CC BY
233
УДК 323.1
Шевченко Ольга Михайловна
кандидат философских наук, доцент кафедры философии и культурологии Института по переподготовке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук Южного Федерального университета editor@hist-edu.ru
КСЕНОФОБИЯ В ИСТОРИИ РОССИИ: ФАКТОРЫ ФОРМИРОВАНИЯ И ДОМИНИРУЮЩИЕ ВИДЫ
Исследованы факторы формирования и доминирующие виды ксенофобии в России в период с IX -начало XX вв. Дана характеристика основных видов ксенофобии и их обусловленность совокупностью культурно-исторических, социально-политических, социально-экономических факторов в развитии российского общества в исследуемый исторический период. Автор приходит к выводу, что ксенофобия в истории России выступала адаптивнозащитным механизмом этнорелигиозной идентичности, эффективным способом интеграции и мобилизации общества в периоды кризисов или внешней угрозы, а также политической технологией, использующей «образы чужих» для манипуляции массовым сознанием.
Ключевые слова: ксенофобия, образ чужого, этнорелигиозная идентичность, этатизм, азиатофобия, полонофобия, кавказофобия.
Shevchenko Olga Mikhailovna
PhD in Philosophy, Associate Professor of the Department of Philosophy and Cultural Studies of the Institute for Retraining and Development of Vocational Competence of Teachers of Humanitarian and Social Sciences, Southern Federal University editor@hist-edu.ru
XENOPHOBIA IN THE HISTORY OF RUSSIA: FACTORS OF FORMATION AND DOMINANT TYPES
The factors of formation and the dominant types of xenophobia in Russia during the period of the 9t - early 20th century has been considered in the article. The characteristic of the main types of xenophobia and their dependence on the set of cultural, historical, socio- political, socioeconomic factors in the development of the Russian society during the analyzed period of history has been presented. The author concludes that xenophobia in the Russian history performed as an adaptive defense mechanism of ethno-religious identity and an effective way for integration and mobilization of society at the time of crisis or external threat as well as political technology that uses "images of strangers" for the manipulation of mass consciousness.
Key words: xenophobia, image of a stranger, ethnoreligious identity, statism, aziatofobia, polonofobia, cauca-
sophobia.
Недопустимо высокий уровень ксенофобии является одной из значимых социальных проблем для российского общества. Постсоветские трансформации повлекли за собой затяжное кризисное положение во всех сферах жизни россиян. В подобных условиях начинает усиливаться деструктивная активность населения. Под влиянием чувства социального протеста или в поисках смысла жизни часть населения либо пополняет экстремистские политические организации, либо, сбиваясь в стихийные группировки, начинает искать виновных в сложившейся ситуации. Идеологический вакуум и смутные перспективы на будущее уже сегодня порождают ситуацию нестабильности, а в дальнейшем угрожают непредсказуемостью направления общественного развития.
В такой ситуации обращение к проблеме ксенофобии в истории России имеет не только научную, но и социальную значимость, поскольку позволяет выявить культурноцивилизационные особенности формирования «образов чужих» в качестве объектов ксенофобии и их функциональное назначение в конкретно-исторический период развития российского социума.
На наш взгляд, социальный характер ксенофобии проявляется в том, что она тесно связана с социальной идентичностью, задающей набор ключевых маркеров, на основе которых осуществляется идентификация «своих» и «чужих». Поскольку идентификация преимущественно осуществляется на основе социокультурных маркеров, позволяющих дифференцировать «своих» и «чужих», то доминирование того или иного маркера определяет господствующий в обществе тип идентичности, который, в свою очередь, задает объектную направленность ксенофобии.
Для того чтобы определиться с наиболее распространенными видами ксенофобии, имеющими место в истории России, необходимо рассмотреть те образы «чужих», которые выступают в данные периоды важнейшим источником социокультурной идентификации и конфронтации.
Применительно к досоветскому периоду исторического развития России можно говорить о наличии двух превалирующих видов ксенофобии: религиозной и этнической, хотя их разграничения носят довольно условный характер, поскольку в России, как известно, основным этно-дифференцирующим признаком служила именно конфессиональная принадлежность.
