CC BY
65Кризисы и риск: к вопросу взаимосвязи категорий1
В.А. Акимов
Центр стратегических исследований МЧС России, Москва Б.Н. Порфирьев
Центр анализа риска и кризисов Института международных экономических и политических исследований РАН, Москва
Аннотация
Рассматриваются современные трактовки кризисов и рисков развития общества в зарубежной и отечественной научной литературе. Подчеркивается пионерная роль работ русского ученого А.А. Богданова в разработке общей теории кризисов. Анализируются основные тенденции в развитии кризисов и их противоречия. Отмечается, что большинство кризисов представляют собой результат сочетания ошибок человека, институциональных «провалов» и постоянного изменения среды функционирования людей и организаций. Рассматриваются такие черты кризисов, как неопределенность, неожиданность, опасность. Через категории опасности и неопределенности раскрывается связь кризисов и риска, обосновывается выделение стратегических рисков как наивысшего их уровня (вершины) пирамиды рисков.
Ключевые слова
кризис, риск, система, тенденции развития, мир, Россия
Crises and Risk: on the Issue of the Concepts’ Interrelationship
Akimov V.A.
The Center for Strategic Research, EMERCOM, Moscow Porfiriev B.N.
Risk and Crisis Research Center, Institute for International Economic and Political Studies, Russian Academy of Sciences, Moscow
Abstract
Modern conceptualizations of crises and risks to the development of society provided in both foreign and Russian research literature are considered. The pioneering contribution of the Russian scholar A. Bogdanov to the development of the general crisis theory is emphasized. Contemplated are the basic trends and ambiguities of crisis development. It is noted that most of the crises stem from a combination of human error, institutional failures and permanent change of domain where people and organizations function. Considered are the crisis characteristics including uncertainty, unexpectedness and hazard. Using the concepts of uncertainty and hazard the relationship between crises and risk is revealed and distinguishing of strategic risks as the highest layer within or the top of the “risk pyramid“ is substantiated.
Key words
crisis, risk, system, development trends, world, Russia
_Ги 1 Данная публикация развивает и дополняет положения, сформулированные ранее в статьях (Порфирьев, 2001; 2004).
Н Г
Содержание
1. Определения и трактовки кризиса
2. Современные тенденции развития кризисов
3. Кризисы: неопределенность принятия решений и последствия
4. Кризисы и риск Выводы Литература
История стран и народов свидетельствует, что в мире и согласии они жили, в лучшем случае, всего 5 % времени своего существования, проводя подавляющую его часть в разрешении конфликтов между собой и природой. Ни один континент или государство не избежали уникальных и драматических событий, которые несли с собой опасность, невзгоды и горе и сами названия которых нередко становились именем нарицательным. Достаточно вспомнить обе мировые войны, Хиросиму и Нагасаки, Суэц и Кубу, 11 сентября 2001 г. в США или «Норд-Ост» в России; «черный понедельник» на Уолл-стрит и «черный четверг» в России; «Титаник», «Челлен-джер» и «Конкорд»; Чернобыль и Бхопал. И все это — лишь несколько примеров из истории, общее имя которым кризисы или чрезвычайные ситуации.
1. Определения и трактовки кризиса
Хотя общепризнанной дефиниции кризиса в научной литературе до сих пор не сложилось, его определение в энциклопедиях и толковых словарях европейских языков практически универсально. В частности, толковые словари русского и английского языков сходным образом определяют кризис как резкий, крутой перелом в развитии событий, тяжелое переходное состояние; либо как острое затруднение с чем-либо, тяжелое положение. (Даль, 1989; Webster’s, 1970). Отметим, что такая интерпретация кризиса, хотя впрямую и не подразумевает наступление однозначно отрицательных последствий таких событий, все же несет негативную смысловую нагрузку этого термина, предполагает нежелательность самих кризисов (Hewitt, 1983).
Показательна в этом отношении трактовка кризиса как «серьезной угрозы основным структурам или базовым ценностям или нормам [общественной] системы, которая вынуждает принять кардинальное решение в условиях ограниченного времени и значительной неопределенности», данная представителями голландской
школы исследования кризисов, одной из ведущих в Европе и мире (Rosenthal, Charles and ‘t Hart, 1989). Это определение согласовывает две группы классических западных политологических и социологических теорий: теории развития, рассматривающей кризис как «разрыв» или прерывание развития общества (Crozier, 1964; Almond, Flanagan & Mundt, 1973; Linz & Stepan, 1978; Hall, 1993; Stinchcombe, 1997) и теории выбора (Janis and Mann, 1977; Vetzberger, 1990; ‘t Hart, 1994).
При этом, понимая кризис как серьезную угрозу, имеют в виду либо опасность гибели людей или экономического ущерба, характерного для аварий, бедствий, катастроф и вооруженных конфликтов (Raphael, 1986); либо ситуации без заметных массовых разрушений и жертв, которые, однако, характеризуются неявными и косвенными социо-психологическими опасностями (Erikson, 1994). Последствия таких материально «бесследных» событий для функционирования общества могут быть не менее тяжелыми, чем аварии и катастрофы (Berren et al., 1989). С этой точки зрения, угроза кризиса может определяться как общий стресс (Barton, 1969).
Исходя из такой трактовки кризиса, большинство отечественных и зарубежных специа-листов-обществоведов рассматривают его как фактор, угрожающий целостности и устойчивости общества в целом как системы или конкретным социальным группам и индивидуумам как его подсистем и элементов. Примерно до конца 1950-х — начала 1960-х годов в западной научной литературе преобладало рассмотрение кризиса как внешней по отношению к этим элементам, подсистемам и системам угрозы, чаще всего природного характера. Позднее кризисы стали толковать не только как природные, но и другие, прежде всего военно-политические угрозы и бедствия, которые приносили людям смерть и разрушения и были главной угрозой наций (войны, революции, вооруженные конфликты и т. д.) (Rosenthal, 1998). С начала 1970-х годов к кризисам стали относить угрозы и их реализацию в виде аварий и бедствий, источником которых являлись инженерные системы, точнее нарушения во взаимодействии человеко-машинных
комплексов, влекшие за собой опасные для человека и окружающей природной среды последствия. Таким образом, деление кризисов на антропогенные катастрофы и «божий промысел» безнадежно устарело (Quarantelli, 1998; Steinberg, 2000);
На рубеже 1980— 1990-х годов в западной научной литературе сложилась устойчивая тенденция отхода от прежнего понимания кризиса, которое стало слишком узким для изменившегося мира, с новыми открывавшимися границами, впечатляющего технологического прогресса и высоких скоростей. Кризисы более не рассматриваются как исключительно или преимущественно внешний фактор, влияющий на повседневную жизнь откуда-то извне; они стали неотъемлемой частью образа жизни людей. В современном его понимании кризис — это не отдельное явление, а процесс, разворачивающийся по мере того, как различные факторы и силы взаимодействуют непредвиденным образом, нарушая привычный каждодневный ритм жизни, вызывая тревогу и стрессы у населения, неся в себе потенциальные и реальные угрозы основным ценностям и структуре социальных систем. Сложность, взаимозависимость и политизированность — вот характеристики, все больше отвечающие понятию кризиса настоящего времени. Кризис завтрашнего дня, в свою очередь, будет отличаться от него, как сегодняшний — от вчерашнего. (Quarantelli, 1996; Rosenthal, Charles and ‘t Hart, 1989; Rosenthal, Boin and Comfort, 2001).
