CC BY
69
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ
КРИЗИС ОБЩИННОЙ СОБСТВЕННОСТИ КАК ПРЕДПОСЫЛКА РЕВОЛЮЦИОННОГО ВЗРЫВА 1917 г.
Яблочкина Ирина Валерьевна
доктор исторических наук, профессор, директор Центра гуманитарной подготовки РЭУ им. Г. В. Плеханова. Адрес: ФГБОУ ВПО «Российский экономический университет имени Г. В. Плеханова», 117997, Москва, Стремянный пер., д. 36. E-mail: [email protected]
Холодный Максим Александрович
кандидат исторических наук, научный сотрудник НИИ ИЭП. Адрес: Научно-исследовательский институт истории, экономики и права, 125080, Москва, ул. Врубеля, д. 12. E-mail: [email protected]
В статье проведен анализ процессов углубления кризиса общинной собственности в условиях пореформенного периода. Исследование показало, что активное стремление власти к разрушению общины, а также тесной связи семейных и имущественных прав превращением их в личные права домохозяина на фоне традиционной доминанты ценностей общинной и подворной собственности создавало исключительно благоприятную почву для роста социальной конфликтности. Поскольку опасность порождавшего крестьянский протест конфликта новых правовых норм и традиций обычного права была явно недооценена, активное ограничение прав общины, подрыв общинной собственности и семейных имущественных от-
CRISIS OF COMMUNAL OWNERSHIP AS A PRE-CONDITION FOR THE REVOLUTIONARY UPHEAVAL OF 1917
Yablochkina, Irina V.
Doctor of History, Professor, Director of the Humanitarian Training Center of the PRUE. Address: Plekhanov Russian University of Economics, 36 Stremyanny Lane, Moscow, 117997, Russian Federation. E-mail: [email protected]
Kholodniy, Maxim A.
PhD, Researcher of the Institute of History, Economics and Law. Address: Research Institute of History, Economics and Law, 12 Vrubel' Str., Moscow, 125080, Russian Federation. E-mail: [email protected]
The article analyzes processes of deepening the crisis of communal ownership in the period after reforms. The research showed that the authorities' urge towards the commune destruction and transformation of family and property rights into private rights of households created favourable background for social conflicts. As the risk of the conflict of new legal norms and traditions of regular law was underestimated, restriction of commune rights, undermining commune ownership and family property relations became the most important pre-conditions of the revolutionary crisis of 1917.
ношений стали важнейшими предпосылками революционного кризиса 1917 г.
Ключевые слова: пореформенный период, крестьянская община, отношения собственности, общинные земли, Столыпинская аграрная реформа.
Keywords: period after reforms, peasant commune, property relations, commune land, agrarian reform of Stolypin.
Противоречия эволюции отношений собственности в пореформенной деревне
Обращение к истории пореформенной России показывает, что в силу специфики социальной структуры населения страны одной из наиболее острых, оживленно обсуждаемых научных проблем все это время была проблема эволюции крестьянской общины. Уходя корнями в глубокую древность, данный архаичный социальный институт сохранял свое огромное значение вплоть до гибели Российской империи и даже много позднее - в Советской России. При этом именно в пореформенный период, после длительной эпохи очевидного застоя, он вступил в период масштабной трансформации, в конечном счете существенно обострившей социально-экономические противоречия, породившие революционный кризис 1917 г. В основе этого сложного комплекса противоречий лежали прежде всего изменения отношений собственности.
Отправной точкой эволюции отношений собственности в среде общинного крестьянства России, безусловно, следует считать эпоху великих реформ Александра II. После веков крепостничества, Положение 1861 г. не только даровало крестьянам личную свободу, но и подвело под нее своего рода экономический фундамент, объявив их собственниками надельных земель, впрочем, подлежавших еще выкупу на определенных условиях. Именно эта операция, предусматривавшая длительный период выплат общинами кабальных выкупных платежей, не только задержала развитие производительных сил страны, но и чрезвычайно обострила обширный комплекс аграрных противоречий.
