CC BY
70
Б. В. Грызлов
КРИЗИС ПРЕДСТАВИТЕЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ И ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ ЗАПАДНОГО ПАРЛАМЕНТАРИЗМА
Анализируя в середине 1990-х годов причины неудач многих государств «третьей волны»» в построении демократических систем, известный американский политолог Ф. Шмиттер увидел главную из них «в почти полном отсутствии в новых демократиях экспериментирования с новыми институтами, в их ориентированности на подражание тому, что привычно рассматривается как «демократическая норма», а по сути является во многом уже дискредитировавшей себя абсолютно рутинной практикой западных либеральных демократий, переживающих состояние упадка» (выделено мною. — Б. Г.) (БсИтШег, http:/www.ned.org). Политическая история государств Запада свидетельствует, что эволюция западной либеральной демократии и парламентаризма всегда шла сложным и противоречивым путем, она знает как подъемы так и спады политического влияния и роли высшего представительного и законодательного института. Сегодня парламент по-прежнему занимает важное место в системе высших органов государственной власти западных стран, однако далеко не ведущее. Оно ныне, несомненно, принадлежит органам исполнительной власти. В этих условиях исследователи все чаще говорят о кризисе парламентской демократии. Так, Р. Дарендорф пишет о том, что Запад вступил в период «постдемократии» и фиксирует признаки кризиса, выражающегося, в частности, в снижении роли парламентских структур и резком усилении исполнительной власти (Дарендорф, 2002, с. 71-78).
Можно вычленить несколько основных негативных тенденций в развитии парламентаризма сегодня.
Постепенное расширение компетенции фракций в ущерб позициям отдельных депутатов. В западноевропейских странах провозглашаемая конституциями независимость депутатов существенно ограничивается жесткой фракционной дисциплиной, имеющей целью поддержать единство и солидарность. Так, в британской палате общин «дебаты проходят в основном между лицами, занимающими руководящие позиции в двух крупнейших партиях», а рядовые парламентарии при этом «составляют группы поддержки, подбадривая выступающих». В свою очередь, правила регламента, дающие каждому члену палаты представителей США возможность участвовать в дебатах лишь в течение нескольких минут, «означают, что согласованные и последовательные дебаты в ней едва ли возможны» (Остром, 1993, с. 60).
Если отдельный депутат пожелает проявить в парламенте инициативу, он
© Грызлов Б. В., 2007
должен прежде всего заручиться поддержкой собственной фракции, возможность непосредственного влияния на ход парламентской работы зависит от его статуса во фракционной иерархии, от наличия поддержки в заинтересованных кругах партии и от того, признан ли этот депутат экспертом по данной проблеме. Шансы депутатов на доступ к необходимой информации и возможности влиять на политические процессы в первую очередь зависят от того, является ли он членом правительственной или оппозиционной фракции. Как с иронией пишет по этому поводу Р. Роуз, «новоизбранный член палаты (общин. — Прим. авт.), оценивая свое место среди 659 депутатов, видит перед собой множество различных вариантов своей деятельности. Он может просто оставаться лояльным членом своей партии, голосовать согласно установкам ее руководителей и не принимать участия в обсуждении ее курса и целей. Парламентарий, желающий привлечь к себе внимание, должен отличиться либо как блистательный полемист, либо как представитель "группы давления", либо иным, "внепартийным" путем, например благодаря своему остроумию. Предполагается, что член палаты защищает интересы своих избирателей, которые, впрочем, не ждут, что в случае конфликта с местными интересами их депутат будет голосовать против политики своей партии. И единственная сфера, к которой парламентарий обращается редко, — это законотворчество» (Алмонд, Пауэлл, Стром, Далтон, 2002, с. 320).