Важно обратить внимание на то, что связь этнического и конфессионального как маркеров идентификации «своих» и «чужих» имела место еще до принятия христианства на Руси. Исследователи отмечают, что уже в дохристианский период осознавались этноконфессиональ-ные различия между русским и восточными этносами, т.е. степняками, что находило отражение в языке [1]. В дохристианской Руси функцию обобщающего имени кочевников несли слова «языги», «язычники». Восприятие Востока в этот период формировалось в большей степени в контексте военных столкновений. Об этом свидетельствуют слова хазарского царя середины Х в. Иосифа: «Я веду с ними /русскими/ упорную войну. Если бы я их оставил /в покое/, они уничтожили бы всю страну исмаильтян до Багдада» [2, с. 83-84]. Определенную «восточную» направленность военных предприятий Древней Руси в IX - нач. X вв. отмечает А.Н. Сахаров: « ... после мирных соглашений с Византией руссы направляли свои дружины на Восток, в Закавказье и в Иран.» [3, с. 182 ]. В этом факте некоторые исследователи готовы были видеть участие Древней Руси в «общеевропейском крестоносном движении» [4, с. 78]. И поскольку действительно Древняя Русь, отражая натиск кочевников, содействовала защите цивилизации других стран Европы, то «восточная угроза», являвшаяся перед Русью в самых разных обликах, порождала крайне негативные представления о Востоке.
Однако эта оппозиционность к Востоку как чужому инокультурному миру носила не столько естественный характер, сколько была одной из базовых доктрин власти, методом политического манипулирования, который позволял нейтрализовать внутренние конфликты. То есть имевшая место этнорелигиозная ксенофобия, направленная на азиатские народы, выступала способом мобилизации на борьбу со «степью» и сплочения общности перед лицом внешнего врага. Ряд исследователей считают, что оппозиция «Россия/кочевой Восток» (еще отнюдь не исламизированный), во многом детерминировала более позднюю антитезу «христианство/ислам» [5, с. 36].
В дальнейшем, после принятия христианства, церковь придала этнониму «язычник» новое значение - нехристиане, нехристи, в связи с чем он потерял сугубо азиатскую направленность. Теперь им нарекают уже не только степняков, но и литовцев, а также русских, не принявших христианство. Таким образом, постепенно оппозиция «свои-чужие» обретает исключительно религиозную маркировку.
Важно обратить внимание на то, что в России в исследуемый исторический период (IX -нач. XX в.) сложился обширный круг конфессий, трансформировать которые в православие не представлялось возможным, хотя такие попытки время от времени предпринимались. При всем многообразии вероисповеданий и декларированной сверху веротерпимости, в империи постоянно ощущалось некое противостояние между православием и исламом, а также между христианскими конфессиями - православием и католичеством. В силу этого, носители православной веры, безусловно, чувствовали себя в империи значительно комфортнее иноверцев. Однако, по мнению исследователей, определяющую роль в государстве играла все же не мессианская идея «византийского наследия», и без того прочно внедренная в российское имперское сознание, а « . прежде всего факторы, обусловленные идеологией всеобъемлющего этатизма и мощной геополитической доминантой» [6, с. 218]. Российская власть всегда опасалась распространения и влияния как мусульманской религии, так и католицизма.
В конце XV - нач. XVI вв. складывается понятие «святая Русь», которое возвышает религиозную общность над всеми другими маркировочными системами. Но православие стало для древнерусских земель не только идентификационным маркером (как многие религии для других народов), но и приобщением к высшей форме тогдашней государственности - Византийской империи. То есть православие для Руси с самого начала было не только вопросом веры, но и важнейшим вопросом государственной политики. По мнению исследователей, именно идеал Святой Руси сопровождал русскую историю и во многом определял идентичность России вплоть до революции 1917 г. [7].
В структуре отношений России и ислама можно выделить две направленности ксенофобии: внешнюю и внутреннюю. Властвующая элита Российской империи и, соответственно, официальная идеология не могла сбрасывать со счетов опасность не только внешнего ислама (в первую очередь Османскую империю), но и ислама внутреннего, существующего на территории собственного государства.
Однако отношение к восточным этносам, проживающим на территории Московской Руси, характеризуется постепенным отходом от системы абсолютных оценок. Начинает проявляться политическая мотивировка к адаптации и ассимиляции «своих» восточных этносов, поиск гибкой тактики сосуществования с ними в зависимости от ситуации. Это с неизбежностью требовало различать «чужих» и «своих» басурман, что, по мнению исследователей, было в целом благоприятно для «централизующейся монархии с ее совершенствующимися механизмами регу-
ляции внутренней жизни и осложнившимися программами поведения на международной арене» [8, с. 17].