В основе такого развития событий, несомненно, лежала озабоченность государства фискальной стороной реформы, прежде всего вопросом полного внесения выкупных платежей, в силу которых община рассматривалась как институт, способный за счет коллективной ответственности крестьян (круговой поруки) обеспечить поступление выкупных платежей в полном объеме. В данной связи С. Пахман отмечал: «Указывая на самобытное, чисто народное происхождение нашей сельской общины, мы должны в то же время отметить и тот факт, что госу-
дарство, ввиду своих финансовых целей, только воспользовалось корпоративной организацией общины: обязанность каждого члена общины вносить в казну известную сумму податей оно возвело в обязанность самой общины...» [8. - С. 17].
Не меньшую роль для властей в данном случае играли и политико-правовые моменты, прежде всего связанные с простотой специфической общинной модели управления. Сохранение обособленности замкнутого крестьянского мира позволяло значительно упростить и удешевить аппарат, необходимый для управления огромной крестьянской Россией, и одновременно обеспечить известную изоляцию деревни от все более бурной общегражданской жизни. Превратив таким образом крестьянский мир в своего рода государство в государстве, власти создали систему контроля, основанную на ограничении суверенных прав крестьянина как личности за счет фактического прикрепления к определенному сельскому или волостному обществу и ограничения его социальной ответственности. Иными словами, власти сделали ставку на российскую традицию и общинное начало в ущерб развитию личных прав (в том числе прав собственности).
Некоторые современники полагали, что правительство изначально планировало параллельно создать и общинную, и частную собственность, в силу чего уже в Положение о выкупе была введена статья 165, предоставлявшая отдельному домохозяину право выкупить землю и потребовать ее выдела. Право общинника на выдел участка в частную собственность подтверждала и статья 12 в общем положении (в издании 1876 г. - ст. 36). Отмечалось, что эти нормы вводились как с целью ускорения уплаты выкупных платежей, так и в интересах укрепления частного землевладения [3]. Последней задаче служил также установленный статьей 116 Положения о выкупе порядок закрепления в личной собственности тех участков, которые самостоятельно приобретались отдельными домохозяевами.
В контексте отмеченных фактов, казалось бы, уже в 1861 г. крестьяне получали возможность последовательно укреплять институт частной собственности. Однако на деле это было далеко не так. В частности, как показывают статьи 76, 120, 122, 129 Положения о выкупе, даже земли, приобретенные отдельными домохозяевами, рассматривались скорее как собственность двора, семьи, что подтверждало особое значение данного института в российской деревне. С другой стороны, ограниченным оказалось и применение на практике упомянутой статьи 165. По мере внесения общиной выкупных платежей трудности в данной сфере лишь нарастали. Стремление властей ускорить выплаты выкупных платежей привело к тому, что в 1882 г. статья 165 была дополнена положением об обязанности выделявшегося домохозяина вносить лишь непогашенную к этому моменту часть общей выкупной ссуды. И
это сразу же привело к росту количества таких выкупов. Ведь поскольку община уже выплатила некую часть выкупной суммы, теперь платежи стали значительно более легкими [15].
Вместе с тем такой порядок был несправедлив по отношению к общине, которая в ряде случаев уже успела погасить основную часть платежей. Как отмечалось в данной связи на заседании Госсовета, несправедливость выкупа земли без разрешения общества состояла в том, что «при переделах надельной земли потомки первоначального плательщика выкупной ссуды могут получить, в зависимости от состава их семейств, большее количество этой земли, чем то, которое было в пользовании их родоначальника» [2. - С. 212]. В результате за сумму, порой совсем небольшую, они получали большие участки именно за счет и в ущерб общине. Озабоченность Госсовета усиливалась тем, что «уже в конце семидесятых и в начале восьмидесятых годов обнаружились случаи отчуждения надельных участков, выкупленных крестьянами на основании 165 статьи Положения о выкупе, повлекшие за собой разорение крестьян. По мысли законодателя, означенная статья должна была служить выходом для наиболее рачительных хозяев из тяжелых условий, которые представляют для них круговая порука и постоянные переделы, лишающие их возможности ввести какие-либо усовершенствования в свои хозяйства. На деле же она оказалась средством, при помощи которого ловкие скупщики получили возможность приобретать крестьянские земли». В этой ситуации выкуп начал производиться «самыми неимущими домохозяевами, которые в действительности проводили такой выкуп на деньги скупщиков с тем, чтобы по выделе участка перепродать его этим последним» [2. - С. 210].