Что касается отечественной обществоведческой, особенно экономической и политической литературы, до середины 1980-х годов преобла-жающей была точка зрения, согласно которой кризисы рассматривались как характерная черта сугубо капиталистического способа производства, но отсутствовавшая при социализме. В этих условиях многие годы понятие кризиса использовалось чаще всего как некий идеологический аргумент, нежели важный реальный фактор, который необходимо учитывать при разработке и реализации государственной политики, особенно в социальной, экономической и экологической сферах. При этом отрицалась всеобщность кризисов как неотъемлемой фазы развития любой природной и общественной системы, для которой характерны либо переход в качественно новое состояние (кризис роста), либо ее исчезновение и замена другой системой (кризис распада) (Яковец, 1999).
В то же время еще в опубликованном в 1922 г. классическом труде А.А. Богданова «Тектоло-гия. Всеобщая организационная наука», в котором впервые была разработана общая теория кризисов как часть общей теории систем, подчеркивалась их всеобщая, универсальная приро-
да. Специально отмечалось, что «всякое изменение [системы] должно рассматриваться как особый кризис. Всякая непрерывность может быть разбита анализом на бесконечную цепь кризисов» (Богданов, 1989). При этом «равновесие есть частный случай кризисов. В каждом данном случае оно представляет определенный кризис движения и знаменует синтез тектологической формы этого движения...понятие кризиса для тектоло-гии универсально» (там же, с. 254).
Доказывая это А.А. Богданов обращал внимание на двойственную сущность кризисов: «Кризис есть нарушение равновесия и в то же время процесс перехода к некоторому новому равновесию. Это последнее может рассматриваться как предел происходящих при кризисе изменений, или как предел его тенденций. Если нам известны тенденции кризиса и те условия, в которых они развертываются, то является возможность заранее предвидеть конечный результат кризиса — то определенное равновесие, к которому он тяготеет» (тамже, с. 218). В связис этим им выделялись два типа кризисов в развитии систем (которые А.А. Богданов именовал комплексами): ««кризисы С» — конъюгационные, соединительные — образование новых связей; «кризисы Д» — разделительные — разрыв связей, создание новых границ там, где их прежде не было». Однако эти границы условны: каждый кризис в действительности представляет цепь элементарных кризисов того и другого типа...Исходный пункт всегда С, конечная фаза всегда Д. Схема одна — СД, подразумевая, конечно, под каждым из двух знаков не единичный элементарный кризис, а целые переплетающиеся их ряды» (там же, с. 215).
Эти базовые положения теории кризисов, которую А.А. Богданов разработал еще в начале 1920-х годов и которым западная обществоведческая, в частности политологическая, мысль пришла лишь спустя более полувека, остаются исключительно актуальными и в настоящее время.
Они полностью применимы для характеристики того состояния и периода развития, который человеческая цивилизация переживает в настоящее время и спецификой которого является всеобщий, всемирный характер кризиса. Он охватывает все стороны жизни и все мировое сообщество. Особенно болезненно он сказывается на России, в которой глобальные проблемы (международного терроризма, вооруженных конфликтов и региональных войн, разрыва в уровне социально-экономического развития, демографического перехода, ухудшения состояния окружающей среды, изменения климата и др.) накладываются на тяжелый и затяжной процесс перехода к новой политико-экономической системе. В то же время этот процесс включает качественное преобразование или устранение уста-
ревших элементов прежней тоталитарной системы с централизованно планируемой экономикой, которая исчерпала свой потенциал и неэффективность и бесперспективность которой привели к необходимости глубоких качественных преобразований в стране. В этом состоит созидательная роль нынешнего российского кризиса.
2. Современные тенденции развития кризисов
Мир кризисов меняется. Хотя наши знания о кризисах, тем более кризисов будущего, ограничены, тем не менее возможно установить основные характерные черты кризисов настоящего и представить некоторые особенности будущих кризисов исходя из анализа современных тенденций социально-экономического, политического развития общества и состояния окружающей его природной среды. В целом для современных и особенно будущих кризисов, по оценке многих отечественных и зарубежных экспертов, будет характерна все возрастающая сложность (по причинам усложнения технологических, финансовых и политических взаимосвязей в социально-экономических системах) — они будут представлять собой все более новые комбинации кризисов.
Более того, кризисы будут все более превращаться в самоподдерживающийся процесс, напоминая порочный круг из-за неопределенности причин и причинно-следственных связей и неэффективного управления «обществом риска». При этом не будет возврата к нормальному состоянию социально-экономической системы в его прежнем понимании из-за мутаций форм грядущих кризисов, которые будут либо воспроизводить себя в новом виде, либо «перетекать» в другие кризисы. Это заставляет политиков, специалистов быть готовыми к переосмыслению текущих приоритетов и выбору новых критериев устойчивости и безопасности развития (Анатомия кризисов, 1999;Яковец, 1999; Beck, 1992; Ellis, 1988; Masuch, 1985; Rosenthal, 1998; Rosenthal, Comfort and Boin, 2001).
В более конкретном представлении, основные тенденции развития кризисов конца ХХ — начала ХХ1 века, которые представляют собой форму или результат усиливающейся глобализации, проявляющиеся либо «в чистом виде», либо завуалировано, включают следующие процессы.
Усиление трансграничного характера кризисов. Современные кризисы все более приобретают транснациональный характер. Их истоки по-прежнему находятся на местном или региональном уровне, но последствия все более каса-
ются целых регионов мира и даже континентов. Яркий пример тому — кризисы, связанные с радиационными и ядерными факторами. До чернобыльской катастрофы последствия максимально возможной аварии на АЭС и их ликвидация предусматривались только в пределах национальных границ. Однако на деле радиоактивные выбросы в результате этой катастрофы достигли территорий не только Северной и Западной Европы, которым был нанесен определенный экологический ущерб, но и США.