О вполне толерантном отношении к «своим» мусульманам свидетельствуют исторические факты. Так, например, первый полный перевод Корана на русский язык был сделан по распоряжению Петра I. Екатерина II как достойная преемница петровских начинаний внимательно следила за тем, чтобы ислам не только не преследовался, но и чтобы муллы из числа казанских татар были надежными слугами престола: на государственные средства строятся народные училища, в которых преподают мусульманские священнослужители, учреждается Магометанское духовное собрание.
Что касается отношения православия и католичества, то нетерпимое отношение к вышеупомянутой западной христианской традиции Русь, а потом и Россия, унаследовала от Византии. Крещение по византийскому обряду вело к неизбежному религиозному обособлению Руси от своих ближайших духовных сородичей на Западе. В итоге, христианство исповедовавшееся русскими, неизбежно должно было восприниматься, с одной стороны, как православное, а потому - противополагавшееся западному (и в том числе - христианству западных славян), а с другой - как славянское, а значит - не тождественное византийскому. Поэтому, в конечном итоге, такое вероисповедание стало осознаваться как русское - православное, но не вполне сходное с греческим.
В то же время противоречия с Западом до XIII в. еще не носили характера конфронтации. Даже разделение церквей в 1054 г. означало лишь констатацию нетождественности друг другу двух ветвей христианства. Характер антагонизма культур это соперничество приобрело не ранее 1204 г., т.е. после разгрома крестоносцами Византийской империи. А к 1240-м гг. уже и Русь оказалась перед лицом широкомасштабной агрессии Запада, видевшего в православных христианах «схизматиков» - отщепенцев, которых любой ценой необходимо вернуть в лоно истинной церкви. Вышесказанное свидетельствует: направленность этнорелигиозной ксенофобии в истории России не была однозначна и постоянна. Она была обусловлена, в первую очередь, наличием реальной или потенциальной внешней угрозы от конфессионально «чужих», а также политическими интересами государства.
Объектом этнорелигиозной ксенофобии являлись не только мусульмане, но и иудеи. По мнению исследователей, иудаизм был наиболее гонимой и бесправной религией в России - как на частном, так и на государственном уровне [9, с. 17]. За ним тянулся целый шлейф пугающих и отталкивающих одиозных легенд и вымыслов. Однако причины гонений на иудаизм отнюдь не исчерпывались неприятием его религиозных ритуалов или юдофобской мифологией и стереотипами. С точки зрения исследователей, всюду, где появлялись евреи, вместе с ними «появлялся “еврейский вопрос” или “юдофобия” - то, что, начиная с половины XIX в., получило название “антисемитизм”».
Проявления «юдофобии» в России фиксируются еще со времен Ивана Грозного и последующих русских царей, которые постановили, чтобы в их владения никогда не ступала нога «сыновей народа-богоубийцы». Однако в результате раздела Речи Посполитой между Россией, Австрией и Пруссией (начавшегося в 1772 г. и завершившегося в 1795 г.), миллионы евреев оказались под властью Российской империи. В результате перед русским правительством после получения более миллиона подданных «иудейского вероисповедания» встал вопрос, какой политики придерживаться по отношению к этой этнической группе, чуждой основной массе населения не только по религии, но и по языку, быту, даже одежде. Массовое переселение или выселение многочисленных этнических групп в те времена не считалось возможным. До этого люди додумались только через полтора столетия во время и после Второй мировой войны. Поэтому в XVIII в. оставалось только примириться со свершившимся фактом и искать пути для установления «модуса вивенди» с новыми подданными.
Конечно империя, по природе своей склонная к универсальности, нивелированию « ... подданных во всеобщем вассальном служении, всячески стремилась “уровнять” народы в бесправии, но на относительно ровном фоне ”универсальности” еврейский этнос оказался наиболее ущемлен в правах» [10, с. 217]. Водворенное за известную черту оседлости российское еврейство еще в конце XVIII - нач. XIX вв. получило предписание селиться в определенных местах, не выходя за пределы навязанных государством географических координат. Лишь полный отказ от своих корней и обращение в православие могли смягчить участь евреев, не желавших мириться с чертой оседлости. По степени ущемленности в правах к евреям в Российской империи фактическим приравнивались цыгане и степняки-кочевники (ногайцы, калмыки, киргиз-кайчаки).