Подобный переход крестьянской земли к спекулянтам, скупавшим десятки и даже сотни душевых наделов, дал ясный сигнал о неизбежном обезземеливании крестьян и росте социальной нестабильности в деревне. Поэтому правительство пришло к выводу о недопустимости досрочного выкупа участков отдельными домохозяевами без согласия общества и законом от 14 декабря 1893 г. изменило вторую часть статьи 165, поставив выдел и размер выкупа в зависимость от воли общества. В принципиальном плане это требование обязательного согласия общества сняло очевидное противоречие, прежде заключавшееся в том, что, играя ведущую роль в выкупе земли, с 1882 г. общество фактически было лишено возможности в полной мере его контролировать. Вместе с тем очевидно, что норма 1893 г. существенно укрепила власть общины и затруднила и без того медленное развитие института частной собственности. Впрочем, и до этого момента, несмотря на постоянный рост числа случаев применения статьи 165 (по мере погашения выкупного долга), к 1893 г., т. е. за 28 лет, в 45 губерниях Европейской России из 96 млн десятин надельной земли досрочно домохозяева выкупили
только 658 тыс. (около 0,5%). И это было значительно меньше, чем за то же самое время приобрели земли для себя крестьянские общества [2. -С. 214].
Таким образом, вопрос о скорости выкупа для правительства так и не стал решающим. Гораздо более значимой оказалась надежность поступления выкупных платежей при одновременном сохранении стабильности в деревне за счет укрепления общины с присущей ей круговой порукой. Иными словами, процесс реализации крестьянской реформы показал, что русская община отличалась исключительно высокой устойчивостью, т. е. обладала внутренним потенциалом развития.
Следует также учитывать, что выделение земли отдельными домохозяевами еще не означало явного укрепления института частной собственности в крестьянской среде. По оценкам современников, среди причин для выдела главная роль принадлежала неким крайним пограничным ситуациям. Выкуп активнее шел в первую очередь там, где земля была бедной, а крестьяне, опасаясь обременения платежами, старались за счет быстрого выделения избежать лишних податей (в том числе за счет снятия бремени круговой поруки). В то же время активный выкуп наблюдался и в районах товарного производства, где доминировало стремление закрепить за собой в собственность максимальный участок [11].
Иными словами, на выделение из общины крестьянина мотивировал не столько некий инстинкт собственника, сколько точный учет возможностей эффективного трудового использования земельного надела и руководство экономическими интересами.
Права собственности и альтернативы
развития русской общины
На фоне устойчивости русской крестьянской общины для русского просвещенного общества, а отчасти и для западных аналитиков вопрос об общинном устройстве еще долго являлся предметом схоластических споров о мистической роли общины и возможности особого пути. К примеру, К. Маркс, доказывавший, что в основе истории западного индустриального общества лежит экспроприация землевладельцев, после долгих лет изучения России пришел к выводу: «Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 г., то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя» [4. - С. 119]. Подражая Европе и двигаясь по пройденному ею пути, превращаясь в капиталистическую нацию, Россия «не достигнет этого, не превратив предварительно значительной части своих крестьян в пролетариев» [4. - С. 120]. Уточняя свою позицию для В. Засулич, поднявшей вопрос об исторической не-
избежности экспроприации общинников, 8 марта 1881 г. он писал: «Анализ, представленный в «Капитале», не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины». Исследования «убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того, чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития» [5].
И если даже такой крупный аналитик, как К. Маркс, не исключал возможности успешного развития русской деревни на основе общинного землевладения, то с еще большим основанием на это рассчитывали заинтересованные русские политики и ученые. Как отмечалось, реформаторы не без оснований видели в ней залог социальной стабильности.