В еще большей мере это проявляется в глобальных экологических кризисах, таких как: изменение (потепление) климата, истончение озонового слоя, кислотные дожди, снижение биоразнообразия, и других, урегулирование которых требует объединенных усилий многих стран. Стоимость соответствующих мер оценивается экспертами в астрономические суммы: от миллиардов до триллионов долларов (Кагр1ш, 1992). Только так называемый углеродный рынок, предусматривающий торговлю квотами на выбросы парниковых газов, оценивается в сотни миллиардов долларов. В то же время глобальная и во многом неизученная природа проблемы порождает значительную неопределенность, иногда превращая экологические кризисы, в частности проблему глобального потепления, в геополитические игры вокруг Киотского протокола (Власова, Оганесян, 2003).
Международный масштаб присущ и другим категориям кризисов, в том числе вызванных компьютерными преступлениями и вирусными заболеваниями, подобными 8ЛЯ8. Кроме того, неблагоприятные условия (стагнация экономики, урбанизация и развитие мегаполисов, чрезмерная индустриализация и др.) в приграничных районах одних стран все больше влияют на социальную и политическую ситуацию в соседних странах. В Азии и Африке массовые миграции и перемещения беженцев из-за военных и политических конфликтов, а также деградации окружающей среды приводят к изменению установленных границ (М'асЫга, 1997). Международные гуманитарные операции, являющиеся испытанной формой ответа на эти проблемы, в то же время нередко становятся поводом для обвинений в фаворитизме и политиканстве, когда помощь оказывается без должной щепетильности в сложных вопросах межгосударственных отношений. В этих случаях положение вовлеченных в кризис людей ухудшается, а не улучшается (Ве-шш, 1993).
В будущем закономерно ожидать рост числа кризисов, выходящих за пределы не только географических (национальных), но и временных границ, т. е. развития трансгенерационных кризисов, охватывающих сменяющие друг друга поколения. Наиболее яркий пример такого рода
кризисов — новые эпидемии «старых» заболеваний (оспа, туберкулез, малярия, грипп), обусловленные известными вирусами, но претерпевшими мутации и потому не контролируемыми или слабо контролируемыми национальными и международными системами здравоохранения.
Возрастание роли средств массовой информации (СМИ) в формировании и развитии кризисов. СМИ в существенной мере формируют общественное восприятие и мнение о тех или иных событиях, трактовка которых всегда субъективна. Субъективные точки зрения на проблему кризисов хорошо описываются известной теоремой Томасов «Если люди считают ситуацию кризисной, значит, ее последствия будут представлять собой реальный кризис» (Thomas and Thomas, 1928). Восприятие и оценка гражданами или властями сложной обстановки как кризисной или чрезвычайной можгут оказать решающее влияние на дальнейшее развитие событий. В частности, это может спровоцировать обостренную реакцию на происходящее, начиная от общего стресса и кончая усугубляющей проблему цепочкой решений со стороны властей. В то же время такие восприятие и оценка могут способствовать мобилизации коллективных усилий по преодолению кризиса, облегчить введение особого режима кризисного управления.
Представляется, что в обозримой перспективе значение фактора СМИ в отношении проблемы кризисов возрастет и медиазация будет одной из определяющих тенденций в развитии, а также характеристике кризисов будущего. Фактор СМИ уже сокращает и будет все более уменьшать расстояние между местом возникновения кризиса и другими районами и регионами мира, вовлеченными в кризисную ситуацию. Глобализация СМИ делает их значительной силой, прежде всего, благодаря их вездесущности, способности проникать в любые уголки постоянно увеличивающейся зоны влияния кризиса или катастрофы (McQuail, 1993).
В то же время, сокращая расстояние, СМИ, в особенности телевидение, могут увеличивать разрыв в понимании и восприятии обстановки теми, кто находится в зоне кризиса и вне ее, особенно, если они находятся под контролем властей. Это характерно для всех стран, даже тех, кого привыкли считать или кто сам себя называет наиболее демократическими. Например, события в Персидском заливе 1991 г., Афганистане в 2002 г. и особенно в Ираке в 2003 г. показали, как СМИ США могут преподносить факты, касающиеся кризиса. В результате возникает новая опасность — «очевидное нежелание людей во время кризиса знать о происходящем ничего, кроме самых общих вещей. В то время как журналисты считают оперативность основной чер-
той своей профессии, их читатели хотят подождать, пока военные доложат о выполнении миссии, а не выяснять что-либо самим» (Taylor,
1992).
Сказанное иллюстрирует гамму поведения СМИ в отношении кризисов, от упомянутой цензуры и самоограничений до сенсаций, на которые особенно падки журналисты. Различие в характеристике кризисов со стороны СМИ, в свою очередь, проявляется в контрасте между тем, что в действительности происходит, и информацией, предоставляемой властям, службам экстренного реагирования, населению пострадавшего района и всему обществу. Таким образом, медиазация не способствует интеграции экономических (количество погибших и стоимость ущерба) и социопсихологических (коллективный стресс, фрустрации и т. д.) составляющих кризисов. Она ярче высвечивает те стороны «традиционных» кризисов и те новые разновидности конфликтов и бедствий, высокий общий стресс населения в которых играет существенно более важную роль, чем материальный ущерб или даже гибель людей (Quarantelli, 1996).
В то же время СМИ могут содействовать гармонизации «экономической» трактовки кризисов прошлого и «социопсихологической» — будущих конфликтов и бедствий. В перспективе СМИ будут особо заинтересованы в освещении двух типов кризисов: во-первых, масштабных (мега) катастроф, определяемых по экономическому критерию — количеству реальных и потенциальных жертв и объему материального ущерба. Во-вторых, кризисов, чреватых паникой, общим стрессом и расколом в обществе, которые не имеют под собой материальной почвы (реальных событий), но инициируются слухами, провокациями и т. п. Такие кризисы могут серьезно деформировать социальную и институциональную структуру общества.
Возрастание роли новых и новейших технологий в генезисе и развитии кризисов. Появление спутниковой связи, Интернета и развитие систем передачи данных резко раздвинуло временные и пространственные границы, стимулируя глобализацию. Образ жизни, стиль работы и взаимодействия подвергаются воздействию внедрения компьютерных технологий на работе и в быту. Учитывая скорость, с которой усовершенствуются компьютерные чипы — в среднем их мощность увеличивается вдвое за два года — при удешевлении их производства также вдвое за тот же срок, очевидно, что развитие технологий не приостановится в обозримом будущем. В то же время сложность и взаимосвязанность технологических комплексов стали исключительно высокими (Perrow, 1984). В этих условиях такой, даже небольшой, сбой, например, в компьютерных сетях может иметь огромные последствия.