Интересно, что этот и многие другие недостатки функционирования парламентаризма впервые были отмечены еще в конце XIX в. его политическими противниками (М. Катков, Г. Лебон, В. Ленин, Г. Моска, М. Нордау, К. Победоносцев, К. Шмитт и др.). Вот что, в частности, писал по этому поводу К. П. Победоносцев: «Все существенные действия парламентаризма отправляются вождями партий: они ставят решения, они ведут борьбу и празднуют победу. Публичные заседания суть не что иное, как представление для публики. Произносятся речи для того, чтобы поддержать фикцию парламентаризма: редкая речь вызывает сама по себе парламентское решение в важном деле. Речи служат к прославлению ораторов, к возвышению популярности, к составлению карьеры, но в редких случаях решают подбор голосов. Каково должно быть большинство, это решается вне заседания» (Великая ложь, 1991, с. 290). Его критические замечания (табл.), касающиеся реального функционирования парламентаризма, можно представить следующим образом:
Таблица._Взгляды К. П. Победоносцева на парламентаризм*
№ В теории: На практике:
1 Должно господствовать разумное Господствует пять-шесть представите-
большинство лен партии; они, сменяясь, овладевают
властью
№ В теории: На практике:
2 Убеждение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов. Убеждение не зависит нисколько от дебатов, но направляется волею предводителей и соображениями личного интереса.
3 Народные представители имеют в виду единственно народное благо Депутаты под предлогом народного блага и на счет его имеют в виду преимущественно личное благо и интересы друзей своих
4 Депутаты должны быть из лучших, излюбленных граждан Депутатами становятся наиболее честолюбивые и нахальные граждане
5 Избиратель подает голос за кандидата потому, что знает его и доверяет ему Избиратель дает голос за человека, которого по большей части совсем не знает, но о котором натвержено ему речами и криками заинтересованной партии
6 Делами в парламенте управляют и двигают опытный разум и бескорыстное чувство Главные движущие силы в парламенте — решительная воля, эгоизм и красноречие
* Источник: см. (Пономарев, 2002, с. 170).
Вопреки мнению классиков идеи представительной власти и сторонников парламентаризма (Дж. Локк, Э. Берк, Г. Болингброк, Ф. Гизо, Д.-Ст. Милль, А. Д. Градовский, Б. Н. Чичерин и многие другие), которые рассматривали парламент как собрание экспертов, призванных определять оптимальный путь развития страны и представлять своих избирателей «в соответствии со своей совестью и пониманием национального интереса» (Э. Бёрк), его критики (как справа, так и слева) еще в начале ХХ в. указывали на недостаток рационализма в современном парламентаризме, превращение его в неэффективный институт, ставший средоточием фракционных интриг и площадкой для борьбы за власть амбициозных политиков. «При этом в центре критики оказывались два традиционных постулата либерализма — тезис о господстве общественного мнения (необходимым условием чего служит свобода прессы, слова, собраний и дискуссий) и концепция разделения властей.
Оба принципа тесно связаны между собой и имеют общие основания: они состоят в идее сочетания свободной конкуренции различных начал, с одной стороны, и уравновешивании — с другой» (Медушевский, 2002, с. 163).
В данном случае мы имеем дело с не совсем добросовестной критикой, когда по недостаточным основаниям (преимущественно, негативный опыт функционирования британского парламента) делаются общие умозаключения, поскольку автор рассуждает о парламентаризме вообще, в отрыве от конкретных социально политических реалий. Тем не менее им подмечены и действительные опасности функционирования и недостатки, часто имеющие место в парламентской практике. Характерно, что многие из них не преодолены до сих
пор. Реальность парламентской жизни в новых условиях действительно отличается от сложившегося идеального образа: принятие решений осуществляется не парламентским большинством, а, зачастую, в комиссиях, партийных комитетах или правительством. Это приводит к превращению парламентаризма в фасад, скрывающий истинный механизм принятия властных решений. В этих условиях традиционный парламентаризм и связанная с ним система политических свобод и гарантий переживает серьезный кризис.
Демократическую форму правления Победоносцев называет самой сложной и самой затруднительной в истории человечества, это, по его мнению, объясняет, почему демократия везде была преходящим явлением. На этом основании им делается вывод о большей жизнеспособности монархий, не подтвержденный историей ХХ в.*
В осуществлении контрольных функций фракциями парламента, которые достаточно проблематичны, также есть заметные различия. Критика и контроль над деятельностью правительства и государственным аппаратом со стороны оппозиционных фракций осуществляется, как правило, гласно, в то время как контрольные функции депутатами правительственной фракции (коалиции) осуществляются преимущественно закрытыми и неформальными способами. Причем второй путь оказывается и более эффективным, чем первый. Так, на рубеже 1980-1990 гг. в парламенте ФРГ формальные и легальные инструменты контроля использовали преимущественно фракции оппозиции (СДПГ, «Зеленые»). В 1987-1992 гг. на их долю приходилось 86% «больших» и 98% «малых» запросов, по их же инициативе проводилось подавляющее большинство открытых парламентских слушаний. И это не случайно, поскольку решающим критерием оценки их деятельности является реакция общественности на их критические выступления и законодательные инициативы.