Вместе с тем полного доверия данному институту у властей все же не было. Поэтому наряду с закреплением сдерживающей роли общины в становлении новых отношений собственности ставка делалась также на расширение практики государственного регулирования общинных операций с землей. Наиболее существенным шагом в данном направлении стало принятие 12 июля 1889 г. Положения о земских начальниках, вводившего контроль над крестьянским самоуправлением, в том числе в плане регулирования одобренных общинами земельных сделок. С этого времени именно земский начальник разрешал основную массу дел в порядке гражданского судопроизводства, в том числе жизненно важные для крестьян земельные вопросы (иски не свыше 500 рублей, касающиеся распределения земли, найма, сдачи в аренду и пр.). То есть администратор бесцеремонно вмешивался и в частные имущественные дела крестьян, и в решения сельских сходов, причем даже вне зависимости от давности сделки.
В числе широких полномочий, фактически превративших земских начальников в своего рода сельских диктаторов, угрожавших праву собственности как отдельных домохозяев, так и общин в целом, особо следует выделить также получившую значительные масштабы практику применения в отношении крестьян штрафных санкций. Бесконечные произвольные штрафы от земских начальников, вызывавшие широкое возмущение, стали несколько ограничиваться лишь с 1896 г., когда один такой конфликт, пройдя все инстанции, был разрешен только высочайше утвержденным мнением Госсовета. Решение, защитившее права крестьянки Герасимовой, оштрафованной лишь «за то, что она жаловалась земскому начальнику на неправильные действия волостного старшины по продаже ее имущества», по мнению современников, стало поворотным моментом. Теперь произвольные штра-
фы, основанные «не на законе, а на личном их усмотрении», были все же признаны незаконными [9. - С. 116].
Крестьянское восприятие прав собственности и его оценки
В целом к началу XX столетия, несмотря на все изменения, деревня жила, с одной стороны, в режиме административного произвола, а с другой - в пространстве обычного права. Причем здесь действовал особый порядок регулирования отношений собственности, по сути, совершенно не согласованный с действующим гражданским кодексом (т. X, ч. 1). В относительно крупных по сельским меркам делах, связанных с обеспечением прав собственности, доминировал земский начальник (при откровенно ограниченной роли суда). В более мелких, частных случаях особая роль принадлежала крестьянской общине.
Этот вывод убедительно подтверждают материалы, характеризующие различные стороны жизни крестьян 23 великорусских губерний (в том числе и отношения собственности), собранные в 18981903 гг. сотрудниками Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева (до 350 человек) [13. - С. VI]. Они ясно показали современникам, что русские крестьяне живут в особом правовом пространстве, в большей степени согласованном не с формальным законом, а со специфической системой правоотношений, основанной на традиционном понимании справедливости и связанной с господствующими в деревне экономическими отношениями. В данной связи известный русский юрист А. А. Леонтьев, читавший студентам-экономистам курс крестьянского права, совершенно справедливо утверждал, что даже если этому обычному праву и суждено отмереть, то «пройдет еще изрядный промежуток времени, в течение которого многие особенности крестьянского права будут источником действующего права» [2. - С. 5].
Выделяя базовые характеристики крестьянского восприятия права собственности, современники отмечали его отстраненность от гражданских законов. По распространенному мнению, «крестьяне не только не знакомы с общими гражданскими и уголовными законами, но даже не знакомы с самыми элементарными законами, с которыми им постоянно приходится сталкиваться. Во многих случаях единственным законом является постановление мира, иногда прямо противозаконное, например: обезземелить того или другого крестьянина, хотя закон положительно запрещает это» (Орловская губерния, Кромской уезд) [13. -С. 1]. Считая свое, общинное разбирательство более справедливым, сходы нередко решали частные имущественные и земельные дела, подведомственные земскому начальнику либо же только суду. Причем действуя зачастую «вопреки закону, вне общего передела, отбирают надельную землю у одних крестьян и передают ее другим» [13. -С. 26-27].
Помимо земельных, на сходах рассматривались также и другие вопросы, связанные с реализацией специфического крестьянского понимания прав собственности, - дела о потравах, кражах и пр. Фундаментальной основой таких решений прежде всего выступало единство общинного восприятия неписанных норм регулирования крестьянской жизни, находившее продолжение в действии на основе принципа «перво, что все заодно» [13. - С. 25].
