами Флоренского и, в частности, ссылался на его мнение о мистериях как источнике возникновения у человека чувства пантеистического слияния со всем бытием22. В данном случае Флоренский со своих позиций, очевидно, не согласился бы с описанием мистериального опыта как состояния вхождения в человека таинственного «существа». С его точки зрения, это сугубо внутренний опыт человека, когда его эмпирическое Я встречается с Я «истинным», воспринимаемым в дохристианской древности как внешнее по отношению к человеку «божество». Представляется очевидным, что здесь мы вступаем в область понятий и реальностей, выходящих за пределы церковного святоотеческого опыта, и примечательно, что о. Павел действительно не приводит для подтверждения своих взглядов ни одного святоотеческого источника. Рассматривая древние мистерии, он как аксиому принимает положение о прямой связи христианства с дохристианскими мистериями. Христианство, по его убеждению, выросло из этих мистерий, приняв в себя новое содержание, обусловленное Боговоплощением. Это не было разрывом с языческим прошлым, а лишь - исправлением его заблуждений. И «Рассуждения на случай кончины о. Алексея Мечева» представляют собой одно из наиболее ярких проявлений таких убеждений о. Павла.
В этой связи в определенной степени становятся понятными сохранившиеся свидетельства о том интересе, который к лекциям Флоренского в начале 1920-х гг. проявляли теософы и интересующиеся оккультизмом. Флоренский не только мог говорить на их языке, но в силу своей академической образованности также
21 Страхов П. Воскресение. Идея воскресения в дохристианском религиозно-философском сознании [1916]. Киев, 2002. С. 77. Интересно отметить, что П. Страхов был знаком со «Столпом» о. Павла и ссылался на него, отметив, в частности, что «проф. Флоренский предполагает возможность возникновения чувства пантеистического слияния со всем бытием именно на почве "хмелевого восторга" мистерий» (Там же. С. 131).
22 Там же.
мог раскрывать пред ними древние источники тех учений, которыми они были увлечены. При этом в его лице они встречали компетентного критика этих учений за их неспособность приводить своих последователей к Богу - Творцу и Спасителю. Именно в этом смысле Флоренский, например, называл антропософию Р. Штайне-ра «атропософией», т. е. атрофией мудрости. Позицию Флоренского относительно современных ему теософии и оккультизма можно выразить так: они лишь касаются древней мудрости, будучи не в состоянии ее постичь во всей ее глубине. В древней мудрости Флоренский видел исход к христианству в его вполне конкретном, «историческом» воплощении, тогда как современная ему теософия - создание Елены Блаватской и Анны Безант - ценила эту мудрость саму по себе, рассматривая Христианскую Церковь лишь как ее декоративное, «экзотерическое» оформление.
Теософия апеллировала к «эзотерическому» знанию, которое, по определению Е. Блаватской, не новое откровение, а лишь раскрытие «старых, очень старых истин... архаического знания»23. По сути, это аналог «общечеловеческого» мировоззрения, которое стремился выявить Флоренский. Преемница Блаватской А. Бе-зант определяла высшее (или «духовное») Я как «луч всемирного сознания»24 или как «временно отделившуюся частицу Божественного сознания»25, аналогичного «Богосознанию», о котором Флоренский писал в «Столпе и утверждении Истины»26. Безант говорила о той работе, которую это Я ведет со «своей собственной личностью», и о том, что есть «великие освобожденные Души... о которых мы говорим как об Учителях», которые «поднялись над личностью»27.
В «Рассуждении на случай смерти о. Алексея Мечева» Флоренский говорит как будто о том же: о. Алексей достиг своего «истин-
23 Блаватская Е. П. Ключ к теософии // Вестник общества друзей
Е. П. Блаватской. М., 1992. Вып. 2. С. 28.
24 Безант А. О страдании // Вестник общества друзей Е. П. Блаватской.
М., 1992. Вып. 1. С. 29, 34.
25 Безант А. О радости // Там же. С. 41.
26 Флоренский П. А. [Сочинения]. Т. 1 (1). Столп и утверждение Истины. С. 233.
27 Безант А. О страдании... С. 38.
ного» Я и поднялся над своей земной личностью, получив возможность по достоинству ее оценить. Но здесь, во внешнем сходстве с теософской антропологией, скрывается достаточно глубокое различие. Самое сильное унижение человека звучит как раз в возвышенных словах А. Безант: «По сущности своей мы вечны... центр нашей жизни - "я" внутри нас - бессмертно и вечно, оно не может ни измениться, ни умереть»28. Но при этом в конечном итоге всего теософского учения, это «я» не суть «наше», не суть человеческое; оно лишь пользуется всякий раз вновь формируемой эмпирической личностью для своих целей, «чтобы научиться и накопить опыт»29.
При всех своих апелляциях к той же древней мудрости, из которых хотели исходить последователи теософии Блаватской-Без-ант, Флоренский не может так судить о человеке, зная, что для его спасения человеком стал Сам Бог. В «Рассуждении на случай кончины отца Алексея Мечева» он высказал вполне определенно следующую мысль: еще при земной жизни в о. Алексее проявилось его высшее Я, по отношению к которому конкретный эмпирический человек есть нечто «внешнее», подобно тому как «внешним» в процессе физической смерти становится для души ее тело. Конкретный о. Алексей относительно его высшего Я созерцается с нескрываемым оттенком отчуждения, - не в негативном смысле, а как орудие, через которое высшее Я являло поучительный пример и творило «радость миру». И в данном случае, при созерцании с позиции высшего Я, даже не важно, кто конкретно явился этим орудием; это просто «К№>30, или «старик, который лежит в постели»31.