Если говорить о причинах «юдофобии» в России и радикальных формах её проявления, то, на наш взгляд, существенную роль в этом сыграли, во-первых, негативные стереотипы,
складывающиеся в коллективном сознании на протяжении длительного времени и связанные с межэтническими контактами. Хотя каждая новая эпоха рождает свои устойчивые представления, отдельные стереотипы обнаруживают поразительную живучесть и доходят до наших дней практически в неизменном виде. Это касается стереотипов в отношении еврейского народа, который традиционно обвиняется в «распятии Христа», в эксплуатации окружающих народов, в стремлении к мировому господству. Во-вторых, на наш взгляд, причиной «юдофобии» являлось не столько вероисповедание (хотя зачастую идентификация евреев как «чужих» происходила на основе религиозного маркера), сколько имевшее место социальное неравенство евреев (по численности, уровню социального и экономического развития, политическим правам и прочим важным параметрам) в рамках одного государственного образования: « . ибо сильные, обладая избыточной энергией самоутверждения, обрушивали ее на слабых. И за их счет отвоевывали для себя более благоприятные условия существования» [11, с. 221].
Наряду с рассмотренными выше проявлениями этнорелигиозной ксенофобии в России в досоветский период - исламофобии, юдофобии - в западных губерниях России имела место, и, так называемая, полонофобия. Наиболее полно она изучена в работах Л.Е. Горизонтова, Я. Бутакова, М. Долбилова, А.В. Липатова и др. [12].
Важно обратить внимание на то, что история русско-польского этнического и этнорелигиозного взаимовосприятия, выраженного в символических стереотипах и знаковых представлениях о «чужом», имела свою собственную историческую логику развития: от полонофилии до полонофобии. В частности, Я. Бутаков отмечает, что с начала XVII в. для значительной части российской элиты была характерна полонофилия, проявляющаяся как в культуре, так и в политике.
События Смутного времени начала XVII в. показали, что в российской элите наличествовало сильное пропольское течение. Оно проявилось как в эпопее восшествия на престол Лже-дмитрия I, так и в попытке группировки бояр (1610 г.) призвать на московский престол польского королевича Владислава. В конце XVII в. Польша рассматривается частью русской элиты как мост, призванный соединить Россию с Западной Европой и приобщить Россию к благам западной цивилизации. По-сути нейтральным было отношение к Польше и к полякам на протяжении XVIII в. Таким образом, со стороны России долгое время не наблюдалось никаких враждебных полонофобских тенденций.
Только в третьей четверти XIX в. в России начинает формироваться антипольский нарратив. Он носил демонстративный характер и проявлялся в различных версиях доктрины о неизбывной чуждости, цивилизационном разломе, непримиримом духовном и религиозном противостоянии русского и польского начал. Свидетельством нарождающейся фобии по отношению к полякам, по мнению исследователей, становятся публицистические тексты М.Н. Каткова, М.П. Погодина, И.С. Аксакова, Ю.Ф. Самарина и других идеологов «русского дела». Центральный постулат сводится к тезису об историческом превосходстве России над Польшей и подкреплен вполне откровенной антипольской аргументацией. Сочинения вышеназванных авторов предоставляют богатый материал для осмысления истоков полонофобии.
Однако, по мнению современных исследователей, занимающихся данной проблемой, взгляды вышеназванных идеологов-полонофобов не дают основание рассматривать полоно-фобию как «зрелое», откристаллизовавшееся воплощение общественных эмоций, носящих массовый характер. Скорее данная объектная направленность ксенофобии была следствием политических интересов российской империи. Связанные, прежде всего, с процессом русификации Северо-Западного края в XIX в., они были положены в основу государственной политики, направленной на культурную и языковую ассимиляцию народов Российской империи.
Таким образом, полонофобия в имперской России не являлась порождением массового сознания, а была вполне управляемым и направляемым процессом. Как отмечает М. Долбилов, « ... она (полонофобия - прим. О.Ш.) не столько питала стихийной энергией ненависти русский национализм, сколько целенаправленно конструировалась более или менее националистически ориентированными деятелями. Мерой ее динамики предлагается считать степень чувствительности культивируемых на известный момент стереотипов поляка к социальным и политическим проблемам общеимперского масштаба» [13, с. 132-133].