В данном контексте, выясняя суть традиционных крестьянских воззрений на права собственности, следует в первую очередь обратить внимание на их кажущуюся противоречивость, обусловленную тем, что, с одной стороны, земельная собственность воспринималась как общинная (совместный выкуп надельной земли), а с другой - как семейная. Некоторое, хотя и существенно менее признанное значение имел для общины статус частной собственности, воспринимавшейся все же скорее в качестве семейной, а не личной. Однако эта видимая противоречивость нивелировалась более широким пониманием того, «что владение землей не есть только явление из области частно-гражданского, частного характера, что владение землей связано с общенародными интересами и общенародными правами» [13. - С. 24-25]. В этом в известной степени крестьянское правосознание было созвучно общим принципам аграрной политики государства. Вместе с тем оно шло значительно дальше, дополнительно утверждая на практике глубоко крестьянскую идею трудовой природы права собственности на землю, в основе которой лежит восприятие земли в первую очередь как объекта применения их труда. С этих позиций никаких противоречий между институтами общинной, дворовой, семейной и личной собственности сами крестьяне не ощущали.
Между тем для профессиональных юристов и даже законодателей неопределенность и противоречивость статуса крестьянского землевладения были едва ли не общепризнанными и, соответственно, вызывали оживленные споры. В частности, это признавал К. П. Победоносцев, подчеркивавший, что определение права общинной собственности очень неясно, а потому не считавший ее юридическим собственником [9. - С. 524]. С. В. Пахман считал, что в деревне доминирует именно общинное землевладение. И вне зависимости от того, на праве собственности или на праве владения, «непосредственным субъектом права на землю является сама община, а не отдельные ее члены» [8. -С. 18].
К началу XX столетия понимание особого статуса общины как собственника земли получило более четкое правовое выражение. В частности, первым к вполне однозначному выводу о том, что община представляет собой юридическое лицо, пришел Д. И. Мейер [7. -С. 282]. В свою очередь А. А. Леонтьев, остро критикуя К. П. Победо-
носцева и его последователей, формулировал категорично: «никаких самостоятельных прав на землю члены общины не имеют и иметь не могут; все их права являются правами производными, получаемыми ими от общины, в том размере и объеме, в каком они предоставляются им общиной» [2. - С. 203].
Кстати, в отличие от юристов, крестьяне, не разбиравшиеся в тонкостях юридических дефиниций, имели вполне ясную шкалу оценок, что и обусловило решающую роль общины в текущем регулировании отношений земельной собственности вплоть до эпохи Столыпинских аграрных реформ.
Реформы отношений собственности и нарастание крестьянского протеста
Несмотря на мнение части специалистов-правоведов, а также выводы ряда комиссий, склонявшихся к необходимости признания за общиной прав юридического лица [10. - С. 83] в немалой степени под влиянием революции 1905-1907 гг., в основу правительственного курса в деревне была, напротив, положена шедшая вразрез с российской общинной традицией идея насильственного разрушения общины. Вследствие этого, как показывает последующая законодательная практика, не были должным образом учтены реально действовавшие нормы обычного права.
Как известно, под влиянием аграрного движения власти пошли на ряд решений, повышавших социальный статус крестьян и расширявших его частные права. В частности, они отменили выплату (с 1 января 1907 г.) выкупных платежей. Тем самым реформа 1861 г. фактически объявлялась завершенной. Это решение, безусловно, снизившее фискальное значение общины, позволило правительству сделать ставку на развитие института личной собственности крестьянина на землю. Апогеем новой политики стал Указ от 9 ноября, ускоривший процесс формирования категории крестьян-собственников введением норм о безусловном праве выхода из общины и закрепления в личную собственность соответствующей части надельных земель [12. - С. 234240]. При этом в случае несогласия общины закон предусматривал применение насильственных административных мер.
Совершенно очевидно, что реформа, по сути, игнорировала права общины: «Настоящий собственник земли - община - поставлена в положение, совершенно бесправное перед домохозяином, желающим выделиться из нее» [2. - С. 222]. Теперь по закону очевидное для массы крестьян право общины распоряжаться землей, в том числе в форме ее передела, становилось ничтожным перед единоличным желанием отдельного домохозяина. Причем, что особенно важно, возможные конфликты между общиной и отдельным собственником передавались на
разрешение не судов, а тех же земских начальников. Тем самым создавались самые благоприятные условия для расцвета административного произвола.