Фракции же правительственной коалиции (ХДС/ХСС-СвДП) использовали средства такого контроля менее интенсивно, а если это и происходило, то, как правило, с целью дать правительству возможность представить свои политические шаги в максимально благоприятном свете или чтобы «упредить» инициативу оппозиции. При этом зачастую и вопросы депутатов от правящей коалиции, и ответы членов правительства и чиновников министерств до деталей согласовываются предварительно. В публичных парламентских выступлениях депутатов правительственного большинства всячески демонстрировалось как единство между парламентом и правительством, так и единство между партнерами по правящей коалиции. Подлинные же процессы «политического торга» и «продвижения интересов» проходили — закрыто, на уровне фракций, в руководящих партийных кругах, между ведущими политиками.
* Характерно, что несколько позже, в ХХ в. К. Шмитт тоже считает демократию временным порождением кризиса легитимности традиционной монархической формы правления, попыткой поставить на место божественного происхождения власти ее обоснование народным волеизъявлением (См.: Шмитт, 2003).
Оценивая исполнение контрольной функции современными британскими парламентариями, Р. Роуз не без ехидства замечает: «Немногочисленные парламентские комиссии изучают правомерность действий правительства, проводя собеседования с чиновниками и министрами. Порою, когда от обсуждения частного случая комиссия переходит к вопросам политически принципиальным, она может поставить вопрос и о доверии правительству. При этом партийная лояльность служит гарантией того, что члены комиссии не будут голосовать против» (Алмонд, Пауэлл, Стром, Далтон, 2002, с. 320).
Интересно отметить, что практически то же самое писал К. Победоносцев, правда, на сто с лишним лет раньше: В теории министры должны заниматься «изготовлением и применением законов, раскладкой и собиранием податей, назначением подчиненных должностных лиц, распоряжением военной силою ... в действительности (министры. — Прим. авт.) самовластны; и скорее они насилуют парламент, нежели парламент их насилует; вне воли народной, так как их ставит во власть и отставляет от власти не народная воля, а могущественное личное влияние или влияние сильной партии. Министры столь же безответственны, как и народные представители» (Победоносцев, 1991, с. 285-286).
Проблематичны и права парламентского меньшинства на соучастие в управлении государством, ибо фракции оппозиции не могут рассчитывать на поддержку парламентского большинства не только при выдвижении своих инициатив на пленарных заседаниях, но и при обсуждении законопроектов и других решений в парламентских комитетах, поскольку жестко действует фракционная дисциплина.
Существенным моментом в деятельности парламента является усиление влияния министерской бюрократии и экспертов на процесс законотворчества. При существующих ограничениях права на информацию и контроль, недостаточных возможностях проведения самостоятельных экспертиз, которыми располагает в парламенте меньшинство, компетенция в области формирования основных направлений политики концентрируется в руках членов правительства, руководителей правительственной фракции, а также руководящих чиновников министерств и ведомств. Влияние министерской бюрократии особенно сильно проявляется при разработке законов, поскольку чиновники располагают широкими возможностями отбора информации и формирования на этой основе мнений. Через их руки проходит подготовка документов и отчетов, призванных подтверждать успехи правительства и демонстрировать его позиции по тем или иным вопросам. Кроме того, сотрудники министерств, в качестве экспертов, принимают прямое и равноправное участие в работе парламентских комитетов и рабочих групп, а также готовят значительную часть текстов выступлений депутатов правительственного большинства для дебатов в парламенте.
Позиции министерской бюрократии усиливаются также и тем, что в работе
над проектами законов и при оценках возможных последствий их введения они могут опираться на подчиненные им разветвленные управленческие структуры, на помощь профессиональных экспертов, а также на хорошо развитую систему банков информации. Это почти равноправное участие в работе парламентских комиссий квалифицированных министерских чиновников в первую очередь направлено на аргументированную поддержку правительственного большинства (при соблюдении и сохранении собственных позиций и приоритетов), в то время как депутаты от оппозиции могут полагаться в основном на собственные силы и возможности.
