CC BY
27Халий И.А., Подъячев К.В.
Крым и Севастополь —
регулярные трансформации или устойчивое постоянство?
ХАЛИЙ Ирина Альбертовна — доктор социологических наук, главный научный сотрудник, руководитель сектора изучения социокультурного развития регионов России Центра социологии образования, науки и культуры ИС РАН, illaio@yandex.ru.
ПОДЪЯЧЕВ Кирилл Викторович — кандидат политических наук, научный сотрудник сектора изучения социокультурного развития регионов России Центра социологии образования, науки
и культуры ИС РАН, kirvik@bk.ru.
Аннотация. В статье на основании анализа данных, собранных авторами в ходе полевых исследований в Республике Крым и городе Севастополе летом 2015 г., рассматриваются проблемы интеграции новых субъектов — Крыма и Севастополя — в институциональную и социокультурную среду России. Авторы, опираясь на концепции «третьей социологии», деятельностно-активистский подход, теорию культурной травмы, рассматривают возможности дальнейшего развития крымского общества. В статье поднимается широкий спектр вопросов: культурные, идеологические, политические, юридические, экономические и т.п. с точки зрения их воздействия на социальное развитие. Показано, что население Крыма и особенно Севастополя ощущает себя частью России и видит в воссоединении марта 2014 г. восстановление исторической справедливости. Особо отмечается, что оба новых субъекта РФ, существенно различаясь между собой в социокультурном плане, имеют много общих черт с регионами «большой» России, изученными авторами ранее. По их мнению, это доказывает, что социокультурный контекст российской провинции порожден не особенностями институциональной среды, а глубокими историческими причинами.
Ключевые слова: Крым, Севастополь, транзит, культурная травма, институты, интеграция, ценности.
Khaliy I. A., Podyachev K. V. Crimea and Sevastopol:
regular transformation or steady consistency?
KHALIY Irina Albertovna — Doctor of Sociological Science,
Senior Researcher, Head of the Departmentfor the Study of Socio-Cultural Development of Russian Regions, Institute of Sociology, Russian Academy of Sciences, illaio@yandex.ru.
PODYACHEV Kirill Victorovitch — Candidate of Political Sciences, Researcher of the Department for the Study of Socio-Cultural Development of Russian Regions, Institute of Sociology, Russian
Academy of Sciences, kirvik@bk.ru.
Abstract. The article based on the analysis of data collected by the authors during expedition in the Republic of Crimea and the city of Sevastopol in the summer of 2015, deals with the problems of integration of new entities - the Crimea and Sevastopol - in the institutional and socio-cultural environment of Russia. The authors, based on the concept of 'third sociology', activist approach, the theory of cultural injury, revealed the possibility of further development of the Crimean society. The article raises a wide range of issues: cultural, ideological, political, legal, economic, etc. in terms of their impact on social development. It is shown that the population of the Crimea and Sevastopol in particular feels as a part of Russia society and sees the reunion of March 2014 as the restoration of historical justice. It specifies that both new subjects of the Russian Federation, significantly differed in social and cultural terms, has much in common with the regions of the "big" Russian, the authors studied previously. In their opinion this proves that the social and cultural context of the Russian province is generated not by the peculiarities of the institutional environment but by the deep historical reasons.
Keywords: the Crimea, Sevastopol, transition, cultural injury, institutes, integration, values.
Происходящее ныне в Крыму и Севастополе есть очевидный транзит — от одного политического и культурного уклада к
другому. Заметим, этот транзит не содержит в себе радикальной экономической составляющей — перехода к рыночным отношениям, поскольку, по крайней мере, такая установка уже воспринята и в какой-то степени реализована в рассматриваемых сообществах. В связи с этим новый транзит, казалось бы, не столь радикален, сколь транзит от социализма к капитализму.
Однако, очевидно, и он вызывает к жизни «культурную травму» [Штомпка 2001а], о которой писал П. Штомпка, возникает и необходимость ее преодоления, в первую очередь, в виде адаптации к новым условиям. Этот транзит, травма и адаптация и будут в фокусе данной статьи, состоящей из двух частей — анализа ситуации в Республике Крым и Севастополе.
Крым — новый туристический кластер России
Данная часть статьи основана на неформальном наблюдении за настроениями крымского общества в постсоветские годы и на результатах полевых исследований, осуществленных сектором по изучению социокультурного развития регионов России в августе—сентябре 2015 г. Работа осуществлялась качественными методами: в виде глубинных интервью с представителями власти, образовательных и медицинских организаций, учреждений культуры, а также с местными жителями в пяти городах Крыма (всего 84 интервью) и в форме фокус-групп со студентами вузов (3 единицы). Следует особо отметить, что исследование не проводилось в крымско-татарском сообществе. Целью исследования было выявление социокультурных установок крымского общества и отдельных местных сообществ, ставших основой их борьбы за присоединение к России.
Проблема транзита в Крыму состоит, в первую очередь, не в трудностях перехода к рыночным отношениям. Даже во время такого перехода в конце 1980-х — начале 1990-х гг., пожалуй, главным изменением для крымчан было введение рыночных отношений: как раз это не было для них болезненным, ибо местные жители практически весь советский период были заняты «частным предпринимательством» в «туристической сфере» (в кавычках, поскольку, конечно, это не было классическим и легальным предпринимательством, да и сферой туризма это
можно обозначать лишь с большой натяжкой). Значительно более чувствительной стала для них иная трансформация — присоединение к другому государству, другой стране, другому обществу. Осознано это было, конечно, не сразу, но все годы до 2013 г. Крыму приходилось ощущать себя территорией, на которую государство не обращало внимания, что выражалось не столько в политической, сколько в экономической сфере (наши наблюдения мнений граждан Крыма в этот период свидетельствуют об их постоянном недовольстве отсутствием экономической политики государства в отношении этого субъекта).
Однако, как выяснилось в период «евромайдана» и после него, даже это для крымчан было не главным. Ситуация в это время радикализировалась в сфере социокультурной, для многих — неожиданно. Появившиеся лозунги (национальной идентификации, связанные с культурой и языком, ориентация на вхождение в Евросоюз и особенно полный разрыв с Россией, вплоть до конфронтации) вызвали у основной части крымского общества глубинное неприятие. По рассказу нашего респондента, в семье, где два брата, один считал, что он русский, а другой — что украинец. Именно в этом состояла суть «культурной травмы» в данном случае.