Новая модель отношений собственности, утверждавшая ведущее значение прав домохозяина как единоличного собственника, вступала в конфликт не только с общинной традицией, но и с принципами семейной коллективной собственности, в рамках которой подворное землевладение всегда считалось собственностью не домохозяина, а всей семьи. Как показывали массовые исследования, действительно, почти везде в русском обычном праве «во главе семьи всегда находится один большак, который и распоряжается всем хозяйством» [6. - С. 48]. Однако власть домохозяина в семье не создавалась искусственным или договорным путем, она возникала естественным порядком, вызываемым необходимостью в общем руководителе семейных дел. При этом хотя объем его полномочий по распоряжению семейным имуществом не был поставлен в строго определенные границы, как правило, домохозяин (чаще всего отец) должен был совещаться с другими членами семьи. Во всех важных случаях он поступал «с общего согласу». Самовольное распоряжение в основном касалось предметов, не имеющих большой ценности. В отличие от другого имущества земля не подлежала завещательному распоряжению домохозяина. И лишь в самых редких случаях он на деле имел право продавать землю [6. - С. 50]. Не имел «большак» и права действовать в ущерб семье, в частности, завещать имущество посторонним лицам, помимо детей [6. - С. 71].
Очевидно, что базовые положения аграрных законов не были вполне соотнесены с традиционными правовыми представлениями крестьянства. Поэтому реформа встретила неоднозначное отношение в крестьянском обществе, породила многочисленные конфликты. Право выхода из общины и закрепления наделов в собственность нашло немало горячих сторонников. Но еще больше среди крестьян оказалось противников такого порядка. Обследования деревни, проводившиеся опросы показывали, что и крестьян, и часть образованного общества глубоко возмущала несправедливость новой модели земельных отношений [1. - С. 39].
Очевидный конфликт новых норм и традиций обычного права, порождавший крестьянский протест, вполне осознавался и реформаторами, понимавшими уязвимость новой модели, нередко демонстрировавшими определенную неуверенность и непоследовательность действий. В частности, это предопределило последующее сохранение в ряде нормативных актов и их проектов существенных ограничений прав собственности крестьян. К примеру, в проекте гражданского уложения, согласно статьям 487 и 509, отчуждение домохозяином усадебного участка при общинном землевладении и подворного участка (при
наличии несовершеннолетних детей) предполагало наличие разрешения земского начальника, а семейный раздел (ст. 489-491) - согласия схода. На приговор схода можно было жаловаться опять-таки земскому начальнику [13. - С. 23].
Следствием такого положения дел стала практически неразрешимость вопроса об общинной собственности в рамках периода 19061917 гг. С одной стороны, сторонники нового курса всячески пытались доказать несовершенство прежнего порядка, в котором «народные представления об имущественных правах являются весьма шаткими и неопределенными, по сравнению с прочими областями обычного гражданского права - наследственного, семейственного и обязательственного» [16. - С. 99]. Они указывали на ограниченность крестьян, не научившихся «приписывать себе права на предоставленные в пользование участки земли. крестьянин, в большинстве случаев, чужд вообще сознания долга, своего и других, воздерживаться от посягательства на чужие хозяйственные ценности». Причины тому виделись в отсутствии нужных норм там, где «незначительное количество встречающихся в крестьянском быту ценностей не могло создать благополучных условий для образования в народной психике определенных воззрений на владение и собственность» [16. - С. 100].
С другой стороны, они не могли не признать существенных пробелов в законодательстве, прежде всего связанных с тем, что «аграрное законодательство переходного времени подрывает семейно-общинный быт и устанавливает новый порядок, покоящийся на принципе индивидуальной собственности; задача действительного осуществления этого нового порядка в правовой жизни народа и установления отсутствующих в ней прочных начал гражданского имущественного права может быть исполнена лишь путем законодательной нормировки нового имущественного быта крестьян; процессом же развития соответственного обычного права задача эта разрешена быть не может, ибо индивидуализация крестьянского имущественного строя создает почву для быстрых изменений и разнообразия жизни. а следовательно, не только затрудняет развитие обычного права, но и делает его вообще невозможным» [16. - С. 101-102].