Таким образом, парламент из народного представительства все больше превращается в представительство исполнительной власти, все более теряя свое предназначение политического института, определяющего основные направления развития общества. «Парламентские дебаты, значительную конкуренцию которым стали составлять средства массовой информации, не являются более ареной столкновения непримиримых социальных программ, а представляют собой более ограниченное поле выражения интересов», — отмечает, в частности, А. Н. Медушевский (Медушевский, 2002, с. 198).
В то же время в странах ЕС передача части властной компетенции национальных парламентов Европейскому парламенту, структуры которого неподконтрольны национальным политическим партиям и общественным движениям, ставит парламенты в двусмысленную ситуацию, поскольку они должны гарантировать право участия граждан в принятии решений, распоряжаться которыми в полной мере они сами уже не могут. Это, в свою очередь, диктует необходимость демократизации и дебюрократизации транснационального режима в Европейском Союзе. Отсюда зреющая в ряде западноевропейских стран идея парламентской реформы (Великобритания, Италия, ФРГ, Франция и др.). Так, после Первой мировой войны в Великобритании предлагалось множество разнообразных вариантов реформирования палаты общин — от процедурных до системного реформирования, включающего писанную Конституцию, избирательную реформу и территориальную децентрализацию власти, реформирование и палаты лордов, и палаты общин. В начале 1980-х годов «Альянсом либералов и социал-демократов» была предпринята первая основательная попытка формулирования основных направлений модернизации политической системы Великобритании, получившей название конституционной реформы, а с начала 1990-х годов все больший интерес к конституционной реформе начинают проявлять лейбористы. С 1997 г. идея конституционной реформы выдвигается в центр внутриполитической программы партии, а после победы, в том же году на выборах становится частью законодательной программы лейбористского правительства Т. Блэра. Важным элементом конституционной реформы стала система мер, направленная на лишение членов Палаты лордов наследственного статуса и постепенное превращение палаты в орган, аналогичный вторым палатам
парламентов других стран Европы.__39
Лейбористы намерены провести реформу Палаты лордов в два этапа. «На первом, уже реализованном этапе наследственные пэры лишены своих прав, но одновременно количество пожизненных лордов увеличивается с 515 до 577. Как и намечалось ранее, некоторая часть наследственных лордов — 92, сохранили свое членство в палате. Остались там и представители англиканской церкви, однако предусмотрено назначение и представителей других конфессий, прежде всего — мусульман. Сохранился и институт лордов-судей ...
Правительство предусматривает также существенное изменение системы назначения пожизненных лордов. Делать это должен будет уже не премьер-министр, рекомендации которого часто формально санкционирует монарх, а независимая Комиссия по назначениям. Премьер-министр будет лишь определять количество новых пэров. Кроме кандидатур, представляемых партиями, Комиссия будет поощрять выдвижение «кандидатур от общественности». Что до независимых членов, то их выдвижение будет производиться самой Комиссией» (Политические институты, 2001, с. 263).
В целом же полномочия и общий статус Палаты лордов не меняются. Она должна сохранить свое «подчиненное» положение, но стать более легитимной. В то же время эффективность ее работы, особенно в области экспертизы законопроектов, принятых Палатой общин, должна существенно возрасти.
В Италии еще в 1997 г. Палатой депутатов и Сенатом создана специальная комиссия по реформе Конституции (Бикамерале). Ее задача — подготовка проекта полномасштабной конституционной реформы, предполагающей кардинальное изменение системы государственной власти, определения нового порядка избрания и функций президента, председателя правительства и парламента. На сегодняшний день изменена лишь формула избрания депутатов парламента, однако и это привело к радикальному изменению партийной системы и персонального состава политической элиты, что, в свою очередь, привело к переходу от «Первой» ко «Второй» итальянской республике.
Главная декларируемая цель парламентской реформы в европейских странах — конституционное усиление позиций парламента по отношению к исполнительным органам государственной власти, для чего, как правило, предлагается осуществить следующие меры:
а) закрепление в Конституции места парламентской оппозиции как легитимной составной части государства, с возложением на нее задач критики, контроля и выдвижения, альтернативных правительственным предложений по любым проблемам, а также правом на «политическое равенство шансов».