Это показали повторяющиеся время от времени случаи с компьютерными вирусами, а также массовые отключения электроэнергии в США, Западной Европе, Грузии в 2003 г. и проблемы управления движением воздушного транспорта (кризис, связанный с проблемами посадки самолетов в крупнейшем аэропорту Хитроу, в Лондоне в 2002 г). Об этом же свидетельствует катастрофа парома «Эстония» в сентябре 1994 г., унесшая жизни почти 900 человек, и мрачные прогнозы относительно судьбы новых авиалайнеров, рассчитанных на 600 — 800 пассажиров, перспективы которых еще более поблекли после событий 11 сентября 2001 г. в США. Чернобыльская катастрофа вообще превзошла мыслимые до тех пор возможности такого рода бедствий, порожденных высокими технологиями, которые применительно к авариям на АЭС оценивались вероятностью раз в 33000 лет. Возросшая уязвимость социально-экономических систем вследствие усиления их зависимости от компьютерных технологий дополняется угрозой со стороны хакеров и кибертерроризма (Demchak, 1999; Matsushima, 2000). Она также усугубляется нарастающими противоречиями между наукой и знаниями и пониманием вопроса административными и политическими силами, принимающими решения (Dror, 1986).
Ослабление роли государства и усиление опасности кризисов. В последние десятилетия ушедшего века как в странах Запада, так и особенно в России, наблюдалось определенное снижение роли государства в экономике. Это находит свое отражение в двойственной тенденции сокращения государственных расходов и развития «менеджеризма» в целях повышения эффективности государственного управления. В такой атмосфере экономии и реформирования мерам, направленным на предотвращение возможных социальных, экономических, экологических кризисов и смягчение их последствий, стало уделяться меньше внимания, чем проблеме, которая многими воспринимается как кризис собственно государственной власти, ее институтов как таковых.
В то же время, дефицит ресурсов оказывает негативное влияние на численность и профессиональный уровень специалистов, занятых техническим обслуживанием, ремонтом, испытаниями, планированием, а также на материально-техническое обеспечение работ, так или иначе связанных со снижением опасности кризисов. Поскольку выгоду от результатов управленческой деятельности по снижению опасности кризисов подсчитать гораздо сложнее, чем затраты на нее, значение фактора управления стали недооценивать, в том числе и в плане финансирования.
Одновременно уменьшающуюся роль государства призваны дополнить частные компании, что превращает функции предупреждения и снижения опасности кризисов в предмет совместной деятельности частных и государственных субъектов управления. Например, в сфере общественной безопасности стран Запада на роль активного игрока все более претендуют охранные агентства. Кризис в крупных организациях, даже в общественных, стал практически прерогативой консультантов по вопросам управления. В результате правительственные, государственные структуры становятся одним из многих субъектов урегулирования большинства кризисов (Rosenthal, Comfort and Boin, 2001).
Вместе с тем увеличение числа участников кризисов, в том числе субъектов управления, вряд ли способно повысить эффективность действий по снижению их опасности, так как информация, знания и сами эксперты и специалисты по менеджменту кризисов становятся разделенными. Кроме того, рост числа участников кризиса усложняет их взаимодействие, особенно важное на этапе планирования действий на случай чрезвычайных ситуаций и других видов кризисов (Comfort, 1997). В результате, в условиях кризиса, когда люди ждут от государственной власти эффективных решений и действий, оперативной помощи, власть оказывается «меж двух огней» — ограниченными, в том числе в силу указанных причин, возможностями обеспечить эффективное кризисное управление и желанием части населения рассматривать «под лупой» все действия властей и осудить их, когда это покажется необходимым. В течение кризиса критическое отношение к власти и ее действиям может перерасти в снижение легитимности действий, что в будущем может привести к уменьшению желания части чиновников уделять должное внимание предотвращению будущих кризисов. Таким образом, кризисная ситуация приближается к порочному кругу, к образованию «богдановской» цепи или переплетения кризисов.
Политизация кризисов и их последствий. Кризисы всегда являлись политическим феноменом: либо по характеру своего генезиса (различные формы политических противоречий), либо по форме (политические конфликты) или результатам (политические последствия) реализации. Они также всегда были одним из важных и в то же время наиболее трудных предметов обсуждений и переговоров в политических кругах, в том числе «высокой политики». Понимание того, что кризис является своеобразным порогом одного из многих альтернативных будущих и что конкретный сценарий развития зависит, хотя бы и частично, от принятия стратегического решения в условиях повышенной сложности и неопределенности ситуации, существенно увеличи-
вает политическую значимость такого решения. Превращение кризиса из угрозы безопасности или катастрофы в благоприятную возможность, что, несомненно, требует опыта и знаний в конкретной области принятия решений, является очень важным фактором пополнения политического капитала соответствующего лица, партии или ведомства. В то же время неспособность обеспечить такое превращение приводит не только к углублению кризиса, его трансформации в более тяжелые формы (бедствие или катастрофу), но и независимо от типа кризиса — будь то даже природная или техногенная чрезвычайная ситуация, не говоря уже о социально-политическом конфликте, — к утрате репутации, политического реноме и, следовательно, ослаблению политических позиций в целом.
В будущем увеличение числа участников кризисов, усложнение причин и форм реализации кризисов будет способствовать усилению тенденции их политизации, все чаще превращая участников кризисов в политических игроков, а сами кризисы — в арену высокой, в том числе международной, политики. Связанная с этим возросшая ответственность лиц, принимающих решения, будет все чаще сопровождаться поиском «козлов отпущения», наклеиванием политических ярлыков и обвинений. Это, в свою очередь, будет усиливать политическое давление на правительство и его уполномоченные органы, осложняя не только сам процесс урегулирования кризиса, но и извлечение уроков из прошлого. Дело также осложняется противоречием между политической ответственностью за обеспечение безопасности в кризисной ситуации, в частности соблюдение определенных ограничений на циркуляцию информации, и необходимостью распространения информации об опасностях для своевременных действий самих граждан в условиях кризиса.