Эта травма состояла и в том, что общество (даже притом, что большинство не приняло современные социокультурные и политические установки) оказалось расколотым, пусть и не на равные части. Наше исследование выявило, что такое деление существовало всегда, только не проявлялось активно. Оно заключалось в следующем. Поначалу (т.е. в 1990-е гг.) большую часть населения Крыма составляли бывшие граждане СССР, именно для них и была болезненной утрата родины. Но со временем подрастало поколение, чья жизнь проходила уже на Украине. Эти молодые люди учились в школах по украинским программам, дальнейшую (после школы) учебу многие осуществляли уже в других регионах Украины, где некоторые из них оставались жить впоследствии. Это сформировало значительную социальную группу, уже адаптированную к украинской социокультурной среде. Особо показателен рассказ директора одного из музеев: «Моя дочь была абсолютно убеждена в том, что жить можно только в Украине. Спившаяся, разрушенная Россия, как она была убеждена, совершенно неприем-
лема, и стремиться войти в ее состав ни коим образом не следует. Она настолько была уверена в российской разрухе, что отказывалась верить даже в сохранность таких памятников истории, как собор Василия Блаженного. Никакие доводы не помогали. Пришлось везти ее в Москву на экскурсию, поскольку стало страшно от такой позиции родной дочери. Не сразу в нашей семье удалось хоть как-то смягчить ее отношение к присоединению».
Однако и эта группа к 2013 г. не оказалась многочисленной и устойчивой (представляется, что еще бы лет 10 и украинизация жителей Крыма была бы завершена). Исследование в 2015 г. выявило лишь единицы тех, кто проявил себя активным противником вхождения Крыма в Россию.
Во-первых, единицы сменили местожительство, т.е. уехали на Украину. Также единицы из молодежной когорты поступили в эти (постмайдановские) годы в вузы Украины, причем сделав сознательный выбор. О таких случаях рассказали наши респонденты из общеобразовательных, музыкальных школ и вузов, а также из учреждений дополнительного образования (везде речь шла об одном-двух случаях).
Большая часть без радости воспринявших выход из Украины констатировали безысходность ситуации: «<Те требования, которые стали предъявлять действующая на Украине власть и особенно лидеры майдана, показали, что другого выхода у нас просто нет».
Без сомнения, наиболее сложной эта ситуация оказалась для молодежи (особенно — для школьников). Их мировоззрение, социокультурные установки, понимание истории и отношение к современной России сформировались в условиях Украины. Молодые люди пока еще не стали устойчивыми носителями этих мировоззрений в силу возраста, но их изменение сегодня — процесс весьма сложный и болезненный.
Большая же часть населения зрелого возраста (начиная с 30 лет и старше) по-разному рассказывают о своей позиции по поводу необходимости присоединения к России, но в основе практически всех этих высказываний лежит осознание себя как части российского общества по многим и разнообразным причинам. Во-первых, многие из них — русские по происхождению, приехавшие в Крым либо в детстве с родителями, либо самостоятельно и сравнительно недавно. Во-вторых, почти все местное население — это носители русского языка, культуры и
традиций. В-третьих, многие указывали, что они категорически отказываются видеть в России врага: «Я стал активным сторонником присоединения к России, когда в официальных документах Киева появились слова, что Россия — наш враг». В-четвертых, большая часть населения (особенно женщины) были напуганы угрозой насилия со стороны радикалов (из воспоминаний наших респондентов в Феодосии: «Мы, как услышали, что к нам едет Правый сектор, вооружились, буквально, чем попало — от палок до вил, и вышли к вокзалу. Простые люди, в большинстве женщины, беспокоящиеся за свои семьи. Поезд с правосеками подъехал, они из окон увидели нас и, не выходя, отправились назад. Было страшно, но это была наша победа»). Озабоченность в Крыму, в-пятых, была вызвана и перспективой размещения на полуострове подразделений НАТО еще до того, как Украина в этот блок вступит: «К нам в город приехало подразделение НАТО. Солдат разместили в гостиницах. Перед нами встал вопрос: как бороться? Стихийно сложилось так, что мы всем городом начали митинговать, проводить шествия с антивоенными и антинатовскими лозунгами в течение нескольких дней. Они увидели это и уехали. Все прошло тихо и мирно». В-шестых, многие учреждения культуры чувствовали себя на Украине ущемленными или заброшенными: в условиях украинизации, недостаточности средств, отсутствия даже моральной и законодательной поддержки (особенно на это сетовали сотрудники особо охраняемых природных территорий и музеев, связанных с русской культурой, например, мемориальные музеи русских писателей). В сфере политики седьмой причиной недовольства населения Крыма жизнью на Украине стало то, что в органах исполнительной власти на всех уровнях в различные периоды существовало засилье «варягов» — донецких, днепропетровских, киевских. В своих исследованиях в европейской части России подобное явление мы тоже наблюдали и отметили его провоцирующее воздействие на возникновение социальной напряженности [Халий 2014].
Таким образом, суть первой трансформации в Крыму подтверждает утверждение Р. Дарендорфа, что постсостояние неизбежно содержит в себе противоречие между воздействием традиций недавнего прошлого и их публичным отвержением [Darendorf 1990]. Но оно оказалось столь доминирующим, что привело к новому трансформационному процессу. А сама эта трансформация представляется результатом «динамического ха-
оса». Под этим названием И. Пригожин обозначил свою теорию, основной принцип которой в том, что неожиданные события могут стать поворотным пунктом в последующей динамике всей социально-политической и экономической ситуации [Пригожин 1986]. В результате, в Крыму преобладает прагматизм принятия решений «по ситуации», иначе это интерпретируется в научной литературе как «инструментальный активизм» ^епоу 2000].
Возможность успешной современной трансформации
В анализе возможного успешного вхождения Крыма в состав России будем опираться на предложенные Н. Наумовой условия, необходимые для модернизации общества [Наумова 1999], поскольку модернизация есть изменение, как и рассматриваемая трансформация. Она называет пять таких условий: 1) достаточность экономических и человеческих ресурсов; 2) гражданское согласие среди элит общества; 3) удержание государством социального контроля, упреждение острых социальных конфликтов и вооруженных столкновений; 4) быстрый рост численности среднего класса и 5) наличие общенациональной мобилизационной идеи. Но если для успешной модернизации значимыми являются все пять условий, то для успешного встраивания Крыма в состав России, по всей видимости, основными являются первые три, два последних — пока не сформировались и в самой принимающей стороне (анализ степени готовности российского общества к модернизации см., например: [Тихонова 2011]). Поэтому рассмотрим подробнее первые три.