В 90-е годы ХХ в. мировая практика законодательного регулирования оппозиционной деятельности пошла по пути приравнивания оппозиции к параллельному правительству и признанию их равноправия по отношению к закону. В ряде стран, где есть понимание роли, которую играет оппозиция в защите прав человека, она даже финансируется государством. Так, в ФРГ, согласно закону 1994 г., каждая фракция, не поддерживающая правительство, получает
дополнительную (оппозиционную) надбавку. В Швеции фракции оппозиции получают за каждый депутатский мандат в два раза больше, чем фракции правительственного большинства. Таким образом, государство предоставляет оппозиционным партиям дополнительную материальную гарантию, обеспечивающую их плодотворную парламентскую деятельность (см.: Тимофеева, 2004, с. 27);
б) включение в Конституцию положения, представляющего отдельным депутатам и парламентскому меньшинству прав на осуществление контрольных полномочий и на доступ к информации (например, законодательное закрепление полномочий парламентских комитетов по расследованию злоупотреблений и нарушений, допущенных членами правительства и высокопоставленными чиновниками, а также комиссий по изучению общественного мнения);
в) создание парламентского телевизионного канала, для полного освещения деятельности парламента, гласность не только пленарных заседаний, но и работы парламентских комитетов. Однако некоторые исследователи скептически оценивают эффективность практической реализации этого требования. Тот же Р. Роуз пишет, что и сегодня «в парламенте аккредитованы и тележурналисты, но информационные программы обычно предпочитают показывать лишь самые острые моменты особо жарких дискуссий. Не только обществу, но и самим депутатам не интересны парламентские дебаты — лишь каждый шестой «заднескамеечник» регулярно слушает речи своих коллег по палате» (Ал-монд, Пауэлл., Стром, Далтон Р., 2002, с. 320);
г) закрепление в Конституции права групп граждан на законодательную инициативу. Так, по требованию определенного числа граждан парламент должен будет рассматривать предложенные ими законопроекты и заслушивать представителей таких инициативных групп. Это, в частности, увеличит шансы граждан в борьбе против наиболее мощных групп интересов (экономических союзов). Данное право уже закреплено за гражданами в Конституциях Австрии, Италии, Испании, земли Шлезвиг-Гольштейн (ФРГ). В Швейцарии в порядке народной инициативы могут предлагаться только проекты конституционных поправок;
д) создание инструментов более эффективного контроля национальных парламентов за политическими структурами Европейского союза.
Только осуществление данных изменений, по мнению сторонников реформы, позволит вернуть парламенту подобающее ему место в системе разделения властей и выполнять в полном объеме функции законодательства, представительства интересов населения страны и эффективного контроля над исполнительной властью и государственной администрацией. А заодно вернуть доверие граждан, так, «в 1981 г. из 11 демократических стран только в ФРГ большинство выразило "большое" или "довольно большое" доверие к этому старейшему из институтов демократии. Во всех других странах лишь меньшинство высказало доверие парламенту — около 1/3 в Италии, Бельгии и Дании. Другие опросы, проведенные в 1980-е и 1990-е годы, подтвердили, что
устойчивая и значительная часть людей не доверяют парламенту даже в Англии (в середине 1990-х годов только 13% британцев назвали парламент тем институтом, которому они доверяют)» (Доган, 1999, с. 27).
Как писал авторитетный немецкий еженедельник в ходе парламентской избирательной кампании 2005 г.: «76% опрошенных считают "народных представителей" нечестными. Лидер оппозиции может снова и снова уверять, что не будет лгать и решит проблемы, которые неспособно решить правительство, — три четверти избирателей ему не верят. Есть все основания для такого недоверия к нашему политическому классу. Политический класс разучился говорить с народом. Он злоупотребляет риторической трескотней и невразумительным жаргоном, неспособным никого увлечь и никому ничего объяснить. Аморальную серьезность политиков совершенно вытеснили торгашеская тактика и дешевая полемика» (Цит. по: Кустарев, 2005, с. 112). Подобные цитаты можно черпать из западной прессы сотнями. В результате абсентеизм становится хронической болезнью западной демократии. Даже на родине парламентаризма явка избирателей на парламентских выборах 2001 г. составила 59% — это наихудший результат за 80 лет. Причем чем моложе избиратель, тем менее он политически активен. Так, среди возрастной группы от 18 до 24 лет показатель явки составил 38% (Громыко, 2003, с. 47).