Политическое измерение кризиса простирается далеко за временные пределы конкретных событий и их ближайших последствий: историки, политологи, специалисты по военной стратегии и управлению кризисами многократно, спустя годы и десятилетия возвращаются к минувшему в целях более адекватного воссоздания кризиса как важного исторического события, извлечения из него необходимых уроков. Кроме того, сами политические деятели, их новые поколения будут переоценивать и реинтерпретиро-вать историю кризиса в выгодном для текущей ситуации свете, используя это для оправдания принимаемых ими мер, а также критики действий прошлых политических лидеров и нынешних конкурентов. В этом отношении показательна смена имиджа таких лидеров, например президента США Дж. Буша (старшего), — с успешного кризис-менеджера благодаря победе
в войне в Персидском заливе в 1991 г. на политического неудачника или «пенсионера» в результате осложнения экономических проблем в самих США. Почти обратная ситуация характерна для первого президента России, благоприятный политический имидж которого как реформато-ра-демократа в начале 1990-х был сравнительно быстро утрачен уже в середине прошлого десятилетия вследствие провалов не только в социально-экономической политике, но и в военно-политической кампании на Северном Кавказе.
3. Кризисы:
неопределенность принятия решений и последствия
Двойственный, созидательно-разрушающий и континуально-дискретный (и процесс, и явление) характер кризиса обусловливает значительную неопределенность и сложность принятия решений в ходе системной трансформации. Непривычные, нештатные ситуации, которые являются важнейшим типичным признаком кризисов, делают непригодными или малоэффективными привычные порядок и схемы действий, подталкивая к поиску новых, нестандартных подходов, благоприятный исход которого (поиска) отнюдь не гарантирован.
Здесь мы существенно расходимся с А.А. Богдановым, который считал, что «момент кризиса есть конец неопределенности и колебания — победа одной стороны или примирение обеих: начинается нечто новое, организационно иное, чем прежде» (Богданов, 1989). В отличие от этого, мы полагаем, что неопределенность, во-первых, органически присуща всему процессу развития общества — любая его фаза всегда содержит возможность изменений, в том числе качественных, которые вызываются внутри- и внесистемными факторами, не учитываемыми по причинам ограниченности познания или субъективных просчетов лиц, принимающих решения. В связи с этим Г. Саймон и другие исследователи отмечали, что способность политиков, чиновников и управленцев понять, что происходит в текущий период внутри и вне их организаций, даже в обычных условиях встречается достаточно редко (Simon, 1945; Thompson, 1967; Vetzberger, 1990).
Во-вторых, она (неопределенность) в момент самого кризиса или кризисной фазы развития является наивысшей в силу переломного, наименее устойчивого характера развития событий, обусловливающего возможности бифуркаций. Эти обстоятельства усиливают начальную неопределенность, которая связана с природой угроз и реакцией людей на них, само развитие событий и будущие последствия кризиса. При этом
одним из главных факторов неопределенности кризисной ситуации выступает время начала нежелательного развития событий, например социального конфликта или природной или техногенной катастрофы, что ограничивает объем и качество доступной информации и, следовательно, энтропию системы. Именно поэтому неопределенность наряду со сложностью ситуации является имманентной чертой кризисов.
Важной стороной неопределенности может быть неожиданность (Hermann, 1969). Наиболее характерно проявление этого фактора при действии разрушительных сил природы. В то же время неожиданность может оказаться результатом недостатка планирования, незначительной небрежности, недостатка информации или частью кризисной игры, призванной сознательно создать неопределенность ситуации. Наряду с недостатком информации или избытком «информационного шума» она может привести к потере ориентации и непредсказуемости действий лица, принимающего решение, и его подчиненных, к паническому или, напротив, пассивно-созерцательному поведению людей и другим проблемам. Психологи отмечают особую опасность неожиданности для людей с аналитическим складом ума (Kam, 1988).
Наряду с неопределенностью важной характеристикой кризисов является опасность, под которой понимается способность причинения какого-либо вреда (ущерба), в том числе угроза жизни и здоровью человека, его материальным и духовным ценностям. Свойственные кризису реальные и мнимые опасности, а также значительная неопределенность принятия решений и их последствий создают условия, соответственно, опасности и повышенной уязвимости: на мик-ро- (индивид, семья); мезо- (отдельные социальные группы внутри конкретной социально-экономической системы) и макроуровне (конкретная социально-экономическая система в целом или их совокупность) или, другими словами, угрозы устойчивости развития и безопасности общества. Понимание причин возникновения и анализ самих кризисов и их последствий на указанных уровнях требуют междисциплинарного, системного подхода, который рассматривает сложный объект как взаимодействие составляющих его элементов и их групп (подсистем) с их окружением (внешними системами).
На микроуровне этот подход акцентируется на роли человека, прежде всего так называемых человеческих ошибок (Reason, 1990). Большинство кризисов начинается из-за того, что чаще всего считается просчетом в оценке ситуации, невнимательностью или небрежностью в действиях рядового гражданина или работника (оператора), а также менеджера или руководителя.
Специалисты-психологи, изучая глубинные причины таких ошибок, особо выделяют роль скрытой мотивации определенных действий, в первую очередь со стороны лиц, принимающих решения на среднем и высшем уровне управления как предприятий (организаций), так и государств (Post, 1991; George & George, 1998). Полученные ими выводы свидетельствуют о том, что человеческие ошибки неизбежны и возникают в любой возможной среде; что рациональность поведения людей ограничена и они предпочитают держаться заранее сформированного мнения об опасности, несмотря на то, что имеющаяся информация противоречит ему. Взаимодействие даже небольшого числа людей порождает новые типы ошибок и непонимания, которые в конечном итоге могут привести к возникновению кризиса (Vetzberger, 1990; ‘t Hart, 1994).
На мезоуровне исследования истоки причин кризисов следует искать в организационных факторах и процессах. Самый важный вопрос — могут ли организации снизить опасность ошибок человека, а также разрушительных сил природы. В частности, располагают ли организации необходимой устойчивостью к опасному воздействию природных и антропогенных факторов. Ряд исследователей дают отрицательный ответ, утверждая, что большинство организаций не в состоянии предотвратить индивидуальные ошибки или смягчить их последствия; более того, организации порождают коллективные ошибки и другие типы способствующих кризисам процессов. Так, Б. Тернер особо отмечал опасность сочетания просчетов в организации управления с присущей организациям способностью не замечать происходящие изменения для зарождения кризисов (Turner and Pidgeon, 1997).