Трудно вести речь о достаточности экономических ресурсов. Без сомнения, ситуация лишь ухудшилась. К и без того низкому уровню благосостояния населения и экономического положения республики постоянно прибавляются действия Украины, усиливающие негативный эффект: это и перекрытие водоканала, и отключение от ресурсов обеспечения энергоносителями (вплоть до подрыва ЛЭП), блокада дорог и прекращение железнодорожного сообщения Крыма не только с Украиной, но и с Россией. Абсолютно пустые железнодорожные вокзалы Крыма, некогда работавшие напряженнейшим образом, производят весьма гнетущее впечатление. В результате трудно представить, как
крымчане пережили 2014 г., когда поток отдыхающих прекратился полностью. Но пережили и даже не рассказывают сегодня о том, как им было тогда тяжело. Наконец, санкции вызвали неразрешенную пока проблему движения финансовых средств через банковскую систему, что осложняет жизнедеятельность не только местного бизнеса и населения, но и отдыхающих.
Россия сделала многое, но проблемы, вызванные внешними факторами, возникают вновь и вновь. Решение основной проблемы связи с материком видится в возведении моста через Керченский пролив. Но населению трудно понять и принять то, что практически вся экономическая поддержка России на сегодня направлена именно на это. В результате на остальную жизнедеятельность крымского общества дополнительных средств выделяется недостаточно. Недовольство среди населения нередко проскальзывает в интервью с нашими респондентами: жители полуострова надеялись, что жить станет лучше моментально, а этого не происходит. Отклики на это носят подчас и резко агрессивный характер: «Если так и дальше пойдет, ждите "крымскую осень"».
Здесь мы переходим к анализу человеческих ресурсов. Во время самого события вхождения в Россию жители Крыма в основном испытывали эйфорию, но, пройдя трудный 2014 г., люди могут устать ждать и надеяться, если не включатся сами в активное строительство собственной жизни. И они включаются — делают то же, что и всегда — принимают отдыхающих. Иных сфер экономического развития не обнаруживается. Пожалуй, единственное, что возрождается сегодня в хозяйстве полуострова, это аграрный сектор, причем как на индивидуальном уровне, так и в виде бизнес-структур. 2015 г. оказался весьма благоприятным по погодным условиям, поэтому удалось вырастить и собрать достойный урожай и зерновых, и овощей, и фруктов. В условиях санкций Запада против России это может стать значимым фактором развития Крыма, проблема, правда, заключается в логистике перемещения товаров.
В этом же 2015 г. более благополучно обстоят дела и в туристической сфере, хотя уровень предмайдановских лет так и не достигнут и, видимо, без дополнительных усилий государства достигнут не будет, так как «отторгнут» поток украинских туристов, для которых Крым был почти дачей — доступный финансово,
близкий территориально и свой по государственной принадлежности. Сегодня с Украины приезжают лишь единицы.
Ситуация с социально-экономическим положением населения тяжелая, поэтому вызывает опасения. И здесь очень многое будет зависеть от деятельности крымских властей всех уровней (это второе условие — гражданское согласие среди элит общества) и от их взаимодействия не только друг с другом, но и с обществом. Во многих населенных пунктах Крыма представители власти в интервью говорили о необходимости постоянно общаться с гражданами, чтобы разъяснять и позицию федеральной власти, и действия крымской. К этому с экрана телевизоров на Первом Крымском канале регулярно призывает вице-губернатор.
На этапе вхождения в состав России представители различных структур власти далеко не были едины. Кто-то в это время уехал на Украину, кто-то лег в больницу, кто-то просто воздерживался от каких-либо действий. Следует признать, что в большинстве случаев именно позиция населения играла роль мотора в процессе присоединения. Но и среди чиновников были те, кто безоговорочно встали на сторону общества в тех городах, где оно было активным, или на сторону активистов — борцов за присоединение к России— в других случаях, когда население активности не проявляло, ограждали себя от происходящего в собственных домах, пытаясь переждать «смутное время». Так, в первом варианте, по рассказам респондентов, «население вынуждено было провести ряд митингов у стен администрации прежде, чем мэр вынужден был присоединиться к народному движению». Во втором варианте происходило так, как поведала в ходе интервью одна из современных градоначальников, которая в те времена была лишь заместителем: «Я осталась одна в здании администрации, когда город ожидал прибытия украинских радикалов, затаившись в своих домах, а мэр заболел и слег в больницу. Было очень страшно».
Наконец, последнее из рассматриваемых условий успешного вхождения Крыма в Россию и его адаптации к российской жизни и управлению — удержание государством социального контроля — реализовывалось гражданскими активистами, в число которых входили и органы власти, и их отдельные представительства, и некоторые институты, как, например, Верховный
Совет Крыма. Без сомнения, стабилизирующую роль играли части российской армии, дислоцированные в Крыму. Их активная деятельность никем из респондентов названа не была, но все были согласны, что они стали гарантом отсутствия вооруженных конфликтов: «Им не пришлось особо вмешиваться: успокаивало само их присутствие. Вот если бы их не было, то крови было бы много».
Ответственность за упреждение социальных конфликтов как части условий успешности транзита лежит, в первую очередь, на структурах власти, а также сформировавшихся на местах отделениях российских парламентских политических партий и структур гражданского общества. Во многом (если не в решающей мере) — именно от активности последних, среди которых особое значение имеют организации национальных диаспор в многонациональном Крыму.
Мотором развития социальной напряженности могут стать крымские татары (и с меджлисом уже есть проблемы), которые на протяжении всех последних 25 лет выказывали готовность к отстаиванию своих интересов. А питательной средой для зерен социальной напряженности могут стать недостаточная активность структур власти и низкая самоорганизация общества.
Адаптационные процессы: проблемы и трудности их преодоления
П. Штомпка отмечал, что посттравматическая адаптация во всех странах имеет две формы: использование активных стратегий совладания с трудностями и пассивная стратегия примирения с ними [Штомпка 2001Ь].
Предыдущая часть статьи показала, что общество в Крыму весьма неоднородно, поэтому смело можно утверждать, что реализуются и та, и другая стратегии. Следует отметить только, что пассивная стратегия в данном случае не означает бездействия: простые люди как жили до сих пор, сами себя обеспечивая, так и живут — при полном бездействии в Крыму не выжить. Таким образом, социальным контекстом адаптации является устойчивое постоянство части общества как в своем экономическом поведении, так и в социокультурных установках. Это ориентация на Россию, легитимация родных языков
(все три языка — русский, украинский и крымско-татарский — объявлены государственными), возвращение к собственной истории (кстати, весьма патриотично ориентированной) и т.д. Все это создает прочную базу для осуществления процесса адаптации к российским реалиям. Теперь все зависит от тех, кто призван активно играть значимую роль в этом процессе.
Для власти трудности заключаются, в первую очередь, в том, что они должны успевать одновременно в трех направлениях: руководить процессом экономического развития Крымской Республики, адаптировать всю документацию к российским образцам (а эта бюрократия требует огромного напряжения), постоянно взаимодействовать с обществом — как с конкретными гражданами, так и с их объединениями и с целыми сообществами (городскими, сельскими и республиканским в целом). Еще одна сложность деятельности властных структур состоит в том, что новые кадры, пришедшие на волне борьбы за вхождение в Россию, нередко не являются сильными профессионально. В этой связи все зависит от их способностей, желания научиться и отдать все силы на благо общества.