Еще хуже положение в европейских посткоммунистических странах. Так, социологический опрос, проведенный летом 2001 г. в десяти государствах Центрально-Восточной Европы (проект "New Europe Barometer"), показал, что только 2% опрошенных полностью удовлетворены действующей в их стране демократией, но 18% — полностью не удовлетворены. Только в Чехии и Словении положительный ответ («достаточно удовлетворены») дали более половины респондентов, а в Болгарии и Румынии — менее одной трети (Rose, http://www.freedomhouse.org). Уже в середине 1990-х годов 21% восточных немцев мог бы жить без парламента. В Венгрии эта цифра составила 25%, в Чехии 43%, а в Польше 43% вообще высказались за ликвидацию парламента. Тревожным сигналом было то, что число тех, кто подобное событие рассматривал как вероятное, было ниже, чем число тех, кто этого хотел бы (Transformation sozialistischer Geselschaften, 1995, s. 289).
В связи со вступлением стран Центральной Европы в Европейский Союз значение национальных парламентов как законодательных органов закономерно уменьшается. Исследователи считают, что около 60% их функций перейдет в руки органов Евросоюза (Демократическое правовое государство, 2005, с. 29). В этой ситуации остро встает вопрос о способах контроля парламентов за деятельностью национальных правительств в рамках Евросоюза. Как отмечает венгерский исследователь А. Шайо, полномочия парламентов будут сокращаться, а полномочия исполнительной власти в некоторых отношениях все больше разрастаться. В результате под вопросом оказывается сам элемент представительства в рамках представительной демократии. При этом
дальнейшая маргинализация национальных парламентов вписывается в общеевропейскую тенденцию. Вместе с тем новое распределение полномочий еще более снижает вероятность концентрации власти в одних руках (см.: Шайо, 2004, с. 10, 11).
Исследователи современных западных демократий пишут о кризисе публичной сферы и гражданственности как следствии разрушения прежних форм социальной организации. Основными свойствами формирующейся социальности становятся фрагментация и универсализация, которые деформируют политические системы представительной демократии. Еще недавно эффективные политические идеологии, партии и профсоюзы, объединявшие и представлявшие интересы массовых групп общества, утрачивают свое прежнее значение, переживают кризис и начинают играть другие роли. «Раньше не только партии, но и парламенты строились вокруг идеи классовой борьбы, с "правыми" и "левыми" на своих надлежащих местах, — констатирует известный британский социолог Ральф Дарендорф. — Теперь же социально-экономическое и идейно-классовое представительство вытесняется, постепенно трансформируется в персональное, региональное или политическое» (Дарендорф, 1994, с. 76).
Апатия и недоверие избирателей в разных странах отчасти объясняется, как отмечает российский исследователь Александр Кустарев, общими причинами — «неверием масс в эффективность политической сферы, но не только. Политическая сфера из арены классовой борьбы (как и предупреждал Йозеф Шумпетер, опираясь на Макса Вебера) окончательно превратилась в рынок политических услуг, и значительная часть масс попросту в этих услугах не нуждается, удовлетворяя свои потребности и преследуя свои интересы на других рынках» и делает в этой связи весьма радикальные выводы: «Будущие перспективы парламентов в постмодерне выглядят весьма неопределенно... Пора думать о том, как обеспечить либерально-демократические идеалы в постпарламентскую эпоху» (Куста-рев, 2005, с. 113, 115). Подобные выводы формулируют и некоторые авторитетные западные исследователи, в частности, Э. Тоффлер в книге «Третья волна» пишет, что в современном обществе «постепенно происходит отказ от принципов представительной демократии. Фактически парламентарии исходят из собственных взглядов, в лучшем случае выслушивая экспертов. Повышение образовательного уровня и современная техника дают возможность гражданам самостоятельно вырабатывать многие политические решения, что позволяет мнению за пределами законодательных органов иметь юридическую силу» (Тоффлер, 2002, с. 435-436).
В то же время новые технологии действительно делают современные средства массовой информации гораздо более влиятельными, чем когда-либо в прошлом. Для номинации этого феномена появилось даже новое понятие — «эффект CNN»: «Когда CNN наполняет аэроволны своими сообщениями о международных кризисах, это вызывает эмоциональную реакцию у публики,
которая требует "сделать что-нибудь". Под воздействием этих сообщений творцы политики не имеют иной возможности, кроме как направить свое внимание на данный кризис — в противном случае они рискуют утратить популярность» (Уткин, 2002, с. 29). В результате получается, что требования и давление общественности направляются непосредственно на исполнительные властные структуры в обход традиционных систем политического представительства.