В то же время другие специалисты считают, что организация может компенсировать недостатки административно влиятельных, но умственно недалеких руководителей. При этом, однако, это крайне редко снижает риск ошибок рядового персонала и возможность возникновения кризиса по этой причине (Perrow, 1986; Whicker, 1996; Pitcher, 1997). Одновременно ряд ученых, приверженцев теории так называемых высоконадежных организаций, полагает, что некоторые из них могут свести вероятность кризисов к минимуму (La Porte, 1994; Rochlin, 1996). Эти специалисты считают, что хорошо спланированные и управляемые организации способны «амортизировать» человеческие ошибки и внешнее воздействие, одновременно предотвращая появление типичных «врожденных» недостатков, свойственных организациям. Используя набор различных стратегий, руководители организаций могут превратить подконтрольные им системы повышенного риска в «высоконадежные организации» (La Porte, 1996). Эта ветвь исследова-
ний нашла аргументы в свою пользу в научной литературе, касающейся институциональных проблем, где утверждается, что при правильном построении административной структуры организация функционирует эффективно (Selznick, 1957; Rosenthal and Kouzmin, 1996).
На макроуровне специалисты по теории кризисов обосновывают причины возникновения кризисов в современном обществе, которые делают их более или менее неизбежными (Яковец, 1999; Turner, 1978; Beck, 1992). В частности, один из мировых авторитетов в этой области Ч. Перроу утверждает, что крупные технические системы рано или поздно породят катастрофу, которая станет совокупным результатом их огромной мощи (например энергия ядра), технической сложности (лишь избранные представляют, что происходит внутри АЭС) и наличия взаимосвязей между компонентами (один сбой вызывает цепную реакцию) (Perrow, 1986). Другие специалисты на примере чрезмерной эксплуатации природных ресурсов и воздействия на окружающую среду доказывают, что организации уделяют особое внимание увеличению производительности, а не целям безопасности (Sagan, 1993; Heimann, 1998).
Представляется, что большинство, если не все, кризисы представляют собой результат сочетания ошибок человека (рядового работника, гражданина или лица, принимающего решение), организационных «провалов» и постоянного изменения среды функционирования людей и организаций. Поскольку каждому кризису свойственно свое уникальное сочетание этих факторов, а следовательно, и своя траектория развития, то необходима методология и аналитические методики реконструкции кризисов для идентификации узловых или критических точек упомянутой траектории, которые одновременно являются и отправными точками принятия решения по снижению опасности кризиса (Kouz-min and Jarman, 1989).
Конечно, это не устранит сложности проблем, связанных с человеческими ошибками, неопределенностью информации и неоднозначностью развития ситуации и ее исхода, «патологий» организаций и влияния окружения. Однако реконструктивный метод, особенно при сравнении траекторий кризисов, может прояснить, почему и при каких условиях некоторая напряженность, проблема или неблагоприятные обстоятельства приводят к возникновению чрезвычайной ситуации, кризиса, катастрофы, хотя в других случаях этого не происходит. Данный метод также позволяет получить представление о механизме развития и углубления любого кризиса — от организационного, локального до глобального. (Анатомия кризисов, 1999; Богданов, 1989; Waddington, Jones and Critcher, 1989; Pauchant & Mitroff, 1992).
Что касается последствий кризисов, то в них в полной мере проявляется двойственность природы самого кризиса, о которой шла речь выше. Используя понятие «кризис» чаще всего имеют в виду их негативные последствия, прежде всего связанные с ними опасность и реальный ущерб. Это наиболее очевидно в случае такой разновидности кризисов, как аварии, бедствия и катастрофы, террористические акты. Также справедливо это и в отношении других типов кризисов, например экономических. Обусловленное безработицей или обнищанием конкретных социальных групп усиление чувства неуверенности и фрустрации, так называемый коллективный стресс в результате природного бедствия или громкого террористического акта, усугубляют общую нестабильность и, более того, могут сделать невозможным возврат к докризисному состоянию.
Особо нужно выделить те кризисы, например духовный кризис общества, ближайшие последствия которых, с точки зрения обывателя или, напротив, руководства, представляются не столь значительными, но которые в долгосрочной перспективе могут вызвать необратимое разрушение общественной структуры и всеобщих ценностей. Нередко последствия кризисов вследствие просчетов в планировании и/или их неэффективном урегулировании превращаются в «кризис после кризиса», который таит в себе новые непредвиденные и иногда даже более серьезные опасности, чем исходный кризис (Erik-son, 1994; Rosenthal at al., 1994). По сути дела, возникает цепь элементарных кризисов или сложное их переплетение, о которых писал А.А. Богданов.
Однако последствия кризисов не всегда только отрицательны. Они могут подтолкнуть общественное и политическое развитие, реализовать скрытые силы, способствующие изменениям, служа таким образом своего рода «окнами возможностей» для смены экономических и политических парадигм развития (Kingdon, 1984). Если основные институты общества не справляются с опасностью — будь то стихийное бедствие, техногенная авария или катастрофа, или социальный или политический конфликт, — то это свидетельствует об очевидной потребности в изменениях и создает возможности для реорганизации или модернизации старых общественных институтов и функций (Comfort, 1994).
Так, природные катастрофы, являющиеся причиной гибели тысяч людей, могут сделать очевидными ошибки власти и тем самым стимулировать смещение некомпетентных политиков и чиновников, открывая простор для обновления и развития. В долгосрочном плане это может стать основой не только разрешения затянувшегося кризиса, например этнического или регио-
нального конфликта, но и ускоренной смены элит и коренного изменения всей общественной системы (Comfort, 1989; Cuny, 1983; Keeler,
1993). Это подтверждает тезис Хиршмана о том, что «обратный эффект никоим образом не является единственно возможной разновидностью неумышленных последствий и побочных результатов» (Hirschman, 1991).
Очевидно, что понимание и оценка последствий кризиса, особенно долгосрочных (как, впрочем, и самого кризиса), зависит от базовых ценностей самого субъекта оценки, от его исходных норм и критериев (Allison and Zelikow, 1999; Hood, 1991). Исследователи кризисов всегда отдавали себе отчет в важности того, как воспринимают события вовлеченные в них люди, понимая, что квалифицировать эти события как кризис можно только в том случае, когда они так воспринимаются их участниками. В последние годы такая субъективная концепция кризисов и их последствий получила широкое распространение в западной политологии и социологии, но пока только пробивает себе дорогу в отечественном обществоведении.
Исследователи стали осторожнее с оценкой последствий кризисов как однозначно негативных или позитивных; больше, чем когда-либо, характерно неоднократное возвращение к анализу и оценке этих последствий в долгосрочной перспективе и пересмотр полученных ранее выводов и результатов. В результате, например, Карибский кризис (события вокруг Кубы 1961 г.) и авиакатастрофа 1992 г. в Амстердаме, в Нидерландах, до сих пор подвергаются рассмотрению и интерпретируются по-разному, в том числе и в сугубо теоретическом плане (Blight, Allen and Welch, 1993; Rosenthal, Comfort and Boin, 2001). В свете новых данных о чернобыльской катастрофе, которые стали известны месяцы и годы спустя, оценка самой ситуации и действий ответственных за ее разрешение властей (которые к тому времени исчезли со сцены) принципиально изменилась. Хотя, по-прежнему, характер оценки напрямую зависит от субъекта оценки: если общество рассматривает указанную катастрофу как крупнейшую техногенную чрезвычайную ситуацию, как общенациональное и трансграничное бедствие, то ответственные ведомства, прежде всего Минатом России и многие их эксперты, полагают эти события лишь крупной аварией (Адамов, 2003).