Жители полуострова вполне жестко оценивают деятельность новых властей, то подозревая их в саботаже (дескать, бывшие украинские чиновники не хотят служить России), то предполагая, что местные лидеры не честны по определению, и нужно поэтому призвать «профи» из Москвы. Еще критичнее местные сообщества относятся к локальным властям. Правда, если быть до конца честными, то следует подчеркнуть, что резко осуждаются те, кто действительно слабо работает, а там, где работа идет, особых порицаний в адрес власти слышно не было.
Как бы откликаясь на эти настроения общества, а главным образом потому, что этого требует федеральный центр, разворачивается борьба с коррупцией. Очень опасно развести в этой сфере кампанию, избирательно кого-то наказав, вместо осуществления комплексных и постоянно действующих мер.
Наиболее трудным процесс адаптации оказался в сфере бизнеса. Весьма сложен способ перерегистрации предприятий, встраивание в новую экономическую реальность, невероятные проблемы с логистикой транспортировки товаров, совсем плохо с передвижением капиталов, ибо в связи с санкциями не работают российские банки, не говоря уж об иностранных.
Важную составляющую адаптационного процесса представляют собой общеобразовательные школы, учреждения дополнительного образования и культуры, поскольку именно от них зависит мировоззрение будущих поколений. И здесь, как и по всей России [Левченко 2014; Аксенова 2014], в Крыму они действуют самоотверженно, инициативно, способствуют поддержанию социокультурного потенциала сообществ, не давая им скатиться в архаику, предотвращая его архаизацию [Аксенова 2014: 56]. Думается, что именно они воспитывают любовь к Крыму и мобилизуют людей на его обустройство, о чем в большинстве свидетельствовали наши респонденты из числа студентов.
Огромное значение для успешной адаптации имеет сфера здравоохранения. Она пребывала в весьма запущенном состоянии — это и не отремонтированные здания, и устаревшее оборудование (морально и физически), которого к тому же и недостаточно; это нередко и отставание от современного уровня компетенции врачей, и не потому, что у них плохое образование, но потому, что долгое время отсутствовала возможность повышения квалификации. Конечно, исправить все это сразу не удастся. Но главное — не поступить в Крыму так же, как в России в плане оптимизации здравоохранения, которая часто выливается в закрытие медучреждений, поскольку государству нерентабельно их содержать. Ухудшение медицинского обслуживания очевидно чревато ростом социальной напряженности.
Отдельные опасения вызывает ориентация властей на создание в Крыму современной развитой инфраструктуры туризма. Спору нет, делать это необходимо, но только при условии сбережения уникальной природы полуострова.
Те же опасения возникают и в связи с возрождением промышленности, поскольку традиционно в Крыму были развиты отдельные отрасли ВПК.
Процесс адаптации должен содержать в себе и осознание обществом своего приграничного состояния. В интервью представители власти говорили, что с этим у них «полный порядок — полуостров защищен с военной точки зрения». Но дело ведь не только, а, возможно, и не столько в военном аспекте. Предстоит сделать так, чтобы только что вошедшее в состав России крымское население осознало себя ее гражда-
нами и продолжало оставаться носителями ее культуры, а это большая и многоуровневая работа всех, кто заинтересован в дальнейшем развитии российского Крыма.
Как видим, трансформация происходит. Но она очевидно опирается на устойчивое постоянство граждан Республики Крым в их ориентации на Россию, а также в экономическом поведении.
Исследование показало, что у этого базиса есть будущее, поскольку современная крымская молодежь (и особенно студенты) учится и планирует здесь остаться в будущем. На вопрос о том, почему они участвовали в референдуме и голосовали за присоединение Крыма к России, большинство ответили, что так воспитала семья и школа. Добавим, что и общий настрой людей был таковым, хотя, конечно, наши молодые респонденты могут этого не осознавать, поскольку только вступают во взрослую жизнь.
Дальнейшее развитие событий зависит в первую очередь от тех, кто сегодня управляет процессом, и от тех, кто будет управлять им завтра. Сверхважно, чтобы векторы мировосприятия у власти и общества совпадали. А для этого самому обществу необходимо занять более активную позицию и перестать придерживаться «пассивной стратегии».
Представляется, что многое могут сделать в этом направлении ученые-обществоведы Крыма. А они есть, о чем свидетельствуют дискуссии на Крым-ТВ. Правда, это по большей части политологи. Но не менее важно сегодня осмысливать и социальные процессы, перспективы их развития. Крымским социологам предоставляется широкое поле научной и просвещенческой деятельности.
Севастополь — защитник России и ее традиций
Как мы уже указывали в предыдущих работах [Аксенова 2013], образ российских регионов, представленный в федеральных медиа и блогосфере, весьма далек от реальности. Что уж говорить о Севастополе, который до марта 2014 г. и вовсе был регионом иностранного государства. Поэтому господствующее представление о ситуации там было, мягко говоря, не близко к
настоящему положению дел. Только непосредственная работа на месте, полевые исследования, сочетающие качественные методы с принципами «третьей социологии» [Штомпка 2009] и элементами интуитивного знания, могли дать некоторое приближение к пониманию происходящего. Сразу оговоримся, что при подготовке данного материала мы опирались прежде всего на интервью1 с представителями органов власти, работниками образования и культуры, а также с некоторыми случайно выбранными жителями Севастополя, поэтому ниже будем анализировать только те факты и проблемы, на которые указывали респонденты; дискурс СМИ нами рассматриваться не будет.
Общая историческая память и ценностное ядро массового сознания
Несмотря на то, что большинство россиян не воспринимали Украину как настоящую «заграницу», все-таки Крым (включая и Севастополь) не были частью РФ. Многие россияне и подавляющее большинство севастопольцев рассматривали это как ошибку, несправедливость, даже личную трагедию, но с течением времени приняли как некую данность. И то, что произошло в марте 2014 г., стало неожиданностью. Опрошенные нами респонденты как один утверждали, что мечтали о возвращении города в Россию, но не надеялись на это. Думали, что если это и осуществится, то когда-нибудь, при детях или внуках. Что бы ни утверждали зарубежные политики и разнообразные СМИ, Севастополь вошел в Россию не просто добровольно, но с радостью и энтузиазмом.
Для севастопольцев вообще характерен ярко выраженный местный патриотизм, основанный прежде всего на гордости героической историей города и связанного с ним русского флота. В городе высок «корпоративный дух», жители ощущают себя прежде всего севастопольцами, притом даже от Крыма отстраиваются довольно жестко. «<Где Вы здесь увидели крымчан?— говорили почти все респонденты. — Крымчане в Ялте, а здесь севастопольцы». Вхождение Севастополя в состав РФ в качестве
1 Интервьюирование респондентов проводилось нами в период 8-18 июня 2015 г.