В этой ситуации ряд оптимистически настроенных западных исследователей считает, что благодаря снижению издержек на получение и передачу информации, в результате появления новейших средств электронных коммуникаций и, прежде всего, глобальной «паутины» Интернет возможно значительное увеличение группы людей, принимающих участие в выработке и принятии значимых политических решений — в идеале до уровня всего политически активного населения. В результате появятся предпосылки постепенного уменьшения остро ощущаемого неравенства политических возможностей граждан демократических государств, предопределяемого неравенством в распределении собственности, статуса, доходов и информации. В итоге современная «несовершенная» модель представительной демократии в будущем может значительно измениться, приблизившись к идеалу «власти народа». (Одной из первых теоретический разработок такого рода стала концепция «мировой деревни» М. МакЛюэна.) По их мнению, принципиальное изменение характера информационных коммуникаций позволит преодолеть сформулированный Р. Михельсом «железный закон олигархии», который постулировал преобладание хорошо организованных властных элит над априори слабо организованным большинством. На этом основании наиболее радикально настроенные исследователи ставят под вопрос существование в будущем парламента как органа представительной власти, а государства Запада и политические организации стремятся, приспосабливаясь к новым реалиям постиндустриального общества, использовать возможности сетевых информационно-коммуникационных технологий для повышения своей легитимности, преодоления отчуждения граждан от власти, расширения их политической вовлеченности. Многие западные государства ставят, в связи с этим, в качестве ближайшей цели — обеспечение бесплатного доступа населения в Интернет.
Однако исследование влияния Интернета и информационно-коммуникативных технологий (ИКТ) на политические процессы показало, что даже в тех странах, где значительная часть населения имеет доступ к Интернету, а в Великобритании, например, это около половины подданных королевы, ИКТ оказывает еще довольно скромное влияние на расширение политического участия. Национальный социологический опрос 2002 г. показал, что в онлайновое политическое участие в Великобритании вовлечено около 17% тех, кто когда-либо участвовал в традиционных политических мероприятиях (Internet, Political Organisations, http://www.ipop.org.uk). Нельзя также забывать, что Интернет — не панацея, а только инструмент, который можно использо-
вать и для расширения политического участия (смотри концепцию «демократического участия»), и для организации более «пристального» контроля за политическим поведением граждан (концепции «датократии» или «электронного тоталитаризма») (об этом подробно см., напр.: Васильева, 2003).
Между средствами массовой коммуникации и парламентами существуют парадоксальные отношения. Если, с одной стороны, средства коммуникации частично замещают парламенты в деле критики правительства и формирования «политической повестки дня», то, с другой стороны, именно они освещают парламентские дебаты и принимаемые вслед за ними решения. Без воздействия на общественное мнение, что предполагает сама публичность парламентских решений, они не имели бы политического воздействия на общество. В целом можно согласиться с мнением Диего Валадеса: «Необходимо иметь в виду воздействие средств коммуникации на политические институты, но предполагать вследствие этого, что общественное мнение уже занимает или займет в будущем место представительных систем, — все равно, что измерять расстояние между преходящей модой и длящейся реальностью» (Валадес, 2006, с. 112).
Амбивалентность следствий роста политического влияния средств массовой коммуникации можно проследить на примере телевидения. Как отмечает известный американский исследователь Р. Патнем, «телевидение сделало наши социальные общности (communities) ... широкими, но поверхностными» (Putman, 1995, p. 75). Иначе говоря, обеспечиваемые телевидением виртуальные связи заменили собой собственно политические связи между гражданами и их представителями. В результате продуцируемые ТВ образы пассивно воспринимаются, не встречая сопротивления разрушаемых ими структур гражданского общества и превращаются в серьезный политический фактор, способствующий консервации и воспроизводству сложившихся властных отношений. По мнению ряда исследователей, мир уже вступил в эпоху «виртуальной демократии», когда «власти получают невиданную ранее, в эпоху "обычной" демократии, автономию по отношению к гражданам.