Но при всем том в опыте смерти конкретный о. Алексей, его эмпирическая личность как личность праведника, как самость, не покрывшая «корой» греха свое «истинное» Я, с этим «истинным» Я соединилась, стала единым целым. Она не «затерялась», не была «сброшена» «истинным» Я как уже не нужная «одежда», а сама
28 Безант А. О страдании... С. 33-34.
29 Там же. С. 29.
30 Флоренский П., свящ. Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечева... С. 607.
31 Там же. С. 606.
стала, согласно концепции «Столпа и утверждения Истины», причастницей вечного обожения. Фактически то, что теософская доктрина утверждает относительно участи эмпирической личности каждого человека, в системе взглядов Флоренского справедливо только для участи грешника, чья самость оказалась полностью «злой». В отличие от теософского представления о человеке, для Флоренского в конечном счете «зло» представляет собой не сама эмпирическая личность как таковая, а ее предельная индивидуализация, эгоистическое замыкание самой в себе. Личность же праведника, каким был о. Алексей Мечев, открыта для Божественной Любви и для принятия в себя другого. «Истощаясь» и «теряя» себя в другом, такая личность обретает подлинное свое достоинство как единственное и неповторимое Я пред Богом.
Можно видеть, что Флоренский, таким образом, существенно корректирует теософский взгляд на человека, углубляет его исходя из своего христианского мировоззрения, но при этом остается на той же антропологической основе, что и современные ему теософы. Он стремится решить проблему двух Я в человеке, сама постановка которой вряд ли может быть оправдана исходя из христианских святоотеческих источников. Это, конечно, не единственный, но один из наиболее ярких примеров ориентации Флоренского на нетрадиционные для христианской Церкви источники, в результате чего в его трудах появлялись столь же нетрадиционные для христианского богословия концепции.
Вместе с тем нельзя не обратить внимания на то, что эти концепции весьма мало отражали личный церковный опыт о. Павла, фиксируемый иногда в его отдельных записях, предназначенных не для публикации, а для семейного архива. Например, в 1917 г., полагая уже вполне реальной свою кончину как исповедника или мученика, он писал своим детям, что после смерти будет всегда с ними «душей», а «если Господь позволит», то будет и приходить к ним и смотреть на них32. Также не содержалось никаких следов неизвестной в Церкви танатологии и в записи Флоренского в апреле 1919 г., в которой он завещал детям молиться «к друзьям и покровителям нашего дома» - иеромонаху Исидору (+1908) и епископу
32 Флоренский П., свящ. Все думы - о вас... С. 23.
Антонину (Флоренсову, +1918), - помощь и присутствие которых он ощущал в крайне тяжелый период начала гонений на Церковь и священство33.
Нет концепции «двух Я» и в жизнеописании о. Алексея Мече-ва, написанном для иностранного издания всего лишь год спустя после «Размышлений» на случай его кончины. Здесь проявилось глубокое знание о. Павлом специфики церковного подвижничества и христианской святости, чем, как представляется, был засвидетельствован определенный разрыв между его сокровенной духовной жизнью и его же попытками найти сокровенное единство христианства с дохристианской языческой древностью. Но это уже тема для отдельного исследования.
Список литературы
1. История философии в кратком изложении / пер. с чешск. И. И. Богу-та. М., 1991.
2. Трубачев А., иеромон. Теодицея и антроподицея в творчестве священника Павла Флоренского. Томск: Водолей, 1998.
References
Boguta, I. I. (transl) (1991) Istorija filosofii v kratkom izlozhenii [History of Philosophy in Brief]. Moscow (in Russian).
Florenskij, P. V., Zhivolup, N. A. (eds) (2004) Svjashhennik Pavel Florenskij. Vse dumy - o vas. Pis'ma seme iz lagerej i tyurem 1933-1937 gg. [All thoughts are about you. Letters to the family from the camps and prisons 1933-1937]. Saint Petersburg, 2004 (in Russian).
Trubachyov, A. (1998) Teodiceya i antropodiceya v tvorchestve svyashchen-nika Pavla Florenskogo [Theodicy and Anthropodicy in the works of the Priest Pavel Florensky]. Tomsk (in Russian).
Trubachyov, A. et all. (ed) (1994-2000) Svjashhennik Pavel Florenskij. Sochineniya [Priest Pavel Florensky. Works]. Moscow (in Russian).
33 Флоренский П., свящ. Все думы - о вас... С. 26-27.
Выходные данные статьи
Павлюченков Н. Н. «Кто не умер, тот никогда не взойдет на эту высоту». Замечания к «Рассуждениям на случай кончины отца Алексея Ме-чёва» священника Павла Флоренского // Филаретовский альманах. 2021. Вып. 17. С. 151-165.
Pavlyuchenkov, N. (2021) "«Kto ne umer, tot nikogda ne vzoidet na etu vysotu». Zamechaniia k «Rassuzhdeniiam na sluchai konchiny ottsa Alekseia Mecheva» sviashchennika Pavla Florenskogo" ["He who is not dead will never ascend to this height". Comments on the "Arguments in case of the death of Father Alexey Mechev" by Priest. P. Florensky]. Filaretovskii al'manakh, vol. 17, pp. 151-165 (in Russian).