отдельного субъекта ими полностью одобряется, несмотря на все ощутимые издержки, о которых скажем ниже. Вместе с тем севастопольский патриотизм не отделяется от общероссийского, так как Севастополь воспринимается прежде всего как город русской славы (этот девиз встречается в городе повсеместно, можно сказать, это своего рода местный бренд), как бы ни пытались вымарать слово «русский» в независимой Украине, особенно в период президентства В. Ющенко. Севастопольская корпоративность в значительной степени поглощает этнические и религиозные различия, объединяя людей вокруг общих ценностей. Стержнем ценностной системы является общая историческая память, прежде всего о событиях Великой Отечественной войны, но также и о других значимых исторических событиях, так или иначе связанных с городом: крещение св. князя Владимира в Херсонесе2, победа российского Черноморского флота, оборона Севастополя в годы Крымской войны.
Также характерно твердое неприятие как украинского национализма, так и «европейских ценностей» наподобие де-легитимации брака, однополых отношений, индивидуализма, космополитизма и т.п. Ценностное ядро устойчиво, и его сохранению способствуют сообщества педагогов, работников культуры и гражданских активистов (о которых мы еще скажем ниже). Благодаря их усилиям удалось не только вопреки украинской пропаганде уберечь ценностную систему от размывания, но и транслировать ее молодежи. Так, во время встреч работников культурно-просветительского центра со старшеклассниками, посвященных годовщине воссоединения с РФ, школьникам предлагалось подумать над следующим вопросом: «Вы ведь родились в государстве Украина, что ж вы так радуетесь, что вы теперь в РФ? Вам не кажется, что вы поступили непорядочно, как по отношению к больной матери, когда у нее проблемы, а вы сбежали туда, где проблем меньше?». Конечно, языковые конструкции ответов различались, но в целом их можно свести к одному: «Мы считали Украину своей родиной и готовы были за нее драться, но нам стали говорить, что Бандера — молодец, что в
2 Византийский город Херсонес Таврический, где, по преданию, принял крещение св. равноап. Владимир, находился приблизительно в
2 км от центра нынешнего Севастополя.
1944 г. не освободили Украину, а одну оккупацию сменила другая и т.п. А это все не наша история, как мы ее знаем по рассказам наших дедов, родителей. Не мы отказались от родины, родина отказалась от нас, ибо та страна, где друзья Гитлера — герои, не может быть нашей страной» (Из интервью с заместителем директора музея «35-я береговая батарея». Это не был классический опрос или фокус-группа. Школьникам предлагали самостоятельно обсудить тему и потом вынести некое коллективное резюме, которое озвучивал кто-то из них по собственному выбору аудитории).
Воссоединение с Россией и адаптация к иной социальной реальности
Данное выше краткое описание ценностной системы уже показывает, что приход в Россию мог быть воспринят ими исключительно как сбывшаяся мечта. Но сбылась она неожиданно. Поэтому, когда эйфория «русской весны» схлынула, обнаружились проблемы, о которых ранее никто не задумывался, ни в Севастополе, ни в России. Не задумывался не от низкого профессионализма или недальновидности, а потому лишь, что не рассчитывал на такой оборот событий. Потому, когда возникла острая необходимость адаптации к иной институциональной среде, возникли и проблемы. Такая адаптация, насколько можно судить по многочисленным известным из истории примерам, никогда не проходит гладко и безболезненно. Реформы, даже способствующие, в конечном счете, социальному развитию и улучшающие положение граждан, на начальном этапе всегда приводят к ухудшению ситуации и могут вызывать сопротивление тех социальных групп, которым приходится нести основные издержки [Ргее-^гей 1991: 68].
Так и город Севастополь сталкивается с существенными трудностями.
Первое и, вероятно, самое болезненное — это сокращение доходов городского бюджета. Прежде львиная доля доходов от платы России за аренду базы Черноморского флота оставалась в городе. Украинские власти, старавшиеся как можно меньше денег вкладывать в Крым, на эти деньги все же не решались покуситься, опасаясь взрыва сепаратизма. С присоединением Крыма и Севастополя к РФ Харьковские соглашения были
денонсированы, уплата аренды прекращена, и бюджет города разом лишился главного источника финансовых поступлений. Хотя ресурсы России значительно больше украинских, и федеральные власти начинают вкладывать деньги в Севастополь, все же пока общий уровень поступлений не достигает прежнего уровня. В результате приходится экономить на всем, в то время как город требует существенных вложений, поскольку за годы украинской власти инфраструктура предельно износилась, а потому необходимы масштабные ремонтные работы.
Специфика гражданского общества и раскол управленческой элиты
Украинская власть, опасаясь сепаратизма и не доверяя местным жителям, старалась назначать на руководящие должности в Севастополь выходцев с «большой земли», особенно из Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской областей. Эти люди не ощущали своего единства с севастопольцами, да и сами севастопольцы воспринимали их как иноземцев. В результате, у высшего чиновничества города сформировалась психология колониальной администрации, «временщиков», мечтающих только отличиться перед Киевом, чтобы отправиться на повышение куда-нибудь на родную Львовщину. Поэтому, с одной стороны, их не волновали интересы горожан и вопросы развития города, в то же время они сильно боялись масштабных уличных акций, так как сам факт возникновения беспорядков мог подорвать их репутацию в глазах киевских руководителей. Это весьма напоминает ситуацию, отмеченную нами в ряде российских регионов [Подъячев 2012], только многократно усиленную, образно говоря, возведенную в куб. В таких условиях никто из руководства не думал о развитии города, но только о предотвращении массового выражения недовольства. Поэтому власть не заботилась ни о вложениях в инфраструктуру, ни о культуре, ни о долгосрочных проектах, но лишь реагировала на массовые протесты, «латая дыры» там, где это было необходимо. Основным каналом общения властей и граждан были уличные акции. Так что, насколько мы можем судить, украинский Севастополь являл собой самый яркий пример «отчужденной» властной модели. Такая модель местной власти отмечалась нами и в российских регионах (и
муниципальных образованиях) [Халий 2014], но нигде она не была столь «лабораторно чистой».