Обеспечение экономической стабильности и активное использование средств массовой информации для создания благоприятного имиджа и манипулирование общественным сознанием — вот два ключевых элемента, позволяющих власти с уверенностью смотреть на любые электоральные испытания. Такова новая интерпретация лозунга "Хлеба и зрелищ", известная со времен Древнего Рима. Причем новации касаются лишь того, что именно понимается под "хлебом" и "зрелищами"» (Олейник, 2004, с. 65).
В результате можно констатировать, что реалистических способов преодоления кризиса представительной демократии в странах Запада пока не найдено. Как пишет Р. Дарендорф, «пока не изобретены институты, соответствующие этой новой реальности» (Дарендорф, 1994, с. 76). К тому же, как нам представляется, ослабление парламентской демократии и «партийного» госу-
дарства — не прямолинейный процесс. Партии и парламент как важнейшие институты представительства пока в состоянии справляться с периодически возникающими вызовами и предотвращать процессы своей деградации. Парламентаризм — одно из старейших политических изобретений, но потенциал парламентской демократии по-прежнему высок. Мир сталкивается со все новыми угрозами, накопилось немало и вековых застарелых конфликтов. Думается, что в поиске ответов на вызовы современности парламентаризм способен сыграть очень важную роль.
Литература
Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная политология сегодня. Мировой обзор. М., 2002.
Валадес Д. Контроль над властью. М., 2006.
Васильева Н. А. Философские аспекты мировой политики: В 2 ч. Ч. 1: Политико-философский анализ информационных новаций современного цивилизационного развития. СПб., 2003.
Великая ложь нашего времени. Московский сборник. К. П. Победоносцев. Соч. СПб., 1991.
Громыко А. А. Британская ситуация // Европа: партии и выборы. ДИЕ РАН № 125. М.: ИЕ РАН, 2003.
Дарендорф Р. Размышления о революции в Европе // Путь. Международный философский журнал. 1994. № 6.
Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы. М., 2002.
Демократическое правовое государство и гражданское общество в странах Центрально-Восточной Европы. М., 2005.
Доган М. Падение традиционных ценностей в Западной Европе: религия, государство-нация, власть // Мировая экономика и международные отношения. 1999. № 12.
Кустарев А. Рецензия на книгу: Ясин Е. Приживется ли демократия в России? М., 2005 (Библиотека Фонда «Либеральная миссия») // Pro et Contra. 2005. Т. 9. № 2 (29).
Медушевский А. Н. Сравнительное конституционное право и политические институты. Курс лекций. М., 2002.
Олейник А. Урок испанского: Как свернуть с дороги к виртуальной демократии // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. М., 2004, № 2 (34).
Остром В. Смысл американского федерализма. Что такое самоуправляющееся общество. М., 1993.
Победоносцев К. П. Великая ложь нашего времени // Великая ложь нашего времени. Московский сборник. К. П. Победоносцев. Соч. СПб., 1991.
Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна, 2001.
Пономарев К. А. Критика парламентаризма и демократии в «Московском сборнике» К. П. Победоносцева // Современный российский консерватизм: идея, история, перспектива / Отв. ред. А. В. Фролов. М., 2002.
Тимофеева Л. Н. Власть и оппозиция в России: проблемы конструктивного конфликтного взаимодействия // Конфликтология: Теория и практика. 2004. № 1.
Тоффлер Э. Третья волна. М., 2002.
Уткин А. И. Глобализация: процесс и осмысление. М., 2002.
Шайо А. Вступление в ЕС и его влияние на конституционный строй новых членов // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 2004. № 1.
Шмитт К. Политическая теология. М., 2003.
Internet, Political Organisations and Partipation Project, 2001-2003 // http://www.ipop.org.uk
Putman R. Bowling Alone America's Declining Social Capital // Journal of Democracy. 1995. Vol. 6. N 1.
Rose R. Advancing into Europe? The Contrasting Goals of Post-Communist Counties // Nation in Transit 2002 - http://www.freedomhouse.org
Schmitter Ph. Presentation at the Conference "Democracy's Future" // Journal of Democracy. Washington. 1995. April // http:/www.ned.org
Transformation sozialistischer Geselschaften: Am Ende des Anfanngs // Wollmann H., Wiesenthal H., Bonker F. (Hrsg.) Oplanden, 1995.