4. Кризисы и риск
Отмечая двойственную природу кризиса и его последствий, принципиально особо подчеркнуть роль опасности как важнейшей характеристики кризисов. Как отмечалось выше, степень
опасности показывает серьезность ущерба, в том числе угрозы жизни и здоровью людей, их материальным и духовным ценностям. Его масштабы отражают различный уровень уязвимости — системы в целом (общество, сообщество, включая мировую цивилизацию), ее подсистем (социальных групп) и элементов (человек, семья).
Степень опасности угроз и уязвимости, возникающих или усиливающихся во время кризиса, отражает уровень риска для социально-экономической системы и ее составляющих. Именно категория риска, под которым понимается прежде всего мера возможной опасности и последствий ее реализации, выраженная в количественной форме (либо в качественных терминах, либо в цифрах), интегрирует оба понятия — опасность и уязвимость — в единое целое.
Это важно выделить особо: производность риска от опасности постоянно отмечалась исследователями, в частности, один из мировых авторитетов в этой области Н. Луманн в своем классическом труде «Социология риска» писал, что «...современное общество рассматривает опасности со стороны риска и воспринимает их всерьез только как риски» (Luhmann, 1991). Аналогичной позиции придерживается и другой современный классик в сфере социологии риска, автор концепции «общества риска» У. Бек (Beck, 1988). В то же время органическая связь риска с уязвимостью, которая характеризует утрату объектом (субъектом) устойчивости (защищенности) к оказываемому на него неблагоприятному воздействию, признается не всегда и не всеми.
Подчеркнем, что риск для конкретного объекта (субъекта) возникает только при наличии источника опасности (внешнего, внутреннего по отношению к данному объекту либо их комбинации); его воздействии на данный объект или подверженность последнего указанному воздействию и, наконец, недостаточной защищенности или уязвимости этого объекта к такому воздействию. Аналогичным образом риск определенного действия (рискованность решения) появляется только в том случае, если имеется опасность нанесения вреда (ущерба) для субъекта или объекта реализации решения. При этом само решение не предусматривает или предусматривает недостаточную защиту (страховку) от этой опасности. Таким образом, наличие опасности и уязвимости оказывается необходимым и достаточным условием возникновения и одновременно важнейшей характеристикой риска.
Другой его важнейшей характеристикой как меры масштаба и глубины кризисов является измеримость, которая также позволяет разделить понятия риска и неопределенности. Американский экономист Ф. Найт, впервые введший в 1921 г. различие между этими категориями, спе-
циально подчеркивал принципиальную измеримость риска и толковал его как «измеримую неопределенность». При этом степень такой неопределенности или вероятность наступления некоторого неблагоприятного события могут быть количественно установлены, в отличие от собственно неопределенности (или «неизмеримой неопределенности»), которая подразумевает невозможность измерения, в частности в отношении будущих событий (Knight, 1921).
Предложенная выше трактовка риска представляется достаточно универсальной. Она объединяет основные известные интерпретации категории «риск» в рамках как статистического (рационалистического) подхода, так и поведенческого (социо-психологического) подхода. В рамках рационалистического подхода, который является пока господствующим в науке, риск рассматривается как возможность (вероятность) наступления опасного или неблагоприятного события и/или количественной меры такого события (ущерба). При этом сам риск исчисляется путем перемножения вероятности упомянутого события на ущерб, по сути отражая масштаб и серьезность ожидаемой угрозы.
В отличие от рационалистического подхода, когда поведение человека полагается всегда прогнозируемым, исход всех событий и поступков предсказуемым, а сама проблема риска сводится к нахождению способа более или менее точной калькуляции вероятности самого неблагоприятного события и связанного с ним ущерба, со-цио-психологический подход исходит из особенностей отношения человека или людей к риску. При таком подходе риск трактуется как поведенческая категория, как отношение конкретного человека или группы людей к ожидаемым событиям с учетом их возможной опасности и автоматически подразумевает неопределенность ситуации и принятия решений (Порфирьев, 2001).
Кроме того, предложенная интерпретация риска через его связь с кризисами, как их характерное проявление и результат, которое отражает и количественно оценивает не только неопределенность ситуации или обстоятельств, но и интегральную опасность угроз и уязвимости социально-экономических систем в целом, позволяет ввести в научный оборот и практику управления безопасностью категорию стратегического риска. В широком смысле под ним понимаются угрозы национальной безопасности и устойчивому развитию страны, обусловленные уязвимостью населения, хозяйственных объектов и окружающей их природной среды к разрушительному воздействию различных источников и факторов опасности (Стратегические риски чрезвычайных ситуаций: оценка и прогноз, 2003). При этом авторы исходят из нормативного определения понятий «национальной безо-
пасности» и «устойчивого развития», представленных в Законе РФ «О безопасности» и Концепции устойчивого развития Российской Федерации.
В более узкой трактовке, как управленческой категории, стратегический риск может рассматриваться в качестве меры возможности наступления негативных последствий для национальной безопасности и устойчивого развития страны при принятии неэффективных или непринятии стратегических решений в сфере (общегосударственного управления. В таком контексте существенно выделить принципиальные особенности стратегического риска, отличающие его от привычно используемых понятий в этой сфере деятельности.
К ним относятся, во-первых, вероятностный (стохастический) характер угроз, обусловленных как существующими и потенциальными источниками и факторами опасности, так и уязвимостью (недостаточной защищенностью или устойчивостью) общества и окружающей его природной среды к их опасному воздействию. Конкретная комбинация таких угроз всякий раз представляет собой случайную величину. Во-вторых, измеримость и количественная сравнимость упомянутых угроз, которые могут оцениваться и сопоставляться друг с другом на основе использования экспертно-аналитических методов и процедур. В-третьих, выделение из всего многообразия опасностей тех, которые представляют угрозу национальной безопасности и устойчивому развитию страны на средне- и долгосрочную перспективу (пять и более лет).