Иными словами, Столыпинские реформы активно разрушали общинное землевладение, буквально насаждая новые отношения собственности. Однако решение этой непростой задачи предполагало и создание необходимой государственно-правовой инфраструктуры. В частности, введение норм, идущих вразрез с обычным правом, требовало большой работы в законодательной сфере. Подрыв авторитета традиционных общинных институтов должен был сопровождаться адекватным развитием систем государственного управления и местного самоуправления.
Между тем государство не смогло предложить ни должного качества законов, ни соответствующих судов. Фактически, как нормативно, так и организационно-политически, реформа оказалась необеспеченной.
Вместе с тем ситуация осложнялась тем, что община все более активно сопротивлялась новому аграрному курсу. Стремление части крестьян к выходу из общины нередко воспринималось в обществе весьма негативно, порождая многочисленные эксцессы (поджоги построек, потравы и пр.).
Не меньшее возмущение вызывал также связанный с выделом до-мохозяйств административный произвол властей, как отмечалось, обладавших широкими возможностями для злоупотреблений. В конечном счете если в 1870-1880-е гг. крестьяне в массе своей выражали довольно явное неприятие антигосударственной деятельности народников, то по мере нарастания кризиса управления, в рамках которого «допускавшиеся верховной властью промахи принадлежали как к разряду стратегических, так и организационно-технических» [14. - С. 17], они все более активно становились на путь аграрных беспорядков.
Первоначально недовольство крестьянства новыми отношениями собственности нашло косвенное отражение в замедленности процесса выхода из общины. Несмотря на все старания властей, в довоенный период с общиной порвали чуть более четверти хозяйств (26,1%), причем только 15% из них выделились на хутора. Таким образом, община продемонстрировала высокую степень устойчивости и консерватизма. Она упорно сопротивлялась бюрократическим инновациям, с трудом расставаясь с привычными ценностями, в том числе с традиционными отношениями собственности.
Особенно негативное значение в этой ситуации имело усиление административного произвола низовой бюрократии, связанное с отсутствием должного нормативно-правового и организационного обеспечения реформы. Отменяя привычные нормы общинного регулирования, государство не предложило им адекватной замены. Как следствие, «правовое нестроение» крестьянской жизни затрудняло рост его экономической активности, превращалось в одну из главных причин обнищания, разорения крестьянских хозяйств.
Активное стремление властей к урезанию прав общины, подрыву общинной собственности и связи семейных и имущественных прав превращением их в личные права домохозяина на фоне доминанты ценностей общинной и подворной собственности создавало исключительно благоприятную почву для роста социальной конфликтности. Закономерным итогом такого развития событий, связанного с ломкой отношений собственности, стал революционный коллапс 1917 г.
Список литературы
1. Вишневский А. Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР. - М., 1998.
2. Леонтьев А. А. Крестьянское право. - СПб., 1908.
3. Лосицкий А. Е. Выкупная операция. - СПб., 1906.
4. Маркс К. Письмо в редакцию «Отечественных записок» // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - 2-е изд. - Т. 19.
5. Маркс К. Письмо В. И. Засулич // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. -2-е изд. - Т. 19.
6. Мартынов Б. С. О семейной собственности у крестьян // Журнал Министерства юстиции. - 1911. - № 2.
7. Мейер Д. И. Русское гражданское право. - СПб., 1902.
8. Пахман С. В. Обычное гражданское право в России. - М. : Зерцало, 2003.
9. Победоносцев К. П. Курс гражданского права. - Ч. 1. - СПб., 1884.
10. Проект гражданского уложения. - Кн. 3. - СПб., 1898.
11. Пругавин В. С. Русская поземельная община в трудах ее местных исследователей. - М., 1888.
12. Российское законодательство Х-ХХ вв. : в 9 т. - М., 1994. - Т. 9.