Одновременно и со стороны гражданского общества сложилась специфическая модель «параллельного» существования с властью. Проблемы, которые власть не решала, общество старалось решать само, показывая тем самым пример подлинно активистского отношения к реальности. Например, там, где не осуществлялась уборка улиц, люди сами собирались и проводили субботники; где из-за отсутствия ремонта осыпались фасады, люди скидывались деньгами и нанимали штукатуров (а иной раз покупали штукатурку и штукатурили сами); на бульварах сами разбивали клумбы и т.п. То есть везде, где возможно, старались обходиться без власти. В тех же ситуациях, когда обойтись было нельзя, а чаще всего, когда власть сама вмешивалась в их жизнь, тогда выходили на улицу и требовали учитывать интересы горожан. Такая модель поведения обратна патернализму, который очень часто приписывается русскому народу. Но мы не видим здесь и классической отчужденности, когда недоверие населения к власти оборачивается гражданской пассивностью. Севастопольцы искренне любят свой город, привязаны к нему и хотят его сохранить и украсить. Видя же, что власти ничего не предпринимают, граждане взяли инициативу в свои руки и по мере сил решали проблемы сами. При этом социально активное сообщество было институализировано минимально. Создавать какие-либо реально действующие общественные организации было просто опасно, так как их могла взять под контроль СБУ. Поэтому гражданское общество образовывало не НКО, а неформальные сообщества активистов, объединенных горизонтальными сетевыми связями (точно по М. Кастельсу). Причем коммуникация осуществлялась в основном не с помощью интернета, который мог бы контролироваться СБУ, а гораздо более традиционными способами — телефонными обзвонами и даже записками, предаваемыми с помощью бегавших из квартиры в квартиру мальчиков, словно во времена народовольцев. Выявить такие сообщества средствами институциональной социологии невозможно, почему и складывалось впечатление, что никакого гражданского общества (по крайней мере, в широко принятой интерпретации) там не существует.
Но за более чем 20 лет существования такой оригинальной социально-политической модели в Севастополе сложилась своеобразная гражданская элита — активисты, выступавшие за русский мир, организаторы гражданских инициатив и (в случае необходимости) публичных акций протеста. Именно эти люди, наряду с гуманитарной интеллигенцией, являются основными носителями описанного выше «ценностного ядра» и севастопольского патриотизма. Они же и стали главной движущей силой «русской весны». По своей жизненной позиции и ценностным ориентациям они как раз и есть «граждане не запуганные, а готовые стоять на своем и заставлять с собой считаться, когда под угрозой находятся базовые ценности» [Дарендорф 1992: 60], т.е. ровно та социальная сила, которая, по мнению Р. Дарендорфа, является главной опорой демократии и развитого гражданского общества.
После вхождения Севастополя в состав РФ многие из них заняли должности в администрации, заменив бежавших на Украину прежних руководителей.
Но из этого выросла существенная проблема: представители гражданской элиты Севастополя совершенно не имеют опыта госслужбы. Они блестяще умели работать в неформальной среде, но, попав в мир бюрократии с инструкциями, субординацией, правилами делопроизводства и т. п., оказались в весьма сложном положении. При этом низовой состав властных органов, особенно «силовых», остался прежним, ведь невозможно же было заменить всех государственных служащих — на это просто не хватило бы кадров соответствующей квалификации. В результате стали возможными ситуации, когда у руководителя — бывшего активиста — в подчинении находятся люди, в прежнее время писавшие на него доносы в СБУ; или во главе района оказывается активист, а отдел полиции в этом же районе возглавляет бывший украинский милиционер, который этого самого активиста при разгоне какого-нибудь пророссийского митинга задерживал и сажал в ИВС.
На это наложилось еще и появление среди чиновников значительного числа «варягов», присланных из России «на усиление». Они имеют свои представления о жизни, плохо знакомы с местной спецификой и, как правило, высокого мнения о себе. По их понятиям, Крым и Севастополь — «отсталые» регионы,
которые надо «подтягивать» до уровня «большой» России. Но если по уровню жизни и экономическому развитию это и так (и то не по вине крымчан и севастопольцев)3, то по культуре и самоорганизации гражданского общества — нет. Севасто-польцев очень раздражают их ссылки на передовой опыт США и ЕС: «Мы с Украины от чего бежали? От «евромайдана», чтобы тут не было западных порядков, а нам что предлагают теперь?!». Поэтому реформаторские поползновения «варягов» встречают неприятие как коллег из числа гражданских активистов, так и подавляющего большинства населения. Особенное недовольство вызывает реформа местного самоуправления и изменение содержания образования, о чем подробнее еще скажем ниже.
Таким образом, социальная группа госслужащих-управленцев Севастополя оказалась разделенной на три части: «старых», работавших еще при украинской власти; «новых», из числа гражданских активистов, и «варягов», присланных федеральными властями. Кроме того, в каждой подгруппе существуют свои фракции. Например, среди «новых» руководителей выделяются так называемые «профессиональные революционеры» — организаторы публичных акций, активные борцы с украинизацией и «люди Чалого» — представители интеллигенции, всегда занимавшие пророссийскую позицию, но в гражданском движении участия не принимавшие. Этот внутренний раскол управленческой элиты Севастополя, конечно, никак не способствует снижению издержек правовой и социальной адаптации.
Переформатирование партийной системы
Похожая проблема сложилась и в партийной системе. Хотя в Севастополь (равно как и в Крым) после воссоединения с Россией наперегонки устремились российские политические партии, по настоящему закрепиться там удалось лишь тем, кто мог опереться на сохранившиеся с украинских времен партийные структуры, т.е. Единой России и КПРФ. Партии же вроде Яблока или ПАРНАСа вообще не замечены, из-за их позиции по
3 С 1991 г. вложения Украины в Крым и город Севастополь были минимальны. Промышленность там не развивалась, экономика в Севастополе держалась преимущественно на обслуживании Черноморского флота РФ и ВМС Украины.
присоединению Крыма здесь им не рады и поддержка их ограничивается только кружком любителей современного искусства.
В Севастополе и при украинской власти активно действовали лишь две силы: Партия регионов (ПРУ) и Коммунистическая партия (КПУ). Никакие другие партии, вроде Нашей Украины, Блока Тимошенко или Радикальной партии (О. Ляшко) никогда не имели там поддержки, и их отделения в городе де-факто не существовали. Зато открыто пророссийская Социалистическая партия Н. Витренко, результаты которой на украинских выборах оставались в пределах статистической погрешности, в Севастополе получала поддержку, достаточную для того, чтобы проводить своих представителей в местные советы.
После воссоединения с РФ местное отделение КПУ с негласного одобрения лидеров партии в Киеве, в полном составе перешло в КПРФ вместе со всей организационной структурой.