Последнее обстоятельство подчеркивает наивысший уровень и приоритет стратегических рисков среди других угроз, которые могут быть представлены в виде своеобразной пирамиды рисков. В то же время среди самих стратегических рисков также могут быть выделены соответствующие масштабам реализации угроз уровни, которые являются одним из критериев (оснований) классификации. Другими основаниями являются: локализация источника угроз (относительно рассматриваемой социально-экономической системы); механизм реализации угроз; сферы и источники возникновения и сферы реализации угроз. В итоге стратегические риски могут быть подразделены на ряд типов (классов).
С точки зрения управления безопасностью, прежде всего его превентивных форм и методов, особо существенно выделить типы и группы сфер и источников возникновения и реализации стратегических рисков, связанные с принятием неэффективных или непринятием стратегических решений по приоритетным (политическому, включая военно-политический, социально-экономическому, научно-техническому, экологическому) аспектам развития России.
Выводы
Применение методологии оценки и прогноза кризисных явлений и катастроф в современной России позволит разработать базовые принципы, методы и системы государственного управления. На основе мониторинга стратегических рисков возможен переход на регулирование национальной безопасности на основе комплекса количественных показателей, а также могут быть выявлены пределы, в рамках которых возможна относительно безопасная реализация социально-экономических и политических преобразований в Российской Федерации. Показатели кризисных ситуаций и стратегических рисков могут быть заложены в программы социально-экономического развития страны и ее регионов.
Литература
1. Анатомия кризисов. Отв. ред. В.М. Котляков. М., Наука, 1999.
2. Богданов А.А. Тектология. Всеобщая организационная наука. Книги 1 и 2. М., Экономика, 1989.
3. Власова О., Оганесян Т. Большие зеленые деньги. Эксперт, 2003 (6-12 октября), №37, с. 72—76.
4. Осипов Ю.М. Опыт философии хозяйства. М., МГУ, 1986.
5. Порфирьев Б.Н. Риск как научная и правовая категория. Вопросы анализа риска, 2001. № 2.
6. Порфирьев Б.Н. Современные концепции и тенденции развитиякризисов и принятие политико-экономических решений. Российский экономический журнал, 2004. № 2.
7. Стратегические риски чрезвычайных ситуаций: оценка и прогноз. Материалы VIII Всероссийской конференции по проблемам защиты населения и территорий от чрезвычайных ситуаций, 15—16 апреля 2003 г., Москва, МЧС России, М.: Триада, 2003.
8. Яковец Ю.В. Циклы, кризисы, прогнозы. М., Наука, 1999.
9. Barton, A.H. Communities in disaster: A sociological analysis of collective stress situations. New York, Doubleday, 1969.
10. Beck, U. Risk society: Toward a new modernity. London, Sage, 1992.
11. Comfort, L. Risk and resilience: Inter-organizational learning following the Northridge earthquake of January 1994. Journal of Contingencies and Crisis Management, 1994, Vol. 2, No 3, pp. 157—170.
12. Comfort, L. Designing resilient communities: Self organizing process in disaster management. In: Horie, F. and Masaru, N. (Eds.) Future challenges of local autonomy in Japan, Korea and the United States: Shared responsibilities between national and sub-national governments. Tokyo, Simul International, 1997, pp. 314—353.
13. Cuny, F. Disasters and development. New York, Oxford University Press, 1983.
14. Dror, Y. Policymaking under adversity. New Brunswick, Transaction Books, 1986.
15. Hermann, C.F. Crisis in foreign policy: A simulation
analysis. Indianapolis, Bobbs Merrill, 1969.
16. Hewitt, K. (Ed.) Interpretations of calamity: From the
viewpoint of human ecology. Boston, Allen and Unwin, 1983.
17. Karplus, W. The heavens are falling: The scientific prediction of catastrophes in our time. New York, Plenum Press, 1992.
18. Keeler, J. Opening the window for reform: Mandates, crises and extraordinary policymaking. Comparative
Political Studies, 1993, Vol. 25, No 4, pp. 433—486.
19. Kingdon, J. Agendas, alternatives and public policies.
Boston, Little, Brown and Company, 1984.
20. Knight, F. Risk, Uncertainty and Profit. Boston, Houghton Miffin Company, 1921
21. Kouzmin, A. and Jarman, A. Crisis decision making:
Towards a contingent decision path perspective. In: Rosenthal, U., Charles, M. andt’Hart, P. (Eds.) Coping with crises: The management of disasters, riots and terrorism. Charles C. Thomas, 1989, pp. 397—435.
22. La Porte, T. High reliability organizations: Unlikely, demanding and at risk. Journal of Contingencies and
Crisis Management, 1996, Vol. 4, No 2, pp. 60—71.
23. Luhmann, N. Sociologie des Risicos. Berlin, New
York, Walter de Gruyter, 1991.
24. McQuail, D. Media performance: mass communication and the public interest. London, Sage, 1993.
25. Pauchant, T. and Mitroff, I. Transforming the crisis-prone organization: Preventing individual, organizational and environmental tragedies. San Francisco,
Jossey-Bass, 1992.
26. Perrow, C. Normal accidents: Living with high-risk
technologies. New York, Basic Books, 1984.
27. Quarantelli, E.L. The future is not the past repeated:
Projecting disasters in the 21st century from current trends. Journal of Contingencies and Crisis Management, 1996, Vol. 4, no 4, pp. 228—240.
28. Raphael, B. When disaster strikes: A handbook for the caring professions. London, Unwin Hyman, 1986.
29. Rosenthal, U. and Kouzmin, A. Crisis management and institutional resilience. Journal of Contingencies and Crisis Management, 1996, Vol. 4, No 3, pp.119—124.
30. Rosenthal, U., ‘t Hart, P. , van Duin, M., Boin, R. A., Kroon, M., Otten, M. and Overdijk, W. Complexity in urban crisis: Amsterdam’s response to Bijlmer air disaster. London, james and James, 1994.
31. Rosenthal, U. Future disasters, future definitions. In: Quarantelli, E.L. (Ed.) What is a disaster? Perspectives of the question. London, Routledge, 199, pp. 146—160.
32. Rosenthal, U., Boin, R.A. and Comfort, L. (Eds.) Managing crises: Threats, dilemmas, opportunities.
Springfield, Charles C. Thomas, 2001.
33. Rosenthal, U., Charles, M. andt’Hart, P. (Eds.) Coping with crises: The management of disasters, riots and terrorism. Springfield, Charles C. Thomas, 1989.
34. Wachira, G. Conflicts in Africa as compound disasters: Complex crises requiring comprehensive responses. Journal of Contingencies and Crisis Management,
1997, Vol. 5, No 2, pp. 109—117.
35. Waddington, D., Jones, K. and Critcher, C. Flashpoints: Studies in public disorder. London, Routledge, 1989.
П
RP