Таким образом, полонофобия отчасти символизировала внутренние проблемы и страхи Российской империи в XIX в. В частности, в середине 1860-х гг. негативный образ поляка подпитывался целым комплексом тревог и неврозов русского общества, вызванных болезненными эффектами Великих реформ Александра II, в первую очередь, подрывом традиционных социальных идентичностей. На поляков легко переносились страх за будущность самодержавия и дворянского сословия, сомнения в возможности сближения верхов с народом, неуверенность в прочности религиозных компонентов мировоззрения.
Наряду с юдофобией и полонофобией, одним из проявлений этнической ксенофобии в эпоху раннего модерна становится кавказофобия. Её причины кроются в том, что в XVIII - XIX вв. Северный Кавказ становится зоной хронической конфликтогенности. Историки отмечают: вплоть до XVIII в. русско-кавказские отношения носили в целом союзно-вассальные отношения.
Однако положение начинает меняться вследствие геополитических и модернизационных процессов, а именно - борьбой за Кавказ великих держав Востока (Персии, Османской империи), России и Запада. В контексте геополитической экспансии Российской империи русско-кавказские отношения стали приобретать все более насильственные формы и переросли в Кавказскую войну (1818-1864 гг.). Именно в этот период формируются негативные установки между русским и кавказским народами. Как отмечают исследователи, « ... цивилизационнокультурные фобии проявлялись в XVIII - XIX вв. с обеих сторон: русские не понимали и не принимали основ кавказской горской цивилизации, а народы Северного Кавказа - русских государственных порядков» [14, с. 89]. Российские государственные деятели, чиновники и даже историки XIX в., обосновывая необходимость насильственных методов «цивилизаторства» на Кавказе, подчеркивали социальную и культурную отсталость горцев как якобы их природную черту.
В целом, анализ проявлений этнорелигиозной ксенофобии в виде азиатофобии, исламо-фобии, юдофобии, полонофобии, кавказофобии, позволяет сделать вывод о том, что их формирование было обусловлено совокупностью культурно-исторических, социальнополитических, социально-экономических факторов в развитии российского общества в период с IX до начала XX в.: 1) наличием реальной или потенциальной внешней угрозы от этнически и религиозно «чужих»; 2) ролью православия, сформировавшего комплекс этнорелигиозной исключительности русского народа; 3) интенсивным процессом политико-административного строительства централизованного государства, а в дальнейшем - империи; 4) культурной политикой Российской империи, направленной на принудительную культурную унификацию населения территорий, присоединенных в результате войн; 5) процессами экономической модернизации, способствующими превращению крупных российских городов в насыщенные контактные этнорелигиозные зоны.
Таким образом, ксенофобия в истории России выступала адаптивно-защитным механизмом этнорелигиозной идентичности, эффективным способом интеграции и мобилизации общества в периоды кризисов или внешней угрозы, а также политической технологией, использующей «образы чужих» для манипуляции массовым сознанием.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ
1. Батунский М.А. Россия и ислам, в 3 т. М., 2003. Т. 1.
2. Коковцев П.К. Еврейско-хазарская переписка в Х веке. Л., 1932.
3. Сахаров А.Н. Дипломатия Древней Руси. М., 1980.
4. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968.
5. Пашуто В.Т. Указ. соч.
6. Гатагова Л.С. Межэтнические конфликты // Российская многонациональная цивилизация: единство и противоречия. М., 2003.
7. Кортунов С.В. Национальная идентичность: постижение смысла. М., 2009; Панарин А.С. Православная цивилизация в глобальном мире. М., 2002.
8. Кортунов С.В. Указ. соч.
9. Дикий А. Евреи в России и в СССР. Исторический очерк. Новосибирск, 1994; Поляков Л. История антисемитизма. Эпоха знаний. М., Иерусалим, 1998. Т. 2.
10. Поляков Л. Указ. соч.
11. Там же.
12. Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше (XIX - начало XX в.).
М., 1999; Бутаков Я. Была ли в России полонофобия? URL: www.apn.ru/publications/article22376.htm (дата обращения: 6.09.2012); Долбилов М. Полонофобия и политика русификации в северо-западном крае империи в 1860-е гг. // Образ врага / сост. Л. Гудков. М., 2005; Поляки и русские: взаимопонимание и взаимонепонимание / сост. А.В. Липатов. М., 2000.
13. Долбилов М. Полонофобия и политика русификации в северо-западном крае империи в 1860-е гг. // Образ врага / сост. Л. Гудков. М., 2005.
14. Ксенофобия: вызов социальной безопасности на юге России. Ростов н/Д, 2004.