Местное же отделение Единой России первоначально было сформировано из гражданских активистов. Но позднее бывшие члены Партии регионов, вступившие в ЕР, провели решение о расширении состава Политсовета партии, и в результате руководство партией было ими перехвачено. Попытки сопротивления основателей отделения — активистов и сподвижников А. Чалого — были преодолены. Регионалы, которых активисты не хотели пускать в руководство севастопольского отделения ЕР, заявили, что те — люстраторы, льют воду на мельницу Порошенко, и так одержали победу. Сама причастность к гонимой на Украине ПРУ стала решающим фактором их успеха. Эта ситуация несет в себе угрозу внутреннего конфликта, что является серьезным вызовом для партии. Надо полагать, что административный ресурс Единой России в Севастополе не поможет, так как граждане там привыкли к сопротивлению властному давлению, и любые попытки его использования могут скорее оттолкнуть избирателя. Можно предположить, что в перспективе севастопольские выборы могут принести немало неожиданностей.
Местное самоуправление — механическое перенесение институтов
Реформа местного самоуправления, проведенная «варягами», вызывает у севастопольцев много вопросов. При
всех недостатках Украины украинское муниципальное право было, по словам респондентов, гораздо более удобным и адекватным местным реалиям, чем российское. Кроме того, в составе Украины Севастополь имел особый статус, а в России он стал городом федерального значения (ГФЗ), как Москва и Санкт-Петербург. Поскольку опыта организации ГФЗ с нуля у российских чиновников нет никакого, в Севастополе была внедрена московская схема организации местного самоуправления, по которой муниципальные органы не несут существенных полномочий, а городское хозяйство находится под контролем правительства города. При внедрении московской схемы севастопольская специфика, как социальная, так и географическая (город изрезан бухтами, через которые нет мостов, что затрудняет транспортное сообщение между разными его частями) учтена не была, и это вызвало проблемы. На момент проведения нами полевого исследования система местного самоуправления в городе не начала полноценно работать, не все муниципальные образования даже успели принять уставы. В результате получилось так, что всем муниципальным образованиям сняли полномочия, соответственно обрезали финансирование, и в их ведении должны остаться, по сути, только культурно-досуговые мероприятия. Даже чтобы почистить улицу или похоронить покойника, приходится вызывать работников из центра, а им нужно ехать издалека. Разумеется, это вызывает недовольство жителей.
Реформа образования и идеологические противоречия
Еще одна болевая точка — образование. Впрочем, здесь недовольство проявляют не столько ученики или их родители, сколько педагоги. В этой сфере возникли две проблемы — административная и идеологическая. Первая заключается в том, что на Украине власть директора школы почти абсолютна. При условии идеологической лояльности, директор практически неподконтролен административным органам и внутри школы может свободно распоряжаться как в финансовых, так и в кадровых вопросах. Контроль над ним осуществлялся только идейный — чтобы не допускал распространения в школе «не-
правильных» взглядов, ставящих под сомнение официальную версию истории Украины (с «древними украми», «московской оккупацией» 1654—1991 гг. и героями-бойцами УПА), но и этим занимались не органы управления образованием, а СБУ. А в России директоров школ сразу поставили в другие условия, когда они уже не могут неограниченно всем распоряжаться, что, конечно, вызывает недовольство с их стороны.
Идеологическая проблема более глубока. Она заключается в том, что, несмотря на все попытки украинской власти внедрить в севастопольских школах «идеологически правильную» концепцию истории и заменить русский язык украинским, педагогическое сообщество всеми силами этому сопротивлялось, проявляя подчас чудеса изобретательности. Так, например, поскольку идеологический контроль распространялся только на два предмета — историю и литературу, севастопольские учителя создали особый курс краеведения, где рассказывали в числе прочего о героических страницах истории города, двух оборонах, подвигах русских моряков и т.п. Курс этот был включен в состав уроков географии, и, таким образом, киевские контролирующие органы это долго не могли обнаружить. Такое же сопротивление (встречая в этом полное сочувствие родителей) педагоги оказали и попыткам продвижения в школах «европейских ценностей», вроде «сексуального просвещения», «прав ребенка» и тому подобного, начавшимся в период президентства В. Ющенко. Сколь же велико было их удивление, когда эти попытки возобновились после вхождения в состав РФ, но теперь уже со стороны «людей из Москвы и Санкт-Петербурга» (по словам респондентов)! Один из респондентов сказал нам: «Да, теперь к нам не пристают больше с «древними украми», но ведь мы не только от этого уходили! При Ющенко мы вполне наелись всеми этими «западными ценностями», толерантностью и однополостью, и мы этого хотим не больше, чем Бандеру и великую Украину. А тут к нам приезжают из Москвы и Питера и начинают бороться с нашей отсталостью, внедрять снова все эти «евроценности». Мы от чего с Украины бежали? Не от этого ли? Нет, ребята, если будете нам такое навязывать, мы пошлем вас туда же, куда послали Яценюка и Турчинова!».
И если в решении административной проблемы власть может опереться на педагогическое профессиональное сообщество, не заинтересованное в сохранении всевластия
директоров, то для решения проблемы содержательной необходим диалог с педагогами и родителями учащихся, иначе конфликта избежать не удастся.
Адаптация предпринимательского сообщества
Наиболее болезненно адаптационные процессы ударили по предпринимательскому сообществу: малому и среднему бизнесу. Предприниматели сталкиваются с большими трудностями, из которых основная — санкции, точнее вызванная ими невозможность нормально кредитоваться и страховаться, так как мало какой российский банк или страховая компания решаются работать в Крыму, опасаясь проблем в Европе. Возникли также тяжелые проблемы с логистикой вследствие отсутствия моста и неналаженности морских перевозок, и еще более усугубившиеся с введением украинской стороной транспортной блокады со стороны Перекопского перешейка и Чонгарского моста.
Также вызывает серьезные затруднения отсутствие в Севастополе (равно как и в Республике Крым) земельного кадастра, поскольку за все время существования независимой Украины там его так и не удосужились внедрить. А российское земельное право в принципе исходит из наличия кадастра, ситуация его отсутствия просто не была учтена. Из-за этого, по сути, остановились процессы выделения и перераспределения земельных участков, что сильно тормозит развитие целого ряда направлений бизнеса.
Наконец, российская система права, более детализированная, чем украинская, требует куда более высокой юридической квалификации либо самих предпринимателей, либо их консультантов, нежели прежде. По мнению опрошенных нами респондентов, в утверждениях представителей либеральной оппозиции, что на Украине было больше свободы, содержится доля правды. Но «свобода» эта происходила не от «демократичности», а от меньшей упорядоченности, гораздо более низкого уровня административной организации. Большая детальность и упорядоченность регулирования экономической деятельности в России в перспективе может быть более комфортной, чем «полудикая» бизнес-среда Украины. Но пока что предпринимателям трудно адаптироваться, особенно тяжелы для них постоянные проверки различных
контролирующих органов, которых при украинской власти не было (а некоторых из этих органов даже не существовало).