13. Тенишев В. В. Административное положение русского крестьянина. Приложение «Опека в русском крестьянском быту» П. О. Цып-кина. - СПб., 1908.
14. Турицын И. В. Власть, общество и терроризм: размышления о российской исторической традиции / / Современная научная мысль. -2014. - № 1.
15. Ходский Л. В. Земля и земледельцы. Экономическое и статистическое исследование : в 2 т. - СПб., 1891.
16. Цыпин П. С. Приобретение имущественных прав в крестьянском быту. Свод данных, добытых этнографическими материалами покойного князя В. Н. Тенишева / / Журнал Министерства юстиции. - 1911. - № 1.
References
1. Vishnevskiy A. G. Serp i rubl': konservativnaya modernizatsiya v SSSR [Sickle and Ruble: Conservative Modernization in the USSR], Moscow, 1998. (In Russ.).
2. Leont'ev A. A. Krest'yanskoe pravo [Peasant Law], Saint Petersburg, 1908. (In Russ.).
3. Lositskiy A. E. Vykupnaya operatsiya [Buying-out Operation], Saint Petersburg, 1906. (In Russ.).
4. Marx K. Pis'mo v redaktsiyu «Otechestvennykh zapisok» [Letter to the Editorial Office of 'Home Notes'], Marx K., Engels F. Collection of Works, 2nd edition, Vol. 19. (In Russ.).
5. Marx K. Pis'mo V. I. Zasulich [Letter to V. I. Zasulich], Marx K., Engels F. Collection of Works, 2nd edition, Vol. 19. (In Russ.).
6. Martynov B. S. O semeynoy sobstvennosti u krest'yan [About Family Ownership with Peasants], Zhurnal Ministerstva yustitsii [Journal of the Ministry of Justice], 1911, No. 2. (In Russ.).
7. Meyer D. I. Russkoe grazhdanskoe pravo [Russian Civil Law], Saint Petersburg, 1902. (In Russ.).
8. Pakhman S. V. Obychnoe grazhdanskoe pravo v Rossii [Regular Civil Law in Russia], Moscow, Zertsalo, 2003. (In Russ.).
9. Pobedonostsev K. P. Kurs grazhdanskogo prava [Civil Law Course], P. 1, Saint Petersburg, 1884. (In Russ.).
10. Proekt grazhdanskogo ulozheniya [Draft Civil Code], Book 3, Saint Petersburg, 1898. (In Russ.).
11. Prugavin V. S. Russkaya pozemel'naya obshchina v trudakh ee mestnykh issledovateley [Russian Land Commune in Works of Local Researchers], Moscow, 1888. (In Russ.).
12. Rossiyskoe zakonodatel'stvo X-XX vv. [Russian Legislation in 10-20th Century], in 9 vol., Moscow, 1994, Vol. 9. (In Russ.).
13. Tenishev V. V. Administrativnoe polozhenie russkogo krest'yanina. Prilozhenie «Opeka v russkom krest'yanskom bytu» P. O. Tsypkina [Administrative Position of Russian Peasant. Supplement 'Trust in Russian Peasant Life' by P. O. Tsypkin], Saint Petersburg, 1908. (In Russ.).
14. Turitsyn I. V. Vlast', obshchestvo i terrorizm: razmyshleniya o rossiyskoy istoricheskoy traditsii [Power, Society and Terrorism: Speculation about Russian Historical Traditions], Sovremennaya nauchnaya mysl [Modern Academic Thought], 2014, No. 1. (In Russ.).
15. Khodskiy L. V. Zemlya i zemledel'tsy. Ekonomicheskoe i statisticheskoe issledovanie [Land and Farmers: Economic and Statistic Research], in 2 vol., Saint Petersburg, 1891. (In Russ.).
16. Tsypin P. S. Priobretenie imushchestvennykh prav v krest'yanskom bytu. Svod dannykh, dobytykh etnograficheskimi materialami pokoynogo knyazya V. N. Tenisheva [Obtaining Property Rights in Peasant Life. Data Received from Ethnographic Materials of Duke V. N. Tenishev], Zhurnal Ministerstva yustitsii [Journal of the Ministry of Justice], 1911, No. 1. (In Russ.).