Тем не менее, предпринимательское сообщество Севастополя, насколько мы можем судить на основании собранных данных, не настроено сожалеть об Украине и вернуться туда никто не хочет, хотя недовольное ворчание в этой среде наиболее распространено.
Заключение
В заключение важно отметить, что все описанные выше трудности адаптации не сказались на ценностных ориентациях севастопольцев. Тот факт, что город теперь— часть России, не рассматривается как случайность или результат чьей-либо милости. Жители в большинстве своем уверены, что они выстрадали право быть в России, завоевали его в борьбе. Хотя среди жителей ощущается некоторое разочарование от пребывания в России, адаптационные проблемы и вызванное ими снижение уровня благосостояния вызывает недовольство прежде всего среди работников торговли и мелких предпринимателей, но пока оно ограничивается только глухим ворчанием. И недовольство по поводу возникших трудностей никак не сказывается на позиции по вхождению в состав РФ: желания вернуться под власть Украины не выявлено. К тому же, если ворчащих и больше численно, общий фон публичного дискурса формируют не они, а упомянутая выше гражданская элита, а ее представители твердо стоят на позиции, что нахождение в составе России стоит того, чтобы потерпеть.
Собравшиеся на митинг 23 февраля 2015 г. севастопольцы (а это и был в основном гражданский актив) постановили так: «Мы пришли в РФ не для того, чтобы быть ей обузой. Страна итак испытывает трудности из-за санкций, а санкции она приняла на себя ради нас. Мы не имеем права стать якорем, который потянет страну вниз. Мы вправе рассчитывать на то, что наши интересы будут учтены, но не должны ждать от РФ каких-то привилегий, снисхождения и т.п. РФ уже нам помогла уйти от чужой нам власти. Теперь мы должны помочь РФ»4 .
4 Из интервью с депутатом Законодательного собрания города.
Таким образом, можно видеть, что хотя воссоединение города Севастополя с Россией и привело к существенным институциональным преобразованиям, вызвавшим определенные трудности социально-экономического характера, все эти трансформации если и сказались на системе ценностей севастополь-цев, то только в сторону еще большего ее укрепления.
И, подводя итоги, еще раз сформулируем основные сделанные нами по результатам исследования выводы:
В городе Севастополе институциональная трансформация и адаптация к социально-экономической и правовой среде России проходит тяжело, как, впрочем, и почти всегда в аналогичных случаях.
Несмотря на издержки переходного периода никто, включая даже предпринимателей, наиболее пострадавшей в ходе трансформации социальной группы, не жалеет о выборе, сделанном в марте 2014 г. и не собирается требовать возвращения в состав Украины или чего-то подобного.
Основными носителями как местного патриотизма, так и устойчиво пророссийских настроений являются гуманитарная интеллигенция и «креативный класс» (студенты, инженеры, работники 1Т-сферы), — ровно те, кто в Москве и Санкт-Петербурге в наибольшей части стоит на прозападных позициях.
Роль локальных акторов в Севастополе очень велика — именно они выступали главными хранителями исторической памяти и духовно-культурной связи с Россией во времена украинской власти, они стали главной движущей силой «русской весны» и до сего дня сохраняют прочные сетевые связи, что поддерживает высокий мобилизационный потенциал севастопольского гражданского общества.
Севастопольцы в большинстве своем полагают, что воссоединение с Россией ими выстрадано, и из родного дома им уже некуда уйти. Они рассматривали украинскую власть как чуждую, а российскую таковой не считают и готовы к сотрудничеству с ней. Но если власти будут проводить реформаторскую политику без оглядки на интересы горожан, протесты каузального характера не заставят себя ждать. И при наличии богатейшего опыта как пассивного, так и активного сопротивления административному давлению, накопленного
севастопольскими гражданскими активистами, масштаб их будет значительно больше, чем в других регионах РФ.
Вместо эпилога
Статья готовилась к публикации во время разразившегося блэкаута в Крыму. Наши респонденты прислали смс-сообще-ния, которые необходимо здесь привести: «У нас происходит сплочение общества. Друзья заботятся друг о друге, беспокоятся, есть ли чем освещать помещение, достаточно ли денег и т.п.»; «На рынке один продавец овощей поставил около своего товара объявление: у кого нет денег, берите даром. У него образовалась очередь, чтобы купить овощи за деньги». Крымчане не просто переживают трудные условия без паники, но живут с достоинством и заботой о ближнем.
Литература
1. Аксенова О.В. Затерянный город: медийный конструкт или реальность // Вестник Института социологии (сетевой научный журнал). 2013. № 7. С. 62—74.
2. Аксенова О.В. Культурная среда приграничья: структуры и акторы // Вестник Института социологии (сетевой научный журнал). 2014. № 11. С. 47-58.
3. Дарендорф Р. Благое общество // После 1989. Размышления о революции в Европе / Пер. с англ. М.: Ад Маргинем, 1992. — 272 с.
4. Левченко Н.В. Образование в приграничных районах // Вестник Института социологии (сетевой научный журнал). 2014. № 11. С. 34-46.
5. Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества. М.: Эдиториал, 1999. — 176 с.
6. Подъячев К.В. Протестное движение в России «нулевых»: генезис и специфика // Вестник Института социологии (сетевой научный журнал). 2012. № 5. С. 145-163.
7. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М.: Прогресс, 1986. — 432 с.
8. Тихонова Н.Е. Социальная модернизация и перспективы культурной динамики в России // Россия реформирующаяся. Вып. 10. Ежегодник-2011 / Отв. ред. М. К. Горшков. М.; СПб.: Институт социологии РАН, Нестор-История, 2011. С. 110-126.
9. Халий И.А. Коммуникация власть — общество: стала ли система управления открытой? // Модернизация отечественной системы управления: анализ тенденций и прогноз развития. Материалы Всероссийской научно-практической конференции и XII-XIII Дридзевских чтений (21—22 ноября 2013 г.) / Редколегия: А. В. Тихонов (отв. ред.) и др. М.: Институт социологии РАН. 2014. С. 227—231.
10. Штомпка П. В фокусе внимания повседневная жизнь: новый поворот в социологии // Социологические исследования. 2009. № 8. С. 3-13.
11. Штомпка П. Культурная травма в посткоммунистическом обществе // Социологические исследования. 2001а. № 2. С. 3-12.
12. Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социологические исследования. 2001b. № 1. С. 6-17.
13. Darendorf R. Reflection on the Revolution in Europe. L.: Chatto and Windus, 1990. — 154 p.
14. Genov N. Transition to Democracy and Nation-state in Eastern Europe // The analysis of the International Institute of Sociology. Vol. 7 / Ed. by E. Scheuch, D. Sciulli. Leiden: Brill, 2000. P. 148-181.
15. Democracy And The Market: Political And Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. N.Y. 1991. — 228 p.
